Страница:
Тосио увеличил скорость, на меня летело ярко освещенное дно, густо усеянное звездами.
Раздался предупредительный сигнал, предшествующий чрезвычайно важному сообщению.
Директор рифа старался говорить как можно спокойней:
— Прошу внимания! Двадцать минут назад близ юго-восточного берега острова Эшельби тигровые звезды атаковали шхуну «Даная». Команда шхуны очистила палубу от иглокожих с помощью электрогарпунов и пистолетов, стреляющих анестезирующими ампулами. Три человека серьезно пострадали, они направлены в береговой санаторий, где им оказывают помощь. Прошу усилить вахты. На стоянках все время просматривать дно и следить за якорными канатами и бортами, включить все локаторы. Рекомендую повысить бдительность и судам, находящимся в движении в водах Лагуны Большого Барьерного рифа. Как одно из средств борьбы с тигровыми звездами Институт морской биологии рекомендует применять воду, нагретую до семидесяти градусов и выше…
Чандра Бос просил немедленно сообщать ему обо всех случаях появления опасных иглокожих, рекомендовал вести себя особенно осмотрительно в эту ночь, пока не приняты все меры безопасности, пожелал спокойной ночи и, устало улыбнувшись, растаял на экране.
— Вот, пожалуйста, — сказал Костя, — они стали нападать и на людей! А мы не знали! Неужели наши ученые не могли определить диапазон их агрессивности? Мы-то думали, что они питаются одними полипами и рыбой, и вот сюрприз — серьезно пострадали трое! Интересно, кто! Там у меня есть знакомые ребята…
Я тоже знал кое-кого на «Данае», и мы стали перечислять знакомые имена, а сами глядели на экран видеофона. После появления Чандра он снова автоматически подключился к волне «Катрин», только выключился звук. Наташа стояла к нам спиной, Дэв сидел на палубе и что-то рассказывал ей, она смеялась. Сцена была немой: видеофон, так же как и съемочная камера, был слабым местом «Корифены»: не проходило недели, чтобы эти аппараты или не «слепли» или не «глохли». Сейчас полностью исчез звук.
На вопросительный взгляд Тосио, брошенный на Костю — он у нас отвечал за исправность электроники, — тот сказал:
— Контакты. Большая вибрация корпуса. Пора наш видик заменить на космический вариант, вот как у девочек.
— Но и они нас не слышат!
— Естественно, у нас выходит из строя и прием и передача. Но ты не волнуйся, я сейчас…
Дэв и Наташа стали танцевать. На это стоило посмотреть, и Костя не тронулся с места. Тосио, казалось, погрузился в глубокие размышления о бренности мира и смотрел куда-то в синюю темноту над фосфоресцирующей Лагуной.
Здорово они танцевали в тот вечер! Дэв нисколько не уступал Косте. Они танцевали на палубе возле рубки при свете, падавшем с берега и от других судов.
Внезапно Тосио вскрикнул и, показывая рукой на экран, сказал:
— Немедленно исправь звук! Смотри!
И мы увидели, как из тени у грот-мачты в световое пятно выползает множество извивающихся «рук» тигровой звезды.
Костя бросился вниз, мы с Тосио стали кричать, тщетно предупреждая об опасности.
Они не слышали, отбивая такт по палубе, кружились, держась за руки. Наташа смеялась, откинув голову назад.
А звезда приближалась к их ногам, на кончиках дрожащих «рук» горели, как угли, красные глаза. Наташа чуть было не наступила на эти глаза, рука звезды метнулась за ее ногой и затрепетала, промахнувшись.
А Костя медлил в своей каюте… Если бы сейчас они услышали наши голоса! Мы с Тосио не переставая кричали, и казалось, они слышат, но им нравится играть со смертью. Вот Дэв ловко прошелся между трех «рук» тигровой звезды, не спуская глаз с сияющего лица Наташи.
Они остановились у самой стенки рубки и тут увидели в каком-нибудь метре от себя первую звезду и еще одну, ломающую поручни фальшборта.
Что они могли сделать в несколько секунд, которые еще оставались у них?
И они смогли!
Дэв мгновенно схватил Наташу и забросил ее на крышу рубки.
Это заняло четыре секунды и три секунды — чтобы подняться туда же самому Дэву.
Тигровые звезды пытались влезть по гладкой стене, но обрывались и падали на палубу.
Мы теперь слышали тяжелые удары о палубу. Затем исчезло изображение, а звук стал совсем чистым, слышалась тихая музыка и порывистое дыхание Наташи и Дэва.
Наташа сказала:
— Ну и ну! Как прав был Тосик, предсказывая, что нам предстоят «свирепые свершения»! Как ты меня ловко забросил! — И она залилась звонким смехом.
Тосио расплылся в улыбке:
— Какое непостижимое существо!
Раздался предупредительный сигнал, предшествующий чрезвычайно важному сообщению.
Директор рифа старался говорить как можно спокойней:
— Прошу внимания! Двадцать минут назад близ юго-восточного берега острова Эшельби тигровые звезды атаковали шхуну «Даная». Команда шхуны очистила палубу от иглокожих с помощью электрогарпунов и пистолетов, стреляющих анестезирующими ампулами. Три человека серьезно пострадали, они направлены в береговой санаторий, где им оказывают помощь. Прошу усилить вахты. На стоянках все время просматривать дно и следить за якорными канатами и бортами, включить все локаторы. Рекомендую повысить бдительность и судам, находящимся в движении в водах Лагуны Большого Барьерного рифа. Как одно из средств борьбы с тигровыми звездами Институт морской биологии рекомендует применять воду, нагретую до семидесяти градусов и выше…
Чандра Бос просил немедленно сообщать ему обо всех случаях появления опасных иглокожих, рекомендовал вести себя особенно осмотрительно в эту ночь, пока не приняты все меры безопасности, пожелал спокойной ночи и, устало улыбнувшись, растаял на экране.
— Вот, пожалуйста, — сказал Костя, — они стали нападать и на людей! А мы не знали! Неужели наши ученые не могли определить диапазон их агрессивности? Мы-то думали, что они питаются одними полипами и рыбой, и вот сюрприз — серьезно пострадали трое! Интересно, кто! Там у меня есть знакомые ребята…
Я тоже знал кое-кого на «Данае», и мы стали перечислять знакомые имена, а сами глядели на экран видеофона. После появления Чандра он снова автоматически подключился к волне «Катрин», только выключился звук. Наташа стояла к нам спиной, Дэв сидел на палубе и что-то рассказывал ей, она смеялась. Сцена была немой: видеофон, так же как и съемочная камера, был слабым местом «Корифены»: не проходило недели, чтобы эти аппараты или не «слепли» или не «глохли». Сейчас полностью исчез звук.
На вопросительный взгляд Тосио, брошенный на Костю — он у нас отвечал за исправность электроники, — тот сказал:
— Контакты. Большая вибрация корпуса. Пора наш видик заменить на космический вариант, вот как у девочек.
— Но и они нас не слышат!
— Естественно, у нас выходит из строя и прием и передача. Но ты не волнуйся, я сейчас…
Дэв и Наташа стали танцевать. На это стоило посмотреть, и Костя не тронулся с места. Тосио, казалось, погрузился в глубокие размышления о бренности мира и смотрел куда-то в синюю темноту над фосфоресцирующей Лагуной.
Здорово они танцевали в тот вечер! Дэв нисколько не уступал Косте. Они танцевали на палубе возле рубки при свете, падавшем с берега и от других судов.
Внезапно Тосио вскрикнул и, показывая рукой на экран, сказал:
— Немедленно исправь звук! Смотри!
И мы увидели, как из тени у грот-мачты в световое пятно выползает множество извивающихся «рук» тигровой звезды.
Костя бросился вниз, мы с Тосио стали кричать, тщетно предупреждая об опасности.
Они не слышали, отбивая такт по палубе, кружились, держась за руки. Наташа смеялась, откинув голову назад.
А звезда приближалась к их ногам, на кончиках дрожащих «рук» горели, как угли, красные глаза. Наташа чуть было не наступила на эти глаза, рука звезды метнулась за ее ногой и затрепетала, промахнувшись.
А Костя медлил в своей каюте… Если бы сейчас они услышали наши голоса! Мы с Тосио не переставая кричали, и казалось, они слышат, но им нравится играть со смертью. Вот Дэв ловко прошелся между трех «рук» тигровой звезды, не спуская глаз с сияющего лица Наташи.
Они остановились у самой стенки рубки и тут увидели в каком-нибудь метре от себя первую звезду и еще одну, ломающую поручни фальшборта.
Что они могли сделать в несколько секунд, которые еще оставались у них?
И они смогли!
Дэв мгновенно схватил Наташу и забросил ее на крышу рубки.
Это заняло четыре секунды и три секунды — чтобы подняться туда же самому Дэву.
Тигровые звезды пытались влезть по гладкой стене, но обрывались и падали на палубу.
Мы теперь слышали тяжелые удары о палубу. Затем исчезло изображение, а звук стал совсем чистым, слышалась тихая музыка и порывистое дыхание Наташи и Дэва.
Наташа сказала:
— Ну и ну! Как прав был Тосик, предсказывая, что нам предстоят «свирепые свершения»! Как ты меня ловко забросил! — И она залилась звонким смехом.
Тосио расплылся в улыбке:
— Какое непостижимое существо!
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В аэропорту Веру ждал доктор Мокимото. Прежде чем протянуть ей руку, он внимательно оглядел ее от кончиков сандалий до золотистой, взбитой по моде прически.
— Учитель! Как я рада…
Профессор расплылся в улыбке:
— Все прекрасно, Вера. — Он привлек ее к себе и, заглянув в глаза, спросил: — Ты все-таки выходила в открытый космос?
— И да и нет, учитель…
— Все-таки чего больше — «да» или «нет»?
— Больше «нет». Была только иллюзия выхода в пустоту.
Мокимото от души рассмеялся, глядя на ее смущенное лицо:
— Какие-нибудь фокусы с эффектом присутствия?
— Да, учитель. Нас ловко одурачили. Хотя ощущение было полным.
— Вот и отлично, Вера. Но ты еще не утратила желания плавать в пустоте?
— С меня достаточно и иллюзии.
— В наш век иллюзии подчас реальней действительности, Вера.
— И часто дороже.
— Иллюзии всегда ценились высоко. Ты устала? И недовольна собой?
— Да, учитель. Полет к Земле был утомителен. Прежде чем войти в плотные слои атмосферы, корабль два раза облетел шарик.
— Шарик? Как непочтительно ты именуешь нашу планету!
— Совсем нет. Я уважаю нашу неповторимую Землю. Но она действительно уменьшается до шарика, когда ракета облетает ее за полтора часа.
— Опять иллюзия. Земля огромна и прекрасна.
— Ну конечно, учитель! У меня такое убеждение, что Земля неповторима, что она чудо из чудес и равной ей нет ни в нашей Галактике, ни во всех других звездных архипелагах.
Доктор Мокимото закивал головой, взяв ее под руку, повел вниз по знаменитой мраморной лестнице, ведущей из аэровокзала на площадь, пеструю от множества машин всевозможных марок, окраски, размеров — от крошечных малолитражек до гигантских туристских аэробусов. Людской поток стекал по сверкающей лестнице и, разбившись на сотни ручейков, тек в сторону машин. Аэробусы, вращая гигантскими винтами, грузно поднимались над пальмами, окаймляющими площадь, и уплывали в слепящее небо. Жужжали авиетки, бесшумно двигались электромобили.
Вера с наслаждением откинулась в кресле авиетки.
— Я совсем отвыкла от земного притяжения, хотя ракета и сделала лишний виток, чтобы мы освоились с земным тяготением. Мне и в голову не приходило, что я такая тяжелая. Прямо ноги подгибаются. — Она жадно вдохнула чудесный аромат, наполнявший кабину. — Что это? Учитель? Неужели?
— Твоя орхидея. Вот она! — Он торжественно повел рукой к противоположной стенке, где в хрустальном вазоне с влажным мхом находился цветок орхидеи необыкновенной формы и окраски. — Я не взял цветок, чтобы не повредить в толпе и не привлекать публику его необыкновенным ароматом. Запах твоего цветка присущ только такому созданию, как ты, Вера.
— Как я благодарна вам, учитель! Он действительно прелестен и пахнет еще лучше, чем я предполагала.
— И главное, он не ядовит. Как это тебе удалось?
— Сама не знаю.
Доктор Мокимото умолк: надо было очень осторожно взлететь и занять воздушный коридор, ведущий в сторону института. Компьютер-диспетчер назвал высоту и указал курс, как только Мокимото набрал шифр на пульте управления.
Авиетка с эмблемой института — цветком лотоса на фюзеляже — с легким жужжанием помчалась в сторону океана. Теперь можно было всецело положиться на автоматику, и доктор Мокимото повернулся к спутнице лицом:
— Я должен поздравить тебя, Вера…
— Да, да, благодарю, орхидея прелесть.
— О Вера, орхидея стоит особняком, ты и здесь добилась великолепного решения, я же имею в виду твой полет на «Сириус».
— Учитель! Не напоминайте мне об этом печальном странствии. Я ничего толком не установила, ничего не добилась, только внесла сумятицу в этот запутанный вопрос.
Лицо Мокимото стало серьезным, даже приобрело суровое, осуждающее выражение:
— Все это я отношу за счет усталости, Вера, а также за счет изменения силы гравитации. То, что ты называешь «сумятицей», и есть, пожалуй, то главное, что в данном случае было необходимо для подхода к решению задачи. В твоей «сумятице» определилось несколько направлений, по которым надо идти, чтобы справиться с синезеленой водорослью. Между прочим, она появилась и в бассейнах нашей лаборатории, а сегодня утром я нашел ее в графине с водой, который всю ночь простоял в холодильнике. Ты не находишь, что она позволяет себе слишком многое? Не так ли?
И учитель и ученица рассмеялись не столько от шутки, сколько от радости, что они снова вместе, что летят в милые их сердцу места, что скоро возьмутся за прерванную работу, что все опять идет по-старому.
— Ну, а вы чем занимались, учитель? — спросила Вера. — Неужели тоже этой противной водорослью?
Доктор Мокимото кивнул:
— Да, Вера. Я-то действительно почти ничего не сделал, пока ты там вносила «сумятицу».
— Ну, а это «почти»?
— Я, как и многие, искал причины, вызвавшие бурный рост водорослей. Я занялся историческими сведениями о синезеленой.
— И я! — радостно воскликнула Вера. — Мне прислали невероятное количество сведений. Пришлось оставить часть вещей, и в чемодан еле вместились все фильмы, хроники, статистика, фотографии. Посмотрите, сколько там всего!
— Иначе и не могло быть, ведь ты моя ученица и всегда смотришь в корень вещей!
— Я получила сведения об отрицательном экологическом фоне за все прошлое столетие. Особенно много вреда причинено биосфере во второй половине двадцатого века, когда только еще входили в жизнь электрические двигатели, а почти вся энергетика потребляла уголь, торф, нефть; тогда неразумно использовали минеральные удобрения, ядохимикаты… Да что я вам все это перечисляю, учитель, ведь я только повторяю ваши же слова…
— Мне приятно их слышать, Вера. Очень приятно. Да, все это так. Я также учитывал последствия нарушений в биосфере. Они, эти последствия, известны всем. Найдены причины, послужившие толчком к вспышке «синезеленого пламени», как недавно выразился один поэт, кстати твой соотечественник. Действительно, сказалось засорение океана в прошлом веке, хотя до недавнего времени нам казалось, что океан очистился от вредных примесей. Особые виды планктона, созданные в многочисленных научных учреждениях, нейтрализовали ртуть, кадмий, стронций…
— И неожиданно появились вновь.
— Всплыли из глубин океана, просочились из шахт, вырвались из свинцовых контейнеров, куда их прятали.
— Все это есть в моих записях.
— И ты, вероятно, считаешь, что вредные вещества и есть главная причина катастрофы?
— Конечно, учитель! Неужели вы другого мнения?
— Видишь ли, Вера, все посторонние примеси послужили только искрой для большого пожара. Материал же подготовили мы сами. Здесь мы шли по стопам наших предков: старались как можно больше получить от природы, нарушая ее элементарные законы…
Вера слушала с загоревшимися глазами, хотя доктор Мокимото опровергал все теории, в том числе и ее выводы, вынесенные в часы раздумий на «Сириусе». Неожиданно доктор Мокимото замолчал, разглядывая тянувшийся внизу ослепительно белый пляж, усеянный крохотными фигурками купальщиков, разноцветными кружками зонтов, затем его внимание привлекла встречная машина; в ее прозрачной кабине сидело несколько девушек-студенток и седой краснощекий мужчина. Мужчина оживленно жестикулировал, сидя в кресле пилота. Ни он, ни студентки не заметили, как доктор Мокимото и Вера помахали им рукой. Это профессор зоологии Уайвилл летел куда-то с группой своих учениц.
Доктор Мокимото улыбнулся и, прищурясь, несколько секунд разглядывал далеко в море длинное грузовое судно. Казалось, оно стоит в ярко-синей воде, распустив длинные белые усы.
— Между прочим, Томпсон Уайвилл, — сказал наконец доктор Мокимото, — не без оснований считает, что одна из причин агрессии синезеленой водоросли состоит в том, что этот живой организм, как и многие в природе, переживает цикл наибольшего подъема.
— Я помню, вы говорили об этом в одной из своих лекций, так при чем же здесь этот Уайвилл? — Вера сказала это, не скрывая своей неприязни к профессору.
— Между прочим, Вера, теория цикличности принадлежит не мне, а заслуга Уайвилла состоит в данном случае в том, что он одним из первых вспомнил о ее существовании применительно к водоросли.
— Он необыкновенно хитрый и ловкий… — Вера хотела сказать, что Уайвилл претендовал на соавторство в создании ходячих растений, но осеклась под осуждающим взглядом доктора Мокимото. — Почему вы вдруг замолчали? — спросила она.
— Потому что слушаю тебя. Вера. Мне осталось сказать немного. Главная причина, как я считаю, непомерного размножения водоросли заключается в том, что мы изменили рельеф шельфа, подняли дно океанов и морей близ берегов — конечно, в этом была явная выгода: мелководье лучше прогревается солнцем и дает большие урожаи — и в то же время опять нарушили режим Мирового океана, установившийся в течение сотен миллионов лет. Мы забыли печальный опыт создания пресноводных бассейнов, которые заполнили в свое время сине-зеленые водоросли, отравив воду и с нею все живое в ней. То же самое получается и с шельфом. До определенного времени разными средствами нам удавалось сдерживать наступление синезеленой водоросли, теперь же, когда сложились все возможные условия для ее процветания, она воспользовалась этим и стала на «тропу войны», как говорили древние аборигены Северной Америки.
Вера кивнула:
— Все в ее пользу — и стимуляторы, и тепло, и свет, и еще подошел период ее наибольшего благоприятствования на нашей планете. Вот она и стала наступать. Все это так, учитель. Но что вообще творится с океаном? И у него настал цикл бурной жизни? Эти жуткие звезды! Гигантские кальмары, которые прежде существовали только в легендах. Вы не думаете, что начинается смена господствующего вида? К нам на смену из глубин океана идут чудовища. Ведь было же господство ящеров? Почему не может наступить господство головоногих моллюсков?
— Не может, Вера.
— Но почему же не может?
— Потому что мы слишком сильны и при всех просчетах достаточно умны, чтобы отстоять свое право на планету… Но почему у тебя такое печальное лицо? Ты опять недовольна собой? Что произошло?
— Я полная бездарность! — выпалила Вера. — Ну зачем я летала на этот противный «Сириус»? Сидела бы лучше дома.
Доктор Мокимото протянул ей руку, и она прижала ее к своей пылающей щеке.
— Ты устала, Вера. Вот сейчас прилетим домой, ты поплаваешь в бассейне, увидишь свою орхидею, своих завриков, и все пройдет. Пойми, что без тебя я бы не пришел к таким выводам. После разговора с тобой я еще подумал: что, если и здесь, на Земле, мы помогли синезеленой водоросли создать новый вид вируса, который в тысячи раз увеличил ее жизнеспособность? — Помолчав, он сказал: — Я видел его, этот вирус. Совершенно новый вид. Надо теперь искать для него противников. Они должны быть, они есть! Природа не может допустить, чтобы один вид безмерно расширял свое жизненное пространство. Я уверен, что к такому же выводу пришли уже многие и тоже нашли вирус.
— Вы опубликовали свое открытие?
— Ну что ты, Вера! Надо еще проверить.
— Так! Вы будете проверять бесконечное число раз, а в это время ваши идеи появятся в прессе, по каналам телевидения!
— Вера! Разве важно, кто первый?
— А разве нет?
— Нет, Вера. Важно, чтобы люди узнали истину. Неважно, из чьих рук или уст. Тем более, что вопрос идет не о годах, а о часах, от силы — днях… Вот мы и дома. — Он нажал клавишу посадки.
Машина, дрогнув, стала сбавлять скорость и через минуту повисла над зеленым массивом леса и садов с зеркалами прудов и бассейнов для купания, словно выбирая место, куда бы сесть, затем стала по спирали спускаться на желтую посадочную площадку посреди зеленого луга. Цвет площадке придавала трава особого вида — также одно из созданий института.
Прыгнув в бассейн и вновь почувствовав необыкновенную легкость во всем теле, почти невесомость, Вера вспомнила напутственные слова синего компьютера:
«На Земле первые три дня постарайтесь чаще плавать, таким образом вы быстро адаптируетесь и скоро начнете забывать чарующее ощущение невесомости».
Было время занятий, и в бассейне не было никого из работников института. К Вере подплыл старый дельфин, который вот уже два года не выходил в океан, его одолевали какие-то дельфиньи болезни. В бассейне он следил за чистотой — сменял воду; он был также главным фонарщиком: зажигал и гасил свет на водной станции и на территории института, хотя для этой цели существовало электронное устройство. Доктор Мокимото распорядился отключить автоматику и освещение поручить дяде Жаку — так звали дельфина.
Дядя Жак поприветствовал Веру и спросил, почему она так долго не появлялась. Говорил он без помощи гидрофона очень плохо, зато понимал все отлично, и Вере пришлось рассказать ему о своем путешествии.
— Ну, а как твои дела? — спросила Вера. Дядя Жак подплыл к переговорному устройству, и голос переводчика из стеклянной кабины гулко разнесся над водой:
— Трудно желать лучшего, хотя по-прежнему болит позвоночник и по ночам ноет левый плавник, тот самый, что чуть было не откусила напрочь сельдевая акула. Вообще сельдевые акулы довольно безвредные твари, да эта, видно, уж очень была голодна.
— И тебе не скучно здесь одному?
— Разве я один? По правде говоря, мне иногда надоедают шумные компании
— мешают следить за мировыми событиями…
Вера вспомнила, что дяде Жаку установили телевизор с двумя экранами: подводным и надводным.
Дядя Жак продолжал:
— Опять появились гигантские кальмары Большого Барьерного рифа. Я не знаю, что и будет, если дело и дальше пойдет таким образом.
— Что ты имеешь в виду?
— Как что? Обстановку на Великом рифе. Ты разве не знаешь, что там местные Люди Моря боготворят кальмаров. Пора покончить с такими суевериями и уничтожить всех кальмаров!
— Ну, зачем же всех. Каждый имеет право на жизнь.
— Только не кальмары. Небольшие из них — прекрасная еда, а большие — чудовища, хищники, их самих следует уничтожать всеми способами, какие у вас есть.
— Так ты атеист, дядя Жак? — удивилась Вера. — Я еще не встречала дельфина-атеиста.
— Я верю только в силу разума, как и философ Хикару. Скоро Хикару вернется. Он отправился в большое путешествие с группой дельфинов из Америки. Они пересекли Атлантику, чтобы увидеть и поговорить с Хикару, слава о нем разнеслась по всему океану. Он в благодарность своим почитателям решил сопровождать их. Еще мне хочется сказать тебе о том шуме, что вызвала во всем мире ничтожная водоросль.
Вера уже хотела проститься с дядей Жаком, но задержалась, заинтересованная его последней фразой.
Она сказала:
— Синезеленая водоросль стала бедствием.
— «Все беды проходят», говорит Хикару. Не следует обращать внимание на комочки слизи, надо идти своим путем…
Как дядя Жак ни упрашивал, чтобы Вера его выслушала, она извинилась и вышла из бассейна, сказав, что и у нее также «свой путь» и она должна идти этим путем, особенно не задерживаясь.
— Тогда иди, Вера! Хикару призывает уважать путь каждого из Людей Моря и Земли, но только не путь кальмаров, акул и косаток — вот кто наши враги, и с ними следует всегда бороться…
«Надо отрегулировать звук у гидрофона», — подумала Вера, подгоняемая голосом автомата… Не ей одной ежедневно приходило это в голову, но, выйдя из купальни, все забывали об этом, забыла и Вера, как только ступила в шумящую тишину сада. Она пошла быстро, почти побежала — так ей не терпелось поскорее очутиться среди своих растений, книг, приборов, где всегда сторожат ее оставленные там замыслы. Она всегда думает о своих начатых и предполагаемых работах, но вдали от привычной обстановки многое ее отвлекает, как бы неожиданно возникают другие интересы, иногда ей даже начинает казаться, что никакой она не ученый-биолог, исследователь сокровенного в природе, а удачливая дилетантка, ей просто всегда везет, не больше.
Она жила одна в небольшом коттедже с высокой оранжевой крышей. Тут находились ее несколько комнат и большой кабинет с электронным микроскопом, необходимым лабораторным оборудованием в высоких стеклянных шкафах и книгами. Книги занимали одну из стен и смежную комнату. Вера гордилась своей библиотекой, доставшейся ей от деда, тоже биолога. Книги в большинстве своем были старинные, текст оттиснут на целлулоидной бумаге, в громоздких переплетах, их надо было читать, а не слушать, как современные издания. В кабинете висели портрет деда, написанный маслом, и пейзаж Среднерусской низменности — с березками на первом плане и сиреневой лесистой далью. Под картинами стоял широкий, тоже дедовский диван с продранной кожаной обивкой. Сколько раз ее просил уважительный заведующий хозяйством Айко Такахаси заменить старую кожу на современное покрытие, — если она того пожелает, то фактура останется такой же, будет «под кожу» и лучше самой лучшей кожи. Однажды Вера, поблагодарив Айко Такахаси, рассказала, что в детстве в этом диване жили мыши и она любила слушать, как они там возятся, что-то грызут и разговаривают, попискивая.
Завхоз расплылся в лучезарной улыбке:
— Вера-сан! Вы говорите, в нем жили мыши? И вы их не боялись?
— Нисколечко!
— О Вера-сан, вы редкая девушка! Не знаю, почему все женщины смертельно боятся этих крохотных и очень милых созданий. В детстве, признаюсь вам, я разводил белых мышей. Какие понятливые создания! Они возили тележку и ходили на задних ножках.
С тех пор завхоз оставил разговор о старой обшивке. У него теплел взгляд, когда он заходил к Вере. Остановившись посреди кабинета, он задумчиво созерцал дыру на спинке дивана, а затем, укоризненно поджав губы, переводил взгляд на большой экран телекомбайна. Айко Такахаси считал, что такие великолепные старинные вещи, как диван и картины, никак не могли находиться вместе с чудовищной современной машиной, пожирающей у людей время…
Недалеко от дома Веру встретили ее друзья: серая мангуста и рыжая чау-чау. Мангусту, оберегающую от змей, звали Лизеттой, а чау-чау — Бобиком. Мангуста села на дорожке и вытянула свою крысиную мордочку, Бобик залаял, завертелся на месте, затем лег на спину и закрыл глаза, ожидая, когда ему почешут брюшко.
Вера хотела первым делом взглянуть на орхидею, но из дома раздался голос «дворецкого», уже извещенного из Центрального управления о прибытии хозяйки. Он говорил, что ее вызывают из Москвы.
— Скажи — сейчас! Пусть подождут! — Вера кинулась в дом.
«Кто бы это? — думала она. — Мама? Брат? Костя? Ив?»
Перебрав множество знакомых, она решила, что это Костя. Он всегда появлялся на экране неожиданно, и сразу в комнате слышался шум волн… Только одно имя она старалась не упоминать, хотя всем существом тянулась к нему, последние дни только и думала о нем.
Вбежав в кабинет, она радостно вскрикнула: на экране стоял и протягивал к ней руки Антон!
— Нет, я не могу еще поверить, — сказала она. — Ты же должен был куда-то улететь? То ли к Марсу, то ли к Венере. Можешь не говорить, куда: знаю, что пока это секрет.
— Совсем нет. Сегодня будет большая передача о нашем полете. Мы летали в сторону пояса астероидов, накрутили около восьмисот тысяч километров. Небольшая прогулка перед тем, что предстоит.
— Как корабль? Не страшно было?
— Корабль отличный. А чего же бояться?
— Вдруг неисправность и вы навсегда остались бы там?
— Все предусмотрено. У «Земли» есть вспомогательные, резервные двигатели и достаточный запас горючего, чтобы слетать на Марс и вернуться на Луну, Луна — идеальный космодром.
— Но там, видимо, нет еще почтового отделения? — спросила Вера.
— Прости. Нас всех подвел компьютер Космоцентра. Уж что казалось надежнее. Я продиктовал тебе десятка полтора телеграмм и распорядился посылать каждый день, и вот сегодня оказалось, что все наши эпистолярные сочинения не отправлены. Что-то случилось с этой обязательной машиной. Сейчас электроники копаются в ней. Между прочим, это второй случай в Космоцентре. Все мои послания к тебе вот здесь, — он протянул Вере небольшую желтую кассету. — Сегодня же она будет у тебя.
— Пожалуйста, Антон! Письма — моя слабость. У меня тоже было кое-что для тебя, да я не знала, куда адресовать, и стерла запись.
— Напрасно.
— Теперь и я так думаю.
— Ты обязательно восстанови текст.
— Не знаю, Антон, смогу ли. Лучше я тебе при встрече перескажу содержание.
— Как жаль, что я не могу прилететь к тебе сейчас, сию минуту!
— Прилетай завтра!
— И завтра тоже не смогу. Надо подготовить целую серию отчетов, выступить на Большом совете и еще уйма дел. Но ты не огорчайся, через три дня я со всем разделаюсь. У меня будет двухнедельный отпуск.
— Учитель! Как я рада…
Профессор расплылся в улыбке:
— Все прекрасно, Вера. — Он привлек ее к себе и, заглянув в глаза, спросил: — Ты все-таки выходила в открытый космос?
— И да и нет, учитель…
— Все-таки чего больше — «да» или «нет»?
— Больше «нет». Была только иллюзия выхода в пустоту.
Мокимото от души рассмеялся, глядя на ее смущенное лицо:
— Какие-нибудь фокусы с эффектом присутствия?
— Да, учитель. Нас ловко одурачили. Хотя ощущение было полным.
— Вот и отлично, Вера. Но ты еще не утратила желания плавать в пустоте?
— С меня достаточно и иллюзии.
— В наш век иллюзии подчас реальней действительности, Вера.
— И часто дороже.
— Иллюзии всегда ценились высоко. Ты устала? И недовольна собой?
— Да, учитель. Полет к Земле был утомителен. Прежде чем войти в плотные слои атмосферы, корабль два раза облетел шарик.
— Шарик? Как непочтительно ты именуешь нашу планету!
— Совсем нет. Я уважаю нашу неповторимую Землю. Но она действительно уменьшается до шарика, когда ракета облетает ее за полтора часа.
— Опять иллюзия. Земля огромна и прекрасна.
— Ну конечно, учитель! У меня такое убеждение, что Земля неповторима, что она чудо из чудес и равной ей нет ни в нашей Галактике, ни во всех других звездных архипелагах.
Доктор Мокимото закивал головой, взяв ее под руку, повел вниз по знаменитой мраморной лестнице, ведущей из аэровокзала на площадь, пеструю от множества машин всевозможных марок, окраски, размеров — от крошечных малолитражек до гигантских туристских аэробусов. Людской поток стекал по сверкающей лестнице и, разбившись на сотни ручейков, тек в сторону машин. Аэробусы, вращая гигантскими винтами, грузно поднимались над пальмами, окаймляющими площадь, и уплывали в слепящее небо. Жужжали авиетки, бесшумно двигались электромобили.
Вера с наслаждением откинулась в кресле авиетки.
— Я совсем отвыкла от земного притяжения, хотя ракета и сделала лишний виток, чтобы мы освоились с земным тяготением. Мне и в голову не приходило, что я такая тяжелая. Прямо ноги подгибаются. — Она жадно вдохнула чудесный аромат, наполнявший кабину. — Что это? Учитель? Неужели?
— Твоя орхидея. Вот она! — Он торжественно повел рукой к противоположной стенке, где в хрустальном вазоне с влажным мхом находился цветок орхидеи необыкновенной формы и окраски. — Я не взял цветок, чтобы не повредить в толпе и не привлекать публику его необыкновенным ароматом. Запах твоего цветка присущ только такому созданию, как ты, Вера.
— Как я благодарна вам, учитель! Он действительно прелестен и пахнет еще лучше, чем я предполагала.
— И главное, он не ядовит. Как это тебе удалось?
— Сама не знаю.
Доктор Мокимото умолк: надо было очень осторожно взлететь и занять воздушный коридор, ведущий в сторону института. Компьютер-диспетчер назвал высоту и указал курс, как только Мокимото набрал шифр на пульте управления.
Авиетка с эмблемой института — цветком лотоса на фюзеляже — с легким жужжанием помчалась в сторону океана. Теперь можно было всецело положиться на автоматику, и доктор Мокимото повернулся к спутнице лицом:
— Я должен поздравить тебя, Вера…
— Да, да, благодарю, орхидея прелесть.
— О Вера, орхидея стоит особняком, ты и здесь добилась великолепного решения, я же имею в виду твой полет на «Сириус».
— Учитель! Не напоминайте мне об этом печальном странствии. Я ничего толком не установила, ничего не добилась, только внесла сумятицу в этот запутанный вопрос.
Лицо Мокимото стало серьезным, даже приобрело суровое, осуждающее выражение:
— Все это я отношу за счет усталости, Вера, а также за счет изменения силы гравитации. То, что ты называешь «сумятицей», и есть, пожалуй, то главное, что в данном случае было необходимо для подхода к решению задачи. В твоей «сумятице» определилось несколько направлений, по которым надо идти, чтобы справиться с синезеленой водорослью. Между прочим, она появилась и в бассейнах нашей лаборатории, а сегодня утром я нашел ее в графине с водой, который всю ночь простоял в холодильнике. Ты не находишь, что она позволяет себе слишком многое? Не так ли?
И учитель и ученица рассмеялись не столько от шутки, сколько от радости, что они снова вместе, что летят в милые их сердцу места, что скоро возьмутся за прерванную работу, что все опять идет по-старому.
— Ну, а вы чем занимались, учитель? — спросила Вера. — Неужели тоже этой противной водорослью?
Доктор Мокимото кивнул:
— Да, Вера. Я-то действительно почти ничего не сделал, пока ты там вносила «сумятицу».
— Ну, а это «почти»?
— Я, как и многие, искал причины, вызвавшие бурный рост водорослей. Я занялся историческими сведениями о синезеленой.
— И я! — радостно воскликнула Вера. — Мне прислали невероятное количество сведений. Пришлось оставить часть вещей, и в чемодан еле вместились все фильмы, хроники, статистика, фотографии. Посмотрите, сколько там всего!
— Иначе и не могло быть, ведь ты моя ученица и всегда смотришь в корень вещей!
— Я получила сведения об отрицательном экологическом фоне за все прошлое столетие. Особенно много вреда причинено биосфере во второй половине двадцатого века, когда только еще входили в жизнь электрические двигатели, а почти вся энергетика потребляла уголь, торф, нефть; тогда неразумно использовали минеральные удобрения, ядохимикаты… Да что я вам все это перечисляю, учитель, ведь я только повторяю ваши же слова…
— Мне приятно их слышать, Вера. Очень приятно. Да, все это так. Я также учитывал последствия нарушений в биосфере. Они, эти последствия, известны всем. Найдены причины, послужившие толчком к вспышке «синезеленого пламени», как недавно выразился один поэт, кстати твой соотечественник. Действительно, сказалось засорение океана в прошлом веке, хотя до недавнего времени нам казалось, что океан очистился от вредных примесей. Особые виды планктона, созданные в многочисленных научных учреждениях, нейтрализовали ртуть, кадмий, стронций…
— И неожиданно появились вновь.
— Всплыли из глубин океана, просочились из шахт, вырвались из свинцовых контейнеров, куда их прятали.
— Все это есть в моих записях.
— И ты, вероятно, считаешь, что вредные вещества и есть главная причина катастрофы?
— Конечно, учитель! Неужели вы другого мнения?
— Видишь ли, Вера, все посторонние примеси послужили только искрой для большого пожара. Материал же подготовили мы сами. Здесь мы шли по стопам наших предков: старались как можно больше получить от природы, нарушая ее элементарные законы…
Вера слушала с загоревшимися глазами, хотя доктор Мокимото опровергал все теории, в том числе и ее выводы, вынесенные в часы раздумий на «Сириусе». Неожиданно доктор Мокимото замолчал, разглядывая тянувшийся внизу ослепительно белый пляж, усеянный крохотными фигурками купальщиков, разноцветными кружками зонтов, затем его внимание привлекла встречная машина; в ее прозрачной кабине сидело несколько девушек-студенток и седой краснощекий мужчина. Мужчина оживленно жестикулировал, сидя в кресле пилота. Ни он, ни студентки не заметили, как доктор Мокимото и Вера помахали им рукой. Это профессор зоологии Уайвилл летел куда-то с группой своих учениц.
Доктор Мокимото улыбнулся и, прищурясь, несколько секунд разглядывал далеко в море длинное грузовое судно. Казалось, оно стоит в ярко-синей воде, распустив длинные белые усы.
— Между прочим, Томпсон Уайвилл, — сказал наконец доктор Мокимото, — не без оснований считает, что одна из причин агрессии синезеленой водоросли состоит в том, что этот живой организм, как и многие в природе, переживает цикл наибольшего подъема.
— Я помню, вы говорили об этом в одной из своих лекций, так при чем же здесь этот Уайвилл? — Вера сказала это, не скрывая своей неприязни к профессору.
— Между прочим, Вера, теория цикличности принадлежит не мне, а заслуга Уайвилла состоит в данном случае в том, что он одним из первых вспомнил о ее существовании применительно к водоросли.
— Он необыкновенно хитрый и ловкий… — Вера хотела сказать, что Уайвилл претендовал на соавторство в создании ходячих растений, но осеклась под осуждающим взглядом доктора Мокимото. — Почему вы вдруг замолчали? — спросила она.
— Потому что слушаю тебя. Вера. Мне осталось сказать немного. Главная причина, как я считаю, непомерного размножения водоросли заключается в том, что мы изменили рельеф шельфа, подняли дно океанов и морей близ берегов — конечно, в этом была явная выгода: мелководье лучше прогревается солнцем и дает большие урожаи — и в то же время опять нарушили режим Мирового океана, установившийся в течение сотен миллионов лет. Мы забыли печальный опыт создания пресноводных бассейнов, которые заполнили в свое время сине-зеленые водоросли, отравив воду и с нею все живое в ней. То же самое получается и с шельфом. До определенного времени разными средствами нам удавалось сдерживать наступление синезеленой водоросли, теперь же, когда сложились все возможные условия для ее процветания, она воспользовалась этим и стала на «тропу войны», как говорили древние аборигены Северной Америки.
Вера кивнула:
— Все в ее пользу — и стимуляторы, и тепло, и свет, и еще подошел период ее наибольшего благоприятствования на нашей планете. Вот она и стала наступать. Все это так, учитель. Но что вообще творится с океаном? И у него настал цикл бурной жизни? Эти жуткие звезды! Гигантские кальмары, которые прежде существовали только в легендах. Вы не думаете, что начинается смена господствующего вида? К нам на смену из глубин океана идут чудовища. Ведь было же господство ящеров? Почему не может наступить господство головоногих моллюсков?
— Не может, Вера.
— Но почему же не может?
— Потому что мы слишком сильны и при всех просчетах достаточно умны, чтобы отстоять свое право на планету… Но почему у тебя такое печальное лицо? Ты опять недовольна собой? Что произошло?
— Я полная бездарность! — выпалила Вера. — Ну зачем я летала на этот противный «Сириус»? Сидела бы лучше дома.
Доктор Мокимото протянул ей руку, и она прижала ее к своей пылающей щеке.
— Ты устала, Вера. Вот сейчас прилетим домой, ты поплаваешь в бассейне, увидишь свою орхидею, своих завриков, и все пройдет. Пойми, что без тебя я бы не пришел к таким выводам. После разговора с тобой я еще подумал: что, если и здесь, на Земле, мы помогли синезеленой водоросли создать новый вид вируса, который в тысячи раз увеличил ее жизнеспособность? — Помолчав, он сказал: — Я видел его, этот вирус. Совершенно новый вид. Надо теперь искать для него противников. Они должны быть, они есть! Природа не может допустить, чтобы один вид безмерно расширял свое жизненное пространство. Я уверен, что к такому же выводу пришли уже многие и тоже нашли вирус.
— Вы опубликовали свое открытие?
— Ну что ты, Вера! Надо еще проверить.
— Так! Вы будете проверять бесконечное число раз, а в это время ваши идеи появятся в прессе, по каналам телевидения!
— Вера! Разве важно, кто первый?
— А разве нет?
— Нет, Вера. Важно, чтобы люди узнали истину. Неважно, из чьих рук или уст. Тем более, что вопрос идет не о годах, а о часах, от силы — днях… Вот мы и дома. — Он нажал клавишу посадки.
Машина, дрогнув, стала сбавлять скорость и через минуту повисла над зеленым массивом леса и садов с зеркалами прудов и бассейнов для купания, словно выбирая место, куда бы сесть, затем стала по спирали спускаться на желтую посадочную площадку посреди зеленого луга. Цвет площадке придавала трава особого вида — также одно из созданий института.
Прыгнув в бассейн и вновь почувствовав необыкновенную легкость во всем теле, почти невесомость, Вера вспомнила напутственные слова синего компьютера:
«На Земле первые три дня постарайтесь чаще плавать, таким образом вы быстро адаптируетесь и скоро начнете забывать чарующее ощущение невесомости».
Было время занятий, и в бассейне не было никого из работников института. К Вере подплыл старый дельфин, который вот уже два года не выходил в океан, его одолевали какие-то дельфиньи болезни. В бассейне он следил за чистотой — сменял воду; он был также главным фонарщиком: зажигал и гасил свет на водной станции и на территории института, хотя для этой цели существовало электронное устройство. Доктор Мокимото распорядился отключить автоматику и освещение поручить дяде Жаку — так звали дельфина.
Дядя Жак поприветствовал Веру и спросил, почему она так долго не появлялась. Говорил он без помощи гидрофона очень плохо, зато понимал все отлично, и Вере пришлось рассказать ему о своем путешествии.
— Ну, а как твои дела? — спросила Вера. Дядя Жак подплыл к переговорному устройству, и голос переводчика из стеклянной кабины гулко разнесся над водой:
— Трудно желать лучшего, хотя по-прежнему болит позвоночник и по ночам ноет левый плавник, тот самый, что чуть было не откусила напрочь сельдевая акула. Вообще сельдевые акулы довольно безвредные твари, да эта, видно, уж очень была голодна.
— И тебе не скучно здесь одному?
— Разве я один? По правде говоря, мне иногда надоедают шумные компании
— мешают следить за мировыми событиями…
Вера вспомнила, что дяде Жаку установили телевизор с двумя экранами: подводным и надводным.
Дядя Жак продолжал:
— Опять появились гигантские кальмары Большого Барьерного рифа. Я не знаю, что и будет, если дело и дальше пойдет таким образом.
— Что ты имеешь в виду?
— Как что? Обстановку на Великом рифе. Ты разве не знаешь, что там местные Люди Моря боготворят кальмаров. Пора покончить с такими суевериями и уничтожить всех кальмаров!
— Ну, зачем же всех. Каждый имеет право на жизнь.
— Только не кальмары. Небольшие из них — прекрасная еда, а большие — чудовища, хищники, их самих следует уничтожать всеми способами, какие у вас есть.
— Так ты атеист, дядя Жак? — удивилась Вера. — Я еще не встречала дельфина-атеиста.
— Я верю только в силу разума, как и философ Хикару. Скоро Хикару вернется. Он отправился в большое путешествие с группой дельфинов из Америки. Они пересекли Атлантику, чтобы увидеть и поговорить с Хикару, слава о нем разнеслась по всему океану. Он в благодарность своим почитателям решил сопровождать их. Еще мне хочется сказать тебе о том шуме, что вызвала во всем мире ничтожная водоросль.
Вера уже хотела проститься с дядей Жаком, но задержалась, заинтересованная его последней фразой.
Она сказала:
— Синезеленая водоросль стала бедствием.
— «Все беды проходят», говорит Хикару. Не следует обращать внимание на комочки слизи, надо идти своим путем…
Как дядя Жак ни упрашивал, чтобы Вера его выслушала, она извинилась и вышла из бассейна, сказав, что и у нее также «свой путь» и она должна идти этим путем, особенно не задерживаясь.
— Тогда иди, Вера! Хикару призывает уважать путь каждого из Людей Моря и Земли, но только не путь кальмаров, акул и косаток — вот кто наши враги, и с ними следует всегда бороться…
«Надо отрегулировать звук у гидрофона», — подумала Вера, подгоняемая голосом автомата… Не ей одной ежедневно приходило это в голову, но, выйдя из купальни, все забывали об этом, забыла и Вера, как только ступила в шумящую тишину сада. Она пошла быстро, почти побежала — так ей не терпелось поскорее очутиться среди своих растений, книг, приборов, где всегда сторожат ее оставленные там замыслы. Она всегда думает о своих начатых и предполагаемых работах, но вдали от привычной обстановки многое ее отвлекает, как бы неожиданно возникают другие интересы, иногда ей даже начинает казаться, что никакой она не ученый-биолог, исследователь сокровенного в природе, а удачливая дилетантка, ей просто всегда везет, не больше.
Она жила одна в небольшом коттедже с высокой оранжевой крышей. Тут находились ее несколько комнат и большой кабинет с электронным микроскопом, необходимым лабораторным оборудованием в высоких стеклянных шкафах и книгами. Книги занимали одну из стен и смежную комнату. Вера гордилась своей библиотекой, доставшейся ей от деда, тоже биолога. Книги в большинстве своем были старинные, текст оттиснут на целлулоидной бумаге, в громоздких переплетах, их надо было читать, а не слушать, как современные издания. В кабинете висели портрет деда, написанный маслом, и пейзаж Среднерусской низменности — с березками на первом плане и сиреневой лесистой далью. Под картинами стоял широкий, тоже дедовский диван с продранной кожаной обивкой. Сколько раз ее просил уважительный заведующий хозяйством Айко Такахаси заменить старую кожу на современное покрытие, — если она того пожелает, то фактура останется такой же, будет «под кожу» и лучше самой лучшей кожи. Однажды Вера, поблагодарив Айко Такахаси, рассказала, что в детстве в этом диване жили мыши и она любила слушать, как они там возятся, что-то грызут и разговаривают, попискивая.
Завхоз расплылся в лучезарной улыбке:
— Вера-сан! Вы говорите, в нем жили мыши? И вы их не боялись?
— Нисколечко!
— О Вера-сан, вы редкая девушка! Не знаю, почему все женщины смертельно боятся этих крохотных и очень милых созданий. В детстве, признаюсь вам, я разводил белых мышей. Какие понятливые создания! Они возили тележку и ходили на задних ножках.
С тех пор завхоз оставил разговор о старой обшивке. У него теплел взгляд, когда он заходил к Вере. Остановившись посреди кабинета, он задумчиво созерцал дыру на спинке дивана, а затем, укоризненно поджав губы, переводил взгляд на большой экран телекомбайна. Айко Такахаси считал, что такие великолепные старинные вещи, как диван и картины, никак не могли находиться вместе с чудовищной современной машиной, пожирающей у людей время…
Недалеко от дома Веру встретили ее друзья: серая мангуста и рыжая чау-чау. Мангусту, оберегающую от змей, звали Лизеттой, а чау-чау — Бобиком. Мангуста села на дорожке и вытянула свою крысиную мордочку, Бобик залаял, завертелся на месте, затем лег на спину и закрыл глаза, ожидая, когда ему почешут брюшко.
Вера хотела первым делом взглянуть на орхидею, но из дома раздался голос «дворецкого», уже извещенного из Центрального управления о прибытии хозяйки. Он говорил, что ее вызывают из Москвы.
— Скажи — сейчас! Пусть подождут! — Вера кинулась в дом.
«Кто бы это? — думала она. — Мама? Брат? Костя? Ив?»
Перебрав множество знакомых, она решила, что это Костя. Он всегда появлялся на экране неожиданно, и сразу в комнате слышался шум волн… Только одно имя она старалась не упоминать, хотя всем существом тянулась к нему, последние дни только и думала о нем.
Вбежав в кабинет, она радостно вскрикнула: на экране стоял и протягивал к ней руки Антон!
— Нет, я не могу еще поверить, — сказала она. — Ты же должен был куда-то улететь? То ли к Марсу, то ли к Венере. Можешь не говорить, куда: знаю, что пока это секрет.
— Совсем нет. Сегодня будет большая передача о нашем полете. Мы летали в сторону пояса астероидов, накрутили около восьмисот тысяч километров. Небольшая прогулка перед тем, что предстоит.
— Как корабль? Не страшно было?
— Корабль отличный. А чего же бояться?
— Вдруг неисправность и вы навсегда остались бы там?
— Все предусмотрено. У «Земли» есть вспомогательные, резервные двигатели и достаточный запас горючего, чтобы слетать на Марс и вернуться на Луну, Луна — идеальный космодром.
— Но там, видимо, нет еще почтового отделения? — спросила Вера.
— Прости. Нас всех подвел компьютер Космоцентра. Уж что казалось надежнее. Я продиктовал тебе десятка полтора телеграмм и распорядился посылать каждый день, и вот сегодня оказалось, что все наши эпистолярные сочинения не отправлены. Что-то случилось с этой обязательной машиной. Сейчас электроники копаются в ней. Между прочим, это второй случай в Космоцентре. Все мои послания к тебе вот здесь, — он протянул Вере небольшую желтую кассету. — Сегодня же она будет у тебя.
— Пожалуйста, Антон! Письма — моя слабость. У меня тоже было кое-что для тебя, да я не знала, куда адресовать, и стерла запись.
— Напрасно.
— Теперь и я так думаю.
— Ты обязательно восстанови текст.
— Не знаю, Антон, смогу ли. Лучше я тебе при встрече перескажу содержание.
— Как жаль, что я не могу прилететь к тебе сейчас, сию минуту!
— Прилетай завтра!
— И завтра тоже не смогу. Надо подготовить целую серию отчетов, выступить на Большом совете и еще уйма дел. Но ты не огорчайся, через три дня я со всем разделаюсь. У меня будет двухнедельный отпуск.