Страница:
Сергей Жемайтис
Жестокий шторм
24 января 1976 года новый супертанкер «Олимпик Брейвери» грузоподъемностью 250 тысяч тонн, выйдя в первый рейс, сел на риф у западного побережья Франции.
Французские журналисты высказывают предположение, что катастрофа была заранее запланирована владельцами танкера.
Страховые общества должны выплатить владельцам судна 50 миллионов долларов.
«Экспресс», Париж
Терпящий бедствие, никогда не нужно приходить в отчаяние! Ты должен знать, что, когда тебе кажется, будто ты уже находишься в самой бездне человеческих страданий, обстоятельства могут измениться и все преобразить. Однако не спеши и не питай слишком больших надежд. Не забывай, что, если некоторые испытания кажутся нам невыносимыми, на смену им могут прийти другие, которые сотрут воспоминания о первых… Всегда будь упрямей, чем море, и ты победишь!
Ален Бомбар, «За бортом по своей воле»
ВЕТЕР — 29 МЕТРОВ В СЕКУНДУ
Алексей Горшков — матрос-второгодок — вывалился из своей койки и покатился по мокрому палубному настилу кубрика к противоположной переборке. Катер стремительно накренило, и Горшков очутился у трапа. Он попытался встать и отлетел к столу, с трудом поднялся, обхватил столешницу руками. При еще более сильном крене руки его сорвались, он упал возле стола, успев ухватиться за ножку, и, напрягая все силы, старался удержаться за нее. Ножка, судорожно дрожа, взлетала вверх, стремительно падала, металась по сторонам. По кубрику катался чайник, проносились вещевые мешки, чемодан старшины Асхатова своим окованным углом ударил Горшкова в бок.
«Неужели нас сорвало с бочки и вынесло в океан? — растерянно думал Горшков. — Как это могло случиться? Или, пока я спал, старшина получил приказ идти в Рыбачью бухту? Нет, это исключено: мы уже стали на зимовку. Сорвало с бочки! А я дрыхну. Может, ребят смыло? Разве можно удержаться на палубе при такой качке!» Сам он накануне приболел, и старшина велел ему лежать в постели.
Матросу казалось, что при следующем крене катер неминуемо перевернется, в кубрик хлынет ледяная вода и он, Алексей Горшков, захлебнется, утонет, умрет! Эта паническая мысль показалась ему вдруг такой несуразной, дикой, что он невольно улыбнулся окровавленными губами.
Неужели он, «пенитель морей», как его, пусть в шутку, называли ребята, да вдруг погибнет? Абсурд!
Он просунул ноги под стол, уперся в переборку и сразу почувствовал, что так легче удерживаться на месте. По крайней мере, руки больше не выкручивает из плечевых суставов, можно осмотреться.
Помимо «пенителя» матросы на базе называли Горшкова еще и «философом» за то, что тот любил говорить: «Безвыходных положений нет, если правильно оценишь обстановку и заглянешь в корень вещей». Вот теперь ему впервые в жизни представился случай проделать и то и другое. А обстановка казалась кошмарной. Несколько раз катер так падал на борт, что думалось: ему больше не выровняться; все же суденышко, как ванька-встанька, начинало крениться в другую сторону, на мгновение замирало на вершине волны или между водяных холмов, затем все повторялось.
Стремясь заглянуть в «корень вещей», Горшков заметил одну несообразность: сменился он с вахты в шестнадцать часов, проспал не менее трех часов, темнеет в эту пору рано, а в кубрике почему-то было светло.
«Ах да! „Летучая мышь“!» — вспомнил он. И действительно, посмотрев на потолок, увидел мотавшийся там фонарь. Сквозь закопченное фонарное стекло сочился мутный красноватый свет. «Надо было вычистить стекло, — пронеслось в сознании. — Опять старшина даст нагоняй». То, что где-то есть старшина и его ждет нагоняй, несколько подбодрило Горшкова, да и прошел первый страх. «Нечего, ничего. Сейчас шквал уймется, и все будет отлично». Он уже стал думать, что скоро будет сидеть на базе у жарко натопленной чугунной печки и рассказывать ребятам о шторме, но тут его опять рвануло к трапу — так стремительно задрался нос катера. Горшков не выпустил ножку стола, хотя его с необычайной силой тянуло к корме.
Минут через десять Алексей чуть-чуть освоился. Стал угадывать, на какой борт положит катер, как стремительно тот начнет выравниваться и какое надо принять положение, чтобы не бросило на переборку или к трапу, где в щель между дверных створок временами сочились тонкие струйки ледяной воды. С того момента, как он вывалился из койки, он все время слышал оглушительный грохот волн и рев ветра. Голоса бури как бы пеленали катер, охватывали его со всех сторон. Рев урагана перекрыл все другие звуки — не слышался всегдашний скрип переборок, хлюпанье воды под настилом, слух даже не улавливал, как чайник бился обо все, что встречал на своем пути, катаясь по кубрику: все поглощали рев и грохот бури.
Катер на несколько секунд выровнялся и замер, сотрясаясь мелкой дрожью. В эти считанные секунды матрос вернулся к мысли о товарищах: «Где же ребята? Конечно, они не могли меня оставить одного в море». Старшина Асхатов сказал ему, принимая вахту: «Что-то кашляешь, брат. Ложись-ка в постель. Тебя Назаров подменит. Я его отпустил в кино. Интересное сегодня кино — „Черное ущелье“, мы с тобой завтра посмотрим. Утречком вытащим наш крейсер на слип, и настанет у нас лучезарная пора. Сегодня надо было бы разделаться, да кран на десятом причале завозился. Иди, Алеха…»
Горшков лег на свою койку, накрылся овчинным полушубком и с минуту лежал, прислушиваясь к шуршанию льдинок, трущихся о корпус, посмотрел в иллюминатор: там чернела корма грузового судна «Онега», а над его бортом ярко горела голубая звезда; позавидовал Назарову, который смотрит «Черное ущелье», зевнул, закрыл глаза и тут же уснул. Ему снилось, что он дерется на ринге с чемпионом мира Кассиусом Клеем…
Катер подняла на гребень гигантская волна и предательски подставила его бок под ураганный наскок ветра. Алексей чувствовал, как суденышко валится вниз, казалось, не будет конца этому падению, но уже следующая волна вновь подняла катер. Неожиданно пришло решение: выбраться на палубу, найти старшину и Петраса, с ними будет спокойнее. Сейчас, как никогда в жизни, ему были нужны товарищи, он верил, что втроем они обязательно найдут какой-то выход. Помогут Петрасу запустить моторы, повернут катер против ветра и пойдут к берегу. У них две машины, они смогут пересилить напор волны и ветра…
Горшков пополз к трапу, который стал валиться на него, в лицо ударила струя горько-соленой ледяной воды. Алексей не удержался на скользком настиле и покатился под койку. Там он сильно ударился головой о переборку, прижался к ней и, почувствовав свою полную беспомощность, заплакал, как плакал в детстве от незаслуженной обиды. Из-под койки его вышвырнуло на середину кубрика. Он с трудом поднялся на ноги, ухватился за крюк, на котором моталась «летучая мышь». Катер поставило поперек волны, и стало еще сильнее швырять с борта на борт. При одном особенно сильном рывке он очутился на своей нижней койке, ухватился за бортики, уперся ногами в спинку и умиротворенно вздохнул: до чего же он бестолковый человек, столько времени провалялся на мокром полу, набил себе синяков и шишек, в то время как салажонку известно, что в койке легче переносить любую качку.
Катер так же мотало из стороны в сторону, кружило в воронках, бросало то вверх, то вниз, но Горшкову показалось, что шторм стихает. Он с надеждой стал прислушиваться: не раздадутся ли шаги над головой, не донесется ли еще какой звук, подтверждающий, что старшину и моториста не смыло за борт. Но его слух воспринимал только голоса бури и гулкие удары волн. Нет, шторм не стихал. Горшков, изловчившись, соскользнул с койки и стал выжидать удобного момента, чтобы рывком преодолеть два метра, отделяющие его от трапа.
Неожиданно двери наверху трапа приоткрылись, в щель влетела струя ледяного ветра с роем снежинок. Затем между дверных створок показались мокрый сапог и красная от холода рука. Одна половинка дверцы распахнулась совсем, и в кубрик протиснулся старшина Асхатов. Увидев Горшкова, он что-то сказал, но Горшков не расслышал его слов. Дверца бесшумно захлопнулась под напором ветра. Старшина стащил со своей койки на пол пробковый матрас.
«Хочет плыть к берегу», — холодея, подумал матрос и закричал:
— Ты что, Ришат, с ума сошел? Да мы сразу окоченеем! И где еще берег! Потом — прибой! — Он с удивлением услышал свой хриплый голос.
— Молчи! Подсобишь мне. Не дрейфь, Алеха! — На лице Асхатова, распухшем от холода, мелькнуло что-то похожее на виноватую улыбку. Старшина стал на полу скатывать матрас, взял его под мышку, поднялся с колен. Опять улыбнулся и что-то сказал, но короткий миг затишья уже был погребен под грохотом и воем бури. Горшков все же понял по его губам:
— Держись! Матрас приготовь! И не высовывайся, пока… пока…
Горшков стал лихорадочно скатывать свой матрас, не понимая, зачем он это делает. Но он верил своему старшине, был рад, что тот жив, зашел к нему в кубрик и поручил ему работу. Видимо, очень важную, нужную работу. Старшина раньше служил на спасателе, и он-то уж знает, что надо делать в такой передряге.
— О, дьявол, вырывается! Я сейчас тебя… — шептал Алексей, скручивая жесткий матрас на мокром, скользком настиле. Матрас вырывался, полз под койку. Все же Горшкову удалось наконец свернуть его в трубку и, навалившись всем телом на трап, открыть двери. Матрас у него вырвали чьи-то руки. В лицо ударили брызги. Двери захлопнулись, он остался стоять, широко расставив ноги, держась за койку и все пытаясь понять, для какой цели старшина унес пробковые матрасы. Неожиданно пронзила страшная догадка: «Вдруг пробоина?» Но он тут же отогнал эту мысль: нет, не для пластыря понадобились матрасы. Да и как наложишь пластырь в такую бурю? Пробоины не могло быть: катер легко отыгрывается на волне, и в кубрике почти нет воды. Но тогда зачем старшине пробковые матрасы? Алексей весь обратился в слух, пытаясь сообразить, что там, на обледенелой палубе, делают его товарищи.
«Может, на самом деле сооружают плот?»
Горшков много раз ходил на берег любоваться прибоем и, даже стоя на твердой земле, чувствовал могучую мощь волн, взлетавших своими гребнями на двадцатиметровую высоту. Дрожала земля. Казалось, что коричневые скалы должны рассыпаться от таких чудовищных ударов и океан, разрушив препону, ринется на остров и сметет с него и поселок, и заросли бамбука, и сопки, сорвет с якорей все суда в бухте и унесет в просторы Тихого океана. «Нет, старшина не решится плыть к берегу на матрасах. Вот если нас несет на скалы, тогда можно рискнуть…»
Катер уже много дней находился в бушующем океане, когда в Сан-Франциско произошли события, благодаря которым отправился в кругосветный круиз гигантский лайнер «Глория» и начал свой путь к рифу Печали, куда ветер и течение дрейфовали катер с его отважным экипажем.
«Неужели нас сорвало с бочки и вынесло в океан? — растерянно думал Горшков. — Как это могло случиться? Или, пока я спал, старшина получил приказ идти в Рыбачью бухту? Нет, это исключено: мы уже стали на зимовку. Сорвало с бочки! А я дрыхну. Может, ребят смыло? Разве можно удержаться на палубе при такой качке!» Сам он накануне приболел, и старшина велел ему лежать в постели.
Матросу казалось, что при следующем крене катер неминуемо перевернется, в кубрик хлынет ледяная вода и он, Алексей Горшков, захлебнется, утонет, умрет! Эта паническая мысль показалась ему вдруг такой несуразной, дикой, что он невольно улыбнулся окровавленными губами.
Неужели он, «пенитель морей», как его, пусть в шутку, называли ребята, да вдруг погибнет? Абсурд!
Он просунул ноги под стол, уперся в переборку и сразу почувствовал, что так легче удерживаться на месте. По крайней мере, руки больше не выкручивает из плечевых суставов, можно осмотреться.
Помимо «пенителя» матросы на базе называли Горшкова еще и «философом» за то, что тот любил говорить: «Безвыходных положений нет, если правильно оценишь обстановку и заглянешь в корень вещей». Вот теперь ему впервые в жизни представился случай проделать и то и другое. А обстановка казалась кошмарной. Несколько раз катер так падал на борт, что думалось: ему больше не выровняться; все же суденышко, как ванька-встанька, начинало крениться в другую сторону, на мгновение замирало на вершине волны или между водяных холмов, затем все повторялось.
Стремясь заглянуть в «корень вещей», Горшков заметил одну несообразность: сменился он с вахты в шестнадцать часов, проспал не менее трех часов, темнеет в эту пору рано, а в кубрике почему-то было светло.
«Ах да! „Летучая мышь“!» — вспомнил он. И действительно, посмотрев на потолок, увидел мотавшийся там фонарь. Сквозь закопченное фонарное стекло сочился мутный красноватый свет. «Надо было вычистить стекло, — пронеслось в сознании. — Опять старшина даст нагоняй». То, что где-то есть старшина и его ждет нагоняй, несколько подбодрило Горшкова, да и прошел первый страх. «Нечего, ничего. Сейчас шквал уймется, и все будет отлично». Он уже стал думать, что скоро будет сидеть на базе у жарко натопленной чугунной печки и рассказывать ребятам о шторме, но тут его опять рвануло к трапу — так стремительно задрался нос катера. Горшков не выпустил ножку стола, хотя его с необычайной силой тянуло к корме.
Минут через десять Алексей чуть-чуть освоился. Стал угадывать, на какой борт положит катер, как стремительно тот начнет выравниваться и какое надо принять положение, чтобы не бросило на переборку или к трапу, где в щель между дверных створок временами сочились тонкие струйки ледяной воды. С того момента, как он вывалился из койки, он все время слышал оглушительный грохот волн и рев ветра. Голоса бури как бы пеленали катер, охватывали его со всех сторон. Рев урагана перекрыл все другие звуки — не слышался всегдашний скрип переборок, хлюпанье воды под настилом, слух даже не улавливал, как чайник бился обо все, что встречал на своем пути, катаясь по кубрику: все поглощали рев и грохот бури.
Катер на несколько секунд выровнялся и замер, сотрясаясь мелкой дрожью. В эти считанные секунды матрос вернулся к мысли о товарищах: «Где же ребята? Конечно, они не могли меня оставить одного в море». Старшина Асхатов сказал ему, принимая вахту: «Что-то кашляешь, брат. Ложись-ка в постель. Тебя Назаров подменит. Я его отпустил в кино. Интересное сегодня кино — „Черное ущелье“, мы с тобой завтра посмотрим. Утречком вытащим наш крейсер на слип, и настанет у нас лучезарная пора. Сегодня надо было бы разделаться, да кран на десятом причале завозился. Иди, Алеха…»
Горшков лег на свою койку, накрылся овчинным полушубком и с минуту лежал, прислушиваясь к шуршанию льдинок, трущихся о корпус, посмотрел в иллюминатор: там чернела корма грузового судна «Онега», а над его бортом ярко горела голубая звезда; позавидовал Назарову, который смотрит «Черное ущелье», зевнул, закрыл глаза и тут же уснул. Ему снилось, что он дерется на ринге с чемпионом мира Кассиусом Клеем…
Катер подняла на гребень гигантская волна и предательски подставила его бок под ураганный наскок ветра. Алексей чувствовал, как суденышко валится вниз, казалось, не будет конца этому падению, но уже следующая волна вновь подняла катер. Неожиданно пришло решение: выбраться на палубу, найти старшину и Петраса, с ними будет спокойнее. Сейчас, как никогда в жизни, ему были нужны товарищи, он верил, что втроем они обязательно найдут какой-то выход. Помогут Петрасу запустить моторы, повернут катер против ветра и пойдут к берегу. У них две машины, они смогут пересилить напор волны и ветра…
Горшков пополз к трапу, который стал валиться на него, в лицо ударила струя горько-соленой ледяной воды. Алексей не удержался на скользком настиле и покатился под койку. Там он сильно ударился головой о переборку, прижался к ней и, почувствовав свою полную беспомощность, заплакал, как плакал в детстве от незаслуженной обиды. Из-под койки его вышвырнуло на середину кубрика. Он с трудом поднялся на ноги, ухватился за крюк, на котором моталась «летучая мышь». Катер поставило поперек волны, и стало еще сильнее швырять с борта на борт. При одном особенно сильном рывке он очутился на своей нижней койке, ухватился за бортики, уперся ногами в спинку и умиротворенно вздохнул: до чего же он бестолковый человек, столько времени провалялся на мокром полу, набил себе синяков и шишек, в то время как салажонку известно, что в койке легче переносить любую качку.
Катер так же мотало из стороны в сторону, кружило в воронках, бросало то вверх, то вниз, но Горшкову показалось, что шторм стихает. Он с надеждой стал прислушиваться: не раздадутся ли шаги над головой, не донесется ли еще какой звук, подтверждающий, что старшину и моториста не смыло за борт. Но его слух воспринимал только голоса бури и гулкие удары волн. Нет, шторм не стихал. Горшков, изловчившись, соскользнул с койки и стал выжидать удобного момента, чтобы рывком преодолеть два метра, отделяющие его от трапа.
Неожиданно двери наверху трапа приоткрылись, в щель влетела струя ледяного ветра с роем снежинок. Затем между дверных створок показались мокрый сапог и красная от холода рука. Одна половинка дверцы распахнулась совсем, и в кубрик протиснулся старшина Асхатов. Увидев Горшкова, он что-то сказал, но Горшков не расслышал его слов. Дверца бесшумно захлопнулась под напором ветра. Старшина стащил со своей койки на пол пробковый матрас.
«Хочет плыть к берегу», — холодея, подумал матрос и закричал:
— Ты что, Ришат, с ума сошел? Да мы сразу окоченеем! И где еще берег! Потом — прибой! — Он с удивлением услышал свой хриплый голос.
— Молчи! Подсобишь мне. Не дрейфь, Алеха! — На лице Асхатова, распухшем от холода, мелькнуло что-то похожее на виноватую улыбку. Старшина стал на полу скатывать матрас, взял его под мышку, поднялся с колен. Опять улыбнулся и что-то сказал, но короткий миг затишья уже был погребен под грохотом и воем бури. Горшков все же понял по его губам:
— Держись! Матрас приготовь! И не высовывайся, пока… пока…
Горшков стал лихорадочно скатывать свой матрас, не понимая, зачем он это делает. Но он верил своему старшине, был рад, что тот жив, зашел к нему в кубрик и поручил ему работу. Видимо, очень важную, нужную работу. Старшина раньше служил на спасателе, и он-то уж знает, что надо делать в такой передряге.
— О, дьявол, вырывается! Я сейчас тебя… — шептал Алексей, скручивая жесткий матрас на мокром, скользком настиле. Матрас вырывался, полз под койку. Все же Горшкову удалось наконец свернуть его в трубку и, навалившись всем телом на трап, открыть двери. Матрас у него вырвали чьи-то руки. В лицо ударили брызги. Двери захлопнулись, он остался стоять, широко расставив ноги, держась за койку и все пытаясь понять, для какой цели старшина унес пробковые матрасы. Неожиданно пронзила страшная догадка: «Вдруг пробоина?» Но он тут же отогнал эту мысль: нет, не для пластыря понадобились матрасы. Да и как наложишь пластырь в такую бурю? Пробоины не могло быть: катер легко отыгрывается на волне, и в кубрике почти нет воды. Но тогда зачем старшине пробковые матрасы? Алексей весь обратился в слух, пытаясь сообразить, что там, на обледенелой палубе, делают его товарищи.
«Может, на самом деле сооружают плот?»
Горшков много раз ходил на берег любоваться прибоем и, даже стоя на твердой земле, чувствовал могучую мощь волн, взлетавших своими гребнями на двадцатиметровую высоту. Дрожала земля. Казалось, что коричневые скалы должны рассыпаться от таких чудовищных ударов и океан, разрушив препону, ринется на остров и сметет с него и поселок, и заросли бамбука, и сопки, сорвет с якорей все суда в бухте и унесет в просторы Тихого океана. «Нет, старшина не решится плыть к берегу на матрасах. Вот если нас несет на скалы, тогда можно рискнуть…»
Катер уже много дней находился в бушующем океане, когда в Сан-Франциско произошли события, благодаря которым отправился в кругосветный круиз гигантский лайнер «Глория» и начал свой путь к рифу Печали, куда ветер и течение дрейфовали катер с его отважным экипажем.
ЦЕПЬ СЛУЧАЙНОСТЕЙ
Репортер газеты «Вечерний Сан-Франциско» Томас Кейри свернул на своем стареньком «форде» с шоссе N1 к залитой неоновым светом заправочной станции. Сегодня эта станция показалась ему похожей на очень большой аквариум. За цельнолитыми стеклами, словно анемоны, блистали лаком и пестрыми красками банки, баллоны; шланги напоминали угрей и миног. На стеллажах затаились запасные части, которые тоже при малой толике воображения могли сойти за фантастических жителей морских глубин. Томас Кейри решил, что такое сравнение следует удержать в памяти и пустить в дело при описании первой же катастрофы на одной из дорог Калифорнии.
Еще издали Томас Кейри увидел своего давнего приятеля Артура Рида, который усердно протирал стекла у черного, как антрацит, «понтиака». Рид отнюдь не был владельцем такой роскошной машины, он служил на этой станции дежурным автомехаником и выполнял еще много других работ, включая и протирку стекол у автомобилей своих клиентов.
Кейри остановился у колонки с низкосортным бензином и вышел из машины.
— Привет, Арт!
— Привет, Том!
— Как дела?
— Отлично, как всегда. А у тебя?
— На полдюйма ниже, чем твои.
— Полдюйма легко наверстать, Том, особенно в наше время, когда чахнет инфляция и растет общий уровень жизни.
Арт перешел по другую сторону «понтиака» и стал протирать боковое стекло, продолжая развивать свою мысль о приближении «золотого века» в американской жизни, причем его тонкие губы все время складывались в ироническую усмешку. Репортер прошел мимо «понтиака» и, движимый профессиональным любопытством, заглянул в машину. На переднем сиденье находились старый негр в синей рубашке, в галстуке-бабочке и бульдог. Собака казалась старше своего хозяина, ее морщинистая морда выражала крайнюю степень отчаяния и горя. Негр кивнул на приветствие репортера и сказал низким басом:
— Отличная ночь.
— Да, хорошая ночь, — согласился Кейри.
— Бриз с океана отогнал смог, и сейчас небо как в горах.
В разговор вмешался механик:
— Сегодня до дьявола звезд! Прямо не сосчитать, сколько их высыпало.
Негр сказал:
— Если у вас хорошее зрение, то вы сможете разглядеть не более двух тысяч.
— Всего? — удивился механик.
— Да, дружище, остальные, а их действительно не счесть, лежат вне поля нашего зрения. В бинокль увидите больше. В телескоп — бесконечное число. Благодарю вас, Арт. — Негр протянул банкнот. — Сдачи не надо. Прощайте. — Он улыбнулся Кейри.
«Понтиак», дохнув бензиновым перегаром, плавно взял с места и помчался к шоссе по полукружию подъездной дороги.
Шел второй час ночи, поток машин на шоссе N1 поредел, зато скорость их возросла, они проносились с жутким свистом, как ракеты, направленные в сторону огромного города, свет от которого гасил звезды на горизонте. У шоссе «понтиак» немного помедлил, выжидая, затем рванулся на серую полосу и через несколько мгновений растворился в серебристой мгле.
— Лихой малый — этот негр, — сказал Арт, пряча деньги в нагрудный карман. — Каждый раз отламывает во трешке на чай. То ли он доктор, то ли еще какая шишка. Видал, какой у него «понтик»? Предложил бы махнуть на свой «фордик»! — Довольный своей шуткой, Арт засмеялся и хлопнул приятеля по плечу. — Ну а ты все гоняешься по дорогам в поисках происшествий?
— Да, Арт. Меня, похоже, навсегда закрепили за дорожными катастрофами. Что делать? Работа есть работа.
— Это точно. Говорят, на тридцатой миле опять что-то неладно?
— Двое насмерть, пятерых отвезли в госпиталь.
— Да, черт возьми! — Арт плюнул. — Каждый миг гибнут люди. И когда придумают такое, чтобы вот так, попусту, не умирали мы, грешные?
— Придумают, Арт.
— Когда нас уже не будет. Обидно, Том. Ведь что получается? Заправишь какой-нибудь «понтиак», «студебеккер», «роллс-ройс» или «форд», не такой, как у тебя, Том, а последней марки, целый дом на колесах, с телефоном, холодильником, телевизором, кондишеном и еще с уймой всего, пропасть долларов всажена. И слышишь через час, что это чудо техники разбилось в лепешку, ухнув с Королевской дороги в залив. Обидно! Вот такого, Том. Ну а ты что опять не весел? Ты не слушай, что я болтаю, и не расстраивайся своими происшествиями. В жизни все идет как надо. Ты чаще смотри на звезды. Вот не знал, что их всего каких-то две тысячи маячит перед глазами. А как они ловко размещены. Том! Нет, жизнь хороша, черт возьми! Завтра думаю махнуть с Берил к мексиканской границе. Давай махнем вместе? У Бер есть славная подружка, да ты ее видел — Кети! Милая девушка, и ты ей нравишься.
— Благодарю. Не смогу, Арт. В другой раз как-нибудь.
— В другой так в другой. Только я должен тебе сказать, Том, по всему видно, что с твоей миллионершей дело табак. И ты брось о ней думать. Нам, Том, надо искать девчонок по себе, из нашего круга, ну вот как Верил или Кети… Тебе долить?
— Да, да, Арт, долей.
— Масло тоже надо бы сменить.
— Меняй и масло.
— Вот это правильно. Хотя твоему «форду» цена сотни три, не больше, а смотреть за ним следует как за стоящей машиной. Жаль, что ты не едешь с нами…
Механик заправил машину, подтянул тормоза, протер стекла.
— Ну вот, теперь можешь участвовать в национальных гонках. А вообще, Том, держись на дорогах поосторожней. Шестьдесят, ну от силы семьдесят миль — твоя рекордная скорость.
— Ладно, Арт.
— Договорились?
— Да, Арт.
— Нет, Том! Постой минутку. С таким кислым настроением опасно садиться в машину. Может, хлебнешь кока-колы на дорожку?
— Тащи, Арт. Во рту все пересохло.
Ворча на людей, которые, садясь в машину, забывают даже сполоснуть рот, а потом теряют над собой контроль — и в результате еще одна жертва, механик зашел в свой «аквариум» и достал из холодильника две запотевшие бутылочки.
Репортер пил из горлышка с мрачной сосредоточенностью, механик же все время ободряюще улыбался. Выпив, Арт дурашливо раскрыл рот и вытряс в него из бутылочки все до последней капли, затем сказал:
— Может, еще?
— Да нет, благодарю. Будь здоров, Арт.
— Постараюсь. Да ты тоже носа не вешай и постарайся забыть о миллионерше. Мне сразу это дело не показалось. Ты хотел все как в кино. Но там ведь придумывают, что хотят, а жизнь не перехитришь. В жизни дело обстоит сложнее. Да что я тебе это говорю, ты сам мне на этот счет целую лекцию можешь прочесть. И все же я должен тебе повторить, что все, что не делается, — все к лучшему. Хорошо, что миллионерша смывается в Европу.
— А ты откуда знаешь?
— Просматриваю великосветскую хронику. Ты знаешь, как-то занятно читать про времяпрепровождение дюпонов, Рокфеллеров или там какой-нибудь мыльной принцессы или королевы стиральных машин и моечных агрегатов. Кстати, заранее думай, куда податься, когда разбогатеешь: на Балеарские острова, на Гавайи или в круиз вокруг земного шарика, как твоя бывшая Джейн. Отчаливает она завтра в 14:40 на своем лайнере; «Глория», как пишут в «Нью-Йорк тайме», только что вышла из капитального ремонта и отправляется в кругосветное плавание. На борту тысяча восемьсот пассажиров, да тысяча набирается команды и обслуги. Там есть бассейны и казино. Шеф-повар — знаменитый Жан Ватто. Водоизмещение 64400 тонн… Застрахован в 15 миллионов долларов.
— В копеечку обойдется пассажирам твой Жан Ватто…
— Не придирайся к слову, Том. И не думай, что я так уж восхищаюсь этим плавучим вертепом. Пусть все они катятся отсюда куда подальше. И не обижайся, Том, но мне думается, очень хорошо, что вместе со всем богатым сбродом уезжает и дочка Чевера. Надо в таких делах сразу обрубать швартовы.
— Так-то оно так, Арт, — вздохнул репортер, — только все это у меня как-то очень странно получается. И я не могу отказаться от мысли, что ее увозят насильно.
— Из-за тебя?
— По всей вероятности.
— Ты когда с ней встречался последний раз?
— Две недели назад.
— Ну и как?
— Она, Арт, согласилась выйти за меня замуж.
— Ну и ну! А потом? С отцом разговаривал?
— Да…
— Ну и что?
— Принял он меня очень холодно. Сказал, что дочь его совершеннолетняя и по законам штата может выходить за кого угодно, хоть за Мао-Цзэдуна.
— Остроумный мужик. Ну а дальше что?
— Затем вызвал секретаря или телохранителя и велел проводить меня до машины. Джейн, между прочим, предупреждала меня, что у нее с отцом очень плохие отношения, но я не представлял, что настолько. Она предложила пожениться без согласия отца. Матери у нее нет. Но я не захотел входить в их семью помимо воли отца, даже надеялся их примирить.
— Идиот!
— Кто?
— Ты, Том. Я-то думал, что она просто вильнула хвостом, а выходит, что ты сам во всем виноват. Ну а что было после свидания с папашей?
— Пытался встретиться с Джейн, звонил. Секретарша отвечала, что нет дома, уехала, не велела никому давать ни телефонов, ни адресов.
— Да, брат, сложный у тебя случай. Надо тебе ее увидеть во что бы то ни стало.
— Теперь уже поздно, Арт. Сегодня я получил записку, что она берет свое слово назад и желает мне счастья.
— Почерк ее?
— Напечатано на машинке, а подпись как будто ее, хотя мы с ней почти не переписывались.
— Ну а те письма были от руки?
— Тоже на машинке.
— Все равно сделай еще попытку увидеться. Такие слова надо услышать, а не доверяться бумаге. Ну счастливо тебе, Том, кати в свою редакцию. Неужели там всю ночь работают?
— Ну конечно. Остаются дежурные по отделам. Но я туда не поеду. Репортаж о катастрофе я передал сразу же, по телефону. Думаю, займет не меньше трех колонок.
— Целых три!
— Один из погибших — Фред Фишер.
— Это еще что за птица?
— Хозяин десятка ресторанов, игорных домов и еще многих злачных мест.
— Ну тогда дадут и целую полосу. Отхватишь сотни три. Что он, был пьян?
— Пожалуй, не особенно, да и за рулем сидел шофер. Их сбил грузовик.
— Может, подстроили конкуренты?
— Все возможно.
— Это как пить дать. У этих акул идет беспрерывная драчка. — Он взял Тома за плечо: — Вот что я хочу тебе посоветовать: ты уж не очень-то добивайся встречи с Джейн. Если ее письмо фальшивка, она сама найдет способ тебя уведомить. На то она и женщина. А не то и тебе сотворят небольшую аварию с пребыванием в больнице не меньше года, это в лучшем случае. Поезжай-ка ты сейчас домой, Том.
— Не бойся, в такой час я не стану искать с ней встречи.
— Прихлопнут в два счета.
— Ты прав. Поеду-ка я в самом деле домой. Правда, была у меня мысль заглянуть в окрестности порта, но, ты прав, поздно, хотя в тех местах жизнь не затихает всю ночь. Понимаешь ли, я хочу переключиться на социальные проблемы, дорожные катастрофы не по мне.
— Ну давай, давай. Хотя и то, что творится на дорогах, тоже носит социальный характер. На дорогу все выплескивается, мне кажется, только гляди зорче.
— Так-то оно так, Арт, только на дорогах очень стремительное движение, там трудно проследить судьбы людей в их развитии, на дорогах мы видим итог, концовку событий, следствие многих причин. Мы еще поговорим с тобой об этом. Извини, мне пора.
Они пожали друг другу руки. Механик подтолкнул репортера в спину, захлопнул дверцы «форда», жалея, что другу так не повезло с этой Джейн. Поначалу все будто складывалось как нельзя лучше, и вот поди ж ты — рухнуло. Девчонка сматывается, а Том будет рыскать по окрестностям, выискивая дорожные происшествия, пока сам не залетит в одну из катастроф. Хоть и не полагается так думать о друге, да что поделаешь, такая мысль невольно приходит в голову, когда посмотришь на его постную физиономию, а потом на этот разнесчастный «форд»…
К станции, стелясь по асфальту, подплывал огромный «студебеккер», и Артур Рид пошел к площадке, выложенной зелеными плитками, где останавливались машины.
Томас Кейри, выехав на шоссе, занял крайнюю правую сторону. Через минуту красная полоска на спидометре подошла к цифре 70 и, вздрагивая, остановилась. Помня советы друга, репортер редко превышал эту скорость. К тому же сейчас спешить ему было некуда. Несмотря на поздний час, спать не хотелось. Недавно еще одна из самых оживленных, дорога стелилась навстречу пустынной серой лентой, теряясь в мглистой дали.
После получения записки от Джейн Том Кейри старался забыть все, не думать о ней. Пытался убедить себя, что никакой Джейн и не было вовсе, что все это плод его воображения. В гонке по дорогам, при виде людского горя, за пишущей машинкой Джейн занимала какой-то уютный потайной уголок в его сознании. Вытеснив ее оттуда, он успокаивался, почти забывал ее. Так было час назад, когда он подъезжал к заправочной станции и думал, что бросит «дорожные происшествия» и займется социологическими очерками. Один из первых таких очерков, о нравах трущоб Окленда, ему удалось напечатать полгода назад, перед встречей с Джейн. Потом, у него собран материал на целую книгу. Надо только найти время, сесть и написать… Своими разговорами Артур вновь заставил его думать о ней. Ее исчезновение, записка вдруг приобрели для него таинственность, лживость, так не свойственную Джейн. Как он раньше не понял, что она не могла порвать с ним таким образом!
«Сколько потрачено времени в бездействии! — думал Кейри. — Надо было сразу же после ее исчезновения энергичней взяться за поиски. И как я мог поверить записке! — Он посмотрел на циферблат, вделанный в панельную доску. — Без пяти три. Осталось одиннадцать часов тридцать пять минут до ее отъезда. Что я могу сделать за эти считанные часы, из которых надо выбросить время до рассвета?» Он стал мучительно думать. «Пойти к отцу?..» Томас горько улыбнулся, представив презрительно сжатые губы этого человека. Он не все рассказал своему другу о свидании с мистером Чевером. Тот хоть и сказал, что Джейн может выходить за кого захочет, но при этом добавил:
— Если же вы хотите знать мое мнение, то я категорически против. Девочка не для вас. Вы слишком мало стоите, а следовательно, значение ваше ничтожно в нашем мире. Попробуйте заработать хотя бы миллион на первый случай. — И он раскатисто захохотал. Затем сказал: — Не вздумайте преследовать ее своими домогательствами. К тому же должен вам сообщить, что вы у нее не первый и всем она очень быстро показывала на дверь. И в вас она уже разочаровалась. Вы когда видели ее последний раз? Сегодня утром?
— Да.
— Так вот, больше вы ее не увидите. И не пытайтесь. Постарайтесь наверстать потерянное с Джейн время более плодотворной работой. И когда у вас появится первый миллион…
Сколько презрительного превосходства слышалось в его словах! «Почему я тогда не вспомнил, что мне говорила Джейн о своих отношениях с отцом? Меня ослепила ревность, я был раздавлен словами этого человека, не сумел достойно ответить ему… Но что же все-таки мне предпринять?»
Еще издали Томас Кейри увидел своего давнего приятеля Артура Рида, который усердно протирал стекла у черного, как антрацит, «понтиака». Рид отнюдь не был владельцем такой роскошной машины, он служил на этой станции дежурным автомехаником и выполнял еще много других работ, включая и протирку стекол у автомобилей своих клиентов.
Кейри остановился у колонки с низкосортным бензином и вышел из машины.
— Привет, Арт!
— Привет, Том!
— Как дела?
— Отлично, как всегда. А у тебя?
— На полдюйма ниже, чем твои.
— Полдюйма легко наверстать, Том, особенно в наше время, когда чахнет инфляция и растет общий уровень жизни.
Арт перешел по другую сторону «понтиака» и стал протирать боковое стекло, продолжая развивать свою мысль о приближении «золотого века» в американской жизни, причем его тонкие губы все время складывались в ироническую усмешку. Репортер прошел мимо «понтиака» и, движимый профессиональным любопытством, заглянул в машину. На переднем сиденье находились старый негр в синей рубашке, в галстуке-бабочке и бульдог. Собака казалась старше своего хозяина, ее морщинистая морда выражала крайнюю степень отчаяния и горя. Негр кивнул на приветствие репортера и сказал низким басом:
— Отличная ночь.
— Да, хорошая ночь, — согласился Кейри.
— Бриз с океана отогнал смог, и сейчас небо как в горах.
В разговор вмешался механик:
— Сегодня до дьявола звезд! Прямо не сосчитать, сколько их высыпало.
Негр сказал:
— Если у вас хорошее зрение, то вы сможете разглядеть не более двух тысяч.
— Всего? — удивился механик.
— Да, дружище, остальные, а их действительно не счесть, лежат вне поля нашего зрения. В бинокль увидите больше. В телескоп — бесконечное число. Благодарю вас, Арт. — Негр протянул банкнот. — Сдачи не надо. Прощайте. — Он улыбнулся Кейри.
«Понтиак», дохнув бензиновым перегаром, плавно взял с места и помчался к шоссе по полукружию подъездной дороги.
Шел второй час ночи, поток машин на шоссе N1 поредел, зато скорость их возросла, они проносились с жутким свистом, как ракеты, направленные в сторону огромного города, свет от которого гасил звезды на горизонте. У шоссе «понтиак» немного помедлил, выжидая, затем рванулся на серую полосу и через несколько мгновений растворился в серебристой мгле.
— Лихой малый — этот негр, — сказал Арт, пряча деньги в нагрудный карман. — Каждый раз отламывает во трешке на чай. То ли он доктор, то ли еще какая шишка. Видал, какой у него «понтик»? Предложил бы махнуть на свой «фордик»! — Довольный своей шуткой, Арт засмеялся и хлопнул приятеля по плечу. — Ну а ты все гоняешься по дорогам в поисках происшествий?
— Да, Арт. Меня, похоже, навсегда закрепили за дорожными катастрофами. Что делать? Работа есть работа.
— Это точно. Говорят, на тридцатой миле опять что-то неладно?
— Двое насмерть, пятерых отвезли в госпиталь.
— Да, черт возьми! — Арт плюнул. — Каждый миг гибнут люди. И когда придумают такое, чтобы вот так, попусту, не умирали мы, грешные?
— Придумают, Арт.
— Когда нас уже не будет. Обидно, Том. Ведь что получается? Заправишь какой-нибудь «понтиак», «студебеккер», «роллс-ройс» или «форд», не такой, как у тебя, Том, а последней марки, целый дом на колесах, с телефоном, холодильником, телевизором, кондишеном и еще с уймой всего, пропасть долларов всажена. И слышишь через час, что это чудо техники разбилось в лепешку, ухнув с Королевской дороги в залив. Обидно! Вот такого, Том. Ну а ты что опять не весел? Ты не слушай, что я болтаю, и не расстраивайся своими происшествиями. В жизни все идет как надо. Ты чаще смотри на звезды. Вот не знал, что их всего каких-то две тысячи маячит перед глазами. А как они ловко размещены. Том! Нет, жизнь хороша, черт возьми! Завтра думаю махнуть с Берил к мексиканской границе. Давай махнем вместе? У Бер есть славная подружка, да ты ее видел — Кети! Милая девушка, и ты ей нравишься.
— Благодарю. Не смогу, Арт. В другой раз как-нибудь.
— В другой так в другой. Только я должен тебе сказать, Том, по всему видно, что с твоей миллионершей дело табак. И ты брось о ней думать. Нам, Том, надо искать девчонок по себе, из нашего круга, ну вот как Верил или Кети… Тебе долить?
— Да, да, Арт, долей.
— Масло тоже надо бы сменить.
— Меняй и масло.
— Вот это правильно. Хотя твоему «форду» цена сотни три, не больше, а смотреть за ним следует как за стоящей машиной. Жаль, что ты не едешь с нами…
Механик заправил машину, подтянул тормоза, протер стекла.
— Ну вот, теперь можешь участвовать в национальных гонках. А вообще, Том, держись на дорогах поосторожней. Шестьдесят, ну от силы семьдесят миль — твоя рекордная скорость.
— Ладно, Арт.
— Договорились?
— Да, Арт.
— Нет, Том! Постой минутку. С таким кислым настроением опасно садиться в машину. Может, хлебнешь кока-колы на дорожку?
— Тащи, Арт. Во рту все пересохло.
Ворча на людей, которые, садясь в машину, забывают даже сполоснуть рот, а потом теряют над собой контроль — и в результате еще одна жертва, механик зашел в свой «аквариум» и достал из холодильника две запотевшие бутылочки.
Репортер пил из горлышка с мрачной сосредоточенностью, механик же все время ободряюще улыбался. Выпив, Арт дурашливо раскрыл рот и вытряс в него из бутылочки все до последней капли, затем сказал:
— Может, еще?
— Да нет, благодарю. Будь здоров, Арт.
— Постараюсь. Да ты тоже носа не вешай и постарайся забыть о миллионерше. Мне сразу это дело не показалось. Ты хотел все как в кино. Но там ведь придумывают, что хотят, а жизнь не перехитришь. В жизни дело обстоит сложнее. Да что я тебе это говорю, ты сам мне на этот счет целую лекцию можешь прочесть. И все же я должен тебе повторить, что все, что не делается, — все к лучшему. Хорошо, что миллионерша смывается в Европу.
— А ты откуда знаешь?
— Просматриваю великосветскую хронику. Ты знаешь, как-то занятно читать про времяпрепровождение дюпонов, Рокфеллеров или там какой-нибудь мыльной принцессы или королевы стиральных машин и моечных агрегатов. Кстати, заранее думай, куда податься, когда разбогатеешь: на Балеарские острова, на Гавайи или в круиз вокруг земного шарика, как твоя бывшая Джейн. Отчаливает она завтра в 14:40 на своем лайнере; «Глория», как пишут в «Нью-Йорк тайме», только что вышла из капитального ремонта и отправляется в кругосветное плавание. На борту тысяча восемьсот пассажиров, да тысяча набирается команды и обслуги. Там есть бассейны и казино. Шеф-повар — знаменитый Жан Ватто. Водоизмещение 64400 тонн… Застрахован в 15 миллионов долларов.
— В копеечку обойдется пассажирам твой Жан Ватто…
— Не придирайся к слову, Том. И не думай, что я так уж восхищаюсь этим плавучим вертепом. Пусть все они катятся отсюда куда подальше. И не обижайся, Том, но мне думается, очень хорошо, что вместе со всем богатым сбродом уезжает и дочка Чевера. Надо в таких делах сразу обрубать швартовы.
— Так-то оно так, Арт, — вздохнул репортер, — только все это у меня как-то очень странно получается. И я не могу отказаться от мысли, что ее увозят насильно.
— Из-за тебя?
— По всей вероятности.
— Ты когда с ней встречался последний раз?
— Две недели назад.
— Ну и как?
— Она, Арт, согласилась выйти за меня замуж.
— Ну и ну! А потом? С отцом разговаривал?
— Да…
— Ну и что?
— Принял он меня очень холодно. Сказал, что дочь его совершеннолетняя и по законам штата может выходить за кого угодно, хоть за Мао-Цзэдуна.
— Остроумный мужик. Ну а дальше что?
— Затем вызвал секретаря или телохранителя и велел проводить меня до машины. Джейн, между прочим, предупреждала меня, что у нее с отцом очень плохие отношения, но я не представлял, что настолько. Она предложила пожениться без согласия отца. Матери у нее нет. Но я не захотел входить в их семью помимо воли отца, даже надеялся их примирить.
— Идиот!
— Кто?
— Ты, Том. Я-то думал, что она просто вильнула хвостом, а выходит, что ты сам во всем виноват. Ну а что было после свидания с папашей?
— Пытался встретиться с Джейн, звонил. Секретарша отвечала, что нет дома, уехала, не велела никому давать ни телефонов, ни адресов.
— Да, брат, сложный у тебя случай. Надо тебе ее увидеть во что бы то ни стало.
— Теперь уже поздно, Арт. Сегодня я получил записку, что она берет свое слово назад и желает мне счастья.
— Почерк ее?
— Напечатано на машинке, а подпись как будто ее, хотя мы с ней почти не переписывались.
— Ну а те письма были от руки?
— Тоже на машинке.
— Все равно сделай еще попытку увидеться. Такие слова надо услышать, а не доверяться бумаге. Ну счастливо тебе, Том, кати в свою редакцию. Неужели там всю ночь работают?
— Ну конечно. Остаются дежурные по отделам. Но я туда не поеду. Репортаж о катастрофе я передал сразу же, по телефону. Думаю, займет не меньше трех колонок.
— Целых три!
— Один из погибших — Фред Фишер.
— Это еще что за птица?
— Хозяин десятка ресторанов, игорных домов и еще многих злачных мест.
— Ну тогда дадут и целую полосу. Отхватишь сотни три. Что он, был пьян?
— Пожалуй, не особенно, да и за рулем сидел шофер. Их сбил грузовик.
— Может, подстроили конкуренты?
— Все возможно.
— Это как пить дать. У этих акул идет беспрерывная драчка. — Он взял Тома за плечо: — Вот что я хочу тебе посоветовать: ты уж не очень-то добивайся встречи с Джейн. Если ее письмо фальшивка, она сама найдет способ тебя уведомить. На то она и женщина. А не то и тебе сотворят небольшую аварию с пребыванием в больнице не меньше года, это в лучшем случае. Поезжай-ка ты сейчас домой, Том.
— Не бойся, в такой час я не стану искать с ней встречи.
— Прихлопнут в два счета.
— Ты прав. Поеду-ка я в самом деле домой. Правда, была у меня мысль заглянуть в окрестности порта, но, ты прав, поздно, хотя в тех местах жизнь не затихает всю ночь. Понимаешь ли, я хочу переключиться на социальные проблемы, дорожные катастрофы не по мне.
— Ну давай, давай. Хотя и то, что творится на дорогах, тоже носит социальный характер. На дорогу все выплескивается, мне кажется, только гляди зорче.
— Так-то оно так, Арт, только на дорогах очень стремительное движение, там трудно проследить судьбы людей в их развитии, на дорогах мы видим итог, концовку событий, следствие многих причин. Мы еще поговорим с тобой об этом. Извини, мне пора.
Они пожали друг другу руки. Механик подтолкнул репортера в спину, захлопнул дверцы «форда», жалея, что другу так не повезло с этой Джейн. Поначалу все будто складывалось как нельзя лучше, и вот поди ж ты — рухнуло. Девчонка сматывается, а Том будет рыскать по окрестностям, выискивая дорожные происшествия, пока сам не залетит в одну из катастроф. Хоть и не полагается так думать о друге, да что поделаешь, такая мысль невольно приходит в голову, когда посмотришь на его постную физиономию, а потом на этот разнесчастный «форд»…
К станции, стелясь по асфальту, подплывал огромный «студебеккер», и Артур Рид пошел к площадке, выложенной зелеными плитками, где останавливались машины.
Томас Кейри, выехав на шоссе, занял крайнюю правую сторону. Через минуту красная полоска на спидометре подошла к цифре 70 и, вздрагивая, остановилась. Помня советы друга, репортер редко превышал эту скорость. К тому же сейчас спешить ему было некуда. Несмотря на поздний час, спать не хотелось. Недавно еще одна из самых оживленных, дорога стелилась навстречу пустынной серой лентой, теряясь в мглистой дали.
После получения записки от Джейн Том Кейри старался забыть все, не думать о ней. Пытался убедить себя, что никакой Джейн и не было вовсе, что все это плод его воображения. В гонке по дорогам, при виде людского горя, за пишущей машинкой Джейн занимала какой-то уютный потайной уголок в его сознании. Вытеснив ее оттуда, он успокаивался, почти забывал ее. Так было час назад, когда он подъезжал к заправочной станции и думал, что бросит «дорожные происшествия» и займется социологическими очерками. Один из первых таких очерков, о нравах трущоб Окленда, ему удалось напечатать полгода назад, перед встречей с Джейн. Потом, у него собран материал на целую книгу. Надо только найти время, сесть и написать… Своими разговорами Артур вновь заставил его думать о ней. Ее исчезновение, записка вдруг приобрели для него таинственность, лживость, так не свойственную Джейн. Как он раньше не понял, что она не могла порвать с ним таким образом!
«Сколько потрачено времени в бездействии! — думал Кейри. — Надо было сразу же после ее исчезновения энергичней взяться за поиски. И как я мог поверить записке! — Он посмотрел на циферблат, вделанный в панельную доску. — Без пяти три. Осталось одиннадцать часов тридцать пять минут до ее отъезда. Что я могу сделать за эти считанные часы, из которых надо выбросить время до рассвета?» Он стал мучительно думать. «Пойти к отцу?..» Томас горько улыбнулся, представив презрительно сжатые губы этого человека. Он не все рассказал своему другу о свидании с мистером Чевером. Тот хоть и сказал, что Джейн может выходить за кого захочет, но при этом добавил:
— Если же вы хотите знать мое мнение, то я категорически против. Девочка не для вас. Вы слишком мало стоите, а следовательно, значение ваше ничтожно в нашем мире. Попробуйте заработать хотя бы миллион на первый случай. — И он раскатисто захохотал. Затем сказал: — Не вздумайте преследовать ее своими домогательствами. К тому же должен вам сообщить, что вы у нее не первый и всем она очень быстро показывала на дверь. И в вас она уже разочаровалась. Вы когда видели ее последний раз? Сегодня утром?
— Да.
— Так вот, больше вы ее не увидите. И не пытайтесь. Постарайтесь наверстать потерянное с Джейн время более плодотворной работой. И когда у вас появится первый миллион…
Сколько презрительного превосходства слышалось в его словах! «Почему я тогда не вспомнил, что мне говорила Джейн о своих отношениях с отцом? Меня ослепила ревность, я был раздавлен словами этого человека, не сумел достойно ответить ему… Но что же все-таки мне предпринять?»