Парнишка с ножом стоял спиной к перилам.
«Это сейчас у тебя жалкий вид, — подумал Иванов. — Ночью с тобой лучше не встречаться. Иначе зачем тебе ножик?»
Не делая никаких обманных финтов, прапорщик крутнулся вокруг своей оси на левой ноге. Против часовой стрелки. Подтягивая к животу правое колено.
В тот же момент он крутнулся в обратном направлении. По часовой стрелке.
Правая нога распрямилась, как пружина. Мелькнув в воздухе, крепкий десантный ботинок снес с набережной Прогресса паренька с ножом.
Паренек взмыл над перилами и, раскинув руки, с диким воплем улетел вслед за нехитрым своим оружием. В зеленую африканскую воду.
Уффф, жарко. Иванов достал платок.
Вытер разгоряченный лоб. Отвел душу.
Ритка, сука. Мучительница. Уходить надо от нее. У-хо-дить.
Туземная молодежь не шевелилась.
Прапорщика нисколько не смущало это обстоятельство. Он был уверен, что никого не убил.
Инструкторы рукопашного боя добросовестно вдолбили ему премудрости своего дела. Если противник после удара не подает признаков жизни, вероятность того, что он действительно потерял сознание или мертв, равна в среднем пяти процентам.
Просто в каждом человеке силен инстинкт самосохранения. Каждый надеется: вот полежу не шелохнувшись, глядишь, и оставят в покое. Глядишь, и насмерть не забьют. Принцип «лежачего не бить» полностью вырос из этого инстинкта.
С удовлетворением окинув напоследок место побоища, прапорщик не спеша зашагал к своим. Они потешались, обсуждая эпизоды только что завершившегося спектакля.
Тут-то и произошло то, что давно должно было произойти. Буфетчик так низко склонился в прощальном поклоне, что рухнул наконец вниз головой.
Деревянные ящики, из которых был составлен прилавок кафе, рассыпались. Опрокинулась и тележка со льдом, в которой плотными штабелями лежало пиво.
Джип заурчал мотором фирмы «Рено».
Прапорщик взял свой автомат и уселся со словами:
— Уфф… Даже вспотел!
Пожав потную лапищу старого друга, капитан Кондратьев тронулся вперед. Работа, работа и еще раз работа — вот главное для мужчины.
Сотни черных глаз с ужасом и восторгом смотрели вслед новым хозяевам Порто-Ново из окон соседних домов. Жертвы прапорщика Иванова отрывали от горячего родного асфальта разбитые лица. Они тоже смотрели вслед.
Со страхом и ненавистью.
21
«Это сейчас у тебя жалкий вид, — подумал Иванов. — Ночью с тобой лучше не встречаться. Иначе зачем тебе ножик?»
Не делая никаких обманных финтов, прапорщик крутнулся вокруг своей оси на левой ноге. Против часовой стрелки. Подтягивая к животу правое колено.
В тот же момент он крутнулся в обратном направлении. По часовой стрелке.
Правая нога распрямилась, как пружина. Мелькнув в воздухе, крепкий десантный ботинок снес с набережной Прогресса паренька с ножом.
Паренек взмыл над перилами и, раскинув руки, с диким воплем улетел вслед за нехитрым своим оружием. В зеленую африканскую воду.
Уффф, жарко. Иванов достал платок.
Вытер разгоряченный лоб. Отвел душу.
Ритка, сука. Мучительница. Уходить надо от нее. У-хо-дить.
Туземная молодежь не шевелилась.
Прапорщика нисколько не смущало это обстоятельство. Он был уверен, что никого не убил.
Инструкторы рукопашного боя добросовестно вдолбили ему премудрости своего дела. Если противник после удара не подает признаков жизни, вероятность того, что он действительно потерял сознание или мертв, равна в среднем пяти процентам.
Просто в каждом человеке силен инстинкт самосохранения. Каждый надеется: вот полежу не шелохнувшись, глядишь, и оставят в покое. Глядишь, и насмерть не забьют. Принцип «лежачего не бить» полностью вырос из этого инстинкта.
С удовлетворением окинув напоследок место побоища, прапорщик не спеша зашагал к своим. Они потешались, обсуждая эпизоды только что завершившегося спектакля.
Тут-то и произошло то, что давно должно было произойти. Буфетчик так низко склонился в прощальном поклоне, что рухнул наконец вниз головой.
Деревянные ящики, из которых был составлен прилавок кафе, рассыпались. Опрокинулась и тележка со льдом, в которой плотными штабелями лежало пиво.
Джип заурчал мотором фирмы «Рено».
Прапорщик взял свой автомат и уселся со словами:
— Уфф… Даже вспотел!
Пожав потную лапищу старого друга, капитан Кондратьев тронулся вперед. Работа, работа и еще раз работа — вот главное для мужчины.
Сотни черных глаз с ужасом и восторгом смотрели вслед новым хозяевам Порто-Ново из окон соседних домов. Жертвы прапорщика Иванова отрывали от горячего родного асфальта разбитые лица. Они тоже смотрели вслед.
Со страхом и ненавистью.
21
Седовласый аристократ Нбаби сжимал в руке копье. Есть еще порох в пороховнице! Вождь еще долго намеревался вести свое племя от победы к победе, прежде чем ему придется разделить участь всех стариков народа фон. Всех, кого обошла стороной естественная погибель.
«Меня еще, может, слон растопчет, — с надеждой подумал Нбаби. — Или лев разорвет».
Вождя отовсюду окружали черные бойцы. Цепь залегла в мангровых зарослях.
В том месте, где из ила трудно вытаскивать ноги. У самой реки.
Если вообразить на реке, допустим, рыбацкую лодку, то рыбак долго бы водил глазами по берегу, но не заметил бы многочисленный отряд Нбаби. Черная кожа совершенно слилась с черным илом.
Не заметило охотников и стадо, прогрохотавшее внезапно водопойной тропой.
У людей заколотились сердца. Либерийские бегемоты! Диетическое мясо!
Животные были так близко, что взлетевшие из-под копыт кляксы ила долетели до некоторых воинов.
Стадо, не сбавляя хода, ввалилось в зеленую воду. Бегемоты стали с наслаждением пить и плескаться. Они напоминали очень больших свиней.
Таких здоровенных хрюшек, каких даже на Выставке достижений народного хозяйства в Москве не сыскать. Ни в павильоне Украины, ни в павильоне Белоруссии, ни даже в павильоне Литвы.
Воины замерли в ожидании команды.
Все взоры устремлены на вождя.
Вот Нбаби поднял большой палец левой руки.
Копьеносцы остались лежать, а лучники медленно, чтобы не шуметь, приподнялись. Встали на одно колено.
Вождь поднял указательный палец.
Копьеносцы отлипли от вязкой почвы, уперлись в нее руками. В любой миг готовые вскочить. Помчаться. В таких позах они отдаленно походили на чернокожих бегунов перед стартом олимпийской стометровки.
Вождь поднял средний палец.
Лучники принялись натягивать тетивы.
Эти луки были в человеческий рост и снаряжались полутораметровыми стрелами.
Если бы речь шла об обычных бегемотах, всех мужчин деревни Губигу во главе с их племенным аристократом следовало бы направить в единственный дурдом Дагомеи. Лечиться от мании величия.
Обычный бегемот весит до трех тонн.
Длина его до четырех с половиной метров.
Высота чудовища около полутора метров.
Стрелы он боится только в глаз, а глаз крохотный и полуприкрыт многослойным веком. Толстенную шкуру бегемота человеческая рука с помощью лука пробить не в состоянии.
Бегемот либерийский во много раз мельче обычного. Поэтому его еще называют «гиппопотам карликовый».
Вождь расправил левую ладонь.
Десятки стрел устремились к ничего еще не подозревающим целям.
В следующее мгновение раздались крики раненых. Будто где-нибудь в белорусском колхозе мужики решили разом перерезать все свиное поголовье.
В воде поднялся страшный переполох.
Бегемоты не знали: то ли искать спасения в мангровом лесу, то ли пускаться вплавь на противоположный берег.
С неимоверными усилиями выдирая ноги из липкой грязи, к ним неслись копьеносцы. Далеко над рекой разносились боевые кличи народа фон.
Животные и люди вздымали тучи брызг.
Зеленая вода сперва порозовела, затем покраснела. Большая часть либерийских карликов, конечно, разбежалась.
Тем с большим ожесточением навалились люди на оставшихся зверей, в телах которых застряли стрелы. Одного за другим пронзали иззубренные метровой длины наконечники копий.
Всадив копье, охотники старались извлечь из удачного удара максимум пользы и, напрягая все мышцы, проворачивали широкие плоские наконечники во внутренностях своих жертв.
Скоро отряд выступил в обратный путь.
Впереди со здоровенными ножами, какие в Латинской Америке называют мачете, двигались два амбала.
Те самые, которые заменяли в Губигу все силовые структуры, вместе взятые. Размахивая ножами, они безжалостно рубили просеку в уникальном мангровом лесу. Наносили ущерб окружающей среде.
Следом за амбалами шел, вальяжно опираясь на копье, вождь Нбаби. Сегодня он показал всем недругам свою мощь. Даже лично прикончил одного бегемотика.
За племенным аристократом длиннымпредлинным караваном плелись недавние лучники и копьеносцы. Сейчас оружие крепилось к их спинам. Охотники, сгруппировавшись по двенадцать человек, сжимали ручки огромных носилок. На каждых носилках лежало по гиппопотаму.
Нбаби был чрезвычайно доволен собой.
Много лет назад задумал он покончить с отвратительной практикой разделки бегемотов непосредственно на илистом берегу. Мясо при этом так перемазывалось илом, что он скрипел на зубах даже после варки.
Поэтому за день до охоты вождь приказал нарезать множество пальмовых ветвей.
Каждый охотник принес в мангровый лес по целой охапке. Когда появилась добыча, сделать из этих ветвей носилки людям фон не составило труда.
Трудно было тащить туши в несколько центнеров весом. Ноги расползались, руки отрывались. Зато вся деревня будет есть чистое мясо.
Впрочем, до самой деревни переть лишний вес никто и не собирался. Разделочную площадку устроили, едва кончился мангровый лес. Прямо в зарослях слоновьей травы.
На том самом месте, где год назад стоял «Урал» советской десантной роты. На том месте, где капитан Василий Кондратьев с прапорщиком Сергеем Ивановым устроили веселый пикник с тушенкой, лососем и разведенной спиртяшкой.
Поздно вечером, валясь с ног от усталости, но испытывая чувство глубокого внутреннего удовлетворения, охотники вернулись в деревню.
Их высыпали встречать все — от мала до велика. Во главе процессии гордо выступал седовласый вождь. Пылали факелы.
На площади горели костры. Вокруг скакал колдун Каллу, бросал в огонь какие-то сушеные травы и скороговоркой читал заклинания.
Дойдя до племенного дерева, Нбаби остановился и подождал, пока площадь заполнится людьми.
— Умби, — сказал племенной аристократ. — Буду делить мясо. Каллу!
Произведя все приличествующие случаю прыжки, произнеся все подобающие слова, спалив на кострах по кусочку парной бегемотины для каждого из племенных богов, главный колдун наконец объявил:
— Все боги приняли малые жертвы. Боги одобрили сегодняшнюю охоту. Боги разрешают употреблять это мясо в пищу!
Раздались громкие ликующие возгласы.
Они теперь долго не стихнут — эти славословия в адрес богов, вождя, колдуна и наиболее отличившихся охотников.
Все племя стихийно распределилось по гигантским хороводам. Эти хороводы концентрическими кругами охватили центр площади: развесистое, похожее на дуб, но не дуб, дерево, костры, колдуна Каплу, вождя Нбаби и его верных амбалов.
Они-то, эти амбалы, и оказались теперь в центре внимания. Люди приплясывали и кружили, положив правую руку на плечо соседа. Под навесом гудели два там-тама: в дни малых праздников они заменяли десять барабанов.
Смотрели люди народа фон не на соседей по хороводам. Глаза жителей устремлены были в одно место на площади. А именно — на пальмовый настил между обоих костров.
Там чернокожие богатыри страшными ножами-мачете окончательно разделывали бегемотину, подчиняясь командам вождя.
Так собака готова сколько угодно наблюдать, как хозяин разделывает окорок.
Тем более у бегемотиков окорочка что надо.
В свой пальмовый дом вождь вернулся далеко за полночь. Поразился тишине. Подождал, пока утомленные глаза свыкнутся с темнотой. Ни младшей дочери Зуби, ни ее крохотного сына Кофи не было. Нбаби почувствовал, как что-то нехорошо екнуло у него внутри.
Он выбежал на улицу. Народ устало и довольно расходился на ночлег. В одной из соседних лачуг люди уже ворочались, устраиваясь поудобней.
Вождь отодвинул полог и заорал в черную щель:
— Гьямба, старая сука, где ты там?!
В ответ раздался испуганный голос:
— Я здесь Нбаби, здесь!
— Вылазь, — коротко распорядился вождь.
Из лачуги выбралась старая женщина — та самая, что три месяца назад присматривала за рожающей Зуби.
— Где малыш Кофи?
— Здесь, Нбаби, тоже здесь. Его весь день кормила моя дочь. У нее всегда полно молока. Твой внук спит.
Старая Гьямба удивилась, что после ее ответа вождь еще более разволновался.
— Где Зуби?
— Не знаю, — пролепетала женщина. — А Кофи спит…
— Это я слышал! Когда ты видела Зуби в последний раз?
— Утром, Нбаби, утром! Твоя дочь принесла твоего внука.
— Зачем?
— Она сказала, что идет за кореньями…
— С кем она ушла?
Бедная Гьямба смотрела на вождя ничего не понимающими глазами. Что произошло?
— Я не знаю, Нбаби. Многие женщины ходили сегодня за кореньями в сторону Абомея…
— Это я без тебя знаю! — оборвал ее вождь, все более распаляясь. — Я не знаю другого: где моя дочь? Вот что, Гьямба. Живо собери на площади всех, кто ходил сегодня за кореньями в сторону Абомея.
— Сейчас? — переспросила Гьямба.
— Немедленно! — прогремел вождь и кликнул силовые структуры: — Эй, Параку! Эй, Канди! Идите с этой дурой по домам. Отправляйте на площадь всех, кто собирал корни в стороне Абомея, пока мы охотились.
Черные гиганты переглянулись. Они уже перехватили сваренной кем-то на скорую руку бегемотины и теперь мечтали только спать, спать и спать.
Но делать нечего. Полусонные жители потянулись на площадь.
Ошеломляющая весть о том, что пропала младшая дочь вождя, сдувала остатки сна.
Капитан Кондратьев разрывался на части.
Спустя четыре дня после захвата резиденции позвонили из советского посольства. Капитан напрочь забыл о существовании этого учреждения в покоренной им стране. И вот на тебе. Пришлось ехать.
Капитан захватил с собой друга Иванова. Бронированную дверь распахнул охранник с кобурой на боку. Несколько мгновений он стоял, не решаясь впустить двух верзил, с ног до головы увешанных оружием.
Наконец — видимо, сообразив, кто в городе хозяин, — охранник провел гостей в приемную и скрылся за звуконепроницаемой дверью.
Сей же миг вернувшись, он объявил:
— Товарищ Кондратьев, товарищ посол ждет вас!
«А Серега?» — чуть не сорвалось с языка у капитана. Он подмигнул прапорщику, развел руками, мол, ничего не поделаешь, в чужом монастыре свой устав. И шагнул в кабинет.
— Василий Константинович! — с этим воплем к нему бросился толстяк с большой плешью, очень похожий на артиста Евгения Леонова. — Разрешите от всей души поздравить вас с блистательным исполнением задания партии и правительства!
Мы ежедневно передаем в Москву сводку оперативной обстановки, и там, наверху, очень довольны. Это же бархатная революция!.. А теперь я хотел бы оставить вас наедине со своим сотрудником Павлом Федоровичем, вот он, познакомьтесь…
Не вымолвивший ни единого слова во время этой тирады Кондратьев обнаружил вдруг в кабинете еще одного человека. Дверь за послом захлопнулась. Щуплый бледный человек поднялся навстречу из-под портрета Генерального секретаря Брежнева.
— Поздравляю, Василий Константинович, поздравляю, — капитан ощутил в своей ладони хрупкую девичью ручку, и в памяти некстати всплыла красавица Зуби. — Присаживайтесь. Меня попросил поговорить с вами Борис Петрович…
Могучая привычка едва не вогнала капитана в стойку «смирно». Едва удержался.
Не было большего авторитета для Василия Кондратьева.
— Слушаю вас, — только и сказал он.
Павел Федорович, хотя и не имел дагомейского загара, вопросы задавал по существу. Капитан отвечал в письменном виде.
Он давно не работал авторучкой в таком объеме. Прошел один час. Второй.
Третий. Ныли пальцы правой руки. Росла стопка исписанных листов. Маялся в приемной верный друг Серега. Капитан с ужасом думал, какое количество дел накопится в роте за его отсутствие, и бросал тоскливые взгляды на щуплого бледного человека.
— Послушайте, Василий Константинович, а что это за побоище на набережной Прогресса? — неожиданно спросил посланец Москвы. — Как дело было?
Рука капитана застыла над бумагой.
Что отвечать? Как отвечать? Если бы не авторитет Бориса Петровича, он бы не раздумывал ни секунды.
— Вчера группа местных жителей проявила неуважение к Советской Армии, — выдавил наконец Кондратьев.
— Пишите, — равнодушно сказал человек без дагомейского загара. — Не забудьте указать, кто и по чьему приказу восстановил честь и достоинство Советской Армии.
— Что это значит, Павел Федорович?
Какое это имеет отношение к операции?
Человек без загара покосился вверх, на портрет Брежнева, словно испрашивая совета у мудрого вождя. Потом махнул рукой.
— Ладно. Не будем делать парижских тайн, — сказал он. — Среди избитых парней оказался сын ближайшего сподвижника товарища Ногмы. Сын человека, который сидел в тюрьме еще при французских колонизаторах. Этот юноша пострадал больше других. Выбиты передние зубы, сломана челюсть, сотрясение мозга, на теле многочисленные кровоподтеки. Кроме того, мальчишка был сброшен в реку, сломал при падении ногу и вообще чудом не утонул. Чтобы принести хотя бы формальные извинения, мы, как вы понимаете, должны знать, что на самом деле произошло.
— Все произошло на моих глазах, — твердо сказал капитан. — Вы говорите именно о том парне, который бросился на прапорщика Иванова с ножом. Естественно, негритенку не поздоровилось.
— Пишите, — повторил человек без загара. — Но имейте в виду: все потерпевшие в один голос утверждают, что какой-то громила подошел к их мирной компании и принялся избивать всех без разбора. Молодой человек выхватил нож только после того, как решил, что белый решил забить их насмерть.
После четырехчасового общения с посланцем Москвы капитан выбрался из кабинета легкими винтами. Подобное ощущение он испытывал на тренировках вестибюлярного аппарата, когда его вертели и трясли в дьявольских тренажерах, словно он груда камней, а не живой человек.
На улице перед посольством покуривал прапорщик Иванов.
— Друг, оставь покурить, — жалобно попросил Кондратьев словами Владимира Высоцкого.
— Что с тобой делали, Вася? — спросил прапорщик, усаживаясь за руль джипа.
— Мудохали, — уронил капитан и промолчал всю оставшуюся дорогу.
С этого момента эйфория первых дней быстро испарялась. В тридцать лет очень приятно устраивать государственные перевороты, но нельзя забывать, что в этом деле, как во всяком другом, существует разделение труда.
Кто-то переворачивает, а кто-то потом налаживает нормальную жизнь. Ну, настолько нормальную, насколько нормальной она представляется заказчику.
Спустя неделю после того, как рота капитана Кондратьева привела к власти в Дагомее председателя Социалистической партии Хериса Ногму, на Лубянке и на Старой площади окончательно поверили в стабильность нового режима.
У специальных московских товарищей начались загранкомандировки. Один за другим советники, инструкторы, специалисты покидали салоны самолетов и ступали на трапы, чтобы погрузиться в терпкий воздух и экзотические проблемы Западной Африки.
Аэродром Порто-Ново капитан поручил охранять одному из отделений взвода сержанта Агеева. Еще одно отделение Кондратьев выделил для патрулирования территории порта.
Этого было явно недостаточно, но в городе находилось немало других важных объектов. Почта, телеграф, мосты — все орешки непросты. Караул пришлось поставить даже у Национального банка. Банк сгорел, а ценности остались в глубоких подвалах, устроенных еще французами.
Капитан, поначалу лелеявший мечту съездить в гостеприимную деревню народа фон — въехать эффектно, как бы на белом коне, властелином страны, — совершенно сбился с ног.
Бойцов катастрофически не хватало.
Десантники спали по четыре часа. В остальное время они несли охрану всего подряд, потому что никакими собственными надежными формированиями новое правительство не обладало.
В первые сутки с просьбами прикрыть тот или иной объект к капитану обращался через секретаря лично товарищ Ногма. Затем в правительстве появился министр национальной безопасности. С этим молодым крепким негром, по крайней мере, можно было разговаривать по-русски, он окончил Московский университет.
«Вот суки черномазые! — возмущался про себя капитан. — Я им в руки страну не только отдал, но и удерживаю, а они в Кремль накапали! Какая кожа черная, такая и благодарность. Чернее ночи».
Впрочем, скоро личное общение Кондратьева с первыми лицами Дагомеи сошло на нет. В кабинете-спальне начальника президентской гвардии, где поселился капитан, днем и ночью разрывался телефон.
Перед единственным боевым подразделением в стране ставили задачи все, кому не лень. Звонили представители Международного отдела ЦК, Министерства обороны СССР, Генштаба, Министерства путей сообщения, Гостелерадио и ТАСС. Через секретаря связывался с Кондратьевым похожий на Евгения Леонова посол. Лично названивал хлипкий Павел Федорович.
Во всем этом был один плюс. Звонившие отдавали распоряжения на чистейшем русском.
Все остальное было минусом. Капитан устал втолковывать понаехавшей из Союза публике, что его рота ВДВ даже не укомплектована в точном соответствии штатному расписанию. Не хватает нескольких офицеров.
Капитан устал доказывать, что с охраной корпункта ТАСС прекрасно справится чернокожий милиционер. Устал объяснять, что его люди служат в элитарном подразделении и не должны перетаскивать багаж прибывающего и убывающего начальства.
Капитан просто устал. Питался он в джипе, метаясь между объектами. Некогда даже было посмотреть телевизор, чтобы узнать, как восприняли в мире события в Порто-Ново.
Он уже не мечтал побывать в Губигу, чтобы провести час-другой со своей Черной Венерой. Всей душой Кондратьев рвался в Ленинград, и милые образы домашних то и дело вставали перед глазами.
После очередного тяжелого разговора с начальством капитан сидел в грустной задумчивости и никак не мог заставить себя встать.
Это необходимо было сделать для того, чтобы лично, как того требовало начальство, проверить надежность охраны здания ЦИК — центральной избирательной комиссии. Страна готовилась к первым в своей истории свободным демократическим выборам на однопартийной основе.
— Товарищ капитан, тут морда хазарская передает! — с радостным криком влетел в кабинет сержант Агеев.
— Что-то ты совсем распустился, Агеев, — зло сказал капитан. — Я не пахан, и вы не воры, чтобы кликухи друг другу клеить.
— Виноват, товарищ капитан! Радист Гуревич только что передал из порта: прибыла техника.
«Слава Солнечному богу! — совсем подагомейски подумал Кондратьев. — С бэтээрами мы все дыры заткнем. Их можно расставить пустыми. Ни одна черная рожа не сунется… И выборы проводить с бэтээрами — милое дело!»
— Старшину роты ко мне, — приказал капитан, чувствуя, как светлеет его собственное лицо.
Когда через минуту перед ним вырос прапорщик Иванов, капитан скомандовал:
— Гони, Серега, в порт. Свяжись сперва с этой мордой хазарской… тьфу, черт, с радистом Гуревичем. Уточни, сколько пришло машин. Возьми бойцов по числу бэтээров. Прямо во время разгрузки начинайте пробовать двигатели. Поезжай на нашем полицейском фургоне — обратно с его мигалками колонну легче будет привести… Я позже подъеду, у меня тут выборы, понимаешь.
— Есть, — промямлил Иванов. — Если машины пришли в таком состоянии, как в Союзе, мне эти мигалки не скоро понадобятся. И ты сможешь не спеша заниматься выборами.
— Да ты что, Серега! — Кондратьев даже замахал руками. — Это же экспортное исполнение! Даже баки заправлены. Только ключи зажигания и пулеметные затворы заберешь у сопровождающего… Давай двигай, не тяни резину.
В порту царило привычное оживление.
Привычным оно стало, едва Кремль убедился в прочности режима Соцпартии. Одно за другим в Порто-Ново швартовались советские суда. Токарные и фрезерные станки, автомобили производства ЗИЛа и ГАЗа, макароны, сахар, аспирин, анилиновые красители, детское питание — Дагомея импортировала все подряд.
В обратный путь все суда уходили с одинаковыми бочками. В них бултыхалось пальмовое масло — единственная статья экспорта.
Такое количество этого продукта не мог усвоить даже Советский Союз, поэтому корабли брали курс на «третьи страны».
Чтобы хоть что-то выручить за эту дрянь.
Выпрыгнув из кабины синего фургона, Иванов приказал бойцам глаз не спускать с черных стропальщиков и крановщиков.
— Можете предупредить, что за испорченную при разгрузке технику будем расстреливать на месте, — посоветовал прапорщик.
И взбежал по трапу на океанский сухогруз «Октябрьская революция». Скоро его радушно принимал в своей каюте первый помощник капитана.
— Михаил, — протянул руку помощник капитана. — Разреши, браток, от имени «Октябрьской революции» поздравить тебя с совершением Декабрьской!
На столике молниеносно возникла бутылка.
— Азербайджанский? — уточнил Иванов, предвкушая. — А мы тут, кроме спирта, и не видим ничего.
— Держи. Ну, будем. За вашу и нашу победу!
Моряк опрокинул в себя коньяк и, вспомнив о закуске, стал доставать из шкафчика шоколад, лимон, сыр.
«Какой-то он суетливый, — подумал прапорщик и выпил. — О, какое наслаждение!..»
Моряк поспешил налить еще, а затем — без передыха — и в третий раз.
— Мы с тобой про ключи с затворами не забудем? — засмеялся Иванов, зажевывая.
— Может, ты и забудешь, — моряк поднял палец. — Морской волк в любом состоянии помнит о деле.
От такой наглости прапорщик растерялся. Какой-то гражданский пеликан поставил под сомнение его способности. Нанесено оскорбление всей роте и всей бригаде спецназа Ленинградского отдельного военного округа.
— Ладно, друг Миша. Мне больше не наливай. А то здесь вытрезвителей нету.
Гони, что должен, и — оревуар. Спасибо за коньяк.
Помощник капитана понял, что дал маху.
— Да не горячись ты, Серега. Извини.
Привык, что сухопутные быстро с ног валятся. Со спецназом не каждый день общаюсь, вот и ляпнул. Давай еще по одной.
Прапорщик взял рюмку и сказал:
— Тебе выпить тут не с кем, что ли?
Моряк опустил глаза и задумчиво молвил:
— Да не в том дело. Разговор у меня к тебе. С коньяком, думаю, легче пойдет.
С этими словами он протянул прапорщику удостоверение. Еще не взглянув, Иванов понял, что обложка будет красной, а посреди обложки будет красоваться щит и меч.
Так и вышло: «Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР. Лысенков Михаил Владимирович, майор».
Иванов выпил коньяк, стал «смирно» и рявкнул:
— Слушаю вас, товарищ майор!
— Сергей, я тебя очень прошу, оставь этот казарменный тон. Давай просто поговорим, — помощник капитана жестом предложил сесть. — Поговорим на равных.
Родина у нас общая, цели общие. Надо лишь иногда советоваться друг с другом, помогать друг другу.
Прапорщик с тоской посмотрел в иллюминатор. Далеко внизу стояли его ребята. В белом дагомейском небе плыл по воздуху зачехленный БТР. Сказал:
— Но я правда тебя слушаю, Михаил.
«Меня еще, может, слон растопчет, — с надеждой подумал Нбаби. — Или лев разорвет».
Вождя отовсюду окружали черные бойцы. Цепь залегла в мангровых зарослях.
В том месте, где из ила трудно вытаскивать ноги. У самой реки.
Если вообразить на реке, допустим, рыбацкую лодку, то рыбак долго бы водил глазами по берегу, но не заметил бы многочисленный отряд Нбаби. Черная кожа совершенно слилась с черным илом.
Не заметило охотников и стадо, прогрохотавшее внезапно водопойной тропой.
У людей заколотились сердца. Либерийские бегемоты! Диетическое мясо!
Животные были так близко, что взлетевшие из-под копыт кляксы ила долетели до некоторых воинов.
Стадо, не сбавляя хода, ввалилось в зеленую воду. Бегемоты стали с наслаждением пить и плескаться. Они напоминали очень больших свиней.
Таких здоровенных хрюшек, каких даже на Выставке достижений народного хозяйства в Москве не сыскать. Ни в павильоне Украины, ни в павильоне Белоруссии, ни даже в павильоне Литвы.
Воины замерли в ожидании команды.
Все взоры устремлены на вождя.
Вот Нбаби поднял большой палец левой руки.
Копьеносцы остались лежать, а лучники медленно, чтобы не шуметь, приподнялись. Встали на одно колено.
Вождь поднял указательный палец.
Копьеносцы отлипли от вязкой почвы, уперлись в нее руками. В любой миг готовые вскочить. Помчаться. В таких позах они отдаленно походили на чернокожих бегунов перед стартом олимпийской стометровки.
Вождь поднял средний палец.
Лучники принялись натягивать тетивы.
Эти луки были в человеческий рост и снаряжались полутораметровыми стрелами.
Если бы речь шла об обычных бегемотах, всех мужчин деревни Губигу во главе с их племенным аристократом следовало бы направить в единственный дурдом Дагомеи. Лечиться от мании величия.
Обычный бегемот весит до трех тонн.
Длина его до четырех с половиной метров.
Высота чудовища около полутора метров.
Стрелы он боится только в глаз, а глаз крохотный и полуприкрыт многослойным веком. Толстенную шкуру бегемота человеческая рука с помощью лука пробить не в состоянии.
Бегемот либерийский во много раз мельче обычного. Поэтому его еще называют «гиппопотам карликовый».
Вождь расправил левую ладонь.
Десятки стрел устремились к ничего еще не подозревающим целям.
В следующее мгновение раздались крики раненых. Будто где-нибудь в белорусском колхозе мужики решили разом перерезать все свиное поголовье.
В воде поднялся страшный переполох.
Бегемоты не знали: то ли искать спасения в мангровом лесу, то ли пускаться вплавь на противоположный берег.
С неимоверными усилиями выдирая ноги из липкой грязи, к ним неслись копьеносцы. Далеко над рекой разносились боевые кличи народа фон.
Животные и люди вздымали тучи брызг.
Зеленая вода сперва порозовела, затем покраснела. Большая часть либерийских карликов, конечно, разбежалась.
Тем с большим ожесточением навалились люди на оставшихся зверей, в телах которых застряли стрелы. Одного за другим пронзали иззубренные метровой длины наконечники копий.
Всадив копье, охотники старались извлечь из удачного удара максимум пользы и, напрягая все мышцы, проворачивали широкие плоские наконечники во внутренностях своих жертв.
Скоро отряд выступил в обратный путь.
Впереди со здоровенными ножами, какие в Латинской Америке называют мачете, двигались два амбала.
Те самые, которые заменяли в Губигу все силовые структуры, вместе взятые. Размахивая ножами, они безжалостно рубили просеку в уникальном мангровом лесу. Наносили ущерб окружающей среде.
Следом за амбалами шел, вальяжно опираясь на копье, вождь Нбаби. Сегодня он показал всем недругам свою мощь. Даже лично прикончил одного бегемотика.
За племенным аристократом длиннымпредлинным караваном плелись недавние лучники и копьеносцы. Сейчас оружие крепилось к их спинам. Охотники, сгруппировавшись по двенадцать человек, сжимали ручки огромных носилок. На каждых носилках лежало по гиппопотаму.
Нбаби был чрезвычайно доволен собой.
Много лет назад задумал он покончить с отвратительной практикой разделки бегемотов непосредственно на илистом берегу. Мясо при этом так перемазывалось илом, что он скрипел на зубах даже после варки.
Поэтому за день до охоты вождь приказал нарезать множество пальмовых ветвей.
Каждый охотник принес в мангровый лес по целой охапке. Когда появилась добыча, сделать из этих ветвей носилки людям фон не составило труда.
Трудно было тащить туши в несколько центнеров весом. Ноги расползались, руки отрывались. Зато вся деревня будет есть чистое мясо.
Впрочем, до самой деревни переть лишний вес никто и не собирался. Разделочную площадку устроили, едва кончился мангровый лес. Прямо в зарослях слоновьей травы.
На том самом месте, где год назад стоял «Урал» советской десантной роты. На том месте, где капитан Василий Кондратьев с прапорщиком Сергеем Ивановым устроили веселый пикник с тушенкой, лососем и разведенной спиртяшкой.
Поздно вечером, валясь с ног от усталости, но испытывая чувство глубокого внутреннего удовлетворения, охотники вернулись в деревню.
Их высыпали встречать все — от мала до велика. Во главе процессии гордо выступал седовласый вождь. Пылали факелы.
На площади горели костры. Вокруг скакал колдун Каллу, бросал в огонь какие-то сушеные травы и скороговоркой читал заклинания.
Дойдя до племенного дерева, Нбаби остановился и подождал, пока площадь заполнится людьми.
— Умби, — сказал племенной аристократ. — Буду делить мясо. Каллу!
Произведя все приличествующие случаю прыжки, произнеся все подобающие слова, спалив на кострах по кусочку парной бегемотины для каждого из племенных богов, главный колдун наконец объявил:
— Все боги приняли малые жертвы. Боги одобрили сегодняшнюю охоту. Боги разрешают употреблять это мясо в пищу!
Раздались громкие ликующие возгласы.
Они теперь долго не стихнут — эти славословия в адрес богов, вождя, колдуна и наиболее отличившихся охотников.
Все племя стихийно распределилось по гигантским хороводам. Эти хороводы концентрическими кругами охватили центр площади: развесистое, похожее на дуб, но не дуб, дерево, костры, колдуна Каплу, вождя Нбаби и его верных амбалов.
Они-то, эти амбалы, и оказались теперь в центре внимания. Люди приплясывали и кружили, положив правую руку на плечо соседа. Под навесом гудели два там-тама: в дни малых праздников они заменяли десять барабанов.
Смотрели люди народа фон не на соседей по хороводам. Глаза жителей устремлены были в одно место на площади. А именно — на пальмовый настил между обоих костров.
Там чернокожие богатыри страшными ножами-мачете окончательно разделывали бегемотину, подчиняясь командам вождя.
Так собака готова сколько угодно наблюдать, как хозяин разделывает окорок.
Тем более у бегемотиков окорочка что надо.
В свой пальмовый дом вождь вернулся далеко за полночь. Поразился тишине. Подождал, пока утомленные глаза свыкнутся с темнотой. Ни младшей дочери Зуби, ни ее крохотного сына Кофи не было. Нбаби почувствовал, как что-то нехорошо екнуло у него внутри.
Он выбежал на улицу. Народ устало и довольно расходился на ночлег. В одной из соседних лачуг люди уже ворочались, устраиваясь поудобней.
Вождь отодвинул полог и заорал в черную щель:
— Гьямба, старая сука, где ты там?!
В ответ раздался испуганный голос:
— Я здесь Нбаби, здесь!
— Вылазь, — коротко распорядился вождь.
Из лачуги выбралась старая женщина — та самая, что три месяца назад присматривала за рожающей Зуби.
— Где малыш Кофи?
— Здесь, Нбаби, тоже здесь. Его весь день кормила моя дочь. У нее всегда полно молока. Твой внук спит.
Старая Гьямба удивилась, что после ее ответа вождь еще более разволновался.
— Где Зуби?
— Не знаю, — пролепетала женщина. — А Кофи спит…
— Это я слышал! Когда ты видела Зуби в последний раз?
— Утром, Нбаби, утром! Твоя дочь принесла твоего внука.
— Зачем?
— Она сказала, что идет за кореньями…
— С кем она ушла?
Бедная Гьямба смотрела на вождя ничего не понимающими глазами. Что произошло?
— Я не знаю, Нбаби. Многие женщины ходили сегодня за кореньями в сторону Абомея…
— Это я без тебя знаю! — оборвал ее вождь, все более распаляясь. — Я не знаю другого: где моя дочь? Вот что, Гьямба. Живо собери на площади всех, кто ходил сегодня за кореньями в сторону Абомея.
— Сейчас? — переспросила Гьямба.
— Немедленно! — прогремел вождь и кликнул силовые структуры: — Эй, Параку! Эй, Канди! Идите с этой дурой по домам. Отправляйте на площадь всех, кто собирал корни в стороне Абомея, пока мы охотились.
Черные гиганты переглянулись. Они уже перехватили сваренной кем-то на скорую руку бегемотины и теперь мечтали только спать, спать и спать.
Но делать нечего. Полусонные жители потянулись на площадь.
Ошеломляющая весть о том, что пропала младшая дочь вождя, сдувала остатки сна.
Капитан Кондратьев разрывался на части.
Спустя четыре дня после захвата резиденции позвонили из советского посольства. Капитан напрочь забыл о существовании этого учреждения в покоренной им стране. И вот на тебе. Пришлось ехать.
Капитан захватил с собой друга Иванова. Бронированную дверь распахнул охранник с кобурой на боку. Несколько мгновений он стоял, не решаясь впустить двух верзил, с ног до головы увешанных оружием.
Наконец — видимо, сообразив, кто в городе хозяин, — охранник провел гостей в приемную и скрылся за звуконепроницаемой дверью.
Сей же миг вернувшись, он объявил:
— Товарищ Кондратьев, товарищ посол ждет вас!
«А Серега?» — чуть не сорвалось с языка у капитана. Он подмигнул прапорщику, развел руками, мол, ничего не поделаешь, в чужом монастыре свой устав. И шагнул в кабинет.
— Василий Константинович! — с этим воплем к нему бросился толстяк с большой плешью, очень похожий на артиста Евгения Леонова. — Разрешите от всей души поздравить вас с блистательным исполнением задания партии и правительства!
Мы ежедневно передаем в Москву сводку оперативной обстановки, и там, наверху, очень довольны. Это же бархатная революция!.. А теперь я хотел бы оставить вас наедине со своим сотрудником Павлом Федоровичем, вот он, познакомьтесь…
Не вымолвивший ни единого слова во время этой тирады Кондратьев обнаружил вдруг в кабинете еще одного человека. Дверь за послом захлопнулась. Щуплый бледный человек поднялся навстречу из-под портрета Генерального секретаря Брежнева.
— Поздравляю, Василий Константинович, поздравляю, — капитан ощутил в своей ладони хрупкую девичью ручку, и в памяти некстати всплыла красавица Зуби. — Присаживайтесь. Меня попросил поговорить с вами Борис Петрович…
Могучая привычка едва не вогнала капитана в стойку «смирно». Едва удержался.
Не было большего авторитета для Василия Кондратьева.
— Слушаю вас, — только и сказал он.
Павел Федорович, хотя и не имел дагомейского загара, вопросы задавал по существу. Капитан отвечал в письменном виде.
Он давно не работал авторучкой в таком объеме. Прошел один час. Второй.
Третий. Ныли пальцы правой руки. Росла стопка исписанных листов. Маялся в приемной верный друг Серега. Капитан с ужасом думал, какое количество дел накопится в роте за его отсутствие, и бросал тоскливые взгляды на щуплого бледного человека.
— Послушайте, Василий Константинович, а что это за побоище на набережной Прогресса? — неожиданно спросил посланец Москвы. — Как дело было?
Рука капитана застыла над бумагой.
Что отвечать? Как отвечать? Если бы не авторитет Бориса Петровича, он бы не раздумывал ни секунды.
— Вчера группа местных жителей проявила неуважение к Советской Армии, — выдавил наконец Кондратьев.
— Пишите, — равнодушно сказал человек без дагомейского загара. — Не забудьте указать, кто и по чьему приказу восстановил честь и достоинство Советской Армии.
— Что это значит, Павел Федорович?
Какое это имеет отношение к операции?
Человек без загара покосился вверх, на портрет Брежнева, словно испрашивая совета у мудрого вождя. Потом махнул рукой.
— Ладно. Не будем делать парижских тайн, — сказал он. — Среди избитых парней оказался сын ближайшего сподвижника товарища Ногмы. Сын человека, который сидел в тюрьме еще при французских колонизаторах. Этот юноша пострадал больше других. Выбиты передние зубы, сломана челюсть, сотрясение мозга, на теле многочисленные кровоподтеки. Кроме того, мальчишка был сброшен в реку, сломал при падении ногу и вообще чудом не утонул. Чтобы принести хотя бы формальные извинения, мы, как вы понимаете, должны знать, что на самом деле произошло.
— Все произошло на моих глазах, — твердо сказал капитан. — Вы говорите именно о том парне, который бросился на прапорщика Иванова с ножом. Естественно, негритенку не поздоровилось.
— Пишите, — повторил человек без загара. — Но имейте в виду: все потерпевшие в один голос утверждают, что какой-то громила подошел к их мирной компании и принялся избивать всех без разбора. Молодой человек выхватил нож только после того, как решил, что белый решил забить их насмерть.
После четырехчасового общения с посланцем Москвы капитан выбрался из кабинета легкими винтами. Подобное ощущение он испытывал на тренировках вестибюлярного аппарата, когда его вертели и трясли в дьявольских тренажерах, словно он груда камней, а не живой человек.
На улице перед посольством покуривал прапорщик Иванов.
— Друг, оставь покурить, — жалобно попросил Кондратьев словами Владимира Высоцкого.
— Что с тобой делали, Вася? — спросил прапорщик, усаживаясь за руль джипа.
— Мудохали, — уронил капитан и промолчал всю оставшуюся дорогу.
С этого момента эйфория первых дней быстро испарялась. В тридцать лет очень приятно устраивать государственные перевороты, но нельзя забывать, что в этом деле, как во всяком другом, существует разделение труда.
Кто-то переворачивает, а кто-то потом налаживает нормальную жизнь. Ну, настолько нормальную, насколько нормальной она представляется заказчику.
Спустя неделю после того, как рота капитана Кондратьева привела к власти в Дагомее председателя Социалистической партии Хериса Ногму, на Лубянке и на Старой площади окончательно поверили в стабильность нового режима.
У специальных московских товарищей начались загранкомандировки. Один за другим советники, инструкторы, специалисты покидали салоны самолетов и ступали на трапы, чтобы погрузиться в терпкий воздух и экзотические проблемы Западной Африки.
Аэродром Порто-Ново капитан поручил охранять одному из отделений взвода сержанта Агеева. Еще одно отделение Кондратьев выделил для патрулирования территории порта.
Этого было явно недостаточно, но в городе находилось немало других важных объектов. Почта, телеграф, мосты — все орешки непросты. Караул пришлось поставить даже у Национального банка. Банк сгорел, а ценности остались в глубоких подвалах, устроенных еще французами.
Капитан, поначалу лелеявший мечту съездить в гостеприимную деревню народа фон — въехать эффектно, как бы на белом коне, властелином страны, — совершенно сбился с ног.
Бойцов катастрофически не хватало.
Десантники спали по четыре часа. В остальное время они несли охрану всего подряд, потому что никакими собственными надежными формированиями новое правительство не обладало.
В первые сутки с просьбами прикрыть тот или иной объект к капитану обращался через секретаря лично товарищ Ногма. Затем в правительстве появился министр национальной безопасности. С этим молодым крепким негром, по крайней мере, можно было разговаривать по-русски, он окончил Московский университет.
«Вот суки черномазые! — возмущался про себя капитан. — Я им в руки страну не только отдал, но и удерживаю, а они в Кремль накапали! Какая кожа черная, такая и благодарность. Чернее ночи».
Впрочем, скоро личное общение Кондратьева с первыми лицами Дагомеи сошло на нет. В кабинете-спальне начальника президентской гвардии, где поселился капитан, днем и ночью разрывался телефон.
Перед единственным боевым подразделением в стране ставили задачи все, кому не лень. Звонили представители Международного отдела ЦК, Министерства обороны СССР, Генштаба, Министерства путей сообщения, Гостелерадио и ТАСС. Через секретаря связывался с Кондратьевым похожий на Евгения Леонова посол. Лично названивал хлипкий Павел Федорович.
Во всем этом был один плюс. Звонившие отдавали распоряжения на чистейшем русском.
Все остальное было минусом. Капитан устал втолковывать понаехавшей из Союза публике, что его рота ВДВ даже не укомплектована в точном соответствии штатному расписанию. Не хватает нескольких офицеров.
Капитан устал доказывать, что с охраной корпункта ТАСС прекрасно справится чернокожий милиционер. Устал объяснять, что его люди служат в элитарном подразделении и не должны перетаскивать багаж прибывающего и убывающего начальства.
Капитан просто устал. Питался он в джипе, метаясь между объектами. Некогда даже было посмотреть телевизор, чтобы узнать, как восприняли в мире события в Порто-Ново.
Он уже не мечтал побывать в Губигу, чтобы провести час-другой со своей Черной Венерой. Всей душой Кондратьев рвался в Ленинград, и милые образы домашних то и дело вставали перед глазами.
После очередного тяжелого разговора с начальством капитан сидел в грустной задумчивости и никак не мог заставить себя встать.
Это необходимо было сделать для того, чтобы лично, как того требовало начальство, проверить надежность охраны здания ЦИК — центральной избирательной комиссии. Страна готовилась к первым в своей истории свободным демократическим выборам на однопартийной основе.
— Товарищ капитан, тут морда хазарская передает! — с радостным криком влетел в кабинет сержант Агеев.
— Что-то ты совсем распустился, Агеев, — зло сказал капитан. — Я не пахан, и вы не воры, чтобы кликухи друг другу клеить.
— Виноват, товарищ капитан! Радист Гуревич только что передал из порта: прибыла техника.
«Слава Солнечному богу! — совсем подагомейски подумал Кондратьев. — С бэтээрами мы все дыры заткнем. Их можно расставить пустыми. Ни одна черная рожа не сунется… И выборы проводить с бэтээрами — милое дело!»
— Старшину роты ко мне, — приказал капитан, чувствуя, как светлеет его собственное лицо.
Когда через минуту перед ним вырос прапорщик Иванов, капитан скомандовал:
— Гони, Серега, в порт. Свяжись сперва с этой мордой хазарской… тьфу, черт, с радистом Гуревичем. Уточни, сколько пришло машин. Возьми бойцов по числу бэтээров. Прямо во время разгрузки начинайте пробовать двигатели. Поезжай на нашем полицейском фургоне — обратно с его мигалками колонну легче будет привести… Я позже подъеду, у меня тут выборы, понимаешь.
— Есть, — промямлил Иванов. — Если машины пришли в таком состоянии, как в Союзе, мне эти мигалки не скоро понадобятся. И ты сможешь не спеша заниматься выборами.
— Да ты что, Серега! — Кондратьев даже замахал руками. — Это же экспортное исполнение! Даже баки заправлены. Только ключи зажигания и пулеметные затворы заберешь у сопровождающего… Давай двигай, не тяни резину.
В порту царило привычное оживление.
Привычным оно стало, едва Кремль убедился в прочности режима Соцпартии. Одно за другим в Порто-Ново швартовались советские суда. Токарные и фрезерные станки, автомобили производства ЗИЛа и ГАЗа, макароны, сахар, аспирин, анилиновые красители, детское питание — Дагомея импортировала все подряд.
В обратный путь все суда уходили с одинаковыми бочками. В них бултыхалось пальмовое масло — единственная статья экспорта.
Такое количество этого продукта не мог усвоить даже Советский Союз, поэтому корабли брали курс на «третьи страны».
Чтобы хоть что-то выручить за эту дрянь.
Выпрыгнув из кабины синего фургона, Иванов приказал бойцам глаз не спускать с черных стропальщиков и крановщиков.
— Можете предупредить, что за испорченную при разгрузке технику будем расстреливать на месте, — посоветовал прапорщик.
И взбежал по трапу на океанский сухогруз «Октябрьская революция». Скоро его радушно принимал в своей каюте первый помощник капитана.
— Михаил, — протянул руку помощник капитана. — Разреши, браток, от имени «Октябрьской революции» поздравить тебя с совершением Декабрьской!
На столике молниеносно возникла бутылка.
— Азербайджанский? — уточнил Иванов, предвкушая. — А мы тут, кроме спирта, и не видим ничего.
— Держи. Ну, будем. За вашу и нашу победу!
Моряк опрокинул в себя коньяк и, вспомнив о закуске, стал доставать из шкафчика шоколад, лимон, сыр.
«Какой-то он суетливый, — подумал прапорщик и выпил. — О, какое наслаждение!..»
Моряк поспешил налить еще, а затем — без передыха — и в третий раз.
— Мы с тобой про ключи с затворами не забудем? — засмеялся Иванов, зажевывая.
— Может, ты и забудешь, — моряк поднял палец. — Морской волк в любом состоянии помнит о деле.
От такой наглости прапорщик растерялся. Какой-то гражданский пеликан поставил под сомнение его способности. Нанесено оскорбление всей роте и всей бригаде спецназа Ленинградского отдельного военного округа.
— Ладно, друг Миша. Мне больше не наливай. А то здесь вытрезвителей нету.
Гони, что должен, и — оревуар. Спасибо за коньяк.
Помощник капитана понял, что дал маху.
— Да не горячись ты, Серега. Извини.
Привык, что сухопутные быстро с ног валятся. Со спецназом не каждый день общаюсь, вот и ляпнул. Давай еще по одной.
Прапорщик взял рюмку и сказал:
— Тебе выпить тут не с кем, что ли?
Моряк опустил глаза и задумчиво молвил:
— Да не в том дело. Разговор у меня к тебе. С коньяком, думаю, легче пойдет.
С этими словами он протянул прапорщику удостоверение. Еще не взглянув, Иванов понял, что обложка будет красной, а посреди обложки будет красоваться щит и меч.
Так и вышло: «Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР. Лысенков Михаил Владимирович, майор».
Иванов выпил коньяк, стал «смирно» и рявкнул:
— Слушаю вас, товарищ майор!
— Сергей, я тебя очень прошу, оставь этот казарменный тон. Давай просто поговорим, — помощник капитана жестом предложил сесть. — Поговорим на равных.
Родина у нас общая, цели общие. Надо лишь иногда советоваться друг с другом, помогать друг другу.
Прапорщик с тоской посмотрел в иллюминатор. Далеко внизу стояли его ребята. В белом дагомейском небе плыл по воздуху зачехленный БТР. Сказал:
— Но я правда тебя слушаю, Михаил.