- Ну, что я говорил? - безрадостно произнес он. - Мест нет. Как всегда.
   - Да уж мы знаем этих независимых правителей, - поддержал первый пилот. - В любой момент готовы бросить своих независимых черномазых к едрене фене.
   Ослепительный сноп света выхватил из темноты один вертолет, другой... Шарахнулись в стороны чернокожие летчики, прикрывая глаза локтями. Командир дежурящего на крыше экипажа судорожно расстегивал кобуру.
   В штурмовике распахнулся люк. Поисковая фара вдруг погасла. Дагомейские летчики с трудом различили, как из неизвестного вертолета вывалились два силуэта и понеслись вниз. Прямо на них. С тридцатиметровой высоты!
   - О, Солнечный бог! - прошептал командир дежурного экипажа.
   Безвольно опустилась его рука с пистолетом. В следующий миг ему на голову рухнул с небес прапорщик Иванов. Жизнь дагомейского летчика спас пластиковый шлем. Контузия плюс потеря сознания - он легко отделался.
   Второму десантнику рухнуть было уже не на кого. Чернокожие пилоты, испуская крики ужаса, мчались что было сил к выходу с крыши.
   В штурмовике отсоединили концы амортизационных фалов и сбросили их вниз.
   Следом из люка вывалились еще два десантника. На новых фалах.
   Иванов с напарником уже успели отцепить карабины своих фалов от ремней.
   И припустили за неграми. Черт их знает.
   Может, с перепугу дверь на лестницу за собой запрут. Тогда у десанта будет одной проблемой больше.
   Привязывай потом к двери гранату.
   Или придется разворотить дверь из базуки.
   В любом случае потеря времени и боеприпасов.
   Настигнуть членов экипажа, намеревавшегося при опасности эвакуировать правительство и самого президента, не удалось.
   Подбежав к двери выхода, десантники услышали далеко внизу лишь сдавленные крики и глухие удары человеческих тел о ступени. Летчики катились кубарем. Посланцы Солнечного бога страшнее переломов и ушибов. Бронированная дверь, ведущая в резиденцию дагомейского правительства, была распахнута настежь.
   Здесь и собрал прапорщик Иванов своих бойцов, когда все они покинули штурмовик. Винтокрылая машина быстро набрала высоту и ушла в назначенное место.
   Там, в пальмовой роще в окрестностях Порто-Ново, есть чудесная ровная полянка.
   Наконец к участникам событий вернулся слух. Собственно, он никуда не исчезал.
   Просто головы были набиты жутким клекотом винтов.
   - Слева по одному за мной марш! - скомандовал прапорщик и бросился вниз по лестнице.
   Два других взвода десантной роты мчались вверх. Широкая дворцовая лестница была отделана белым мрамором и устлана ковровой дорожкой снизу доверху. На мраморных стенах висели подлинники картин европейских художников. Свет десятков хрустальных светильников озарял это великолепие.
   - Каждый прикрывает соседа справа! - напомнил на бегу Кондратьев и нажал спусковой крючок.
   - Аааааа-а-а-а...
   Офицер президентской гвардии, который вскинул было миниатюрный "узи", заорал от боли.
   Этот вопль перешел в стон. Стон перешел в хрип и затих. Офицер выронил оружие. Брякнулся на мраморный пол. Изо рта побежала алая струйка.
   Другой гвардейский офицер вскочил за ближайшую портьеру. Сержант Агеев приостановился, разложил приклад, и этой стальной рамой с размаху врезал по портьере. Оттуда с глухим стуком вывалился офицер в парадном сине-красном мундире. Гвардия гвардии рознь.
   Пока выстрелы доносились со столичных улиц, члены правительства Дагомеи хранили относительное спокойствие. Вопервых, вокруг здания танки и бронетранспортеры. Верные войска. Во-вторых, на крыше два вертолета. Сперва можно укрыться у родственных племен в соседней Нигерии. Это бывшая британская колония, и оттуда не составит труда перебраться на туманный Альбион. Что за министр, который не обеспечил на всю оставшуюся жизнь хотя бы себя, детей и внуков?
   Выстрелы внутри здания вызвали страшный переполох. Еще никто не понимал, что происходит. По всей резиденции заливались телефоны: министры поручали выяснить обстановку заместителям, а те ставили задачи перед секретарями и телохранителями.
   Танкисты, охраняющие дворец снаружи, правда, передали по радио своему командиру о визите странных белых полицейских. Тот теперь сидел в приемной министра обороны и ждал, когда позовут для доклада.
   Из многочисленных дверей, ведущих в роскошные покои, выбегали чернокожие в белых теннисках с галстуками либо бабочками. Они мало походили на тех исхудавших людей, которые бесчинствовали сейчас на улицах столицы. Извилистыми коридорами эти посланцы спешили к лестнице. Добравшись до нее, они теряли дар речи.
   К чему слова, если здание сотрясает грохот шестидесяти пар крепких десантных ботинок?
   О чем говорить, если в коридоры второго и третьего этажей врывается лавина, несущаяся по мраморной лестнице снизу?
   Что говорить, когда другая лавина скатилась с крыши и уже несется по коридорам четвертого этажа?
   Секретари и телохранители вжимались в стены. Лезли в щели за дверьми. Они надеялись, что их не заметят, не тронут. Они всего лишь скромные исполнители и охранники. Они так мало успели натворить.
   Почти не крали. Непричастны к политическим репрессиям. Холодный пот стекал по черным спинам. Предательски темнели белые тенниски. Едкий запах страха наполнял правительственные коридоры.
   Надежды были тщетны. Приказ, который вчера штурмовой вертолет доставил в деревню Губигу, не оставлял никаких шансов. Всех заметят и всех тронут.
   По той простой причине, что под видом секретарей и охранников могут ускользнуть первые лица республики. Сформируют потом правительство в изгнании и будут подстрекать к борьбе с режимом.
   Кулаками и прикладами десантники принялись распихивать служащих по кабинетам. Словно стада носорогов передвигались по коврам резиденции. Не десантное это дело - разбираться, кто здесь хороший, а кто плохой.
   "Потерпите, ребята, - думал Кондратьев, раздавая пинки и оплеухи. Скоро привезут эту черную макаку, товарища Хериса Ногму. Он с вами мигом разберется.
   Кого домой, кого в кутузку. А кого - к стенке. Вот приедет барин барин нас рассудит".
   На верхнем этаже прогремело несколько коротких очередей. "Из "узи" и "Калашникова", - разобрал капитан. - Что это там у Сереги приключилось?" Наверху разлетелось какое-то стекло.
   Он ускорил движения руками и ногами.
   Глядя на командира, подтянулись и солдаты. Наверху вновь раздались выстрелы.
   Секретари, охранники, буфетчики, полотеры, помощники и советники молились Солнечному богу. Они нещадно топтали друг друга, уворачиваясь от ударов.
   Стремились сами, без посторонней помощи, влететь в какую-нибудь дверь.
   "О, Солнечный бог! Кто эти страшные люди? - размышляли чернокожие в белых, остро пахнущих сорочках. - Если это французы, то мы ничего не понимаем. Они сильно изменились за те несколько лет, что мы их не видели. Но если это не французы, то кто же? Что им от нас нужно?!"
   По раскрасневшимся солдатским лицам стекал пот. Работа не из легких. Зато вполне благодарная. Коридоры огромного здания быстро пустели. Звуки хлестких ударов раздавались все реже. Крики боли стихали.
   - Товарищ капитан!
   Кондратьев захлопнул последнюю дверь и обернулся.
   - Врунов, сынок, что это с тобой?
   Ротный повар стоял, словно Щорс из песни о гражданской войне. "Голова обвязана, кровь на рукаве. След кровавый стелется по сырой траве..." Хорошо еще автомат на шее.
   - Прапорщик Иванов послал доложить. Там они пытались пробиться на вертолетную площадку. Мы не дали.
   - Так это ты из "узи" по башке заработал? Кто еще, кроме тебя?
   Кондратьев даже посмотрел на паркетный пол. К счастью, никакого следа. Все справедливо: нет травы и нет кровавого следа за бойцом.
   - Да один я раненый, один! Из "узи"
   мне руку царапнуло, товарищ капитан.
   А голова... - ротный повар смутился. - Голову мне вазой...
   - Чем-чем?! Впрочем, обожди, - капитан обернулся, поискал глазами. Связь, бегом ко мне.
   Рядом с командиром вырос боец с радиостанцией.
   - Есть связь, товарищ капитан!
   - Давай вызывай Климова. Передай ему условное число: "двадцать два". Чтоб к двадцати двум часам был здесь с этой черной макакой и всей ее Соцпартией! Я знаю, что тут скоро начнется. Скоро пленные захотят писать и какать. Причем хотеться будет часто, потому что у них стресс. Мы умаемся их в сортиры водить... Теперь докладывай про вазу, Врунов.
   Радист повернулся спиной к ближайшему десантнику:
   - Лови-тяни!
   Со спины радиста десантник принял портативную радиостанцию, умещавшуюся в специальном ранце. Вытянул антенну в направлении соседнего окна. Радист уже сидел на корточках в наушниках и крутил ручку настройки.
   - Как раз о сортире речь, товарищ капитан, - обрадовался Врунов. Открываю я, значит, дверь. Ну, чтоб двух черномазых туда запихнуть. А оттуда, из двери, черная рука с вазой. Хлобысь мне по лбу!
   Ё-моё! У меня искры из глаз...
   - Это и так ясно. Короче.
   - Есть короче! Короче, я упал. А они из сортира в торец коридора, это рядом. Там пожарная лестница снаружи. Хотели по ней на крышу. К вертолетам...
   - Так, с вазой пока отставить. А рука?
   Всем, что было в бою, нужно интересоваться немедленно. Пока не потускнело и не слишком исказилось в памяти. Рапорты капитана Кондратьева отличались предельной точностью.
   - А рука? Ну что рука. - Врунов смутился, - Я сразу и не заметил. Рикошетом, должно быть. Главное, что гнется.
   - Из них ни один не ушел?
   - Только стекло успели разбить. Видят, мы их перестреляем, когда станут на лестницу вылезать. Побросали свои "узи"
   и руки вверх сделали!
   - Так, хорошо, - Кондратьев на миг задумался. - Слушай, Врунов. У меня к тебе два вопроса. Первый. Что еще за ваза в сортире у черномазых? Ночная ваза? Горшок, что ли?
   - Никак нет. На горшок совсем не похожа. Горло такое узкое, что без оптического прицела не попадешь. А носик еще уже.
   - И носик есть? Так какая ж это ваза?
   Это больше на чайник похоже... Постой, постой... Я ж такие видал... Еще в Союзе, когда в Баку служил. У чуреков в квартирных сортирах такие. Подмываться. Они бумагу не признают... Да и в продаже она редко бывает, туалетная бумага. Жена говорила, как-то раз в очереди два часа отстояла. По десять рулонов в одни руки давали. А кувшин что, гигиенично... У этих кувшинов даже название особое есть. На букву "а" начинается, целиком не помню.
   Десантники, слышавшие капитана, хохотали как безумные. Корчились, задыхались, утирали слезы. Так организм расстается с психологическими перегрузками.
   Ефрейтор Тетеревский даже съехал по стене на паркет.
   - Не могу-у, - стонал он, - ой, не могу-у-у-у-у... Брунову кувшином для черных задниц кочан проломили-и-и-и... Бедный Бруно-о-о-о-ов...
   Капитан недовольно покосился на ефрейтора. Тот уже испускал нечленораздельное блеяние. Кондратьев сам с огромным трудом сдерживался.
   - Тетеревский, отставить, - выдавил он и спохватился: - Послушай, Врунов.
   Как этот черный умудрился тебе пластмассовым кувшином кочан проломить? Кувшин что, полный был? С водой?
   Вопрос командира вызвал новый взрыв хохота. Туземные бюрократы, запертые за дверями всего коридора, с ужасом прислушивались. О, Солнечный бог! О, эти страшные и странные белые люди!
   - Никак нет, товарищ капитан, - ротному повару вовсе не было смешно. Я потом посмотрел. Ваза... то есть кувшин был из глины.
   - Так. Мне можно посмотреть? Должен же я знать, каким оружием наносят ранения моим бойцам!
   Врунов печально развел руками:
   - Никак нет, товарищ капитан. Горшок разбился. Я хотел сказать, ваза... То есть - кувшин...
   Десантники грохнули так, что мигнули настенные светильники. Тут уж не сдержался и капитан.
   Кое-как отсмеявшись, он сказал:
   - Ладно. Отвечай на второй вопрос. Ты жрать сможешь готовить?
   Врунов сделал обиженное лицо:
   - Ну я же повар!
   - Вижу. - Капитан осторожно похлопал его по плечу. - Вижу, что повар. Останешься в строю.
   11
   Барабанная дробь разлеталась по окрестностям. Там-там-татата, там-там-татата, там-там-татата... Пять пар барабанщиков стояли друг против друга под кроной племенного дерева. Мелькали черно-розовые ладони. Извивались гибкие тела. Рассекали воздух конические палочки.
   Население деревни в лучших галабиях толпилось вокруг. По случаю праздника Четвертого урожая на дерево были вывешены маски всех идолов народа фон, а выше прочих - маска Солнечного бога.
   Жестокое солнце в тропиках. Боятся и почитают его африканцы. Скрестив руки на груди, стоял под деревом седой вождь Нбаби.
   "Там-там-тататам, - гремело в двух шагах от него, - там-там-тататам!"
   Люди ждали и пропитывались ритмом.
   Ноги непроизвольно притопывали. Вращались покрытые татуировкой животы.
   Тряслись головы и груди. Звенели праздничные кольца - по килограмму колец в каждом ухе бритоголовых женщин.
   Внезапно все стихло. С одной из сторон площади толпа расступилась, чтобы пропустить процессию.
   Во главе важно выступал главный колдун деревни Губигу. Его мускулистые руки сжимали над головой два ножа - в каждом не меньше полуметра длины. Каплу описывал ножами восьмерки. Белые праздничные полосы на широком лице придавали ему особенно свирепое выражение.
   Острейшие лезвия пролетали в считанных миллиметрах от пальцев и головы колдуна. Он напоминал дирижера симфонического оркестра и одновременно каратеку с нунчаками. Утренние лучи отскакивали от стали в глаза собравшимся, делаясь солнечными зайчиками. Люди вздрагивали.
   Следом за Каплу мужчины в головных украшениях из цветных хлопковых нитей вели двух быков. Можно было подумать, что вся сила животных ушла в рога.
   Африканские травы, усваиваясь, превращались не в говядину, а в чудовищные лопасти на головах. Не в коня корм. Каждый рог имел две ладони ширины и больше метра длины. Всякий знает эту африканскую породу.
   Невысокие животные с огромными саблеобразными рогами редко бывают хорошо откормлены. Не растут в Африке клевер с тимофеевкой. Туго в Африке с выпасами. Туго и с комбикормом. Даже ноги у саблерогих быков кривые: каждый в телячьем возрасте переболел рахитом.
   Быки словно что-то понимали в происходящем и беспокоились. Погонщики дубасили их увесистыми палками по торчащим ребрам.
   Появление процессии на площади вызвало крики радости. Голод не тетка. Немедленно отыскались помощники с большими глиняными сосудами. В Губигу была гончарная мастерская, где работали женщины.
   Нбаби повернулся к племенному дереву, простер руки к маске Солнечного бога и повалился на землю.
   Затем рухнул как подкошенный колдун.
   Потом погонщики обоих быков и ассистенты с сосудами.
   Дружно взмахнув палочками, пали ниц десять барабанщиков.
   И, наконец, залегла вся деревня.
   Люди не сводили глаз с раскрашенных масок и умоляли их быть снисходительными. Люди поглядывали на колдуна и умоляли его быть расторопнее. В животах урчало.
   Первым вскочил Каплу. Корча страшные гримасы, бросился к одному из быков.
   Степенно, переполненный чувства собственного достоинства, поднялся представитель племенной аристократии вождь Нбаби.
   Спустя мгновение все были на ногах.
   Барабанщики затеяли мелкую и тихую сбивку, которая, однако, быстро прибавляла в громкости. Главный колдун скакал перед быком.
   Тот отвечал довольно тупым взглядом.
   Лишь размахивал хвостом, отгоняя мух.
   Странный бык. Это, должно быть, от голода. В дороге волновался, крутил рогатой башкой, думал: там, куда ведут, накормят или не накормят?
   Оказавшись в центре внимания, бык понял: не накормят. Сами голодные.
   Перед таким быком можно поставить настоящего испанского тореадора с настоящей ярко-красной мулетой. Все равно коррида не получится.
   Тысяча пар карих глаз напряженно следила за происходящим. Основной интерес вызывали два объекта.
   Страшные лезвия в руках Каплу.
   И рельефно выделяющаяся на бычьей шее артерия.
   12
   "Там-та-тата-там, там-та-тата-там, тамта-тата-там", - врывались звуки в пальмовую хижину вождя.
   "Там-та-тата-там, там-та-тата-там, тамта-тата-там", - врывались звуки а бритую головку Зуби.
   Черно-розовые ладони и конические барабанные палочки односельчан словно били прямо по мозгу. Крепкими белыми зубами страдалица закусила широкую коричневую губу. Глаза полуприкрыты. По лицу струится пот.
   Черные пальцы дочери вождя с такой силой впились в основание ее ложа, что под ногтями стало белым-бело. Зуби испустила хриплый густой стон, и голова ее перекатилась налево.
   - Я умираю! - заорала Зуби. - Не могу больше!!!
   Голова ее перекатилась направо.
   Две старые негритянки, совершенно голые, сидели рядом на пальмовых листьях. Старой в тропической Африке считают женщину после тридцати пяти. На старость отводится в среднем еще десять лет.
   - Не умрешь, - равнодушно глядя, как перекатывается голова Зуби, сказала одна старуха.
   Постель Зуби представляла собой нечто вроде широких носилок из пальмовых же ветвей. Груда листьев была прикрыта галабией. Над ней возвышался раздутый живот дочери вождя. Широко раскинулись ее ноги. Воды уже отошли. Галабия была совершенно мокрой. Шел четвертый час мучений схватки начались на рассвете. Первый раз трудно рожать.
   Негритянка рожает за свою короткую жизнь десятки раз. Большая часть детей либо рождается мертвыми, либо погибает во младенчестве.
   К заболевшему ребенку родители сразу утрачивают всякий интерес. Пытаться спасти его бессмысленно. Можно лишь продлить мучения. Даже туберкулез не умеют лечить в африканских деревнях.
   Жизнь детей природы подчинена закону естественного отбора. Гибель ослабленной особи - нормальное явление. Все равно до подлинной, немощной, старости лучше не доживать. Когда рука не сумеет поднять мотыгу или копье, кормиться станет нечем. Придется совершить ритуальное самоубийство под восторженные крики соплеменников.
   В природе смерть - нормальное явление. Лишь белые извращенцы могли дойти до того, чтобы с помощью хитроумных аппаратов годами поддерживать жизнь человека, находящегося в коме.
   Лишь белые извращенцы могли договориться до того, что вместе с человеком умирает целый мир. Если человек не в силах участвовать в добывании пищи, то это уже не целый мир, а целый лишний рот.
   - Конец! - страшно закричала Зуби. - Смерть!
   Крик перешел в рычание. Из прикушенной губы потекла кровь. Красный ручеек на черной атласной коже. Потный подбородок, потная шея. Раскинутые ноги содрогнулись в конвульсиях.
   В глазах поплыл красный туман. Тамтам-тата-там, там-там-тата-там, там-тамтата-там. Бессильно разжались пальцы, сжимавшие пальмовые струги ложа.
   В тот же миг ликующие крики донеслись с площади. Барабаны неожиданно смолкли. Ах, какой восторг. Старухи с сожалением переглянулись. Им хотелось быть там, со всеми. Их тоже мучил голод.
   13
   Погонщики висели на саблеобразных рогах. Прочные пальмовые веревки спутывали кривые передние и кривые задние ноги.
   Ассистенты протягивали глиняные тазы. В последний раз молнией сверкнул нож колдуна под испепеляющим взглядом Солнечного бога. И вонзился в шею быка.
   Из артерии, которая рельефно проступала под темной шкурой, хлынуло. Бык дернулся. Глаза его округлились и готовились выпасть из орбит.
   Барабанщики замерли. Народ фон, как один человек, испустил вопль восторга.
   Животное удержали. Кровь лилась в подставленный сосуд. Жители Губигу сглатывали набегающую слюну. Они испытывали танталовы муки. Однако процедура есть процедура.
   Размахивая окровавленным ножом, Каплу совершал невероятные прыжки.
   Едва касаясь земли босыми ступнями, он взлетал, словно резиновый черт.
   Непрестанно выкрикивая слова заклинаний, колдун то возвращался к сосуду с кровью и подставлял руки под струю. То прыгал вверх, размазывая кровь по лицу.
   То прыгал вокруг племенного дерева, обмазывая кровью маски идолов.
   Перепачкав очередную маску, он орал:
   - Бог Земледелия первую жертву принял!
   Народ фон, свободный от тяжелых работ, дружно повторял:
   - Бог Земледелия первую жертву принял!
   14
   Вторая старуха увидела, как между ног дочери вождя появляется темный предмет. Сотни раз принимала она роды. Сотни раз была на похоронах. Сама она рожала двадцать четыре раза. У нее было девять детей.
   При виде новой жизни она не испытала ни радости, ни сострадания. Она не испытала ровным счетом ничего. Подсела поближе к роженице и стала глядеть, как выходит новый односельчанин. Не надо ли ему помочь.
   Другая старуха придвинула большой глиняный таз с водой. С той мутной зеленой жидкостью, которая текла в соседней реке. Скорее обмыть новорожденного, привести в чувство молодую мать и - к своим. На площадь. Там вот-вот начнется самое интересное.
   15
   От горячей бычьей крови где-нибудь в России поднимался бы пар. Горячая кровь, холодный воздух. В тропиках если пар и поднимается, то над ядовитыми болотами. Да над действующими вулканами.
   Которых, к счастью, нет в окрестностях Губигу.
   Горячий воздух быстро донес аромат крови до чутких ноздрей второго быка.
   Ноги его уже тоже были спутаны. Стоял он так, что не мог видеть первого жертвоприношения. Бык пытался повернуть голову.
   Посмотреть, что происходит.
   Будь бык потолще, может, и преуспел бы. Но много ли преуспеешь, когда бока как стиральные доски? Погонщики легко удержали саблевидные рога.
   Едва под оглушительные вопли рухнуло обескровленным первое животное, Каплу всадил нож в шею второго. Площадь огласили новые приветствия народа фон. Как же не радоваться. Еще триста килограммов говядины.
   Да, мясо костлявое и жилистое, но предназначено оно не на антрекоты с бифштексами, а для двух огромных чанов, которые служили некогда белым людям непонятную службу, а после стали главной посудой деревни Губигу.
   Три дня вся деревня будет пожирать наваристую сытную похлебку. Четыреста граммов чистой говядины достанется каждому. Четыре раза в год люди из дагомейского буша едят мясное до отвала.
   Это случается в праздники Первого, Второго, Третьего и Четвертого урожаев.
   Причем Четвертый - главный праздник, потому что уборочная страда совпадает с началом охотничьего сезона. Малыши в стадах уже подросли, и животные возвращаются к обычной кочевой жизни.
   Вождь Нбаби слышал в разное время от редких белых гостей, что белые снимают в год всего два урожая, но едят мясо ежедневно. У этих белых все очень странно.
   Колдун скакал как обезумевший. Словно якутский шаман, наевшийся супа из мухоморов.
   - Бог Зеленой реки принял вторую жертву! - кричал Каплу.
   - Бог Зеленой реки принял вторую жертву! - вторил ему народ.
   Наконец Каплу исчерпал весь запас заклинаний - и больших, и средних, и маленьких. Наконец все боги были дважды измазаны кровью.
   - Солнечный бог принял вторую жертву! - с энтузиазмом скандировал народ фон заключительные слова обязательного текста.
   "Та-та-тата-там, тата-тата-та-там", - вновь загремели пять пар барабанщиков, стоя друг против друга.
   16
   "Та-та-тата-там, тата-тата-та-там", - вновь посыпались удары на бритую головку страдалицы Зуби. Понемногу к ней возвращалось сознание. Слух уже вернулся.
   Она слышала барабанную дробь и какието стонущие звуки. Будто кошка призывает самца.
   Зуби открыла глаза. Солнечный свет, проникший в хижину через откинутый полог входа, таял и обращался в полумрак под коническим потолком. Зуби перевела взгляд. Ее живот стал заметно меньше.
   Словно воздух выпустили.
   Она слабо пошевелила рукой, ногой.
   Поискала что-то глазами. Тело казалось чужим.
   - Слава Солнечному богу! - воскликнула одна из старух, вставая с колен.
   Только что она брызгала дочери вождя в лицо водой, чтобы быстрее привести в чувство.
   Другая женщина протянула крошечное черное тельце:
   - Вот твой сын. Он не такой черный, как наши дети. Значит, это ребенок когото из тех белых, что приезжали к нам девять лун назад.
   Пока белые не превращают черных в рабов или прислугу, черные против белых ничего не имеют. Повитуха просто констатировала, что сын Зуби имеет менее темную кожу, чем любой другой житель деревни. Из этого не следовало, лучше он или хуже других. Первобытные народы не знают ни национализма, ни расизма.
   Не было в словах старой негритянки и осуждения внебрачной связи. Первобытные люди не знают лицемерия, поэтому делают всегда то, что хочется. Если женщина хочет отдаться, она отдается. За последствия этого шага никому и в голову не придет ее осуждать.
   Зуби ощутила прикосновение теплого комочка к своей груди. Это плакал ее ребенок. Сын ее и прекрасного белого человека, который улетел на страшной железной птице.
   Сын, зачатый на хлопковом поле. Когда-нибудь железная птица вернет Зуби возлюбленного, и она с гордостью покажет ему их ребенка. У сына появится отец.
   "Он мой, мой", - с гордостью подумала молодая мать о сыне советского капитана.
   Старухи покинули пальмовый дом вождя и бросились на площадь. Во-первых, объявить Нбаби, что дочь родила светлого мальчика. Во-вторых, принять участие в торжествах.
   17
   Они успели. Над тушами быков работали два десятка человек. Над ними кружили тучи мух. Уже полыхали два костра.
   Специальная бригада вкатила на площадь праздничные чаны и сейчас пыталась установить их на огонь. Неудача следовала за неудачей. В толпе хохотали.
   Женщины, пригубив свежую кровь, носили от реки воду в глиняных сосудах. Они их ставили на бритые головы и перемещались бодрым шагом вопреки закону всемирного притяжения. Вода предназначалась для варки.