В руках Струг вздымал чугунную урну и готовился обрушить ее на обидчика.
Кофи схватил орущего бритоголового за ворот куртки и подставил под удар.
Страшный удар пришелся в бритую голову. Парень тут же перестал кричать, будто из розетки выдернули. Рухнул перед павильончиком с хот-догами. Струг бросился к нему, причитая:
— Нет-нет, я тебя не убил!.. Не умирай, не смей, слышишь?.. Сволочь, если ты подохнешь, меня ж на зону отправят!..
Кофи не смог отказать себе в удовольствии. Тем более что зрителей было пруд пруди. Он широко взмахнул ногой и нанес такой сокрушительный пендель, что Струг перелетел через поверженного товарища, стукнулся замусоренной головой о ступеньку павильончика и, раскинув ноги-руки, затих.
Собравшаяся толпа испустила восторженный вздох. Никто в Петербурге не любил бритоголовых. Но все их боялись.
В толпе виднелись счастливые лица двух милиционеров.
Они стали свидетелями захватывающего зрелища и радовались, что хоть у кого-то нашлась управа на бритоголовых.
«Это не то что пьяных работяг дубинками обхаживать», — с завистью думали стражи порядка.
Кофи поправил куртку. С сожалением посмотрел на распростертые тела. Он знал, что оба живы. Хотелось добить. Вождь тяжело вздохнул и зашагал прочь.
Зрители с благоговением расступились, пропуская черного героя. А он прыгнул в подошедший автобус. Отъезжая от остановки, Кофи видел, как два милиционера, небрежно помахивая дубинками, направляются к бритоголовым телам.
При виде сотрудников милиции Кофи едва не подавился слюной. Его взгляд превратился в кинжал. Кулаки сжались в гранит. Дыхание стало глубоким.
Как у африканской кобры перед нападением.
42
43
44
45
46
47
48
49
Кофи схватил орущего бритоголового за ворот куртки и подставил под удар.
Страшный удар пришелся в бритую голову. Парень тут же перестал кричать, будто из розетки выдернули. Рухнул перед павильончиком с хот-догами. Струг бросился к нему, причитая:
— Нет-нет, я тебя не убил!.. Не умирай, не смей, слышишь?.. Сволочь, если ты подохнешь, меня ж на зону отправят!..
Кофи не смог отказать себе в удовольствии. Тем более что зрителей было пруд пруди. Он широко взмахнул ногой и нанес такой сокрушительный пендель, что Струг перелетел через поверженного товарища, стукнулся замусоренной головой о ступеньку павильончика и, раскинув ноги-руки, затих.
Собравшаяся толпа испустила восторженный вздох. Никто в Петербурге не любил бритоголовых. Но все их боялись.
В толпе виднелись счастливые лица двух милиционеров.
Они стали свидетелями захватывающего зрелища и радовались, что хоть у кого-то нашлась управа на бритоголовых.
«Это не то что пьяных работяг дубинками обхаживать», — с завистью думали стражи порядка.
Кофи поправил куртку. С сожалением посмотрел на распростертые тела. Он знал, что оба живы. Хотелось добить. Вождь тяжело вздохнул и зашагал прочь.
Зрители с благоговением расступились, пропуская черного героя. А он прыгнул в подошедший автобус. Отъезжая от остановки, Кофи видел, как два милиционера, небрежно помахивая дубинками, направляются к бритоголовым телам.
При виде сотрудников милиции Кофи едва не подавился слюной. Его взгляд превратился в кинжал. Кулаки сжались в гранит. Дыхание стало глубоким.
Как у африканской кобры перед нападением.
42
Катя Кондратьева беззвучно плакала, сидя над ведром с картофельной шелухой. То, что в таких душевных муках приходится думать еще и о еде, казалось кощунством.
Она почувствовала, что не может больше оставаться одна в квартире. Вечером будет легче. Придут друзья отца, приятельницы матери.
— Какая ж это легкость! — вскричала Катя и зашлась в приступе плача.
Скрипя зубами от нетерпения, она коекак перемыла картошку, побросала в кастрюлю и залила холодной водой. Поставила в холодильник. Так делала мама, если картошку приходилось готовить не сразу после чистки.
Опять беззвучные сухие рыдания. Катя бросилась одеваться. Ее слегка подташнивало.
«Черт с ним, с токсикозом, лишь бы не выкидыш, — думала девушка, натягивая любимые оранжевые джинсы. — Вместо папы с мамой будет новый родной человечек… Господи, какая чушь болтается в голове!.. Сейчас главное — не сойти с ума. Или, наоборот, лучше спятить и радоваться жизни?»
Она сунула в карман свое оружие: газовый баллончик. В другом кармане нащупала записку, которую рано утром сунул ей следователь: адрес больницы, в морг которой должны были отвезти отца.
Зря она отпустила Борьку одного. Им поодиночке нельзя. Поодиночке невыносимо тяжело. Лишь друг в друге им осталось теперь искать поддержку и утешение. Так и будут до самой старости утешать друг друга.
Рассуждая таким сумбурным образом, Катя себе самой боялась признаться, что старость для них с братом может не наступить. Опасность не миновала. Они с Борькой — Кондратьевы. Кто и за что проклял их род — до сих пор неизвестно.
Она с трудом влезла в переполненный автобус. А он с трудом тронулся с места.
И повез Катю так медленно, что она уже начала бояться умереть не от руки неведомого чудовища, а от недостатка кислорода. Руками она защищала от случайных ударов живот, но грудь была беззащитна и стиснута со всех сторон.
Пассажиры кругом ссорились. Друг с другом, с водителем, с контролерами. Рядом с Катей ехала пожилая пара, и жена нудно выговаривала мужу, а тот в ответ неразборчиво бурчал. Дальше стояла молодая пара, и муж тихонько шипел на жену, что убьет, если еще раз увидит ее на улице с каким-то Иваном.
Катя вспомнила слова Кофи о том, что он никогда не видел такого количества ссор, как в России. Здесь ссора — способ существования. Здесь люди живут, непрерывно сражаясь.
От страшных мыслей, тесноты, духоты и раздраженных голосов Катю затошнило гораздо сильнее, чем недавно дома. Было бы еще легче, если бы сесть… Возможно, ей уступили бы место. Но она при всем желании не могла протиснуться к сиденьям.
В состоянии, близком к обморочному, Катя выбралась из ужасного транспортного средства. До морга оставались две остановки. Уж лучше пешком. На воздухе ей сразу стало легче.
Это облегчение не просто объяснить.
В центре Санкт-Петербурга воздух состоит в основном из выхлопных газов.
Она почувствовала, что не может больше оставаться одна в квартире. Вечером будет легче. Придут друзья отца, приятельницы матери.
— Какая ж это легкость! — вскричала Катя и зашлась в приступе плача.
Скрипя зубами от нетерпения, она коекак перемыла картошку, побросала в кастрюлю и залила холодной водой. Поставила в холодильник. Так делала мама, если картошку приходилось готовить не сразу после чистки.
Опять беззвучные сухие рыдания. Катя бросилась одеваться. Ее слегка подташнивало.
«Черт с ним, с токсикозом, лишь бы не выкидыш, — думала девушка, натягивая любимые оранжевые джинсы. — Вместо папы с мамой будет новый родной человечек… Господи, какая чушь болтается в голове!.. Сейчас главное — не сойти с ума. Или, наоборот, лучше спятить и радоваться жизни?»
Она сунула в карман свое оружие: газовый баллончик. В другом кармане нащупала записку, которую рано утром сунул ей следователь: адрес больницы, в морг которой должны были отвезти отца.
Зря она отпустила Борьку одного. Им поодиночке нельзя. Поодиночке невыносимо тяжело. Лишь друг в друге им осталось теперь искать поддержку и утешение. Так и будут до самой старости утешать друг друга.
Рассуждая таким сумбурным образом, Катя себе самой боялась признаться, что старость для них с братом может не наступить. Опасность не миновала. Они с Борькой — Кондратьевы. Кто и за что проклял их род — до сих пор неизвестно.
Она с трудом влезла в переполненный автобус. А он с трудом тронулся с места.
И повез Катю так медленно, что она уже начала бояться умереть не от руки неведомого чудовища, а от недостатка кислорода. Руками она защищала от случайных ударов живот, но грудь была беззащитна и стиснута со всех сторон.
Пассажиры кругом ссорились. Друг с другом, с водителем, с контролерами. Рядом с Катей ехала пожилая пара, и жена нудно выговаривала мужу, а тот в ответ неразборчиво бурчал. Дальше стояла молодая пара, и муж тихонько шипел на жену, что убьет, если еще раз увидит ее на улице с каким-то Иваном.
Катя вспомнила слова Кофи о том, что он никогда не видел такого количества ссор, как в России. Здесь ссора — способ существования. Здесь люди живут, непрерывно сражаясь.
От страшных мыслей, тесноты, духоты и раздраженных голосов Катю затошнило гораздо сильнее, чем недавно дома. Было бы еще легче, если бы сесть… Возможно, ей уступили бы место. Но она при всем желании не могла протиснуться к сиденьям.
В состоянии, близком к обморочному, Катя выбралась из ужасного транспортного средства. До морга оставались две остановки. Уж лучше пешком. На воздухе ей сразу стало легче.
Это облегчение не просто объяснить.
В центре Санкт-Петербурга воздух состоит в основном из выхлопных газов.
43
Кофи сидел за столиком и смотрел в мутное окно пивной. Он неплохо это придумал. В справочной городских моргов не задают лишних вопросов. Тамошние телефонистки только успевают пошевеливаться.
Петербург завален трупами. Бомжи, переодетые сотрудники МВД и ФСБ, представители казанской, тамбовской и воронежской группировок, одинокие пенсионеры, предприниматели, журналисты, префекты…
«Чебуреки не сравнить с хот-догами, даже французскими», — подумал Кофи и положил в рот полчебурека сразу. Он поднял стакан с фантой.
Сегодня, во вторник, шестнадцатого сентября, небо имело отвратительный мышиный цвет. Этот же оттенок приобрели асфальт и громады больничных корпусов за окном. Желтая, бодро пузырящаяся фанта как бы компенсировала отсутствие солнца.
Глаза вождя сузились. Он допил газировку и поставил стакан. Не отрываясь от окна, Кофи достал амулет. Проследил за человеком, входящим в здание напротив пивной. И поднес железную пластину к глазам. Ему показалось, что он видит струящуюся от черных знаков энергию. Ноздри устремились навстречу любимому аромату.
«Дагомея! — загрохотало в голове. — Мы делали все, что хотели! Нам все сходило с рук!» Вождь поднялся. Его распирал жизненный тонус. Он чувствовал себя могучим, как никогда.
Ни на кого не глядя, он выбрался из пивной. Люди невольно расступались, словно были свидетелями недавней расправы с бритоголовыми у павильончика близ общежития.
Большой бетонный козырек торчал над входом. Кофи оказался в больничном холле. По периметру стояли стулья и кушетки, на которых больные общались с заботливыми родственниками. Общение заключалось в основном в поедании принесенных из дома деликатесов. Человек пятьдесят больных на глазах у Кофи пожирали тушеных кур, картофельное пюре, котлеты, бананы, шоколад и бульоны.
Заботливые родственники с умилением за этим наблюдали.
Проходя через холл, Кофи понял, что чернокожие здесь были редкостью. Пятьдесят жующих и столько же умиленных лиц не сводили с него глаз. Он остановил женщину в белом халате и уточнил направление. Женщина продолжила свой путь в большом недоумении. «Негр ищет морг, — стучало у нее в голове. — Негр ищет морг…»
В регистратуре больничного морга на Кофи также посмотрели с интересом.
— Кондратьев Василий Константинович? — переспросила девица в окошке. — А кем он вам приходился?
— Отцом!
— Отцом? Вам?! — Девица протерла глаза и ущипнула себя за кончик носа. — Простите, но только что пришел гражданин, который тоже представился сыном покойного.
— Борис? — широко улыбнулся Кофи.
— Да-да, Борис Васильевич, — обрадовалась девица тому, что хоть что-то стыкуется.
— Это мой младший брат, — не переставая улыбаться, сказал Кофи. — Только у него мама белая, а моя мама черная.
Отцовская доблесть покойника Кондратьева привела девицу в такое замешательство, что с головы свалился белый колпак.
— Значит, у вас мамы разные… — тупо повторила девица и спохватилась: — Ой, да что же вы стоите, извините, там же ваш отец… брат… Вот, идите, молодой человек, в ту сторону по коридору, потом направо, первый поворот налево и до конца по переходу. Увидите там большую металлическую дверь.
Приближаясь к моргу, он лечувствовал резкий неприятный запах — все сильнее и сильнее. «Альдегид муравьиной кислоты, — определил будущий химик. — В водном растворе используется для консервации трупов… Этот водный раствор называется формалином». Одновременно с каждым шагом делалось прохладнее.
Показалась металлическая дверь. Запах стал еще сильнее. Кофи читал вывески на дверях: «Препараторская», «Анатомический театр», «Лаборатория»… Стало холодно.
Наконец он потянул нужную дверь.
Альдегид муравьиной кислоты взял за горло. Защипало в глазах. Перед Кофи тянулись неровные ряды столов-каталок, на которых лежали некто, укрытые белыми простынями.
Сквозь формалиновый туман пробивались люминесцентные лампы. Кофи поежился. Здесь было очень холодно. Уже мороз. Кофи решительно зашагал туда, где возле одной из каталок стояла пара.
Ладная женская фигурка в белом, туго затянутом халате. И плечистый рослый парень, который ужасно сутулился. Женщина что-то говорила, и мелодичный голосок ее гулко разносился под низкими сводами.
Вождь неслышно подошел и стал за ее спиной. Угол простыни был откинут.
Кофи увидел поросшую седыми волосами грудь полковника, его небритый подбородок, черное запекшееся отверстие на месте левого уха.
Голову покойного опоясывала синяя линия, оставленная патологоанатомом.
«Ему вскрывали череп, — догадался Кофи. — Делали трепанацию».
Он, видимо, слегка привык к резкому запаху формалина, потому что ощутил в воздухе куда более приятную примесь.
Покойники, несмотря ни на что, немного попахивали. Кофи наслаждался этим, будто уткнулся носом в букет роз.
— Я сейчас принесу все бланки и регистрационную карточку, — прощебетала молодая женщина. — А то пока все не оформим, человек считается живым!.. Сейчас будете забирать?
— Что забирать? — уныло спросил рослый, плечистый парень.
Он стоял с низко опущенной головой и невольно видел точеные полные ножки фельдшерицы. Чуть поднимая глаза, он видел торчащие из-под простыни мозолистые, натруженные ноги покойного. Они были синего цвета.
— Как что? — удивилась обладательница точеных ножек. — Да тело же!
— Забирать? — повторил парень замороженным, неживым голосом. — Не знаю. Ведь нужен гроб.
Вождь скрестил руки на груди и громко произнес:
— Я привез гроб, Борька!
Петербург завален трупами. Бомжи, переодетые сотрудники МВД и ФСБ, представители казанской, тамбовской и воронежской группировок, одинокие пенсионеры, предприниматели, журналисты, префекты…
«Чебуреки не сравнить с хот-догами, даже французскими», — подумал Кофи и положил в рот полчебурека сразу. Он поднял стакан с фантой.
Сегодня, во вторник, шестнадцатого сентября, небо имело отвратительный мышиный цвет. Этот же оттенок приобрели асфальт и громады больничных корпусов за окном. Желтая, бодро пузырящаяся фанта как бы компенсировала отсутствие солнца.
Глаза вождя сузились. Он допил газировку и поставил стакан. Не отрываясь от окна, Кофи достал амулет. Проследил за человеком, входящим в здание напротив пивной. И поднес железную пластину к глазам. Ему показалось, что он видит струящуюся от черных знаков энергию. Ноздри устремились навстречу любимому аромату.
«Дагомея! — загрохотало в голове. — Мы делали все, что хотели! Нам все сходило с рук!» Вождь поднялся. Его распирал жизненный тонус. Он чувствовал себя могучим, как никогда.
Ни на кого не глядя, он выбрался из пивной. Люди невольно расступались, словно были свидетелями недавней расправы с бритоголовыми у павильончика близ общежития.
Большой бетонный козырек торчал над входом. Кофи оказался в больничном холле. По периметру стояли стулья и кушетки, на которых больные общались с заботливыми родственниками. Общение заключалось в основном в поедании принесенных из дома деликатесов. Человек пятьдесят больных на глазах у Кофи пожирали тушеных кур, картофельное пюре, котлеты, бананы, шоколад и бульоны.
Заботливые родственники с умилением за этим наблюдали.
Проходя через холл, Кофи понял, что чернокожие здесь были редкостью. Пятьдесят жующих и столько же умиленных лиц не сводили с него глаз. Он остановил женщину в белом халате и уточнил направление. Женщина продолжила свой путь в большом недоумении. «Негр ищет морг, — стучало у нее в голове. — Негр ищет морг…»
В регистратуре больничного морга на Кофи также посмотрели с интересом.
— Кондратьев Василий Константинович? — переспросила девица в окошке. — А кем он вам приходился?
— Отцом!
— Отцом? Вам?! — Девица протерла глаза и ущипнула себя за кончик носа. — Простите, но только что пришел гражданин, который тоже представился сыном покойного.
— Борис? — широко улыбнулся Кофи.
— Да-да, Борис Васильевич, — обрадовалась девица тому, что хоть что-то стыкуется.
— Это мой младший брат, — не переставая улыбаться, сказал Кофи. — Только у него мама белая, а моя мама черная.
Отцовская доблесть покойника Кондратьева привела девицу в такое замешательство, что с головы свалился белый колпак.
— Значит, у вас мамы разные… — тупо повторила девица и спохватилась: — Ой, да что же вы стоите, извините, там же ваш отец… брат… Вот, идите, молодой человек, в ту сторону по коридору, потом направо, первый поворот налево и до конца по переходу. Увидите там большую металлическую дверь.
Приближаясь к моргу, он лечувствовал резкий неприятный запах — все сильнее и сильнее. «Альдегид муравьиной кислоты, — определил будущий химик. — В водном растворе используется для консервации трупов… Этот водный раствор называется формалином». Одновременно с каждым шагом делалось прохладнее.
Показалась металлическая дверь. Запах стал еще сильнее. Кофи читал вывески на дверях: «Препараторская», «Анатомический театр», «Лаборатория»… Стало холодно.
Наконец он потянул нужную дверь.
Альдегид муравьиной кислоты взял за горло. Защипало в глазах. Перед Кофи тянулись неровные ряды столов-каталок, на которых лежали некто, укрытые белыми простынями.
Сквозь формалиновый туман пробивались люминесцентные лампы. Кофи поежился. Здесь было очень холодно. Уже мороз. Кофи решительно зашагал туда, где возле одной из каталок стояла пара.
Ладная женская фигурка в белом, туго затянутом халате. И плечистый рослый парень, который ужасно сутулился. Женщина что-то говорила, и мелодичный голосок ее гулко разносился под низкими сводами.
Вождь неслышно подошел и стал за ее спиной. Угол простыни был откинут.
Кофи увидел поросшую седыми волосами грудь полковника, его небритый подбородок, черное запекшееся отверстие на месте левого уха.
Голову покойного опоясывала синяя линия, оставленная патологоанатомом.
«Ему вскрывали череп, — догадался Кофи. — Делали трепанацию».
Он, видимо, слегка привык к резкому запаху формалина, потому что ощутил в воздухе куда более приятную примесь.
Покойники, несмотря ни на что, немного попахивали. Кофи наслаждался этим, будто уткнулся носом в букет роз.
— Я сейчас принесу все бланки и регистрационную карточку, — прощебетала молодая женщина. — А то пока все не оформим, человек считается живым!.. Сейчас будете забирать?
— Что забирать? — уныло спросил рослый, плечистый парень.
Он стоял с низко опущенной головой и невольно видел точеные полные ножки фельдшерицы. Чуть поднимая глаза, он видел торчащие из-под простыни мозолистые, натруженные ноги покойного. Они были синего цвета.
— Как что? — удивилась обладательница точеных ножек. — Да тело же!
— Забирать? — повторил парень замороженным, неживым голосом. — Не знаю. Ведь нужен гроб.
Вождь скрестил руки на груди и громко произнес:
— Я привез гроб, Борька!
44
Катя проковыляла целую остановку, прежде чем пришла в себя после жуткого аттракциона, которым оказался маршрутный автобус. В обморок падать расхотелось. Но оставалась легкая тошнота.
«Лимон! — вдруг с вожделением подумала девушка. — Если съесть кислый, бодрящий и полный витаминов лимон, тошнота совершенно отступит».
Она еще только раздумывала на эту тему, а глаза уже искали подходящий магазинчик. Все горестные размышления, весь кошмар отступили под напором простого желания. «Лимон! — билась в голове одна-единственная мысль. — Лимона хочу!»
Благодаря реформам врагов российского народа искать лимоны не пришлось. Глаза сразу наткнулись на трех лоточников и два автомобильных прицепа с фруктами и овощами.
Катя выбрала здоровенный израильский лимонище и отошла в сторонку. Туда, где стояли автоматы с гамбургерами.
Посмотрела по сторонам. Никому не было до нее дела.
Она достала из оранжевых джинсов платочек, набрала побольше слюны — слюны беременным не занимать! — и плюнула. Как следует растерев слюни по кожуре, девушка впилась молодыми зубами в ярко-желтый плод.
Ни разу не поморщившись, Катя Кондратьева съела здоровенный израильский лимонище целиком. Тошнота исчезла.
Девушка продолжила путь.
Лицо ее делалось все мрачнее. Тошнота ушла, лимон съеден. Наваливалось беспощадное настоящее. "Не следовало отпускать Борьку одного, — снова думала она. — Нам с братом нельзя расставаться.
Мы теперь всегда будем вместе… Мы выживем и сохраним память о родных в наших детях…"
Катя ускорила шаги. Влетела в вестибюль. В этой больнице она ни разу не была, но картину обнаружила привычную. На стульях и кушетках, расставленных вдоль стен, сидели десятки больных и чавкали. На них с восторгом смотрели заботливые родственники.
Ее охватила зависть к этим благополучным людям, которые имеют возможность видеть живыми своих близких, а не их обезображенные тела.
Она не могла на это смотреть и бросилась по одному из коридоров. А он вскоре разветвился на два. Катя застыла в нерешительности. На нее мчался бородатый врач в распахнутом халате.
— Скажите пожалуйста, — обратилась к нему Катя, — где находится…
Хирург не дослушал и не приостановился.
— Потом, потом, — пробормотал он и растворился в светлых коридорных далях.
Несколько мгновений Катя переминалась с ноги на ногу. Никого вокруг не было. Катя обернулась на тяжелые шаги.
О, она молниеносно поставила диагноз: слоновость!
Женщина лет пятидесяти вперевалку направлялась к лестнице. Из-под больничного фланелевого халата торчали ноги, покрытые чудовищными наростами с глубокими бороздами между ними. Так выглядят ноги слона. Вот к чему приводит застой лимфы под кожей.
Тут нужно было еще разобраться, кто кого несет: женщина — слоновьи ноги или ноги больную хозяйку. У себя в клинике Катя наблюдала больных слоновостью ежедневно. Их лечат в кожно-венерических отделениях.
Катя догнала женщину и тронула за рукав халата:
— Простите, вы не знаете случайно, где здесь морг?
Слоновая женщина глянула на нее, как на сатану.
— Нет! — вскричала она. — Не хочу в морг! Мне не нужно в морг!..
С неожиданной для больной таким недугом прытью женщина вцепилась в перила лестницы. Задрожали ступени.
Катя пожала плечами и стала поджидать еще кого-нибудь.
«Лимон! — вдруг с вожделением подумала девушка. — Если съесть кислый, бодрящий и полный витаминов лимон, тошнота совершенно отступит».
Она еще только раздумывала на эту тему, а глаза уже искали подходящий магазинчик. Все горестные размышления, весь кошмар отступили под напором простого желания. «Лимон! — билась в голове одна-единственная мысль. — Лимона хочу!»
Благодаря реформам врагов российского народа искать лимоны не пришлось. Глаза сразу наткнулись на трех лоточников и два автомобильных прицепа с фруктами и овощами.
Катя выбрала здоровенный израильский лимонище и отошла в сторонку. Туда, где стояли автоматы с гамбургерами.
Посмотрела по сторонам. Никому не было до нее дела.
Она достала из оранжевых джинсов платочек, набрала побольше слюны — слюны беременным не занимать! — и плюнула. Как следует растерев слюни по кожуре, девушка впилась молодыми зубами в ярко-желтый плод.
Ни разу не поморщившись, Катя Кондратьева съела здоровенный израильский лимонище целиком. Тошнота исчезла.
Девушка продолжила путь.
Лицо ее делалось все мрачнее. Тошнота ушла, лимон съеден. Наваливалось беспощадное настоящее. "Не следовало отпускать Борьку одного, — снова думала она. — Нам с братом нельзя расставаться.
Мы теперь всегда будем вместе… Мы выживем и сохраним память о родных в наших детях…"
Катя ускорила шаги. Влетела в вестибюль. В этой больнице она ни разу не была, но картину обнаружила привычную. На стульях и кушетках, расставленных вдоль стен, сидели десятки больных и чавкали. На них с восторгом смотрели заботливые родственники.
Ее охватила зависть к этим благополучным людям, которые имеют возможность видеть живыми своих близких, а не их обезображенные тела.
Она не могла на это смотреть и бросилась по одному из коридоров. А он вскоре разветвился на два. Катя застыла в нерешительности. На нее мчался бородатый врач в распахнутом халате.
— Скажите пожалуйста, — обратилась к нему Катя, — где находится…
Хирург не дослушал и не приостановился.
— Потом, потом, — пробормотал он и растворился в светлых коридорных далях.
Несколько мгновений Катя переминалась с ноги на ногу. Никого вокруг не было. Катя обернулась на тяжелые шаги.
О, она молниеносно поставила диагноз: слоновость!
Женщина лет пятидесяти вперевалку направлялась к лестнице. Из-под больничного фланелевого халата торчали ноги, покрытые чудовищными наростами с глубокими бороздами между ними. Так выглядят ноги слона. Вот к чему приводит застой лимфы под кожей.
Тут нужно было еще разобраться, кто кого несет: женщина — слоновьи ноги или ноги больную хозяйку. У себя в клинике Катя наблюдала больных слоновостью ежедневно. Их лечат в кожно-венерических отделениях.
Катя догнала женщину и тронула за рукав халата:
— Простите, вы не знаете случайно, где здесь морг?
Слоновая женщина глянула на нее, как на сатану.
— Нет! — вскричала она. — Не хочу в морг! Мне не нужно в морг!..
С неожиданной для больной таким недугом прытью женщина вцепилась в перила лестницы. Задрожали ступени.
Катя пожала плечами и стала поджидать еще кого-нибудь.
45
Кофи не видел Бориса несколько дней.
Тот изменился так, что едва напоминал себя прежнего. Здесь, над трупом отца, это было особенно заметно.
Глаза, лукавые Борькины глаза, потухли и ввалились в черные воронки глазниц. Летний загар словно испарился: лицо Бориса было бледно-желтым.
Руки бессильно свисали вдоль туловища. Спина горбилась. Ноги дрожали.
Фельдшерица, едва удержавшая крик при появлении за ее спиной Кофи, ушла за необходимыми бумагами.
Кофи со скорбным видом пожал вялую ладонь друга, приобнял его и проникновенно сказал:
— Прими мои соболезнования, Борь.
На глаза Бориса навернулись слезы.
— Спасибо, — прошептал он. — Хоть ты рядом.
В следующее мгновение голова Бориса торчала из страшного замка, который образовали крепкие черные руки. Борис захрипел.
Он не был готов ни к нападению, ни к сопротивлению. Поэтому в первый миг сработал голый инстинкт. Обеими пятернями он впился Кофи в уши. Крепкие короткие мужские ногти вонзились в черную кожу.
Кофи взвыл от боли. Борис рвал в клочья его ушные раковины. Кофп освободил левую руку, стал разжимать пальцы «друга» у себя на ухе.
Едва ощутив, что страшный замок ослаб, Борис дернулся так, что вождь его не удержал. Кофи лишь врезался бедром в каталку. Покойный полковник Кондратьев рухнул на плиточный пол морга.
А его сын в то же мгновение попытался дотянуться ногой до паха «друга» Кофи. Инстинкт сделал свое дело, спас положение и уступил место интеллекту.
Борис понял: вот истребитель его семьи!
Кофи помогла дьявольская реакция.
Он перехватил рукой кроссовок Бориса и дернул вверх. Кондратьев не удержал равновесия, взмахнул руками и полетел спиной на другую каталку.
Каталка отъехала, стукнулась о соседнюю каталку, та докатилась до следующей, и весь ряд с металлическим лязгом тронулся ко входной двери, как железнодорожный состав.
Лишившись последней опоры, Борис оказался на очень твердом полу. На него несся Кофи Догме с табуреткой в руке.
Как всякий питерский мальчишка, Борис некогда прозанимался полгода в секции карате и три месяца — в кружке кикбоксинга.
Он дождался, когда Кофи взмахнет табуреткой, и перекатился через левое плечо. Тут же раздался удар. Кофи с такой силой обрушил табуретку на плиточный пол, что от табуретки отлетело сиденье, а в полу треснула плитка.
Борис уже был на ногах. «Я тебе за всех отомщу! — пульсировала в висках кровь. — Я с тобой за всех поквитаюсь, черная собака!»
Табуретка и без сиденья оставалась грозным оружием. Борис прыгнул и вцепился в нее обеими руками. Дернул изо всех сил на себя.
Кофи вытянулся, стараясь не отдать табуретку. Открылся от паха до диафрагмы. Вождь любил драться, но не умел.
Поэтому на этот раз ступня Бориса въехала ему между ног.
— У-ух-х-х! — выдохнул Кофи и согнулся.
Он еще продолжал удерживать табуретку и был в такой позе чрезвычайно удобен для битья. Та же кроссовка без промедления коснулась подбородка.
Кофи выпустил табуретку и зашатался, не зная, куда упасть: вперед или назад.
Чтобы он не сомневался, Борис опустил остаток табуретки прямо ему на хребет. Табуретка рассыпалась вдребезги.
Кофи упал на колени.
Прижал разбитое лицо к груди. Черный нос уткнулся в карман. В ноздри вполз запах тлена, который мало отличался от благоухания сотен покойников.
Вождю некогда было рассуждать о том, каким образом запах пробивался сквозь вонь формалина. Подтянув голову к паху, он кувыркнулся вперед.
Борис рассек ножкой табуретки мутный воздух, но противника на этом месте уже не было. Кофи вскочил на ноги и бросился улепетывать между каталок к дальней стене помещения.
Борис с ножкой — за ним. Кофи стал петлять между каталок, отталкивая их Борису под ноги. Борис продирался за убийцей, распихивая каталки в стороны. Взмахивая холодными руками, валились на пол голые покойники.
— Стой, сука, не уйдешь! — хрипел Борис. — С живого шкуру сдеру…
Во время погони что-то звякнуло под ногами. У Бориса блеснули глаза. Он отбросил дурацкую деревянную ножку и поднял тяжелый металлический совок для мусора, внутренностей или угля.
Кофи уходил в полном молчании. Вдруг он зацепил ногой колесо каталки. Та вместе с мертвецом повалилась в одну сторону, а Кофи Догме — в другую.
Вождь оказался на полу. Затылком вверх.
Через мгновение железный совок рассек кожу на затылке. В сознании заклубился багровый взрыв. Как кровь из вены в шприце.
Борис гасил черного друга совком по голове. Второй раз! Третий раз! Кофи не подавал признаков жизни. По ковру из мелких черных кудряшек текли ручейки крови. В морге стоял мороз, но по лицу Бориса струился пот. От его неподвижного черного друга поднимался пар.
Готов? Не готов? Борис впервые убивал человека. Он попробовал нащупать пульс. Тщетно. Собственные пальцы дрожали так, что биения чужой крови было не разобрать.
«Придется послушать сердце», — подумал младший Кондратьев. Он стал переворачивать тело иностранного студента на спину.
Перевернул. Приложил голову к груди и стал искать сердцебиение. Мешали удары крови в собственных висках. Ах, вот что-то похожее на работу предсердий с желудочками…
«Неужели еще жив? — подумал Борис. — Ничего, это ненадолго…» В ту же секунду черные пальцы сомкнулись на шее Бориса Кондратьева, а белые зубы впились в маняще-близкое его ухо. Лицо Бориса перекосили боль и мистический ужас. Он взмахнул совком еще несколько раз. Удары выходили слабые, неубедительные,
И тогда Борис Кондратьев понял главный секрет. Кофи Догме — оборотень. Его нельзя убить. Ему нельзя сопротивляться.
Он все равно победит.
Боря понял главное. Поэтому силы стремительно покидали его… В гаснущем сознании закувыркались кадры чемпионата мира по боксу, на которых знаменитый Майк Тайсон отгрызал одно за другим уши своего противника.
Тот изменился так, что едва напоминал себя прежнего. Здесь, над трупом отца, это было особенно заметно.
Глаза, лукавые Борькины глаза, потухли и ввалились в черные воронки глазниц. Летний загар словно испарился: лицо Бориса было бледно-желтым.
Руки бессильно свисали вдоль туловища. Спина горбилась. Ноги дрожали.
Фельдшерица, едва удержавшая крик при появлении за ее спиной Кофи, ушла за необходимыми бумагами.
Кофи со скорбным видом пожал вялую ладонь друга, приобнял его и проникновенно сказал:
— Прими мои соболезнования, Борь.
На глаза Бориса навернулись слезы.
— Спасибо, — прошептал он. — Хоть ты рядом.
В следующее мгновение голова Бориса торчала из страшного замка, который образовали крепкие черные руки. Борис захрипел.
Он не был готов ни к нападению, ни к сопротивлению. Поэтому в первый миг сработал голый инстинкт. Обеими пятернями он впился Кофи в уши. Крепкие короткие мужские ногти вонзились в черную кожу.
Кофи взвыл от боли. Борис рвал в клочья его ушные раковины. Кофп освободил левую руку, стал разжимать пальцы «друга» у себя на ухе.
Едва ощутив, что страшный замок ослаб, Борис дернулся так, что вождь его не удержал. Кофи лишь врезался бедром в каталку. Покойный полковник Кондратьев рухнул на плиточный пол морга.
А его сын в то же мгновение попытался дотянуться ногой до паха «друга» Кофи. Инстинкт сделал свое дело, спас положение и уступил место интеллекту.
Борис понял: вот истребитель его семьи!
Кофи помогла дьявольская реакция.
Он перехватил рукой кроссовок Бориса и дернул вверх. Кондратьев не удержал равновесия, взмахнул руками и полетел спиной на другую каталку.
Каталка отъехала, стукнулась о соседнюю каталку, та докатилась до следующей, и весь ряд с металлическим лязгом тронулся ко входной двери, как железнодорожный состав.
Лишившись последней опоры, Борис оказался на очень твердом полу. На него несся Кофи Догме с табуреткой в руке.
Как всякий питерский мальчишка, Борис некогда прозанимался полгода в секции карате и три месяца — в кружке кикбоксинга.
Он дождался, когда Кофи взмахнет табуреткой, и перекатился через левое плечо. Тут же раздался удар. Кофи с такой силой обрушил табуретку на плиточный пол, что от табуретки отлетело сиденье, а в полу треснула плитка.
Борис уже был на ногах. «Я тебе за всех отомщу! — пульсировала в висках кровь. — Я с тобой за всех поквитаюсь, черная собака!»
Табуретка и без сиденья оставалась грозным оружием. Борис прыгнул и вцепился в нее обеими руками. Дернул изо всех сил на себя.
Кофи вытянулся, стараясь не отдать табуретку. Открылся от паха до диафрагмы. Вождь любил драться, но не умел.
Поэтому на этот раз ступня Бориса въехала ему между ног.
— У-ух-х-х! — выдохнул Кофи и согнулся.
Он еще продолжал удерживать табуретку и был в такой позе чрезвычайно удобен для битья. Та же кроссовка без промедления коснулась подбородка.
Кофи выпустил табуретку и зашатался, не зная, куда упасть: вперед или назад.
Чтобы он не сомневался, Борис опустил остаток табуретки прямо ему на хребет. Табуретка рассыпалась вдребезги.
Кофи упал на колени.
Прижал разбитое лицо к груди. Черный нос уткнулся в карман. В ноздри вполз запах тлена, который мало отличался от благоухания сотен покойников.
Вождю некогда было рассуждать о том, каким образом запах пробивался сквозь вонь формалина. Подтянув голову к паху, он кувыркнулся вперед.
Борис рассек ножкой табуретки мутный воздух, но противника на этом месте уже не было. Кофи вскочил на ноги и бросился улепетывать между каталок к дальней стене помещения.
Борис с ножкой — за ним. Кофи стал петлять между каталок, отталкивая их Борису под ноги. Борис продирался за убийцей, распихивая каталки в стороны. Взмахивая холодными руками, валились на пол голые покойники.
— Стой, сука, не уйдешь! — хрипел Борис. — С живого шкуру сдеру…
Во время погони что-то звякнуло под ногами. У Бориса блеснули глаза. Он отбросил дурацкую деревянную ножку и поднял тяжелый металлический совок для мусора, внутренностей или угля.
Кофи уходил в полном молчании. Вдруг он зацепил ногой колесо каталки. Та вместе с мертвецом повалилась в одну сторону, а Кофи Догме — в другую.
Вождь оказался на полу. Затылком вверх.
Через мгновение железный совок рассек кожу на затылке. В сознании заклубился багровый взрыв. Как кровь из вены в шприце.
Борис гасил черного друга совком по голове. Второй раз! Третий раз! Кофи не подавал признаков жизни. По ковру из мелких черных кудряшек текли ручейки крови. В морге стоял мороз, но по лицу Бориса струился пот. От его неподвижного черного друга поднимался пар.
Готов? Не готов? Борис впервые убивал человека. Он попробовал нащупать пульс. Тщетно. Собственные пальцы дрожали так, что биения чужой крови было не разобрать.
«Придется послушать сердце», — подумал младший Кондратьев. Он стал переворачивать тело иностранного студента на спину.
Перевернул. Приложил голову к груди и стал искать сердцебиение. Мешали удары крови в собственных висках. Ах, вот что-то похожее на работу предсердий с желудочками…
«Неужели еще жив? — подумал Борис. — Ничего, это ненадолго…» В ту же секунду черные пальцы сомкнулись на шее Бориса Кондратьева, а белые зубы впились в маняще-близкое его ухо. Лицо Бориса перекосили боль и мистический ужас. Он взмахнул совком еще несколько раз. Удары выходили слабые, неубедительные,
И тогда Борис Кондратьев понял главный секрет. Кофи Догме — оборотень. Его нельзя убить. Ему нельзя сопротивляться.
Он все равно победит.
Боря понял главное. Поэтому силы стремительно покидали его… В гаснущем сознании закувыркались кадры чемпионата мира по боксу, на которых знаменитый Майк Тайсон отгрызал одно за другим уши своего противника.
46
Прошло немало времени, прежде чем Катя добралась наконец до регистратуры больничного морга.
— Вы кого забирать приехали? — строго спросила девица в окошке.
На самом деле она была улыбчивым и даже смешливым созданием, но в морге при посетителях улыбаться не принято.
Сотрудники хохочут, лишь оставаясь с покойниками наедине.
— Я, собственно, еще не забирать, — пояснила Катя. — Тут брат мой на опознании.
— Вы кто? — еще строже спросила девица.
— Кондратьева Екатерина Васильевна, — тяжко вздохнула Катя.
— Там сейчас оба ваших брата.
Девица в белом колпаке смотрела с нескрываемым любопытством. Она не привыкла, чтобы братья и сестры появлялись настолько неорганизованно. То один придет. То другой. То третья…
— Как оба? — равнодушно спросила Катя.
— Ну вот так, оба. Сперва Борис Васильевич прошел, а затем негр.
— Кто?! — тихо переспросила Катя.
— Кто-кто! Негр! Брат ваш от черной матери… Постойте, девушка… Что с вами?..
Девица в белом колпаке выскочила изза стола и бросилась огибать шкаф, чтобы в коридоре успеть подхватить посетительницу.
Но не тут-то было. Посетительница грохнулась в обморок прямо перед окошечком регистратуры. Раскинулись ноги в оранжевых джинсах.
— Вы кого забирать приехали? — строго спросила девица в окошке.
На самом деле она была улыбчивым и даже смешливым созданием, но в морге при посетителях улыбаться не принято.
Сотрудники хохочут, лишь оставаясь с покойниками наедине.
— Я, собственно, еще не забирать, — пояснила Катя. — Тут брат мой на опознании.
— Вы кто? — еще строже спросила девица.
— Кондратьева Екатерина Васильевна, — тяжко вздохнула Катя.
— Там сейчас оба ваших брата.
Девица в белом колпаке смотрела с нескрываемым любопытством. Она не привыкла, чтобы братья и сестры появлялись настолько неорганизованно. То один придет. То другой. То третья…
— Как оба? — равнодушно спросила Катя.
— Ну вот так, оба. Сперва Борис Васильевич прошел, а затем негр.
— Кто?! — тихо переспросила Катя.
— Кто-кто! Негр! Брат ваш от черной матери… Постойте, девушка… Что с вами?..
Девица в белом колпаке выскочила изза стола и бросилась огибать шкаф, чтобы в коридоре успеть подхватить посетительницу.
Но не тут-то было. Посетительница грохнулась в обморок прямо перед окошечком регистратуры. Раскинулись ноги в оранжевых джинсах.
47
Подбежав к раковине, вождь сполоснул оба Борькины уха и спрятал, как всегда, за пазуху. Тут он представил себя со стороны. Ну и видок. Похлеще вчерашнего.
Кофи сунул голову под кран. Стал смывать кровь. Осмотрел себя еще раз.
Очистил от крови часы «Роллекс». И речи не было, чтобы в такой одежде выйти из больницы. Кофи метнулся к двери и выглянул в коридор.
Слава Солнечному богу, в эти минуты ни одного нового покойника в морг не поступило. Кофи уже малость подустал.
Он осторожно пересек коридор и толкнул дверь кабинета с табличкой «Патологоанатом».
На каталке красовался такой натюрморт, что вождя неминуемо одолела бы страшная рвота. Если бы он не успел понюхать амулет. Стараясь не смотреть на распотрошенный труп, Кофи распахнул дверь шкафа.
Там висел мужской костюм, на полке лежала широкополая шляпа, а внизу стоял пузатый портфель. Вождь сорвал с себя куртку, джинсы и любимую клетчатую рубашку. Достал из карманов сигареты, деньги, паспорт, ключ от комнаты и черную полосатую пластину.
Видимо, неведомый патологоанатом приезжал на работу в одном костюме, а работал — в другом. «Логично, — думал Кофи Догме, стремительно облачаясь в чужие сорочку, галстук, брюки, пиджак и куртку. — Не ездить же домой с трупным ядом на одежде. Домашним достаточно трупного запаха…»
Он хотел было заменить и кроссовки на туфли, но размер у врача оказался маловат. Все-таки народ фон один из десяти самых крупных в Африке.
Кофи осмотрел себя в зеркале на дверце шкафа и остался доволен. Из зеркала смотрел респектабельный молодой человек. Поколебавшись, он дополнил наряд широкополой шляпой.
В фетровых шляпах и костюмах с галстуками ходят очень многие чернокожие.
Кофи сунул голову под кран. Стал смывать кровь. Осмотрел себя еще раз.
Очистил от крови часы «Роллекс». И речи не было, чтобы в такой одежде выйти из больницы. Кофи метнулся к двери и выглянул в коридор.
Слава Солнечному богу, в эти минуты ни одного нового покойника в морг не поступило. Кофи уже малость подустал.
Он осторожно пересек коридор и толкнул дверь кабинета с табличкой «Патологоанатом».
На каталке красовался такой натюрморт, что вождя неминуемо одолела бы страшная рвота. Если бы он не успел понюхать амулет. Стараясь не смотреть на распотрошенный труп, Кофи распахнул дверь шкафа.
Там висел мужской костюм, на полке лежала широкополая шляпа, а внизу стоял пузатый портфель. Вождь сорвал с себя куртку, джинсы и любимую клетчатую рубашку. Достал из карманов сигареты, деньги, паспорт, ключ от комнаты и черную полосатую пластину.
Видимо, неведомый патологоанатом приезжал на работу в одном костюме, а работал — в другом. «Логично, — думал Кофи Догме, стремительно облачаясь в чужие сорочку, галстук, брюки, пиджак и куртку. — Не ездить же домой с трупным ядом на одежде. Домашним достаточно трупного запаха…»
Он хотел было заменить и кроссовки на туфли, но размер у врача оказался маловат. Все-таки народ фон один из десяти самых крупных в Африке.
Кофи осмотрел себя в зеркале на дверце шкафа и остался доволен. Из зеркала смотрел респектабельный молодой человек. Поколебавшись, он дополнил наряд широкополой шляпой.
В фетровых шляпах и костюмах с галстуками ходят очень многие чернокожие.
48
Посетительница в оранжевых джинсах вела себя странно. Медсестра подносила к ее носу ватку, смоченную пятипроцентной аммиачной водой. Рыжая молодая женщина в обмороке делала глубокий вдох, другой и открывала глаза.
Постепенно взгляд ее становился осмысленным. И вот тут-то она сбивчиво восклицала:
— Нет, не хочу, оставьте…
— Что «не хочу»? — раздражалась сестра. — Не хотите в сознание приходить?!
Ну это уж, знаете ли, слишком!
Девице неудобно было сидеть на полу рядом с посетительницей. Она не отправлялась за подмогой, потому что все надеялась, что слабонервная дамочка наконец пойдет по своим делам. Или выйдут из морга ее братья и хотя бы переложат сестру на диван.
Наконец, подняв в очередной раз свалившийся колпак, девица разозлилась настолько, что сунула аммиачную вату прямо в ноздри слабонервной.
Только эта крайняя мера заставила Катю неохотно подняться с пола.
— Зря вы меня разбудили, — меланхолично сказала она. — Я так хорошо спала.
Впервые за последние дни.
Девица в колпаке посмотрела на Кондратьеву с испугом. «Наверно, очень отца любила, — подумала девица. — Вот теперь и заговаривается…»
— Вы хотели в морг спуститься, — напомнила медсестра. — Пожалуйста, пройдите вот сюда по коридору, сверните направо, потом первый поворот налевр и в конце перехода упретесь в металлическую дверь.
— Спасибо, — все так же меланхолично произнесла Катя.
И отправилась прямо, направо, налево и по переходу. Девица в падающем колпаке подозрительно проводила ее статную фигуру. «Может, беременная?» — подумала регистрационная сестра, и ее мысли приняли привычный оборот. Страстно хотелось замуж. Если повезет, можно будет не работать.
Постепенно взгляд ее становился осмысленным. И вот тут-то она сбивчиво восклицала:
— Нет, не хочу, оставьте…
— Что «не хочу»? — раздражалась сестра. — Не хотите в сознание приходить?!
Ну это уж, знаете ли, слишком!
Девице неудобно было сидеть на полу рядом с посетительницей. Она не отправлялась за подмогой, потому что все надеялась, что слабонервная дамочка наконец пойдет по своим делам. Или выйдут из морга ее братья и хотя бы переложат сестру на диван.
Наконец, подняв в очередной раз свалившийся колпак, девица разозлилась настолько, что сунула аммиачную вату прямо в ноздри слабонервной.
Только эта крайняя мера заставила Катю неохотно подняться с пола.
— Зря вы меня разбудили, — меланхолично сказала она. — Я так хорошо спала.
Впервые за последние дни.
Девица в колпаке посмотрела на Кондратьеву с испугом. «Наверно, очень отца любила, — подумала девица. — Вот теперь и заговаривается…»
— Вы хотели в морг спуститься, — напомнила медсестра. — Пожалуйста, пройдите вот сюда по коридору, сверните направо, потом первый поворот налевр и в конце перехода упретесь в металлическую дверь.
— Спасибо, — все так же меланхолично произнесла Катя.
И отправилась прямо, направо, налево и по переходу. Девица в падающем колпаке подозрительно проводила ее статную фигуру. «Может, беременная?» — подумала регистрационная сестра, и ее мысли приняли привычный оборот. Страстно хотелось замуж. Если повезет, можно будет не работать.
49
Кофи вытряхнул из чужого портфеля патологоанатома все содержимое, а взамен сунул туда свою окровавленную одежду. Он уже собрался покинуть кабинет со свежепрепарированным трупом и успел приоткрыть дверь, когда услышал на лестнице чьи-то шаги. Молодой вождь застыл, вглядываясь в узенькую щелку.
Мимо него по коридору прошла Катя Кондратьева. Он не видел ее всего лишь одни сутки, но она изменилась до неузнаваемости. Впалые щеки, лицо землистого оттенка…
Она шла медленно, как замороженная.
Кофи покрылся жарким потом, хотя в кабинете было едва выше нуля градусов. Он услышал, как Катя открывает дверь морга. «Ну что ж, — сказал вождь сам себе. — Значит, Солнечному богу угодно, чтобы все завершилось».
Он заозирался в поисках чего-нибудь подходящего и вдруг увидел на крюке огнетушитель. Сорвал его правой рукой, левой подхватил чужой портфель. Бросил взгляд на часы «Роллекс». Обеденное время — вот почему здесь так безлюдно.
Мимо него по коридору прошла Катя Кондратьева. Он не видел ее всего лишь одни сутки, но она изменилась до неузнаваемости. Впалые щеки, лицо землистого оттенка…
Она шла медленно, как замороженная.
Кофи покрылся жарким потом, хотя в кабинете было едва выше нуля градусов. Он услышал, как Катя открывает дверь морга. «Ну что ж, — сказал вождь сам себе. — Значит, Солнечному богу угодно, чтобы все завершилось».
Он заозирался в поисках чего-нибудь подходящего и вдруг увидел на крюке огнетушитель. Сорвал его правой рукой, левой подхватил чужой портфель. Бросил взгляд на часы «Роллекс». Обеденное время — вот почему здесь так безлюдно.