Гинеколог отважился протестовать:
— А что? Я прекрасно помню, ты еще на третьем курсе рассказывала, какой у тебя дед замечательный! Фронтовик, заслуженный колхозник, ветеран КПСС…
Сколько ему, ты говоришь?
— Семьдесят пять.
— Ну вот. Видишь? Это уже старость, куда ни кинь. Решил не быть никому обузой. Избрал достойный мужчины уход из жизни. Не на деревенской перине скончался в страшных мучениях, а ушел как воин. Как защитник отечества и ветеран колхозного строительства. Может, и бабка так? Только она какой-то свой, чисто женский путь избрала, а?
Катя всмотрелась в похожее на писателя Гоголя лицо.
— Боже, какой идиот! — сказала она. — Ты мне, знаешь, о чем напомнил? Об одном дикарском обычае. У меня друг есть.
Мулат, из Африки. Он рассказывал: в его племени еще лет пятнадцать назад существовал один обычай. Если жена заявляла, что муж из-за старости не выполняет супружеских обязанностей, племя устраивало праздник. Били барабаны, все плясали, пели и пили вино. А старик должен был на центральной площади совершить ритуальное самоубийство. Броситься на торчащее из земли копье.
Гинеколог не только внешне походил на Гоголя, но и, очевидно, душой. Коля Одинцов с детства был очень впечатлительный. От услышанного его передернуло. Одно дело Лаура и Поль Лафарги, которые цивилизованно, по обоюдному согласию, приняли яд. Другое дело — первобытная африканская жестокость. Он уже не казался себе суперменом.
— Катька! — вскричал Одинцов. — Уж не от своего ли черного друга ты залетела?
Одинцов был совершенно прав, поэтому в гинекологическом кабинете прогремела звучная оплеуха. Удар был такой силы, что молодой специалист Одинцов не удержался на ногах. Он шмякнулся на стоящий позади стул. Схватился за щеку.
— Сволочь! Расист! — в бешенстве завопила Катя Кондратьева. — Вот рожу!
Рожу ребенка всем вам на зло!
Она резко повернулась и устремилась к выходу. Ногой распахнула дверь в коридор.
Оттуда раздались сдавленный крик и стук упавшего тела. У гинеколога Одинцова округлились глаза. За дверью Катя обнаружила длинноногую крашеную блондинку. Девица медленно поднималась с пола, держась за голову. И одновременно — за правую ягодицу.
— Катерина, — раздался из кабинета стон Одинцова. — Что ты вытворяешь?..
— А пускай не подслушивает, тварь невоспитанная! — рявкнула Катя Кондратьева и ринулась к лестнице.
9
10
11
— А что? Я прекрасно помню, ты еще на третьем курсе рассказывала, какой у тебя дед замечательный! Фронтовик, заслуженный колхозник, ветеран КПСС…
Сколько ему, ты говоришь?
— Семьдесят пять.
— Ну вот. Видишь? Это уже старость, куда ни кинь. Решил не быть никому обузой. Избрал достойный мужчины уход из жизни. Не на деревенской перине скончался в страшных мучениях, а ушел как воин. Как защитник отечества и ветеран колхозного строительства. Может, и бабка так? Только она какой-то свой, чисто женский путь избрала, а?
Катя всмотрелась в похожее на писателя Гоголя лицо.
— Боже, какой идиот! — сказала она. — Ты мне, знаешь, о чем напомнил? Об одном дикарском обычае. У меня друг есть.
Мулат, из Африки. Он рассказывал: в его племени еще лет пятнадцать назад существовал один обычай. Если жена заявляла, что муж из-за старости не выполняет супружеских обязанностей, племя устраивало праздник. Били барабаны, все плясали, пели и пили вино. А старик должен был на центральной площади совершить ритуальное самоубийство. Броситься на торчащее из земли копье.
Гинеколог не только внешне походил на Гоголя, но и, очевидно, душой. Коля Одинцов с детства был очень впечатлительный. От услышанного его передернуло. Одно дело Лаура и Поль Лафарги, которые цивилизованно, по обоюдному согласию, приняли яд. Другое дело — первобытная африканская жестокость. Он уже не казался себе суперменом.
— Катька! — вскричал Одинцов. — Уж не от своего ли черного друга ты залетела?
Одинцов был совершенно прав, поэтому в гинекологическом кабинете прогремела звучная оплеуха. Удар был такой силы, что молодой специалист Одинцов не удержался на ногах. Он шмякнулся на стоящий позади стул. Схватился за щеку.
— Сволочь! Расист! — в бешенстве завопила Катя Кондратьева. — Вот рожу!
Рожу ребенка всем вам на зло!
Она резко повернулась и устремилась к выходу. Ногой распахнула дверь в коридор.
Оттуда раздались сдавленный крик и стук упавшего тела. У гинеколога Одинцова округлились глаза. За дверью Катя обнаружила длинноногую крашеную блондинку. Девица медленно поднималась с пола, держась за голову. И одновременно — за правую ягодицу.
— Катерина, — раздался из кабинета стон Одинцова. — Что ты вытворяешь?..
— А пускай не подслушивает, тварь невоспитанная! — рявкнула Катя Кондратьева и ринулась к лестнице.
9
В Петербургском государственном цирке один-единственный кабинет не был оклеен афишами, как обоями. Кабинет начальника отдела кадров. За двухтумбовым столом сидел толстый-лретолстый мужчина, в котором лишь богатое воображение могло узнать прапорщика Сергея Иванова.
Ничто не выдавало в его нынешнем облике бравого вояку из великой эпохи.
Пожалуй, ни в одной армии мира не существовало военной формы, в которой уместился бы сейчас Сергей Михайлович.
Посетителям представал нормальный современный российский чиновник. В меру бюрократ, в меру хитрый, в меру коррумпированный. После многолетней службы в должности старшины роты Иванов моментально освоил новое дело. Не зря говорят, что армия — школа жизни.
«Ни хрена себе, — промелькнуло у него в голове, когда он увидел вошедших. — Мы с Васькой черномазых на уши ставили, а Васькин сын с ними дружбу водит!»
— Присаживайтесь, хлопцы, — приветливо махнул рукой Иванов. — Тебя, Борька, не узнать. Совсем большой. На отца похож.
— Дети всегда внешне похожи на отцов, — улыбнулся Борис, устраиваясь на стуле.
— Я другое имел в виду. Ты мне Василия того, молодого, напомнил. Тебе сейчас сколько?
— Двадцать.
— А папе было двадцать четыре, когда мы познакомились. Зато мне тогда было именно двадцать. Так что вижу тебя, а вспоминаю нас. Тогдашних, навсегда оставшихся в прошлом. Какое было время, черт возьми… — Сергей Михайлович мотнул головой, отгоняя героические воспоминания. — Но давайте ближе к делу, хлопцы. Насколько я понял, ты, Борис, хлопочешь о трудоустройстве своего друга.
— Да. Он из Бенина. Страна небогатая. Присылают такую стипендию, что можно ноги протянуть.
— Ясно, — кивнул Иванов и впервые обратился к молодому вождю: — Паспорт с собой?
— Конечно!
Кофи достал из кармана зеленый бенинский паспорт и подал кадровику. Тот стал листать изрядно замусоленные почти за пять лет страницы.
«Ага, вот этот штампик! — обрадовался Иванов. — Тогда все в ажуре. Такой серьезный аргумент, что и Василий не обидится».
Он поднял глаза и сочувственно перевел их с Бориса на Кофи и обратно.
— Ничего не попишешь, хлопцы, — сказал Иванов и протянул раскрытый на нужной странице документ. — Вот российская въездная виза. А ниже, видите?
Штамп: «Без права работы по найму».
Если я человека с таким штампом приму на работу, — значит, его выгонят, а меня уволят и отдадут под суд. Скажут: «У нас своих безработных хватает, а начальник отдела принимает иностранцев». И сделают вывод: Иванов берет иностранцев за взятки.
Кофи сидел с непроницаемым лицом, как и положено вождю.
— Дядя Сергей, неужели ничего нельзя придумать? — взмолился Борис. — Если вы не поможете, незнакомые люди тем более не помогут.
Начальник отдела кадров набычился, насупился, напрягся. Его внешность должна была извещать о том, что под седой крышей мозга ведется титаническая работа. Проблему следовало спустить на тормозах.
— Кстати, Боря. Как там дома дела?
Отец твой давным-давно не звонил. А я его сам тревожить не решаюсь. Армейская субординация — это, понимаешь, на всю жизнь. Он — полковник, а я — прапорщик.
Лицо Бориса сразу помрачнело.
— Беда у нас, дядя Сергей. У отца родители пропали.
Сергей Михайлович насторожился:
— Что значит «пропали»? Ушли из дома и не вернулись?
— Именно так, — печально кивнул Борис. — Двадцать девятого августа дед с рыбалки не вернулся…
— Константин Васильевич?!
— Он. А тридцать первого августа или первого сентября бабушка куда-то подевалась…
— Любовь Семеновна?
— Да. Никто ничего не может понять.
А сегодня уже пятое сентября!
— Вот это да… — протянул бывший прапорщик. — Вот так фокус-покус, хлопцы.
Своего бывшего командира роты он искренне любил. И в Васнецовке не раз бывал. С Константином Васильевичем и Любовью Семеновной самогонку пил.
Песни пел.
А какую они с дедом уху варили! А каких кабанов на охоте брали! С трудом перегнувшись через собственное брюхо, Иванов поискал в левой тумбе стола и извлек на свет початую бутылку греческой «Метаксы». А за нею — три хрустальные рюмочки.
В этот-то миг Бориса осенило:
— Дядя Сергей! А если я вам свой паспорт принесу? Вы меня оформите, а Кофи будет на работу ходить и деньги получать. Так многие делают, наверно…
Вместо ответа Иванов пододвинул к друзьям рюмки с коньяком. Сказал:
— Давайте за их здоровье выпьем. За дядю Костю и тетю Любу. За то, что они живы… Нет-нет, чокнемся обязательно.
Как за живых. Это за покойников пьют и не чокаются.
Они выпили. Коньяк приятно освежил. За большим окном кабинета словно светлее стало. Словно лето вернулось и разогнало надоедливые осенние облака.
— Дядя Сергей, — нарушил молчание Кондратьев-младший. — Возьмите Кофи на работу, а?
— Временно, — твердо сказал Иванов. — Возьму. Если он пойдет.
— Конечно, пойдет! — воскликнул Борис.
— Тебе хорошо за хлопца отвечать. Ты даже не узнал, что за работа, а кричишь «пойдет!».
— А что за работа?
— Так с этого начинать надо было! — сказал Сергей Михайлович Иванов и обратился к Кофи: — Пока, на ближайшие два месяца, у меня свободно только одно место. Место разносчика корма. Согласен?
— Согласен, — спокойно ответил молодой вождь.
— Ты зря не спрашиваешь, кого придется кормить.
— А кого ему придется кормить? — вмешался Борис.
— Зверюшек, — кукольным голоском сообщил бывший прапорщик и наполнил рюмки вновь. — Лошадок, осликов, коровок, обезьянок, собачек, кошечек, попугайчиков… Берите. Выпьем, чтоб старики поскорее нашлись.
Они вновь чокнулись. Иванову начал нравиться этот плечистый черный парень, который держался с достоинством и пил вполне по-русски.
Борис решил закрепить успех:
— Может, тогда я за своим паспортом смотаюсь, дядя Сергей? Чтоб Кофи мог поскорее выйти на работу.
— Да ладно, сиди. Ишь, какой напористый. Весь в отца. Ты б хоть поинтересовался, почему место разносчика временно оказалось вакантным.
— А почему, дядя Сергей?
— Потому что лежит сейчас прежний любитель животных в хирургии. С тридцатью двумя швами на левой ноге. И неизвестно, будет нога действовать или уже не будет.
Кофи решил, что неприлично долее уклоняться от разговора, и спросил:
— Что же с ним произошло, дядя Сергей?
Это обращение из уст негра, этот легкий акцент произвели на старого знатока Африки неожиданно сильное впечатление. Бывший вояка умилился. Никогда еще черные люди не называли его «дядей Сергеем».
— Ничего особенного. Просто тигр сквозь прутья решетки умудрился лапу просунуть. А этот кадр стоял спиной к клетке. И ничего не видел. Грубо нарушил технику безопасности. Во всех инструкциях записано, что к клеткам с хищниками спиной поворачиваться запрещено. Вот и поплатился… Техника безопасности разработана с тем, чтобы подчиняться ее требованиям, безусловно, по всем пунктам, всегда… Ну что, хлопчик, не передумал зверюшек кормить?
— Нет, — глядя Иванову в глаза, заявил Кофи Догме.
— Вот и добро, — констатировал бывший прапорщик и наполнил рюмки в третий раз. — За здоровье стариков Кондратьевых!
Произведя процедуру чоканья, они выпили. Посетители поднялись из-за стола.
— Спасибо вам, дядя Сергей! — сказал Борис. — Мы пойдем.
— Когда мне прийти с Борькиным паспортом? — спросил молодой вождь.
Иванов посмотрел на часы.
— Сегодня уже поздно. Я скоро домой поеду. Давай завтра. К девяти. Там и определимся, какой у тебя будет график. Халат тебе выдадут. Как и что делать — объяснят. Тебе, африканцу, с диким зверьем легче будет, чем нам, русским. Ты это зверье в натуре видал, — добродушно пошутил Сергей Михайлович и добавил: — Особенно тепло тебя наши обезьяны встретят.
Кофи Догме мгновенно опустил голову, чтобы никто не увидел пронзительных молний, которые вылетели у него из глаз.
Ничто не выдавало в его нынешнем облике бравого вояку из великой эпохи.
Пожалуй, ни в одной армии мира не существовало военной формы, в которой уместился бы сейчас Сергей Михайлович.
Посетителям представал нормальный современный российский чиновник. В меру бюрократ, в меру хитрый, в меру коррумпированный. После многолетней службы в должности старшины роты Иванов моментально освоил новое дело. Не зря говорят, что армия — школа жизни.
«Ни хрена себе, — промелькнуло у него в голове, когда он увидел вошедших. — Мы с Васькой черномазых на уши ставили, а Васькин сын с ними дружбу водит!»
— Присаживайтесь, хлопцы, — приветливо махнул рукой Иванов. — Тебя, Борька, не узнать. Совсем большой. На отца похож.
— Дети всегда внешне похожи на отцов, — улыбнулся Борис, устраиваясь на стуле.
— Я другое имел в виду. Ты мне Василия того, молодого, напомнил. Тебе сейчас сколько?
— Двадцать.
— А папе было двадцать четыре, когда мы познакомились. Зато мне тогда было именно двадцать. Так что вижу тебя, а вспоминаю нас. Тогдашних, навсегда оставшихся в прошлом. Какое было время, черт возьми… — Сергей Михайлович мотнул головой, отгоняя героические воспоминания. — Но давайте ближе к делу, хлопцы. Насколько я понял, ты, Борис, хлопочешь о трудоустройстве своего друга.
— Да. Он из Бенина. Страна небогатая. Присылают такую стипендию, что можно ноги протянуть.
— Ясно, — кивнул Иванов и впервые обратился к молодому вождю: — Паспорт с собой?
— Конечно!
Кофи достал из кармана зеленый бенинский паспорт и подал кадровику. Тот стал листать изрядно замусоленные почти за пять лет страницы.
«Ага, вот этот штампик! — обрадовался Иванов. — Тогда все в ажуре. Такой серьезный аргумент, что и Василий не обидится».
Он поднял глаза и сочувственно перевел их с Бориса на Кофи и обратно.
— Ничего не попишешь, хлопцы, — сказал Иванов и протянул раскрытый на нужной странице документ. — Вот российская въездная виза. А ниже, видите?
Штамп: «Без права работы по найму».
Если я человека с таким штампом приму на работу, — значит, его выгонят, а меня уволят и отдадут под суд. Скажут: «У нас своих безработных хватает, а начальник отдела принимает иностранцев». И сделают вывод: Иванов берет иностранцев за взятки.
Кофи сидел с непроницаемым лицом, как и положено вождю.
— Дядя Сергей, неужели ничего нельзя придумать? — взмолился Борис. — Если вы не поможете, незнакомые люди тем более не помогут.
Начальник отдела кадров набычился, насупился, напрягся. Его внешность должна была извещать о том, что под седой крышей мозга ведется титаническая работа. Проблему следовало спустить на тормозах.
— Кстати, Боря. Как там дома дела?
Отец твой давным-давно не звонил. А я его сам тревожить не решаюсь. Армейская субординация — это, понимаешь, на всю жизнь. Он — полковник, а я — прапорщик.
Лицо Бориса сразу помрачнело.
— Беда у нас, дядя Сергей. У отца родители пропали.
Сергей Михайлович насторожился:
— Что значит «пропали»? Ушли из дома и не вернулись?
— Именно так, — печально кивнул Борис. — Двадцать девятого августа дед с рыбалки не вернулся…
— Константин Васильевич?!
— Он. А тридцать первого августа или первого сентября бабушка куда-то подевалась…
— Любовь Семеновна?
— Да. Никто ничего не может понять.
А сегодня уже пятое сентября!
— Вот это да… — протянул бывший прапорщик. — Вот так фокус-покус, хлопцы.
Своего бывшего командира роты он искренне любил. И в Васнецовке не раз бывал. С Константином Васильевичем и Любовью Семеновной самогонку пил.
Песни пел.
А какую они с дедом уху варили! А каких кабанов на охоте брали! С трудом перегнувшись через собственное брюхо, Иванов поискал в левой тумбе стола и извлек на свет початую бутылку греческой «Метаксы». А за нею — три хрустальные рюмочки.
В этот-то миг Бориса осенило:
— Дядя Сергей! А если я вам свой паспорт принесу? Вы меня оформите, а Кофи будет на работу ходить и деньги получать. Так многие делают, наверно…
Вместо ответа Иванов пододвинул к друзьям рюмки с коньяком. Сказал:
— Давайте за их здоровье выпьем. За дядю Костю и тетю Любу. За то, что они живы… Нет-нет, чокнемся обязательно.
Как за живых. Это за покойников пьют и не чокаются.
Они выпили. Коньяк приятно освежил. За большим окном кабинета словно светлее стало. Словно лето вернулось и разогнало надоедливые осенние облака.
— Дядя Сергей, — нарушил молчание Кондратьев-младший. — Возьмите Кофи на работу, а?
— Временно, — твердо сказал Иванов. — Возьму. Если он пойдет.
— Конечно, пойдет! — воскликнул Борис.
— Тебе хорошо за хлопца отвечать. Ты даже не узнал, что за работа, а кричишь «пойдет!».
— А что за работа?
— Так с этого начинать надо было! — сказал Сергей Михайлович Иванов и обратился к Кофи: — Пока, на ближайшие два месяца, у меня свободно только одно место. Место разносчика корма. Согласен?
— Согласен, — спокойно ответил молодой вождь.
— Ты зря не спрашиваешь, кого придется кормить.
— А кого ему придется кормить? — вмешался Борис.
— Зверюшек, — кукольным голоском сообщил бывший прапорщик и наполнил рюмки вновь. — Лошадок, осликов, коровок, обезьянок, собачек, кошечек, попугайчиков… Берите. Выпьем, чтоб старики поскорее нашлись.
Они вновь чокнулись. Иванову начал нравиться этот плечистый черный парень, который держался с достоинством и пил вполне по-русски.
Борис решил закрепить успех:
— Может, тогда я за своим паспортом смотаюсь, дядя Сергей? Чтоб Кофи мог поскорее выйти на работу.
— Да ладно, сиди. Ишь, какой напористый. Весь в отца. Ты б хоть поинтересовался, почему место разносчика временно оказалось вакантным.
— А почему, дядя Сергей?
— Потому что лежит сейчас прежний любитель животных в хирургии. С тридцатью двумя швами на левой ноге. И неизвестно, будет нога действовать или уже не будет.
Кофи решил, что неприлично долее уклоняться от разговора, и спросил:
— Что же с ним произошло, дядя Сергей?
Это обращение из уст негра, этот легкий акцент произвели на старого знатока Африки неожиданно сильное впечатление. Бывший вояка умилился. Никогда еще черные люди не называли его «дядей Сергеем».
— Ничего особенного. Просто тигр сквозь прутья решетки умудрился лапу просунуть. А этот кадр стоял спиной к клетке. И ничего не видел. Грубо нарушил технику безопасности. Во всех инструкциях записано, что к клеткам с хищниками спиной поворачиваться запрещено. Вот и поплатился… Техника безопасности разработана с тем, чтобы подчиняться ее требованиям, безусловно, по всем пунктам, всегда… Ну что, хлопчик, не передумал зверюшек кормить?
— Нет, — глядя Иванову в глаза, заявил Кофи Догме.
— Вот и добро, — констатировал бывший прапорщик и наполнил рюмки в третий раз. — За здоровье стариков Кондратьевых!
Произведя процедуру чоканья, они выпили. Посетители поднялись из-за стола.
— Спасибо вам, дядя Сергей! — сказал Борис. — Мы пойдем.
— Когда мне прийти с Борькиным паспортом? — спросил молодой вождь.
Иванов посмотрел на часы.
— Сегодня уже поздно. Я скоро домой поеду. Давай завтра. К девяти. Там и определимся, какой у тебя будет график. Халат тебе выдадут. Как и что делать — объяснят. Тебе, африканцу, с диким зверьем легче будет, чем нам, русским. Ты это зверье в натуре видал, — добродушно пошутил Сергей Михайлович и добавил: — Особенно тепло тебя наши обезьяны встретят.
Кофи Догме мгновенно опустил голову, чтобы никто не увидел пронзительных молний, которые вылетели у него из глаз.
10
В дверь постучали. Кофи узнал бы этот стук из тысячи. Так стучала только Она. Катя Кондратьева. Он оторвался от толстенного тома «Процессы и аппараты химической технологии». Пошел открывать.
— Привет, — сказала Катя и вошла.
Кофи нежно обнял ее и прошептал:
— Ты самая красивая женщина, которая заходит в общежитие иностранных студентов. Африканцы и латиноамериканцы смотрят на тебя, как на богиню.
— А европейцы?
— Катенька, ну ты же знаешь, что европейцы больше в российских вузах не учатся. Они предпочитают вузы американские. — Кофи уже расстегивал ее блузку.
— Значит, проверить реакцию на меня европейских студентов мы не можем, — произнесла Катя и попыталась отстранить его сильные руки. — Подожди, Кофи, я должна тебе кое-что сказать.
— Сперва динь-динь, а потом скажешь, хорошо?
Кофи подтолкнул девушку к кровати и усадил. Встал на колени. Принялся развязывать шнуровку ее высоких ботинок.
Спустя тридцать лет в моду вновь вошли высокие уродливые «платформы».
— Ну, милый, я хочу, чтобы прежде ты меня выслушал.
— Катенька, ты меня уже проверила на все венерические болезни, какие существуют в природе, — напомнил Кофи, срывая с ее ног модные ботинки. — Плюс на СПИД, хламидиоз и трихомониаз.
— Есть еще одна вещь, тоже очень важная.
Вместо ответа молодой вождь стянул с нее колготки. Трусики. Стал целовать.
Тут и там, там и тут. Поцелуйный смерч охватил Катин живот. Она широко развела колени.
«Какая разница, — пронеслось в ее голове, — сейчас сказать или через десять минут». При этом Катя прекрасно понимала, «какая разница». Но оттолкнула это понимание, как отталкивают порой добрый совет, услышанный в неподходящий час.
Оба тела, белое и черное, так и слились. Она сидела на краю общежитской койки. Он стоял перед нею на коленях.
Несчастная койка, рассчитанная на мирный сон одного человека, заходила ходуном. При этом старые пружины издавали такой громкий и всепроникающий скрип, что слышно было по всему этажу.
— Опять этому парню из Бенина повезло! — говорили друг другу африканцы.
— Опять этот африканец со своей красавицей! — завидовали латиноамериканцы.
Скрип в незначительно измененном виде долетал до ушей старушки-вахтерши на первом этаже. «Опять эта проститутка к своему негру приперлась, — возмущалась седовласая женщина. — Это же надо такое бесстыдство и такую жадность иметь!»
Глаза Кати прикрылись. С губ срывались крики — все громче и громче. Сильные черные руки сжимали ее ягодицы.
Крепкий мужской язык мял ее грудь. В закрытых глазах сияла радуга, как во время летнего дождя.
«Какое безобразие! — внизу старенькая вахтерша от отвращения сплюнула на плиточный пол вестибюля. — В наше время люди вели себя по-людски. Не теряли человеческого облика».
Когда Катя открыла глаза, то обнаружила себя лежащей на постели с безвольно свесившимися на пол ногами. «Боже, какое наслаждение, — подумала она, — но где же Кофи?»
Она повернула голову. Ее друг лежал на полу в позе убитого. Наконец он зашевелился. В свою очередь открыл глаза.
Встретил ее взгляд. Смущенно улыбнулся.
— Убили, — сказал вождь. — Унесите тело.
— Кофи, я беременна, — сказала Катя. — Уже девять или десять недель.
Он нахмурился. Оттолкнулся от пола и вмиг оказался на ногах. Натянул спортивные штаны. Он жил в России пятый год и давно знал, что белые люди, в отличие от черных, регулируют рождаемость.
— Я с завтрашнего дня выхожу на работу. Меня Борька устроил. Знаешь куда? В цирк! Куда мы ходили с тобой в начале лета.
— Кофи, я беременная. У меня должен быть ребенок. От тебя!
— Но я же объясняю тебе: я нашел работу. Теперь у меня появятся деньги.
— Ну и что? Какое это имеет отношение к беременности?
— Как какое?! Мы заплатим деньги, и тебе сделают аборт!
В Катиных глазах еще стояли фиолетовые слезы наслаждения. Они немедленно превратились в слезы обиды, горечи и непонимания. И потекли.
— Идиот, — всхлипывала Катя, приводя в порядок одежду. — Какой идиот. Черное животное. Подонок. Я ему про ребенка, а он мне про деньги. Про аборт! Не хочу я аборта. Не будет аборта! У меня будет ребенок.
— Катя, ну, Катенька, прости меня. — Вождь опять встал перед нею на колени. — Подумай, ну какой из меня отец?
Мне же еще два года учиться. Ни жилья, ни денег.
Катя зашнуровала модные высокие ботинки и кинулась к двери:
— Прочь, ничтожество!
— Катя!
Она оттолкнула его. Он не сопротивлялся. Она повернула замок в двери. Он не мешал. На пороге Катя обернулась.
Сказала, исполненная глубочайшего презрения:
— Я к тебе не за деньгами на аборт пришла. Я приходила к тебе, как к отцу мальчика, который у меня может родиться.
— Мальчика…
— Да, представь себе. У меня будет сын. Есть такой японский аппарат УЗИ — ультразвуковых исследований. И я нашего мальчика сегодня видела на экране сама. А отправить нашего мальчика на тот свет я могу и без твоих вонючих денег.
Мне аборт сделают, как ты должен понимать, бесплатно и по высшему разряду.
Точно так, как я лечу своих коллег-врачей от триппера!
Катя со всего маха хряпнула дверью, и новый звук раскатился по общежитию иностранных студентов. Кофи не пытался ее удержать. Не бросился вслед за ней в коридор.
«Вот она, „разница“! — мелькнуло в Катиной голове. — До постели мужчина сделает все После постели на мужчину накатывает апатия. Он ничего больше не хочет. Он уже все получил, что хотел».
Она не помнила, как очутилась на улице. По щекам текли слезы. В глазах стояла мокрая пелена. Из-за этого она задела высокой платформой бордюр тротуара.
И полетела на асфальт. Падая, Катя удачно подставила плечо. Она не испытала никакой боли. Тут же вскочила на ноги.
— Черт побери! — выругалась девушка.
Шершавый асфальт не пощадил новых колготок. Длинная затяжка тянулась от бедра к колену. Катя осмотрелась вокруг.
Какой-то гражданин стоял на углу и смотрел на нее. Она показала ему язык, перешла улицу и зашагала прочь от зеваки. Хотя в эту сторону ей вовсе не было нужно.
Ей сейчас вообще никуда не было нужно.
— Привет, — сказала Катя и вошла.
Кофи нежно обнял ее и прошептал:
— Ты самая красивая женщина, которая заходит в общежитие иностранных студентов. Африканцы и латиноамериканцы смотрят на тебя, как на богиню.
— А европейцы?
— Катенька, ну ты же знаешь, что европейцы больше в российских вузах не учатся. Они предпочитают вузы американские. — Кофи уже расстегивал ее блузку.
— Значит, проверить реакцию на меня европейских студентов мы не можем, — произнесла Катя и попыталась отстранить его сильные руки. — Подожди, Кофи, я должна тебе кое-что сказать.
— Сперва динь-динь, а потом скажешь, хорошо?
Кофи подтолкнул девушку к кровати и усадил. Встал на колени. Принялся развязывать шнуровку ее высоких ботинок.
Спустя тридцать лет в моду вновь вошли высокие уродливые «платформы».
— Ну, милый, я хочу, чтобы прежде ты меня выслушал.
— Катенька, ты меня уже проверила на все венерические болезни, какие существуют в природе, — напомнил Кофи, срывая с ее ног модные ботинки. — Плюс на СПИД, хламидиоз и трихомониаз.
— Есть еще одна вещь, тоже очень важная.
Вместо ответа молодой вождь стянул с нее колготки. Трусики. Стал целовать.
Тут и там, там и тут. Поцелуйный смерч охватил Катин живот. Она широко развела колени.
«Какая разница, — пронеслось в ее голове, — сейчас сказать или через десять минут». При этом Катя прекрасно понимала, «какая разница». Но оттолкнула это понимание, как отталкивают порой добрый совет, услышанный в неподходящий час.
Оба тела, белое и черное, так и слились. Она сидела на краю общежитской койки. Он стоял перед нею на коленях.
Несчастная койка, рассчитанная на мирный сон одного человека, заходила ходуном. При этом старые пружины издавали такой громкий и всепроникающий скрип, что слышно было по всему этажу.
— Опять этому парню из Бенина повезло! — говорили друг другу африканцы.
— Опять этот африканец со своей красавицей! — завидовали латиноамериканцы.
Скрип в незначительно измененном виде долетал до ушей старушки-вахтерши на первом этаже. «Опять эта проститутка к своему негру приперлась, — возмущалась седовласая женщина. — Это же надо такое бесстыдство и такую жадность иметь!»
Глаза Кати прикрылись. С губ срывались крики — все громче и громче. Сильные черные руки сжимали ее ягодицы.
Крепкий мужской язык мял ее грудь. В закрытых глазах сияла радуга, как во время летнего дождя.
«Какое безобразие! — внизу старенькая вахтерша от отвращения сплюнула на плиточный пол вестибюля. — В наше время люди вели себя по-людски. Не теряли человеческого облика».
Когда Катя открыла глаза, то обнаружила себя лежащей на постели с безвольно свесившимися на пол ногами. «Боже, какое наслаждение, — подумала она, — но где же Кофи?»
Она повернула голову. Ее друг лежал на полу в позе убитого. Наконец он зашевелился. В свою очередь открыл глаза.
Встретил ее взгляд. Смущенно улыбнулся.
— Убили, — сказал вождь. — Унесите тело.
— Кофи, я беременна, — сказала Катя. — Уже девять или десять недель.
Он нахмурился. Оттолкнулся от пола и вмиг оказался на ногах. Натянул спортивные штаны. Он жил в России пятый год и давно знал, что белые люди, в отличие от черных, регулируют рождаемость.
— Я с завтрашнего дня выхожу на работу. Меня Борька устроил. Знаешь куда? В цирк! Куда мы ходили с тобой в начале лета.
— Кофи, я беременная. У меня должен быть ребенок. От тебя!
— Но я же объясняю тебе: я нашел работу. Теперь у меня появятся деньги.
— Ну и что? Какое это имеет отношение к беременности?
— Как какое?! Мы заплатим деньги, и тебе сделают аборт!
В Катиных глазах еще стояли фиолетовые слезы наслаждения. Они немедленно превратились в слезы обиды, горечи и непонимания. И потекли.
— Идиот, — всхлипывала Катя, приводя в порядок одежду. — Какой идиот. Черное животное. Подонок. Я ему про ребенка, а он мне про деньги. Про аборт! Не хочу я аборта. Не будет аборта! У меня будет ребенок.
— Катя, ну, Катенька, прости меня. — Вождь опять встал перед нею на колени. — Подумай, ну какой из меня отец?
Мне же еще два года учиться. Ни жилья, ни денег.
Катя зашнуровала модные высокие ботинки и кинулась к двери:
— Прочь, ничтожество!
— Катя!
Она оттолкнула его. Он не сопротивлялся. Она повернула замок в двери. Он не мешал. На пороге Катя обернулась.
Сказала, исполненная глубочайшего презрения:
— Я к тебе не за деньгами на аборт пришла. Я приходила к тебе, как к отцу мальчика, который у меня может родиться.
— Мальчика…
— Да, представь себе. У меня будет сын. Есть такой японский аппарат УЗИ — ультразвуковых исследований. И я нашего мальчика сегодня видела на экране сама. А отправить нашего мальчика на тот свет я могу и без твоих вонючих денег.
Мне аборт сделают, как ты должен понимать, бесплатно и по высшему разряду.
Точно так, как я лечу своих коллег-врачей от триппера!
Катя со всего маха хряпнула дверью, и новый звук раскатился по общежитию иностранных студентов. Кофи не пытался ее удержать. Не бросился вслед за ней в коридор.
«Вот она, „разница“! — мелькнуло в Катиной голове. — До постели мужчина сделает все После постели на мужчину накатывает апатия. Он ничего больше не хочет. Он уже все получил, что хотел».
Она не помнила, как очутилась на улице. По щекам текли слезы. В глазах стояла мокрая пелена. Из-за этого она задела высокой платформой бордюр тротуара.
И полетела на асфальт. Падая, Катя удачно подставила плечо. Она не испытала никакой боли. Тут же вскочила на ноги.
— Черт побери! — выругалась девушка.
Шершавый асфальт не пощадил новых колготок. Длинная затяжка тянулась от бедра к колену. Катя осмотрелась вокруг.
Какой-то гражданин стоял на углу и смотрел на нее. Она показала ему язык, перешла улицу и зашагала прочь от зеваки. Хотя в эту сторону ей вовсе не было нужно.
Ей сейчас вообще никуда не было нужно.
11
Кофи открыл дверь и вошел в зверинец. Его сразу обступили непривычные запахи и звуки. Приятных среди них не оказалось. Из-под закопченного потолка светили тусклые лампочки.
Он медленно ступал по желтым опилкам, усыпавшим проход между клетками.
Проход был таким узким, что Кофи не мог понять: как можно, стоя лицом к одной клетке, не очутиться в то же время спиной к другой?
В следующий миг он едва не споткнулся о человека. Тот сидел прямо в проходе на желтых опилках. Прислонившись спиной к перегородке, за которой стояли — Кофи мог поклясться, что не ошибся! — два барана. У человека были закрыты глаза. Он тяжело дышал.
Возможно, это тот самый старший смотритель Игнатьев, которого Кофи должен был отыскать в зверином царстве. Молодой вождь нагнулся:
— Здравствуйте!
Человек с трудом разлепил глаза. Тут же вновь их закрыл. И снова открыл. Спросил:
— Черный?
В лицо иностранному студенту ударила тугая ароматная струя. Будущий химик знал, что это запах ацетальдегида — самого вонючего компонента алкогольного перегара.
— Да, — ответил Кофи.
— Что здесь делаешь, черный?
Кофи развел руками:
— Меня Сергей Михайлович направил. Сказал, что старший смотритель Игнатьев введет в курс дела… Не знаете, где его найти?
Замашки бывшего старшины роты спецназа, должно быть, создали Иванову дурную репутацию в цирке. Во всяком случае его имя и отчество прозвучали как пароль. Человек перестал валяться в проходе. С немалым трудом, не без помощи Кофи, поднялся на ноги и бросил на парня критический взгляд:
— Ты что, собираешься в такой одежде работать? Звери не поймут.
Кофи осмотрел себя. Пока он плохо представлял, чем придется заниматься.
В тропической Африке слабо развито скотоводство. С проблематикой откорма животных плохо знакомы даже вожди. Однако еще вчера, в кабинете у Иванова, Кофи понял, что белые штаны для такой работы не годятся. Поэтому пришел в голубых джинсах и любимой клетчатой рубашке.
— Но Сергей Михайлович говорил, что мне выдадут халат.
— Эх, браток, — тяжко вздохнул Игнатьев. — Я тебе при всем уважении сейчас халат не достану. Кладовщик наш не очень здоров. Впрочем, чем черт не шутит. Попробуй, может, тебе удастся его растрясти. Пойдем, склад покажу.
Они направились в смрадные дали зверинца. Старший смотритель, пошатываясь, — впереди. Новичок, как и положено, — сзади.
Отовсюду неслись грозные звуки: рычание, урчание, шипение. Сладковатый запах навоза сменился резкой вонью помета плотоядных.
Кофи не успевал вертеть головой. Он делался все бледнее. Клетки со львами он миновал, словно замороженный. Некоторых зверей он видел впервые. Казалось, его окружают ископаемые чудища, восставшие вдруг из праха с изуверской целью съесть живьем Кофи Догме из Бенина.
Более всего поразил размерами и формами бурый медведь. Страшный зверь стоял, приникнув носом к металлической сетке и ухватившись за нее когтями невероятной длины. По черному виску студента стекла прозрачная капелька пота.
После кошмарного воздуха зверинца, казалось, в складе пахло амброзией: новыми резиновыми сапогами, новой спецодеждой, новыми инструментами, покрытыми смазкой. К этим ласковым мирным запахам примешивался все тот же ацетальдегид.
За конторкой, воткнув лицо в какието бумаги спал человек.
— Трофим, — позвал старший смотритель, — а, Трофим!
Игнатьев протянул руку и потряс человека за плечо. Тот замычал и приподнял голову. Больше всего лицо Трофима походило на подошву кирзового сапога.
Кофи даже глаз не мог отыскать на этой рифленой поверхности.
Трофим стал растирать свою подошву кулаком. Постепенно в подошве возникали узкие прорези. Очевидно, это и были глаза кладовщика. Он, не мигая, уставился на посетителей.
— Игнатьев, — выдавил наконец кладовщик ссохшейся глоткой. — Ты черта видишь?
— Нет, — признался Игнатьев, — не вижу.
— Это конец, — обреченно прохрипел кладовщик. — Значит, опять в дурдом.
Я-то вижу. Вот он. На этот раз безрогий.
Но какая разница? Черт, он и в Африке черт.
— Трофим, успокойся, это не черт, — сказал Игнатьев. — Это новый разносчик корма. Он и правда из Африки.
Кладовщик неумело перекрестился и сказал, напоминая звучанием голоса унитаз:
— Спасибо тебе, Господи, что в дурку не надо. Я этого страсть как не люблю…
Зачем ты его привел, Игнатьев?
— Выдай ему все, что положено. Иванов приказал.
На выдачу халата, резиновых сапог и рукавиц ушло полтора часа. Справившись с заполнением всевозможных бланков, кладовщик Трофим устало уронил на них голову.
— Будешь вливаться в коллектив, меня не забудь, — были последние его слова.
Они незаметно перешли в мерное сопение.
Обратный путь между клеток со зверьем Кофи проделал почти бегом. Его сопровождало голодное урчание давно не кормленных хищников. Вслед ему летели обидные клики обезьян.
Игнатьева он застал на том же месте.
В той же позе — полулежащим на желтых опилках близ загончика с баранами. На этот раз Игнатьев встретил Кофи как старого знакомого. Кряхтя, поднялся.
— Ты не представляешь, как спина болит. Это я однажды надрался и заснул в клетке со слоном. — Увидев недоверчивую улыбку Кофи, старший смотритель изобразил нечто похожее на крестное знамение. — Ну, в слоновнике. Что, не веришь? Вот те крест! Покормил я, значит, эту самую Берту и заснул рядом с ее корытом. Знаешь, от чего проснулся?
— Нет, — мотнул головой гражданин Бенина.
— Проснулся я от того, что эта скотина в темноте поставила на меня ногу!
Правда, не полностью оперлась, а слегка.
Я как заорал. Берта от меня как прыгнет.
Сорвала с петель дверь и рванула, скотина, по этому самому проходу, где я сейчас с тобой разговариваю. То-то было делов!
Они двинули в сторону клеток с хищниками. Внутри у Кофи все сжалось. Игнатьев потянул на себя одну из дверей.
— Но там же лев! — возмутился студент.
— Но ты же разносчик корма, — парировал старший смотритель и втолкнул студента в клетку.
Там уже находился какой-то человек в халате и совочком собирал львиные экскременты. Огромный косматый лев сидел в углу и внимательно смотрел на людей.
— А вы не боитесь, что он… того? — осторожно спросил Кофи.
— Ты не «товокай», — вдруг сказал рабочий, который чистил пол, и распрямился. — Давай-ка лучше вливайся в коллектив. С тебя шесть бутылок.
— Почему? — возмутился Кофи настолько, что почти забыл о присутствии льва. — Я сюда пришел деньги зарабатывать, а не пропивать!
— Эх ты, студент, — вздохнул чистильщик. — Как тебя зовут хоть?
— Кофи. Я здесь уже полдня, но мне никто так и не объяснил, в чем заключается моя работа.
— Видишь ли, Кофе, — с расстановкой начал чистильщик, — мы все когдато собирались зарабатывать, а не пропивать. Верно, Игнатьев?
— Ну. — только и сказал старший смотритель.
— Но это оказалось невозможным, Кофи! Оказалось, что денег платят так мало, что нормально на них жить нельзя. А когда человек живет ненормальной жизнью, ему остается только одно. Пить, пить и еще раз пить! Кстати, меня зовут Володей.
Чистильщик протянул мозолистую шершавую руку. Кофи пожал ее.
— У меня все равно нет денег, — угрюмо сказал вождь.
— Это ерунда. Деньги как навоз: сегодня нет, а завтра — воз, — продекламировал Володя. — Главное, чтобы ты влился в коллектив. Для этого мы снизим твой взнос до трех бутылок. И займем тебе денег. А с первой получки вернешь. Годится?
Льву, видимо, надоело совещание, уст— роенное двуногими безволосыми существами в его владениях. А может быть, лев просто вздохнул, тоскуя по вольной жизни. В любом случае для Кофи этот вздох прозвучал как грозный рык.
— Годится, — пролепетал молодой вождь.
— Ну что, Игнатьев? Таможня дает добро? — спросил чистильщик Володя. — Я пошел в гастроном?
— Давай.
Володя сунул в руки студенту совок и скрылся за дверью клетки.
— Я бы и сам мог сходить в гастроном, — заметил Кофи, боясь пошевелиться.
Лев заворочался. Встал. Потянулся.
Вытянулся метров до четырех. В нем было не меньше двухсот килограммов. Он встряхнул темно-рыжей гривой. Сделал в направлении людей шаг, другой…
Дальнейшее Кофи видел, как в тумане.
— Дай лапу! — приказал льву старший смотритель зверинца.
«Он, должно быть, еще так пьян, что не отдает себе отчета в том, что делает», — пронеслась страшная догадка в мозгу Кофи Догме.
— Не нужно, прошу вас, — прошептал Кофи.
Он не заметил, что перешел на родной язык. Не на французский, а именно на язык народа фон, который входит в подгруппу эве суданской группы языков.
Огромная лапа, удар которой убивает быка, поднялась с опил очной подсыпки.
Он медленно ступал по желтым опилкам, усыпавшим проход между клетками.
Проход был таким узким, что Кофи не мог понять: как можно, стоя лицом к одной клетке, не очутиться в то же время спиной к другой?
В следующий миг он едва не споткнулся о человека. Тот сидел прямо в проходе на желтых опилках. Прислонившись спиной к перегородке, за которой стояли — Кофи мог поклясться, что не ошибся! — два барана. У человека были закрыты глаза. Он тяжело дышал.
Возможно, это тот самый старший смотритель Игнатьев, которого Кофи должен был отыскать в зверином царстве. Молодой вождь нагнулся:
— Здравствуйте!
Человек с трудом разлепил глаза. Тут же вновь их закрыл. И снова открыл. Спросил:
— Черный?
В лицо иностранному студенту ударила тугая ароматная струя. Будущий химик знал, что это запах ацетальдегида — самого вонючего компонента алкогольного перегара.
— Да, — ответил Кофи.
— Что здесь делаешь, черный?
Кофи развел руками:
— Меня Сергей Михайлович направил. Сказал, что старший смотритель Игнатьев введет в курс дела… Не знаете, где его найти?
Замашки бывшего старшины роты спецназа, должно быть, создали Иванову дурную репутацию в цирке. Во всяком случае его имя и отчество прозвучали как пароль. Человек перестал валяться в проходе. С немалым трудом, не без помощи Кофи, поднялся на ноги и бросил на парня критический взгляд:
— Ты что, собираешься в такой одежде работать? Звери не поймут.
Кофи осмотрел себя. Пока он плохо представлял, чем придется заниматься.
В тропической Африке слабо развито скотоводство. С проблематикой откорма животных плохо знакомы даже вожди. Однако еще вчера, в кабинете у Иванова, Кофи понял, что белые штаны для такой работы не годятся. Поэтому пришел в голубых джинсах и любимой клетчатой рубашке.
— Но Сергей Михайлович говорил, что мне выдадут халат.
— Эх, браток, — тяжко вздохнул Игнатьев. — Я тебе при всем уважении сейчас халат не достану. Кладовщик наш не очень здоров. Впрочем, чем черт не шутит. Попробуй, может, тебе удастся его растрясти. Пойдем, склад покажу.
Они направились в смрадные дали зверинца. Старший смотритель, пошатываясь, — впереди. Новичок, как и положено, — сзади.
Отовсюду неслись грозные звуки: рычание, урчание, шипение. Сладковатый запах навоза сменился резкой вонью помета плотоядных.
Кофи не успевал вертеть головой. Он делался все бледнее. Клетки со львами он миновал, словно замороженный. Некоторых зверей он видел впервые. Казалось, его окружают ископаемые чудища, восставшие вдруг из праха с изуверской целью съесть живьем Кофи Догме из Бенина.
Более всего поразил размерами и формами бурый медведь. Страшный зверь стоял, приникнув носом к металлической сетке и ухватившись за нее когтями невероятной длины. По черному виску студента стекла прозрачная капелька пота.
После кошмарного воздуха зверинца, казалось, в складе пахло амброзией: новыми резиновыми сапогами, новой спецодеждой, новыми инструментами, покрытыми смазкой. К этим ласковым мирным запахам примешивался все тот же ацетальдегид.
За конторкой, воткнув лицо в какието бумаги спал человек.
— Трофим, — позвал старший смотритель, — а, Трофим!
Игнатьев протянул руку и потряс человека за плечо. Тот замычал и приподнял голову. Больше всего лицо Трофима походило на подошву кирзового сапога.
Кофи даже глаз не мог отыскать на этой рифленой поверхности.
Трофим стал растирать свою подошву кулаком. Постепенно в подошве возникали узкие прорези. Очевидно, это и были глаза кладовщика. Он, не мигая, уставился на посетителей.
— Игнатьев, — выдавил наконец кладовщик ссохшейся глоткой. — Ты черта видишь?
— Нет, — признался Игнатьев, — не вижу.
— Это конец, — обреченно прохрипел кладовщик. — Значит, опять в дурдом.
Я-то вижу. Вот он. На этот раз безрогий.
Но какая разница? Черт, он и в Африке черт.
— Трофим, успокойся, это не черт, — сказал Игнатьев. — Это новый разносчик корма. Он и правда из Африки.
Кладовщик неумело перекрестился и сказал, напоминая звучанием голоса унитаз:
— Спасибо тебе, Господи, что в дурку не надо. Я этого страсть как не люблю…
Зачем ты его привел, Игнатьев?
— Выдай ему все, что положено. Иванов приказал.
На выдачу халата, резиновых сапог и рукавиц ушло полтора часа. Справившись с заполнением всевозможных бланков, кладовщик Трофим устало уронил на них голову.
— Будешь вливаться в коллектив, меня не забудь, — были последние его слова.
Они незаметно перешли в мерное сопение.
Обратный путь между клеток со зверьем Кофи проделал почти бегом. Его сопровождало голодное урчание давно не кормленных хищников. Вслед ему летели обидные клики обезьян.
Игнатьева он застал на том же месте.
В той же позе — полулежащим на желтых опилках близ загончика с баранами. На этот раз Игнатьев встретил Кофи как старого знакомого. Кряхтя, поднялся.
— Ты не представляешь, как спина болит. Это я однажды надрался и заснул в клетке со слоном. — Увидев недоверчивую улыбку Кофи, старший смотритель изобразил нечто похожее на крестное знамение. — Ну, в слоновнике. Что, не веришь? Вот те крест! Покормил я, значит, эту самую Берту и заснул рядом с ее корытом. Знаешь, от чего проснулся?
— Нет, — мотнул головой гражданин Бенина.
— Проснулся я от того, что эта скотина в темноте поставила на меня ногу!
Правда, не полностью оперлась, а слегка.
Я как заорал. Берта от меня как прыгнет.
Сорвала с петель дверь и рванула, скотина, по этому самому проходу, где я сейчас с тобой разговариваю. То-то было делов!
Они двинули в сторону клеток с хищниками. Внутри у Кофи все сжалось. Игнатьев потянул на себя одну из дверей.
— Но там же лев! — возмутился студент.
— Но ты же разносчик корма, — парировал старший смотритель и втолкнул студента в клетку.
Там уже находился какой-то человек в халате и совочком собирал львиные экскременты. Огромный косматый лев сидел в углу и внимательно смотрел на людей.
— А вы не боитесь, что он… того? — осторожно спросил Кофи.
— Ты не «товокай», — вдруг сказал рабочий, который чистил пол, и распрямился. — Давай-ка лучше вливайся в коллектив. С тебя шесть бутылок.
— Почему? — возмутился Кофи настолько, что почти забыл о присутствии льва. — Я сюда пришел деньги зарабатывать, а не пропивать!
— Эх ты, студент, — вздохнул чистильщик. — Как тебя зовут хоть?
— Кофи. Я здесь уже полдня, но мне никто так и не объяснил, в чем заключается моя работа.
— Видишь ли, Кофе, — с расстановкой начал чистильщик, — мы все когдато собирались зарабатывать, а не пропивать. Верно, Игнатьев?
— Ну. — только и сказал старший смотритель.
— Но это оказалось невозможным, Кофи! Оказалось, что денег платят так мало, что нормально на них жить нельзя. А когда человек живет ненормальной жизнью, ему остается только одно. Пить, пить и еще раз пить! Кстати, меня зовут Володей.
Чистильщик протянул мозолистую шершавую руку. Кофи пожал ее.
— У меня все равно нет денег, — угрюмо сказал вождь.
— Это ерунда. Деньги как навоз: сегодня нет, а завтра — воз, — продекламировал Володя. — Главное, чтобы ты влился в коллектив. Для этого мы снизим твой взнос до трех бутылок. И займем тебе денег. А с первой получки вернешь. Годится?
Льву, видимо, надоело совещание, уст— роенное двуногими безволосыми существами в его владениях. А может быть, лев просто вздохнул, тоскуя по вольной жизни. В любом случае для Кофи этот вздох прозвучал как грозный рык.
— Годится, — пролепетал молодой вождь.
— Ну что, Игнатьев? Таможня дает добро? — спросил чистильщик Володя. — Я пошел в гастроном?
— Давай.
Володя сунул в руки студенту совок и скрылся за дверью клетки.
— Я бы и сам мог сходить в гастроном, — заметил Кофи, боясь пошевелиться.
Лев заворочался. Встал. Потянулся.
Вытянулся метров до четырех. В нем было не меньше двухсот килограммов. Он встряхнул темно-рыжей гривой. Сделал в направлении людей шаг, другой…
Дальнейшее Кофи видел, как в тумане.
— Дай лапу! — приказал льву старший смотритель зверинца.
«Он, должно быть, еще так пьян, что не отдает себе отчета в том, что делает», — пронеслась страшная догадка в мозгу Кофи Догме.
— Не нужно, прошу вас, — прошептал Кофи.
Он не заметил, что перешел на родной язык. Не на французский, а именно на язык народа фон, который входит в подгруппу эве суданской группы языков.
Огромная лапа, удар которой убивает быка, поднялась с опил очной подсыпки.