Во главе важно выступал главный колдун деревни Губигу. Горбатый Каплу. Его искривленные старостью руки сжимали над головой два ритуальных ножа. Каждый полуметровой длины.
Горбатый колдун описывал ножами восьмерки. Белые праздничные полосы на широком лице придавали ему особенно зверское выражение.
Острейшие лезвия пролетали в считанных миллиметрах от пальцев и головы колдуна. Он напоминал дирижера симфонического оркестра и одновременно каратэку с нунчаками. Вечерние лучи отскакивали от стали в глаза собравшимся, делаясь солнечными зайчиками. Люди вздрагивали.
Следом за Каплу мужчины в головных украшениях из цветных хлопковых нитей вели быка. Можно было подумать, что вся сила животного ушла в рога. Не в коня корм.
Африканские травы, усваиваясь, превращались не в говядину, а в чудовищные лопасти на головах. Каждый рог имел две ладони ширины и больше метра длины.
Всякий знает эту африканскую породу.
Невысокие животные с огромными саблеобразными рогами редко бывают хорошо откормлены. Не растут в Африке клевер с тимофеевкой. Туго в Африке с выпасами. Туго и с комбикормом. Даже ноги у саблерогих быков кривые: каждый в телячьем возрасте переболел рахитом.
«Н-да, животноводство у нас здорово запущено, — скептически подумал вождь. — Бык такой, что сейчас сам грохнется. Без помощи колдуна…»
Появление процессии у подножия Священного холма вызвало крики радости. Голод не тетка. Немедленно отыскались помощники с большими глиняными сосудами. В Губигу издавна, еще со времен пальмовых хижин, была гончарная мастерская, где работали женщины.
Бычок словно что-то понимал в происходящем и беспокоился. Четверо погонщиков дубасили его увесистыми палками по торчащим ребрам.
Кофи повернулся к шесту, который обозначал племенное дерево, простер руки к маске Солнечного бога и повалился на землю.
Затем рухнул, как подкошенный, горбатый старик.
Потом погонщики изможденного быка и ассистенты с сосудами.
Дружно взмахнув палочками, пали ниц десять барабанщиков.
И наконец залегла вся деревня.
Люди не сводили глаз с раскрашенных масок и умоляли их быть снисходительными. Люди поглядывали на колдуна и умоляли его быть расторопнее. В животах урчало. Один бык стоял и отгонял хвостом несколько по-осеннему злых мух.
Первым не по годам проворно вскочил старый Каплу. Корча страшные гримасы, бросился к несчастному животному.
Степенно, исполненный чувства собственного достоинства, поднялся с земли представитель племенной аристократии молодой вождь Догме.
Спустя мгновение все были на ногах.
Барабанщики затеяли мелкую и тихую сбивку, которая, однако, быстро прибавляла в громкости. Главный колдун скакал перед быком. Торчал из-под галабии его горб.
Бык отвечал довольно тупым взглядом.
Лишь размахивал хвостом, отгоняя немногочисленных мух. По дороге сюда бык волновался, крутил рогатой башкой, думал: там, куда ведут, накормят или не накормят?
Оказавшись в центре внимания, бык понял: не накормят. Сами голодные.
Перед таким быком можно поставить настоящего испанского тореадора с настоящей ярко-красной мулетой. Все равно коррида не получится.
Около тысячи пар карих глаз напряженно следили за происходящим. Основной интерес вызывали два объекта.
Страшные лезвия в руках Каплу.
И рельефно выделяющаяся на бычьей шее артерия.
Погонщики повисли на саблеобразных рогах. Прочные пальмовые веревки спутывали кривые передние и кривые задние ноги. Ассистенты протягивали глиняные тазы.
В последний раз молнией сверкнул нож колдуна под испепеляющим взглядом Солнечного бога. И вонзился в шею быка.
Из артерии, которая рельефно проступала под темной шкурой, хлынуло. Бык дернулся. Глаза его округлились и приготовились выпасть из орбит.
Барабанщики замерли. Народ фон, как один человек, испустил вопль восторга.
Животное удержали. Кровь лилась в подставленный сосуд. Жители Губигу сглатывали набегающую слюну. Они испытывали танталовы муки. Однако процедура есть процедура.
Размахивая окровавленным ножом, Каплу совершал ритуальные прыжки. Вернее, обозначал их. Годы давали о себе знать. Если прежде он взлетал, как резиновый черт, то сейчас едва отрывался от земли. Так шест с масками заменял племенное дерево.
Непрестанно выкрикивая слова заклинаний, колдун то подбегал враскоряк к сосуду с кровью и подставлял руки под струю. То подпрыгивал вверх, размазывая кровь по лицу. То бегал вокруг шеста, обмазывая кровью маски идолов.
Перепачкав очередную маску, он орал:
— Бог Земледелия принял жертву!
Народ фон, испытывающий свинцовую усталость от сельскохозяйственных работ, дружно повторял:
— Бог Земледелия принял жертву!
От горячей бычьей крови где-нибудь в России поднимался бы пар. Горячая кровь, холодный воздух. В тропиках если пар и поднимается, то над ядовитыми болотами. Да над действующими вулканами. Которых, к счастью, нет в окрестностях Губигу.
Наконец бык истек кровью. Погонщики отпустили саблевидные рога, и животное рухнуло под оглушительные вопли собравшихся. В нем было, пожалуй, килограммов двести пятьдесят. Может, даже все триста.
Да, мясо костлявое и жилистое, но предназначено оно не на антрекоты с бифштексами, а для огромного чана, который служил некогда белым людям непонятную службу, а после стал главной посудой деревни Губигу.
Наваристой, сытной похлебки хватит на полтора дня всей деревне. Двести грамм чистой говядины достанется каждому. Вот так сюрприз!
Четыре раза в год люди из бенинского буша едят мясное до отвала. Это случается в праздники Первого, Второго, Третьего и Четвертого урожаев. И вот неожиданная радость. Будто удачно поохотились. Пятый раз — пускай не до отвала, но мясо!
Молодой вождь прекрасно знал, что русские, как и многие другие белые люди, снимают в год всего два урожая, но едят мясо ежедневно. У этих белых все очень странно.
Колдун продолжал изображать скачку.
«Словно якутский шаман, который наелся супа из мухоморов», — усмехнулся про себя вождь.
— Бог Зеленой реки принял жертву! — кричал Каплу.
— Бог Зеленой реки принял жертву! — вторил ему народ.
Наконец Каплу исчерпал весь запас заклинаний — и больших, и средних, и маленьких. Наконец все боги были измазаны кровью.
— Солнечный бог принял жертву! — с энтузиазмом скандировал народ фон заключительные слова обязательного текста.
«Та-та-тата-там, тата-тата-та-там», — вновь загремели пять пар барабанщиков, стоя друг против друга.
Над тушей изможденного быка трудился уже десяток добровольных мясников. Над ними кружили злобные октябрьские мухи. Вовсю полыхали костры.
Специальная бригада прикатила из деревни праздничные чаны и сейчас пыталась установить их на огонь. Неудача следовала за неудачей. От голода в толпе хохотали.
Один чан предназначался для говядины, другой — для ухи. Пока вождь отдыхал, рыбаки дважды забрасывали сети, но вытащили из Зеленой реки лишь несколько средних рыбин. Было решено готовить половину чана, но все равно уха обещала быть весьма жидкой.
Женщины, пригубив свежую кровь, носили от реки воду в глиняных сосудах.
Они ставили их на бритые головы и перемещались бодрым шагом вопреки закону всемирного притяжения. Вода предназначалась для варки.
Несколько мужчин втащили два джутовых мешка с ямсом. Бычья похлебка без ямса — все равно что борщ без картошки. А уха? Ну кто ест без ямса уху?!
Основная масса народа фон пила из больших глиняных кружек парную бычью кровь. Люди делали глоток и передавали кружку дальше.
Горбатый колдун отдыхал в сторонке.
Он отхлебывал парную кровь и чувствовал, как с каждым глотком прибывают силы.
— Где твой посох, Каплу? — раздался за спиной голос молодого вождя.
— Вот он, — ответил колдун и стал подыматься. — Мне, сынок, без посоха уже нелегко ходить.
— Ну, положим, наконечник этого посоха плохо приспособлен для ходьбы, — заметил вождь. — Он больше похож на копье.
— А что ты хочешь, сынок, — сказал старик. — Мне ведь не положена охрана, как тебе. Мало ли кто зло затаил…
— Пойдем, прогуляемся…
Следом за Кофи двинули было и амбалы-телохранители, но вождь остановил их властным жестом. Приказал:
— Разыщите моего двоюродного брата Уагадугу. Передайте мой приказ: пока мы с главным колдуном не вернемся, вино на площадь не выставлять. Нам будет что сообщить народу — правда, Каплу?
— Конечно, вождь, — вежливо поклонился старик.
— Вам все ясно? — уточнил Кофи у амбалов.
— Так точно! — согнулись они до земли. — Вина без тебя, вождь, не давать.
— Правильно, — кивнул Кофи. — А то нас с главным колдуном не то что понять — выслушать не сумеют!
Народ, облизываясь вокруг костра, с уважением смотрел вслед национальным лидерам. «Молодым везде у нас дорога, а старикам везде у нас почет», — думали люди.
59
Горбатый колдун описывал ножами восьмерки. Белые праздничные полосы на широком лице придавали ему особенно зверское выражение.
Острейшие лезвия пролетали в считанных миллиметрах от пальцев и головы колдуна. Он напоминал дирижера симфонического оркестра и одновременно каратэку с нунчаками. Вечерние лучи отскакивали от стали в глаза собравшимся, делаясь солнечными зайчиками. Люди вздрагивали.
Следом за Каплу мужчины в головных украшениях из цветных хлопковых нитей вели быка. Можно было подумать, что вся сила животного ушла в рога. Не в коня корм.
Африканские травы, усваиваясь, превращались не в говядину, а в чудовищные лопасти на головах. Каждый рог имел две ладони ширины и больше метра длины.
Всякий знает эту африканскую породу.
Невысокие животные с огромными саблеобразными рогами редко бывают хорошо откормлены. Не растут в Африке клевер с тимофеевкой. Туго в Африке с выпасами. Туго и с комбикормом. Даже ноги у саблерогих быков кривые: каждый в телячьем возрасте переболел рахитом.
«Н-да, животноводство у нас здорово запущено, — скептически подумал вождь. — Бык такой, что сейчас сам грохнется. Без помощи колдуна…»
Появление процессии у подножия Священного холма вызвало крики радости. Голод не тетка. Немедленно отыскались помощники с большими глиняными сосудами. В Губигу издавна, еще со времен пальмовых хижин, была гончарная мастерская, где работали женщины.
Бычок словно что-то понимал в происходящем и беспокоился. Четверо погонщиков дубасили его увесистыми палками по торчащим ребрам.
Кофи повернулся к шесту, который обозначал племенное дерево, простер руки к маске Солнечного бога и повалился на землю.
Затем рухнул, как подкошенный, горбатый старик.
Потом погонщики изможденного быка и ассистенты с сосудами.
Дружно взмахнув палочками, пали ниц десять барабанщиков.
И наконец залегла вся деревня.
Люди не сводили глаз с раскрашенных масок и умоляли их быть снисходительными. Люди поглядывали на колдуна и умоляли его быть расторопнее. В животах урчало. Один бык стоял и отгонял хвостом несколько по-осеннему злых мух.
Первым не по годам проворно вскочил старый Каплу. Корча страшные гримасы, бросился к несчастному животному.
Степенно, исполненный чувства собственного достоинства, поднялся с земли представитель племенной аристократии молодой вождь Догме.
Спустя мгновение все были на ногах.
Барабанщики затеяли мелкую и тихую сбивку, которая, однако, быстро прибавляла в громкости. Главный колдун скакал перед быком. Торчал из-под галабии его горб.
Бык отвечал довольно тупым взглядом.
Лишь размахивал хвостом, отгоняя немногочисленных мух. По дороге сюда бык волновался, крутил рогатой башкой, думал: там, куда ведут, накормят или не накормят?
Оказавшись в центре внимания, бык понял: не накормят. Сами голодные.
Перед таким быком можно поставить настоящего испанского тореадора с настоящей ярко-красной мулетой. Все равно коррида не получится.
Около тысячи пар карих глаз напряженно следили за происходящим. Основной интерес вызывали два объекта.
Страшные лезвия в руках Каплу.
И рельефно выделяющаяся на бычьей шее артерия.
Погонщики повисли на саблеобразных рогах. Прочные пальмовые веревки спутывали кривые передние и кривые задние ноги. Ассистенты протягивали глиняные тазы.
В последний раз молнией сверкнул нож колдуна под испепеляющим взглядом Солнечного бога. И вонзился в шею быка.
Из артерии, которая рельефно проступала под темной шкурой, хлынуло. Бык дернулся. Глаза его округлились и приготовились выпасть из орбит.
Барабанщики замерли. Народ фон, как один человек, испустил вопль восторга.
Животное удержали. Кровь лилась в подставленный сосуд. Жители Губигу сглатывали набегающую слюну. Они испытывали танталовы муки. Однако процедура есть процедура.
Размахивая окровавленным ножом, Каплу совершал ритуальные прыжки. Вернее, обозначал их. Годы давали о себе знать. Если прежде он взлетал, как резиновый черт, то сейчас едва отрывался от земли. Так шест с масками заменял племенное дерево.
Непрестанно выкрикивая слова заклинаний, колдун то подбегал враскоряк к сосуду с кровью и подставлял руки под струю. То подпрыгивал вверх, размазывая кровь по лицу. То бегал вокруг шеста, обмазывая кровью маски идолов.
Перепачкав очередную маску, он орал:
— Бог Земледелия принял жертву!
Народ фон, испытывающий свинцовую усталость от сельскохозяйственных работ, дружно повторял:
— Бог Земледелия принял жертву!
От горячей бычьей крови где-нибудь в России поднимался бы пар. Горячая кровь, холодный воздух. В тропиках если пар и поднимается, то над ядовитыми болотами. Да над действующими вулканами. Которых, к счастью, нет в окрестностях Губигу.
Наконец бык истек кровью. Погонщики отпустили саблевидные рога, и животное рухнуло под оглушительные вопли собравшихся. В нем было, пожалуй, килограммов двести пятьдесят. Может, даже все триста.
Да, мясо костлявое и жилистое, но предназначено оно не на антрекоты с бифштексами, а для огромного чана, который служил некогда белым людям непонятную службу, а после стал главной посудой деревни Губигу.
Наваристой, сытной похлебки хватит на полтора дня всей деревне. Двести грамм чистой говядины достанется каждому. Вот так сюрприз!
Четыре раза в год люди из бенинского буша едят мясное до отвала. Это случается в праздники Первого, Второго, Третьего и Четвертого урожаев. И вот неожиданная радость. Будто удачно поохотились. Пятый раз — пускай не до отвала, но мясо!
Молодой вождь прекрасно знал, что русские, как и многие другие белые люди, снимают в год всего два урожая, но едят мясо ежедневно. У этих белых все очень странно.
Колдун продолжал изображать скачку.
«Словно якутский шаман, который наелся супа из мухоморов», — усмехнулся про себя вождь.
— Бог Зеленой реки принял жертву! — кричал Каплу.
— Бог Зеленой реки принял жертву! — вторил ему народ.
Наконец Каплу исчерпал весь запас заклинаний — и больших, и средних, и маленьких. Наконец все боги были измазаны кровью.
— Солнечный бог принял жертву! — с энтузиазмом скандировал народ фон заключительные слова обязательного текста.
«Та-та-тата-там, тата-тата-та-там», — вновь загремели пять пар барабанщиков, стоя друг против друга.
Над тушей изможденного быка трудился уже десяток добровольных мясников. Над ними кружили злобные октябрьские мухи. Вовсю полыхали костры.
Специальная бригада прикатила из деревни праздничные чаны и сейчас пыталась установить их на огонь. Неудача следовала за неудачей. От голода в толпе хохотали.
Один чан предназначался для говядины, другой — для ухи. Пока вождь отдыхал, рыбаки дважды забрасывали сети, но вытащили из Зеленой реки лишь несколько средних рыбин. Было решено готовить половину чана, но все равно уха обещала быть весьма жидкой.
Женщины, пригубив свежую кровь, носили от реки воду в глиняных сосудах.
Они ставили их на бритые головы и перемещались бодрым шагом вопреки закону всемирного притяжения. Вода предназначалась для варки.
Несколько мужчин втащили два джутовых мешка с ямсом. Бычья похлебка без ямса — все равно что борщ без картошки. А уха? Ну кто ест без ямса уху?!
Основная масса народа фон пила из больших глиняных кружек парную бычью кровь. Люди делали глоток и передавали кружку дальше.
Горбатый колдун отдыхал в сторонке.
Он отхлебывал парную кровь и чувствовал, как с каждым глотком прибывают силы.
— Где твой посох, Каплу? — раздался за спиной голос молодого вождя.
— Вот он, — ответил колдун и стал подыматься. — Мне, сынок, без посоха уже нелегко ходить.
— Ну, положим, наконечник этого посоха плохо приспособлен для ходьбы, — заметил вождь. — Он больше похож на копье.
— А что ты хочешь, сынок, — сказал старик. — Мне ведь не положена охрана, как тебе. Мало ли кто зло затаил…
— Пойдем, прогуляемся…
Следом за Кофи двинули было и амбалы-телохранители, но вождь остановил их властным жестом. Приказал:
— Разыщите моего двоюродного брата Уагадугу. Передайте мой приказ: пока мы с главным колдуном не вернемся, вино на площадь не выставлять. Нам будет что сообщить народу — правда, Каплу?
— Конечно, вождь, — вежливо поклонился старик.
— Вам все ясно? — уточнил Кофи у амбалов.
— Так точно! — согнулись они до земли. — Вина без тебя, вождь, не давать.
— Правильно, — кивнул Кофи. — А то нас с главным колдуном не то что понять — выслушать не сумеют!
Народ, облизываясь вокруг костра, с уважением смотрел вслед национальным лидерам. «Молодым везде у нас дорога, а старикам везде у нас почет», — думали люди.
59
Небо на противоположном берегу густо окрасилось. «Струил закат последний свой багрянец», — вспомнил вождь песню композитора Давида Тухманова. Грозно шумели огромные пальчато-рассеченные листья пальм.
Этому шуму аккомпанировали быстрые воды Зеленой реки. Лежащий на мелководье огромный камень помнил, должно быть, мамонтов. Или даже динозавров.
На камне сидел старый Каплу и, по своему обыкновению, задумчиво смотрел в бурный поток. Туда, в песчаное дно, упирался посох.
— Почему снимаем четыре урожая, а живем впроголодь? — рассыпался колокольчиками голос вождя. — Почему даже двух быков не можем найти для праздника? Отвечай же!
— Белые люди уничтожили стада в верховьях Зеленой реки, — пробубнил колдун. — Они перегородили сетями устье, и в реку перестала заходить рыба. На наши поля наступают джунгли, и посевы с каждым годом сокращаются.
Вождь сбросил праздничную галабию и вошел в реку. По щиколотку. По колено. По пояс. Течение звало с собой, на сто километров южнее. В Гвинейский залив.
— Нет, Каплу, — возразил из воды Кофи. — Низовья Зеленой реки судоходны. Их нельзя перегораживать сетями.
К тому же в устье много рукавов, рыба могла бы выбрать себе безопасный путь.
И джунгли наступают всюду одинаково.
За сотни лет мы истощили все почвы вокруг Губигу. Без удобрений дальше заниматься земледелием невозможно. Белым благодаря удобрениям хватает двух или даже одного урожая в год… А стада в верховьях? Их действительно истребляли французы, но когда это было? До моего рождения!
Горбатый колдун вздрогнул, но виду не показал.
— Тебе никто не станет мешать, сынок, — проскрипел Каплу. — Весь народ работал для того, чтобы ты учился. Если теперь ты знаешь, как отплатить своему народу, — прекрасно.
— Посмотри на меня, Каплу. — Вождь приблизился к валуну. — Какого цвета моя кожа?
Колдун сузил глаза. Его взгляд блеснул, как кинжал. Руки крепче сжали посох. Он сказал:
— Твоя мать любила француза. Его звали Мишель. Пришли русские и прогнали французов из Дагомеи. Но Зуби не могла забыть Мишеля и отвергла Кондратьева. За это русский возненавидел твою мать. В тебе течет наполовину французская кровь.
— Это я слышу с самого детства, — напомнил Кофи Догме. — Ко времени прихода русских никакие французы много лет не забредали в наши края. Меня интересуют байки поновее.
Кофи подошел к валуну. Его взгляд был похож на взгляд колдуна — узкий и острый, как нож парашютиста с гравировкой во всю длину.
Старик призвал на помощь всю колдовскую мощь. «Не прикасайся ко мне! — взывал Каплу. — Не смей трогать старого Каплу! Даю установку: немедленно отойди от меня на три шага!»
Шумели пальмы и шумела река, но ни вождь, ни колдун этого не слышали. В их уши вливался зловещий звон клинков.
Они словно фехтовали на взглядах.
Вдруг огромный кулак вождя схватился за посох. В тот же миг из реки взметнулась нога вождя и снесла старика с валуна на мелководье.
Старый колдун упал на спину. Горб углубился в песчаное дно. Сверху мгновенно навалился Кофи и сцепил умелые руки на толстой, короткой шее.
Чтобы задушить человека с такой шеей, требуется немалая сила. Но не для этого взбугрились мускулами плечи Кофи Догме. Он лишь не давал колдуну вырвать лицо из воды.
Колдун беспорядочно колотил руками и ногами. Кофи знал, что кровь уже перестала снабжать мышцы старика кислородом. Кофи твердо знал, что вот-вот Каплу перестанет сопротивляться.
Вождь точно отметил конвульсии, за которыми — это он тоже хорошо знал — наступает смерть. Он выдернул голову колдуна из мелкой воды.
Глаза Каплу вывалились из орбит. Он судорожно хватал воздух руками и легкими. Колено молодого вождя упиралось в искривленную грудную клетку старика.
— В т-т-тебе т-т-течет французская кровь! — заикаясь, выдавил колдун. — Т-тты наполовину француз!
Не ослабляя хватки, Кофи спросил:
— Помнишь, как умер мой дед? Его последнюю минуту?
— П-п-помню… Отпусти м-м-меня. Боги не п-п-простят нападения на с-своего с-слугу.
— Не отвлекайся, колдун. Все мы слуги божьи. Лучше вспомни-ка, как великий Нбаби всматривался в фотографию, на которой ты узнал Кондратьева. Нбаби мертв, но ты пока жив и можешь подтвердить, что Нбаби обрадовался, узнав постаревшего русского. Разве стал бы он радоваться, увидав убийцу своей дочери?
Каплу лежал в мутной воде в праздничной галабии. Он несколько освоился в непростой ситуации и уже не заикался:
— Ты меньше меня знаешь о смерти, сынок. На фотографии Нбаби никого не узнал. Я прекрасно помню, как его глаза распахнулись, словно вмиг помолодели.
Твой дед в тот миг уже ничего не видел.
Его глаза осветил сам Солнечный бог.
Нбаби был на хорошем счету у. бога, потому и прожил очень долго. Этим светом, который ты принял за свет узнавания, Солнечный бог в последний раз отметил своего избранника.
— Но ты забыл другое, — напомнил Кофи. — Ты забыл, как взметнулась невесомая рука деда. Как потянулся он к фотографии. А помнишь ли ты, Каплу, как широко распахнулся его беззубый рот?
Дед даже приподнял голову. Все подтвердили, что он не поднимал голову уже целую неделю!
— Кофи, сынок, — взмолился колдун. — Ты убил многих людей. Конечно, они белые и не стоят мизинца твоего великого деда. Конечно, они наши враги, все белые вообще и Кондратьевы в частности… Но ты наблюдал уже не одну агонию. Умирая, люди делают непроизвольно очень резкие движения. Нбаби даже поднял голову в смертный миг!
— Послушай, Каплу, — обратился вождь, продолжая сжимать короткую шею колдуна в страшных объятиях. — Кондратьев перед смертью рассказал все. Он только не знал, как погибла моя мать.
Говори.
С этими словами Кофи, однако, не дал колдуну сказать ни слова, а вновь погрузил его голову в зеленый поток.
Дождавшись судорог, вождь вытащил колдуна. Едва к Каплу вернулся дар речи, он произнес:
— Т-т-ты убьешь невиновного, с-ссынок! С-с-солнечный бог не простит тебя…
— Мне это безразлично, колдун, — сказал вождь и быстро еще раз обмакнул голову Каплу в воду. — Я убил с твоей помощью столько невиновных, что еще одна ошибка ничего не изменит.
— К-к-клянусь тебе, К-к-кофи…
Черное лицо старика скрылось в зеленой воде.
Дождавшись первых пузырей из легких, вождь вскочил, подхватил безжизненное тело и поволок старика на берег.
Бросил.
Не спеша сходил к валуну за посохом.
— Ты сделал из меня машину для убийств, — сказал Догме. — Мне нетрудно поставить эксперимент. Сейчас я тебя буду убивать и смотреть, осветит Солнечный бог твои глаза или нет. Избранник ты у него или не избранник? Лжешь ты или говоришь правду?.. Отвечай, как погибла Зуби? Скажешь правду, — может быть, сохраню жизнь.
Старик что-то прошептал. Вместе со звуками из него вылетали струйки воды.
— Громче! — приказал вождь.
— Я настиг Зуби в джунглях, — послышался сбивчивый шепот. — Острый камень был в моей руке… Я ударил дочь Нбаби по голове… Потом еще и еще…
— Выходит, ты обманул меня? Заставил убить невинных людей? Более того, ты сделал так, чтобы я убил своего отца и своего брата!
Кофи с улыбкой произнес эти слова.
Но внутри у него все клокотало. Он приподнял посох правой рукой.
Колдун выставил над собой руки и зачастил:
— Нет! Кофи, нет! Ты обещал! Ты обещал оставить меня в живых, если я признаюсь… Нет, Кофи, ты мужчина, ты вождь, ты обязан держать слово!..
Кофи взялся за посох и левой рукой.
Старик подтянул к животу колени, продолжая просить пощады.
— Да, я мужчина, — гордо произнес Кофи, с презрением глядя на жалкое тело внизу на песке. — Да, я вождь. Поэтому я сказал: «Может быть, сохраню жизнь».
А может быть, не сохраню. Такому злодею, как ты, не место среди живых. Твое место в царстве мертвых. Время выбрано чрезвычайно удачно. Свою первую невинную жертву, старика Кондратьева, я убил на закате. Сейчас тоже закат.
— Нет! Не надо!!! Не делай…
Это были последние слова главного колдуна деревни Губигу. Кофи взмахнул посохом в багровом воздухе.
Железный наконечник содрал кожу с колена, которым старик пытался прикрыться. Посох разорвал внутренности и вошел на тридцать сантиметров в песчаный берег.
Отряхнув руки, вождь поднял с песка праздничную галабию и облачился. Он тщательно расправил на груди узор, вышитый желтыми стеблями, и направился к деревне.
На площади шел пир горой. У котлов непрерывно раздавали пищу. Все старались получить деликатесную похлебку из котла, где варилось жертвенное мясо. Однако самые голодные не хотели терпеть в длинной очереди. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Люди соглашались на жидкую уху из второго котла.
Сотни черных рук деревянными лопаточками выуживали с глиняных блюд ямс, мясо и разваренную рыбу. Люди причмокивали от удовольствия, как младенцы, сосущие материнскую грудь.
Этому шуму аккомпанировали быстрые воды Зеленой реки. Лежащий на мелководье огромный камень помнил, должно быть, мамонтов. Или даже динозавров.
На камне сидел старый Каплу и, по своему обыкновению, задумчиво смотрел в бурный поток. Туда, в песчаное дно, упирался посох.
— Почему снимаем четыре урожая, а живем впроголодь? — рассыпался колокольчиками голос вождя. — Почему даже двух быков не можем найти для праздника? Отвечай же!
— Белые люди уничтожили стада в верховьях Зеленой реки, — пробубнил колдун. — Они перегородили сетями устье, и в реку перестала заходить рыба. На наши поля наступают джунгли, и посевы с каждым годом сокращаются.
Вождь сбросил праздничную галабию и вошел в реку. По щиколотку. По колено. По пояс. Течение звало с собой, на сто километров южнее. В Гвинейский залив.
— Нет, Каплу, — возразил из воды Кофи. — Низовья Зеленой реки судоходны. Их нельзя перегораживать сетями.
К тому же в устье много рукавов, рыба могла бы выбрать себе безопасный путь.
И джунгли наступают всюду одинаково.
За сотни лет мы истощили все почвы вокруг Губигу. Без удобрений дальше заниматься земледелием невозможно. Белым благодаря удобрениям хватает двух или даже одного урожая в год… А стада в верховьях? Их действительно истребляли французы, но когда это было? До моего рождения!
Горбатый колдун вздрогнул, но виду не показал.
— Тебе никто не станет мешать, сынок, — проскрипел Каплу. — Весь народ работал для того, чтобы ты учился. Если теперь ты знаешь, как отплатить своему народу, — прекрасно.
— Посмотри на меня, Каплу. — Вождь приблизился к валуну. — Какого цвета моя кожа?
Колдун сузил глаза. Его взгляд блеснул, как кинжал. Руки крепче сжали посох. Он сказал:
— Твоя мать любила француза. Его звали Мишель. Пришли русские и прогнали французов из Дагомеи. Но Зуби не могла забыть Мишеля и отвергла Кондратьева. За это русский возненавидел твою мать. В тебе течет наполовину французская кровь.
— Это я слышу с самого детства, — напомнил Кофи Догме. — Ко времени прихода русских никакие французы много лет не забредали в наши края. Меня интересуют байки поновее.
Кофи подошел к валуну. Его взгляд был похож на взгляд колдуна — узкий и острый, как нож парашютиста с гравировкой во всю длину.
Старик призвал на помощь всю колдовскую мощь. «Не прикасайся ко мне! — взывал Каплу. — Не смей трогать старого Каплу! Даю установку: немедленно отойди от меня на три шага!»
Шумели пальмы и шумела река, но ни вождь, ни колдун этого не слышали. В их уши вливался зловещий звон клинков.
Они словно фехтовали на взглядах.
Вдруг огромный кулак вождя схватился за посох. В тот же миг из реки взметнулась нога вождя и снесла старика с валуна на мелководье.
Старый колдун упал на спину. Горб углубился в песчаное дно. Сверху мгновенно навалился Кофи и сцепил умелые руки на толстой, короткой шее.
Чтобы задушить человека с такой шеей, требуется немалая сила. Но не для этого взбугрились мускулами плечи Кофи Догме. Он лишь не давал колдуну вырвать лицо из воды.
Колдун беспорядочно колотил руками и ногами. Кофи знал, что кровь уже перестала снабжать мышцы старика кислородом. Кофи твердо знал, что вот-вот Каплу перестанет сопротивляться.
Вождь точно отметил конвульсии, за которыми — это он тоже хорошо знал — наступает смерть. Он выдернул голову колдуна из мелкой воды.
Глаза Каплу вывалились из орбит. Он судорожно хватал воздух руками и легкими. Колено молодого вождя упиралось в искривленную грудную клетку старика.
— В т-т-тебе т-т-течет французская кровь! — заикаясь, выдавил колдун. — Т-тты наполовину француз!
Не ослабляя хватки, Кофи спросил:
— Помнишь, как умер мой дед? Его последнюю минуту?
— П-п-помню… Отпусти м-м-меня. Боги не п-п-простят нападения на с-своего с-слугу.
— Не отвлекайся, колдун. Все мы слуги божьи. Лучше вспомни-ка, как великий Нбаби всматривался в фотографию, на которой ты узнал Кондратьева. Нбаби мертв, но ты пока жив и можешь подтвердить, что Нбаби обрадовался, узнав постаревшего русского. Разве стал бы он радоваться, увидав убийцу своей дочери?
Каплу лежал в мутной воде в праздничной галабии. Он несколько освоился в непростой ситуации и уже не заикался:
— Ты меньше меня знаешь о смерти, сынок. На фотографии Нбаби никого не узнал. Я прекрасно помню, как его глаза распахнулись, словно вмиг помолодели.
Твой дед в тот миг уже ничего не видел.
Его глаза осветил сам Солнечный бог.
Нбаби был на хорошем счету у. бога, потому и прожил очень долго. Этим светом, который ты принял за свет узнавания, Солнечный бог в последний раз отметил своего избранника.
— Но ты забыл другое, — напомнил Кофи. — Ты забыл, как взметнулась невесомая рука деда. Как потянулся он к фотографии. А помнишь ли ты, Каплу, как широко распахнулся его беззубый рот?
Дед даже приподнял голову. Все подтвердили, что он не поднимал голову уже целую неделю!
— Кофи, сынок, — взмолился колдун. — Ты убил многих людей. Конечно, они белые и не стоят мизинца твоего великого деда. Конечно, они наши враги, все белые вообще и Кондратьевы в частности… Но ты наблюдал уже не одну агонию. Умирая, люди делают непроизвольно очень резкие движения. Нбаби даже поднял голову в смертный миг!
— Послушай, Каплу, — обратился вождь, продолжая сжимать короткую шею колдуна в страшных объятиях. — Кондратьев перед смертью рассказал все. Он только не знал, как погибла моя мать.
Говори.
С этими словами Кофи, однако, не дал колдуну сказать ни слова, а вновь погрузил его голову в зеленый поток.
Дождавшись судорог, вождь вытащил колдуна. Едва к Каплу вернулся дар речи, он произнес:
— Т-т-ты убьешь невиновного, с-ссынок! С-с-солнечный бог не простит тебя…
— Мне это безразлично, колдун, — сказал вождь и быстро еще раз обмакнул голову Каплу в воду. — Я убил с твоей помощью столько невиновных, что еще одна ошибка ничего не изменит.
— К-к-клянусь тебе, К-к-кофи…
Черное лицо старика скрылось в зеленой воде.
Дождавшись первых пузырей из легких, вождь вскочил, подхватил безжизненное тело и поволок старика на берег.
Бросил.
Не спеша сходил к валуну за посохом.
— Ты сделал из меня машину для убийств, — сказал Догме. — Мне нетрудно поставить эксперимент. Сейчас я тебя буду убивать и смотреть, осветит Солнечный бог твои глаза или нет. Избранник ты у него или не избранник? Лжешь ты или говоришь правду?.. Отвечай, как погибла Зуби? Скажешь правду, — может быть, сохраню жизнь.
Старик что-то прошептал. Вместе со звуками из него вылетали струйки воды.
— Громче! — приказал вождь.
— Я настиг Зуби в джунглях, — послышался сбивчивый шепот. — Острый камень был в моей руке… Я ударил дочь Нбаби по голове… Потом еще и еще…
— Выходит, ты обманул меня? Заставил убить невинных людей? Более того, ты сделал так, чтобы я убил своего отца и своего брата!
Кофи с улыбкой произнес эти слова.
Но внутри у него все клокотало. Он приподнял посох правой рукой.
Колдун выставил над собой руки и зачастил:
— Нет! Кофи, нет! Ты обещал! Ты обещал оставить меня в живых, если я признаюсь… Нет, Кофи, ты мужчина, ты вождь, ты обязан держать слово!..
Кофи взялся за посох и левой рукой.
Старик подтянул к животу колени, продолжая просить пощады.
— Да, я мужчина, — гордо произнес Кофи, с презрением глядя на жалкое тело внизу на песке. — Да, я вождь. Поэтому я сказал: «Может быть, сохраню жизнь».
А может быть, не сохраню. Такому злодею, как ты, не место среди живых. Твое место в царстве мертвых. Время выбрано чрезвычайно удачно. Свою первую невинную жертву, старика Кондратьева, я убил на закате. Сейчас тоже закат.
— Нет! Не надо!!! Не делай…
Это были последние слова главного колдуна деревни Губигу. Кофи взмахнул посохом в багровом воздухе.
Железный наконечник содрал кожу с колена, которым старик пытался прикрыться. Посох разорвал внутренности и вошел на тридцать сантиметров в песчаный берег.
Отряхнув руки, вождь поднял с песка праздничную галабию и облачился. Он тщательно расправил на груди узор, вышитый желтыми стеблями, и направился к деревне.
На площади шел пир горой. У котлов непрерывно раздавали пищу. Все старались получить деликатесную похлебку из котла, где варилось жертвенное мясо. Однако самые голодные не хотели терпеть в длинной очереди. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Люди соглашались на жидкую уху из второго котла.
Сотни черных рук деревянными лопаточками выуживали с глиняных блюд ямс, мясо и разваренную рыбу. Люди причмокивали от удовольствия, как младенцы, сосущие материнскую грудь.