Страница:
Я прямо к ней. Тащу чемодан. Анна Семеновна так ничего и не поняла.
Виктория Львовна заводит меня к себе. Там у нее сплошной антиквариат. Угол отгорожен ширмой. За нею – диван, трюмо, столик. Это мой уголок. Здесь я буду жить.
– Располагайтесь. Так будет удобно? – показывает она мне.
– Прекрасно. Большое вам спасибо.
Ставлю чемодан, раскрываю, начинаю устраиваться.
– Я вас хорошо понимаю… – качает головой.
– Не говорите. Замучил подозрениями.
– Эти необоснованные подозрения мужей… Сколько можно?
– Подозрения как раз обоснованные, – говорю. – Но все равно замучил. Пусть помается, а я у вас пока поживу. Заодно и на работу перестану опаздывать.
– Мы ваши анкетки вместе раз-два… Я уже обсчитала, – хвастается Виктория Львовна.
– Неужели? Вы просто молодец!
– Вот! – с гордостью подводит меня к дубовому столу, на котором горка моих анкет и таблицы расчета. Я взяла одну, поглядела.
– Потрясно, Виктория Львовна. Вы гений.
– Вы думаете, Сергей Ефимович будет доволен?
– Он вам руки будет целовать. Кстати, мог бы и заплатить.
– Ну что вы… Неудобно…
– А что, это идея! – сегодня я – сама решимость. – Пойдемте!
– Куда? Я не одета, – пугается Виктория Львовна.
– Пойдемте, пойдемте…
Мы выходим из комнаты и направляемся в кабинет шефа. Открываю без стука. Шеф вытирает пыль с бюста. Стоит на стуле и гладит тряпкой мраморные кудри.
– К вам можно, Сергей Ефимович?
– Пожалуйста, – спрыгивает со стула, как зайчик.
– Проходите, Виктория Львовна, – я приглашаю старуху.
Она заходит, здоровается. Шеф занимает место за столом.
– Я вас слушаю.
– Сергей Ефимович, вы знаете, что Виктория Львовна принимает участие в обработке социально-психологических анкет нашего института?
– Да, я в курсе.
– Не можем ли мы принять ее на работу на два месяца как пенсионера, чтобы оплатить расчеты?
– М-м… Это возможно. У вас какой стаж? – обращается он к ней.
– Сорок два года.
– Солидно. На ставку инженера пойдете? Сто тридцать пять плюс премия.
– Я согласна, – кивает она.
– Тогда пишите заявление – и к Горгоне Михайловне.
– Вот это разговор! Спасибо, Сергей Ефимович, – говорю я.
– Не за что. У вас все?
– Пока все.
– Желаю удачи, – встает.
Мы выходим в прихожую. Сабурова вытирает пол шваброй. Сегодня ее дежурство в квартире.
– Познакомьтесь, – говорю я. – Наш новый сотрудник, инженер Виктория Львовна.
Сабурова отбрасывает швабру.
– А я, значит, за бесплатно буду вам полы тереть?! – и она прямиком направляется в кабинет шефа.
ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Митенька – мое счастье. Такой прелестный мальчик. Если бы не он, я бы здесь с ума сошла. Сегодня Катюша попросила меня посидеть с ним, у нее дела. Поскольку я должна находиться на рабочем месте, я взяла его с коляской в свой кабинет. И вот мы сидим – он в коляске, я рядом, за письменным столом. Я кормлю его супом-пюре и читаю сказку. Он любит, когда ему читают.
– …Вот их уже трое. Бежит лисичка. «Кто, кто в рукавичке живет?» – «Мышка-поскребушка, лягушка-попрыгушка да зайчик-побегайчик. А ты кто?» – «А я лисичка-сестричка. Пустите и меня!» – «Иди»… Еще ложечку… Вот так, мое солнышко… Мамочка скоро придет. Бусиков напишет ее портрет, и она придет. Ты мой внучек будешь, хорошо? Еще одну. Молодец… Слушай дальше…
Где-то поют на три голоса. Наверное, наши…
– Вот их уже четверо сидят…
Внезапно открылась дверь, и вошла Сабурова с ведром и шваброй.
– Что такое? Зачем? – я возмущена.
– Приборка помещений, – поставила ведро, начала тереть.
– Что у вас за рвение сегодня, Вера Платоновна?
– Это не рвение, а дисциплина. Я теперь у вас работаю.
– Как?!
– Вот заявление. Сергей Ефимович подписал, – вынула из кармана фартука листок, положила на стол.
Я взяла листок. Все верно. Вот и резолюция: «Оформить на ставку уборщицы».
– А как же ваш «Интурист»? – спросила я с иронией.
– Перебьется. Девок надо выдавать. За ними глаз нужен… Подвиньте коляску…
Я откатила коляску, она проехалась шваброй по полу, подхватила ведро. Перед дверью остановилась в задумчивости.
– Как вы думаете, у Виктории Львовны я тоже должна убираться?
– Зачем же у нее? Только в отделах.
– Она ж тоже нынче сотрудница. И Люська у ней живет. Выходит, отдел…
– Тогда убирайтесь, – пожала я плечами.
– Вот не было печали… – ушла.
– Нет, Митенька, это сумасшедший дом… – я снова взялась за ложку. – Глядь – бежит волчок…
Щелкнул селектор, раздался голос Сергея Ефимовича:
– Горгона Михайловна, принесите мне, пожалуйста, штатное расписание нашего института…
– Сейчас, Сергей Ефимович.
Достала объемистую папку, положила ее в коляску, Митеньке в ноги.
– Поехали к начальнику, Митенька. Вырастешь, мы тебя тоже на оклад поставим…
Повезла Митеньку к Сергею Ефимовичу.
РУМЯНЦЕВ. Я сидел и считал на калькуляторе. Условия мне Сабурова создала замечательные. На столе – электрический самовар, заварной чайничек, сахар. Каждый день печет мне оладьи. Я ем оладьи и считаю.
На тахте валялась Галька. Или Валька. В джинсах и стереонаушниках. Я нет-нет да и посматривал на нее. Девица в порядке.
– И чего вы все считаете, Петр Васильевич! Считаете и считаете! – вдруг она заорала.
Я не сообразил, что это она из-за стереонаушников орет. Ответил спокойно:
– Понимаете, Галочка, я считаю смету на создание автоматизированной системы. Будет такая система, которая поможет установить порядок в нашей отрасли. Машина станет считать и выдавать планы, а люди будут по этим планам работать. Ритмично и производительно.
– Я все равно ничего не слышу! – заорала она снова.
– А вы снимите наушники, – посоветовал я.
Она сдернула наушники, уселась на тахте.
– Мне скучно! – капризно.
– Пойдите в кино.
– Была.
– Почитайте книжку.
– Я на работе книжку читаю. Сидишь целые сутки, делать нечего. И дома делать нечего…
Встала, прошлась по комнате. Я глаза отвел. Сразу куда-то мои цифры ускакали.
– Галя, хотите чаю? – потянулся за стаканом.
– Я не Галя. Я Валя.
– Простите.
– Ничего, нас даже мать путает. Вот она сейчас не знает – кто дома: Валя или Галя. Да ей и наплевать.
Подсела к столу, началось чаепитие.
– А в гостинице вообще… Мы с Галкой на одной должности, то она дежурит, то я. И еще две сменщицы. Четверо нас – дежурных по этажу. Гости думают, что нас трое. Мы с сестричкой за одну сходим. Мы уже даже не объясняем, устали… Нас зовут Валя. Я старше на сорок минут. Мать хотела одну меня, а вышло две…
– Интересно, – сказал я, хотя ничего интересного в этом не было.
Где-то запели «Летят утки…».
Валя задумчиво ела оладьи.
– Скажите, Валя, вам это не надоело? – спросил я.
– Что? – не поняла она.
– Ну, несколько странный быт… Тут и работают, тут же и живут.
– Я привычная. У нас в гостинице всегда так. Сидишь на этаже, работаешь, а шаг ступил в какой-нибудь номер – и уже вроде живешь… Чай пьешь с пирожными или музыку слушаешь…
– А мне странно… – признался я.
– Это с непривычки. Вот вы сейчас что делаете – работаете или живете?
– Ну… Живу. Мы же чай пьем.
– А вы же можете другой рукой на кнопочку нажать? Нажмите, не бойтесь.
Я, как дурак, нажал на кнопку сброса калькулятора.
– Вот вы уже и работаете. Одной рукой работаете, а другой рукой живете…
Потрясающая у нее логика!
– Да пойми же ты, что нельзя в такой обстановке внедрять научную организацию труда! – я от волнения даже на «ты» перешел.
– А кто тебя просит? – вылупила глаза.
– Отрасль просит!
– Где это такая отрасль? Я такой отрасли не знаю, чтобы обеими руками работали.
– На Чукотке у нас отрасль… – сказал я хмуро.
– Ну там может быть… Я там не была. Давай потанцуем.
– Чего?!
– Скучно…
Она подошла к проигрывателю, включила. Полилась музыка.
– Выходи, выходи! Засиделся. Надо же и перерывы делать. Это по науке.
Я поднялся, стали танцевать. В комнату заглянула Сабурова, понимающе улыбнулась.
– Не буду мешать. Работайте…
И исчезла.
САБУРОВА. Попался, милок! Пусть поглубже наживу заглотнет. Я дверь прикрыла, пошла к Бусикову. Открываю – мать честная! Сидит в кресле Катерина в длинном платье с распущенными волосами, а Бусиков с нее картину рисует.
– Бусиков! – зову шепотом.
Он оборачивается. Взгляд потусторонний.
– У тебя когда убраться можно?
– Никогда, – отворачивается.
– Да погоди ты! Мне велено везде убирать, – вхожу.
– Только не у меня. Здесь беспорядок не простой, а творческий.
Я зашла, остановилась перед картиной. Гляжу.
– Как получается, Вера Платоновна? – Катька спрашивает.
– Ничего. Похожа… Только… чегой-то не хватает.
– Чего же это не хватает? – обиделся Бусиков.
– Жизни не хватает, вот чего! Ты бы ей в руки хоть швабру дал, что ли. Или вон лурон этот, – показала на сверток бумаги. – Она же кто у тебя? Современница?
– Современница, – согласился Бусиков.
– А современницы с пустыми руками без дела не сидят! Пусть хоть по телефону говорит. Все дело.
– Вы думаете? – засомневался Бусиков.
– Да чего тут думать!.. Значит, у тебя убирать не надо. Кать, хочешь я у тебя подмету заместо Бусикова?
– Ну что вы, Вера Платоновна! Я сама, – Катька смутилась.
– Сама так сама. Учти, ты у нас единственная жиличка осталась, мы со Львовной уже дельцы… Подумай, Слав… – это я Бусикову уже с намеком, хоть он и женат.
– Что вы имеете в виду? – Катька покраснела.
– Катюша, не меняйте позы, – сделал замечание Бусиков. – Вера Платоновна…
– Ухожу, ухожу…
Только вышла в коридор, смотрю – Львовна шествует с огнетушителем. Гордо прошла мимо, я за нею. Любопытно. Дошла до своей двери и вешает на нее какую-то табличку. Глянула ей через плечо: «Отдел социальной психологии». Ого!
Львовна дверь открыла и туда. Я за нею.
– А вы куда? – спрашивает.
– Я в этом учреждении работаю, – указываю ей на табличку. – Куда хочу, туда хожу. Хотите – заходите в мой отдел в любую минуту рабочего времени.
– Ах вот как? – вешает огнетушитель на крюк у двери, а на саму дверь прикнопливает аккуратный листок с каким-то планом.
Глянула я – мать честная! «План эвакуации на случай пожара».
– А мне? – говорю.
– Огнетушитель можете получить у завхоза в главном здании, а таблички и планы эвакуации Бусиков чертит, – ответила сухо.
– Мерси!
Побежала обратно к Бусикову.
– Бусиков, ты мне планчик такой же нарисуй, как у Львовны… Катюшка, тебе огнетушитель захватить на складе?
– Хватайте, Вера Платоновна, – говорит Бусиков. – Все равно вместе будем гореть.
Побежала дальше. Мимо женской лаборатории. Они все себе поют.
НИНА. Сегодня особенно хорошо поется. С тех пор как Людмила ушла к Виктории Львовне, у нас с пением полный порядок. Классическое трехголосье. И слух у всех замечательный, не то что у Людмилы.
С обеда мы сидели за занавесочкой, пили кофе и распевали песни. Много спели. Закончили «Синий платочек» по заказу Ксении Дмитриевны, и она сказала:
– Девчата, может, хватит?
– А что делать, Ксения Дмитриевна? Делать-то что?
– Ой, верно… Забыли нас, все забыли… – вздохнула она.
– А Люська – до чего ж подлая! – воскликнула Ира. – Ну ладно, от мужа ушла. Но от нас зачем уходить?
– Это она из-за ванны. Теперь ей как жиличке можно принимать ванну, – рассудительно сказала Ксения Дмитриевна.
– Менять коллектив на ванну… – пожала плечами Ира.
– Давайте еще споем, – предложила я.
– А что?
– «Вот кто-то с горочки…»
– Запевай.
И мы затянули «Вот кто-то с горочки спустился…». Нас бы в хор Пятницкого, честное слово. Я веду мелодию, Ксения Дмитриевна вторит, а Ирка подголоском. Вся наша тоска по любви и по работе в этой песне.
Спели два куплета.
– Ох, хорошо… – вздохнула Ксения Дмитриевна.
– А правда говорят, что нас спортсмены выселять будут? – спросила Ира.
– Правда. Петя узнавал. Мы выселяем соседей, а спортсмены нас, – подтвердила Ксения Дмитриевна.
– А спортсмены какие?
– Юниоры.
– А по профессии?
– Говорит, силачи. Один его в нос двинул.
– Так ему и надо. Видели, он уже к двойняшкам пристроился. Не пропадет, – сказала Ира.
– Давайте споем, – опять предложила я и, не дожидаясь согласия, запела «Миллион алых роз».
Спели куплет и припев.
– А Бусиков Катькин портрет пишет, – сказала Ира.
– Влюбился, видать, – кивнула Ксения Дмитриевна.
– Не понимаю. У Катьки ребенок, у него тоже семья…
– Только нас никто не рисует, – вздохнула я.
– Давайте споем, девочки, – предложила Ира.
– Все. Хватит петь! – оборвала Ксения Дмитриевна. – Надо что-то делать. Так дальше продолжаться не может.
– Давайте выступим на собрании и скажем: либо Сергей Ефимович даст нам данные по отрасли, либо выселит соседей, либо мы уйдем! – вскочила Ира.
– Никуда мы не уйдем… – покачала головой Ксения Дмитриевна. – И соседей он не выселит, они ему нужны…
– Зачем? – удивились мы.
– Он ими прикрывается. Как чего не сделали, первый козырь: вы же знаете, в каких условиях мы работаем!.. Но отрасль из него надо вынуть.
– Обязательно! – сказала я. – Техника безопасности, например, это же очень конкретно. Я должна знать как минимум, где они работают! Если наверху, то нужно следить за тем, чтобы не упасть. Если внизу, то чтобы на тебя не упало. Правда? Если на морозе, то варежки, а у компьютера варежек не нужно, нужны защитные экраны…
– Решено. Выступаем, – сказала Ксения Дмитриевна. – Пускай едет на край света и привозит нам данные.
– А соседей… Ксения Дмитриевна… Неужели не выселит? Неужели мы так и будем здесь жить… – я чуть не заплакала от тоски, когда до меня дошла по-настоящему эта мысль.
– Жить-то ладно, – сказала мудрая Ксения Дмитриевна. – Неужели мы так работать будем?
АННА СЕМЕНОВНА. Слава богу, еще один день позади. Последней Горгона ушла.
– До завтра, Анна Семеновна.
– Всего хорошего, Горгона Михайловна.
Я пошла проверять рабочие помещения с ключами.
Зашла в лабораторию женщин. Никого. Заглянула за занавеску. Чистенько. Портрет Аллы Пугачевой. Чашки вымыты.
Выключила свет, заперла дверь на ключ.
Заглянула к Катюшке. У нее новенький огнетушитель висит. Митя спит. Она мне знаки делает: тихо!.. Я киваю: что же, не понимаю разве, что ребенок спит? Сама вяжет, телевизор смотрит без звука. Там хоккей.
– Я ушла, – шепчу. – Осторожней с огнем.
Улыбнулась, помахала рукой.
Постучала к Сабуровым.
– Открыто! – голос Веры.
Приоткрыла дверь, а там наш Петька. Сидит за столом, как король, пирогами обставлен. Слева от него мамаша, справа – дочка. У него уже кусок в рот не лезет.
– Петь, – говорю. – рабочий день-то кончился. Или не заметил?
Он вскочил, не успев прожевать. Смотрит на меня благодарными глазами.
– Спасибо за угощение. Я пойду. Анне Семеновне нужно помещения сдавать…
Видно, никак его не пущали. Вот прицепились!
– Чего это ты, Семеновна, вместо Горгоны взялась за порядком смотреть? – Сабурова мне недовольно. – Может, человек хочет сверхурочно поработать?
– Кто ж ему платить будет за ваши сверхурочные пироги?
– Не волнуйся, найдем чем платить!
А Петька суетится, кланяется. Выскочил в коридор, дух перевел.
– Спасибо, Анна Семеновна, – шепчет. – Еле ноги унес.
– Ты радоваться-то погоди.
Убежал домой, к мамке. Скрутят они его, как пить дать.
Вдруг открывается дверь Виктории Львовны, и на пороге она сама. Очки на носу, в руках какие-то бумажки.
– Анна Семеновна, как хорошо, что вы не ушли! Нам для статистики не хватает одной анкеты вспомогательных служб. Пожалуйста!
– Не, никаких служб. Я работу кончила.
– Анна Семеновна, миленькая! – Люська из комнаты кричит.
Зашла. Там у них дым коромыслом, бумажки разбросаны, стол завален анкетами. Люська в халатике, коленками уперлась в стул, шарит карандашом по каким-то таблицам. Виктория меня усадила, положила перед собою анкету.
– Я буду спрашивать, вы отвечайте – да или нет.
– Давайте, только быстро.
– Привлекает ли вас в вашей работе возможность получать моральное удовлетворение?
– Да. А что это?
Она крестик поставила и дальше.
– Способствует ли характер вашей работы неформальному общению с сослуживцами?
– Ой, да ну вас! – говорю. – Я не пойму что-то.
– Ну, по-житейски, по-человечески часто общаетесь с нами? – перевела Люська.
– Да я только так и общаюсь.
– Значит, да, – Виктория важно. – Есть ли у вас резервы для повышения производительности труда?
– Нет. У меня никаких резервов нету.
– Считаете ли вы, что можно что-то улучшить в организационной структуре вашего отдела, лаборатории?
– Опять не пойму. Да ведь хуже-то некуда, – я вздыхаю.
– Пишите: да, – Люська командует. – Спасибо, Анна Семеновна, вы нам очень помогли. Сейчас мы с вами навалимся, Виктория Львовна, к полуночи должны закончить.
– Я кофе сварю. Закончим! – старуха решительно.
Что за люди у нас! Я удивляюсь. То не заставишь работать, а то как подхватятся – не остановить.
Я тихонечко удалилась, чтобы не мешать. Они и не заметили. Остался Бусиков. Стучу к нему. Молчание. Толкнула дверь, она открылась.
Славка сидит в кресле, голову откинул, не шевелится. Глаза прикрыты. Я думала – помер. Толкнула его.
– Слава, ты что?
Он глаза открыл, молчит. Рукой указал на стенку. Глянула туда, батюшки-светы! На стенке Катькин портрет. Будто сидит она в кресле с Митенькой на руках, а позади вся наша квартира дыбом. Кто сидит, кто бежит, кто под душем, кто у самовара. И я при дверях в форме. Все мелкие, как тараканы, одна Катька большая.
– Слава, ты не заболел? Иди домой.
Он головой трясет.
– Что же ты – здесь ночевать будешь?
Он кивает.
– Так ты ж мне филиал сожжешь. Начнешь курить, а здеся бумаги.
Он тычет пальцем в огнетушитель: потушу, мол.
– Да что у тебя – язык отнялся?!
Снова кивает, но хоть улыбнулся, и то слава богу! Ну и пусть сидит. Втрескался в Катьку, не иначе. Вон какую картину отгрохал.
Повесила я ключи на доску, доску на замочек заперла.
– Я ушла! Филиал не спалите! – крикнула всем.
И дверью – хлоп.
БУСИКОВ. Тихо в филиале. Ночь… Из крана на кухне вода капает, звон ее гулко разносится по квартире. Я лампу на штативе установил перед моею Мадонной и сижу, смотрю на нее.
Тени в мастерской, все причудливо – не так, как днем.
Услышал мяуканье за дверью, поднялся.
– А-а, это ты, Мурзик… Заходи, – впустил кота Виктории Львовны. Он степенно зашел.
– Правда, хороша, Мурзик? – показал ему на портрет. – В жизни она еще лучше. Впрочем, ты знаешь…
Кот на кресло вспрыгнул, свернулся калачиком. А я подошел к селектору и долго смотрел на него, решаясь. Была не была! Нажал на клавишу.
– Катя, ты не спишь? – тихо сказал и почувствовал, что голос дрожит. – Это я, Слава…
КАТЯ. Я голову от подушки подняла, со сна ничего не соображаю. Откуда здесь Бусиков? Кубарем скатилась с тахты – и к селектору. Прикрутила громкость, чтобы Митька не проснулся. Но не выключила. Сижу в ночной рубашке, слушаю. А Бусиков говорит.
– Теперь ты всегда со мной, понимаешь? Я сижу и смотрю на тебя, работать совсем перестал. Я только когда тебя написал… То есть вас с Митей… понял, что я… Катенька, мне трудно это произнести, я уже лет пятнадцать таких слов не говорил. Потом я женат, понимаешь… Короче говоря, хорошая штука – селектор. Он придает мне духу. Так бы я не решился. Сейчас скажу. Неважно, слышишь ты меня или нет. Даже хорошо, что меня никто не слышит…
ЛЮСЯ. Сидим, пьем чай. Все сделали. Половина первого. Слушаем Бусикова по селектору. Он у нас вместо программы для полуночников.
«Я люблю тебя, Катенька. Говорю это при свидетеле. Здесь у меня Мурзик, он слышит…»
– Мурзик у него, – киваю я Виктории Львовне.
– Может, выключим, Люся? Неудобно подслушивать…
– Ничего по селектору в любви объясняться!
«…Вот я и сказал. Если ты мне не веришь, если не принимаешь мою любовь, то ничего не говори мне утром. Сделай вид, что ты этого не слышала. Я буду думать, что ты просто спала. Но если ты слышишь и если чувствуешь то же, что чувствую я, то дай мне знак…»
– Интересно какой? – я отхлебываю чай.
«…Знаешь, в кабинете шефа в углу переносная урна для голосования. С прошлых выборов осталась. Положи в нее что-нибудь. Ну хоть заколку, что ли…»
– Остроумно, – комментирует Виктория Львовна. – И романтично.
«…Катя, я стихи сегодня сочинил, пока смотрел на тебя. Можно, почитаю?
«…Сегодня я почувствовал себя Пигмалионом. Я создал свою Галатею и влюбился в нее. Ты помнишь этот миф? Теперь я в него верю. Любовь должна пройти через руку художника, тогда он верит в ее истинность…»
– Совсем чокнулся, – бормочу я.
– Мам, может, он пьяный? – спрашивает Валька.
«…Помнишь, Пигмалион попросил богов, чтобы они оживили Галатею…»
Ну все! Хватит! Подбегаю к селектору, хлопаю по клавише.
– Ты, Пигмалион! Может, дашь людям поспать?!
БУСИКОВ. Я отпрыгнул от селектора, как от змеи. Какой ужас! Мурзик тоже вскочил в кресле, выгнул спину. Все погибло! Неужели они слышали?! Какой я дурак! Я схватился за голову и замычал.
Хоть в петлю лезь. Спас меня звонок, раздавшийся в прихожей, а вслед за тем тяжелые удары в дверь с лестничной площадки. Похоже, били ногой.
Звонок повторился. Селектор щелкнул и сказал голосом Людмилы Сергеевны:
– Слава, спросите кто. Вы один мужчина в филиале.
Я вышел в прихожую, подошел к двери, прислушался. Удары башмаком повторились.
– Кто там? – спросил я.
– Почтальон Печкин! Открывай! – голос был угрожающий и, вроде, пьяный.
– Что вам нужно?
– Жена моя нужна! Открывай!
От растерянности я открыл. Не успел опомниться, как на меня с лестницы прыгнул какой-то мужик, сбил с ног и, насев, принялся молотить меня куда попало.
– Вот вы чем занимаетесь здесь, в своем филиале!
– Вы Катин муж? – успел спросить я его между ударами.
Он опешил, прекратил побоище…
– Почему Катин? Люсин.
– Ах вы муж Людмилы Сергеевны! – я его чуть не расцеловал.
– Ну! Где она?
Но Людмила Сергеевна уже стояла в дверях комнаты Виктории Львовны, запахнутая в бело-розовый халатик, со взглядом пронзительным и гневным.
– Василий! Встань! Как тебе не стыдно?!
Василий встал. За спиною Людмилы возникла Виктория Львовна.
– Как вы могли подумать о вашей жене… – начала она.
– Погоди! – отмахнулся от нее Василий. – Это кто? – указал он на меня.
– Бусиков, – хором ответили женщины.
– Бусиков я, – подтвердил я, поднимаясь.
– Ты должен извиниться, – произнесла Людмила.
И тут из своей комнаты, как фурия, выскочила Сабурова.
– Да кончится это или нет?! Я милицию вызову!
– Ого, сколько вас тут, – уважительно сказал Василий.
– Убирайся домой! Я к тебе не вернусь! – Людмила круто повернулась и исчезла в дверях.
– Мы к вам не вернемся! – Львовна последовала за ней.
– И не больно хотелось, – сказала им вслед Сабурова и тоже скрылась за дверью.
– Ну… Куда ж я ночью? – спросил Василий.
– Пошли ко мне, Вася. Ну их всех в баню, – предложил я.
– Это мысль, – сказал Василий. – Выпить есть?
– Разбавитель для красок.
– Сойдет.
И мы пошли спать.
ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Утром произошло событие, которое стало каплей, переполнившей чашу моего терпения. Людмила Сергеевна явилась расписываться в журнале прямо из постели, в халате. Вошла нечесаная, позевывая…
– Можно расписаться? Я не опоздала?
– В каком вы виде?!
– Нигде не написано, в каком виде положено являться на работу, – она чиркнула свою подпись и удалилась.
Это плевок. Я немедленно сняла трубку и набрала номер.
– Алексей Алексеевич? Это Горгона Михайловна. Здравствуйте… У нас состоится сегодня. Как договаривались. Вы сможете?.. Да, прямо сейчас. Спасибо… До встречи.
Повесила трубку и сразу к Сергею Ефимовичу. Когда шла через прихожую, увидела Сабурову. Она стояла, опершись о швабру, у столика вахтерши и с кем-то разговаривала по телефону.
– Методические рекомендации, да… Можете приходить. АСУ вас не интересует? Есть интересные материалы… Пожалуйста… Не стоит.
Я замедлила шаг.
– С кем вы, Вера Платоновна?
– Командировочные. Интересуются нашими разработками…
Виктория Львовна заводит меня к себе. Там у нее сплошной антиквариат. Угол отгорожен ширмой. За нею – диван, трюмо, столик. Это мой уголок. Здесь я буду жить.
– Располагайтесь. Так будет удобно? – показывает она мне.
– Прекрасно. Большое вам спасибо.
Ставлю чемодан, раскрываю, начинаю устраиваться.
– Я вас хорошо понимаю… – качает головой.
– Не говорите. Замучил подозрениями.
– Эти необоснованные подозрения мужей… Сколько можно?
– Подозрения как раз обоснованные, – говорю. – Но все равно замучил. Пусть помается, а я у вас пока поживу. Заодно и на работу перестану опаздывать.
– Мы ваши анкетки вместе раз-два… Я уже обсчитала, – хвастается Виктория Львовна.
– Неужели? Вы просто молодец!
– Вот! – с гордостью подводит меня к дубовому столу, на котором горка моих анкет и таблицы расчета. Я взяла одну, поглядела.
– Потрясно, Виктория Львовна. Вы гений.
– Вы думаете, Сергей Ефимович будет доволен?
– Он вам руки будет целовать. Кстати, мог бы и заплатить.
– Ну что вы… Неудобно…
– А что, это идея! – сегодня я – сама решимость. – Пойдемте!
– Куда? Я не одета, – пугается Виктория Львовна.
– Пойдемте, пойдемте…
Мы выходим из комнаты и направляемся в кабинет шефа. Открываю без стука. Шеф вытирает пыль с бюста. Стоит на стуле и гладит тряпкой мраморные кудри.
– К вам можно, Сергей Ефимович?
– Пожалуйста, – спрыгивает со стула, как зайчик.
– Проходите, Виктория Львовна, – я приглашаю старуху.
Она заходит, здоровается. Шеф занимает место за столом.
– Я вас слушаю.
– Сергей Ефимович, вы знаете, что Виктория Львовна принимает участие в обработке социально-психологических анкет нашего института?
– Да, я в курсе.
– Не можем ли мы принять ее на работу на два месяца как пенсионера, чтобы оплатить расчеты?
– М-м… Это возможно. У вас какой стаж? – обращается он к ней.
– Сорок два года.
– Солидно. На ставку инженера пойдете? Сто тридцать пять плюс премия.
– Я согласна, – кивает она.
– Тогда пишите заявление – и к Горгоне Михайловне.
– Вот это разговор! Спасибо, Сергей Ефимович, – говорю я.
– Не за что. У вас все?
– Пока все.
– Желаю удачи, – встает.
Мы выходим в прихожую. Сабурова вытирает пол шваброй. Сегодня ее дежурство в квартире.
– Познакомьтесь, – говорю я. – Наш новый сотрудник, инженер Виктория Львовна.
Сабурова отбрасывает швабру.
– А я, значит, за бесплатно буду вам полы тереть?! – и она прямиком направляется в кабинет шефа.
ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Митенька – мое счастье. Такой прелестный мальчик. Если бы не он, я бы здесь с ума сошла. Сегодня Катюша попросила меня посидеть с ним, у нее дела. Поскольку я должна находиться на рабочем месте, я взяла его с коляской в свой кабинет. И вот мы сидим – он в коляске, я рядом, за письменным столом. Я кормлю его супом-пюре и читаю сказку. Он любит, когда ему читают.
– …Вот их уже трое. Бежит лисичка. «Кто, кто в рукавичке живет?» – «Мышка-поскребушка, лягушка-попрыгушка да зайчик-побегайчик. А ты кто?» – «А я лисичка-сестричка. Пустите и меня!» – «Иди»… Еще ложечку… Вот так, мое солнышко… Мамочка скоро придет. Бусиков напишет ее портрет, и она придет. Ты мой внучек будешь, хорошо? Еще одну. Молодец… Слушай дальше…
Где-то поют на три голоса. Наверное, наши…
– Вот их уже четверо сидят…
Внезапно открылась дверь, и вошла Сабурова с ведром и шваброй.
– Что такое? Зачем? – я возмущена.
– Приборка помещений, – поставила ведро, начала тереть.
– Что у вас за рвение сегодня, Вера Платоновна?
– Это не рвение, а дисциплина. Я теперь у вас работаю.
– Как?!
– Вот заявление. Сергей Ефимович подписал, – вынула из кармана фартука листок, положила на стол.
Я взяла листок. Все верно. Вот и резолюция: «Оформить на ставку уборщицы».
– А как же ваш «Интурист»? – спросила я с иронией.
– Перебьется. Девок надо выдавать. За ними глаз нужен… Подвиньте коляску…
Я откатила коляску, она проехалась шваброй по полу, подхватила ведро. Перед дверью остановилась в задумчивости.
– Как вы думаете, у Виктории Львовны я тоже должна убираться?
– Зачем же у нее? Только в отделах.
– Она ж тоже нынче сотрудница. И Люська у ней живет. Выходит, отдел…
– Тогда убирайтесь, – пожала я плечами.
– Вот не было печали… – ушла.
– Нет, Митенька, это сумасшедший дом… – я снова взялась за ложку. – Глядь – бежит волчок…
Щелкнул селектор, раздался голос Сергея Ефимовича:
– Горгона Михайловна, принесите мне, пожалуйста, штатное расписание нашего института…
– Сейчас, Сергей Ефимович.
Достала объемистую папку, положила ее в коляску, Митеньке в ноги.
– Поехали к начальнику, Митенька. Вырастешь, мы тебя тоже на оклад поставим…
Повезла Митеньку к Сергею Ефимовичу.
РУМЯНЦЕВ. Я сидел и считал на калькуляторе. Условия мне Сабурова создала замечательные. На столе – электрический самовар, заварной чайничек, сахар. Каждый день печет мне оладьи. Я ем оладьи и считаю.
На тахте валялась Галька. Или Валька. В джинсах и стереонаушниках. Я нет-нет да и посматривал на нее. Девица в порядке.
– И чего вы все считаете, Петр Васильевич! Считаете и считаете! – вдруг она заорала.
Я не сообразил, что это она из-за стереонаушников орет. Ответил спокойно:
– Понимаете, Галочка, я считаю смету на создание автоматизированной системы. Будет такая система, которая поможет установить порядок в нашей отрасли. Машина станет считать и выдавать планы, а люди будут по этим планам работать. Ритмично и производительно.
– Я все равно ничего не слышу! – заорала она снова.
– А вы снимите наушники, – посоветовал я.
Она сдернула наушники, уселась на тахте.
– Мне скучно! – капризно.
– Пойдите в кино.
– Была.
– Почитайте книжку.
– Я на работе книжку читаю. Сидишь целые сутки, делать нечего. И дома делать нечего…
Встала, прошлась по комнате. Я глаза отвел. Сразу куда-то мои цифры ускакали.
– Галя, хотите чаю? – потянулся за стаканом.
– Я не Галя. Я Валя.
– Простите.
– Ничего, нас даже мать путает. Вот она сейчас не знает – кто дома: Валя или Галя. Да ей и наплевать.
Подсела к столу, началось чаепитие.
– А в гостинице вообще… Мы с Галкой на одной должности, то она дежурит, то я. И еще две сменщицы. Четверо нас – дежурных по этажу. Гости думают, что нас трое. Мы с сестричкой за одну сходим. Мы уже даже не объясняем, устали… Нас зовут Валя. Я старше на сорок минут. Мать хотела одну меня, а вышло две…
– Интересно, – сказал я, хотя ничего интересного в этом не было.
Где-то запели «Летят утки…».
Валя задумчиво ела оладьи.
– Скажите, Валя, вам это не надоело? – спросил я.
– Что? – не поняла она.
– Ну, несколько странный быт… Тут и работают, тут же и живут.
– Я привычная. У нас в гостинице всегда так. Сидишь на этаже, работаешь, а шаг ступил в какой-нибудь номер – и уже вроде живешь… Чай пьешь с пирожными или музыку слушаешь…
– А мне странно… – признался я.
– Это с непривычки. Вот вы сейчас что делаете – работаете или живете?
– Ну… Живу. Мы же чай пьем.
– А вы же можете другой рукой на кнопочку нажать? Нажмите, не бойтесь.
Я, как дурак, нажал на кнопку сброса калькулятора.
– Вот вы уже и работаете. Одной рукой работаете, а другой рукой живете…
Потрясающая у нее логика!
– Да пойми же ты, что нельзя в такой обстановке внедрять научную организацию труда! – я от волнения даже на «ты» перешел.
– А кто тебя просит? – вылупила глаза.
– Отрасль просит!
– Где это такая отрасль? Я такой отрасли не знаю, чтобы обеими руками работали.
– На Чукотке у нас отрасль… – сказал я хмуро.
– Ну там может быть… Я там не была. Давай потанцуем.
– Чего?!
– Скучно…
Она подошла к проигрывателю, включила. Полилась музыка.
– Выходи, выходи! Засиделся. Надо же и перерывы делать. Это по науке.
Я поднялся, стали танцевать. В комнату заглянула Сабурова, понимающе улыбнулась.
– Не буду мешать. Работайте…
И исчезла.
САБУРОВА. Попался, милок! Пусть поглубже наживу заглотнет. Я дверь прикрыла, пошла к Бусикову. Открываю – мать честная! Сидит в кресле Катерина в длинном платье с распущенными волосами, а Бусиков с нее картину рисует.
– Бусиков! – зову шепотом.
Он оборачивается. Взгляд потусторонний.
– У тебя когда убраться можно?
– Никогда, – отворачивается.
– Да погоди ты! Мне велено везде убирать, – вхожу.
– Только не у меня. Здесь беспорядок не простой, а творческий.
Я зашла, остановилась перед картиной. Гляжу.
– Как получается, Вера Платоновна? – Катька спрашивает.
– Ничего. Похожа… Только… чегой-то не хватает.
– Чего же это не хватает? – обиделся Бусиков.
– Жизни не хватает, вот чего! Ты бы ей в руки хоть швабру дал, что ли. Или вон лурон этот, – показала на сверток бумаги. – Она же кто у тебя? Современница?
– Современница, – согласился Бусиков.
– А современницы с пустыми руками без дела не сидят! Пусть хоть по телефону говорит. Все дело.
– Вы думаете? – засомневался Бусиков.
– Да чего тут думать!.. Значит, у тебя убирать не надо. Кать, хочешь я у тебя подмету заместо Бусикова?
– Ну что вы, Вера Платоновна! Я сама, – Катька смутилась.
– Сама так сама. Учти, ты у нас единственная жиличка осталась, мы со Львовной уже дельцы… Подумай, Слав… – это я Бусикову уже с намеком, хоть он и женат.
– Что вы имеете в виду? – Катька покраснела.
– Катюша, не меняйте позы, – сделал замечание Бусиков. – Вера Платоновна…
– Ухожу, ухожу…
Только вышла в коридор, смотрю – Львовна шествует с огнетушителем. Гордо прошла мимо, я за нею. Любопытно. Дошла до своей двери и вешает на нее какую-то табличку. Глянула ей через плечо: «Отдел социальной психологии». Ого!
Львовна дверь открыла и туда. Я за нею.
– А вы куда? – спрашивает.
– Я в этом учреждении работаю, – указываю ей на табличку. – Куда хочу, туда хожу. Хотите – заходите в мой отдел в любую минуту рабочего времени.
– Ах вот как? – вешает огнетушитель на крюк у двери, а на саму дверь прикнопливает аккуратный листок с каким-то планом.
Глянула я – мать честная! «План эвакуации на случай пожара».
– А мне? – говорю.
– Огнетушитель можете получить у завхоза в главном здании, а таблички и планы эвакуации Бусиков чертит, – ответила сухо.
– Мерси!
Побежала обратно к Бусикову.
– Бусиков, ты мне планчик такой же нарисуй, как у Львовны… Катюшка, тебе огнетушитель захватить на складе?
– Хватайте, Вера Платоновна, – говорит Бусиков. – Все равно вместе будем гореть.
Побежала дальше. Мимо женской лаборатории. Они все себе поют.
НИНА. Сегодня особенно хорошо поется. С тех пор как Людмила ушла к Виктории Львовне, у нас с пением полный порядок. Классическое трехголосье. И слух у всех замечательный, не то что у Людмилы.
С обеда мы сидели за занавесочкой, пили кофе и распевали песни. Много спели. Закончили «Синий платочек» по заказу Ксении Дмитриевны, и она сказала:
– Девчата, может, хватит?
– А что делать, Ксения Дмитриевна? Делать-то что?
– Ой, верно… Забыли нас, все забыли… – вздохнула она.
– А Люська – до чего ж подлая! – воскликнула Ира. – Ну ладно, от мужа ушла. Но от нас зачем уходить?
– Это она из-за ванны. Теперь ей как жиличке можно принимать ванну, – рассудительно сказала Ксения Дмитриевна.
– Менять коллектив на ванну… – пожала плечами Ира.
– Давайте еще споем, – предложила я.
– А что?
– «Вот кто-то с горочки…»
– Запевай.
И мы затянули «Вот кто-то с горочки спустился…». Нас бы в хор Пятницкого, честное слово. Я веду мелодию, Ксения Дмитриевна вторит, а Ирка подголоском. Вся наша тоска по любви и по работе в этой песне.
Спели два куплета.
– Ох, хорошо… – вздохнула Ксения Дмитриевна.
– А правда говорят, что нас спортсмены выселять будут? – спросила Ира.
– Правда. Петя узнавал. Мы выселяем соседей, а спортсмены нас, – подтвердила Ксения Дмитриевна.
– А спортсмены какие?
– Юниоры.
– А по профессии?
– Говорит, силачи. Один его в нос двинул.
– Так ему и надо. Видели, он уже к двойняшкам пристроился. Не пропадет, – сказала Ира.
– Давайте споем, – опять предложила я и, не дожидаясь согласия, запела «Миллион алых роз».
Спели куплет и припев.
– А Бусиков Катькин портрет пишет, – сказала Ира.
– Влюбился, видать, – кивнула Ксения Дмитриевна.
– Не понимаю. У Катьки ребенок, у него тоже семья…
– Только нас никто не рисует, – вздохнула я.
– Давайте споем, девочки, – предложила Ира.
– Все. Хватит петь! – оборвала Ксения Дмитриевна. – Надо что-то делать. Так дальше продолжаться не может.
– Давайте выступим на собрании и скажем: либо Сергей Ефимович даст нам данные по отрасли, либо выселит соседей, либо мы уйдем! – вскочила Ира.
– Никуда мы не уйдем… – покачала головой Ксения Дмитриевна. – И соседей он не выселит, они ему нужны…
– Зачем? – удивились мы.
– Он ими прикрывается. Как чего не сделали, первый козырь: вы же знаете, в каких условиях мы работаем!.. Но отрасль из него надо вынуть.
– Обязательно! – сказала я. – Техника безопасности, например, это же очень конкретно. Я должна знать как минимум, где они работают! Если наверху, то нужно следить за тем, чтобы не упасть. Если внизу, то чтобы на тебя не упало. Правда? Если на морозе, то варежки, а у компьютера варежек не нужно, нужны защитные экраны…
– Решено. Выступаем, – сказала Ксения Дмитриевна. – Пускай едет на край света и привозит нам данные.
– А соседей… Ксения Дмитриевна… Неужели не выселит? Неужели мы так и будем здесь жить… – я чуть не заплакала от тоски, когда до меня дошла по-настоящему эта мысль.
– Жить-то ладно, – сказала мудрая Ксения Дмитриевна. – Неужели мы так работать будем?
АННА СЕМЕНОВНА. Слава богу, еще один день позади. Последней Горгона ушла.
– До завтра, Анна Семеновна.
– Всего хорошего, Горгона Михайловна.
Я пошла проверять рабочие помещения с ключами.
Зашла в лабораторию женщин. Никого. Заглянула за занавеску. Чистенько. Портрет Аллы Пугачевой. Чашки вымыты.
Выключила свет, заперла дверь на ключ.
Заглянула к Катюшке. У нее новенький огнетушитель висит. Митя спит. Она мне знаки делает: тихо!.. Я киваю: что же, не понимаю разве, что ребенок спит? Сама вяжет, телевизор смотрит без звука. Там хоккей.
– Я ушла, – шепчу. – Осторожней с огнем.
Улыбнулась, помахала рукой.
Постучала к Сабуровым.
– Открыто! – голос Веры.
Приоткрыла дверь, а там наш Петька. Сидит за столом, как король, пирогами обставлен. Слева от него мамаша, справа – дочка. У него уже кусок в рот не лезет.
– Петь, – говорю. – рабочий день-то кончился. Или не заметил?
Он вскочил, не успев прожевать. Смотрит на меня благодарными глазами.
– Спасибо за угощение. Я пойду. Анне Семеновне нужно помещения сдавать…
Видно, никак его не пущали. Вот прицепились!
– Чего это ты, Семеновна, вместо Горгоны взялась за порядком смотреть? – Сабурова мне недовольно. – Может, человек хочет сверхурочно поработать?
– Кто ж ему платить будет за ваши сверхурочные пироги?
– Не волнуйся, найдем чем платить!
А Петька суетится, кланяется. Выскочил в коридор, дух перевел.
– Спасибо, Анна Семеновна, – шепчет. – Еле ноги унес.
– Ты радоваться-то погоди.
Убежал домой, к мамке. Скрутят они его, как пить дать.
Вдруг открывается дверь Виктории Львовны, и на пороге она сама. Очки на носу, в руках какие-то бумажки.
– Анна Семеновна, как хорошо, что вы не ушли! Нам для статистики не хватает одной анкеты вспомогательных служб. Пожалуйста!
– Не, никаких служб. Я работу кончила.
– Анна Семеновна, миленькая! – Люська из комнаты кричит.
Зашла. Там у них дым коромыслом, бумажки разбросаны, стол завален анкетами. Люська в халатике, коленками уперлась в стул, шарит карандашом по каким-то таблицам. Виктория меня усадила, положила перед собою анкету.
– Я буду спрашивать, вы отвечайте – да или нет.
– Давайте, только быстро.
– Привлекает ли вас в вашей работе возможность получать моральное удовлетворение?
– Да. А что это?
Она крестик поставила и дальше.
– Способствует ли характер вашей работы неформальному общению с сослуживцами?
– Ой, да ну вас! – говорю. – Я не пойму что-то.
– Ну, по-житейски, по-человечески часто общаетесь с нами? – перевела Люська.
– Да я только так и общаюсь.
– Значит, да, – Виктория важно. – Есть ли у вас резервы для повышения производительности труда?
– Нет. У меня никаких резервов нету.
– Считаете ли вы, что можно что-то улучшить в организационной структуре вашего отдела, лаборатории?
– Опять не пойму. Да ведь хуже-то некуда, – я вздыхаю.
– Пишите: да, – Люська командует. – Спасибо, Анна Семеновна, вы нам очень помогли. Сейчас мы с вами навалимся, Виктория Львовна, к полуночи должны закончить.
– Я кофе сварю. Закончим! – старуха решительно.
Что за люди у нас! Я удивляюсь. То не заставишь работать, а то как подхватятся – не остановить.
Я тихонечко удалилась, чтобы не мешать. Они и не заметили. Остался Бусиков. Стучу к нему. Молчание. Толкнула дверь, она открылась.
Славка сидит в кресле, голову откинул, не шевелится. Глаза прикрыты. Я думала – помер. Толкнула его.
– Слава, ты что?
Он глаза открыл, молчит. Рукой указал на стенку. Глянула туда, батюшки-светы! На стенке Катькин портрет. Будто сидит она в кресле с Митенькой на руках, а позади вся наша квартира дыбом. Кто сидит, кто бежит, кто под душем, кто у самовара. И я при дверях в форме. Все мелкие, как тараканы, одна Катька большая.
– Слава, ты не заболел? Иди домой.
Он головой трясет.
– Что же ты – здесь ночевать будешь?
Он кивает.
– Так ты ж мне филиал сожжешь. Начнешь курить, а здеся бумаги.
Он тычет пальцем в огнетушитель: потушу, мол.
– Да что у тебя – язык отнялся?!
Снова кивает, но хоть улыбнулся, и то слава богу! Ну и пусть сидит. Втрескался в Катьку, не иначе. Вон какую картину отгрохал.
Повесила я ключи на доску, доску на замочек заперла.
– Я ушла! Филиал не спалите! – крикнула всем.
И дверью – хлоп.
БУСИКОВ. Тихо в филиале. Ночь… Из крана на кухне вода капает, звон ее гулко разносится по квартире. Я лампу на штативе установил перед моею Мадонной и сижу, смотрю на нее.
Тени в мастерской, все причудливо – не так, как днем.
Услышал мяуканье за дверью, поднялся.
– А-а, это ты, Мурзик… Заходи, – впустил кота Виктории Львовны. Он степенно зашел.
– Правда, хороша, Мурзик? – показал ему на портрет. – В жизни она еще лучше. Впрочем, ты знаешь…
Кот на кресло вспрыгнул, свернулся калачиком. А я подошел к селектору и долго смотрел на него, решаясь. Была не была! Нажал на клавишу.
– Катя, ты не спишь? – тихо сказал и почувствовал, что голос дрожит. – Это я, Слава…
КАТЯ. Я голову от подушки подняла, со сна ничего не соображаю. Откуда здесь Бусиков? Кубарем скатилась с тахты – и к селектору. Прикрутила громкость, чтобы Митька не проснулся. Но не выключила. Сижу в ночной рубашке, слушаю. А Бусиков говорит.
– Теперь ты всегда со мной, понимаешь? Я сижу и смотрю на тебя, работать совсем перестал. Я только когда тебя написал… То есть вас с Митей… понял, что я… Катенька, мне трудно это произнести, я уже лет пятнадцать таких слов не говорил. Потом я женат, понимаешь… Короче говоря, хорошая штука – селектор. Он придает мне духу. Так бы я не решился. Сейчас скажу. Неважно, слышишь ты меня или нет. Даже хорошо, что меня никто не слышит…
ЛЮСЯ. Сидим, пьем чай. Все сделали. Половина первого. Слушаем Бусикова по селектору. Он у нас вместо программы для полуночников.
«Я люблю тебя, Катенька. Говорю это при свидетеле. Здесь у меня Мурзик, он слышит…»
– Мурзик у него, – киваю я Виктории Львовне.
– Может, выключим, Люся? Неудобно подслушивать…
– Ничего по селектору в любви объясняться!
«…Вот я и сказал. Если ты мне не веришь, если не принимаешь мою любовь, то ничего не говори мне утром. Сделай вид, что ты этого не слышала. Я буду думать, что ты просто спала. Но если ты слышишь и если чувствуешь то же, что чувствую я, то дай мне знак…»
– Интересно какой? – я отхлебываю чай.
«…Знаешь, в кабинете шефа в углу переносная урна для голосования. С прошлых выборов осталась. Положи в нее что-нибудь. Ну хоть заколку, что ли…»
– Остроумно, – комментирует Виктория Львовна. – И романтично.
«…Катя, я стихи сегодня сочинил, пока смотрел на тебя. Можно, почитаю?
ГОМЕР. Клянусь Зевсом, странно слышать на исходе двадцатого столетия стихи о любви в пустом кабинете по селектору. Здесь все такое служебное: столы, стулья, телефоны, диаграммы. А в окне стоит луна – та же самая, что светила Пенелопе, ожидающей своего Одиссея…
Твое лицо мне снилось много лет,
Оно всплывало медленно и властно
Средь лиц других, унылых и несчастных,
Среди людских больших и малых бед…»
САБУРОВА. Нам только стихов по ночам не хватало! Лежим, слушаем с Валькой. Или с Галькой.
И сразу исчезало все: дела,
Людские лица, суета мирская…
Ты приближалась, как волна морская,
Неотвратимо и легко ты шла…
«…Сегодня я почувствовал себя Пигмалионом. Я создал свою Галатею и влюбился в нее. Ты помнишь этот миф? Теперь я в него верю. Любовь должна пройти через руку художника, тогда он верит в ее истинность…»
– Совсем чокнулся, – бормочу я.
– Мам, может, он пьяный? – спрашивает Валька.
«…Помнишь, Пигмалион попросил богов, чтобы они оживили Галатею…»
Ну все! Хватит! Подбегаю к селектору, хлопаю по клавише.
– Ты, Пигмалион! Может, дашь людям поспать?!
БУСИКОВ. Я отпрыгнул от селектора, как от змеи. Какой ужас! Мурзик тоже вскочил в кресле, выгнул спину. Все погибло! Неужели они слышали?! Какой я дурак! Я схватился за голову и замычал.
Хоть в петлю лезь. Спас меня звонок, раздавшийся в прихожей, а вслед за тем тяжелые удары в дверь с лестничной площадки. Похоже, били ногой.
Звонок повторился. Селектор щелкнул и сказал голосом Людмилы Сергеевны:
– Слава, спросите кто. Вы один мужчина в филиале.
Я вышел в прихожую, подошел к двери, прислушался. Удары башмаком повторились.
– Кто там? – спросил я.
– Почтальон Печкин! Открывай! – голос был угрожающий и, вроде, пьяный.
– Что вам нужно?
– Жена моя нужна! Открывай!
От растерянности я открыл. Не успел опомниться, как на меня с лестницы прыгнул какой-то мужик, сбил с ног и, насев, принялся молотить меня куда попало.
– Вот вы чем занимаетесь здесь, в своем филиале!
– Вы Катин муж? – успел спросить я его между ударами.
Он опешил, прекратил побоище…
– Почему Катин? Люсин.
– Ах вы муж Людмилы Сергеевны! – я его чуть не расцеловал.
– Ну! Где она?
Но Людмила Сергеевна уже стояла в дверях комнаты Виктории Львовны, запахнутая в бело-розовый халатик, со взглядом пронзительным и гневным.
– Василий! Встань! Как тебе не стыдно?!
Василий встал. За спиною Людмилы возникла Виктория Львовна.
– Как вы могли подумать о вашей жене… – начала она.
– Погоди! – отмахнулся от нее Василий. – Это кто? – указал он на меня.
– Бусиков, – хором ответили женщины.
– Бусиков я, – подтвердил я, поднимаясь.
– Ты должен извиниться, – произнесла Людмила.
И тут из своей комнаты, как фурия, выскочила Сабурова.
– Да кончится это или нет?! Я милицию вызову!
– Ого, сколько вас тут, – уважительно сказал Василий.
– Убирайся домой! Я к тебе не вернусь! – Людмила круто повернулась и исчезла в дверях.
– Мы к вам не вернемся! – Львовна последовала за ней.
– И не больно хотелось, – сказала им вслед Сабурова и тоже скрылась за дверью.
– Ну… Куда ж я ночью? – спросил Василий.
– Пошли ко мне, Вася. Ну их всех в баню, – предложил я.
– Это мысль, – сказал Василий. – Выпить есть?
– Разбавитель для красок.
– Сойдет.
И мы пошли спать.
ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Утром произошло событие, которое стало каплей, переполнившей чашу моего терпения. Людмила Сергеевна явилась расписываться в журнале прямо из постели, в халате. Вошла нечесаная, позевывая…
– Можно расписаться? Я не опоздала?
– В каком вы виде?!
– Нигде не написано, в каком виде положено являться на работу, – она чиркнула свою подпись и удалилась.
Это плевок. Я немедленно сняла трубку и набрала номер.
– Алексей Алексеевич? Это Горгона Михайловна. Здравствуйте… У нас состоится сегодня. Как договаривались. Вы сможете?.. Да, прямо сейчас. Спасибо… До встречи.
Повесила трубку и сразу к Сергею Ефимовичу. Когда шла через прихожую, увидела Сабурову. Она стояла, опершись о швабру, у столика вахтерши и с кем-то разговаривала по телефону.
– Методические рекомендации, да… Можете приходить. АСУ вас не интересует? Есть интересные материалы… Пожалуйста… Не стоит.
Я замедлила шаг.
– С кем вы, Вера Платоновна?
– Командировочные. Интересуются нашими разработками…