Житинский Александр. Хранитель планеты

   Мама в белом халате привела нас в палату.
   Там уже было двое. Пацан лет десяти и девочка-дошкольница. Потом мы познакомились. Пацана звали Рудольф. Он зациклился на кубике Рубика. Вертел его днем и ночью, не мог отцепиться. А если отнимали - то бился в конвульсиях. Он никак не мог его собрать, вечно один кубик был не на месте. У него уже руки сами собой делали вращательные движения. Схватит кусок хлеба за обедом - и давай его крутить!
   А девчонка вообще-то нормальная была, только пела все время Гребенщикова: "Возьми меня к реке, положи меня в воду, научи меня искусству быть смирной,..". За это, наверное, и попала в больницу. А так - отличная девчонка. Музыкальная. Кристиной звали.
   Мы с Дунькой устроились на своих койках, и мама ушла готовить обследование.
   - Вот видишь. Допрыгалась, - говорю Дуньке.
   - Ничего, разберутся. ПИНГВИН все равно наш будет. Я сама Марцеллия вызову и все ему расскажу. Он против пионерской организации не пойдет, говорила она.
   - Ты себя с пионерской организацией не путай, - сказал я.
   А Рудольф все кубик вертит под песенку Кристины: "Когда наступит время оправданий, что я скажу тебе, что я скажу тебе..."
   Стали нас обследовать. Сначала температуру, потом анализы и рентген. Будто рентгеном можно увидеть, что у нас в голове делается. А на третий день назначили электроэнцефалограмму. Я это слово целый день учил, чтобы правильно выговаривать.
   Хорошо, что я договорился перед отъездом в больницу с папай насчет Глюка. Его же надо кормить текстами. Я это потихоньку от мамы сделала. Папа обещал Глюку энциклопедию.
   Время от времени приходили профессор и три его ассистента.
   Они с нами разговаривали. Мы с Дунькой все им рассказали про Марцеллия, ПИНГВИНа, галактические волны разума...
   - Редкий случай двойной мании, - сказал профессор.
   Но вообще-то их больше волновал Рудольф. Он почти не спал - все пытался кубик собрать. Ассистенты хотели ему помочь, но тоже не умели. Рудольф есть перестал, осунулся.
   Наконец мне это надоело. За завтраком, перед самой энцефа... В общем, понимаете... я отобрал у него кубик, оторвал зеленую нашлепку в центре грани - там есть винтик такой - повернул его вилкой, и кубик рассыпался.
   - Теперь собирай, - говорю Рудольфу.
   Он, как ненормальный, накинулся на рассыпанные маленькие кубики, в два счета собрал их правильно, захохотал как бешеный, а потом к окну подбегает и вышвыривает этот кубик на улицу.
   - Ура! - кричит и как накинется на кашу с котлетой!
   Вот так я его и вылечил. Через день Рудольфа выписали. Его бабушка мне коробку конфет подарила.
   Но это потом. А тогда, после завтрака, нас с Дуней повели в кабинет, где стоял аппарат. Он вроде как тоже волны разума регистрирует и записывает их на длинную ленту.
   Сначала посадили Дуньку и стали ей к голове прилаживать электроды. Много электродов, штук сорок. Дунька стала, как в бигудях. Сидит серьезно, о чем-то важном думает. Хочет, наверное, чтобы ее важные мысли записали.
   Включили ток, и бумага поехала, а перышки стали на бумаге чертить линии. Одна - почти прямая, другая - волнистая, а третья с зазубринками. Аппарат гудит, Дуня думу думает.
   - Не лопни от мыслей, - говорю я ей.
   Она глазами зло стрельнула, и сразу одно перышко подпрыгнуло и нарисовало загогулину. Я эту загогулину расшифровал: "Сам дурак!"
   Потом от Дуньки долго отлепляли электроды, бумагу свернули в рулон и куда-то унесли.
   Принялись за меня. Я решил думать о том, как буду хранить планету. Пусть они запишут и убедятся, что я не дурак.
   Вспомнил, что мне Дмитрий Евгеньевич говорил, а еще вспомнил почему-то бабушкину деревню по Угличем. Вот там планета так планета! Просторная, зеленая. Мы с бабушкиной козой играли в корриду. Она меня бодала, а я уворачивался и махал перед ее носом полотенцем.
   Дуня ревниво смотрела, как перышки чертят мои мысли.
   - Интеллект - ноль, - говорит.
   Ну, это мы еще посмотрим, у кого - ноль!
   Меня отсоединили от электродов и нас с Дуней повели обратно в палату. Через час пришла мама. Глаза зареванные.
   - У Дуни отклонений не обнаружено, а у тебя синусные волны эпилептического характера, - говорит.
   Дунька мне язык показала.
   - Все равно ПИНГВИНа не отдам, - сказал я. Мне и с этими волнами хорошо.
   - Откуда у тебя это? - Мама опять собралась плакать.
   - Мама, неужели ты веришь этому аппарату? - спросил я. - Что для тебя важней - я или электроды?
   - Я верю в науку, - всхлипывает мама.
   - Тогда почему не можешь понять, что Марцеллий - это правда!
   - Опять... - вздохнула мама.
   Дуньку выписали, и Рудольфа выписали. Остались мы с Кристиной. Мне стали давать таблетки. Я их под языком держал, пока медсестра не уходила, а потом выплевывал и выбрасывал в форточку.
   Горькие такие. И Кристину научил, а то она их глотала, как дурочка.
   Я ей тоже про Марцеллия рассказал. Кристина даже петь перестала, слушает. Потом спросила:
   - А планета - это что?
   - Здрасьте! - говорю. - Гребенщикова поешь, а таких простых вещей не знаешь. Планета - это большой шар, на котором мы все живем. Он летит по Вселенной неизвестно откуда и куда. А на нем города, страны и люди, как приклеенные. Вокруг шара - пустота, а в ней другие шары летают во всех направлениях. Некоторые их них раскаленные. Это звезды. Видела на небе?!
   Кристина уже плачет.
   - Ой, как страшно! Они же все друг с другом перестукаются!
   - Ничего. Может быть, проскользнем, - говорю ей.
   Кристина задумалась, потом затянула: "Под небом голубым есть город золотой..."
   - Погоди, - говорю, - Чего ты все одно и то же!
   - А что же петь? Я другого не знаю, - говорит.
   - Пой свое.
   - Я не умею.
   - Давай сочиним!
   И мы стали сочинять песню. Кристина мелодию, а я слова. Про то, как мы в больнице лежим, а вокруг нас шары летают, раскаленные, Веселая получилась песенка! Вскоре мы ее уже хором пели. То есть дуэтом.
   Нянечки сбежались, слушают. Потом профессор пришел. Я думал, он уколы нам назначит, это было бы неприятно: укол не выплюнешь.
   Но профессор послушал наше творчество, улыбнулся и говорит:
   - Кажется, на поправку идет. В песнях появился смысл!
   Я так понял, что мы с Кристиной круче Гребенщикова текст сочинили.
   Однако нас продержали еще три дня, пока мы не выплюнули свои баночки с таблетками до конца. За это время мы сочинили еще пять песен. Из других палат психованные дети приходили их переписывать и разучивали наизусть. Профессор сказал, что нас с Кристиной надо выписывать, а то мы их всех заразим.
   Когда прощались с Кристиной, она мне говорит:
   - Я тебя прошу, пожалуйста, следи за планетой! А то залетим куда-нибудь не туда.
   Я же говорил - нормальная девчонка!
   Глава 8 ПОБЕГ
   За мной в больницу приехал папа. Он был какой-то хмурый и виноватый. Я ему сказал:
   - Как так Глюк?
   Папа вздохнул, глаза прячет.
   - Понимаешь... Как бы тебе сказать... В общем, не уследил я за твоим Глюком.
   - Как не уследил? - У меня аж поджилочки затряслись!
   - Нету его.
   - Подох?! - кричу я.
   - Нет-нет! - испугался папа. - В общем, забрали его.
   - Кто?! Дунька?! - ору.
   - Не знаю. Меня дома не было. Разговаривай с мамой.
   Ну, все, думаю. Это конец. Они меня специально в больницу упрятали, а сами разделались с Глюком. Я разозлился страшно. Вот родители попались!
   Мама встретила меня ласково, целует, обнимает... Я вырвался и сразу к креслу. Смотрю - там никого, только - энциклопедия стоит на пюпитре. Я к маме обернулся.
   - Где Глюк? - спрашиваю. Мама сразу стала неприступной, как крепость Измаил, которую Суворов брал.
   - Его унес хозяин, - говорит.
   - Марцеллий? - я ничего не понимаю.
   - Почему Марцеллий? Скворцов.
   - Какой Скворцов? Не знаю никакого Скворцова! Да расскажи же наконец!
   И мама рассказала, что вчера приходил молодой человек. Вежливый такой. Одет хорошо, в кроссовках. Сказал, что его зовут Скворцов, работает он в биологическом институте. У них недавно пропал пингвин, и вот он узнал, что птица у нас.
   - Ну, я ему вернула... - мама говорит.
   - Врет он все! ПИНГВИН у нас на кухне возник! Из лучика! Я сам видел! - кричу я.
   - Опять ты за свое, - жалобно сказала мама.
   - Как он выглядел, этот Скворцов?
   - Да аккуратный такой. Пингвина в сумке унес. "Адидас".
   - "Адидас"! Вот он, вот кто! Наверное, его Дунька подослала, - говорю я.
   - Нет-нет, это не Дуня, - покачала головой мама.
   - Почему?
   - Потому что она тоже расстроилась, когда узнала, - отвечает мама.
   - Откуда она узнала? - насторожился я.
   И тут мама рассказала, что пока я в больнице был, Дуня приходила ухаживала за Глюком, кормила его...
   - Чем это она его кормила? - удивляюсь.
   - Ну, я не знаю...Они там за креслом прятались.
   - Какие-то листочки ему показывала, - объяснил папа.
   Все понятно стало. Дунька подсовывала ему ту информацию о планете, которую они в классе собрали. Наверняка - уровень безработицы в капиталистических странах.
   - Вчера Дуня пришла после этого... Скворцова. Я ей сказала, так она даже заплакала, - говорит мама.
   Значит, не Дунька ПИНГВИНа свистанула...
   Тогда кто же? Ничего не понимаю. Кому он нужен? Может, узнали в Академии наук? Тогда плохо дело. Оттуда его не выцарапать.
   Но он ведь у них подохнет без информации!
   Весь вечер я промучился в догадках, наутро в школу пошел.
   Встречаю в коридоре Дмитрия Евгеньевича. Историк обрадовался, что меня увидел. Мы с ним в сторону отошли, как заговорщики.
   - Ну как, - спрашивает, - ваше самочувствие?
   - Да ну их! - говорю. - Думают, что я сумасшедший!
   - Тернист путь Хранителя, тернист... - улыбнулся Дмитрий Евгеньевич.
   - Чего? - спрашиваю.
   - Это только первые трудности. Дальше будет хуже, - успокоил меня историк.
   - Уже хуже, - сказал я. - ПИНГВИН пропал.
   - Какой пингвин? - Он забыл видно, что я ему рассказывал.
   - Ну, тот, который у вашего отца паучком был.
   - А-а, передатчик...
   - Ну да! Что мне делать, Дмитрий Евгеньевич?
   Историк задумался. Смотрит на меня оценивающе. Наши мимо проходят, думают, он меня прорабатывает.
   - А зачем вам ПИНГВИН, Боренька? - вдруг он спрашивает.
   - Как зачем? Информацию передавать.
   - Какую?
   - Ну какую-нибудь. Энциклопедию.
   Он грустно головой покачал.
   - Для того чтобы приносить вашему ПИНГВИНу энциклопедию, совсем не обязательно быть Хранителем. Это может любой человек. Даже ваш Юра Родюшкин.
   - Конечно, может! - говорю. - Но назначили-то меня!
   - В том-то и дело, что тебя! - рассердился Дмитрий Евгеньевич. - А ты за ПИНГВИНа борешься, вместо того, чтобы задуматься, как стать настоящим Хранителем!
   В общем, все-таки стал меня прорабатывать. Все только прорабатывают! Никто помочь не хочет.
   - Нужно собрать свои духовные силы, - говорит историк.
   - Да зачем они мне? Без ПИНГВИНа?
   - ПИНГВИН - просто прибор. Механизм. От него ничего не зависит. Станешь Хранителем - найдешь способ девать важное для человечества! - сказал Дмитрий Евгеньевич и пошел дальше.
   Озадачил он меня.
   Прихожу в класс, на меня смотрят, как на Валерия Леонтьева. Герой дня. Так мне сначала показалось. Но потом понял, что хуже смотрят.
   - Что, - говорят, - Быстров, вылечил свои мозги?
   - Ага, - говорю, - прочистил. А вы так и живете с замусоренными?
   Галдеж поднялся. Видят, что я не желаю раскаиваться. Стали издеваться. Дунька уже всем растрезвонила, что у меня какие-то синусные волны не в порядке. Я сначала отшучивался, а потом взбесился, когда Витька Куролесов сказал, что у меня в голове - только один шарик, да и тот квадратный.
   Я ему, конечно, сумкой по башке. Он - мне. И покатились с ним по полу. Подкатились прямо к дверям, под ноги Татьяне Ильиничне. Она как раз в класс входила.
   Вскочили, отряхиваемся.
   - Значит, ты, Быстров, опять за старое? - говорит она. - Давай дневник.
   - Можете его себе оставить на память, - говорю.
   Положил на стол дневник и вышел из класса с сумкой. Только меня и видели.
   Целый день проболтался у Петропавловки на берегу. Сидел, смотрел на воду. По воде щепки плывут. Рядом "моржи" купались - тетенька и дяденька. Толстые такие. Они растирались полотенцами и смеялись. У самих жир так и трясется.
   Плюнул я в воду и поехал домой.
   Смотрю, у нашего подъезда стоит Катя Тимошина. Помните, я говорил? Тихоня наша. Вообще она недалеко живет, может, случайно здесь оказалась?
   - Ты чего здесь делаешь? - спрашиваю.
   - Тебя жду.
   - Зачем?
   - Бепс, тебя из пионеров хотят исключить, - говорит она.
   - За что?! - Я остолбенел.
   - За то, что ты не уберег общественное имущество. То есть ПИНГВИНа, объясняет она. - И еще за грубость и прогул.
   - Они тебя послали это сказать? - говорю.
   - Нет. Я сама, - и смотрит жалостливо.
   - Так. Жди меня здесь. Я сумку оставлю и отмечусь, что пришел. Расскажешь все подробно, - я говорю.
   - Хорошо, - она кивнула.
   Я домой поднялся. На пороге - мама. Я по глазам понял, что уже все знает. Кто-нибудь позвонил, доложил - или Дуня, или Татьяна Ильинична.
   - Бабася, господи, как я волновалась! Ты где был?
   - В школе, - говорю.
   - Опять ты врешь! Ты сбежал с уроков!
   - Я ПИНГВИНа искал, - опять вру.
   - Я не хочу слышать про этого пингвина! - закричала мама. - Пойдем, пойдем!
   Хватает меня за руку и ведет в комнату. А там сидит маленький такой волосатый человек с черными глазами. Сидит и чай пьет.
   - Вот он, - говорит мама. - Можете приступать, Аркадий Семенович.
   - Мама, мне некогда... - пытаюсь обороняться.
   - Молчи! - сказала мама и подтолкнула меня к Аркадию Семеновичу.
   А он встал с места - ростом с меня, ей-богу, не вру! - подошел и положил обе свои маленькие ручки на плечи. В глаза смотрит. Я, конечно, стою, как дурак.
   - Слушай меня внимательно, - говорит, а сам глазами так и сверлит. Успокойся, расслабься... Тебе хочется спать...
   - Нет, не хочется, - мотаю головой.
   - Тебе неудержимо хочется спать! Слушай только меня. Ничего вокруг не существует. Только мой голос, только мой голос...
   В общем, это гипнотизер оказался, понимаете? Мама решила меня гипнозом лечить от пришельцев и плохого поведения. Ну уж нет! Я так просто не дамся!
   - Глаза закрываются, веки тяжелеют... - поет он и пальцами мне в плечи впивается. Вдруг как рявкнет:
   - Ты спишь!
   Я испугался. Надо его перехитрить, думаю. Закрыл глаза, делаю вид, что сплю.
   - Спишь! - шептал он. - Спишь и слышишь только
   меня. Марцеллия нет, ПИНГВИНа нет, пришельцев нет... Подчиняешься только мне.
   Этого только не хватало, думаю. А сам стою, не шелохнувшись, с закрытыми глазами.
   - Он спит, Светлана Викторовна, - говорит гипнотизер.
   - Что же, он так стоя и будет спать? - спрашивает мама.
   - Ничего, это не страшно... Думаю, за три сеанса мы его поправим... Ты не Хранитель планеты, ты Боря Быстров, пионер... - снова мне говорит.
   "Ага, пионер, - думаю, - уже почти не пионер и еще не Хранитель".
   Чувствую, что спать все-таки хочется. Губу прикусил до крови, сон как рукой сняло.
   - Пускай он немного поспит, не будем ему мешать, - говорит гипнотизер.
   Я слышу - они на цыпочках уходят на кухню и там продолжают беседу. А меня Катька внизу ждет. Надо срываться. Я глаз приоткрыл, оглядел комнату. Вижу, у моей тахты на столике, рядом с блюдом, целая гора лекарств баночки, упаковочки и ампулы со шприцем.
   Ну и влип, думаю, с этими пришельцами. Размышлял я недолго. Тихо-тихо подкрался к входной двери, отодвинул задвижку - и был таков! Лифта не стал дожидаться, побежал по лестнице вниз.
   Катя героически дожидается у подъезда.
   - Бежим! - говорю ей. И мы - на пустырь.
   У Нас на пустыре между домами - трубы, видели? Бетонные такие, огромные. Целый большой штабель. Строители их забыли. Мы в этих трубах в разведчиков играем. Там целый лабиринт. Мы молотками дырки в них пробили, путешествуем из трубы в трубу. У меня там одно место было секретное. Никто о нем не знал. Нужно просунуться в верхнюю трубу, проползти по ней, там дырка вниз, в толстую, где почти стоять можно. По ней в самый конец и направо, в другую трубу. И опять до конца. Здесь труба кончается расширением. И главное - иллюминатор вверху имеется, из которого свет. Там у нас в прошлом году штаб был: три ящика из-под бутылок, накрытые старым одеялом, и огарки свечей.
   Мы с Катей туда заползли. Я думал, она испугается. Ползли в полной темноте - я впереди, она за мной. Но ничего. Ни слова не сказала. Пыхтит сзади, но ползет.
   Залезли в штаб. Я спички нашел, зажег свечу. Из иллюминатора слабый свет пробивается.
   Уселись мы на ящики. У Катьки глаза блестят.
   - Рассказывай, - говорю ей.
   И Катя рассказала, что после уроков был сбор отряда, на котором Дуня предложила исключить меня из пионеров, а также сообщить в милицию о пропаже ПИНГВИНа. Татьяна Ильинична возражала, не хотела беспокоить милицию по пустякам. Но Дунька проявила твердость и поставила вопрос на голосование. У .нас теперь демократиями большинством голосов решили искать ПИНГВИНа через милицию...
   - Милиции нам только не хватало... - пробормотал я.
   - Татьяна Ильинична попросила только не говорить в милиции, что ПИНГВИН - это космический прибор, - сказала Катя.
   - Ты-то хоть в это веришь? - спрашиваю.
   - А то нет! - говорит Катя. - Я сразу поняла, что это правда.
   - Ну слава богу. Хоть один человек верит... - вздохнул я.
   - Почему один?! А Дуня?
   - Дуня - предательница! - говорю:
   - Бепс, что дальше будешь делать? - спросила Катя.
   - Не знаю. Домой не пойду. Заколют лекарствами. А гипноз вообще ненавижу!
   - Какой гипноз?
   Я ей рассказал про гипнотизера. Катя нахмурилась, потом говорит:
   - Сиди здесь. Я сейчас приду.
   И уползла по трубе.
   Через полчаса она вернулась с портфелем. Там был фонарик, книжка, о дореволюционных подпольщиках, бутылка пепси-колы, колбаса и хлеб. И еще какой-то рваный свитер.
   - Ночью будет холодно, - сказала Катя.
   - Катька, да ты прямо боевая подруга! - обрадовался я.
   - А то нет! - отвечает.
   Вот вам и тихоня! Уселись мы рядышком при свете, стали вместе книжку читать, как революционеры скрывались от преследования жандармов. Такие книжки только в трубе и читать! И колбасу с хлебом жуем. Отлично!
   За иллюминатором уже вечер. Холодно стало. Катя ежится.
   - Ты иди домой, - говорю. - Тебе-то за что страдать? И дома будут волноваться.
   - А у тебя не будут?
   - Ничего. Сами виноваты. Нужно доверять детям, - говорю. А у самого кошки на душе скребут. Мама там, наверное, с ума сходит.
   - Вот что, Катерина, - говорю подруге. - Иди домой, по дороге позвони из автомата моей маме. Скажи, что я жив-здоров, но эмигрировал по идейным соображениям. Нашел политическое убежище.
   - В трубе? - спрашивает.
   - А что? Но про трубу - ни слова.
   - Хорошо, - кивнула она.
   - Ползи. Завтра принеси чего-нибудь поесть. И бумагу с авторучкой.
   - Зачем?
   - Писать буду. Для планеты.
   И Катя уползла. Мне сразу тоскливо стало. Фонарик зажег, направил луч в трубу. Труба длинная-длинная. И тихо, как в могиле. Неприятно.
   Вдруг слышу - писк. Смотрю - из дальнего конца трубы на лучик шагает котенок. Храбрый такой. Я ужасно обрадовался. Все же живая душа! Пригрел я его на груди и растянулся на ящиках. Ничего! Революционеры за правду тоже страдали.
   И только я улегся, как в темноте заблистали золотые пылинки, вихрем пронеслись по трубе, взметнулись столбом и стали быстро-быстро лепиться друг к другу.
   - Марцеллий! - закричал я.
   Глава 9 СЛЕД НАЙДЕН!
   Точно, это был он - мой рассыльный. В темноте от него исходило сияние. Я обрадовался ему больше даже, чем котенку. А тот, наоборот, испугался - выгнулся подковой и шерсть вздыбил. Шипит от страха.
   - Да тихо ты! - котенку говорю. - Это свои.
   Марцеллий к нам шагнул, молча руку пожал. Мне показалось, что он чем-то недоволен.
   - Что ты здесь делаешь? - спрашивает. Как сюда попал?
   - Нет, это ты как сюда попал?! - кричу я радостно. - Никто же не знает, что я здесь! Кроме Катьки Тимошиной.
   - Тимошина? Не слыхал, - покачал головой Марцеллий.
   - Да ты садись, садись... - я засуетился, подставил ему ящик. - Колбасы хочешь?
   Марцеллий уселся, погладил котенка. Вижу, все еще хмурый. От колбасы отказался.
   - Ну рассказывай, - говорю. - Как там на воле?
   - Да так себе, - отвечает. - Вчера космические террористы взорвали планету в системе Альфы Центавра. Мы не успели вмешаться.
   - Люди погибли? - спрашиваю.
   - Там не было людей. Там был общий разум.
   - В каком виде?
   - В виде запаха, - говорит. - Мылом пахло.
   "Ничего себе - разум!" - думаю. Но уточнять не стал. Мне бы с нашим разумом разобраться.
   - А как ты меня нашел? - спрашиваю.
   - Ну, это просто... - отвечает нехотя, - По твоей волне. От тебя же биологическая волна исходит. Забыл? На нее и лечу. От нас никуда не спрячешься. Пока жив, - добавил Марцеллий.
   Последние слова мне не понравились. Что это значит - "пока жив"? Я умирать не собираюсь.
   - Ты мне лучше скажи, Бабася, - задушевно так спрашивает Марцеллий, как поживаешь? Мы в Центре волнуемся.
   - А что? - я насторожился. - По-разному поживаю.
   Не буду же я ему выкладывать, что меня гипнозом лечат! Стыдно за человечество. Они там небось думают, что все мы на Земле уже подрубились насчет космической цивилизации. А мы - ни бум-бум!.. Не понимаете, что значит "подрубились"? Ну, это значит - имеем понятие.
   - Ты что, японский язык изучаешь? - вдруг спрашивает он.
   Я глаза выпучил.
   - С чего взяли?
   - Последняя информация от ПИНГВИНа на японском была, - сказал он. Реклама какой-то фирмы. "Тошиба", кажется.
   - А когда она была? - спрашиваю.
   - Сегодня.
   - Жив, значит! - я обрадовался. - Слава тебе, господи!
   - Кто жив? - не понял Марцеллий.
   - Да ПИНГВИН! Его же сперли, - говорю.
   - Не понимаю.
   - Ну, украли! Пришел какой-то тип, положил в сумку и унес.
   - А ты где был?
   - А я... был в одном месте. Долго рассказывать.
   - Когда это случилось? - спросил Марцеллий.
   - Три дня назад.
   - Так-так-так... - произнес Марцеллий.
   А дальше он рассказал, что в Центре заметили изменение в передаваемой информации. Сначала все было спокойно, читали энциклопедию, дошли до буквы "В", а потом началась неразбериха. Пошли сообщения о женевской встрече, наркомании в капиталистических странах и борьбе сандинистов...
   "Дунькина работа! - думаю. - Пока я в больнице был".
   А потом ПИНГВИН стал нести и вовсе какую-то околесицу. Передал счет из ресторана, журнал "Плейбой" за позапрошлый год, какие-то объявления о продаже и еще что-то. В Центре за голову схватились. Если у них, конечно, голова есть. Не знаю, чем они там думают.
   И вот, наконец, сегодня ПИНГВИН передал русский текст: "Прошу выслать телевизор в наручных часах. Бепс". А еще через некоторое время - рекламу "Тошибы".
   - Так, значит, это не ты телевизор просил? - сказал Марцеллий. - Тогда кто?
   - Стой! - закричал я.
   Марцеллий поднялся на ноги, смотрит.
   - Да сиди! Это я не тебе! Я знаю, кто Глюка украл! Юрка Родюшкин, вот кто! Он сразу про телевизор заговорил, когда о тебе узнали!
   - Родюшкин? Номер волны? - спросил Марцеллий.
   - Откуда я знаю! Это вы там ищите!
   - У нас фамилий нет. Только номера. Чтобы сопоставить номер волны и фамилию, мне нужно находиться с этим человеком, - сказал Марцеллий.
   - Он не человек. Он паразит! - сказал я.
   - У паразитов тоже есть номер, - заметил Марцеллий.
   - Ну ладно! Я ему покажу, - говорю.
   Марцеллий в комбинезоне порылся, достает часики в целлофане. С виду обычные, циферблат темный. Нажал он кнопочку, на циферблате дикторша возникла. Людмила Жулай. "А теперь познакомьтесь с программой наших передач на завтра", - говорит. Марцеллий другую кнопку нажал, дикторша исчезла, на циферблате цифры появились: 00.05. Это время, значит.
   - Давай спать, - говорит Марцеллий. - Время позднее.
   - А ты что, со мной останешься? - недоверчиво так спрашиваю.
   - У меня командировка на сутки, - сказал он.
   Я обрадовался. Все же не одному в этой трубе пропадать! Соорудил пришельцу топчан из ящиков, одеяло постелил.
   - Мне не надо, - сказал Марцеллий. - Ложись сам.
   - А ты?
   - Мы во сне плаваем. Для здоровья полезней, и постель не мнется. Сейчас я от гравитации отключусь...
   Он полез рукою за отворот комбинезона, чего-то там переключил и вдруг медленно оторвался от пола и принял горизонтальное положение вдоль трубы. Ровно посередке.
   - Ложись, ложись, - говорит. - Чего рот раскрыл?
   Я улегся на топчан. Марцеллий надо мною парит, как дирижабль. Котенок снова от страха ко мне прижался. Неприятно, когда над тобою здоровый, дядька висит.
   Марцеллий понял - поплыл по трубе подальше. Там остановился и затих.
   Мы с котенком кое-как заснули. Жестко и холодно. Но ничего. Раз подался в подпольщики - надо терпеть.
   Утром Марцеллий уже на ногах, колбасу нам с котенком реже. Сам ничего не ест.
   - Как же ты... Как же вы без пищи? - спрашиваю.
   - Меня энергией подкачивают. Вместо пищи, - отвечает.
   - Значит, вы там, в Центре, ничего не едите?
   - А зачем? Понимаешь, наличие пищи создает неравноправие и порождает вражду. Одному всегда лучше кусок достанется, чем другому. Зависть начинается, обжорство... У нас такой проблемы нет. Каждый получает столько энергии, сколько ему нужно. Качество энергии для всех одинаково. Спорить не о чем. Вот у вас утюги, скажем, между собой не воюют?
   - Утюги? Не замечал, - говорю.
   - Поэтому что одинаковым электричеством питаются. Двести двадцать вольт, пятьдесят герц...
   А я раньше думал, что утюги по другой причине не дерутся. Потому что у них головы нет. Видно, ошибался.
   - Вы на Земле тоже к нашей системе придете. Только нескоро. И если мозгов хватит, - сказал Марцеллий.
   - Как же... Хватит у нас мозгов... - ворчу.