Житков Борис Степанович. Джарылгач (рассказы)

непонятные слова. По веревочным ступенькам - выбленкам - уже лезли на мачты
люди.
Толстые веревки - ванты - шли от середины мачты к бортам. Между ними-то
и были натянуты выбленки. Люди босыми ногами ударяли на ходу по этим
выбленкам, и они входили в голую подошву, казалось, рвали ее пополам. Но
подошвы у матросов были так намозолены, что они не чувствовали выбленок.
Матросы не ходили, а бегали по вантам легко, как обезьяны по сучьям.
Одни добегали до нижней реи и перелезали на нее, другие пролезали на
площадку, что была посредине мачты (марс), а от нее лезли по другим вантам
(стень-вантам) выше и перелезали на верхнюю рею. Они, как жучки,
расползались по реям.
На марсе стоял их начальник - марсовый старшина - и командовал.
На носу тоже шла работа. Острым клювом торчал вперед тонкий бушприт,
перекрещенный блиндареем. И там, над водой, уцепившись за снасти, работали
люди. Они готовили передний парус - блинд.
С северо-востока дул свежий ветер, крепкий и упорный. Без порывов,
ровный, как доска.
Парчового флага уже не было на кормовой мачте - бизани. Там трепался
теперь на ветру флаг попроще. Как будто этим утренним ветром сдуло весь
вчерашний багряный праздник. В сером предрассветье все казалось деловым,
строгим, и резкие окрики старшин, как удары плетки, резали воздух.


7. Левым галсом

А вокруг на рейде еще не просыпались турецкие чумазые карамусалы, сонно
покачивались испанские каравеллы. Только на длинных английских галлеях
шевелились люди: они мыли палубу, черпали ведрами на веревках воду из-за
борта, а на носу стояли люди и глядели, как снимется с якоря веницианец, -
не всегда это гладко выходит.
Но вот на корме венецианского корабля появился капитан. Что же якорь?
Якорь не могли подорвать люди. Капитан поморщился и приказал перерубить
канат. Не первый якорь оставлял корабль на долгой стоянке. Еще три
оставалось в запасе. Капитан вполголоса передал команду помощнику, и тот
крикнул, чтобы ставили блинд.
Вмиг взвился под бушпритом белый парус. Ветер ударил в него, туго
надул, и нос корабля стало клонить по ветру. Но ветер давил и высокую
многоярусную корму, которая сама была хорошим деревянным парусом; это мешало
судну повернуться.
Опять команда - и на передней (фок) мачте между реями растянулись
паруса. Они были подвязаны к реям, и матросы только ждали команды марсового,
чтобы отпустить снасти (бык горденя), которые подтягивали их к реям.
Теперь корабль уж совсем повернул по ветру и плавно двинулся в ход по
Босфору на юг. Течение его подгоняло.
А на берегу стояла толпа турок и греков: все хотели видеть, как
вспорхнет эта гордая птица.
Толстый турок в зеленой чалме ласково поглаживал широкий пояс на
животе: там были венецианские дукаты.
Солнце вспыхнуло из-за азиатского берега и кровавым светом брызнуло в
венецианские паруса. Теперь они были на всех трех мачтах. Корабль слегка
прилег на правый борт, и казалось, что светом дунуло солнце и поддало ходу.
А вода расступалась, и в обе стороны от носа уходила углом живая волна.
Ветер дул слева - левым галсом шел корабль.
Матросы убирали снасти. Они свертывали веревки в круглые бухты (мотки),
укладывали и вешали по местам. А начальник команды, аргузин, неожиданно
появлялся за плечами каждого. Каждый матрос, даже не глядя, спиной
чувствовал, где аргузин. У аргузина будто сто глаз - всех сразу видит.
На высоком юте важно прохаживался капитан со своей свитой. За ними по
пятам ходил комит. Он следил за каждым движением капитана: важный капитан
давал иной раз приказ просто движением руки. Комиту надо было поймать этот
жест, понять и мгновенно передать с юта на палубу. А там уж было кому
поддать пару этой машине, что шевелилась около снастей.


8. На фордевинд

К полудню корабль вышел из Дарданелл в синюю воду Средиземного моря.
Грицко смотрел с борта в воду, и ему казалось, что прозрачная синяя
краска распущена в воде: окуни руку и вынешь синюю.
Ветер засвежел, корабль повернул правей. Капитан глянул на паруса,
повел рукой. Комит свистнул, и матросы бросились, как сорвались, тянуть
брасы, чтобы за концы повернуть реи по ветру. Грицко глазел, но аргузин
огрел его по спине плеткой и толкнул в кучу людей, которые тужились, выбирая
брас.
Теперь паруса стояли прямо поперек корабля. Чуть зарывшись носом,
корабль шел за зыбью. Она его нагоняла, подымала корму и медленно
прокатывала под килем.
Команде давали обед. Но Грицку с болгарином сунули по сухарю. Болгарина
укачало, и он не ел.
Тонкий свисток комита с кормы всполошил всех. Команда бросила обед, все
выскочили на палубу. С кормы комит что-то кричал, его помощники - подкомиты
- кубарем скатились вниз на палубу.
На юте стояла вся свита капитана и с борта глядела вдаль. На Грицко
никто не обращал внимания.
У люка матросы вытаскивали черную парусину, свернутую тяжелыми,
толстыми змеями. Аргузин кричал и подхлестывал отсталых. А вверх по вантам
неслись матросы, лезли на реи. Паруса убирали, и люди, налегши грудью на
реи, перегнувшись пополам, сложившись вдвое, изо всей силы на ветру сгребали
парус к рее. Нижние (Шкотовые) концы болтались в воздухе, как языки, -
тревожно, яростно, а сверху спускали веревки и быстро к ним привязывали эти
черные полотна.
Грицко, разинув рот, смотрел на эту возню. Марсовые что-то кричали
внизу, а комит носился по всему кораблю, подбегал к капитану и снова камнем
летел на палубу. Скоро вместо белых, как облако, парусов появились черные.
Они туго надулись между реями.
Ветра снова не стало слышно, и корабль понесся дальше.
Но тревога на корабле не прошла. Тревога напряглась, насторожилась. На
палубе появились люди, которых раньше не видал казак: они были в железных
шлемах, на локтях, на коленях торчали острые железные чашки. На солнце
горели начищенные до сияния наплечники, нагрудники. Самострелы, арбалеты,
мушкеты*, мечи на боку. Лица у них были серьезны, и смотрели они в ту же
сторону, куда и капитан с высокого юта.
______________
* Мушкеты - тяжелые, старинные ружья, кончавшиеся раструбом.

А ветер все крепчал, он гнал вперед зыбь и весело отрывал мимоходом с
валов белые гребешки пены и швырял в корму кораблю.


9. Красные паруса

Грицко высунул голову из-за борта и стал глядеть туда, куда смотрели
все люди на корабле. Он увидал далеко за кормой, слева, среди зыби, рдеющие,
красные паруса. Они то горели на солнце, как языки пламени, то проваливались
в зыбь и исчезали. Они вспыхивали за кормой и, видно, пугали венецианцев.
Грицку казалось, что корабль с красными парусами меньше венецианского.
Но Грицко не знал, что с марса, с мачты, видели не один, а три корабля,
что это были пираты, которые гнались на узких, как змеи, судах, гнались под
парусами и помогали ветру веслами.
Красными парусами они требовали боя и пугали венецианцев.
А венецианский корабль поставил черные, "волчьи" паруса, чтоб его не
так было видно, чтобы стать совсем невидимым, как только сядет солнце.
Свежий ветер легко гнал корабль, и пираты не приближались, но они шли сзади,
как привязанные.
Судовому священнику, капеллану, приказали молить у бога покрепче ветра,
и он стал на колени перед раскрашенной статуей Антония, кланялся и складывал
руки.
А за кормой все вспыхивали из воды огненные паруса.
Капитан смотрел на солнце и думал, скоро ли оно зайдет там впереди, на
западе.
Но ветер держался ровный, и венецианцы надеялись, что ночь укроет их от
пиратов. Казалось, что пираты устали грести и стали отставать. Ночью можно
свернуть, переменить курс, а по воде следу нету. Пусть тогда ищут.
Но когда солнце сползало с неба и оставалось только часа два до полной
тьмы, ветер устал дуть. Он стал срываться и ослабевать. Зыбь ленивее стала
катиться мимо судна, как будто море и ветер шабашили под вечер работу.
Люди стали свистеть, обернувшись к корме: они верили, что этим вызовут
ветер сзади. Капитан посылал спрашивать капеллана: что же Антоний?


10. Штиль

Но ветер спал вовсе. Он сразу прилег, и все чувствовали, что никакая
сила его не подымет: он выдулся весь и теперь не дыхнет. Глянцевитая
масляная зыбь жирно катилась по морю, спокойная, чванная. И огненные языки
за кормой стали приближаться. Они медленно догоняли корабль. Но с марса
кричали сторожевые, что их уже оказалось четыре, а не три. Четыре пиратских
судна!
Капитан велел подать себе хлеба. Он взял целый хлеб, посолил его и
бросил с борта в море. Команда глухо гудела: все понимали, что настал
мертвый штиль. Если и задышит ветерок, то не раньше полуночи.
Люди столпились около капеллана и уже громко ворчали: они требовали,
чтоб монах им дал Антония на расправу. Довольно валяться в ногах, коли тебя
все равно не хотят слушать! Они прошли в каюту-часовню под ютом, сорвали
статую с ее подножия и всей гурьбой потащили к мачте.
Капитан видел это и молчал. Он решил, что грех будет не его, а толк все
же может выйти. Может быть, Антоний у матросов в руках заговорит по-иному. И
капитан делал вид, что не замечает. Грешным делом, он уже бросил два золотых
дуката в море. А матросы прикрутили Антония к мачте и шепотом ругали его на
разных языках.
Штиль стоял на море спокойный и крепкий, как сон после работы.
А пираты подравнивали линию своих судов, чтобы разом атаковать корабль.
Поджидали отсталых.
На второй палубе пушкари стояли у медных орудий. Все было готово к бою.
Приготовили глиняные горшки с сухой известью, чтоб бросать ее в лицо
врагам, когда они полезут на корабль. Развели в бочке мыло, чтоб его лить на
неприятельскую палубу, когда корабли сцепятся борт о борт: пусть на
скользкой палубе падают пираты и скользят в мыльной воде.
Все воины, их было девяносто человек, готовились к бою; они были
молчаливы и сосредоточенны. Но матросы гудели: они не хотели боя, они хотели
уйти на своем легком корабле. Им обидно было, что нет ветра, и они решили
туже стянуть веревки на Антонии: чтоб знал! Один пригрозил палкой, но
ударить не решился.
А черные "волчьи" паруса обвисли на реях. Они хлопали по мачтам, когда
судно качало, как траурный балдахин.
Капитан сидел в своей каюте. Он велел подать себе вина. Пил, не хмелел.
Бил по столу кулаком - нет ветра. Поминутно выходил на палубу, чтоб
взглянуть, не идет ли ветер, не почернело ли от ряби море.
Теперь он боялся попутного ветра: если он начнется, то раньше захватит
пиратов и принесет их к кораблю, когда он только что успеет взять ход. А
может быть, и уйти успеет?
Капитан решил: пусть будет какой-нибудь ветер, и пообещал в душе отдать
сына в монахи, если хоть через час подует ветер.
А на палубе матрос кричал:
- В воду его, чего смотреть, ждать некогда!
Грицку смешно было смотреть, как люди серьезно обсуждали: головой
пустить вниз статую или привязать за шею?


11. Шквал

Пираты были совсем близко. Видно было, как часто ударяли весла. Можно
было различить и кучку народа на носу переднего судна. Красные паруса были
убраны: они мешали теперь ходу.
Мачты с длинными гибкими рейками покачивались на зыби, и казалось, что
не длинная галера на веслах спешит к кораблю, а к лакомому куску ползет
сороконожка и бьет от нетерпения лапами по воде, качает гибкими усами.
Теперь было не до статуи, ветра никто уже не ждал, все стали готовиться
к бою. Капитан вышел в шлеме. Он был красен от вина и волнения. Дюжина
стрелков залезла на марс, чтобы сверху бить стрелами врага. Марс был
огорожен деревянным бортом. В нем были прорезаны бойницы. Стрелки стали
молча размещаться. Вдруг один из них закричал:
- Идет! Идет!
На палубе все задрали вверх головы.
- Кто идет? - крикнул с юта капитан.
- Ветер идет! Встречный с запада!
Действительно, с марса и другим была видна черная кайма у горизонта:
это ветер рябил воду, и она казалась темной. Полоса ширилась, приближаясь.
Приближались и пираты. Оставалось каких-нибудь четверть часа, и они
подойдут к кораблю, который все еще болтал на месте своими черными парусами,
как параличный калека.
Все ждали ветра. Теперь уж руки не пробовали оружия - они слегка
дрожали, а бойцы озирались то на пиратские суда, то на растущую полосу ветра
впереди корабля.
Все понимали, что этим ветром их погонит навстречу пиратам. Удастся ли
пройти боковым ветром (галфвинд) наперерез пиратам и удрать у них из-под
носу?
Капитан послал комита на марс - поглядеть, велик ли ветер, быстро ли
набегает темная полоса. И комит со всех ног пустился по вантам. Он пролез
сквозь отверстие (собачью дыру) на марс, вскочил на его борт и побежал выше
по стень-вантам. Он еле переводил дух, когда долез до марс-рея, и долго не
мог набрать воздуха, чтоб крикнуть:
- Это шквал! Сеньор, это шквал!
Свисток - и матросы бросились на реи. Их не надо было подгонять - они
были моряки и знали, что такое шквал.
Солнце в багровом тумане грузно, устало катилось за горизонт. Как
нахмуренная бровь, висела над солнцем острая туча. Паруса убрали. Крепко
подвязали под реями. Корабль затаил дух и ждал шквала. На пиратов никто не
глядел, все смотрели вперед.
Вот он гудит впереди. Он ударил по мачтам, по реям, по высокой корме,
завыл в снастях. Передний бурун ударил в грудь корабль, хлестнул пеной на
бак и понесся дальше. Среди рева ветра громко, уверенно резанул уши свисток
комита.


12. Рифы

Команда ставила на корме косую бизань. На фок-мачте ставили марсель -
но как его уменьшили! - риф-сезни связали в жгут его верхнюю половину, и он,
как черный ножик, повис над марсом.
Красный закат предвещал ветер, и, как вспененная кровь, рвалось море
навстречу мертвой зыби.
И по этой толчее, накренясь лихо на левый борт, рванул вперед
венецианский корабль.
Корабль ожил. Ожил капитан, он шутил:
- Кажется, чересчур напугали Антония. Эти разбойники и скрягу заставят
раскошелиться.
А команда, шлепая босыми ногами по мокрой палубе, тащила с почтением
несчастную статую на место.
О пиратах никто теперь не думал. Шквал им тоже наделал хлопот, а теперь
сгустившийся кровавый сумрак закрыл от них корабль. Дул сильный ровный ветер
с запада. Капитан прибавил парусов и шел на юг, чтоб за ночь уйти подальше
от пиратов. Но корабль плохо шел боковым ветром - его сносило вбок, он
сильно дрейфовал. Высокий ют брал много ветра. Пузатые паруса не позволяли
идти под острым углом, и ветер начинал их полоскать, едва рулевой пытался
идти острее, "круче".
В суматохе аргузин забыл про Грицка, а он стоял у борта и не сводил
глаз с моря.


13. На буксире

Наутро ветер "отошел": он стал дуть больше с севера. Пиратов нигде не
было видно. Капитан справлялся с картой. Но за ночь нагнало туч, и капитан
не мог по высоте солнца определить, где сейчас корабль. Но он знал
приблизительно.
Все люди, которые правили кораблем, невольно, без всякого усилия мысли,
следили за ходом корабля, и в уме само собою складывалось представление,
смутное, но неотвратимое: люди знали, в каком направлении земля, далеко ли
они от нее, и знали, куда направить корабль, чтоб идти домой. Так птица
знает, куда ей лететь, хоть и не видит гнезда.
И капитан уверенно скомандовал рулевому, куда править. И рулевой
направил корабль по компасу так, как приказал ему капитан. А комит свистел и
передавал команду капитана, как поворачивать к ветру паруса. Матросы тянули
брасы и "брасопили" паруса, как приказывал комит.
Уже на пятые сутки, подходя к Венеции, капитан приказал переменить
паруса на белые и поставить за кормой парадный флаг.
Грицка и болгарина заковали в цепи и заперли в душной каморке в носу.
Венецианцы боялись: берег был близко, и кто их знает? Бывало, что невольники
прыгали с борта и добирались вплавь до берега.
На корабле готовили другой якорь, и аргузин, не отходя, следил, как его
привязывали к толстому канату.
Был полдень. Ветер еле работал. Он совсем упал и лениво шутил с
кораблем, набегал полосами, рябил воду и шалил с парусами. Корабль еле
двигался по застывшей воде - она была гладкая и казалась густой и горячей.
Парчовый флаг уснул и тяжело висел на флагштоке.
От воды подымалось марево. И, как мираж, подымались из моря знакомые
купола и башни Венеции.
Капитан приказал спустить шлюпку. Дюжина гребцов взялась за весла.
Нетерпеливый капитан приказал буксировать корабль в Венецию.


14. Буцентавр

Выволокли пленников из каморки, повезли на богатую пристань. Но ничего
наши ребята рассмотреть не могли: кругом стража, толкают, дергают, щупают, и
двое наперебой торгуют невольников: кто больше. Поспорили, поругались; видит
казак - уже деньги отсчитывают. Завязали руки за спину и повели на веревке.
Вели вдоль набережной, вдоль спокойной воды. На той стороне дома, дворцы
стоят над самым берегом и в воде мутно отражаются, переливаются.
Вдруг слышит Грицко: по воде что-то мерно шумит, плещет, будто шумно
дышит. Глянул назад и обмер: целый дворец в два этажа двигался вдоль канала.
Такого дома и на земле казак не видал. Весь в завитках, с золочеными
колонками, с блестящими фонарями на корме, а нос переходил в красивую
статую. Все было затейливо переплетено, перевито резными гирляндами. В
верхнем этаже в окнах видны были люди; они были в парче, в шелках.
Нарядные гребцы сидели в нижнем этаже. Они стройно гребли, подымали и
опускали весла, как один человек.
- Буцентавр! Буцентавр! - загалдели кругом люди. Все остановились на
берегу, придвинулись к воде и смотрели на плавучий дворец.
Дворец поравнялся с церковью на берегу, и вдруг все гребцы резко и
сильно ударили три раза веслами по воде и три раза крикнули:
- Ал! ал! ал!
Это Буцентавр по-старинному отдавал салют старинной церкви.
Это главный венецианский вельможа выезжал давать клятву морю. Клятву
верности и дружбы. Обручаться, как жених с невестой.
Все смотрели вслед уплывающему дворцу, стояли - не двигались. Стоял и
Грицко со стражей. Смотрел на рейд, и каких только судов тут не было!
Испанские галеасы с высоким рангоутом, с крутыми бортами, стройные и
пронзительные. Стояли они, как притаившиеся хищники, ласковые и вежливые до
поры до времени. Они стояли все вместе кучкой, своей компанией, как будто не
торговать, а высматривать пришли они на венецианский рейд.
Плотно, развалисто сидели на воде ганзейские купеческие корабли. Они
вразвалку пришли издалека, с севера. Деловито раскрыли ганзейские корабли
свои трюмы и выворачивали по порядку плотно набитые товары.
Стая лодок вертелась около них; лодки толкались, пробирались к борту, а
ганзейский купец в очередь набивал их товаром и отправлял на берег.
Португальские каравеллы, как утки, покачивались на ленивой волне. На
высоком юте, на задранном вверх баке не видно было людей. Каравеллы ждали
груза, они отдыхали, и люди на палубе лениво ковыряли иголками с дратвой.
Они сидели на палубе вокруг потрепанного погодой грота и ставили толстые
заплаты из серой парусины.
А дальше, вдоль набережной, кормой к берегу, стояли длинные блестящие
красавицы - венецианские галеры. К ним-то и двинулась стража с Грицком.


15. Галера

Галера стояла кормой к берегу. Сходня, устланная ковром, вела с берега
на галеру. Выступ у борта был открыт. Этот борт поднимался над палубой
хвастливым изгибом.
Вдоль него бежали тонкой ниткой буртики, канты, а у самой палубы, как
четки, шли полукруглые прорези для весел - по двадцать пять с каждого борта.
Комит с серебряным свистком на груди стоял на корме у сходни. Кучка
офицеров собралась на берегу.
Ждали капитана.
Восемь музыкантов в расшитых куртках, с трубами и барабанами, стояли на
палубе и ждали приказа грянуть встречу.
Комит поглядывал назад на шиурму - на команду гребцов. Он всматривался:
при ярком солнце под тентом казалось полутемно, и, только приглядевшись,
комит различал отдельных людей: черных негров, мавров, турок, - они все были
голы и прикованы за ногу к палубе.
Но все в порядке: люди сидят на своих банках по шести человек
правильными рядами справа и слева.
Был штиль, и от нагретой воды канала подымалось зловонное дыхание.
Голые люди держали огромные весла, вытесанные из бревна: одно на шесть
человек.
Люди смотрели, чтоб весла стояли ровно.
Дюжина рук напряженно держала валек тяжелого галерного весла.
Аргузин ходил по мосткам, что тянулись вдоль палубы между рядами банок,
и зорко поглядывал, чтоб никто не дохнул, не шевельнулся.
Два подкомита - один на баке, другой среди мостков - не спускали глаз с
разноцветной шиурмы; у каждого в руке была плеть, и они только смотрели, по
какой голой спине пора щелкнуть.
Все томились и задыхались в парном вонючем воздухе канала. А капитана
все не было.


16. Кормовой флаг

Вдруг все вздрогнули: издали послышалась труба - тонко, певуче играл
рожок. Офицеры двинулись по набережной. Вдали показался капитан, окруженный
пышной свитой. Впереди шли трубачи и играли сигнал.
Комит метнул глазом под тент, подкомиты зашевелились и наспех на всякий
случай хлестнули по спинам ненадежных; те только ежились, но боялись
шевельнуться.
Капитан приближался. Он не спеша важно выступал в середине процессии.
Офицер из свиты дал знак на галеру, комит махнул музыкантам, и грянула
музыка: капитан по ковру вступал на галеру.
Едва он ступил на палубу, как над кормой тяжело всплыл огромный, шитый
золотом флаг. На нем был вышит мишурой и шелками герб, фамильный герб
капитана, венецианского вельможи, патриция Пиетро Гальяно.
Капитан посмотрел за борт - в сонную лоснящуюся воду: золотом глянуло
из воды отражение шитого флага. Полюбовался. Патриций Гальяно мечтал, чтобы
его слава и деньги звенели звоном по всем морям.
Он сделал строгое, надменное лицо и прошел на корму с дорогой,
вызолоченной резьбой, с колонками и фигурами.
Там под трельяжем*, накрытым дорогим ковром, стояло его кресло. Не
кресло, а трон.
______________
* Трельяж - решетчатый навес. Он сводом перекрывает ют венецианской
галеры.

Все почтительно молчали. Шиурма замерла, и голые люди, как статуи,
неподвижно держали на весу тяжелые весла.
Капитан шевельнул рукой - и музыка смолкла. Кивком головы Гальяно
подозвал старшего офицера. Офицер докладывал, что галера вооружена,
снаряжена, что куплены новые гребцы, что провиант, вода и вино запасены,
оружие в исправности. Скривано (писец) стоял сзади со списком наготове - для
справок.


17. Шиурма

- Посмотрим, - вымолвил командир.
Он встал с трона, спустился в свою каюту в корме и оглядел убранство и
вооружение, что висело по стенам. Прошел в кают-камеру и обозрел все - и
запасы и оружие. Он проверял арбалетчиков: заставлял их при себе натягивать
тугой арбалет. Один арбалет он приказал тут же выбросить за борт; едва
следом не полетел в воду и сам арбалетчик.
Капитан был в гневе. Все трепетали, и комит, подобострастно извиваясь,
показывал капитану шиурму.
- Негр. Новый. Здоровый парень... очень даже здоровый.
Капитан поморщился:
- Негры - дрянь. Хороши первый месяц. Потом киснут и дохнут. Военная
галера не для тухлого мяса.
Комит опустил голову. Он купил негра по дешевке и втридорога показал
цену командиру.
Гальяно внимательно рассматривал гребцов. Они сидели в обычной при
гребле позе: прикованная нога опиралась на подножку, а другой ногой гребец
упирался в переднюю банку.
Капитан остановился: у одного гребца дрожали руки от напряженного,
застывшего усилия.
- Новый? - бросил он комиту.
- Да, да, синьор, новый, славянин. С Днепра. Молодой, сильный чело...
- Турки лучше! - оборвал капитан и отвернулся от новичка.
Грицка б никто не узнал: он был побрит - голый череп, без усов, без
бороды, с клочками волос на маковке.
На цепи, как и все эти цепные люди. Он посматривал на цепочку на ноге и
приговаривал про себя:
- О це ж дило! И усе через бабу... Сидю, як пес на цепочке...
Ему уже не раз попадало плетью от подкомитов, но он терпел и
приговаривал:
- А усе через нее. Только не может же быть того...
Он никак не мог поверить, чтоб так оно все и осталось в этом царстве,
где коки прикованы к камбузу, гребцы к палубе, где триста человек здоровых
людей дрожат перед тремя плетками комитов.
А пока что Грицко держался за валек весла. Он сидел первым от борта.
Главным гребцом на весле считался шестой от борта; он держался за ручку.
Это был старый каторжник. Его приговорили к службе на галере, пока не
раскается: он не признавал римского папы, и за это его судили. Он уже десять
лет греб и не раскаивался.
Сосед у Грицко был черный - негр. Он блестел, как глазированная посуда.
Грицко о него не пачкался и удивлялся. У негра всегда был осоловелый вид, и
он грустно хлопал глазами, как больная лошадь.
Негр слегка шевельнул локтем и показал глазами на корму. Комит подносил
ко рту свисток.
На свист комита ответили командой подкомиты, грянула музыка, и в такт
ей все двести человек согнулись вперед, даже привстали на банках.
Все весла, как одно, рванулись вперед. Гребцы приподняли вальки, и едва
лопасти весел коснулись воды, как все люди дернулись, изо всей мочи потянули
весла к себе, вытянув руки. Люди падали назад на свои банки, все разом.
Банки подгибались и охали. Хриплый вздох этот повторялся при каждом
ударе весел. Его слышали гребцы, но не слышали те, что окружали капитанский
трон. Музыка заглушала скрип банок и те слова, которыми перекидывались
галерники.
А галера уже оторвалась от берега. Ее пышная корма теперь вся была