Живетьева Инна. Вейн

   Представлять это было все равно что выдавливать угри – противно, но делаешь.
   «Я успею, – думал Юрка, лежа возле постели Калимы. – Завтра точно получится».
   Но завтра наступало, и ничего не менялось. Дни, неотличимые друг от друга, медленно утекали, приближая конец межсезонья.
 
   Глупо. Совсем как Дик, тот тоже подрывал под забором, забыв, что сидит на цепи. Вот и Юрка – завернул у стены войлочное покрытие и копал. Пальцы с трудом рыхлили сбитую землю. Все, что выгребал, рассыпал под кошмой и приминал. Отсчитывали время часы, напоминая: скоро появится Калима, да и Ичин может заглянуть. Начал кровить заусенец на большом пальце, а потом обожгло болью – под ноготь впилось что-то острое. Чертыхаясь, Юрка выцарапал эту дрянь. Ух ты! Плоский, размером с ладонь, осколок лопатки. Край зазубренный, точно пилка.
   Он успел очистить кость от земли и спрятать под футболку, когда вернулась с дойки Калима. Привычно окинула пленника взглядом. Юрка украдкой вытер о штаны грязные руки.
   Вечером, укладываясь спать, сунул находку под ковер. Теперь у него есть оружие. Если ударить в живот… нет, одежда помешает. По горлу. Представил, и чуть не вырвало. Кого убить? Калиму? Ичина? Азата? Процедил кислую слюну сквозь зубы. На кошме осталось мокрое пятно.
   Ночь прошла – хуже не придумаешь. Снилось, что убивает. Снилось, что убивают его – привязали к лошади и тащат по степи. Путы, затянутые жузгой на руках, заставляли принимать кошмары за реальность.
   К рассвету решил: воспользуется лишь в крайнем случае, когда другого выхода не останется.
   Разглядев в утреннем свете пленника, Азат встревожился:
   – Ты не заболел? Лучше скажи…
   – Обойдусь без вашей заботы, отвали!
   Жузг укоризненно качнул головой, но больше не приставал.
   Сели к столу. Юрка угрюмо посмотрел на осточертевший курт, и тут в юрту ворвался шаман. Он тряс головой, бубенцы на шапке оглушительно звенели. Азат вскочил. Охнула Калима. У Юрки ослабли ноги. Уже? Сейчас?..
   Шаман рванул цепочку – ошейником перебило дыхание. Старик потянул, и Юрка, плохо соображая, пополз на четвереньках. Помог Азат – подскочил, дернул за плечи. Шаман сунул поводок молодому жузгу и первым бросился к выходу.
   – Азат! – сдавленно крикнул Юрка, попытался перехватить цепочку, но только резануло ладонь. – Не надо!
   Парень, не слушая, тащил за собой. Следом бежала Калима, толкала в спину.
   Между юртами плясал шаман. Он трясся всем телом, притопывал и тянулся к небу. Скрюченные пальцы царапали воздух. В нескольких шагах стоял Обрег, гневно раздувал ноздри. Подбегали жузги, сбивались в толпу, не решаясь пересечь невидимую границу. Шаман бился и корчился в очерченном ими круге.
   Азат остановился, намотав на кулак цепочку.
   – Это проекция, да? – дернул его Юрка.
   – Может быть. Шаман чует, но не может понять, где она – далеко или близко.
   Старик шарил ладонями по земле. Длинное одеяние волочилось за ним, собирая навоз. Седые волосы выбились из-под шапки и пачкались в пыли. Вдруг шаман замер, упершись безумным взглядом Юрке в лицо. От страха перехватило горло.
   В наступившей тишине слышалось хриплое дыхание шамана. На губах у него высыхала пена.
   Резко спросил что-то Обрег, и старик подпрыгнул, вырвал цепочку у Азата. Толпа расступилась. Мелькали одинаково круглые, раскосые лица. Визжали под ногами собаки. Взметнулся грязный войлок, и Юрку втолкнули в темную, пропахшую сладковатым дымом юрту.
   Тускло светились угли, только они освещали жилище шамана, сверху на решетчатый круг была наброшена шкура. Старик нырнул в сундук, полетело тряпье. Юрка попятился, но его схватил за плечи Азат.
   – Не бойся, – негромко произнес жузг.
   Юрка в бешенстве оглянулся на него.
   – Он будет говорить с богами. Покажет им тебя. Скажет: мы на ваших землях, мы помним о вас. Вот наш дар, хотите – берите, но не карайте.
   Шаман прыгнул к очагу. Теперь он напялил другую шапку, громоздкую, украшенную рогами. Лицо закрывала повязка с бахромой, в прорезях посверкивали глаза. Старик бросил на угли сушеную траву и завыл, раскачиваясь взад-вперед. Тень на стене повторяла его движения. Вой становился все громче, сгоревшая трава воняла. «Обкурился, – брезгливо подумал Юрка. – Торчок хренов». От сладкого дыма кружилась голова.
   Пальцы, измазанные чем-то жирным, коснулись щеки. Засмеялся в лицо шаман.
   Брызнуло светом – старик откинул полог, и Азат выволок пленника наружу. Их ждали. Мужчины оседлали коней, женщины держали ребятишек, и даже собаки суетились тут же. Они заворчали, когда из юрты выкатился шаман с огромным бубном. Гулкие удары отдавались через землю в пятки и колебаниями проходили по всему телу. Юрка почувствовал, как сердце начало биться в такт. Быстрее кружился шаман – быстрее пульсировала кровь. Уже шумело в ушах, не успевало дыхание. Юрка хватал пересохшими губами воздух.
   Тишина. Замерло растерянное сердце, и несколько жутких мгновений казалось, что оно не застучит больше.
   Шаман лежал ничком, похожий на убитую птицу с потрепанным оперением.
   Обрег шагнул вперед и ткнул рукоятью плети, указывая на дальнюю часть аула.
   – Хей-е! – отозвались мужские голоса.
   Всадники лавиной потекли между юрт. Закричали мальчишки, бросились следом.
   – Пойдем, – сказал Азат.
   Из толпы вынырнул Ичин, пристроился рядом. Быстро глянул на пленника и отвернулся.
   В полукилометре от стойбища начертили на земле круг. У границы его гарцевали всадники, посматривали друг на друга задиристо.
   – Это чего? – хмуро спросил Юрка, вытирая лицо футболкой.
   – Аударыспак. Игра, соревнование. Боги не стали путать мир, но шаман чувствует их гнев. Он пообещал дар, а сейчас наши воины покажут себя, какие они сильные, ловкие и храбрые. Может, боги перестанут сердиться.
   Юрка хмыкнул.
   По знаку Обрега всадники ринулись в круг и сцепились там, подняв пыль. Ревела толпа, подбадривая и ругая. На взгляд Юрки, это походило на обыкновенную драку, и на месте богов он бы еще больше разгневался на таких придурков.
   То один, то другой жузг оказывался на земле. Лавируя между копыт, выползал за границу. Наверное, второй раз садиться в седло было запрещено, хмурые парни подзывали коней и уходили.
   Юрка поскреб под ошейником. Саднило, хотелось откашляться, но стоило напрячь горло, и проклепанная кожа давила на кадык.
   В круге остались двое. Они сшиблись, ухватили друг друга за бока. Кони их смотрели злобно и пытались кусаться. Рывок! Все, последний противник оказался на земле. Победитель, сам еле удержавшийся в седле, гордо выпрямился и поехал к Обрегу. Юрка сплюнул.
   Ичин сидел на корточках и с завистью смотрел на парня, склонившего перед бием голову.
 
   Вчера утром на степь наполз туман, и лошади брели в нем по колено, недоверчиво принюхиваясь. Вместе с туманом пришли звуки – колокольный перезвон. Сначала монотонный, размеренный, он постепенно усложнялся, вплетая высокие голоса. Звон плыл над степью, чудный, странный для здешних мест. Солнце быстро подъело прохладную муть, а колокола все не унимались, и звук их становился громче – Дан ехал в сторону проекции.
   Вскоре над степью поднялась беленая стена. Зыбкая – трава просвечивала сквозь нее. В арочных проемах виднелось затканное тяжелыми облаками небо. Над арками поблескивали золоченые купола с прямыми крестами, на них лежал снег. Белые хлопья проплывали вдоль стены и исчезали, не коснувшись земли.
   На Взгорский монастырь это походило мало, но Дан все равно остановился. Такая проекция не опасна, а звонарю разве что запах почудится, и он скажет: «Эк уже на весну заворачивает».
   «Надо заехать к отцу Михаилу», – подумал вейн. Нехорошей вышла последняя встреча.
   Маленькие, зазвонные колокола один за другим замолкали. Явственнее слышались басовитые голоса благовестников и подзвонных. Дан зажмурился. Ну вот, теперь похоже. Кажется, обернись, и увидишь затопленный перешеек, превративший полуостров в остров.
   …Худой инок греб умело. Десятилетний Дан сидел на банке и презрительно щурился на монастырские стены. Сдалась ему эта школа! Он сам по себе вейн, подумаешь, ориентиров не знает, наберет постепенно. Вот возьмет и уйдет. Пусть попробуют удержать.
   Лодка ткнулась в деревянный причал, инок кинул веревку.
   – Вылезай.
   Дан выпрыгнул, заставив борт удариться о доски. Затолкал кулаки в карманы штанов, отчего те скособочились и открыли грязные, в цыпках, лодыжки. Оттопырив нижнюю губу, оглядел изрезанный тропками склон и лестницу, ведущую к церкви. На верхней ступени ждал священник в теплой рясе.
   – Отец-настоятель. Иди к нему.
   Дан выпятил грудь с тощей низкой амулетов и не подумал двинуться с места.
   Это был то ли одиннадцатый, то ли двенадцатый приют на его памяти. Предпоследний избавился от драчливого сопляка через полгода. В последнем попечитель начал рассылать письма уже через три месяца. Он предлагал вместе с Даном полную смену одежды и два мешка муки, в характеристике указывал несомненные творческие наклонности воспитанника, упоминал о его остром уме. Увы, никто не хотел принимать это сокровище под свою крышу. Наверное, в конце концов его бы продали на рудники – не со зла, с отчаяния, – но тут подвезло с даром, и попечитель быстренько сплавил пацана во Взгорский монастырь…
   Вейн тронул каблуками бока Кыся.
   Призрачная звонница осталась за спиной. Какое-то время еще пахло мокрой землей и снегом, потом пересилил степной дух. Вскоре замолчали и колокола.
   Так было вчера, а сегодня от пустынной дороги тянуло жаром и бензиновой вонью. На западе открылась устойчивая проекция, и ветер дул с той стороны. Кысь, вбирая ноздрями непривычные запахи, нервничал. Да и Увалень мотал башкой, натягивая повод.
   Вейн завязал голову тряпкой, низко спустив ее на лоб, но соленые капли все равно стекали на лицо. Смахнул их ладонью, поморгал. Глаза слезились. Ночью укусила мерзкая гадина, заползшая из неведомых земель. Попробовала его кровушки и издохла, судорожно растопырив лапы. Яд из ранки он отсосал, но еще лихорадило, и было больно смотреть на солнце.
   Человека Дан заметил поздно. Тот грузно, точно медведь, поднялся и наставил на вейна ружье. Кремневое, и это означало, что оно может выстрелить. «Шатун» истекал потом в меховой куртке и теплых штанах, заправленных в унты.
   Занесла же нелегкая.
   – Прешле местье! – прохрипел человек. – Прешле!
   Дан медленно поднял руки, понимая, что не успеет схватить арбалет. Слова показались знакомыми, но язык давно стерся из памяти.
   – Я не враг, – сказал на всеобщем.
   Человек от неожиданности дернул ружьем, и вейн помянул про себя Шэта.
   – Прешле местье! Гьерд!
   Ой, нехорошие у него глаза. Таращится, точно спятивший филин. От страха Дан припомнил:
   – Да, прешле местье. Проклятое место.
   Губы у безумца кривились. Лицо под лохматой шапкой побагровело и распухло.
   – Кьяно. Мни. Отхей.
   Мни – мне. Кьяно… Коня?
   – Отдать коня? Я плохо тебя понимаю. А ты знаешь мой язык.
   «Шатун» рыкнул по-звериному и неуверенно, запинаясь после каждого слова, выговорил:
   – Коня. У тебя два. Мне одного.
   – Хорошо.
   Дан повернулся и начал отвязывать от седла повод Увальня. Рукоять ножа пришлась к запястью. Быстрое движение – и лезвие выскользнуло из чехла. Хлопнул жеребца по крупу, отправляя к новому хозяину. Конь, одуревший от жары, посмотрел на вейна мутным глазом.
   Безумец подскочил к Увальню, схватил повод и осклабился. Но ружье не опустил, собака. Пролаял:
   – Еду. У тебя много. Отдай.
   Насчет «много» Дан бы поспорил, но чужак уже выдвинул новые требования:
   – Ты поведешь. К выходу. Из проклятого места. Да. Не приведешь – убью.
   Вот и делай людям добро.
   – Убью! Гьерд!
   Пальцы его тряслись. Того и гляди, нажмет на курок.
   – Веди! Дьявол!
   – Хорошо, договорились.
   Вейн тронул коня, поворачиваясь к «шатуну» плечом. Чужак замешкался. Меховые одежки мешали взгромоздиться в седло, но выпустить ружье он не решался.
   – Эй, помочь?
   Недовольное ворчание. Ствол качнулся… Нож стальной рыбкой вылетел из руки Дана, пропорол горячий воздух и воткнулся «шатуну» в глазницу. Выстрел! Тоненько заржал Увалень, взвился и повалился на бок. Вейн скатился с седла, распластался на земле. Кысь, освободившись, рванул подальше.
   Унты, видневшиеся из-за лошадиного зада, ударили пятками по земле и затихли.
   Дан полежал еще, прислушиваясь. Шумно дышал раненый конь. Протрещал коротко кузнечик.
   Вейн приподнялся и заглянул через Увальня. «Шатун» был мертв.
   Ружье его, к сожалению, оказалось бесполезным – припасов не осталось. Арбалет увез Кысь. Пришлось выдернуть из тела нож и несколько раз воткнуть в землю, очищая лезвие.
   Увалень смотрел на человека, от глаза вниз по шерсти тянулась мокрая дорожка. Кровь толчками била из раны на животе.
   – Не повезло тебе, парень.
   Дан зажал локтем лошадиную голову и полоснул по шее.
   Руки потом долго оттирал травой – сминал жесткие стебли, выдавливая сок, и размазывал по коже.
   Кысь маячил на горизонте. Не сбежал, умница. Дан пошел к нему, издалека приговаривая:
   – Хороший, хороший…
   Конь нервно прядал ушами, раздувал ноздри, но позволил приблизиться и ухватить повод.
   – Вот и молодец. Поехали отсюда.
   Часа через полтора-два бензиновый дух иссяк, и на смену ему пришел новый – смолы и снега. Но, сколько Дан ни оглядывался, кругом была степь. Вейн спешился и прикоснулся к земле. Прохладная. Наверное, отсюда забрел чужак в шубе. Вышел, разинул рот на траву, показавшуюся из-под сугробов, а проекция-то и растаяла. Дан прикрыл глаза, шумно вдохнул и среди прочих запахов различил полынь. Узел уродился слабеньким. Скорее всего, рассосется к ночи. Но, если повезет и налипнут новые проекции, может окрепнуть. На всякий случай ориентиры вейн взял.
 
   На рассвете осенило: если нельзя расклепать кольцо, укрепленное в стене, значит, нужно перепилить решетчатую основу юрты. Еле дождался, когда Ичин уковыляет за навозом, а Калима уйдет по воду. Бросился, пытаясь дотянуться до сундучка Азата. Чуть не удавился, хрипел, как пес, но не вышло. Со злости рванул цепочку, обдирая звеньями пальцы, и сообразил: да вот же инструмент!
   Вернувшись, женщина посмотрела с подозрением. Юрка кашлял, в горле першило. Он сердито глянул в ответ: мол, сижу я, чего надо? Калима отвернулась к очагу и достала миску с тестом. Начала раскатывать лепешки. Юрка извелся от нетерпения. Закрывал глаза, но все равно угадывал по звукам: вот открыла крышку на котле. Вот плюхнула еще один кусок теста. Наконец женщина встала и взяла топорик. Опустился за ней полог. Послышался стук – Калима рубила сухой джангил, редкий степной кустарник. Ну, десять минут есть, вымерено не раз.
   Юрка обмотал цепочкой пальцы и натянул. Звенья врезались в кожу, оставляя багровые следы. Зашоркал по пруту чуть повыше кольца. Сошла грязь, отполированная временем, показалась светлая древесина. Дальше пошло хуже. Юрка понюхал, колупнул. Ель? Сосна? В любом случае, должна поддаваться! Может, пропитана чем? Он закусил губу, продолжая пилить.
   Шевельнулся полог, Юрка успел плюхнуться на кошму. Женщина внесла охапку веток и высыпала у очага.
   Калима уходила четырежды, и к вечеру след от цепочки стал глубиной с ноготь. Пришлось замаскировать его грязью. Юрка облился потом, пока Азат отцеплял поводок. За ужином прятал руки – пальцы опухли и посинели. Еду брал украдкой, жевал преувеличенно долго. Остался голодным.
   Назавтра шоркал цепочкой отчаянно, ругаясь сквозь зубы. Прут начал поддаваться. Еще бы немного… Но день клонился к закату, приходилось спешить. Юрка сдвинул кольцо на пропил, уперся ногой в решетку и дернул.
   – З-з-зараза!
   Рванул еще раз, надеясь, что вот сейчас крепление хрупнет. Посыпался мусор, стены пошли волнами. Черт! Юрта качалась так, словно в ней прыгал слон. Завопили снаружи дети. Юрка торопливо выскреб из-под кошмы землю, плюнул в ладонь и обмазал кашицей прут.
   Калима влетела, словно черная птица, бросилась к пленнику. Пальцы пробежали от ошейника по цепочке к кольцу и обратно. Юрка смотрел честными глазами, и женщина отступила. Наверное, подумала, что рвался с отчаяния.
   Монотонно застучал пестик – Калима уселась сбивать масло. Юрка старался не ерзать. Менялись на часах цифры. Скоро вернутся мужчины, тогда не сбежишь. Но вот женщина отставила горшок и вышла.
   Быстро! Сковырнул засохшую грязь, резанул цепочкой… В юрту ворвалась хозяйка. Коротко свистнув, пастушья плеть обожгла плечо. Юрка взвился, и второй удар пришелся по локтю. Вспух багровый след.
   – Я все равно убегу!
   – Ыстей алмайсын! Жок!
   Метнулась петля и стянула запястье. Свободный конец веревки скользнул между прутьями. Калима повисла, налегая всем телом, и Юркины руки вздернуло вверх. Вот черт!
   Жузга торжествующе улыбнулась и сказала:
   – Теперь я уходить. Ты сидеть.
   Обманула, как младенца…
   На улице хозяйка кликнула младшего, и спустя пару минут тот появился в юрте с неизменной деревяшкой в руках. Пристроился у очага и принялся выстругивать лису с пышным хвостом.
   Юрка покрутил кистями, разгоняя кровь. След от плетки чесался немилосердно, особенно сейчас, когда до него не получалось дотянуться. Ичин посмотрел исподлобья и снова опустил взгляд на работу.
   – Ты зачем следишь за шаманом? – спросил Юрка.
   У малька вздернулось плечо, словно птенец выставил перебитое крыло. Сползла из-под лезвия извилистая стружка.
   – Не придуривайся, что не понимаешь. Зачем?
   Ичин шмыгнул сопливым носом.
   – Я хочу научиться чувствовать гнев богов. Тогда меня им не отдадут. Шаман старый, ему нужен ученик.
   – Разве этому можно научиться? Я думал – дар. Есть или нет.
   Изогнутое плечо дрогнуло. Малек потерся об него щекой, разукрашенной коростой. Отвечая, он смотрел на ножик у себя в руках.
   – Но я же не могу быть пастухом или охотником.
   Снова посыпалась стружка. Ичин сопел громче обычного.
   Теперь, кроме локтя, зудело между лопатками – войлок колол сквозь футболку. Юрка шевельнулся, и малек вздрогнул.
   – Ты что, боишься меня? Это же смешно.
   Плечо опять медленно поползло вверх. Ичин втянул голову и сказал шепотом:
   – Я не боюсь.
   – А чего тогда?
   Не ответил, продолжая кромсать деревяшку. Лисий хвост истончался до крысиного.
   – Ты шел с вейном, – сказал Ичин, глядя на свои пальцы. – Ты видел, как он находит проекции?
   В отличие от старшего брата это слово калека произнес уверенно.
   – Да.
   – Ты знаешь как? – Малек подался вперед. – Может, он говорил что-нибудь? Звал богов?
   Юрка покачал головой.
   – А ты…
   Качнулся полог, и в юрту вошел Азат. Ичин замолчал, бросил в очаг испорченную фигурку.
   Молодой жузг невесело усмехнулся, увидев Юрку.
   – Бежать пытался? – спросил, ослабив узел и позволяя опустить руки.
   – Естественно.
   Азат не понял, и Ичин перевел шепотом.
   – У меня умный брат, правда?
   Жузг старательно улыбался, но Юрка все равно насторожился.
   – Что случилось?
   Азат сел к очагу. Сказал, прикрыв глаза веками:
   – Через три дня уводим табуны на дальнее пастбище, к Мелетек-озеру.
   Ну, чем меньше охранников, тем лучше. Вот только…
   – А в туалет меня кто выводить будет?!
   – Юрий, ты поедешь с нами.
   Он скривился. Хотя… Проще от десятка парней убежать, чем от одной Калимы! В степи свободы больше, а тут из юрты не выйдешь, чтоб не заметил. Увести коня. Распороть куртку, копыта тряпками обмотать. Без седла удержится запросто. Да, точно, получится! Отвернулся, пряча лицо, и вдруг сообразил:
   – А если проекция откроется тут?
   – Тогда богам отдадут Ичина, – ровно произнес Азат.
   На ночь Калима связала пленника так, что путы врезались в кожу. Запястья быстро опухли. Дремал Юрка урывками – стоило шевельнуться, и вскидывался от боли. Ошейник сбился, давил на горло. От духоты и недосыпа звенело в ушах.
   Ничего, осталось недолго. Эта ночь, завтра, послезавтра, послепослезавтра – и убежит. Обязательно. Ему нужно в Бреславль! Нужно!.. Это слово жужжало в голове, точно жук, и его хотелось прихлопнуть.
   Нужно…
   В Бреславль…
   Юрка уткнулся в кошму, неловко вывернув руки. В носу щекотали слезы. «Я хочу домой», – подумал, закусывая войлок.
   …Весна выдалась ранняя. Уцелевшие сугробы жались в тень и подтекали ручьями. Парила мокрая земля, кое-где подсохли тропинки. Мальчишки уже расчехлили велосипеды и рассекали на них лужи. Юрка топал пешком, поглядывая на них с завистью – у его «Камы» прохудилась камера на переднем колесе. Эх, старье! Его не латать, выкидывать пора!
   Придерживая рюкзак с учебниками, перескочил канаву, полную талой воды. Под ногами захрустел шлак. В щели между столбом и калиткой виднелась скоба, но стальной язычок замка был спрятан. Значит, Ленька дома. Юрка нашарил и дернул хитрый рычажок. Брякнула защелка, выпав из гнезда.
   Стоило открыть калитку, и под ноги кинулась рыжая псина, повизгивая от восторга. Юрка осторожно погладил Найду по голове, не обольщаясь дружелюбной встречей. Собака из тех, что по приказу любого повалит, хоть чужака, хоть знакомца.
   – Привет! Где твой хозяин?
   Найда метнулась к сараям.
   Ленька вышел, вытирая испачканные мазутом руки. Швырнул тряпку на козлы.
   – Ну, здоро́во! – пробасил он.
   Ладонь широченная, вот уж точно – лопата. Юрка пожал и украдкой размял слипшиеся пальцы. Силен мужик!
   – Я рано, да? А когда можно?
   – Недельки через две. Торопишься?
   – Велик чинить надо.
   – Ладно, придешь на майских, аванс выдам.
   – Спасибо.
   – Да чего там, отработаешь.
   Ленька всегда нанимал мальчишек на лето, одному на конеферме – пусть и маленькой – не управиться. Но все равно каждую весну Юрка опасался: ну как передумает? Где тогда деньги брать? Да и лошади, опять же…
   Громко, со вкусом зевнула Найда, не спуская глаз с гостя. Пахло навозом, мазутом и свежей древесиной. Ветер раздувал опилки, казавшиеся яркими, праздничными на черной земле.
   Ленька неторопливо закурил, усмехнулся.
   – Ладно, иди, поздоровайся, – разрешил снисходительно.
   Юрка швырнул рюкзак на козлы и побежал к конюшням, оскальзываясь на мокрой тропке. Следом неслась Найда.
   Гнедой жеребец по кличке Алый дохнул в лицо. Он был доволен встречей и немного сердит, что парень не являлся раньше. Милостиво принял сахар, захрустел, выпустив блестящую нитку слюны. Юрка погладил его по бархатистой щеке.
   – Надоело стоять?
   Алый, соглашаясь, переступил. Глухо стукнули копыта.
   – Ничего, скоро лето.

Глава 5

   Обрег, как и положено бию, имел несколько юрт. Под жилье – большая, белая, крытая шкурами и опоясанная цветными лентами. Серые, попроще, предназначались для хозяйственных нужд. Юрка сидел на цепи возле той, что отводилась под кухню, и рядом с ним лежали псы в ожидании подачек. День стоял жаркий, войлочные стены закатали снизу, прихватив на высоте человеческого роста веревками. Сквозь решетки было видно, как готовят обед три жены Обрега – старая, похожая на высохшего деревянного идола, беременная молодка и девочка лет тринадцати. Калима разговаривала со средней, помогая катать из теста жгуты под баурсаки. Трещало в казане масло.
   Передвинуться в тень не давал поводок. Чесалась спина – всю дорогу Калима щипалась, сильно, с вывертом. Юрка откинул голову, уперся затылком в столб коновязи и прикрыл глаза. Уже завтра он поедет с табунщиками. Последний день в ауле – и такой бесконечный! Лениво меняются цифры на часах. Тени сначала не хотели становиться короче, теперь отказываются расти. Чтобы хоть чем-то занять себя, Юрка вспоминал лето.
   …Литовку Ленька кому попало не доверял, боялся, обрежутся пацаны. Брал с собой только Юрку и Левку Панаргина.
   Косить тяжелее, чем пасти табун, но Юрке нравилось. Да и платил Ленька по-честному, а на две пенсии и сиротское пособие не больно пошикуешь. Зачем подряжался каждое лето Панаргин, было непонятно. Жил он за Обводной, в элитной новостройке. Учился в той же школе, на класс старше, и уже вовсю ухаживал за девушками.
   На покос выезжали рано. В телеге Юрка сворачивался клубком и досыпал под мерный стук копыт. Похрапывал Левка. Очки он не снимал, и они медленно сползали на кончик носа.
   – Приехали! – будил Ленька.
   Пока он распрягал Маньку, Юрка душераздирающе зевал, а Левка протирал очки подолом футболки, моргал и близоруко щурился.
   Ленька командовал:
   – Начали!
   Сам вставал первым, потом Левка. Юрка последним.
   Все помнится ярко, до звуков, до запахов.
   Трава тяжелая, в росе. Литовка подрезает ее с влажным шорохом. Ш-ш-ших, ш-ш-ших. Блестящее лезвие описывает полукруг, оставляя за собой короткий зеленый ежик. Вялое от недосыпа тело разогревается, лучок крепче ложится в ладонь.
   Роса подсыхает, звук становится легким, звенящим: цы-ы-х, цы-ы-ых. Коса идет тяжелее. Припекает под футболкой плечи, руки наливаются усталостью. Ленька прет, точно мотокосилка. Левка старается не отставать. Густо пахнет травяным соком. Опушка манит тенью и красной, доспевшей земляникой. Юрка поглядывает на солнце: как разгорится день, сядут перекусить. Насобирать ягод, залить молоком и умять с хлебом – вкуснее не придумаешь.