Страница:
Я смотрю на раскрасневшееся лицо своего коллеги. Он взволнован. Славу можно понять: сейчас он узнает температуру и влажность воздуха, атмосферное давление, силу и направление ветра. Станет известен приход солнечного тепла на поверхность ледникового плато.
— Что обещаешь на завтра, хозяин погоды? — не без ехидства спрашивает Корякин Маркина.
Наш «метеобог» оглядывается по сторонам, долго смотрит на небо, а потом почти уверенно произносит:
— Снегопад, сильный ветер, позёмку, переходящую в метель.
— Спасибо тебе, друг, за такой прогноз, век его не забуду! не то в шутку, не то всерьёз благодарит Володя и добавляет: ЇЛучше постарайся сделать так, чтобы их не было.
Володя Михалёв приступил к ручному бурению термометрической скважины. С помощью товарищей он постепенно наращивает одну штангу за другой. Когда дюралевая плеть вытаскивается на поверхность для чистки бурового стакана, она выглядит весьма внушительно, изгибаясь под собственной тяжестью огромной дугой. К концу суток Володя измеряет в скважине неизвестную пока температуру верхней толщи ледника, или, как говорят гляциологи, его активного слоя.
…Каждый год триллионы тонн снега выпадают из атмосферы на поверхность нашей планеты. Ежегодно в северном полушарии сезонный снежный покров устанавливается на огромной площади, почти равной 80 миллионам квадратных километров, а в южном — на территории, вдвое меньшей.
Снег рождается в облаках, то есть там, где относительная влажность воздуха достигает 100 процентов. Чем выше температура воздуха, при которой появляются на свет бесчисленные разновидности снежинок, тем больше их размеры. При температурах, близких к нулю градусов, обычно наблюдаются крупные хлопья, которые образуются в результате смерзания отдельных маленьких снежинок. Самые же мелкие снежинки возникают при низких температурах.
Но вот атмосферные кристаллы отложились на поверхности ледника и образовали на нём снежный покров. На его плотность и строение заметно влияют температуры воздуха. Более высокие способствуют тому, что снежные частицы слипаются между собой и тем самым создают весьма компактную массу. Поднявшийся ветер может поднять и перенести снег в приземном слое с одного места на другое, превратив их в мельчайшие обломочки, лишённые прежних ажурных лучей. Чем сильнее ветер, тем больше снега «сдерёт» он с поверхности, тем плотнее его «упакует». Но частицы снега не могут путешествовать бесконечно: они или тесно прижмутся друг к другу и застынут в виде твёрдого сугроба, или в конце концов испарятся. За несколько часов штормовой ветер «вырезает» особенно плотные гребни — заструги, которые нога человека не в состоянии продавить.
Приходит зима, и весенние лучи солнца все выше поднимаются над горизонтом. Они пытаются растопить снег, накопившийся в холодное время года. Но снег начинает таять только тогда, когда тёплый воздух сможет нагреть его до нулевой температуры. Поскольку на таяние расходуется очень большое количество тепла, воздух в многоснежных районах земного шара прогревается медленнее и его температура продолжает долго оставаться относительно низкой. Вот почему в Антарктиде и высокоширотной Арктике, а также на высочайших горах планеты обычно не хватает скупого летнего таяния, чтобы растопить за короткий срок весь сезонный снег. С наступлением очередной зимы на перелетовавший остаток прошлогоднего снега откладывается новый слой, а ещё через год — другой… Таким образом постепенно накапливаются и спрессовываются огромные массы многолетнего снега и фирна. Из этих пластов со временем образуется лёд. Достигнув некоторой толщины, он начинает крайне медленно двигаться благодаря действию силы тяжести. Попав в более тёплую зону, масса льда «разгружается» — тает… Всю эту сложную природную систему-поток, возникшую из снега, фирна и льда, называют ледником. Для его нормальной «жизни» необходимо преобладание твёрдых атмосферных осадков над их таянием и испарением.
Итак, однажды возникнув, ледники непрерывно двигаются. По сравнению с ветром или рекой скорость их ничтожно мала. Благодаря движению глетчеры проявляют геологическую деятельность: эрозию ложа, перенос и отложение грунта. Ледники способствуют тому, что климат их регионов изменяется в сторону, благоприятствующую их развитию. Установлено, что лёд «живёт» внутри ледников необычайно долго. Одна и та же его частичка может существовать сотни и тысячи лет и в конце концов растаять или испариться.
«Конечно, я не одинок, когда испытываю благоговейный трепет при виде первых снежинок, падающих на землю мягким белым Дождём, — пишет в первой главе своей книги „В мире льда“ американский учёный-гляциолог Джеймс Дайсон. — Они воскрешают в Моей памяти все, что я знаю об их удивительном происхождении и их влиянии на мир, в котором мы живём. Вероятно, ни одно атмосферное явление не вызывает таких противоположных чувств, как снег. Ребёнку, стремительно несущемуся с горы на санках, он Доставляет огромное удовольствие, а те, кому приходится очищать дороги от снега, проклинают его на чём свет стоит. Но каковы бы ни были наши чувства, снег из года в год появляется в определённое время».
…Если Володя Михалёв занимается тем, что выясняет, каким путём накапливающийся на поверхности ледника снег превращается в лёд, то в мои задачи входит изучение снежного покрова в первый год его «жизни»: сколько осадков выпало на ледник, какие структурные, физические и другие особенности наблюдаются в разрезах сезонного снежного покрова.
Как и Маркин, свои первые шаги на станции я начинаю с организации снегомерной площадки. Забуриваю на ней десять спевциальных вех — реек. Ежедневно с их помощью буду определять «поведение» уровня поверхности ледника. Каждое утро теперь стану спешить на эту опытную площадку, чтобы обойти все рейки и измерить их высоту над ледником. Если высота реек станет уменьшаться, значит, растёт толщина снежного покрова, и наоборот. В конце лета я подсчитаю количество оставшегося на поверхности плато снега и только тогда смогу сделать вывод о том, как интенсивно питается ледник. Ураганные ветры и метели не могут служить оправданием для пропуска наблюдений.
Беру с собой маленький полевой дневник, карандаши, набор всевозможных лопат, весовой снегомер-плотномер, складную линейку, лупу и отправляюсь рыть свой первый шурф, причём рыть там, где этого ещё никто не делал, где вообще неизвестны запасы снега. Сколько же его здесь, в центре области питания крупного ледникового узла? Для того чтобы это выяснить, необходимо добраться до прошлогодней летней поверхности ледника, то есть «пройти» через весь слой снежного покрова, отложенного здесь прошедшей зимой и называемого поэтому сезонным. В зависимости от того или иного района, где находится ледник (его географических, орографических и климатических особенностей), толщина сезонного снега может быть самой различной: от нескольких сантиметров до нескольких метров. Сколько же нам придётся рыть? Логично было думать, что не один десяток сантиметров. Но даже если эта цифра достигнет нескольких метров, все равно надо копать, копать, для того чтобы изучать и познавать. Такая уж наша работа!
Быстро стали расти белые маленькие холмики с двух сторон шурфа. Приятно «работать» с таким снегом — в меру плотным, не содержащим ещё талой воды. Достаточно нескольких ударов лопатой, чтобы большие куски снежной «породы» один за другим покинули привычное место и оказались снова на поверхности…
Минут через тридцать к бровке шурфа подошли мои товарищи, Шурф вырыт на глубину более двух метров. «Нащупываю» нужный мне уровень, выше которого начал откладываться сезонный снег, и приглашаю для контроля «снежного классика» Володю Михалёва. Наши точки зрения совпадают полностью.
Несложный расчёт даёт возможность установить суммарную величину осадков, выпавших на ледяном плато Ломоносова за последний сезон 1964/65 года. В пересчёте на воду их набралось немало — 1200 миллиметров. В то же время на побережье Ис-фьорда, находящегося на 1000 метров ниже нашей станции, количество осадков в три раза меньше. Таким образом, получается, что по мере увеличения высоты ледника Норденшельда от его конца до вершины плато Ломоносова он получает дополнительное питание от 80 до 100 миллиметров осадков в среднем на каждые 100 метров. Это известное всем географам увеличение количества осадков с высотой связано с тем, что температура воздуха по мере подъёма понижается, а осадков выпадает и сохраняется больше.
Теперь каждые пять дней я буду «заглядывать» внутрь снежной толщи, чтобы наблюдать за изменением строения верхних слоёв снега и фирна.
Итак, станция, которой на своём первом «учёном совете» мы даём собственное имя — «Ледниковое плато Ломоносова», приступила к выполнению программы гляциоклиматических работ.
На третий день Троицкий, Корякин и Михалёв ушли в первый снегомерный маршрут. Их путь проходил по юго-восточному склону плато в сторону крупного ледяного потока Нетри, спускающегося на восточное побережье острова. Мои товарищи отправились в ледниковый район, где топографические карты были бессильны им помочь: на этом месте находилось «белое пятно».
Снегосъемщики смогли пройти лишь 11 километров: дальше не пустил ледопад — хаотический лабиринт огромных непроходимых трещин. Несмотря на то что не удалось достичь восточного побережья острова, собранный материал дал очень многое. К востоку от ледораздела плато Ломоносова было обнаружено резкое увеличение накопления снега, что указывало на преобладание здесь ветров, несущих влагу на восточную окраину острова Западный Шпицберген.
Каждый новый день приносил экспедиции какие-то интересные и существенные находки. По мере сил и возможностей налаживался и наш скромный быт.
КАПШ по сравнению с обычной палаткой — крохотный «дворец». Дом, не имеющий отопления, не дом, а палатка — тем более. Поэтому, ещё будучи в Баренцбурге, я попросил Володю Потапенко помочь соорудить переносную печь для КАПШа. Через день мой заказ был уже выполнен. Из столитровой железной бочки наш «гляциоспутник» ухитрился сделать настоящую царь-печку. И вот теперь она держала экзамен на обогрев «снежных» людей, сидящих на огромном «холодильнике». С её помощью мы были обеспечены необходимым теплом, на ней разогревали еду, она давала возможность сушить промокшую одежду и обувь и, наконец, удачно разрешила проблему питьевой и бытовой воды.
Всё было просто: клади кусочек льда в ведро, стоящее около горячей печурки, и жди. Как растает — пей себе на здоровье без всяких ограничений да подбрасывай ледок раза два в день. Мне кажется, что всё-таки лучше жить прямо на замороженной пресной воде, чем в раскалённых сыпучих песках Сахары.
Взятый из дома маленький транзисторный приемничек, к большому нашему огорчению, на Шпицбергене не работал. Имевшиеся у него лишь средние и длинные волны всё время упорно молчали. Оставалась единственная надежда на радиостанцию РПМС, работающую на коротких волнах. Пришлось долго крутить ручку настройки приёмника, прежде чем далёкий голос Москвы оказался в нашей палатке. Это было радостное событие. Среди непрерывного писка «морзянки», непонятных передач на чужих языках, каких-то радиотелефонных разговоров и душераздирающих звуков всевозможных джазов вдруг прорвался привычный голос Юрия Левитана, сообщавшего, что в Москве сегодня жаркий день. В целях экономии питания рации установили ежедневный радиочас, во время которого узнавали последние известия и даже ухитрялись слушать музыкальные передачи и репортажи Николая Озерова о футбольных матчах.
Только одну неделю мы прожили на станции все вместе. За это время Троицкий, Корякин и Михалёв успели выполнить намеченную программу исследований на плато. Теперь им предстояло отправиться в новый поход: сначала спуститься по леднику Норденшельда на побережье Ис-фьорда, а затем заняться изучением следов древнего оледенения на острове. После окончания этих работ наши товарищи должны были вновь вернуться на станцию, что-бы провести повторные маршрутные наблюдения на ледниковом плато Ломоносова и помочь мне в проходке глубокого шурфа.
Сани-нарты, сделанные Володей Михалёвым, утонули в снегу: необходимый груз продолжал расти, утяжеляя хрупкое сооружение. Укладкой деловито руководил Володя Корякин.
— Слушай, Володя, — обратился к нему Маркин. — А вы свой возок с места-то сдвинете? Больно он громоздкий!
За Корякина ответил Троицкий:
— Вы нам только помогите дотащить нарты до ближайшего перевала, а дальше они должны под гору сами ехать, только удерживай, чтобы не убежали.
Итак, все мы впятером становимся на время ледниковыми бурлаками. Впрягаемся в нарты, на которых груза, по оценке Корякина, до 300 килограммов. Пытаемся идти на лыжах, но из этого ничего не получается: постромки, связывающие нас с санями, держат нас словно якоря. Глубокий снег, насыщенный талой водой, мешает очень сильно. Ноги непрерывно проваливаются до колена, а полозья зарываются настолько, что перед нартами образуется настоящий снежный вал, который мы вынуждены тащить против своего желания. На наше счастье, резкий ветер дует не в лицо, а вспину.
— С таким тормозищем будем пахать целые сутки, — ворчит Михалёв. — Ладно бы имели силу бульдозера!
— Скоро должен начаться спуск, — успокаивает нас Троицкий, уже ходивший по этому маршруту.
Через каждые несколько метров тяжёлого пути слышится зычная корякинская команда: «Раз-два, взяли, ещё взяли! Раз-два, сама пошла!» Правда, нарты от этого сами не идут. Трудно, но небезнадёжно. Новое очередное усилие ледниковых бурлаков — и отвоевывается ещё 20, ещё 50, ещё 100 метров. Частые недолгие остановки-передышки сменяются отчаянной борьбой за эти метры.
— Ничего себе спуск, Леонид Сергеевич! — в шутку замечаю я Троицкому во время краткого отдыха.
Но вскоре действительно начался более крутой спуск, и мы сразу же почувствовали некоторое облегчение.
Прошло совсем немного времени, как стала портиться погода. Резко усилившийся ветер принялся быстро сдирать с поверхности плато тонкую оледенелую корку и выдувать из-под неё недавно выпавший рыхлый снег. К позёмке, шипевшей у самых ног тысячами тончайших белых змеек-струек, прибавилась ещё и низовая метель. Разыгралась, разошлась она в неистовой дикой пляске, словно нарочно задалась целью испугать гляциологов: принялась слепить глаза, валить с ног, сбивать дыхание…
Истоки ледника Норденшельда должны находиться где-то совсем близко. Напрягаем все силы и медленно продвигаемся вперёд. Правее остаётся цепочка невысоких скальных гряд, имеющих вытянутую серповидную форму и поэтому называемых Бумеранг. Прямо перед нами виднеется вершина нунатака Эхо. Где-то здесь группа Троицкого должна разбить свой первый в пути временный лагерь, чтобы отсюда ходить в маршруты.
Наконец подтаскиваем сани к ближнему склону нунатака. Снег начинает заметать наш груз. Ставить здесь в такую погоду походную маленькую палатку неразумно. Поэтому принимаем решение вернуться на станцию и там переждать этот ураган.
Назад идём по еле видимым следам. Порой они исчезают под слоем свеженаметенного снега, а через час теряются вовсе. Хорошо ещё, что не надо тащить многопудовые нарты! Каким-то необъяснимым чутьём Корякину и Михалёву, возглавляющим группу, все же Удаётся обнаружить в этой белой мгле нашу «дорогу жизни». Сейчас она связывает всех с базовым лагерем, а значит, с домашним теплом, жилищем, едой…
Часа через два вдали показалась совсем маленькая чёрная точка, затем другая, третья… Постепенно мы узнаем в них мачты антенн. Станция! Становится очень приятно, настроение у всех улучшается, даже прибавляются силы и непроизвольно ускоряется шаг. Как радостно видеть сейчас наш лагерь с развевающимся на сильном ветру красным вымпелом. Пройдено вроде бы немного — километров пятнадцать, а кажется, что не меньше ста! Теперь первое дело — растопить печку и согреть кофе. Тепло, быстро распространившееся под низким куполом палатки, и крепкий чёрный кофе, жадно поглощаемый минут через пятнадцать, настраивают усталых, измотанных людей на длинные разговоры.
На другой день погода на плато Ломоносова улучшилась, и наши товарищи покинули станцию, чтобы продолжить прерванную работу. С этого момента на станции остались мы вдвоём со Славой Маркиным.
Вскоре непроглядный туман заполнил плато. Затем прошёл сильный снегопад, создавший благоприятные условия для очередной метели. Нужен был лишь ветер. И он не задержался.
Как обычно, сначала зашуршала позёмка. Прошло немного времени, и вот уже оторванный от поверхности снег устремился в сторону Ис-фьорда. Когда скорость ветра перевалила за 30 метров в секунду, все смешалось в ревущем океане снежного смятения и началась проверка на надёжность наших станционных сооружений. Что не понравилось пурге — унесла с собой, как пушинку. Оборванные концы антенны и противовеса в считанные минуты были засыпаны свеженаметенными сугробами-валами.
Однако палатка выдержала все тяжкие испытания. Иногда, правда, казалось, что КАПШ вот-вот покинет своих постояльцев и бросится наутёк. Тонкие стенки надувались и приподнимались, деревянные полудуги-стрингера, на которых держался палаточный шатёр, трещали и стонали. Печные железные трубы предпринимали не одну попытку сорваться с места, но, крепко притянутые проволокой к специальным креплениям, лишь понапрасну осатанело колотились о печку и «крышу».
Ветер непрерывно хлестал по брезенту миллиардами снежинок, нёсшихся с ураганной скоростью. Можно было подумать, что метель забивает в КАПШ гвозди. Мельчайшие снежные песчинки ухитрялись каким-то образом пролезть внутрь палатки через невидимые глазу отверстия. Около маленькой матерчатой дверцы стали возникать плотные снежные пирамидки, напоминавшие сахарные головы. Чтобы прекратить их дальнейший «рост», пришлось прибегнуть к испытанному способу: «обмазать» всю дверцу вокруг… снегом.
Метель прибавила нам новую работу — откапывать обе палатки, которые заносило до самого верха, и расчищать вход. С провисшего купола КАПШа несколько раз в день приходилось снимать тяжёлые, будто окаменевшие, пласты снега, готовые в любой момент продавить тонкий потолок палатки.
Когда оканчивались подобные «дела», мы вновь возвращались к обычной работе: один шёл на наблюдения, а другой в это время становился поваром-истопником. Для просушки вечно сырой одежды и обуви постоянно требовалось тепло, которое нам давал станции…
ОПЕРАЦИЯ „ГЛУБОКИЙ ШУРФ"
Ежедневно я связываюсь с радиостанцией рудника Пирамида. Каждый раз мы долго пытаемся наладить мало-мальски нормальный разговор, так как почти не слышим друг друга. Приходится «гонять» передатчики с одной рабочей волны на другую и давать надоевшую настройку: «Один, два, три, четыре… десять, девять… один!»
— Бузина! Бузина! Я — Бузина-один! Как меня слышите? Даю настройку: один, два, три… Бузина, перехожу на приём! — осипшим голосом кричу я в микрофон, наверно, в десятый раз.
Маркин смотрит на меня с сочувствием, а потом шутит:
— Тебя и так, без всякого усилителя, небось слышно на руднике. На третий или четвёртый день наступило, как говорят радисты, непрохождение, и наш очередной радиотелефонный разговор был сорван. Тогда пирамидский оператор включил более мощный передатчик и предложил мне «разговаривать морзянкой»: её всегда слышно лучше, чем голос человека. Делать нечего, переключил передатчик на телеграфный режим и начал отстукивать точки и тире. Вскоре Пирамида подтвердила, что слышит меня удовлетворительно.
Вижу, дело пошло. Передал свои сообщения и получил на них ЩСЛ, что на языке радиокода означает «квитанцию», подтверждающую приём. А затем и сам принял несколько служебных и личных телеграмм из Москвы и Баренцбурга.
Ещё долго после этого сеанса испытывал я чувство особенного волнения. Не только потому, что смог поговорить по азбуке Морзе. Просто вспомнились годы тревожной молодости, когда работал радистом на полярной станции и ледоколе.
Между моей первой зимовкой на Чукотке и работой гляциолога на Шпицбергене пролегла длинная дистанция и во времени, и в пространстве. 21 год назад, ещё в 1944 году, уезжал я на далёкий Север совсем молодым человеком, теперь стал вдвое старше…
Долгое время погода не давала возможности приступить к выполнению очень интересных работ, предусмотренных научной программой экспедиции, — исследованию верхней толщи плато Ломоносова, сложенной многолетними слоями снега.
Если для человека, весьма далёкого от гляциологии, понятие «прошлогодний снег» обычно означает уже не существующее, несбыточное и просто пустое явление, то любой гляциолог знает, что, не будь прошлогодних снегов, не было бы и самих ледников. Специфика их «жизнедеятельности» как раз и заключается в том, что снег, выпавший и отложившийся в верхних частях ледников, называемых областью питания, перелетовывает и становится, таким образом, прошлогодним.
Наиболее простой и распространённый способ исследования верхней толщи ледника состоит в том, что на её поверхности выкапывается яма-шурф, где ведётся изучение строения множества всевозможных слоёв снега, фирна и льда, понятных одним специалистам. Шурфы помогают гляциологам расшифровать природную тайнопись слоистости, рассказывающую исследователям об условиях и изменениях погоды и климата прошедших лет. Тщательно изучая стенки шурфа, можно представить себе, каким было лето несколько лет назад — тёплым или холодным, коротким или длинным. А чтобы выяснить, сколько осадков выпало в течение одного года (сезона), следует обнаружить уровень прошедшего лета. Он-то как раз и будет служить нижней границей сезонного снега. Опытный гляциолог может даже визуально определить рубеж между летними и зимними слоями, хотя сделать это далеко не так уж просто.
На ледниковом плато Ломоносова мы уже знали толщину и плотность снежного покрова последнего зимнего сезона (1964/65 года) и сколько выпало здесь за это время осадков. А что же было ещё раньше — два года назад, три, пять? Чтобы это выяснить, нужно стать на время ледниковым «кротом» и попытаться проникнуть в рерхнюю толщу плато, подальше от его поверхности…
Наступил последний месяц календарного лета. И в первый же день августа к нам на плато явилась неожиданно ранняя зима. Целую неделю мы находились в плену беспросветных туманов, сильных метелей и снегопадов. Тоненький столбик ртути термометра надолго опустился ниже отметки ноль градусов. Все вехи, словно по команде Снежной королевы, стремительно «варылись» в свежий снег, прирост которого сделался очень заметным.
Всесоюзное радио сообщало в последних известиях, что в столице жаркий и ясный солнечный день, осадков нет и не ожидается. Я живо представил в тот момент, как в Москве около станций метро, в палатках и на шумных рынках бойко продают свежие цветы, а у нас на ледниковом плато царила настоящая зима. Август — и пурга, такая пурга, что палатки скрылись под снегом!
Наконец солнышко, по которому мы успели так соскучиться, прорвало плотную многоярусную облачную блокаду и повисло над головой. По крышам палаток вскоре заструились змейки талой воды, и едва заметно начал подниматься над ними парок. Снегомерные рейки «сделались» длиннее: осел вокруг них снег.
Из радиограмм, ежедневно поступавших к нам, мы знали, что Троицкий, Корякин и Михалёв не один раз пытались прорваться сюда с побережья. По плану мы все вместе должны были давно уже начать рыть глубокий шурф. Его проходка — одна из наиболее трудоёмких работ, которую наметили для экспедиции 1965 года. Но из-за непрерывных туманов на середине ледника Норденшельда и малого запаса провианта наши товарищи вынуждены были в конце концов прекратить бесполезную трату времени и сил и вернуться в район Пирамиды. Ждать помощи дольше — можно пропустить такие редкие хорошие дни. Поэтому решили рыть шурф вдвоём, не дожидаясь подкрепления.
Мы лихо принялись за дело, шутливо названное нами операцией «Глубокий шурф». Теперь самым популярным «прибором» на станции плато Ломоносова сделалась обыкновенная лопата, а точнее, несколько её разновидностей: штыковая, сапёрная, совковая и большая шахтёрская, в шутку называемая горняками «стахановской».
Первые два метра мне удалось пройти сравнительно просто, а дальше начались «помехи»: выбрасываемый из шурфа на поверхность снег всячески стремился вернуться на старое место. Тогда мы Решили установить лебёдку с блоком. Укрепили на тросе огромную бадью, сработанную из двухсотлитровой бензиновой бочки все тем же умельцем Володей Потапенко. Зычная команда: «Вира!», и бадья со снегом поднимается, на поверхность. «Вира», «майна», «майна», «вира» — слова, словно ставшие припевом нашей работы.
Маркин крутит ручку лебёдки, плавно вытаскивая тяжёлую бадью, нагруженную до краёв прошлогодним снегом. Каждые два часа Вячеслав уходит на свою метеоплощадку для проведения очередной серии необходимых наблюдений. В это время я занимаюсь изучением стенок шурфа, стараюсь не пропустить ни одной даже самой маленькой прослойки и корочки, не менее трех раз определяю плотность снега в каждом слое. Конечно же, хочется поскорее узнать величину осадков, выпавших здесь несколько лет назад. «Поправился» или «похудел» ледник — не праздное любопытство. От этого зависит его жизнь.
— Что обещаешь на завтра, хозяин погоды? — не без ехидства спрашивает Корякин Маркина.
Наш «метеобог» оглядывается по сторонам, долго смотрит на небо, а потом почти уверенно произносит:
— Снегопад, сильный ветер, позёмку, переходящую в метель.
— Спасибо тебе, друг, за такой прогноз, век его не забуду! не то в шутку, не то всерьёз благодарит Володя и добавляет: ЇЛучше постарайся сделать так, чтобы их не было.
Володя Михалёв приступил к ручному бурению термометрической скважины. С помощью товарищей он постепенно наращивает одну штангу за другой. Когда дюралевая плеть вытаскивается на поверхность для чистки бурового стакана, она выглядит весьма внушительно, изгибаясь под собственной тяжестью огромной дугой. К концу суток Володя измеряет в скважине неизвестную пока температуру верхней толщи ледника, или, как говорят гляциологи, его активного слоя.
…Каждый год триллионы тонн снега выпадают из атмосферы на поверхность нашей планеты. Ежегодно в северном полушарии сезонный снежный покров устанавливается на огромной площади, почти равной 80 миллионам квадратных километров, а в южном — на территории, вдвое меньшей.
Снег рождается в облаках, то есть там, где относительная влажность воздуха достигает 100 процентов. Чем выше температура воздуха, при которой появляются на свет бесчисленные разновидности снежинок, тем больше их размеры. При температурах, близких к нулю градусов, обычно наблюдаются крупные хлопья, которые образуются в результате смерзания отдельных маленьких снежинок. Самые же мелкие снежинки возникают при низких температурах.
Но вот атмосферные кристаллы отложились на поверхности ледника и образовали на нём снежный покров. На его плотность и строение заметно влияют температуры воздуха. Более высокие способствуют тому, что снежные частицы слипаются между собой и тем самым создают весьма компактную массу. Поднявшийся ветер может поднять и перенести снег в приземном слое с одного места на другое, превратив их в мельчайшие обломочки, лишённые прежних ажурных лучей. Чем сильнее ветер, тем больше снега «сдерёт» он с поверхности, тем плотнее его «упакует». Но частицы снега не могут путешествовать бесконечно: они или тесно прижмутся друг к другу и застынут в виде твёрдого сугроба, или в конце концов испарятся. За несколько часов штормовой ветер «вырезает» особенно плотные гребни — заструги, которые нога человека не в состоянии продавить.
Приходит зима, и весенние лучи солнца все выше поднимаются над горизонтом. Они пытаются растопить снег, накопившийся в холодное время года. Но снег начинает таять только тогда, когда тёплый воздух сможет нагреть его до нулевой температуры. Поскольку на таяние расходуется очень большое количество тепла, воздух в многоснежных районах земного шара прогревается медленнее и его температура продолжает долго оставаться относительно низкой. Вот почему в Антарктиде и высокоширотной Арктике, а также на высочайших горах планеты обычно не хватает скупого летнего таяния, чтобы растопить за короткий срок весь сезонный снег. С наступлением очередной зимы на перелетовавший остаток прошлогоднего снега откладывается новый слой, а ещё через год — другой… Таким образом постепенно накапливаются и спрессовываются огромные массы многолетнего снега и фирна. Из этих пластов со временем образуется лёд. Достигнув некоторой толщины, он начинает крайне медленно двигаться благодаря действию силы тяжести. Попав в более тёплую зону, масса льда «разгружается» — тает… Всю эту сложную природную систему-поток, возникшую из снега, фирна и льда, называют ледником. Для его нормальной «жизни» необходимо преобладание твёрдых атмосферных осадков над их таянием и испарением.
Итак, однажды возникнув, ледники непрерывно двигаются. По сравнению с ветром или рекой скорость их ничтожно мала. Благодаря движению глетчеры проявляют геологическую деятельность: эрозию ложа, перенос и отложение грунта. Ледники способствуют тому, что климат их регионов изменяется в сторону, благоприятствующую их развитию. Установлено, что лёд «живёт» внутри ледников необычайно долго. Одна и та же его частичка может существовать сотни и тысячи лет и в конце концов растаять или испариться.
«Конечно, я не одинок, когда испытываю благоговейный трепет при виде первых снежинок, падающих на землю мягким белым Дождём, — пишет в первой главе своей книги „В мире льда“ американский учёный-гляциолог Джеймс Дайсон. — Они воскрешают в Моей памяти все, что я знаю об их удивительном происхождении и их влиянии на мир, в котором мы живём. Вероятно, ни одно атмосферное явление не вызывает таких противоположных чувств, как снег. Ребёнку, стремительно несущемуся с горы на санках, он Доставляет огромное удовольствие, а те, кому приходится очищать дороги от снега, проклинают его на чём свет стоит. Но каковы бы ни были наши чувства, снег из года в год появляется в определённое время».
…Если Володя Михалёв занимается тем, что выясняет, каким путём накапливающийся на поверхности ледника снег превращается в лёд, то в мои задачи входит изучение снежного покрова в первый год его «жизни»: сколько осадков выпало на ледник, какие структурные, физические и другие особенности наблюдаются в разрезах сезонного снежного покрова.
Как и Маркин, свои первые шаги на станции я начинаю с организации снегомерной площадки. Забуриваю на ней десять спевциальных вех — реек. Ежедневно с их помощью буду определять «поведение» уровня поверхности ледника. Каждое утро теперь стану спешить на эту опытную площадку, чтобы обойти все рейки и измерить их высоту над ледником. Если высота реек станет уменьшаться, значит, растёт толщина снежного покрова, и наоборот. В конце лета я подсчитаю количество оставшегося на поверхности плато снега и только тогда смогу сделать вывод о том, как интенсивно питается ледник. Ураганные ветры и метели не могут служить оправданием для пропуска наблюдений.
Беру с собой маленький полевой дневник, карандаши, набор всевозможных лопат, весовой снегомер-плотномер, складную линейку, лупу и отправляюсь рыть свой первый шурф, причём рыть там, где этого ещё никто не делал, где вообще неизвестны запасы снега. Сколько же его здесь, в центре области питания крупного ледникового узла? Для того чтобы это выяснить, необходимо добраться до прошлогодней летней поверхности ледника, то есть «пройти» через весь слой снежного покрова, отложенного здесь прошедшей зимой и называемого поэтому сезонным. В зависимости от того или иного района, где находится ледник (его географических, орографических и климатических особенностей), толщина сезонного снега может быть самой различной: от нескольких сантиметров до нескольких метров. Сколько же нам придётся рыть? Логично было думать, что не один десяток сантиметров. Но даже если эта цифра достигнет нескольких метров, все равно надо копать, копать, для того чтобы изучать и познавать. Такая уж наша работа!
Быстро стали расти белые маленькие холмики с двух сторон шурфа. Приятно «работать» с таким снегом — в меру плотным, не содержащим ещё талой воды. Достаточно нескольких ударов лопатой, чтобы большие куски снежной «породы» один за другим покинули привычное место и оказались снова на поверхности…
Минут через тридцать к бровке шурфа подошли мои товарищи, Шурф вырыт на глубину более двух метров. «Нащупываю» нужный мне уровень, выше которого начал откладываться сезонный снег, и приглашаю для контроля «снежного классика» Володю Михалёва. Наши точки зрения совпадают полностью.
Несложный расчёт даёт возможность установить суммарную величину осадков, выпавших на ледяном плато Ломоносова за последний сезон 1964/65 года. В пересчёте на воду их набралось немало — 1200 миллиметров. В то же время на побережье Ис-фьорда, находящегося на 1000 метров ниже нашей станции, количество осадков в три раза меньше. Таким образом, получается, что по мере увеличения высоты ледника Норденшельда от его конца до вершины плато Ломоносова он получает дополнительное питание от 80 до 100 миллиметров осадков в среднем на каждые 100 метров. Это известное всем географам увеличение количества осадков с высотой связано с тем, что температура воздуха по мере подъёма понижается, а осадков выпадает и сохраняется больше.
Теперь каждые пять дней я буду «заглядывать» внутрь снежной толщи, чтобы наблюдать за изменением строения верхних слоёв снега и фирна.
Итак, станция, которой на своём первом «учёном совете» мы даём собственное имя — «Ледниковое плато Ломоносова», приступила к выполнению программы гляциоклиматических работ.
На третий день Троицкий, Корякин и Михалёв ушли в первый снегомерный маршрут. Их путь проходил по юго-восточному склону плато в сторону крупного ледяного потока Нетри, спускающегося на восточное побережье острова. Мои товарищи отправились в ледниковый район, где топографические карты были бессильны им помочь: на этом месте находилось «белое пятно».
Снегосъемщики смогли пройти лишь 11 километров: дальше не пустил ледопад — хаотический лабиринт огромных непроходимых трещин. Несмотря на то что не удалось достичь восточного побережья острова, собранный материал дал очень многое. К востоку от ледораздела плато Ломоносова было обнаружено резкое увеличение накопления снега, что указывало на преобладание здесь ветров, несущих влагу на восточную окраину острова Западный Шпицберген.
Каждый новый день приносил экспедиции какие-то интересные и существенные находки. По мере сил и возможностей налаживался и наш скромный быт.
КАПШ по сравнению с обычной палаткой — крохотный «дворец». Дом, не имеющий отопления, не дом, а палатка — тем более. Поэтому, ещё будучи в Баренцбурге, я попросил Володю Потапенко помочь соорудить переносную печь для КАПШа. Через день мой заказ был уже выполнен. Из столитровой железной бочки наш «гляциоспутник» ухитрился сделать настоящую царь-печку. И вот теперь она держала экзамен на обогрев «снежных» людей, сидящих на огромном «холодильнике». С её помощью мы были обеспечены необходимым теплом, на ней разогревали еду, она давала возможность сушить промокшую одежду и обувь и, наконец, удачно разрешила проблему питьевой и бытовой воды.
Всё было просто: клади кусочек льда в ведро, стоящее около горячей печурки, и жди. Как растает — пей себе на здоровье без всяких ограничений да подбрасывай ледок раза два в день. Мне кажется, что всё-таки лучше жить прямо на замороженной пресной воде, чем в раскалённых сыпучих песках Сахары.
Взятый из дома маленький транзисторный приемничек, к большому нашему огорчению, на Шпицбергене не работал. Имевшиеся у него лишь средние и длинные волны всё время упорно молчали. Оставалась единственная надежда на радиостанцию РПМС, работающую на коротких волнах. Пришлось долго крутить ручку настройки приёмника, прежде чем далёкий голос Москвы оказался в нашей палатке. Это было радостное событие. Среди непрерывного писка «морзянки», непонятных передач на чужих языках, каких-то радиотелефонных разговоров и душераздирающих звуков всевозможных джазов вдруг прорвался привычный голос Юрия Левитана, сообщавшего, что в Москве сегодня жаркий день. В целях экономии питания рации установили ежедневный радиочас, во время которого узнавали последние известия и даже ухитрялись слушать музыкальные передачи и репортажи Николая Озерова о футбольных матчах.
Только одну неделю мы прожили на станции все вместе. За это время Троицкий, Корякин и Михалёв успели выполнить намеченную программу исследований на плато. Теперь им предстояло отправиться в новый поход: сначала спуститься по леднику Норденшельда на побережье Ис-фьорда, а затем заняться изучением следов древнего оледенения на острове. После окончания этих работ наши товарищи должны были вновь вернуться на станцию, что-бы провести повторные маршрутные наблюдения на ледниковом плато Ломоносова и помочь мне в проходке глубокого шурфа.
Сани-нарты, сделанные Володей Михалёвым, утонули в снегу: необходимый груз продолжал расти, утяжеляя хрупкое сооружение. Укладкой деловито руководил Володя Корякин.
— Слушай, Володя, — обратился к нему Маркин. — А вы свой возок с места-то сдвинете? Больно он громоздкий!
За Корякина ответил Троицкий:
— Вы нам только помогите дотащить нарты до ближайшего перевала, а дальше они должны под гору сами ехать, только удерживай, чтобы не убежали.
Итак, все мы впятером становимся на время ледниковыми бурлаками. Впрягаемся в нарты, на которых груза, по оценке Корякина, до 300 килограммов. Пытаемся идти на лыжах, но из этого ничего не получается: постромки, связывающие нас с санями, держат нас словно якоря. Глубокий снег, насыщенный талой водой, мешает очень сильно. Ноги непрерывно проваливаются до колена, а полозья зарываются настолько, что перед нартами образуется настоящий снежный вал, который мы вынуждены тащить против своего желания. На наше счастье, резкий ветер дует не в лицо, а вспину.
— С таким тормозищем будем пахать целые сутки, — ворчит Михалёв. — Ладно бы имели силу бульдозера!
— Скоро должен начаться спуск, — успокаивает нас Троицкий, уже ходивший по этому маршруту.
Через каждые несколько метров тяжёлого пути слышится зычная корякинская команда: «Раз-два, взяли, ещё взяли! Раз-два, сама пошла!» Правда, нарты от этого сами не идут. Трудно, но небезнадёжно. Новое очередное усилие ледниковых бурлаков — и отвоевывается ещё 20, ещё 50, ещё 100 метров. Частые недолгие остановки-передышки сменяются отчаянной борьбой за эти метры.
— Ничего себе спуск, Леонид Сергеевич! — в шутку замечаю я Троицкому во время краткого отдыха.
Но вскоре действительно начался более крутой спуск, и мы сразу же почувствовали некоторое облегчение.
Прошло совсем немного времени, как стала портиться погода. Резко усилившийся ветер принялся быстро сдирать с поверхности плато тонкую оледенелую корку и выдувать из-под неё недавно выпавший рыхлый снег. К позёмке, шипевшей у самых ног тысячами тончайших белых змеек-струек, прибавилась ещё и низовая метель. Разыгралась, разошлась она в неистовой дикой пляске, словно нарочно задалась целью испугать гляциологов: принялась слепить глаза, валить с ног, сбивать дыхание…
Истоки ледника Норденшельда должны находиться где-то совсем близко. Напрягаем все силы и медленно продвигаемся вперёд. Правее остаётся цепочка невысоких скальных гряд, имеющих вытянутую серповидную форму и поэтому называемых Бумеранг. Прямо перед нами виднеется вершина нунатака Эхо. Где-то здесь группа Троицкого должна разбить свой первый в пути временный лагерь, чтобы отсюда ходить в маршруты.
Наконец подтаскиваем сани к ближнему склону нунатака. Снег начинает заметать наш груз. Ставить здесь в такую погоду походную маленькую палатку неразумно. Поэтому принимаем решение вернуться на станцию и там переждать этот ураган.
Назад идём по еле видимым следам. Порой они исчезают под слоем свеженаметенного снега, а через час теряются вовсе. Хорошо ещё, что не надо тащить многопудовые нарты! Каким-то необъяснимым чутьём Корякину и Михалёву, возглавляющим группу, все же Удаётся обнаружить в этой белой мгле нашу «дорогу жизни». Сейчас она связывает всех с базовым лагерем, а значит, с домашним теплом, жилищем, едой…
Часа через два вдали показалась совсем маленькая чёрная точка, затем другая, третья… Постепенно мы узнаем в них мачты антенн. Станция! Становится очень приятно, настроение у всех улучшается, даже прибавляются силы и непроизвольно ускоряется шаг. Как радостно видеть сейчас наш лагерь с развевающимся на сильном ветру красным вымпелом. Пройдено вроде бы немного — километров пятнадцать, а кажется, что не меньше ста! Теперь первое дело — растопить печку и согреть кофе. Тепло, быстро распространившееся под низким куполом палатки, и крепкий чёрный кофе, жадно поглощаемый минут через пятнадцать, настраивают усталых, измотанных людей на длинные разговоры.
На другой день погода на плато Ломоносова улучшилась, и наши товарищи покинули станцию, чтобы продолжить прерванную работу. С этого момента на станции остались мы вдвоём со Славой Маркиным.
Вскоре непроглядный туман заполнил плато. Затем прошёл сильный снегопад, создавший благоприятные условия для очередной метели. Нужен был лишь ветер. И он не задержался.
Как обычно, сначала зашуршала позёмка. Прошло немного времени, и вот уже оторванный от поверхности снег устремился в сторону Ис-фьорда. Когда скорость ветра перевалила за 30 метров в секунду, все смешалось в ревущем океане снежного смятения и началась проверка на надёжность наших станционных сооружений. Что не понравилось пурге — унесла с собой, как пушинку. Оборванные концы антенны и противовеса в считанные минуты были засыпаны свеженаметенными сугробами-валами.
Однако палатка выдержала все тяжкие испытания. Иногда, правда, казалось, что КАПШ вот-вот покинет своих постояльцев и бросится наутёк. Тонкие стенки надувались и приподнимались, деревянные полудуги-стрингера, на которых держался палаточный шатёр, трещали и стонали. Печные железные трубы предпринимали не одну попытку сорваться с места, но, крепко притянутые проволокой к специальным креплениям, лишь понапрасну осатанело колотились о печку и «крышу».
Ветер непрерывно хлестал по брезенту миллиардами снежинок, нёсшихся с ураганной скоростью. Можно было подумать, что метель забивает в КАПШ гвозди. Мельчайшие снежные песчинки ухитрялись каким-то образом пролезть внутрь палатки через невидимые глазу отверстия. Около маленькой матерчатой дверцы стали возникать плотные снежные пирамидки, напоминавшие сахарные головы. Чтобы прекратить их дальнейший «рост», пришлось прибегнуть к испытанному способу: «обмазать» всю дверцу вокруг… снегом.
Метель прибавила нам новую работу — откапывать обе палатки, которые заносило до самого верха, и расчищать вход. С провисшего купола КАПШа несколько раз в день приходилось снимать тяжёлые, будто окаменевшие, пласты снега, готовые в любой момент продавить тонкий потолок палатки.
Когда оканчивались подобные «дела», мы вновь возвращались к обычной работе: один шёл на наблюдения, а другой в это время становился поваром-истопником. Для просушки вечно сырой одежды и обуви постоянно требовалось тепло, которое нам давал станции…
ОПЕРАЦИЯ „ГЛУБОКИЙ ШУРФ"
Ежедневно я связываюсь с радиостанцией рудника Пирамида. Каждый раз мы долго пытаемся наладить мало-мальски нормальный разговор, так как почти не слышим друг друга. Приходится «гонять» передатчики с одной рабочей волны на другую и давать надоевшую настройку: «Один, два, три, четыре… десять, девять… один!»
— Бузина! Бузина! Я — Бузина-один! Как меня слышите? Даю настройку: один, два, три… Бузина, перехожу на приём! — осипшим голосом кричу я в микрофон, наверно, в десятый раз.
Маркин смотрит на меня с сочувствием, а потом шутит:
— Тебя и так, без всякого усилителя, небось слышно на руднике. На третий или четвёртый день наступило, как говорят радисты, непрохождение, и наш очередной радиотелефонный разговор был сорван. Тогда пирамидский оператор включил более мощный передатчик и предложил мне «разговаривать морзянкой»: её всегда слышно лучше, чем голос человека. Делать нечего, переключил передатчик на телеграфный режим и начал отстукивать точки и тире. Вскоре Пирамида подтвердила, что слышит меня удовлетворительно.
Вижу, дело пошло. Передал свои сообщения и получил на них ЩСЛ, что на языке радиокода означает «квитанцию», подтверждающую приём. А затем и сам принял несколько служебных и личных телеграмм из Москвы и Баренцбурга.
Ещё долго после этого сеанса испытывал я чувство особенного волнения. Не только потому, что смог поговорить по азбуке Морзе. Просто вспомнились годы тревожной молодости, когда работал радистом на полярной станции и ледоколе.
Между моей первой зимовкой на Чукотке и работой гляциолога на Шпицбергене пролегла длинная дистанция и во времени, и в пространстве. 21 год назад, ещё в 1944 году, уезжал я на далёкий Север совсем молодым человеком, теперь стал вдвое старше…
Долгое время погода не давала возможности приступить к выполнению очень интересных работ, предусмотренных научной программой экспедиции, — исследованию верхней толщи плато Ломоносова, сложенной многолетними слоями снега.
Если для человека, весьма далёкого от гляциологии, понятие «прошлогодний снег» обычно означает уже не существующее, несбыточное и просто пустое явление, то любой гляциолог знает, что, не будь прошлогодних снегов, не было бы и самих ледников. Специфика их «жизнедеятельности» как раз и заключается в том, что снег, выпавший и отложившийся в верхних частях ледников, называемых областью питания, перелетовывает и становится, таким образом, прошлогодним.
Наиболее простой и распространённый способ исследования верхней толщи ледника состоит в том, что на её поверхности выкапывается яма-шурф, где ведётся изучение строения множества всевозможных слоёв снега, фирна и льда, понятных одним специалистам. Шурфы помогают гляциологам расшифровать природную тайнопись слоистости, рассказывающую исследователям об условиях и изменениях погоды и климата прошедших лет. Тщательно изучая стенки шурфа, можно представить себе, каким было лето несколько лет назад — тёплым или холодным, коротким или длинным. А чтобы выяснить, сколько осадков выпало в течение одного года (сезона), следует обнаружить уровень прошедшего лета. Он-то как раз и будет служить нижней границей сезонного снега. Опытный гляциолог может даже визуально определить рубеж между летними и зимними слоями, хотя сделать это далеко не так уж просто.
На ледниковом плато Ломоносова мы уже знали толщину и плотность снежного покрова последнего зимнего сезона (1964/65 года) и сколько выпало здесь за это время осадков. А что же было ещё раньше — два года назад, три, пять? Чтобы это выяснить, нужно стать на время ледниковым «кротом» и попытаться проникнуть в рерхнюю толщу плато, подальше от его поверхности…
Наступил последний месяц календарного лета. И в первый же день августа к нам на плато явилась неожиданно ранняя зима. Целую неделю мы находились в плену беспросветных туманов, сильных метелей и снегопадов. Тоненький столбик ртути термометра надолго опустился ниже отметки ноль градусов. Все вехи, словно по команде Снежной королевы, стремительно «варылись» в свежий снег, прирост которого сделался очень заметным.
Всесоюзное радио сообщало в последних известиях, что в столице жаркий и ясный солнечный день, осадков нет и не ожидается. Я живо представил в тот момент, как в Москве около станций метро, в палатках и на шумных рынках бойко продают свежие цветы, а у нас на ледниковом плато царила настоящая зима. Август — и пурга, такая пурга, что палатки скрылись под снегом!
Наконец солнышко, по которому мы успели так соскучиться, прорвало плотную многоярусную облачную блокаду и повисло над головой. По крышам палаток вскоре заструились змейки талой воды, и едва заметно начал подниматься над ними парок. Снегомерные рейки «сделались» длиннее: осел вокруг них снег.
Из радиограмм, ежедневно поступавших к нам, мы знали, что Троицкий, Корякин и Михалёв не один раз пытались прорваться сюда с побережья. По плану мы все вместе должны были давно уже начать рыть глубокий шурф. Его проходка — одна из наиболее трудоёмких работ, которую наметили для экспедиции 1965 года. Но из-за непрерывных туманов на середине ледника Норденшельда и малого запаса провианта наши товарищи вынуждены были в конце концов прекратить бесполезную трату времени и сил и вернуться в район Пирамиды. Ждать помощи дольше — можно пропустить такие редкие хорошие дни. Поэтому решили рыть шурф вдвоём, не дожидаясь подкрепления.
Мы лихо принялись за дело, шутливо названное нами операцией «Глубокий шурф». Теперь самым популярным «прибором» на станции плато Ломоносова сделалась обыкновенная лопата, а точнее, несколько её разновидностей: штыковая, сапёрная, совковая и большая шахтёрская, в шутку называемая горняками «стахановской».
Первые два метра мне удалось пройти сравнительно просто, а дальше начались «помехи»: выбрасываемый из шурфа на поверхность снег всячески стремился вернуться на старое место. Тогда мы Решили установить лебёдку с блоком. Укрепили на тросе огромную бадью, сработанную из двухсотлитровой бензиновой бочки все тем же умельцем Володей Потапенко. Зычная команда: «Вира!», и бадья со снегом поднимается, на поверхность. «Вира», «майна», «майна», «вира» — слова, словно ставшие припевом нашей работы.
Маркин крутит ручку лебёдки, плавно вытаскивая тяжёлую бадью, нагруженную до краёв прошлогодним снегом. Каждые два часа Вячеслав уходит на свою метеоплощадку для проведения очередной серии необходимых наблюдений. В это время я занимаюсь изучением стенок шурфа, стараюсь не пропустить ни одной даже самой маленькой прослойки и корочки, не менее трех раз определяю плотность снега в каждом слое. Конечно же, хочется поскорее узнать величину осадков, выпавших здесь несколько лет назад. «Поправился» или «похудел» ледник — не праздное любопытство. От этого зависит его жизнь.