Страница:
Неожиданно капитан окликнул меня и задал несколько странный вопрос:
— Не приходилось ли вам читать сказку Андерсена о Снежной королеве?
Я кивнул головой. Кто же не читал эту прекрасную сказку!
— Тогда постарайтесь припомнить, что сказал Северный олень храброй девочке Герде о местонахождении Снежной королевы,Їпродолжал капитан.
Заметив мою растерянность и поняв, что этого я не помню, он улыбнулся и не торопясь произнёс:
— Да будет известно вам, гляциологу, что «постоянные чертоги Снежной королевы находятся у Северного полюса, на острове Шпицберген»! — Здесь капитан для большего впечатления сделал паузу и продолжил: — Надеюсь, что теперь-то вы осознали, что судьба забрасывает вашу экспедицию как раз в самый центр владений злой царицы снегов.
Действительно, картина «жилища» надменной, но прекрасной королевы, восседавшей на ледяном троне посреди огромного снежного зала, впечатляюща. Её чертоги были наметены снежными метелями, а окна и двери пробиты свирепыми ветрами. Холод сковал чертоги. Но, несмотря на окружающую мёртвую ледяную пустыню, они поражали необычайным великолепием.
Иван Павлович был недалёк от истины. Я сразу же мысленно представил глубокий шурф на ледниковом плато Ломоносова, себя «сидящего» в нём и изучающего строение снежно-ледяного «пирога», ураганный ветер, ревущий вокруг, пургу, безжалостно пронизывающую до костей, лютую стужу и… Снежную королеву, вдруг появившуюся из ледниковой трещины.
Мои думы неожиданно прервал капитан:
— Не поддавайтесь обманчивым чарам коварной красавицы. Помните о том, что сердце мальчика Кая было поражено маленьким осколком льда. Советую при возможной встрече с королевой использовать паяльную лампу.
— Если мы это сделаем, то можем оказаться не у дел! — попытался ответить я в тон своему доброжелателю.
— Это почему же? — удивился Мещеряков.
— Да все потому, что, не будь Снежной королевы, не было бы и гляциологии, которой мы служим верой и правдой и которая за это милосердна к нам…
До поездки на Шпицберген из всех известных «снежных» женщин мы видели только, прошу прощения, снежных баб, непонятно почему переименованных ныне в… снеговиков. И вот теперь нам представлялась редчайшая возможность попасть на вертолёте прямо в центр владений Снежной королевы!
Тем временем «Сестрорецк» подходил осторожно к берегу бухты Мимер. На деревянном пирсе большое оживление — взволнованные встречающие, духовой оркестр, шумные приветствия. Все, как в Баренцбурге, так же трогательно. На большом транспаранте в порту надпись: «Добро пожаловать в Пирамиду!»
К борту теплохода подаются автомашины. Прибывшие полярники направляются в центр посёлка, до которого немногим более километра. Нашей экспедиции быстро дают самосвал. Загружаем его баренцбургским оборудованием и едем на стадион, который здесь служит вертодромом. За футбольными воротами возвышаются груды самого разного имущества будущей станции, привезённого в Пирамиду неделю назад группой Леонида Троицкого.
Михалёв и Лаврушин ведут меня в дальний конец посёлка, где в одном из общежитий горняков они нашли временное пристанище.
Пирамида резко отличается от своего старшего «брата». Раскинулся рудник на широком и ровном месте в долине Мимер, между бухтой Мимер и подножием величественной километровой горы. Её остроконечную вершину венчают огромные восьмиметровые каменные ступени, сложенные слоями известняка таким образом, что они придают горе пирамидальную форму. Не скульптор и не архитектор создавали этот памятник, а сама необыкновенная природа, которая использовала вместо резца и молотка мороз и ветер. Классическая форма горы, особенно её верхняя часть, живо напомнила профессору А. Э. Норденшельду пирамиду, почему он её так и назвал в 1874 году.
Шахта находится примерно на середине этой горы, причём угольные пласты залегают здесь не ниже уровня моря, как в Баренцбурге, а выше — на отметках от 200 до 500 метров. Вот почему пирамидский уголь идёт не на-гора, выражаясь шахтёрским языком, а, наоборот, с горы! Есть и другие отличия. Например, летом в Пирамиде хоть чуточку, но теплее, а зимой немножко холоднее, чем в Баренцбурге. Это явление связано с более континентальным климатом удалённого от моря верховья Ис-фьорда. Кроме того, Баренцбург расположен несколько южнее и ближе к Гренландскому морю, где заметнее сказывается влияние Шпицбергенской ветви могучего течения Гольфстрим…
Мои товарищи быстро организуют домашний ужин. Сразу после него начинается своеобразная гляциологическая планёрка — детальнейшее обсуждение нашего важнейшего плана по заброске экспедиции на плато Ломоносова. Бурное совещание затягивается на всю ночь. С этого места видно нашу цель: центральную ледяную область острова, которая называется Землёй Улава V, и её вершинную часть — Ломоносов-фонна, то есть ледниковое плато Ломоносова. Мысленно мы уже находились там.
За время моего отсутствия лица гляциологов покрылись бронзово-красным болезненным загаром. Впечатление такое, словно их нарочно жгли через солидных размеров увеличительное стекло. Пока я вынужден был находиться в Баренцбурге, остальные участники экспедиции успели провести обширные маршрутные исследования на леднике Норденшельда. Несколько суток почти непрерывной работы на свежем воздухе и ослепительно белой поверхности ледника да к тому же под лучами незаходящего яркого солнца не прошли даром. Вот уж действительно наука требует жертв!
Из рассказов товарищей узнаю, что они успели сделать.
На другой день после прибытия гляциологов в Пирамиду жители посёлка могли наблюдать непривычную для их глаз картину: пять каких-то пришлых с материка людей тащили тяжелогружёные самодельные сани-нарты по примёрзшему к берегу неподвижному льду — припаю. На санях лежал запелёнатый в брезент походный скарб: палатки, спальные мешки, лыжи, буровой комплект, приборы, продукты.
Идти приходилось очень медленно — со скоростью не больше одного километра в час. Полозья, сделанные из широких охотничьих лыж, ежеминутно тонули или вязли в мокром снегу и глубоких лужах, покрывавших поверхность морского льда. С большим трудом удалось добраться до противоположного берега Ис-фьорда. Перед самым ледником возникло новое препятствие — «бараньи лбы». Проходивший здесь в прежние времена язык ледника сгладил и отшлифовал скалистые выступы коренных пород.
Первый привал устроили под одним из таких «лбов». От усталости все свалились прямо на холодные камни, положив ноги на рюкзаки.
Но вот уже поставлена маленькая палатка — добрая спутница полевика. Весело потрескивает костёр из сухого плавника. Принесённые морем «дрова» разбросаны вдоль берега в неограниченном количестве. На огне готовится обед, вкуснее и сытнее которого, кажется, не может быть.
Утром снова в путь. Палатка не убирается. Здесь будет временная база-приют. Конечно, хорошо было бы в ней оставить дежурного повара-гляциолога, но сейчас это невозможно: каждый человек на вес золота, ведь предстоит нелёгкая и большая работа. Ледник не хочет ждать своих исследователей, он уже тает. Надо скорее приступать к наблюдениям.
Наконец группа находит проход на ледник по боковой морене — скоплению обломков горных пород, принесённых ледником. Полевые работы начинаются поздним вечером. Роются первые шурфы, бурятся первые скважины, устанавливаются первые снегомерные рейки четырехметровой высоты и заносятся в дневники первые отсчёты уровня поверхности ледника, покрытого твёрдым ветровым настом. Позже все эти наблюдения помогут узнать нам, сколько накопилось снега за прошедшую зиму, сколько его растаяло за короткое лето, намного ли «похудеет» или, может быть, «поправится» ледник, наконец, с какой скоростью спускается он в море.
Прежде чем измерить температуру «тела» гляциологического «пациента» и выяснить его «анатомию», приходится с большим усилием вращать штанги ручного бура. Труд этот многочасовой, изнурительный и безостановочный, иначе могут примёрзнуть ко льду штанги бура, и тогда считай, что они пропали. А скважины нужны в 10 и 25 метров.
Постепенно стала оживать снежная целина ледника. Её pacполосовали следы горных лыж. Одна за другой «убегали» все выше и выше снегомерные вехи. К утру на далёкое расстояние можно было увидеть ровные кучки сугробов, появившиеся рядом с вырытыми шурфами, в которых гляциологи изучают строение снежного покрова. С их помощью впервые на леднике Норденшельда были измерены толщина и плотность снега.
На пути вставали крутые уступы ледопадов, разбитые глубокими расселинами на отдельные глыбы и блоки, напоминавшие то пирамиды, то колонны, то ровные плиты. Эти наиболее труднодоступные и опасные участки ледника приходилось форсировать с огромным напряжением физических сил и нервов. Природа словно нарочно создала здесь исполинские трещины-разломы, уходившие на десятки метров в глубь ледника Норденшельда. Некоторые из них были перекрыты снежными «мостами», которые из-за начавшегося таяния уже не могли удержать гляциолога. Чтобы не «нырнуть» ненароком вниз, приходилось двигаться с особенной осторожностью. Идущий первым всё время прощупывал снег, а крепкая капроновая верёвка, связывающая его с остальными, надёжно страховала путников. Часто раздавался предупредительный оклик: «Осторожно, промоина!», «Берегись, трещина!», «Сложный участок!» Некоторые пропасти в последние дни уже успели открыть свои зловещие пасти, из которых неприятно тянуло холодом. В такие моменты возникало непроизвольное желание скорее миновать этот район «голубого ада».
На пятые сутки уставшие гляциологи возвращались в Пирамиду.Последнюю ночь им пришлось провести в напряжённой работе на леднике — торопились к приходу «Сестрорецка». Осунувшиеся и обожжённые солнцем участники похода были довольны: исследования ледников начались.
Первые два дня моего пребывания в Пирамиде стояла хорошая погода, но оба дня экспедиция не могла улететь на ледник: вершина плато Ломоносова всё время была окутана мощными клубами облаков. Гляциологи нервничали, не в силах что-либо предпринять. На третье утро над крышами посёлка прошумели наконец вертолёты. Их появление озадачило нас.
— Ну что, ледоведы, будете сидеть здесь, на руднике, или поедем на ледник? — столь непривычно приветствовал нас командир вертолётной группы Андрей Фёдорович Васюков.
Я стал объяснять, что сами рвёмся туда, да нет нужной погоды на ледоразделе плато и из-за этого можно высадиться не в намеченной точке, чего нельзя допустить.
— Паникёры! Я здесь летаю уже два года, — не унимался Васюков, — и могу вас заверить, что погода люкс. Пока доберёмся до вашего льда, будет все в порядке! Как-никак это все же Шпицберген, а не ЮБК.
— А что такое ЮБК? — поинтересовался кто-то из моих товарищей.
Лётчик снисходительно взглянул на вопрошавшего с высоты своего богатырского роста и процедил:
— Южный берег Крыма. Географы могли бы и без объяснений догадаться.
Считая дальнейшие разговоры пустой тратой времени, Васюков прогрохотал отработанным командирским голосом, не терпящим никаких возражений:
— Через десять минут пойду на рекогносцировку. Возьму только троих: двух ваших парней да одного киношника-москвича. Надоел он мне до смерти, говорит, что ему необходимо снять ледники и высадку на них гляциологов.
Командир достал из большого кармана лётных брюк портсигар, одарил всех желающих сигаретами «Винстон». После нескольких затяжек лицо пилота подобрело, и он, положив руку на моё плечо, дружелюбно изрёк:
— Не печалься, начальник, найдём нужное тебе место. Всё будет в ажуре! Можешь подбросить ещё килограммов сто груза. Не больше, слышишь, а то не повезу.
На два вакантных гляциологических «места» в рекогносцировочном рейсе вертолёта было шестеро желающих. Нисколько не меньше нас жаждал попасть на ледниковое плато и геолог Юрий грустными и уж совсем Лаврушин. Наконец захлопнулась металлическая дверь, и в первый полет отправились… Кто — не так уж важно сейчас. Важно совсем другое: вертолёт Васюкова произвёл посадку в 10 километрах от намеченной точки. Вернувшись в Пирамиду, командир обвинил во всех грехах, конечно же, «разгильдяев-гляциологов и туман».
Следующим рейсом досадную ошибку исправили, и первоначально выброшенный не в том месте груз будущей станции оказался там, где надо.
Никому из нас прежде не приходилось пользоваться вертолётом при изучении ледников. Это было поистине поразительно: в считанные минуты очутиться в белом царстве Снежной королевы!
Во время полёта мы пронеслись над всем длинным ледяным «телом» Норденшельда: от его окончания — фронта — до самых истоков. Внизу проплыли, словно кадры киноленты, оторванные от берега залива огромные поля припая; моренные холмы и гряды, сооружённые ледником; бесчисленные трещины, совершенно нестрашные сверху; тонкие нити бегущих ручьёв и речушек. Слева и справа от летевшей машины можно было заметить отвесные горы, крупные и небольшие нунатаки. Позади синел широкий красавец Ис-фьорд, а за ним вздымался ступенчатый пик горы Пирамида, прикрытый тонким круглым облачком, издали напоминавшим сомбреро.
Вдруг впереди показалась маленькая чёрная точка. Она быстро увеличивалась, словно плыла на нас. Вертолёт сделал резкий вираж. Только теперь я смог разглядеть через иллюминатор небольшую кучу груза, доставленного сюда предыдущим рейсом, и усиленно жестикулирующего Володю Корякина. По-видимому, он сообщал нам, что ему надоело сидеть здесь одному. Чтобы скоротать время, Володя «написал» ногами на снегу размашистыми буквами лозунг в своём чисто корякинском стиле: «Привет от Снежной королевы! По поручению её гляциологического величества Вл. Корякин».
Наш вертолёт ведёт круглолицый крепыш Василий Фурсов -весёлый, общительный человек, впоследствии ставший большим другом гляциологов. Пилот делает круг над Корякиным, зависает около него, скрыв в туче поднятой снежной бури груз, «лозунг» и его автора.
Бортмеханик пулей вылетает наружу, прыгая на поверхность ледника, и под аккомпанемент надрывно ревущего могучего двигателя начинает руководить приземлением, а точнее, наверно, приледнением. Вертолёт плавно опускается сразу на все четыре колеса, смолкает шум двигателя. Через минуту наступает такая неожиданная и непривычная тишина, что от неё даже слегка ломит уши.
Прав оказался Андрей Васюков: погода на вершине плато в течение недолгого времени действительно «исправилась». Сначала солнце едва просвечивало сквозь пелену невысокого облака. Постепенно это огромное матовое «стекло», скрывавшее от нас желанный жёлтый круг светила, начало растворяться, и вскоре, как на цветном фотоснимке, стала появляться ласкающая синева неба, из которой брызнули золотые лучи. Пришлось немедленно вооружиться чёрными очками, чтобы «снежная болезнь» не вывела нас из строя. За какие-нибудь минут пятнадцать небосвод сбросил с себя серую вуаль облачности, и лишь далеко-далеко, на самом горизонте, туман ещё продолжал лизать край ледникового плато.
В солнечных лучах засверкали тончайшие серебристые кристаллики снега, которые метеорологи называют удивительно точно ледяные иглы. Они настолько миниатюрны, что сразу их и не заметишь. В отличие от привычных всем нам снежинок эти иголочки не падают, а слегка парят или плавают. Над поверхностью плато заструился воздух, словно обрадовался появлению солнца. Он придал окружающей природе необычный вид — подобие картины, наблюдаемой при дрожании ненастроенного изображения в телевизоре.
На многие километры вокруг простиралась безжизненная, уходящая вдаль снежная пустыня ледникового плато. Гигантскую работу должна была проделать здесь Снежная королева, чтобы надежукрыть свои чертоги толстым белым одеялом. Куда только ни посмотришь — кругом снег, снег и снег. В нескольких километрах отсюда горделиво изогнул свою исполинскую покатую «спину» темно-коричневый нунатак Терьер. Правее его, внизу, виднелась узкая лента Ис-фьорда, а за ним отчётливо выделялись дальние гряды острых гор. Сейчас они поражали нас своими картинно резкими очертаниями на фоне очень синего неба. Далеко на севере выглядывала заснеженная макушка наивысшей точки архипелага — горы Ньютона, а на востоке, под мохнатыми шапками облаков, висящих за невидимой отсюда широкой полосой пролива Жиневра, голубели неясные, расплывчатые очертания четвёртого по величине острова Шпицбергена, носящего имя Баренца…
Понадобилось пять рейсов, чтобы забросить снаряжение станции с побережья на вершину плато Ломоносова. С помощью воздушного «моста», созданного вертолётчиками, удалось перевезти весь наш лагерь на высоту около 1100 метров над уровнем моря за два часа. Груза оказалось довольно много.
Последним рейсом лётчики привезли из Пирамиды всю группу кинохроникёров и шестого участника нашей экспедиции геолога Юрия Лаврушина.
— Евгений Максимович, забирай вещички кой-какие! — весело крикнул мне Фурсов. — В Пирамиде валялись без дела, вот мы их и прихватили для вас!
Из вертолёта извлекаем стол, табуретки, больничный стул белого цвета, рогожные мешки с пирамидским углём, дрова для растопки и даже лестницу. Командир дружелюбно улыбается:
— Берите, берите! Они вам пригодятся во как. — И лётчик провёл остриём ладони по горлу. — Ведь здесь, как я вижу, кроме снега, ничего нет.
Уже на другой день фурсовские дары нашли применение в нашем скромном быту и работе. Не раз потом мы вспоминали добрым словом заботливого командира вертолёта.
Авиаторы оказались впервые на вершине ледника. Одни из них живо интересуются, с какой скоростью он движется, а другие деловито спрашивают о наличии здесь ледниковых трещин. Мы успокаиваем их: ведь скорость на ледоразделе, то есть месте, от которого расходится ледник в противоположные стороны, ничтожно мала, а ширина возможных трещин вряд ли превышает полметра. Васюков даёт указание радисту сообщить на базу в Баренцбург окончании операции по заброске гляциологов. По неписаной традиции полевиков, прежде чем отпустить домой наших помощников, организуем на скорую руку «торжественно-прощальный» обед. Вокруг привезённого Фурсовым стола выстраивается солидная компания — около 20 человек. Не исключено, что это был первый случай подобного столпотворения на вершине ледника, как и то, что две ярко-красные громады вертолётов спокойно расположились на его плотной снежной поверхности.
Уже немолодой, но ещё по-юношески живой и деятельный кинооператор-режиссёр Иван Дмитриевич Горчилин всё время суетится ловит подходящий момент, чтобы увековечить ещё одну сцену для новой документальной ленты, посвящённой природе и жизни людей на полярном архипелаге. Но вот он прервал съёмку и быстро направился по протоптанной дорожке к вертолёту Фурсова. Через минуту оператор вернулся к столу и извлёк из-за пазухи необычно длинный свежий огурец.
— Совсем забыл про него, подарили сегодня в баренцбургской теплице. Христом-богом прошу, братцы, не трогать без команды огурчик! Уж больно хорош натюрморт — сам просится на плёнку!
Люди авиации, науки и кино в полной мере оценили «пожертвование» Горчилина во славу родного киноискусства и с достоинством дождались окончания важной документальной съёмки полярного натюрморта. Любимый и драгоценный в Арктике овощ вызвал у всех нас шумное одобрение и, конечно же, придал очень приятный колорит не только удачному кадру, но и скромно сервированному столу, стоявшему под открытым небом среди снега. Кстати, этот самый кадр при желании можно увидеть в цветной кинокартине Горчилина «За четырьмя морями».
В это время дежурному радисту поступило распоряжение: ускорить вылет с ледника!
— Как здесь у вас, гляциологов, ни хорошо принимают, а все же около жены в Баренцбурге лучше! — забасил Васюков. — Спасибо вам за хлеб-соль на леднике. Как говорится, ни пуха ни пера! Если что — радируйте, и мы подскочим.
Прощаемся с улетающими, благодарим за доставку и желаем доброго пути.
Разом заработали двигатели железных стрекоз. Одна за другой они легко оторвались от ледника, вызвав ненадолго снежный буран. Сделав два прощальных круга, вертолёты удалились в сторону Ис-фьорда. Ещё некоторое время был слышен их рокот, а затем стало совершенно тихо.
Немного даже взгрустнулось. Это всегда бывает, когда, пусть и ненадолго, расстаёшься с надёжными и близкими людьми. Для каждого из нас шумливые вертолёты казались в те минуты удаляющимися родными существами. Хотя и временно, но всё же обрывалась живая ниточка, связывавшая экспедицию с советскими рудниками. Теперь лишь с помощью маленькой переносной радиостанции мы сможем поддерживать прямой двусторонний контакт с Пирамидой.
— Ну что, друзья, пора начинать устраиваться, — предложил я, — сейчас погода — наш союзник.
Каждый ясно понимал, что, пока не разыгралась метель, надо постараться возвести крышу над головой. Наш небольшой «домик» преспокойно валялся на снегу в длинном тёмном мешке. Его название известно каждому бывалому полярнику: КАПШ — каркасная арктическая палатка Шапошникова. Я обратил внимание, что лётчики и геологи зовут её ласково — КАПШа.
Когда великолепный коричневый шатёр, напоминавший по форме чукотскую ярангу, поднялся над белой поверхностью ледника и рядом с ним появилась его старшая сестра — обычная палатка цвета хаки, уже наступило утро. Утро, правда, только по часам, так как ночь прошла незамеченной в полном смысле слова: ведь высадились мы в то благоприятное для полевых исследований время, когда солнце не покидает небосклон и все 24 часа суток совершенно светло. Но тепла не ощущалось: температура воздуха по-прежнему оставалась зимней — около минус 10градусов. Не задержалась и проказница-позёмка, навестившая нас к вечеру второго дня. Она принялась старательно заметать всё, что попадалось ей на пути.
После авральной работы по «строительству жилого фонда» захотелось есть, а о сне мы просто как-то забыли. Поваров назначать не пришлось — нашлись добровольцы.
Через час из второй палатки, прозванной «продовольственной», донёсся весёлый домовитый шумок примусов. Защекотало ноздри потянувшим оттуда запахом разогреваемой на огне разнообразной пищи. Не прошло и двух часов, один из поваров громко оповестил: «Кушать подано!»
Стол в палатку не влез, и его пришлось заменить вьючными ящиками. Вся наша дружная гляциологическая «семья» (Юра Лаврушин остался проводить геологические исследования в окрестностях Пирамиды) тесно села вокруг них. Неугомонный весельчак Корякин поставил белый больничный стул, привезённый Фурсовым, на «председательском» месте и, конечно же, не смог удержаться, чтобы и здесь не пошутить:
— Сей белоснежный трон для моего дорогого начальника!
Сразу же после сытного завтрака, заменившего нам одновременно и вчерашний пропущенный горячий ужин, и положенный сегодня Днём обед, мы нырнули с головой в холодные спальные мешки. Не мудрено, что проспали как убитые весь день-деньской да ещё прихватили часть ночи. Последним проснулся Володя Михалёв. Он медленно высунул голову, завёрнутую в простынный вкладыш, сладко зевнул и обратился к остальным:
— Ещё старик Шекспир говорил, что сон — это чудо матери природы, вкуснейшее из блюд в земном пиру.
Услышав такие приятные слова, в соседнем мешке зашевелился Володя Корякин.
— Я всегда ценил и уважал классиков, — промолвил он и вдруг тут же выпалил: — Ребята! Какой я сейчас сон видел!
— Ну?! — разом закричали мы. — Расскажи!
— Будто сплю я в жаркой избе да ещё прямо на русской печи, а молодая красавица хозяйка сладкие пироги печёт мне в маршрут… Эх, ещё бы минуток сто оторвать от этой жизни, чтобы узнать, чем кончилась история.
— Понятное дело чем — сладкими пирогами! — не удержался Володя Михалёв, чтобы слегка не подколоть товарища.
Все громко рассмеялись, но добродушный Корякин не обиделся.
Вылезать из нагретых мешков на ледниковый «пол» палатки не доставляло никакого удовольствия. Бросили жребий. Неудачнику вменялось растопить нашу печурку. Через десять минут находиться в мешке было уже тяжко.
С наступлением ночного времени (понятия чисто условного в пору полярного дня) все мы дружно взялись за дело — приступили к организации временного научного стационара. Это были счастливые часы в жизни нашей экспедиции.
ОТКРЫТИЕ СТАНЦИИ
Недалеко от палаток на снегу темнели ящики, мешки, бочки, канистры, лыжи, сани-нарты, буры, вехи, штанги, метеобудка, лебёдка и другое экспедиционное оборудование.
Продукты мы уложили в «продовольственную» палатку, превращённую в естественный рефрижератор. Поскольку всем пятерым жить было тесно в КАПШе, Троицкий и Корякин, не имевшие постоянной «прописки» на станции, переселились в «рефрижератор».
Постепенно весь разбросанный вокруг груз мы собрали в определённые места.
Рано утром 24 июня 1965 года Слава Маркин выбрал на снежной равнине подходящую площадку и начал оснащать её различными метеорологическими приборами. Делал он это так, словно украшал для детей новогоднюю ёлку. На душе стало даже приятнее, когда недалеко от палаточного лагеря начали появляться разные Установки: актинометрическая стрела, градиентные мачты, осадкомер, гелиограф. На грубо сколоченных самодельных ножках поднялась на два метра метеобудка — щедрый дар начальника Баренцбургской аэрологической станции Юрия Панина.
— Не приходилось ли вам читать сказку Андерсена о Снежной королеве?
Я кивнул головой. Кто же не читал эту прекрасную сказку!
— Тогда постарайтесь припомнить, что сказал Северный олень храброй девочке Герде о местонахождении Снежной королевы,Їпродолжал капитан.
Заметив мою растерянность и поняв, что этого я не помню, он улыбнулся и не торопясь произнёс:
— Да будет известно вам, гляциологу, что «постоянные чертоги Снежной королевы находятся у Северного полюса, на острове Шпицберген»! — Здесь капитан для большего впечатления сделал паузу и продолжил: — Надеюсь, что теперь-то вы осознали, что судьба забрасывает вашу экспедицию как раз в самый центр владений злой царицы снегов.
Действительно, картина «жилища» надменной, но прекрасной королевы, восседавшей на ледяном троне посреди огромного снежного зала, впечатляюща. Её чертоги были наметены снежными метелями, а окна и двери пробиты свирепыми ветрами. Холод сковал чертоги. Но, несмотря на окружающую мёртвую ледяную пустыню, они поражали необычайным великолепием.
Иван Павлович был недалёк от истины. Я сразу же мысленно представил глубокий шурф на ледниковом плато Ломоносова, себя «сидящего» в нём и изучающего строение снежно-ледяного «пирога», ураганный ветер, ревущий вокруг, пургу, безжалостно пронизывающую до костей, лютую стужу и… Снежную королеву, вдруг появившуюся из ледниковой трещины.
Мои думы неожиданно прервал капитан:
— Не поддавайтесь обманчивым чарам коварной красавицы. Помните о том, что сердце мальчика Кая было поражено маленьким осколком льда. Советую при возможной встрече с королевой использовать паяльную лампу.
— Если мы это сделаем, то можем оказаться не у дел! — попытался ответить я в тон своему доброжелателю.
— Это почему же? — удивился Мещеряков.
— Да все потому, что, не будь Снежной королевы, не было бы и гляциологии, которой мы служим верой и правдой и которая за это милосердна к нам…
До поездки на Шпицберген из всех известных «снежных» женщин мы видели только, прошу прощения, снежных баб, непонятно почему переименованных ныне в… снеговиков. И вот теперь нам представлялась редчайшая возможность попасть на вертолёте прямо в центр владений Снежной королевы!
Тем временем «Сестрорецк» подходил осторожно к берегу бухты Мимер. На деревянном пирсе большое оживление — взволнованные встречающие, духовой оркестр, шумные приветствия. Все, как в Баренцбурге, так же трогательно. На большом транспаранте в порту надпись: «Добро пожаловать в Пирамиду!»
К борту теплохода подаются автомашины. Прибывшие полярники направляются в центр посёлка, до которого немногим более километра. Нашей экспедиции быстро дают самосвал. Загружаем его баренцбургским оборудованием и едем на стадион, который здесь служит вертодромом. За футбольными воротами возвышаются груды самого разного имущества будущей станции, привезённого в Пирамиду неделю назад группой Леонида Троицкого.
Михалёв и Лаврушин ведут меня в дальний конец посёлка, где в одном из общежитий горняков они нашли временное пристанище.
Пирамида резко отличается от своего старшего «брата». Раскинулся рудник на широком и ровном месте в долине Мимер, между бухтой Мимер и подножием величественной километровой горы. Её остроконечную вершину венчают огромные восьмиметровые каменные ступени, сложенные слоями известняка таким образом, что они придают горе пирамидальную форму. Не скульптор и не архитектор создавали этот памятник, а сама необыкновенная природа, которая использовала вместо резца и молотка мороз и ветер. Классическая форма горы, особенно её верхняя часть, живо напомнила профессору А. Э. Норденшельду пирамиду, почему он её так и назвал в 1874 году.
Шахта находится примерно на середине этой горы, причём угольные пласты залегают здесь не ниже уровня моря, как в Баренцбурге, а выше — на отметках от 200 до 500 метров. Вот почему пирамидский уголь идёт не на-гора, выражаясь шахтёрским языком, а, наоборот, с горы! Есть и другие отличия. Например, летом в Пирамиде хоть чуточку, но теплее, а зимой немножко холоднее, чем в Баренцбурге. Это явление связано с более континентальным климатом удалённого от моря верховья Ис-фьорда. Кроме того, Баренцбург расположен несколько южнее и ближе к Гренландскому морю, где заметнее сказывается влияние Шпицбергенской ветви могучего течения Гольфстрим…
Мои товарищи быстро организуют домашний ужин. Сразу после него начинается своеобразная гляциологическая планёрка — детальнейшее обсуждение нашего важнейшего плана по заброске экспедиции на плато Ломоносова. Бурное совещание затягивается на всю ночь. С этого места видно нашу цель: центральную ледяную область острова, которая называется Землёй Улава V, и её вершинную часть — Ломоносов-фонна, то есть ледниковое плато Ломоносова. Мысленно мы уже находились там.
За время моего отсутствия лица гляциологов покрылись бронзово-красным болезненным загаром. Впечатление такое, словно их нарочно жгли через солидных размеров увеличительное стекло. Пока я вынужден был находиться в Баренцбурге, остальные участники экспедиции успели провести обширные маршрутные исследования на леднике Норденшельда. Несколько суток почти непрерывной работы на свежем воздухе и ослепительно белой поверхности ледника да к тому же под лучами незаходящего яркого солнца не прошли даром. Вот уж действительно наука требует жертв!
Из рассказов товарищей узнаю, что они успели сделать.
На другой день после прибытия гляциологов в Пирамиду жители посёлка могли наблюдать непривычную для их глаз картину: пять каких-то пришлых с материка людей тащили тяжелогружёные самодельные сани-нарты по примёрзшему к берегу неподвижному льду — припаю. На санях лежал запелёнатый в брезент походный скарб: палатки, спальные мешки, лыжи, буровой комплект, приборы, продукты.
Идти приходилось очень медленно — со скоростью не больше одного километра в час. Полозья, сделанные из широких охотничьих лыж, ежеминутно тонули или вязли в мокром снегу и глубоких лужах, покрывавших поверхность морского льда. С большим трудом удалось добраться до противоположного берега Ис-фьорда. Перед самым ледником возникло новое препятствие — «бараньи лбы». Проходивший здесь в прежние времена язык ледника сгладил и отшлифовал скалистые выступы коренных пород.
Первый привал устроили под одним из таких «лбов». От усталости все свалились прямо на холодные камни, положив ноги на рюкзаки.
Но вот уже поставлена маленькая палатка — добрая спутница полевика. Весело потрескивает костёр из сухого плавника. Принесённые морем «дрова» разбросаны вдоль берега в неограниченном количестве. На огне готовится обед, вкуснее и сытнее которого, кажется, не может быть.
Утром снова в путь. Палатка не убирается. Здесь будет временная база-приют. Конечно, хорошо было бы в ней оставить дежурного повара-гляциолога, но сейчас это невозможно: каждый человек на вес золота, ведь предстоит нелёгкая и большая работа. Ледник не хочет ждать своих исследователей, он уже тает. Надо скорее приступать к наблюдениям.
Наконец группа находит проход на ледник по боковой морене — скоплению обломков горных пород, принесённых ледником. Полевые работы начинаются поздним вечером. Роются первые шурфы, бурятся первые скважины, устанавливаются первые снегомерные рейки четырехметровой высоты и заносятся в дневники первые отсчёты уровня поверхности ледника, покрытого твёрдым ветровым настом. Позже все эти наблюдения помогут узнать нам, сколько накопилось снега за прошедшую зиму, сколько его растаяло за короткое лето, намного ли «похудеет» или, может быть, «поправится» ледник, наконец, с какой скоростью спускается он в море.
Прежде чем измерить температуру «тела» гляциологического «пациента» и выяснить его «анатомию», приходится с большим усилием вращать штанги ручного бура. Труд этот многочасовой, изнурительный и безостановочный, иначе могут примёрзнуть ко льду штанги бура, и тогда считай, что они пропали. А скважины нужны в 10 и 25 метров.
Постепенно стала оживать снежная целина ледника. Её pacполосовали следы горных лыж. Одна за другой «убегали» все выше и выше снегомерные вехи. К утру на далёкое расстояние можно было увидеть ровные кучки сугробов, появившиеся рядом с вырытыми шурфами, в которых гляциологи изучают строение снежного покрова. С их помощью впервые на леднике Норденшельда были измерены толщина и плотность снега.
На пути вставали крутые уступы ледопадов, разбитые глубокими расселинами на отдельные глыбы и блоки, напоминавшие то пирамиды, то колонны, то ровные плиты. Эти наиболее труднодоступные и опасные участки ледника приходилось форсировать с огромным напряжением физических сил и нервов. Природа словно нарочно создала здесь исполинские трещины-разломы, уходившие на десятки метров в глубь ледника Норденшельда. Некоторые из них были перекрыты снежными «мостами», которые из-за начавшегося таяния уже не могли удержать гляциолога. Чтобы не «нырнуть» ненароком вниз, приходилось двигаться с особенной осторожностью. Идущий первым всё время прощупывал снег, а крепкая капроновая верёвка, связывающая его с остальными, надёжно страховала путников. Часто раздавался предупредительный оклик: «Осторожно, промоина!», «Берегись, трещина!», «Сложный участок!» Некоторые пропасти в последние дни уже успели открыть свои зловещие пасти, из которых неприятно тянуло холодом. В такие моменты возникало непроизвольное желание скорее миновать этот район «голубого ада».
На пятые сутки уставшие гляциологи возвращались в Пирамиду.Последнюю ночь им пришлось провести в напряжённой работе на леднике — торопились к приходу «Сестрорецка». Осунувшиеся и обожжённые солнцем участники похода были довольны: исследования ледников начались.
Первые два дня моего пребывания в Пирамиде стояла хорошая погода, но оба дня экспедиция не могла улететь на ледник: вершина плато Ломоносова всё время была окутана мощными клубами облаков. Гляциологи нервничали, не в силах что-либо предпринять. На третье утро над крышами посёлка прошумели наконец вертолёты. Их появление озадачило нас.
— Ну что, ледоведы, будете сидеть здесь, на руднике, или поедем на ледник? — столь непривычно приветствовал нас командир вертолётной группы Андрей Фёдорович Васюков.
Я стал объяснять, что сами рвёмся туда, да нет нужной погоды на ледоразделе плато и из-за этого можно высадиться не в намеченной точке, чего нельзя допустить.
— Паникёры! Я здесь летаю уже два года, — не унимался Васюков, — и могу вас заверить, что погода люкс. Пока доберёмся до вашего льда, будет все в порядке! Как-никак это все же Шпицберген, а не ЮБК.
— А что такое ЮБК? — поинтересовался кто-то из моих товарищей.
Лётчик снисходительно взглянул на вопрошавшего с высоты своего богатырского роста и процедил:
— Южный берег Крыма. Географы могли бы и без объяснений догадаться.
Считая дальнейшие разговоры пустой тратой времени, Васюков прогрохотал отработанным командирским голосом, не терпящим никаких возражений:
— Через десять минут пойду на рекогносцировку. Возьму только троих: двух ваших парней да одного киношника-москвича. Надоел он мне до смерти, говорит, что ему необходимо снять ледники и высадку на них гляциологов.
Командир достал из большого кармана лётных брюк портсигар, одарил всех желающих сигаретами «Винстон». После нескольких затяжек лицо пилота подобрело, и он, положив руку на моё плечо, дружелюбно изрёк:
— Не печалься, начальник, найдём нужное тебе место. Всё будет в ажуре! Можешь подбросить ещё килограммов сто груза. Не больше, слышишь, а то не повезу.
На два вакантных гляциологических «места» в рекогносцировочном рейсе вертолёта было шестеро желающих. Нисколько не меньше нас жаждал попасть на ледниковое плато и геолог Юрий грустными и уж совсем Лаврушин. Наконец захлопнулась металлическая дверь, и в первый полет отправились… Кто — не так уж важно сейчас. Важно совсем другое: вертолёт Васюкова произвёл посадку в 10 километрах от намеченной точки. Вернувшись в Пирамиду, командир обвинил во всех грехах, конечно же, «разгильдяев-гляциологов и туман».
Следующим рейсом досадную ошибку исправили, и первоначально выброшенный не в том месте груз будущей станции оказался там, где надо.
Никому из нас прежде не приходилось пользоваться вертолётом при изучении ледников. Это было поистине поразительно: в считанные минуты очутиться в белом царстве Снежной королевы!
Во время полёта мы пронеслись над всем длинным ледяным «телом» Норденшельда: от его окончания — фронта — до самых истоков. Внизу проплыли, словно кадры киноленты, оторванные от берега залива огромные поля припая; моренные холмы и гряды, сооружённые ледником; бесчисленные трещины, совершенно нестрашные сверху; тонкие нити бегущих ручьёв и речушек. Слева и справа от летевшей машины можно было заметить отвесные горы, крупные и небольшие нунатаки. Позади синел широкий красавец Ис-фьорд, а за ним вздымался ступенчатый пик горы Пирамида, прикрытый тонким круглым облачком, издали напоминавшим сомбреро.
Вдруг впереди показалась маленькая чёрная точка. Она быстро увеличивалась, словно плыла на нас. Вертолёт сделал резкий вираж. Только теперь я смог разглядеть через иллюминатор небольшую кучу груза, доставленного сюда предыдущим рейсом, и усиленно жестикулирующего Володю Корякина. По-видимому, он сообщал нам, что ему надоело сидеть здесь одному. Чтобы скоротать время, Володя «написал» ногами на снегу размашистыми буквами лозунг в своём чисто корякинском стиле: «Привет от Снежной королевы! По поручению её гляциологического величества Вл. Корякин».
Наш вертолёт ведёт круглолицый крепыш Василий Фурсов -весёлый, общительный человек, впоследствии ставший большим другом гляциологов. Пилот делает круг над Корякиным, зависает около него, скрыв в туче поднятой снежной бури груз, «лозунг» и его автора.
Бортмеханик пулей вылетает наружу, прыгая на поверхность ледника, и под аккомпанемент надрывно ревущего могучего двигателя начинает руководить приземлением, а точнее, наверно, приледнением. Вертолёт плавно опускается сразу на все четыре колеса, смолкает шум двигателя. Через минуту наступает такая неожиданная и непривычная тишина, что от неё даже слегка ломит уши.
Прав оказался Андрей Васюков: погода на вершине плато в течение недолгого времени действительно «исправилась». Сначала солнце едва просвечивало сквозь пелену невысокого облака. Постепенно это огромное матовое «стекло», скрывавшее от нас желанный жёлтый круг светила, начало растворяться, и вскоре, как на цветном фотоснимке, стала появляться ласкающая синева неба, из которой брызнули золотые лучи. Пришлось немедленно вооружиться чёрными очками, чтобы «снежная болезнь» не вывела нас из строя. За какие-нибудь минут пятнадцать небосвод сбросил с себя серую вуаль облачности, и лишь далеко-далеко, на самом горизонте, туман ещё продолжал лизать край ледникового плато.
В солнечных лучах засверкали тончайшие серебристые кристаллики снега, которые метеорологи называют удивительно точно ледяные иглы. Они настолько миниатюрны, что сразу их и не заметишь. В отличие от привычных всем нам снежинок эти иголочки не падают, а слегка парят или плавают. Над поверхностью плато заструился воздух, словно обрадовался появлению солнца. Он придал окружающей природе необычный вид — подобие картины, наблюдаемой при дрожании ненастроенного изображения в телевизоре.
На многие километры вокруг простиралась безжизненная, уходящая вдаль снежная пустыня ледникового плато. Гигантскую работу должна была проделать здесь Снежная королева, чтобы надежукрыть свои чертоги толстым белым одеялом. Куда только ни посмотришь — кругом снег, снег и снег. В нескольких километрах отсюда горделиво изогнул свою исполинскую покатую «спину» темно-коричневый нунатак Терьер. Правее его, внизу, виднелась узкая лента Ис-фьорда, а за ним отчётливо выделялись дальние гряды острых гор. Сейчас они поражали нас своими картинно резкими очертаниями на фоне очень синего неба. Далеко на севере выглядывала заснеженная макушка наивысшей точки архипелага — горы Ньютона, а на востоке, под мохнатыми шапками облаков, висящих за невидимой отсюда широкой полосой пролива Жиневра, голубели неясные, расплывчатые очертания четвёртого по величине острова Шпицбергена, носящего имя Баренца…
Понадобилось пять рейсов, чтобы забросить снаряжение станции с побережья на вершину плато Ломоносова. С помощью воздушного «моста», созданного вертолётчиками, удалось перевезти весь наш лагерь на высоту около 1100 метров над уровнем моря за два часа. Груза оказалось довольно много.
Последним рейсом лётчики привезли из Пирамиды всю группу кинохроникёров и шестого участника нашей экспедиции геолога Юрия Лаврушина.
— Евгений Максимович, забирай вещички кой-какие! — весело крикнул мне Фурсов. — В Пирамиде валялись без дела, вот мы их и прихватили для вас!
Из вертолёта извлекаем стол, табуретки, больничный стул белого цвета, рогожные мешки с пирамидским углём, дрова для растопки и даже лестницу. Командир дружелюбно улыбается:
— Берите, берите! Они вам пригодятся во как. — И лётчик провёл остриём ладони по горлу. — Ведь здесь, как я вижу, кроме снега, ничего нет.
Уже на другой день фурсовские дары нашли применение в нашем скромном быту и работе. Не раз потом мы вспоминали добрым словом заботливого командира вертолёта.
Авиаторы оказались впервые на вершине ледника. Одни из них живо интересуются, с какой скоростью он движется, а другие деловито спрашивают о наличии здесь ледниковых трещин. Мы успокаиваем их: ведь скорость на ледоразделе, то есть месте, от которого расходится ледник в противоположные стороны, ничтожно мала, а ширина возможных трещин вряд ли превышает полметра. Васюков даёт указание радисту сообщить на базу в Баренцбург окончании операции по заброске гляциологов. По неписаной традиции полевиков, прежде чем отпустить домой наших помощников, организуем на скорую руку «торжественно-прощальный» обед. Вокруг привезённого Фурсовым стола выстраивается солидная компания — около 20 человек. Не исключено, что это был первый случай подобного столпотворения на вершине ледника, как и то, что две ярко-красные громады вертолётов спокойно расположились на его плотной снежной поверхности.
Уже немолодой, но ещё по-юношески живой и деятельный кинооператор-режиссёр Иван Дмитриевич Горчилин всё время суетится ловит подходящий момент, чтобы увековечить ещё одну сцену для новой документальной ленты, посвящённой природе и жизни людей на полярном архипелаге. Но вот он прервал съёмку и быстро направился по протоптанной дорожке к вертолёту Фурсова. Через минуту оператор вернулся к столу и извлёк из-за пазухи необычно длинный свежий огурец.
— Совсем забыл про него, подарили сегодня в баренцбургской теплице. Христом-богом прошу, братцы, не трогать без команды огурчик! Уж больно хорош натюрморт — сам просится на плёнку!
Люди авиации, науки и кино в полной мере оценили «пожертвование» Горчилина во славу родного киноискусства и с достоинством дождались окончания важной документальной съёмки полярного натюрморта. Любимый и драгоценный в Арктике овощ вызвал у всех нас шумное одобрение и, конечно же, придал очень приятный колорит не только удачному кадру, но и скромно сервированному столу, стоявшему под открытым небом среди снега. Кстати, этот самый кадр при желании можно увидеть в цветной кинокартине Горчилина «За четырьмя морями».
В это время дежурному радисту поступило распоряжение: ускорить вылет с ледника!
— Как здесь у вас, гляциологов, ни хорошо принимают, а все же около жены в Баренцбурге лучше! — забасил Васюков. — Спасибо вам за хлеб-соль на леднике. Как говорится, ни пуха ни пера! Если что — радируйте, и мы подскочим.
Прощаемся с улетающими, благодарим за доставку и желаем доброго пути.
Разом заработали двигатели железных стрекоз. Одна за другой они легко оторвались от ледника, вызвав ненадолго снежный буран. Сделав два прощальных круга, вертолёты удалились в сторону Ис-фьорда. Ещё некоторое время был слышен их рокот, а затем стало совершенно тихо.
Немного даже взгрустнулось. Это всегда бывает, когда, пусть и ненадолго, расстаёшься с надёжными и близкими людьми. Для каждого из нас шумливые вертолёты казались в те минуты удаляющимися родными существами. Хотя и временно, но всё же обрывалась живая ниточка, связывавшая экспедицию с советскими рудниками. Теперь лишь с помощью маленькой переносной радиостанции мы сможем поддерживать прямой двусторонний контакт с Пирамидой.
— Ну что, друзья, пора начинать устраиваться, — предложил я, — сейчас погода — наш союзник.
Каждый ясно понимал, что, пока не разыгралась метель, надо постараться возвести крышу над головой. Наш небольшой «домик» преспокойно валялся на снегу в длинном тёмном мешке. Его название известно каждому бывалому полярнику: КАПШ — каркасная арктическая палатка Шапошникова. Я обратил внимание, что лётчики и геологи зовут её ласково — КАПШа.
Когда великолепный коричневый шатёр, напоминавший по форме чукотскую ярангу, поднялся над белой поверхностью ледника и рядом с ним появилась его старшая сестра — обычная палатка цвета хаки, уже наступило утро. Утро, правда, только по часам, так как ночь прошла незамеченной в полном смысле слова: ведь высадились мы в то благоприятное для полевых исследований время, когда солнце не покидает небосклон и все 24 часа суток совершенно светло. Но тепла не ощущалось: температура воздуха по-прежнему оставалась зимней — около минус 10градусов. Не задержалась и проказница-позёмка, навестившая нас к вечеру второго дня. Она принялась старательно заметать всё, что попадалось ей на пути.
После авральной работы по «строительству жилого фонда» захотелось есть, а о сне мы просто как-то забыли. Поваров назначать не пришлось — нашлись добровольцы.
Через час из второй палатки, прозванной «продовольственной», донёсся весёлый домовитый шумок примусов. Защекотало ноздри потянувшим оттуда запахом разогреваемой на огне разнообразной пищи. Не прошло и двух часов, один из поваров громко оповестил: «Кушать подано!»
Стол в палатку не влез, и его пришлось заменить вьючными ящиками. Вся наша дружная гляциологическая «семья» (Юра Лаврушин остался проводить геологические исследования в окрестностях Пирамиды) тесно села вокруг них. Неугомонный весельчак Корякин поставил белый больничный стул, привезённый Фурсовым, на «председательском» месте и, конечно же, не смог удержаться, чтобы и здесь не пошутить:
— Сей белоснежный трон для моего дорогого начальника!
Сразу же после сытного завтрака, заменившего нам одновременно и вчерашний пропущенный горячий ужин, и положенный сегодня Днём обед, мы нырнули с головой в холодные спальные мешки. Не мудрено, что проспали как убитые весь день-деньской да ещё прихватили часть ночи. Последним проснулся Володя Михалёв. Он медленно высунул голову, завёрнутую в простынный вкладыш, сладко зевнул и обратился к остальным:
— Ещё старик Шекспир говорил, что сон — это чудо матери природы, вкуснейшее из блюд в земном пиру.
Услышав такие приятные слова, в соседнем мешке зашевелился Володя Корякин.
— Я всегда ценил и уважал классиков, — промолвил он и вдруг тут же выпалил: — Ребята! Какой я сейчас сон видел!
— Ну?! — разом закричали мы. — Расскажи!
— Будто сплю я в жаркой избе да ещё прямо на русской печи, а молодая красавица хозяйка сладкие пироги печёт мне в маршрут… Эх, ещё бы минуток сто оторвать от этой жизни, чтобы узнать, чем кончилась история.
— Понятное дело чем — сладкими пирогами! — не удержался Володя Михалёв, чтобы слегка не подколоть товарища.
Все громко рассмеялись, но добродушный Корякин не обиделся.
Вылезать из нагретых мешков на ледниковый «пол» палатки не доставляло никакого удовольствия. Бросили жребий. Неудачнику вменялось растопить нашу печурку. Через десять минут находиться в мешке было уже тяжко.
С наступлением ночного времени (понятия чисто условного в пору полярного дня) все мы дружно взялись за дело — приступили к организации временного научного стационара. Это были счастливые часы в жизни нашей экспедиции.
ОТКРЫТИЕ СТАНЦИИ
Недалеко от палаток на снегу темнели ящики, мешки, бочки, канистры, лыжи, сани-нарты, буры, вехи, штанги, метеобудка, лебёдка и другое экспедиционное оборудование.
Продукты мы уложили в «продовольственную» палатку, превращённую в естественный рефрижератор. Поскольку всем пятерым жить было тесно в КАПШе, Троицкий и Корякин, не имевшие постоянной «прописки» на станции, переселились в «рефрижератор».
Постепенно весь разбросанный вокруг груз мы собрали в определённые места.
Рано утром 24 июня 1965 года Слава Маркин выбрал на снежной равнине подходящую площадку и начал оснащать её различными метеорологическими приборами. Делал он это так, словно украшал для детей новогоднюю ёлку. На душе стало даже приятнее, когда недалеко от палаточного лагеря начали появляться разные Установки: актинометрическая стрела, градиентные мачты, осадкомер, гелиограф. На грубо сколоченных самодельных ножках поднялась на два метра метеобудка — щедрый дар начальника Баренцбургской аэрологической станции Юрия Панина.