Злобин Анатолий Павлович. Бой за станцию Дно

   Сергей Мартынов ничего не ответил. Свесив голову на грудь, притулившись к столу, он беззвучно спал. Олег Поваренко печально играл "Амурские волны".
   8. Вернисаж в половине шестого
   Здесь следует рассказать, отчего произошла потасовка между Павлом Юмашевым и Григорием Степановым, так как потом не будет ни времени, ни места.
   За столом они оказались рядом, спиной к залу. Степанов похвалялся своим садом, кроликами, нутриями. А потом и говорит, понизив при этом голос.
   - Бункер сделал.
   - Какой бункер? - не понял Павел Юмашев. - Немецкий? Зачем тебе?
   - Скажешь тоже: немецкий. Бетонный бункер, современный - на глубине. С автономной системой водоснабжения.
   Юмашев удивился еще более.
   - Ты даешь, старик. Зачем тебе все это?
   - Ты что, младенец? - горячо вышептывал Григорий Иванович. - Слышал, Аркадий Миронович говорил: два часа и нет цивилизации. Если термояд взойдет. Вот и говорю тебе: жаль будет. Такой бункер отгрохал.
   - Кого жалеешь-то? Себя пожалей, - похоже, Павел Юмашев в самом деле не до конца понимал.
   - Себя и жалею. Семь лет бункер строил, корпел, за материалы переплачивал. А ну как зря? Жаль будет, коль не пригодится.
   Тут наш доблестный разведчик и летописец понял все окончательно, а поняв, без промедления бросился на Степанова. Они покатились по полу. Дальнейшее известно. Павел Юмашев, разумеется, стоял на своем: прибить его мало, куркуля несчастного, о ядерной войне мечтает. Григорий Степанов, разумеется, начисто все отрицал, никакого бункера у него нет, этот парень напился и начал его задирать, и потому все это есть клевета на советского человека.
   Словом, дознание зашло в тупик - было или не было?
   Их заставили примириться, Аркадий Миронович настоял. Павел Юмашев, сгорая со стыда, протянул единственную руку любителю атомной войны. Григорий Иванович как бы нехотя пожал ее.
   Инцидент был закрыт. Это произошло уже на пути в мастерскую, куда мы двинулись всей гурьбой из бара. На реке разворачивался белый теплоход. Его гудок низко плыл над городом. Идти, и правда, не пришлось долго. Обогнули старинную церквушку, устремленную в небесные выси, свернули в тихий переулок, в конце которого просвечивала вода затона, чуть под горку, мимо игрушечных деревянных домиков, налево во двор - и вот она, мастерская, в потемневшем кирпичном сарае, с двумя окошками.
   Сергей Мартынов шагал впереди в сосредоточенном молчании - и не оборачивался. Аркадий Миронович о чем-то спросил его. Мартынов только буркнул в ответ, что-то вроде: о чем говорить, сейчас все увидите. Задние растянулись вдоль переулка.
   Дверь в мастерскую была открыта. Босоногая жена Мартынова Клавдия Васильевна торопливо домывала пол, а увидев нас, положила мокрые тряпки перед дверью.
   - Прошу, - сказал Сергей Мартынов и остановился, пропуская вперед полковника Шургина и Аркадия Сычева.
   Мастерская оказалась довольно просторной, мы постепенно втягивались в дверь - всем хватало места. На улице ложились первые предсумеречные волны, в мастерской и подавно было тускло. Пришлось зажечь верхний свет, что и сделал Сергей Мартынов.
   Клавдия Васильевна стояла у дверей, говоря по очереди всем вошедшим:
   - Здрасте. Здрасте.
   И подавала каждому ладонь лопаткой.
   Мы входили с осторожностью. Многие вообще впервые оказались в таком святилище - мастерской художника. Но ничего необычного здесь не было. Деревенский стол из досок, несколько стульев, в углу скособоченный мольберт.
   Где же картина? Да вот же она, на стене, простынями закрыта, целых три простыни, это же надо, такой расход. В углу стояла стремянка.
   Войдя в мастерскую, Сергей Мартынов несколько оживился и принялся озабоченно расставлять нас вдоль картины, вернее, вдоль простыней, висевших на веревке, как висит белье во дворе, провисая под собственной тяжестью. Полковника Шургина переместил чуть правее, Аркадия Сычева передвинул во второй ряд. Повернулся к Юмашеву.
   - Стань левее, ближе к насыпи.
   Так и сказал.
   Эти непонятные перемещения, а в еще большей степени белые, в пятнах краски, простыни, колышащиеся от движения воздуха, создавали в мастерской ощущение настороженного ожидания.
   В этот момент, словно угадывая наши чувства, Сергей Мартынов подошел к стремянке и открутил веревку, намотанную на гвоздь на уровне его плеча. Простыни заколебались. Мартынов отпустил конец веревки, и простыни с тихим шорохом косо опадали на пол.
   - Может, краска не везде просохла, - сказал Сергей Мартынов в наступившей тишине вслед упавшим простыням.
   И картина открылась. Она оказалась почему-то не такой большой, как это думалось, когда на стене висели три простыни. Мартынов оправил упавшие простыни и стало видно, что вполне хватило бы одной простыни, ну от силы двух, чтобы закрыть картину. Словом, мы приготовились увидеть картину во всю стену, когда входишь в седьмой зал и видишь перед собой от пола до потолка "Явление Христа народу" и сразу понимаешь: это вещь.
   И потом. На что обращает внимание зритель в первую очередь? Ну, конечно на раму. У всемирного шедевра и рама должна быть выдающейся младенцу ясно. А тут не рама даже была, а рамка, да и рамки, в сущности, не было, этакий бордюрчик, нарисованный на стене грязно-розовой краской.
   Теперь можно обратить основное внимание на содержание того, что было внутри розового бордюрчика. Сомнений нет - тема военная. Снежное поле клубилось от разрывов, и солдаты идут цепью в атаку по снежному полю, штурмуя насыпь железной дороги. Вдалеке что-то горело, черный дым поднимался до неба. Но тут же, может быть, еще и прежде бордюрчика, потому что взгляд действует быстрее слова, мы все увидели, что во всем этом есть несуразица, какая-то нелепица, если не сказать крепче. Ну верно, солдаты бегут в атаку, но бегут еле-еле, вперевалочку, с натугой и одышкой, и это отчетливо написано на всех солдатских лицах. И вообще, какие это солдаты бегут в атаку, штурмуя насыпь, если это не солдаты, а мы, ветераны. Бой за станцию Дно происходил в 1944 году, мы были молодыми, а нашему полковнику тогда 42 года, и он казался нам старик стариком. А художник берет факт истории и трактует его на свой лад - идут в атаку солдаты, и все солдаты старики, мы все как один.
   Но коль нелепица образовалась, она и дальше пойдет плодиться, ясное дело. Ну ладно, мы, старики, идем в атаку. Но как? - при всем параде, в кителях, при орденах и медалях. Кто ж так в атаку ходит? Ведь бой-то зимний, февральский. А солдаты в пиджачках.
   Что полковник Шургин говорил?
   Перво-наперво надо солдата обогреть.
   А тут краска стыда еще не обсохла.
   Мы все были ошеломлены и продолжали стоять молча перед этакой неожиданностью. Сергей же Мартынов, автор такого сюрприза, вдруг обмяк и поник, руки бессильно опали вдоль тела, лихорадочный блеск в глазах потух.
   Первым опомнился полковник Шургин.
   - Как же так, комбат? - спросил он. - Мы же на тебя рассчитывали. Что же ты с нами сделал? Я тебе прямо скажу, по-солдатски: не ожидал от тебя... такого подхода, - заключил он более мягко, оставляя за собой возможность отступления на запасные позиции.
   - Так получилось, - кротко отвечал Сергей Мартынов.
   Аркадий Миронович тоже был разочарован увиденным, вернее не разочарован, не то слово, он был раздосадован, а может быть, и удивлен. Вот что приключилось с Аркадием Мироновичем: он был обманут, ибо ожидал увидеть нечто другое, в корне противоположное тому, что увидел. И не в том дело, что сам он на картине двигался в другую сторону, таща по снегу волокушу с раненым, это на войне тоже приходилось делать, а вот имелась во всем этом какая-то беспардонность и даже наглость, на которую и смотреть не хочется, и глаз отвести нельзя. Так и хотелось спросить себя: неужто отныне все позволено? Кто разрешил?
   Пауза передерживалась. На Сычева начинали поглядывать его товарищи. Аркадий Миронович полегоньку продвигался к Мартынову, дабы пожурить его по-отечески или, наоборот, приободрить по-дружески, он еще не решил, как получится.
   А черный дым пожарища расходился все шире, яро клубился на высоте.
   В это время за спиной Аркадия Мироновича произошло некоторое движение. Сквозь строй ветеранов пробирался немой Федор с кладбища. В руках у него было зеленое ведро, затянутое клеенкой. Федор сердито мычал, расчищая дорогу. Ветераны расступились. Картина раскрылась перед Федором. Тот замер. Эмалированное ведро как бы само собой спланировало на пол. Федор впился глазами в картину и неожиданно сказал громким чистым голосом:
   - Похоже-то как. Вот здорово!
   Немой заговорил. Чудо! Впрочем, Аркадий Миронович не очень удивился, словно ожидал нечто похожего. А Мартынов и вовсе не высказал удивления. Аркадий Миронович не удержался от восклицания:
   - Он же немой?
   - Не всегда, - невозмутимо отвечал Сергей Мартынов. - Просто он не хочет с нами разговаривать.
   Аркадий Миронович был готов взвинтиться: и тут нас дурачат. Нет, этому немедленно надо дать отпор.
   - Можно мне. Ты не возражаешь, Сергей?
   - Разумеется. Говорите. Задавайте вопросы, я готов дать ответы. Повернулся к немому: - Иди, Федя, отнеси Клавдии.
   - Я не возражаю: похоже, - так начал Аркадий Миронович, прочистив горло. - Ну и что же, что похоже? Мне, например, советскому человеку, читателю или зрителю, одной похожести мало. Наши люди выросли, стали глубже вникать в суть. Искусство всегда существовало на разных уровнях, говоря грубо, на разных этажах. Но нам и верхние этажи по зубам. Кроме простой похожести имеется еще и художественная цельность, я уж не говорю о художественной правде, возведенной в степень мысли. А из-под этой кисти выходит, во всяком случае я так вижу, поймите меня правильно, упадок духа. Вроде бы все верно. Да, мы состарились, превратились в стариков. Недаром у Владимира Даля в его знаменитом словаре находим: ветеран это престарелый служака, чиновник, одряхлевший солдат, делатель на каком-либо поприще, заслуженный старец. Возможно, так оно и есть, я с Далем не спорю, но зачем же это подчеркивать, выводить на первый план. Это размагничивает нашу замечательную молодежь, а нам размагничиваться еще рано. Нам нужно искусство бодрое, целеустремленное, зовущее вперед. А эта атака обращена в обратную сторону.
   - Куда нам приказали, в ту сторону мы и атакуем, - пискнул кто-то за спиной Сычева, на него шикнули, голос умолк.
   Аркадия Мироновича слушали с огромным вниманием, мало того, с сочувствием, словно он объяснял нам с голубого экрана очередное проявление действительности, а мы, сидя в мягких креслах, прихлебывая чаек, внимали ему.
   - Прошу дорогих гостей отведать, - громко сказала Клавдия Васильевна за нашими спинами.
   В дальнем углу мастерской был установлен стол, покрытый клеенкой. На столе зеленое ведро с квашеной капустой, четверть домашнего вина, заткнутая бумажной пробкой, три тарелки с яблоками, шеренга стаканов, собранных по соседям. Клавдия Васильевна стояла у стола, делая приглашающий жест рукой.
   - Подожди, Клавдюша, мы сейчас, - ответил от картины Сергей Андреевич Мартынов, не трогаясь с места и с неприязнью глядя на Аркадия Сычева.
   А я, подобно Аркадию Мироновичу, не мог отвести глаз от картины, находя в ней все новые подробности, не менее удручающие, чем первоначальные. Что же это такое в конце концов? Полковник Шургин, 82 лет, ехал к насыпи в танке, но танк был стеклянный, потому что лицо Шургина и вся его фигура вприсядку были видны как на ладони. Прямо из танка полковник кричал в телефонную трубку. Рядом с ним сидел его ординарец ефрейтор Николай Клевцов и вел огонь из автомата. За танком тащилась инвалидная коляска, в которой наш полковник лежал с инсультом.
   Сергей Мартынов и себя нарисовал. Он только что вскочил на насыпь - и одной ноги у него уже нет, стоит на деревяшке, призывая солдат в атаку. Олег Поваренко бежит вперед по снегу навстречу своей пуле. Пуля еще не долетела до Олега, а глаз уже выбит, закрыт черной луной.
   Ну и ну?
   - Разрешите войти?
   Дверь мастерской со скрипом приоткрылась, и в нее просунулась розовая шляпка Наташи Веселовской. Но ведь Наташа только что была с нами на банкете в "Чайке". Интересно - где она отсутствовала?
   - Товарищ Мартынов, - начала она с порога. - Я принесла вам хорошее известие. Час назад принято решение городского совета о сносе вашей мастерской. А вам предоставляется новая мастерская на Затонской улице, можете получить ключи.
   Продолжая говорить и расточая вокруг себя улыбчивое сияние, Наташа приблизилась к Мартынову, вскинула свою головку - и малиновый колокольчик прозвенел под сводами мастерской.
   - Какая прелесть! - Не выдержала, перепорхнула к картине ближе и бухнула в колокол. - Полный отпад!
   - Вот и все, - со злорадостным облегчением выдохнул Сергей Мартынов. Меня сносят.
   Аркадий Миронович вспомнил все разговоры, которые велись на эту тему. Нате вам, шесть лет не могли решить вопроса, и вдруг за час решили. "А как же картина?" - подумал он с невыразимой жалостью и несколько покраснел при этом.
   - Здесь будет новый жилой массив, - с живостью объясняла Наташа Веселовская, еще не привыкшая быть в центре внимания. - И пройдет основная городская магистраль: проспект Победы. Снос начнется на следующей неделе.
   Во дворе зарокотал надвигающийся бульдозер. Но выяснилось, что это всего-навсего прибыла передвижка. Операторы входили в мастерскую, расставляя вдоль стен перекальные лампы на тонких штативах.
   Голос на дворе взывал:
   - Мамаша, где тут врубиться можно?
   Старший оператор обратился к Аркадию Сычеву за разъяснением момента. В ответ была получена исчерпывающе ясная команда: технику не включать - и не убирать.
   Строй ветеранов сломался. Уловив некоторую нетвердость в оценках, мы все хотели услышать авторитетное мнение, если не окончательное, то хотя бы устойчивое. Полковник Шургин, как уже не раз бывало в эти дни, выразил общее мнение.
   - Так что же, Аркадий Миронович, - обратился он к Сычеву. - Будем выводить резолюцию или просто примем для сведения?
   Аркадий Миронович степенно откашлялся:
   - С одной стороны я считаю так...
   Павел Юмашев резко перебил:
   - А ты не считай, Сыч, с одной стороны, с другой стороны. Так у тебя сто сторон наберется. Ты скажи без аптекарских весов, от себя.
   - Я вам не Сыч, товарищ Юмашев, - обиделся Аркадий Миронович. - И здесь не тир для стрельбы по мишеням. Истина всегда конкретна.
   - Слова, слова, - громко сказал подполковник Неделин, ни к кому не обращаясь и не высказывая своего отношения к происходящему.
   Вперед выступил Олег Поваренко.
   - У меня вопрос, товарищ капитан. Можно? Я из минометного дивизиона. Вы написали бой за станцию Дно. А меня ранило полгода спустя, под городом Алуксне. Нет ли тут художественного противоречия, о котором говорил товарищ Сычев?
   - Это не только бой за станцию Дно. Тут все наши бои, - ответил Мартынов медленно и грустно.
   - Эй, художник.
   - Я вас слушаю.
   - Что такое я там делаю?
   - Где там?
   - Вон у кустиков ты меня поместил. С лопатой.
   - Там же нарисовано. Вы копаете.
   - Интересно - что?
   - Откуда я знаю. Бункер какой-нибудь.
   - Что я говорил. Он же бункер себе выкопал, гад нутриевый, это же нарисовано. А вы мне не верили.
   Так и есть: старший сержант Григорий Степанов из второго батальона, город Крутоярск, копает под кустиком бункер - ну и ну.
   - Аркадий Миронович, - обратился полковник Шургин к Аркадию Сычеву. Что же мы будем записывать?
   - Чего теперь записывать, - примирительно сказала Клавдия Васильевна. - Все равно стену ломать будут. Прошу отведать домашнего.
   Третий раз проскрипела дверь.
   - Кого собираются здесь ломать? Мы не варвары, не дадим разрушить прекрасное творение.
   В дверях стоял майор Вартан Харабадзе.
   9. Открытых ран нет
   Теперь мы были в сборе, мало того, в удвоенном количестве. В натуральном, так сказать, виде, и в нарисованном.
   - Прошу извинить меня, товарищи ветераны: как всегда, не хватает времени, - продолжал Вартан Харабадзе, выходя на середину мастерской. Заполнял карточки. В конце концов сделал все обещанное и хотел бы доложить...
   - Простите, товарищ майор, - обратился Аркадий Сычев. - Мы сейчас технику включим.
   Вартан Харабадзе сурово оглядел Сычева:
   - Кто вы такой? Почему не были у меня на приеме?
   - Проблема та же, что и у вас, товарищ майор: нет времени, - покорно отвечал Аркадий Миронович.
   - Вы мне не нравитесь, - сказал Харабадзе.
   - В каком смысле?
   - Исключительно в медицинском. У вас усталый вид, вам надо отдохнуть.
   - Увы, - вздохнул Сычев, - техника включилась. Нами управляют высшие силы.
   Вспыхнули перекальные лампы, до предела залив мастерскую слепящим светом. В раскрытом окне возник телескопический глаз объектива. Вторая камера въехала на колесиках прямо в строй ветеранов. Мы расступились, освобождая ей главное место. Телескопический глаз медленно вращался, нащупывая цель, и остановился на Вартане Харабадзе.
   - В прошлом году меня снимали на телевидении, это была пытка, пробовал сопротивляться Вартан Тигранович, ища поддержки у полковника Шургина, но тот лишь плечами пожал: надо, Вартан, надо.
   - Мы вас пытать не будем, тут не студия. Внимание, начали! - Аркадий Сычев взмахнул микрофоном, оказавшимся в его руке. - Дублей не делаем. Если получатся накладки, будем убирать их в монтаже.
   Рядовой Аркадий Сычев. Внимание, начинаем очередной выпуск телевизионного журнала "Ветеран". Мы ведем прямой репортаж из мастерской народного художника, командира первого батальона 122-й Стрелковой Дновской бригады Сергея Андреевича Мартынова, где собрались все сорок четыре ветерана, приехавшие на нашу встречу. Сергей Мартынов написал картину "Бой за станцию Дно", вокруг которой разгорелась оживленная творческая дискуссия. В этот момент к нам явился майор медицинской службы Вартан Тигранович Харабадзе, начальник медсанбата нашей бригады, который врачевал наши раны в годы войны. Вартан Тигранович, вы хотели рассказать о проделанной вами работе.
   Майор Вартан Харабадзе. Товарищ полковник. Товарищи ветераны. Докладываю. Мною осмотрены 42 ветерана нашей бригады из 44. Результаты осмотра личного состава 122-й Стрелковой Дновской бригады таковы:
   недостает семи конечностей и трех органов зрения, тогда как с повязкой ходит один человек. Это говорит о высокой технике глазного протезирования в нашей стране, достигнутой за последнее время;
   кроме того, зафиксировано и осмотрено 65 пулевых и осколочных ранений, в среднем по полторы раны на каждого ветерана. Раны находятся в удовлетворительном состоянии. Открытых ран и свищей не обнаружено, это свидетельствует о том, что 40 лет назад мы поработали неплохо над этими ранами;
   а также в мирные годы личный состав бригады заработал 14 инфарктов, 6 инсультов, 3 язвы, 17 радикулитов, 2 психоза и один корсаковский синдром.
   Это все, что я могу доложить вам, не нарушая врачебной этики. Вывод 122-я Стрелковая Дновская бригада находится в отличном физическом и моральном состоянии и готова к выполнению заданий Родины. Докладывал майор Харабадзе.
   Рядовой Сычев. Спасибо, товарищ майор, это впечатляющая статистика. Попросим нашего командира полковника Шургина прокомментировать этот доклад.
   Полковник Шургин. Я не сомневался в моих верных солдатах и подтверждаю: мы готовы к выполнению задания родины по... (запнулся было, выбирая наиболее приемлемый тип задания, но не настолько, чтобы поперхнуться, и заключил бодро) - по защите мира во всем мире.
   Рядовой Сычев. Спасибо, товарищ полковник. Вы что-то хотели сказать, Вартан Тигранович?
   Майор Харабадзе. Хотел задать вам вопрос, товарищ Сычев. Вы сейчас в атаке?
   Рядовой Сычев. Всегда и везде.
   Майор Харабадзе. А вы, товарищ полковник?
   Полковник Шургин. Кхе-кхе. Я старый солдат. В атаке до последнего вздоха.
   Майор Харабадзе. Что скажете вы, товарищи ветераны?
   - Нам покоя не видать.
   - Куда пошлют, туда мы и топаем.
   - Как двинулись в атаку сорок лет назад, до сих пор остановиться не можем.
   - А куда нам деваться?
   Наташа Веселовская, рядовая, необученная (заявляет бесстрашно). Я тоже в атаке. С утра до ночи.
   Майор Харабадзе. А теперь посмотрите на эту картину. Ветераны сто двадцать второй идут в атаку. Это же мы с вами. У каждого из нас в жизни была или есть своя станция Дно, которую мы атакуем и берем в штыки. Какая сильная и смелая кисть. Непосредственность мысли и свободное владение пространством. Наивность и мудрость. Товарищ Мартынов, я поздравляю вас с крупной творческой удачей. Мы не должны допустить, чтобы эта стена была снесена.
   Капитан Сергей Мартынов благодарит майора Вартана Харабадзе. Они обмениваются рукопожатием, зафиксированным крупным планом.
   Полковник Шургин (задумчиво). Вот ты как трактуешь, майор. Под первым слоем, который мы видим, имеется второй слой, которого мы пока не видим. И сколько же слоев?
   Наташа Веселовская. Я согласна, это просто прелесть. Но постановление горсовета принято. Отменить его практически невозможно. Здесь пройдет проспект Победы.
   Майор Харабадзе. Проспект Победы может пройти несколько правее или левее.
   Рядовой Сычев. Товарищи ветераны, прошу соблюдать последовательность. Мы не можем вмешиваться во внутренние дела города Белореченска и решать, где должен пройти проспект Победы. Мы мирные ветераны. К тому же мы теперь нарисованы. Давайте сначала посмотрим само произведение. Покажите нам картину. Пожалуйста.
   В кадре картина общим планом. Над станцией дымится черный смерч, при внимательном рассмотрении отдаленно напоминающий атомный гриб (только сейчас разглядели!). Горит на снежном поле подбитый танк. Два снаряда летят по дуге, наш и немецкий. Наверху они столкнулись и взорвались, высекая черные окровавленные буквы, складывающиеся в слова:
   БОЙ ЗА СТАНЦИЮ ДНО
   Картина улучшалась на глазах. Или же мы, столь же стремительно привыкали к ней. Процесс взаимного сближения, как при наезде телевизионной камеры.
   После наезда идет панорама, позволяющая рассмотреть новые детали. Аппарат движется справа налево - по ходу движения атаки.
   Женщина с лицом Клавдии кашеварит у походной кухни, заваривая сладкопахнущий солдатский гуляш. Над кухней вьется дымок. На пеньке стоит зеленое ведро. Чуть левее младший лейтенант Алексей Рожков поставил в рощице походный письменный стол и пишет на нем похоронки, рассыпанные веером в пространстве. Тут же стоит палатка медсанбата, из палатки торчит чья-то нога.
   Но как все тонко и удивительно подробно выписано: каждая черточка, деталька, замысловатинка. Все лица сделаны портретно, с нарочитым огрублением, решительными мазками.
   - Скажите пожалуйста, как можно было успеть все это за двое суток?
   Рядовой Сычев. Давайте послушаем нашего фронтового товарища капитана Сергея Мартынова, написавшего эту картину. На фронте капитан Мартынов отважно командовал батальоном, награжден четырьмя боевыми орденами. Его батальон первым ворвался на станцию Дно. Спустя сорок лет это событие ожило под кистью художника. Товарищ капитан, расскажите нам, когда родился ваш замысел и как долго работали вы над этой картиной?
   Аркадий Сычев и Сергей Мартынов сидят за столом. Зеленое ведро с капустой и четверть с вином исчезли. На столе чистая скатерть, блокнот Аркадия Сычева, ребристая груша микрофона. Ничего отвлекающего.
   Капитан Мартынов. Если я скажу, что замысел родился 48 часов назад, то вы можете мне не поверить, и, вероятно, будете правы. Поэтому я скажу, что начал писать эту картину шесть лет назад, работал с увлечением, а потом бросил, я не знал, как завершить ее. Словом, зашел в тупик, вот и завесил ее простыней, чтобы она глаза не мозолила.
   Рядовой Сычев. Что же? Не с кем было посоветоваться?
   Капитан Мартынов. Я же говорю: писал без заказа, без договора, следовательно, и без гонорара. Кто же будет давать указание на бесплатную работу?
   Рядовой Сычев. Это очень интересная мысль, Сергей Андреевич. Но не забывай: мы в эфире.
   Капитан Мартынов. Разве эфир не бесплатный?
   Рядовой Сычев (пропускает вопрос мимо ушей). Товарищ капитан, значит, перелом все-таки был. Расскажите, как это произошло?
   Капитан Мартынов. Оказалось, что я не знал адреса. К кому обращена моя картина? А когда мы встретились позавчера, я вдруг почувствовал - заказ есть!
   Рядовой Сычев. Чей же это заказ, если не секрет?
   Капитан Мартынов. Это был заказ моего сердца.
   Рядовой Сычев (оживленно). Это сказано прекрасно. И эфирно. Итак, вы поняли, что должны писать картину для своих товарищей-ветеранов?
   Капитан Мартынов. Только для них. Я благодарю товарищей, что они пришли в мой старый сарай, чтобы посмотреть мою работу.
   Рядовой Сычев. Спасибо, Сергей Андреевич. Давайте послушаем отзывы ваших боевых товарищей. Как они воспринимают искусство, посвященное их ратному подвигу. Вы скажете, товарищ полковник.
   Подносит микрофон к лицу Шургина. Тот подтягивается, выходит вперед.
   Полковник Шургин. Я наблюдаю: картина становится лучше. К сожалению, у нас в запасе мало времени, и мы не успеем помочь нашему товарищу довести свою работу до совершенства. Но об одном я как командир бригады не могу не сказать. Бой за станцию Дно был жестоким, мы потеряли 57 человек убитыми и около двухсот ранеными. В картине это не отражено.
   Капитан Мартынов (быстро подходит к микрофону). Как не отражено, товарищ полковник? Разве вы не видите насыпь и железнодорожный путь?
   Полковник Шургин. Вижу, но не взял с собой очки для улицы. А что там, на полотне? Я вижу, вроде это шпалы.