уничтожить Сонна льдом, а не огнем, как он, Лараф, думал. И, значит, книга
должна была уцелеть. Лараф просто не понимал, что ледяной огонь был бы
губителен для "Семи Стоп" в не меньшей степени, чем настоящее пламя.
Ему было невдомек, что Йор минуту назад отважился ослушаться приказа
своего гнорра, справедливо рассудив, что ни одна книга в мире не стоит
столь дорого, как жизнь Сонна. Гнорр, конечно, устроил бы ему знатный втык,
но убить не убил бы. Победителя Сонна? Нет, не убил бы. И даже - не
осмелился бы разжаловать.
Всех этих соображений Лараф, разумеется, не знал. "Что же теперь
делать? И что сказать Йору?" - вот, что заботило его сейчас.
Лараф еще не успел сообразить, какой приказ наиболее уместен, как все
его внимание оказалось прикованным к темному пятну на морской поверхности.
До этого момента оно было неразличимо для его глаза, засвеченного частыми
вспышками и яркими белыми огнями. Но теперь нечто приблизилось к берегу, к
краю навороченной магией Йора льдины настолько, что попало в рассеянный
свет факелов-эбенори.
Это была небольшая узкая лодка с поднятым носом и высоким фальшбортом
из дубовых досок. В ней не было никого. Ни весел, ни уключин тоже не
наблюдалось. Натянутые поводья, уходящие под воду, свидетельствовали о том,
что в лодку запряжена какая-то морская животина. Лараф никогда о подобном
не слыхивал, однако в данном случае оставалось только поверить глазам
своим. Ибо лодка двигалась, а значит - была кем-то влекома.
"Если только это не чистая магия", - подумал невежественный Лараф,
которому были неведомы подлинные затраты, на которые пришлось бы пойти
магу, дабы дистанционно перемещать столь массивный предмет. А затраты эти в
действительности были таковы, что и Лагха Коалара собственной персоной
никогда на них не решился бы, имей он в своем распоряжении пару хороших
тягловых каракатиц.
- О Шилол Изменчиворукий, - пробормотал Йор. - Это, похоже, "морская
колесница". Я вижу под водой Следы двух каракатиц. Мой гнорр, разве в Опоре
Безгласых Тварей работают с каракатицами?
"Если б я знал, твою мать!!! - сокрушался Лараф. - Если б я знал!!!"
- Это ваша обязанность, Йор - вынюхивать, где, кто и с кем работает. Я
не могу знать все! Для того и нужна Опора Единства. Не исключаю, что эти
мерзавцы из урталаргисского Свода хотели сделать мне приятный сюрприз. А
вместо этого - удружили Сонну.
Слова не мальчика, но мужа. Это был единственный случай во всей личной
истории Ларафа в качестве гнорра Свода Равновесия, когда подлинный гнорр,
Лагха Коалара, на его месте сказал бы то же самое. Может, что и дословно.
Тем временем, Сонна уже настигала погоня. Десяток мечников Свода,
которые наконец преодолели длинную каменную лестницу, опускающуюся от Башни
на пляж, ковыляли по гальке в направлении льдины. Несмотря на то, что
каждый мечник имел в своем распоряжении обе руки, которыми можно было
полноценно балансировать при беге, бежали они по меньшей мере вдвое
медленней пар-арценца Сонна.
Из-за мыса показались носовые огни флагманской сторожевой галеры.
Несколько коротких колоколов назад флотилия сорвалась с главного
пиннаринского рейда, где всю ночь напряженно ожидала приказа Йора.
Дюжина воронов, разобравшихся наконец в командах немногих уцелевших
офицеров из Опоры Безгласых Тварей, обрушилась на пар-арценца, когда тот
уже залазил в "колесницу".
Увы, им следовало бы появиться на полминуты раньше. Пар-арценц вновь
был вынужден снять защиту "двойным бражником", чтобы отразить нападение
животных-семь, норовящих полакомиться его вкусными глазами. Но теперь
пар-арценц мог себе позволить упасть на дно лодки, так что его полностью
скрыл от лучников высокий деревянный фальшборт.
Только острие его клинка, облака черных перьев да разрубленные тушки
время от времени показывались над фальшбортом, в который впились несколько
стрел, после чего лучники-истребители прекратили бессмысленную трату боевых
припасов.
"Колесница" отлепилась от льдины. Не видимые Ларафу, но различаемые
Йоровым Взором Аррума, каракатицы описали широкую дугу, направляясь прочь
от берега и одновременно с этим разворачивая "колесницу" в сторону моря.
На спешащих к месту событий галерах оглушительно лупили в барабаны.
Весла работали в бешеном темпе, корабли показывали великолепную скорость,
которой позавидовали бы в любом флоте Круга Земель. Однако, стоило только
"колеснице" вздрогнуть и сорваться с места, как сразу же стало ясно:
галерам не угнаться за стремительными головоногими гадами, готовыми
поспорить в проворстве с владыкой океанских глубин, Его Сиятельством
Кашалотом.
Стрелометы головной галеры дали слаженный залп. Вслед за этим начали
стрельбу и другие корабли.
"Колесница" в этот момент находилась на пределе дальности метательных
машин. Несколько мощных снарядов упали в воду, однако один все-таки достиг
цели и пробил насквозь деревянное ограждение.
Еще одна четырехлоктевая стрела - зажигательная - воткнулась в
транцевую доску "колесницы".
Дикий, протяжный крик, испущенный Сонном, свидетельствовал о том, что
пар-арценца удалось по меньшей мере зацепить. Над парапетом показалось его
искаженное болью, ненавистью и мятущимися сполохами горящей пакли лицо.
- Тупоголовые рабы! - громогласный рык пар-арценца сейчас звучал еще
мощнее, чем несколько минут назад - в Башне Отчуждения. - Холуи! Поглядим,
как ваш гнорр обойдется без этого!
Пар-арценц выбросил в сторону сгрудившихся на льдине мечников руку, в
которой была зажата - ошибиться было невозможно! - его, Ларафа, книга.
Правда, частично развоплощенная.
Она походила на брикет полупрозрачного фруктового желе, которое, в
отличие от настоящего желе, не расползается в пальцах, а противоприродно
удерживает форму.
Почему книга выглядит именно так - Лараф понял сразу же. Это неспешно
отступала формула невидимости, заклятие "порчи образа", которое, надо
полагать, Сонн снял, как только книга очутилась у него в руках.
Сонна и мечников разделяла не столь уж широкая полоска воды. Один
офицер даже отважился разбежаться и прыгнуть, но ему не удалось преодолеть
и половины стремительно растущего расстояния до "морской колесницы".
"Он ушел. Ушел. И у него - книга. Да. Теперь нет сомнений, - Лараф был
готов разрыдаться. - Конец. Конец. Конец. Конец. Конец."
- Уничтожьте его!!! - заверещал Лараф, позабыв об осторожности, позабыв
о том, что он, гнорр, теоретически заведомо лучший маг, чем Йор, и что
подобного рода приказание ему следовало бы адресовать самому себе.
- Я не могу, - раздельно произнес Йор. - Уже не могу. Я потратил все
силы. Все, какие только у меня были.
Сонн выкрикнул еще что-то, продолжая потрясать книгой, но его голос
сорвался. Видимо, и его силы были на исходе.
Ларафу было все равно. "Меня может спасти только чудо. Хотя чудесам
тоже конец."
Но чудо произошло.
В двух локтях от "колесницы" из-под воды вышла серая туша. Глухо
стукнулись о деревянный оклад "Семи Стоп Ледовоокого" две полоски частых
зубов. Продолжая свое неостановимое движение туша - Лараф наконец признал в
ней дельфина, - взвилась в воздух целиком. Преодолела сажени, отделяющие ее
от льдины...
Лараф успел только сморгнуть, а дельфин уже ушел под воду, оставив
после себя щербатый скол на краю льдины.
По льду, прямо под ноги рах-саванну Ольме, скользил некий прямоугольный
предмет. Он замедлил свой бег. Остановился.
Это были "Семь Стоп Ледовоокого".
Колесница с замолчавшим - возможно, навсегда - Сонном уносилась в ночь,
в угольную черноту, непроглядную темень, что простерлась над морем от
Пиннарина до самого Урталаргиса. А книга, его книга, подруга и советчица,
мудрейшая из мудрых, услада разума и сердца, ключ к семи столицам мира и
семнадцати дверям мироздания, лежала среди благоговейного расступившихся
мечников Свода.
И никто не посмел прикоснуться к ее густеющему образу. Никто, кроме
Ларафа окс Гашаллы, рекомого промеж несведущими Лагхой Коаларой, гнорром
Свода Равновесия.
Надо всем Фальмом, от Яга до Белой Омелы, от Уяз-Намарна до Урочища
Серых Дроздов шел густой нехолодный снег. Распушенные белые хлопья
следовали в неподвижном воздухе распрекрасно отвесным траекториям и ничто
не вносило разлад в этот гармоничный поток небесной субстанции второго
рода.
Баронесса Зверда стояла на балконе угловой башни цитадели Маш-Магарта и
вслушивалась в ватную, тихую густоту фальмской ночи. Сон к ней не шел.
Она протянула руку. На ладонь грузно опустилась грандиозная снежинка,
снежинище размером с поясную бляху. От тепла ладони снежинище сразу же
пошло водой, начало проседать и стремительно менять форму. Перед взором
баронессы проносился реквизит и лики ледяных актеров театра-на-ладони.
Заснеженный куст?.. нет... башня, другая, третья... это замок, не
фальмский... рыба... дельфин?.. дельфин... четыре приземистых силуэта...
люди?.. игра гибнущих кристаллов льда на мгновение приоткрыла Зверде
жестко очерченные скулы... не вполне скулы... все лицо набрано из гладких
плоскостей, как будто высечено из огромного алмаза... но - Зверда
поперхнулась криком - каждая плоскость живет вместе с другими, грани и
ребра согласно ходят вверх-вниз в лад с перемещениями жаркого, пунцового
многоугольника рта... но и этого уже нет; останки снежинки на прощание
показали ей гору Вермаут, которая стремительно погрузилась в океан на ее
ладони.
И больше нет ничего совсем. Только оседают повсюду гигантские белые
хлопья, будто весь Фальм погрузился на дно магического тигля, в котором
неспешно идет Работа Изменения. И выпадает белый осадок...
...Стеклянные силуэты, по собственной недоброй воле сошедшие на дно
магического тигля, волокущие за собой шлейф взбаламученного белого осадка,
струились вдоль южного склона горы Вермаут. Ни человек, ни гэвенг, ни гнорр
Лагха Коалара, ни пар-арценц Сонн, ни Вэль-Вира, ни даже Зверда не увидели
бы их. Но они были. Были там, связанные с токами земляного молока,
наполненные Гулкой Пустотой, одновременно звонкие и безмолвные,
одновременно здесь - и повсюду.
И похищенный в Южном замке прямо из рук барона Санкута велиа Маш-Магарт
образ "Семи Стоп Ледовоокого" тоже был с ними. Захват там - захват здесь.
Мир работает, как часы, не сложнее и не проще. Никаких чудес - одна лишь
магия. Но и та - лишь магия именем, сутью же - механизм, не знающий сбоев,
обычный механизм: колесики, пружинки, молоточки. Никто лучше феонов не знал
этого.
Дельфин проскользил мимо аморфных теней тягловых каракатиц. Вырвался из
водной толщи, вторгся в чуждое, воздушное пространство. Вечно улыбающаяся
пасть повстречалась с деревянным окладом книги...
...Дельфин ударился о льдину. Сполз по дымящейся сахарно-хрустальной
глади, что была холодна как звезды, и ушел обратно в черную воду. На
глубине в пять саженей он растворился - окончательно, бесповоротно,
навсегда.
Когда посюсторонняя проекция "Семи Стоп Ледовоокого" была вырвана
посланцем из пальцев Сонна, повторяя в новом ключе уже происшедшее с той же
книгой событие, мириад стеклянных граней пришел в движение. Феоны
подтверждали, феоны заклинали и поздравляли друг друга с тем, что не могло
не произойти:
- Дело сделано.
- Дело сделано.
- Дело сделано.
- Дело сделано.
"Деланная стеснительность - вторая добродетель кавалера."
"Канон Любовной Науки, писанный Юмиохумом, возлюбленным пажом
императрицы Сеннин"
- Скажите, госпожа Зверда, что это за дерево?
- Это рябина, посаженная вверх ногами.
- Вверх ногами?
- Ну да. Какая ей разница, как расти. Вот она и растет так.
- Довольно красиво, - вежливо отозвался Эгин. Дерево было низким, с
кривым стволом и казалось искалеченным. Под порывами ветра его ветви
неприкаянно скребли укрытую просеянным гравием землю. Место было лобным.
Снег здесь уже сошел, даже земля успела местами высохнуть.
- Ничего особенного. Во времена моего деда, барона Санкута это
считалось красивым. Теперь - просто дерево...
Они гуляли по запущенному парку близ Маш-Магарта. Множество карликовых
деревьев, высокие, довольно живописные валуны, на которых вырезаны медведи
и кролики, катающие передними лапами гигантские шары, состоящие словно бы
из нитей и ваты.
- Мне нравится ваш парк, госпожа Зверда.
- А мне нет. Когда-то здесь произошла неприятная история. Тогда я была
еще маленькой. Я играла здесь сама, у меня никогда не было друзей, вот
только Шоша, тогда его звали Шоша велиа Теграгак, это только после нашей
свадьбы он стал велиа Маш-Магарт. Да и тот приезжал редко - не ближний свет
из Ноторма ехать. Однажды в полдень из-за во-он того камня на дорожку вышла
рысь, настоящая рысь. Эта рысь была самкой, недавно принесшей котят. Она
была усталой и очень голодной. Она слонялась по окрестностям в поисках
легкой добычи. Ее тяжелые розовые сосцы свисали едва ли не до земли, один
глаз у нее вытек, наверное, вырвали в драке. Вот она смотрела на меня своим
единственным безжалостным глазом и трясла своей жесткой бородой. Я
закричала и захлопала в ладоши, но рысь не испугалась. Это была опытная
старая рысь, шерсть на ее ушах уже начала седеть. Мне, девчонке, было не
под силу ее обмануть...
- Что же вы сделали? Позвали на помощь?
- Звать было некого. Моя мать считала, что я могу гулять сама, без
охраны. Она говорила, что я должна научиться защищать себя сама. Вот я и
училась. Я взобралась на ближайший камень, он был высоким и рысь никак не
могла запрыгнуть на него, хотя именно это она и пыталась сделать. Там, на
камне, я и простояла до вечера, рыдая от страха. Мне хотелось есть, мне
хотелось в туалет. На камне я не могла даже присесть. Рысь прохаживалась
внизу и смотрела на меня как на говорящий окорок, она была терпелива,
только хвост-обрубок нервно подергивался. Всем известно, что взгляд у рыси
- дурной, тяжелый, недобрый. Не удивительно, что следующей ночью я слегла с
лихорадкой, да с такой, что едва свела меня в могилу. Мать потом говорила
мне, что я не приходила в себя почти девять дней. Меня обкладывали льдом,
поили через соломинку, я так исхудала, что постельничий поднимал меня с
кровати чтобы перестелить простыни при помощи одной руки. Лекаря даже от
денег отказывались, лишь бы ко мне не подходить. Боялись заразиться
неведомо чем. А потом все вдруг прошло - никто уже не ожидал. Поговаривали,
что меня спас дед, барон Санкут. Но в чем заключалось это спасение, мне до
сих пор не известно. Вот тебе и прогулки в родном парке!
- Что же, рысь в конце концов, отступилась? Пожалела вас, госпожа
Зверда?
- Где там! Рыси никогда никого не жалеют, разве что когда сытые до
резей в животе. Когда уже на закате с полей стали возвращаться косари, я
начала кричать и меня услышали. Мужики отогнали рысь и сняли меня с камня,
он назывался Друг Севера. Вышло, что вместо родных камней меня спасло наше
мужичье...
- Помилуйте, Зверда, но что могли сделать для вас эти камни!
Зверда повернулась и посмотрела на Эгина холодным, ищущим взглядом,
словно пытаясь разобраться можно ли доверять ему правду.
- Камни могли дать мне силу и мужество прогнать рысь, - ответила она
сухо. - Или хотя бы одно мужество.
- Разве камни могут дать столько силы, чтобы маленькая девочка могла
прогнать матерую рысь? - с теплой иронией возразил Эгин.
- Конечно могут! - возмутилась Зверда. - А зачем по-вашему их здесь
поставили?
- Вы же сами говорили, для красоты.
- Это рябины для красоты. А камни - должны собирать для нас, хозяев
замка, силу и мужество, что и делает их красивыми. Да и потом, зачем
красота, которая не дает мужества?
- Разве они их не собирают? Я чувствую даже некоторых прилив сил, -
Эгин и впрямь ощущал нечто вроде бодрости, но склонен был связывать это не
с парком, а с близостью хозяйки Маш-Магарта.
- Собирают. Но не для меня. Для Шоши, например, собирают. Для моей
матери и моего отца они тоже были друзьями. А для меня - нет, - Зверда
обиженно прикусила губу. - Что же тут удивительного, что я не люблю этот
парк? Ведь и парк не любит меня.
- А что это за кролики? Что за медведи с шарами? - попробовал
переменить тему Эгин и указал на ближайший валун с резьбой, аккуратно
почищенной от лишайника и мха.
- Это? М-м... - казалось Зверда снова колебалась отвечать или
отмолчаться. - Это просто... такой сюжет. Что-то взбрело голову резчику...
По мотивам сказок... Есть такая сказка, про то, как кролик обманул медведя
и украл у него золотой шар, который был душой медведя. К счастью, у медведя
было две души. И после того, как он лишился одной, он стал сильнее,
решительнее. А у кролика, у которого тоже были две души, появилась третья,
и он стал слабым, раздумчивым, медленным. А ведь когда-то кролик и медведь
были равными противниками. Но это просто сказка. Сказка - это не интересно.
Гораздо интересней почему некоторые вещи тебя любят, а некоторые нет.
- С людьми это тоже интересно. Некоторые люди тебя любят, а некоторые -
нет, - вздохнул Эгин. Этот вздох получился настолько многозначительным, что
ему стало немного неловко перед Звердой, будто он напрашивается на
расспросы.
- Я вижу, вы человек с прошлым, - усмехнулась баронесса.
Эгин кивнул. Продолжать тему ему не хотелось. Прошлое у него было
таким, что рассказать вежественной даме было особо нечего. Разве что про
Овель. Но говорить девушке, которую хочешь соблазнить, о своей любви - это
уже слишком, милостивые гиазиры!
- И в этом прошлом было много женщин, правда? - поинтересовалась Зверда
с улыбкой, в которой было нечто соревновательное.
- Не совсем правда.
- Ну, это уж смотря что понимать под словом "много", - не растерялась
Зверда.
- Что не понимай. Во время службы у меня не было на девушек времени, -
соврал Эгин.
- И все-таки, на новичка в этом деле вы не похожи, - о голубой метке,
которую Зверда сразу заметила между бровей Эгина, она решила промолчать.
- Благодарю, - усмехнулся Эгин, подавая Зверде руку, чтобы та могла
переправиться через ручей. Рука Зверды была холодной, почти ледяной, и Эгин
поймал себя на мысли, что не прочь согреть ее дыханием. Но, вопреки доводам
рассудка, который нашептывал ему разные разности о данном Адагару обещании,
он отогнал эту мысль прочь.
- Просто это сразу видно: любовные утехи вам надоели.
- По чему же это видно?
- Вот например, взять хотя бы меня. Я вам немного нравлюсь, совсем
чуть-чуть. Но вы не говорите двусмысленностями, не делаете мне скользких
комплиментов, не пытаетесь сделать так, чтобы я кокетничала. Это значит,
что все это вам уже надоело.
Эгин с трудом сдержал безразличный вид. Проницательность Зверды и ее
склонность к прямоговорению его поражали с каждой минутой все больше. И
даже иногда страшили. Как можно соблазнять женщину, которая чувствует
тоньше тебя? Которая все знает наперед? Которой наплевать на условности?
- Вы мне действительно нравитесь, - согласился Эгин, стараясь не
выказывать смущения, - нравитесь как человек.
- Ой ли! - Зверда зашлась в звонком хохоте. - Просто как человек и все?
- Ну не просто как человек. Как женщина вы тоже выше всяких похвал. Но
ведь я вам не нравлюсь. Почему же я должен говорить двусмысленностями? Это,
в первую очередь, не честно.
- А вот здесь вы ошибаетесь. Если бы вы мне совсем не нравились, я бы
не пришла к вам в тот вечер, когда вы приехали. Просто легла бы спать. А
так - пришла.
- Как, интересно, вы узнали, нравлюсь я вам или нет, если мы не
виделись до того вечера?
- Дворецкий вас просто обманул. Я с утра была в замке. Я видела, как вы
топчетесь у рва. Тогда я послала к вам дворецкого.
- Значит, про Уяз-Намарн вы тоже сочинили?
- Нет, не сочинила. И про два дня в седле тоже. И про Шошу, который
действительно остался в Уяз-Намарне.
- Вы любите своего мужа, госпожа Зверда? - этот вопрос стал сюрпризом
не только для Зверды, но и для самого Эгина.
- Гм... Шошу? Люблю. Хоть барон и похож иногда на индюка, который
считает, что повар кормит его потому, что уважает, хоть он и видит не
дальше собственного бородавчатого носа, но ведь другого мужа у меня нет и
быть не могло. Приходится любить его, а куда деваться?
- Звучит не очень романтично, - не удержался Эгин.
- Не очень. Но ведь люблю - это такое слово, все в него помещается: и
романтичное, и не очень. Я и на лодке кататься люблю, и смородину люблю
тоже. И Шошу люблю.
- А вы могли бы полюбить меня? - вдруг спросил Эгин.
Во рту у него пересохло от собственной дерзости. Да и от подлости тоже.
Зверда долго рассматривала его лицо, словно надеялась прочесть там
подсказку. Затем она положила чуткие пальцы обеих рук на плечи Эгину и
долго молчала, будто что-то измеряя. И наконец ответила, но теперь без
смешинки, как-то озабоченно:
- Не исключено. Очень не исключено, что я могу вас полюбить.
Зверда молчала и о чем-то напряженно размышляла. Эгин чувствовал
всевозрастающую неловкость. Он вдруг увидел себя бессовестным вруном,
провокатором, обманщиком. Узурпатором чужой роли.
Он бросил косой взгляд в сторону резких шпилей замка Маш-Магарт, таких
подлинных, таких невчерашних. И его слова, по контрасту со спокойной
правдой, которую источали камни, показались ему слащавей длинной тянучки с
тардерской площади Мясников. И Эгин сказал:
- Извините меня, госпожа Зверда. Я позволил себе лишнее. Пойдемте, нас
уже заждались к обеду.
- Пожалуй, и правда ждут, - неохотно отозвалась Зверда.
Весь следующий день Эгин не покидал своей комнаты. Завтрак и обед
дворецкий оставлял у него под дверью со словами "милостивый гиазир,
пропитание!". К еде Эгин не прикасался. Пропитанием ему служили собственные
невеселые мысли.
Хозяйка замка Маш-Магарт оказалась очень необычной девушкой. И хотя в
общем-то к этому он, Эгин, был готов еще от самого Тардера, а в некотором
смысле от самого Пиннарина, результат превзошел все самые смелые его
ожидания. Зверда была как пламя. Зверда была как снег.
Ни любви, ни равнодушия это существо - а о Зверде Эгину почему-то все
время хотелось сказать "существо" - вызывать не могло. И в то же время Эгин
чувствовал, что в его душе уже начинает бродить некая взрывоопасная смесь
из влюбленности и равнодушия.
"Хорош Адагар, маг прохиндействующий! Надо же было увлечься такой
идеей! Соблазнить Зверду! Да попробуй ее соблазни! Будь она недотрогой -
была бы хоть очевидна точка приложения усилий. Или точки. Будь она девушкой
широких взглядов наподобие барышни Ели - точки приложения усилий были бы
очевидны и подавно. А так - какие могут быть ухаживания? Какое может быть
притворство? Как можно притворяться со Звердой, которая фальшь чует за
версту? Если бы она была скучающей женой при дураке-муже, все было бы
просто..."
Об Адагаре ему было вспоминать неприятно. Потому что "Адагар" означал
"Лагха", "Лагха" означал - "сделанный человек", "сделанный человек" -
"данное обещание", а данное обещание означало, что надо выйти к ужину.
Из трапезной доносились звуки лютни и чье-то пение, мелодия была
плачущей, зовущей, с неустойчивым, но различимым рисунком, похожим на
разводы инея на стекле. Солировало уверенное меццо-сопрано, но на
непонятном Эгину языке. "Неужто наша баронесса еще и музицирует плюс ко
всем своим совершенствам? Надо будет сделать ей комплимент..."
И в этот момент окно резко распахнулось под порывом ветра, двойные рамы
звонко стукнулись о стены, но стекло уцелело. Эгина обдало холодным
воздухом. Пока он закрывал окно, сквозняк нахальничал в комнате.
"Фальмский Толковник", прошелестев страницами, свалился со стола на
пол, ваза с набухающей вербой опрокинулась. В эту самую секунду Эгин
внезапно принял решение.
Нет, он не выйдет к ужину. Следует признать, что баронесса Зверда ему
не по зубам. С такими женщинами мог водить шашни только Лагха Коалара, на
то он и гнорр. Он, Эгин, разучился иметь дело с женским полом. Зверда - не
Лорма Гутулан, и этим все сказано.
Поэтому он просто сейчас же уедет в Гинсавер, возьмет белый цветок и
скажет Адагару "извини, мне пора". Или ничего ему не скажет. Пусть понимает
как хочет. Ведь это Адагар загнал его, Эгина, в ситуацию, когда выбирать
приходится из двух подлостей.
"А как же Лагха?" - спросил себя Эгин. Но ответ нашелся сам собой. Не
так давно, немногим больше полутора лет назад, не кто иной как Лагха отдал
своему человеку приказ зарубить Эгина на месте. "Если, отдавая приказ о
моей казни, Лагха не колебался, почему я должен колебаться, принимая
решение об отсрочке его воплощения?"
Он быстро собрал свои вещи и поторопился вниз. Со Звердой он, во
избежание эксцессов, тоже решил не прощаться, хотя это было в высшей
степени невежливо.
Вдруг Эгину представилось, как будет славно почувствовать себя на борту
какого-нибудь судна, удаляющегося от Фальма на всех парусах, как это будет
славно - перепрыгивать с волны на волну, приближаясь к столице, к
Пиннарину. И это решило все.
Стараясь не наделать шуму, он выскользнул на лестницу, затем во двор,
подошел к конюшне и сам оседлал своего жеребца. Ему повезло - ни
дворецкого, ни знакомых слуг он на своем пути не встретил. Видимо, челядь
тоже ужинала или, как говорили в Маш-Магарте, вечеряла.
- Я уезжаю, - бросил он привратнику, что скучал у ворот.
- В добрый путь, барин - сказал тот и что было мочи навалился на
должна была уцелеть. Лараф просто не понимал, что ледяной огонь был бы
губителен для "Семи Стоп" в не меньшей степени, чем настоящее пламя.
Ему было невдомек, что Йор минуту назад отважился ослушаться приказа
своего гнорра, справедливо рассудив, что ни одна книга в мире не стоит
столь дорого, как жизнь Сонна. Гнорр, конечно, устроил бы ему знатный втык,
но убить не убил бы. Победителя Сонна? Нет, не убил бы. И даже - не
осмелился бы разжаловать.
Всех этих соображений Лараф, разумеется, не знал. "Что же теперь
делать? И что сказать Йору?" - вот, что заботило его сейчас.
Лараф еще не успел сообразить, какой приказ наиболее уместен, как все
его внимание оказалось прикованным к темному пятну на морской поверхности.
До этого момента оно было неразличимо для его глаза, засвеченного частыми
вспышками и яркими белыми огнями. Но теперь нечто приблизилось к берегу, к
краю навороченной магией Йора льдины настолько, что попало в рассеянный
свет факелов-эбенори.
Это была небольшая узкая лодка с поднятым носом и высоким фальшбортом
из дубовых досок. В ней не было никого. Ни весел, ни уключин тоже не
наблюдалось. Натянутые поводья, уходящие под воду, свидетельствовали о том,
что в лодку запряжена какая-то морская животина. Лараф никогда о подобном
не слыхивал, однако в данном случае оставалось только поверить глазам
своим. Ибо лодка двигалась, а значит - была кем-то влекома.
"Если только это не чистая магия", - подумал невежественный Лараф,
которому были неведомы подлинные затраты, на которые пришлось бы пойти
магу, дабы дистанционно перемещать столь массивный предмет. А затраты эти в
действительности были таковы, что и Лагха Коалара собственной персоной
никогда на них не решился бы, имей он в своем распоряжении пару хороших
тягловых каракатиц.
- О Шилол Изменчиворукий, - пробормотал Йор. - Это, похоже, "морская
колесница". Я вижу под водой Следы двух каракатиц. Мой гнорр, разве в Опоре
Безгласых Тварей работают с каракатицами?
"Если б я знал, твою мать!!! - сокрушался Лараф. - Если б я знал!!!"
- Это ваша обязанность, Йор - вынюхивать, где, кто и с кем работает. Я
не могу знать все! Для того и нужна Опора Единства. Не исключаю, что эти
мерзавцы из урталаргисского Свода хотели сделать мне приятный сюрприз. А
вместо этого - удружили Сонну.
Слова не мальчика, но мужа. Это был единственный случай во всей личной
истории Ларафа в качестве гнорра Свода Равновесия, когда подлинный гнорр,
Лагха Коалара, на его месте сказал бы то же самое. Может, что и дословно.
Тем временем, Сонна уже настигала погоня. Десяток мечников Свода,
которые наконец преодолели длинную каменную лестницу, опускающуюся от Башни
на пляж, ковыляли по гальке в направлении льдины. Несмотря на то, что
каждый мечник имел в своем распоряжении обе руки, которыми можно было
полноценно балансировать при беге, бежали они по меньшей мере вдвое
медленней пар-арценца Сонна.
Из-за мыса показались носовые огни флагманской сторожевой галеры.
Несколько коротких колоколов назад флотилия сорвалась с главного
пиннаринского рейда, где всю ночь напряженно ожидала приказа Йора.
Дюжина воронов, разобравшихся наконец в командах немногих уцелевших
офицеров из Опоры Безгласых Тварей, обрушилась на пар-арценца, когда тот
уже залазил в "колесницу".
Увы, им следовало бы появиться на полминуты раньше. Пар-арценц вновь
был вынужден снять защиту "двойным бражником", чтобы отразить нападение
животных-семь, норовящих полакомиться его вкусными глазами. Но теперь
пар-арценц мог себе позволить упасть на дно лодки, так что его полностью
скрыл от лучников высокий деревянный фальшборт.
Только острие его клинка, облака черных перьев да разрубленные тушки
время от времени показывались над фальшбортом, в который впились несколько
стрел, после чего лучники-истребители прекратили бессмысленную трату боевых
припасов.
"Колесница" отлепилась от льдины. Не видимые Ларафу, но различаемые
Йоровым Взором Аррума, каракатицы описали широкую дугу, направляясь прочь
от берега и одновременно с этим разворачивая "колесницу" в сторону моря.
На спешащих к месту событий галерах оглушительно лупили в барабаны.
Весла работали в бешеном темпе, корабли показывали великолепную скорость,
которой позавидовали бы в любом флоте Круга Земель. Однако, стоило только
"колеснице" вздрогнуть и сорваться с места, как сразу же стало ясно:
галерам не угнаться за стремительными головоногими гадами, готовыми
поспорить в проворстве с владыкой океанских глубин, Его Сиятельством
Кашалотом.
Стрелометы головной галеры дали слаженный залп. Вслед за этим начали
стрельбу и другие корабли.
"Колесница" в этот момент находилась на пределе дальности метательных
машин. Несколько мощных снарядов упали в воду, однако один все-таки достиг
цели и пробил насквозь деревянное ограждение.
Еще одна четырехлоктевая стрела - зажигательная - воткнулась в
транцевую доску "колесницы".
Дикий, протяжный крик, испущенный Сонном, свидетельствовал о том, что
пар-арценца удалось по меньшей мере зацепить. Над парапетом показалось его
искаженное болью, ненавистью и мятущимися сполохами горящей пакли лицо.
- Тупоголовые рабы! - громогласный рык пар-арценца сейчас звучал еще
мощнее, чем несколько минут назад - в Башне Отчуждения. - Холуи! Поглядим,
как ваш гнорр обойдется без этого!
Пар-арценц выбросил в сторону сгрудившихся на льдине мечников руку, в
которой была зажата - ошибиться было невозможно! - его, Ларафа, книга.
Правда, частично развоплощенная.
Она походила на брикет полупрозрачного фруктового желе, которое, в
отличие от настоящего желе, не расползается в пальцах, а противоприродно
удерживает форму.
Почему книга выглядит именно так - Лараф понял сразу же. Это неспешно
отступала формула невидимости, заклятие "порчи образа", которое, надо
полагать, Сонн снял, как только книга очутилась у него в руках.
Сонна и мечников разделяла не столь уж широкая полоска воды. Один
офицер даже отважился разбежаться и прыгнуть, но ему не удалось преодолеть
и половины стремительно растущего расстояния до "морской колесницы".
"Он ушел. Ушел. И у него - книга. Да. Теперь нет сомнений, - Лараф был
готов разрыдаться. - Конец. Конец. Конец. Конец. Конец."
- Уничтожьте его!!! - заверещал Лараф, позабыв об осторожности, позабыв
о том, что он, гнорр, теоретически заведомо лучший маг, чем Йор, и что
подобного рода приказание ему следовало бы адресовать самому себе.
- Я не могу, - раздельно произнес Йор. - Уже не могу. Я потратил все
силы. Все, какие только у меня были.
Сонн выкрикнул еще что-то, продолжая потрясать книгой, но его голос
сорвался. Видимо, и его силы были на исходе.
Ларафу было все равно. "Меня может спасти только чудо. Хотя чудесам
тоже конец."
Но чудо произошло.
В двух локтях от "колесницы" из-под воды вышла серая туша. Глухо
стукнулись о деревянный оклад "Семи Стоп Ледовоокого" две полоски частых
зубов. Продолжая свое неостановимое движение туша - Лараф наконец признал в
ней дельфина, - взвилась в воздух целиком. Преодолела сажени, отделяющие ее
от льдины...
Лараф успел только сморгнуть, а дельфин уже ушел под воду, оставив
после себя щербатый скол на краю льдины.
По льду, прямо под ноги рах-саванну Ольме, скользил некий прямоугольный
предмет. Он замедлил свой бег. Остановился.
Это были "Семь Стоп Ледовоокого".
Колесница с замолчавшим - возможно, навсегда - Сонном уносилась в ночь,
в угольную черноту, непроглядную темень, что простерлась над морем от
Пиннарина до самого Урталаргиса. А книга, его книга, подруга и советчица,
мудрейшая из мудрых, услада разума и сердца, ключ к семи столицам мира и
семнадцати дверям мироздания, лежала среди благоговейного расступившихся
мечников Свода.
И никто не посмел прикоснуться к ее густеющему образу. Никто, кроме
Ларафа окс Гашаллы, рекомого промеж несведущими Лагхой Коаларой, гнорром
Свода Равновесия.
Надо всем Фальмом, от Яга до Белой Омелы, от Уяз-Намарна до Урочища
Серых Дроздов шел густой нехолодный снег. Распушенные белые хлопья
следовали в неподвижном воздухе распрекрасно отвесным траекториям и ничто
не вносило разлад в этот гармоничный поток небесной субстанции второго
рода.
Баронесса Зверда стояла на балконе угловой башни цитадели Маш-Магарта и
вслушивалась в ватную, тихую густоту фальмской ночи. Сон к ней не шел.
Она протянула руку. На ладонь грузно опустилась грандиозная снежинка,
снежинище размером с поясную бляху. От тепла ладони снежинище сразу же
пошло водой, начало проседать и стремительно менять форму. Перед взором
баронессы проносился реквизит и лики ледяных актеров театра-на-ладони.
Заснеженный куст?.. нет... башня, другая, третья... это замок, не
фальмский... рыба... дельфин?.. дельфин... четыре приземистых силуэта...
люди?.. игра гибнущих кристаллов льда на мгновение приоткрыла Зверде
жестко очерченные скулы... не вполне скулы... все лицо набрано из гладких
плоскостей, как будто высечено из огромного алмаза... но - Зверда
поперхнулась криком - каждая плоскость живет вместе с другими, грани и
ребра согласно ходят вверх-вниз в лад с перемещениями жаркого, пунцового
многоугольника рта... но и этого уже нет; останки снежинки на прощание
показали ей гору Вермаут, которая стремительно погрузилась в океан на ее
ладони.
И больше нет ничего совсем. Только оседают повсюду гигантские белые
хлопья, будто весь Фальм погрузился на дно магического тигля, в котором
неспешно идет Работа Изменения. И выпадает белый осадок...
...Стеклянные силуэты, по собственной недоброй воле сошедшие на дно
магического тигля, волокущие за собой шлейф взбаламученного белого осадка,
струились вдоль южного склона горы Вермаут. Ни человек, ни гэвенг, ни гнорр
Лагха Коалара, ни пар-арценц Сонн, ни Вэль-Вира, ни даже Зверда не увидели
бы их. Но они были. Были там, связанные с токами земляного молока,
наполненные Гулкой Пустотой, одновременно звонкие и безмолвные,
одновременно здесь - и повсюду.
И похищенный в Южном замке прямо из рук барона Санкута велиа Маш-Магарт
образ "Семи Стоп Ледовоокого" тоже был с ними. Захват там - захват здесь.
Мир работает, как часы, не сложнее и не проще. Никаких чудес - одна лишь
магия. Но и та - лишь магия именем, сутью же - механизм, не знающий сбоев,
обычный механизм: колесики, пружинки, молоточки. Никто лучше феонов не знал
этого.
Дельфин проскользил мимо аморфных теней тягловых каракатиц. Вырвался из
водной толщи, вторгся в чуждое, воздушное пространство. Вечно улыбающаяся
пасть повстречалась с деревянным окладом книги...
...Дельфин ударился о льдину. Сполз по дымящейся сахарно-хрустальной
глади, что была холодна как звезды, и ушел обратно в черную воду. На
глубине в пять саженей он растворился - окончательно, бесповоротно,
навсегда.
Когда посюсторонняя проекция "Семи Стоп Ледовоокого" была вырвана
посланцем из пальцев Сонна, повторяя в новом ключе уже происшедшее с той же
книгой событие, мириад стеклянных граней пришел в движение. Феоны
подтверждали, феоны заклинали и поздравляли друг друга с тем, что не могло
не произойти:
- Дело сделано.
- Дело сделано.
- Дело сделано.
- Дело сделано.
"Деланная стеснительность - вторая добродетель кавалера."
"Канон Любовной Науки, писанный Юмиохумом, возлюбленным пажом
императрицы Сеннин"
- Скажите, госпожа Зверда, что это за дерево?
- Это рябина, посаженная вверх ногами.
- Вверх ногами?
- Ну да. Какая ей разница, как расти. Вот она и растет так.
- Довольно красиво, - вежливо отозвался Эгин. Дерево было низким, с
кривым стволом и казалось искалеченным. Под порывами ветра его ветви
неприкаянно скребли укрытую просеянным гравием землю. Место было лобным.
Снег здесь уже сошел, даже земля успела местами высохнуть.
- Ничего особенного. Во времена моего деда, барона Санкута это
считалось красивым. Теперь - просто дерево...
Они гуляли по запущенному парку близ Маш-Магарта. Множество карликовых
деревьев, высокие, довольно живописные валуны, на которых вырезаны медведи
и кролики, катающие передними лапами гигантские шары, состоящие словно бы
из нитей и ваты.
- Мне нравится ваш парк, госпожа Зверда.
- А мне нет. Когда-то здесь произошла неприятная история. Тогда я была
еще маленькой. Я играла здесь сама, у меня никогда не было друзей, вот
только Шоша, тогда его звали Шоша велиа Теграгак, это только после нашей
свадьбы он стал велиа Маш-Магарт. Да и тот приезжал редко - не ближний свет
из Ноторма ехать. Однажды в полдень из-за во-он того камня на дорожку вышла
рысь, настоящая рысь. Эта рысь была самкой, недавно принесшей котят. Она
была усталой и очень голодной. Она слонялась по окрестностям в поисках
легкой добычи. Ее тяжелые розовые сосцы свисали едва ли не до земли, один
глаз у нее вытек, наверное, вырвали в драке. Вот она смотрела на меня своим
единственным безжалостным глазом и трясла своей жесткой бородой. Я
закричала и захлопала в ладоши, но рысь не испугалась. Это была опытная
старая рысь, шерсть на ее ушах уже начала седеть. Мне, девчонке, было не
под силу ее обмануть...
- Что же вы сделали? Позвали на помощь?
- Звать было некого. Моя мать считала, что я могу гулять сама, без
охраны. Она говорила, что я должна научиться защищать себя сама. Вот я и
училась. Я взобралась на ближайший камень, он был высоким и рысь никак не
могла запрыгнуть на него, хотя именно это она и пыталась сделать. Там, на
камне, я и простояла до вечера, рыдая от страха. Мне хотелось есть, мне
хотелось в туалет. На камне я не могла даже присесть. Рысь прохаживалась
внизу и смотрела на меня как на говорящий окорок, она была терпелива,
только хвост-обрубок нервно подергивался. Всем известно, что взгляд у рыси
- дурной, тяжелый, недобрый. Не удивительно, что следующей ночью я слегла с
лихорадкой, да с такой, что едва свела меня в могилу. Мать потом говорила
мне, что я не приходила в себя почти девять дней. Меня обкладывали льдом,
поили через соломинку, я так исхудала, что постельничий поднимал меня с
кровати чтобы перестелить простыни при помощи одной руки. Лекаря даже от
денег отказывались, лишь бы ко мне не подходить. Боялись заразиться
неведомо чем. А потом все вдруг прошло - никто уже не ожидал. Поговаривали,
что меня спас дед, барон Санкут. Но в чем заключалось это спасение, мне до
сих пор не известно. Вот тебе и прогулки в родном парке!
- Что же, рысь в конце концов, отступилась? Пожалела вас, госпожа
Зверда?
- Где там! Рыси никогда никого не жалеют, разве что когда сытые до
резей в животе. Когда уже на закате с полей стали возвращаться косари, я
начала кричать и меня услышали. Мужики отогнали рысь и сняли меня с камня,
он назывался Друг Севера. Вышло, что вместо родных камней меня спасло наше
мужичье...
- Помилуйте, Зверда, но что могли сделать для вас эти камни!
Зверда повернулась и посмотрела на Эгина холодным, ищущим взглядом,
словно пытаясь разобраться можно ли доверять ему правду.
- Камни могли дать мне силу и мужество прогнать рысь, - ответила она
сухо. - Или хотя бы одно мужество.
- Разве камни могут дать столько силы, чтобы маленькая девочка могла
прогнать матерую рысь? - с теплой иронией возразил Эгин.
- Конечно могут! - возмутилась Зверда. - А зачем по-вашему их здесь
поставили?
- Вы же сами говорили, для красоты.
- Это рябины для красоты. А камни - должны собирать для нас, хозяев
замка, силу и мужество, что и делает их красивыми. Да и потом, зачем
красота, которая не дает мужества?
- Разве они их не собирают? Я чувствую даже некоторых прилив сил, -
Эгин и впрямь ощущал нечто вроде бодрости, но склонен был связывать это не
с парком, а с близостью хозяйки Маш-Магарта.
- Собирают. Но не для меня. Для Шоши, например, собирают. Для моей
матери и моего отца они тоже были друзьями. А для меня - нет, - Зверда
обиженно прикусила губу. - Что же тут удивительного, что я не люблю этот
парк? Ведь и парк не любит меня.
- А что это за кролики? Что за медведи с шарами? - попробовал
переменить тему Эгин и указал на ближайший валун с резьбой, аккуратно
почищенной от лишайника и мха.
- Это? М-м... - казалось Зверда снова колебалась отвечать или
отмолчаться. - Это просто... такой сюжет. Что-то взбрело голову резчику...
По мотивам сказок... Есть такая сказка, про то, как кролик обманул медведя
и украл у него золотой шар, который был душой медведя. К счастью, у медведя
было две души. И после того, как он лишился одной, он стал сильнее,
решительнее. А у кролика, у которого тоже были две души, появилась третья,
и он стал слабым, раздумчивым, медленным. А ведь когда-то кролик и медведь
были равными противниками. Но это просто сказка. Сказка - это не интересно.
Гораздо интересней почему некоторые вещи тебя любят, а некоторые нет.
- С людьми это тоже интересно. Некоторые люди тебя любят, а некоторые -
нет, - вздохнул Эгин. Этот вздох получился настолько многозначительным, что
ему стало немного неловко перед Звердой, будто он напрашивается на
расспросы.
- Я вижу, вы человек с прошлым, - усмехнулась баронесса.
Эгин кивнул. Продолжать тему ему не хотелось. Прошлое у него было
таким, что рассказать вежественной даме было особо нечего. Разве что про
Овель. Но говорить девушке, которую хочешь соблазнить, о своей любви - это
уже слишком, милостивые гиазиры!
- И в этом прошлом было много женщин, правда? - поинтересовалась Зверда
с улыбкой, в которой было нечто соревновательное.
- Не совсем правда.
- Ну, это уж смотря что понимать под словом "много", - не растерялась
Зверда.
- Что не понимай. Во время службы у меня не было на девушек времени, -
соврал Эгин.
- И все-таки, на новичка в этом деле вы не похожи, - о голубой метке,
которую Зверда сразу заметила между бровей Эгина, она решила промолчать.
- Благодарю, - усмехнулся Эгин, подавая Зверде руку, чтобы та могла
переправиться через ручей. Рука Зверды была холодной, почти ледяной, и Эгин
поймал себя на мысли, что не прочь согреть ее дыханием. Но, вопреки доводам
рассудка, который нашептывал ему разные разности о данном Адагару обещании,
он отогнал эту мысль прочь.
- Просто это сразу видно: любовные утехи вам надоели.
- По чему же это видно?
- Вот например, взять хотя бы меня. Я вам немного нравлюсь, совсем
чуть-чуть. Но вы не говорите двусмысленностями, не делаете мне скользких
комплиментов, не пытаетесь сделать так, чтобы я кокетничала. Это значит,
что все это вам уже надоело.
Эгин с трудом сдержал безразличный вид. Проницательность Зверды и ее
склонность к прямоговорению его поражали с каждой минутой все больше. И
даже иногда страшили. Как можно соблазнять женщину, которая чувствует
тоньше тебя? Которая все знает наперед? Которой наплевать на условности?
- Вы мне действительно нравитесь, - согласился Эгин, стараясь не
выказывать смущения, - нравитесь как человек.
- Ой ли! - Зверда зашлась в звонком хохоте. - Просто как человек и все?
- Ну не просто как человек. Как женщина вы тоже выше всяких похвал. Но
ведь я вам не нравлюсь. Почему же я должен говорить двусмысленностями? Это,
в первую очередь, не честно.
- А вот здесь вы ошибаетесь. Если бы вы мне совсем не нравились, я бы
не пришла к вам в тот вечер, когда вы приехали. Просто легла бы спать. А
так - пришла.
- Как, интересно, вы узнали, нравлюсь я вам или нет, если мы не
виделись до того вечера?
- Дворецкий вас просто обманул. Я с утра была в замке. Я видела, как вы
топчетесь у рва. Тогда я послала к вам дворецкого.
- Значит, про Уяз-Намарн вы тоже сочинили?
- Нет, не сочинила. И про два дня в седле тоже. И про Шошу, который
действительно остался в Уяз-Намарне.
- Вы любите своего мужа, госпожа Зверда? - этот вопрос стал сюрпризом
не только для Зверды, но и для самого Эгина.
- Гм... Шошу? Люблю. Хоть барон и похож иногда на индюка, который
считает, что повар кормит его потому, что уважает, хоть он и видит не
дальше собственного бородавчатого носа, но ведь другого мужа у меня нет и
быть не могло. Приходится любить его, а куда деваться?
- Звучит не очень романтично, - не удержался Эгин.
- Не очень. Но ведь люблю - это такое слово, все в него помещается: и
романтичное, и не очень. Я и на лодке кататься люблю, и смородину люблю
тоже. И Шошу люблю.
- А вы могли бы полюбить меня? - вдруг спросил Эгин.
Во рту у него пересохло от собственной дерзости. Да и от подлости тоже.
Зверда долго рассматривала его лицо, словно надеялась прочесть там
подсказку. Затем она положила чуткие пальцы обеих рук на плечи Эгину и
долго молчала, будто что-то измеряя. И наконец ответила, но теперь без
смешинки, как-то озабоченно:
- Не исключено. Очень не исключено, что я могу вас полюбить.
Зверда молчала и о чем-то напряженно размышляла. Эгин чувствовал
всевозрастающую неловкость. Он вдруг увидел себя бессовестным вруном,
провокатором, обманщиком. Узурпатором чужой роли.
Он бросил косой взгляд в сторону резких шпилей замка Маш-Магарт, таких
подлинных, таких невчерашних. И его слова, по контрасту со спокойной
правдой, которую источали камни, показались ему слащавей длинной тянучки с
тардерской площади Мясников. И Эгин сказал:
- Извините меня, госпожа Зверда. Я позволил себе лишнее. Пойдемте, нас
уже заждались к обеду.
- Пожалуй, и правда ждут, - неохотно отозвалась Зверда.
Весь следующий день Эгин не покидал своей комнаты. Завтрак и обед
дворецкий оставлял у него под дверью со словами "милостивый гиазир,
пропитание!". К еде Эгин не прикасался. Пропитанием ему служили собственные
невеселые мысли.
Хозяйка замка Маш-Магарт оказалась очень необычной девушкой. И хотя в
общем-то к этому он, Эгин, был готов еще от самого Тардера, а в некотором
смысле от самого Пиннарина, результат превзошел все самые смелые его
ожидания. Зверда была как пламя. Зверда была как снег.
Ни любви, ни равнодушия это существо - а о Зверде Эгину почему-то все
время хотелось сказать "существо" - вызывать не могло. И в то же время Эгин
чувствовал, что в его душе уже начинает бродить некая взрывоопасная смесь
из влюбленности и равнодушия.
"Хорош Адагар, маг прохиндействующий! Надо же было увлечься такой
идеей! Соблазнить Зверду! Да попробуй ее соблазни! Будь она недотрогой -
была бы хоть очевидна точка приложения усилий. Или точки. Будь она девушкой
широких взглядов наподобие барышни Ели - точки приложения усилий были бы
очевидны и подавно. А так - какие могут быть ухаживания? Какое может быть
притворство? Как можно притворяться со Звердой, которая фальшь чует за
версту? Если бы она была скучающей женой при дураке-муже, все было бы
просто..."
Об Адагаре ему было вспоминать неприятно. Потому что "Адагар" означал
"Лагха", "Лагха" означал - "сделанный человек", "сделанный человек" -
"данное обещание", а данное обещание означало, что надо выйти к ужину.
Из трапезной доносились звуки лютни и чье-то пение, мелодия была
плачущей, зовущей, с неустойчивым, но различимым рисунком, похожим на
разводы инея на стекле. Солировало уверенное меццо-сопрано, но на
непонятном Эгину языке. "Неужто наша баронесса еще и музицирует плюс ко
всем своим совершенствам? Надо будет сделать ей комплимент..."
И в этот момент окно резко распахнулось под порывом ветра, двойные рамы
звонко стукнулись о стены, но стекло уцелело. Эгина обдало холодным
воздухом. Пока он закрывал окно, сквозняк нахальничал в комнате.
"Фальмский Толковник", прошелестев страницами, свалился со стола на
пол, ваза с набухающей вербой опрокинулась. В эту самую секунду Эгин
внезапно принял решение.
Нет, он не выйдет к ужину. Следует признать, что баронесса Зверда ему
не по зубам. С такими женщинами мог водить шашни только Лагха Коалара, на
то он и гнорр. Он, Эгин, разучился иметь дело с женским полом. Зверда - не
Лорма Гутулан, и этим все сказано.
Поэтому он просто сейчас же уедет в Гинсавер, возьмет белый цветок и
скажет Адагару "извини, мне пора". Или ничего ему не скажет. Пусть понимает
как хочет. Ведь это Адагар загнал его, Эгина, в ситуацию, когда выбирать
приходится из двух подлостей.
"А как же Лагха?" - спросил себя Эгин. Но ответ нашелся сам собой. Не
так давно, немногим больше полутора лет назад, не кто иной как Лагха отдал
своему человеку приказ зарубить Эгина на месте. "Если, отдавая приказ о
моей казни, Лагха не колебался, почему я должен колебаться, принимая
решение об отсрочке его воплощения?"
Он быстро собрал свои вещи и поторопился вниз. Со Звердой он, во
избежание эксцессов, тоже решил не прощаться, хотя это было в высшей
степени невежливо.
Вдруг Эгину представилось, как будет славно почувствовать себя на борту
какого-нибудь судна, удаляющегося от Фальма на всех парусах, как это будет
славно - перепрыгивать с волны на волну, приближаясь к столице, к
Пиннарину. И это решило все.
Стараясь не наделать шуму, он выскользнул на лестницу, затем во двор,
подошел к конюшне и сам оседлал своего жеребца. Ему повезло - ни
дворецкого, ни знакомых слуг он на своем пути не встретил. Видимо, челядь
тоже ужинала или, как говорили в Маш-Магарте, вечеряла.
- Я уезжаю, - бросил он привратнику, что скучал у ворот.
- В добрый путь, барин - сказал тот и что было мочи навалился на