Страница:
Сейчас все-таки себя, через эти обряды, вроде как человеком себя
чувствуешь.
1926
Я, граждане, надо сказать, недавно телефон себе поставил. Потому по
нынешним торопливым временам без телефона как без рук.
Мало ли -- поговорить по телефону или, например, позвонить куда-нибудь.
Оно, конечно, звонить некуда -- это действительно верно. Но, с другой
стороны, рассуждая материально, сейчас не девятнадцатый год. Это понимать
надо.
Это в девятнадцатом году не то что без телефона обходились -- не жравши
сидели, и то ничего.
А, скажем, теперь -- за пять целковых аппараты тебе вешают. Господи
твоя воля!
Хочешь -- говори по нем, не хочешь -- как хочешь. Никто на тебя не в
обиде. Только плати денежки.
Оно, конечно, соседи с непривычки обижались.
-- Может, говорят, оно и ночью звонить будет, так уж это вы -- ах,
оставьте.
Но только оно не то что ночью, а и днем, знаете, не звонит. Оно,
конечно, всем окружающим я дал номера с просьбой позвонить. Но, между
прочим, все оказались беспартийные товарищи и к телефону мало прикасаются.
Однако все-таки за аппарат денежки не даром плачены. Пришлось-таки
недавно позвонить по очень важному и слишком серьезному делу.
Воскресенье было.
И сижу я, знаете, у стены. Смотрю, как это оно оригинально висит. Вдруг
как оно зазвонит. То не звонило, не звонило, а тут как прорвет. Я,
действительно, даже испугался.
"Господи, думаю, звону-то сколько за те же деньги!"
Снимаю осторожно трубку за свои любезные.
-- Алло, говорю, откуда это мне звонят?
-- Это, говорят, звонят вам по телефону.
-- А что, говорю, такое стряслось и кто, извиняюсь, будет у аппарата?
-- Это, отвечают, у аппарата будет одно знакомое вам лицо. Приходите,
говорят, по срочному делу в пивную на угол Посадской.
"Видали, думаю, какие удобства! А не будь аппарата -- что бы это лицо
делало? Пришлось бы этому лицу на трамвае трястись".
-- Алло, говорю, а что это за такое лицо и какое дело? Однако в аппарат
молчат и на это не отвечают.
"В пивной, думаю, конечно, выяснится". Поскорее, сию минуту одеваюсь.
Бегу вниз. Прибегаю в пивную. Народу, даром что днем, много. И все
незнакомые.
-- Граждане, говорю, кто мне сейчас звонил и по какому, будьте любезны,
делу?
Однако посетители молчат и не отвечают.
"Ах, какая, думаю, досада. То звонили, звонили, а то нет никого".
Сажусь к столику. Прошу подать пару.
"Посижу, думаю, может, и придет кто-нибудь. Странные, думаю, какие
шутки".
Выпиваю пару, закусываю и иду домой.
Иду домой.
А дома то есть полный кавардак. Обокраден. Нету синего костюма и двух
простынь.
Подхожу к аппарату. Звоню срочно.
-- Алло, говорю, барышня, дайте в ударном порядке уголовный розыск.
Обокраден, говорю, вчистую. Специально отозвали в пивную для этой цели. По
телефону.
Барышня говорит:
-- Будьте любезны -- занято. Звоню позже.
Барышня говорит:
-- Кнопка не работает, будьте любезны.
Одеваюсь. Бегу, конечно, вниз. И на трамвае в уголовный розыск.
Подаю заявление. Там говорят:
-- Расследуем.
Я говорю:
-- Расследуйте и позвоните.
Они говорят:
-- Нам, говорят, звонить как раз некогда. Мы, говорят, и без звонков
расследуем, уважаемый товарищ.
Чем все это кончится -- не знаю. Больше никто мне не звонил. А аппарат
висит.
1926
Главная причина, что Володька Боков маленько окосевши был. Иначе,
конечно, не пошел бы он на такое преступление. Он выпивши был. Если
хотите
знать, Володька Боков перед самым поездом скляночку эриванской выпил да
пивком добавил. А насчет еды -- он съел охотничью сосиску. Разве ж это
еда?
Ну, и развезло парнишку. Потому состав сильно едкий получается. И башку
от
этого крутит, и в груди всякие идеи назревают, и поколбаситься перед
уважаемой публикой охота.
Вот Володя сел в поезд и начал маленько проявлять себя. Дескать, он это
такой человек, что все ему можно. И даже народный суд, в случае ежели
чего,
завсегда за него заступится. Потому у него,-- пущай публика знает,--
происхождение очень отличное. И родной дед его был коровьим пастухом, и
мамаша его была наипростая баба...
И вот мелет Володька языком,--струя на него такая нашла,-- погордиться
захотел.
А тут какой-то напротив Володьки гражданин обнаруживается. Вата у него
в
ухе, и одет чисто, не без комфорта.
И говорит он:
-- А ты, -- говорит, -- потреплись еще, так тебя и заметут на первом
полустанке.
Володька говорит:
-- Ты мое самосознание не задевай. Не могут меня замести в силу
происхождения. Пущай я чего хочешь сделаю -- во всем мне будет льгота.
Ну, струя на него такая напала. Пьяный же.
А публика начала выражать свое недовольство по этому поводу. А которые
наиболее ядовитые, те подначивать начали. А какой-то в синем картузе,
подлая
его душа, говорит:
-- А ты,-- говорит,-- милый, стукани вот вдребезги по окну, а мы,--
говорит,-- пущай посмотрим,-- заметут тебя, или тебе ничего не будет.
Или,-- говорит,-- еще того чище,-- стекла ты не тронь, а останови поезд
за эту
ручку... Это тормоз...
Володька говорит:
-- За какую за эту ручку? Ты,-- говорит,-- паразит, точнее выражайся.
Который в синем картузе отвечает:
-- Да вот за эту. Это тормоз Вестингауза. Дергани его слева в эту
сторону.
Публика и гражданин, у которого вата в ухе, начали, конечно,
останавливать
поднатчика. Дескать, довольно стыдно трезвые идеи внушать окосевшему
человеку.
А Володька Боков встал и сразу как дерганет ручку.
Тут все и онемели сразу. Молчание сразу среди пассажиров наступило.
Только слышно, как колесья чукают. И ничего больше. Который в синем
картузе,
тот ахнул.
-- Ах, -- говорит, -- холера, остановил ведь...
Тут многие с места повскакали. Который в синем картузе -- на площадку
пытался выйти от греха. Пассажиры не пустили.
У которого вата в ухе, тот говорит:
-- Это хулиганство. Сейчас ведь поезд остановится... Транспорт от этого
изнашивается. Задержка, кроме того.
Володька Боков сам испугался малость.
-- Держите,-- говорит,-- этого, который в синем картузе. Пущай вместе
сядем. Он меня подначил.
А поезд между тем враз не остановился. Публика говорит:
-- Враз и не может поезд останавливаться. Хотя и дачный поезд, а ему
после
тормоза разбег полагается-- двадцать пять саженей. А по мокрым рельсам
и того
больше.
А поезд между тем идет и идет себе. Версту проехали -- незаметно
остановки.
У которого вата в ухе -- говорит:
-- Тормоз-то,-- говорит,-- кажись, тово... неисправный.
Володька говорит:
-- Я ж и говорю: ни хрена мне не будет. Выкусили?
И сел. А на остановке вышел на площадку, освежился малость и домой
прибыл трезвый, что стеклышко.
1926
Как в других городах проходит режим экономии, я, товарищи, не знаю.
А вот в городе Борисове этот режим очень выгодно обернулся.
За одну короткую зиму в одном только нашем учреждении семь сажен еловых
дров сэкономлено. Худо ли!
Десять лет такой экономии -- это десять кубов все-таки. А за сто лет
очень свободно три барки сэкономить можно. Через тысячу лет вообще дровами
торговать можно будет.
И об чем только народ раньше думал? Отчего такой выгодный режим раньше
в обиход не вводил? Вот обидно-то! А начался у нас этот самый режим еще с
осени.
Заведующий у нас -- свой парень. Про все с нами советуется и говорит
как с родными. Папироски даже, сукин сын, стреляет.
Так приходит как-то этот заведующий и объявляет:
-- Ну вот, ребятушки, началось... Подтянитесь! Экономьте что-нибудь там
такое...
А как и чего экономить -- неизвестно. Стали мы разговаривать, чего
экономить. Бухгалтеру, что ли, черту седому, не заплатить, или еще как.
Заведующий говорит:
-- Бухгалтеру, ребятушки, не заплатишь, так он, черт седой, живо в
охрану труда смотается. Этого нельзя будет. Надо еще что-нибудь придумать.
Тут, спасибо, наша уборщица Нюша женский вопрос на рассмотрение вносит.
-- Раз, говорит, такое международное положение и вообше труба, то,
говорит, можно, для примеру, уборную не отапливать. Чего там зря поленья
перегонять? Не в гостиной!
-- Верно, говорим, нехай уборная в холоде постоит. Сажен семь
сэкономим, может быть. А что прохладно будет так это отнюдь не худо. По
морозцу-то публика задерживаться не будет. От этого даже производительность
может актуально повыситься.
Так и сделали. Бросили топить -- стали экономию подсчитывать.
Действительно, семь сажен сэкономили. Стали восьмую экономить, да тут
весна ударила. Вот обидно-то!
Если б, думаем, не чертова весна, еще бы полкуба сэкономили.
Подкузьмила, одним словом, нас весна. Ну да и семь сажен, спасибо, на
полу не валяются. А что труба там какая-то от мороза оказалась лопнувши, так
эта труба, выяснилось, еще при царском режиме была поставлена. Такие трубы
вообще с корнем выдергивать надо.
Да оно до осени свободно без трубы обойдемся А осенью какую-нибудь
дешевенькую поставим. Не в гостиной!
1926
Говорят, верблюд месяц может ничего не жрать. Вот это дивное животное!
Он, говорят, пососет какую-нибудь травку, понюхает камушек, и с него хватит,
сыт по горло. Вот это благородное животное!
А теперь, скажем, человек. Человеку ежедневно чего-нибудь пожрать
нужно. Он
какой-нибудь там травинкой не прельстится и камней нюхать не станет.
Ему вынь да
положь чего-нибудь этакое острое. Суп и на второе рыбу де-валяй. Вот
что он любит.
И мало того что человек ежедневно пищу жрет, а еще и костюмы носит, и
пьет,
и в баню ходит.
Ох, эти же люди чистое разорение для государства! Вот тут и проводи
режим экономии. Вот тут и сокращай разбухшие штаты.
Для примеру, человека ради экономии сократишь, а он и после сокращения
все свое -- жрет, а еще и костюмы носит. То есть откуда он так ухитряется --
удивляться приходится. Чистое разорение.
Вот с нашего двора Палька Ершов под режим экономии попал. Сократили
парня.
Ну, думаем, пропал Палька Ершов. Чего он теперь делать будет, раз режим
экономии?
Только видим -- нет, не пропал. Вышел во двор сразу после сокращения,
гуляет, плюется через зубы.
-- Это, говорит, я знал. Я, говорит, ребятишки, завсегда под лозунги
попадаю. Седьмой раз меня сокращают. Как какой лозунг объявят -- режим или
борьба за качество, --так мне всегда крышка. Я к этому привыкши.
-- Ну, говорим, привычка привычкой, а хлебать-то чего теперь будешь?
-- Да уж, говорит, жрать придется. Не верблюд.
Ну, думаем, пропал. На словах только хорохорится, а сам подохнет.
Только проходит месяц и два. Нет, не дохнет. Курит, плюется через зубы
и костюмы носит.
Ну, думаем, или он, собака, ежедневно госбанки грабит, или деньги сам
печатает.
-- Палька, говорим, откройся, ослобони свою совесть. Чем ты, говорим,
бродяга, кормишься?
А он говорит:
-- Да, знаете, ребятишки, я на другую службу поступил.
Трудновато, думаем, с такими отчаянными людьми режим экономии
проводить. Их сокращают, а они все свое - пьют, жрут и костюмы носят.
С верблюдами малость было бы полегче.
1926
До деревни Горки было всего, я полагаю, версты три. Однако пешком идти
я
не рискнул. Весенняя грязь буквально доходила до колена.
Возле самой станции, у кооператива, стояла крестьянская подвода.
Немолодой мужик в зимней шапке возился около лошади.
-- А что, дядя,-- спросил я,-- не подвезешь ли меня до Горок?
-- Подвезти можно, -- сказал мужик, -- только даром мне нет расчету
тебя подвозить. Рублишко надо мне с тебя взять, милый человек. Дюже
дорога трудная.
Я сел в телегу, и мы тронулись.
Дорога, действительно, была аховая. Казалось, дорога была специально
устроена с тем тонким расчетом, чтобы вся весенняя дрянь со всех
окрестных нолей стекала именно сюда. Жидкая грязь покрывала почти полное
колесо.
-- Грязь-то какая,-- сказал я.
-- Воды, конечно, много,-- равнодушно ответил мужик.
Он сидел на передке, свесив вниз ноги, и непрестанно цокал на лошадь
языком. Между прочим, цокал он языком абсолютно всю дорогу. И только когда
переставал цокать хоть на минуту, лошадь поводила назад ушами и добродушно
останавливалась.
Мы отъехали шагов сто, как вдруг позади нас, у кооператива, раздался
истошный бабий крик.
И какая-то баба в сером платке, сильно размахивая руками и ругаясь на
чем свет стоит, торопливо шла за телегой, с трудом передвигая ноги в жидкой
грязи.
-- Ты что ж это, бродяга! -- кричала баба, доходя в некоторых словах до
полного визгу.-- Ты кого же посадил-то, черт рваный? Обормот, горе твое
луковое!
Мой мужик оглянулся назад и усмехнулся в бороденку.
-- Ах, паразит--баба,-- сказал он с улыбкой,-- кроет-то как?
-- А чего она? -- спросил я.
-- А пес ее знает,-- сказал мужик, сморкаясь.-- Не иначе как в телегу
ладит. Неохота ей, должно статься, по грязи хлюпать.
-- Так пущай сядет,-- сказал я.
-- Троих не можно увезти,-- ответил мужик,-- дюже дорога трудная.
Баба, подобрав юбки до живота, нажимала все быстрее, однако по такой
грязи догнать нас было трудновато.
-- А ты что, с ней уговорился, что ли?--спросил я.
-- Зачем уговорился? -- ответил мужик.-- Жена это мне. Что мне с ней
зря уговариваться?
-- Да что ты?! Жена? -- удивился я.-- Зачем же ты ее взял-то?
-- Да увязалась баба. Именинница она, видишь, у меня сегодня. За
покупками мы выехали. В кооператив...
Мне, городскому человеку, ужасно как стало неловко ехать в телеге, тем
более
что именинница крыла теперь все громче и громче и меня, и моих родных,
и своего полупочтенного супруга.
Я подал мужику рубль, спрыгнул с телеги и сказал:
-- Пущай баба сядет. Я пройдусь.
Мужик взял рубль и, не снимая с головы шапки, засунул его куда-то под
волоса.
Однако свою именинницу он не стал ждать. Он снова зацокал языком и
двинул дальше.
Я мужественно шагал рядом, держась за телегу рукой, потом спросил:
-- Ну, что ж не сажаешь-то?
Мужик тяжело вздохнул:
-- Дорога дюже тяжелая. Не можно сажать сейчас... Да ничего ей,
бабе-то.
Она у меня -- дьявол, двужильная.
Я снова на ходу влез в телегу и доехал до самой деревни, стараясь
теперь не
глядеть ни на моего извозчика, ни на именинницу.
Мужик угрюмо молчал.
И, только когда мы подъехали к дому, мужик сказал:
-- Дорога дюже тяжелая, вот что я скажу. За такую дорогу трояк брать
надо.
Пока я рассчитывался с извозчиком и расспрашивал, где бы мне найти
председателя, -- подошла именинница. Пот катил с нее градом. Она
одернула свои юбки, не глядя на мужа, просто сказала:
-- Выгружать, что ли?
-- Конечно, выгружать,-- сказал мужик.-- Не до лету лежать товару.
Баба подошла к телеге и стала выгружать покупки, унося их в дом.
1926
И не раз и не два вспоминаю святые слова -- дрова.
А. Блок
Это подлинное происшествие случилось на Рождестве. Газеты мелким
шрифтом в отделе происшествий отметили, что случилось это там-то и тогда-то.
А я -- человек любопытный. Я не удовлетворился сухими газетными
строчками.
Я побежал по адресу, нашел виновника происшествия, втерся к нему в
доверие и попросил подробнее осветить всю эту историю.
За бутылкой пива эта вся история была освещена.
Читатель -- существо недоверчивое. Подумает: до чего складно врет
человек.
А я не вру, читатель. Я и сейчас могу, читатель, посмотреть в ясные
твои очи и сказать: "Не вру". И вообще я никогда не вру и писать стараюсь
без выдумки. Фантазией я не отличаюсь. И не люблю поэтому растрачивать
драгоценные свои жизненные соки на какую-то несуществующую выдумку. Я знаю,
дорогой читатель, что жизнь много важнее литературы.
Итак, извольте слушать почти святочный рассказ.
"Дрова,-- сказал мой собеседник,-- дело драгоценное. Особенно, когда
снег выпадет да морозец ударит, так лучше дров ничего на свете не сыскать.
Дрова даже можно на именины дарить.
Лизавете Игнатьевне, золовке моей, я в день рождения подарил вязанку
дров. А Петр Семеныч, супруг ейный, человек горячий и вспыльчивый, в конце
вечеринки ударил меня, сукин сын, поленом по голове.
-- Это,-- говорит,-- не девятнадцатый год, чтобы дрова преподнесть.
Но, несмотря на это, мнения своего насчет дров я не изменил. Дрова --
дело
драгоценное и святое. И даже когда проходишь по улице мимо, скажем,
забора, а мороз пощипывает, то невольно похлопываешь по деревянному забору.
А вор на дрова идет специальный. Карманник против него -- мелкая
социальная плотва.
Дровяной вор -- человек отчаянный. И враз его никогда на учет не
возьмешь.
А поймали мы вора случайно.
Дрова были во дворе складены. И стали те общественные дрова пропадать.
Каждый день три--четыре полена недочет. А с четвертого номера Серега
Пестриков наибольше колбасится.
-- Караулить,-- говорит,-- братишки, требуется. Иначе,--говорит,--
никаким манером вора не возьмешь.
Согласился народ. Стали караулить. Караулим по очереди, а дрова
пропадают.
И проходит месяц. И заявляется ко мне племянник мой, Мишка Власов.
-- Я,-- говорит,-- дядя, как вам известно, состою в союзе химиков. И
могу вам на родственных началах по пустяковой цене динамитный патрон
всучить. А вы, -- говорит,-- заложите патрон в полено и ждите. Мы,--
говорит,-- петрозаводские, у себя в доме завсегда так делаем, и воры оттого
пужаются и красть остерегаются. Средство,-- говорит,-- богатое.
-- Неси, -- говорю, -- курицын сын. Сегодня заложим.
Приносит. Выдолбил я лодочку в полене, заложил патрон. Замуровал. И
небрежно кинул
полешко на дрова. И жду: что будет.
Вечером произошел в доме взрыв.
Народ смертельно испугался -- думает черт знает что, а я-то знаю, и
племянник Мишка знает,-- в чем тут запятая. А запятая -- патрон взорвался в
четвертом номере, в печке у Сереги Пестрикова.
Ничего я на это Сереге Пестрикову не сказал, только с грустью посмотрел
на его подлое лицо, и на расстроенную квартиру, и на груды кирпича заместо
печи, и
на сломанные двери -- и молча вышел.
Жертв была одна. Серегин жилец -- инвалид Гусев-- помер с испугу. Его
кирпичом по балде звездануло.
А сам Серега Пестриков и его преподобная мамаша и сейчас живут на
развалинах.
И всей семейкой с нового году предстанут перед судом за кражу и дров
пропажу.
И только одно обидно и досадно, что теперича Мишка Власов приписывает,
сукин сын, себе все лавры.
Но я на суде скажу, какие же, скажу, его лавры, если я и полено долбил,
и патрон закладывал?
Пущай суд распределит лавры.
1926
Перед самыми праздниками зашел я в сливочную купить себе четвертку
масла -- разговеться.
Гляжу, в магазине народищу уйма. Прямо не протолкнуться.
Стал я в очередь. Терпеливо жду. Кругом домашние хозяйки шумят и
норовят без очереди протиснуться. Все время приходится одергивать.
И вдруг входит в магазин быстрым шагом какая-то дамочка. Нестарая еще,
в небольшой черной шляпке. На шляпке -- креп полощется. Вообще, видно, в
трауре.
И протискивается эта дамочка к прилавку. И что-то такое говорит
приказчику. За
шумом не слыхать. Приказчик говорит:
-- Да я не знаю, гражданка. Одним словом, как другие --дозволят, так
мое дело пятое.
-- А чего такое? -- спрашивают в очереди. -- Об чем речь?
-- Да вот, -- говорит приказчик, -- у них, то есть, семейный случай.
Ихний супруг застрелившись... Так они просят отпустить им фунт сметаны и два
десятка яиц без очереди.
-- Конечное дело, отпустить. Обязательно отпустить. Чего там! --
заговорили все сразу. -- Пущай идет без очереди.
И все с любопытством стали рассматривать эту гражданку.
Она оправила креп на шляпке и вздохнула.
-- Скажите, какое горе! -- сказал приказчик, отвешивая сметану. -- И с
чего бы это, мадам, извиняюсь?
-- Меланхолик он у меня был, -- сказала гражданка.
-- И давно--с, позвольте вас так спросить?
-- Да вот на прошлой неделе сорок дней было.
-- Скажите, какие несчастные случаи происходят! -- снова сказал
приказчик. -- И дозвольте узнать, с револьверу это они это самое, значит,
или с чего другого?
-- Из револьверу, -- сказала гражданка. -- Главное, все на моих глазах
произошло. Я сижу в соседней комнате. Хочу, не помню, что-то такое сделать и
вообще ничегошеньки не предполагаю, вдруг ужасный звук происходит. Выстрел,
одним словом. Бегу туда -- дым,
в ушах звон... И все на моих глазах.
-- М--да, -- сказал кто-то в очереди, -- бывает...
-- Может быть, и бывает, -- ответила гражданка с некоторой обидой в
голосе, -- но так, чтобы на глазах, то, знаете, действительно...
-- Какие ужасные ужасти! -- сказал приказчик.
-- Вот вы говорите -- бывает, -- продолжала гражданка. --Действительно,
бывает,
я не отрицаю. Вот у моих знакомых племянник застрелился. Но там,
знаете, ушел человек из дому, пропадал вообще... А тут все на глазах...
Приказчик завернул сметану и яйца в пакет и подал гражданке с особой
любезностью.
Дама печально кивнула головой и пошла к выходу.
-- Ну хорошо, --сказала какая-то фигура в очереди. Ну ихний супруг
застрелившись. А почему такая спешка и яйца 6ез очереди? Неправильно!
Дама презрительно оглянулась на фигуру и вышла.
1926
Что-то, граждане, воров нынче развелось. Кругом прут без разбора.
Человека
сейчас прямо не найти, у которого ничего не сперли.
У меня вот тоже недавно чемоданчик унесли, не доезжая Жмеринки.
И чего, например, с этим социальным бедствием делать? Руки, что ли,
ворам отрывать?
Вот, говорят, в Финляндии в прежнее время ворам руки отрезали.
Проворуется, скажем, какой-нибудь ихний финский товарищ, сейчас ему чик, и
ходи, сукин сын, без
руки.
Зато и люди там пошли положительные. Там, говорят, квартиры можно даже
не закрывать. А если, например, на улице гражданин бумажник обронит, так и
бумажника не возьмут. А положат на видную тумбу, и пущай он лежит до
скончания века... Вот дураки-то!
Ну, деньги-то из бумажника, небось, возьмут. Это уж не может того быть,
чтоб не взяли. Тут не только руки отрезай, тут головы начисто оттяпывай -- и
то, пожалуй, не поможет. Ну, да деньги -- дело наживное. Бумажник остался, и
то мерси.
Вот у меня, не доезжая Жмеринки, чемоданчик свистнули, так
действительно начисто. Со всеми потрохами. Ручки от чемодана -- и той не
оставили. Мочалка была в чемодане -- пятачок ей цена -- и мочалку. Ну, на
что им, чертям, мочалка?! Бросят же, подлецы. Так нет. Так с мочалкой и
сперли.
А главное, присаживается ко мне вечером в поезде какой-то гражданин.
-- Вы,-- говорит,-- будьте добры, осторожней тут ездите.
Тут,--говорит,--воры очень отчаянные. Кидаются прямо на пассажиров.
-- Это,-- говорю,-- меня не пугает. Я,-- говорю,-- завсегда ухом на
чемодан ложусь. Услышу.
Он говорит:
-- Дело не в ухе. Тут,-- говорит,-- такие ловкачи -- сапоги у людей
снимают. Не то что ухо.
-- Сапоги,-- говорю,-- опять же у меня русские, с длинным голенищем
-- не снимут.
-- Ну,-- говорит,-- вас к черту. Мое дело--предупредить. А вы там как
хотите.
На этом я и задремал.
Вдруг, не доезжая Жмеринки, кто-то в темноте как дернет меня за ногу.
Чуть,
ей--богу, не оторвал... Я как вскочу, как хлопну вора по плечу. Он как
сиганет в сторону.
Я за ним с верхней полки. А бежать не могу.
Потому сапог наполовину сдернут -- нога в голенище болтается.
Поднял крик. Всполошил весь вагон.
-- Что? -- спрашивают.
-- Сапоги,-- говорю,-- граждане, чуть не слимонили.
Стал натягивать сапог, гляжу -- чемодана нету. Снова крик поднял.
Обыскал
всех пассажиров -- нету чемодана. Вор-то, оказывается, нарочно за ногу
дернул, чтоб я башку с чемодана снял.
На большой станции пошел в Особый отдел заявлять. Ну, посочувствовали
там, записали.
Я говорю:
-- Если поймаете, рвите у него к чертям руки.
Смеются.
-- Ладно,--говорят,-- оторвем. Только карандаш на место положите.
И действительно, как это случилось, прямо не знаю. А только взял я со
стола
ихний чернильный карандаш и в карман сунул.
Агент говорит:
-- У нас,-- говорит,-- даром что Особый отдел, а в короткое время
пассажиры весь прибор разворовали. Один сукин сын чернильницу унес. С
чернилами.
Извинился я за карандаш и вышел. "Да уж,-- думаю,--у нас начать руки
отрезать, так тут до черта инвалидов будет. Себе дороже".
А впрочем, чего-нибудь надо придумать против этого бедствия.
Хотя у нас имеется такая смелая мысль: жизнь с каждым годом улучшается
и в
скором времени, может быть, совсем улучшится, и тогда, может быть, и
воров не будет.
Вот этим самым и проблема разрешится. Подождем.
1926
Вот, братцы, и весна наступила. А там, глядишь, и лето скоро. А хорошо,
товарищи, летом! Солнце пекет. Жарынь. А ты ходишь этаким чертом без
валенок, в одних портках, и дышишь. Тут же где-нибудь птичечки порхают.
Букашки куда-нибудь стремятся. Червячки чирикают. Хорошо, братцы, летом.
Хорошо, конечно, летом, да не совсем. Года два назад работали мы по
кооперации. Такая струя в нашей жизни подошла. Пришлось у прилавка стоять. В
двадцать втором году.
Так для кооперации, товарищи, нет, знаете, ничего гаже, когда жарынь.
Продукт-то ведь портится. Тухнет продукт ай нет? Конечное дело, тухнет. А
ежли он тухнет, есть от этого убытки кооперации? Есть.
А тут, может, наряду с этим, лозунг брошен -- режим экономии. Ну как
это совместить, дозвольте вас спросить?
Нельзя же, граждане, с таким полным эгоизмом подходить к явлениям
природы и радоваться, и плясать, когда наступает тепло. Надо же, граждане, и
об общественной пользе позаботиться.
А помню, у нас в кооперативе спортилась капуста, стухла, извините за
такое некрасивое сравнение.
И мало того, что от этого прямой у нас убыток кооперации, так тут еще
чувствуешь.
1926
Я, граждане, надо сказать, недавно телефон себе поставил. Потому по
нынешним торопливым временам без телефона как без рук.
Мало ли -- поговорить по телефону или, например, позвонить куда-нибудь.
Оно, конечно, звонить некуда -- это действительно верно. Но, с другой
стороны, рассуждая материально, сейчас не девятнадцатый год. Это понимать
надо.
Это в девятнадцатом году не то что без телефона обходились -- не жравши
сидели, и то ничего.
А, скажем, теперь -- за пять целковых аппараты тебе вешают. Господи
твоя воля!
Хочешь -- говори по нем, не хочешь -- как хочешь. Никто на тебя не в
обиде. Только плати денежки.
Оно, конечно, соседи с непривычки обижались.
-- Может, говорят, оно и ночью звонить будет, так уж это вы -- ах,
оставьте.
Но только оно не то что ночью, а и днем, знаете, не звонит. Оно,
конечно, всем окружающим я дал номера с просьбой позвонить. Но, между
прочим, все оказались беспартийные товарищи и к телефону мало прикасаются.
Однако все-таки за аппарат денежки не даром плачены. Пришлось-таки
недавно позвонить по очень важному и слишком серьезному делу.
Воскресенье было.
И сижу я, знаете, у стены. Смотрю, как это оно оригинально висит. Вдруг
как оно зазвонит. То не звонило, не звонило, а тут как прорвет. Я,
действительно, даже испугался.
"Господи, думаю, звону-то сколько за те же деньги!"
Снимаю осторожно трубку за свои любезные.
-- Алло, говорю, откуда это мне звонят?
-- Это, говорят, звонят вам по телефону.
-- А что, говорю, такое стряслось и кто, извиняюсь, будет у аппарата?
-- Это, отвечают, у аппарата будет одно знакомое вам лицо. Приходите,
говорят, по срочному делу в пивную на угол Посадской.
"Видали, думаю, какие удобства! А не будь аппарата -- что бы это лицо
делало? Пришлось бы этому лицу на трамвае трястись".
-- Алло, говорю, а что это за такое лицо и какое дело? Однако в аппарат
молчат и на это не отвечают.
"В пивной, думаю, конечно, выяснится". Поскорее, сию минуту одеваюсь.
Бегу вниз. Прибегаю в пивную. Народу, даром что днем, много. И все
незнакомые.
-- Граждане, говорю, кто мне сейчас звонил и по какому, будьте любезны,
делу?
Однако посетители молчат и не отвечают.
"Ах, какая, думаю, досада. То звонили, звонили, а то нет никого".
Сажусь к столику. Прошу подать пару.
"Посижу, думаю, может, и придет кто-нибудь. Странные, думаю, какие
шутки".
Выпиваю пару, закусываю и иду домой.
Иду домой.
А дома то есть полный кавардак. Обокраден. Нету синего костюма и двух
простынь.
Подхожу к аппарату. Звоню срочно.
-- Алло, говорю, барышня, дайте в ударном порядке уголовный розыск.
Обокраден, говорю, вчистую. Специально отозвали в пивную для этой цели. По
телефону.
Барышня говорит:
-- Будьте любезны -- занято. Звоню позже.
Барышня говорит:
-- Кнопка не работает, будьте любезны.
Одеваюсь. Бегу, конечно, вниз. И на трамвае в уголовный розыск.
Подаю заявление. Там говорят:
-- Расследуем.
Я говорю:
-- Расследуйте и позвоните.
Они говорят:
-- Нам, говорят, звонить как раз некогда. Мы, говорят, и без звонков
расследуем, уважаемый товарищ.
Чем все это кончится -- не знаю. Больше никто мне не звонил. А аппарат
висит.
1926
Главная причина, что Володька Боков маленько окосевши был. Иначе,
конечно, не пошел бы он на такое преступление. Он выпивши был. Если
хотите
знать, Володька Боков перед самым поездом скляночку эриванской выпил да
пивком добавил. А насчет еды -- он съел охотничью сосиску. Разве ж это
еда?
Ну, и развезло парнишку. Потому состав сильно едкий получается. И башку
от
этого крутит, и в груди всякие идеи назревают, и поколбаситься перед
уважаемой публикой охота.
Вот Володя сел в поезд и начал маленько проявлять себя. Дескать, он это
такой человек, что все ему можно. И даже народный суд, в случае ежели
чего,
завсегда за него заступится. Потому у него,-- пущай публика знает,--
происхождение очень отличное. И родной дед его был коровьим пастухом, и
мамаша его была наипростая баба...
И вот мелет Володька языком,--струя на него такая нашла,-- погордиться
захотел.
А тут какой-то напротив Володьки гражданин обнаруживается. Вата у него
в
ухе, и одет чисто, не без комфорта.
И говорит он:
-- А ты, -- говорит, -- потреплись еще, так тебя и заметут на первом
полустанке.
Володька говорит:
-- Ты мое самосознание не задевай. Не могут меня замести в силу
происхождения. Пущай я чего хочешь сделаю -- во всем мне будет льгота.
Ну, струя на него такая напала. Пьяный же.
А публика начала выражать свое недовольство по этому поводу. А которые
наиболее ядовитые, те подначивать начали. А какой-то в синем картузе,
подлая
его душа, говорит:
-- А ты,-- говорит,-- милый, стукани вот вдребезги по окну, а мы,--
говорит,-- пущай посмотрим,-- заметут тебя, или тебе ничего не будет.
Или,-- говорит,-- еще того чище,-- стекла ты не тронь, а останови поезд
за эту
ручку... Это тормоз...
Володька говорит:
-- За какую за эту ручку? Ты,-- говорит,-- паразит, точнее выражайся.
Который в синем картузе отвечает:
-- Да вот за эту. Это тормоз Вестингауза. Дергани его слева в эту
сторону.
Публика и гражданин, у которого вата в ухе, начали, конечно,
останавливать
поднатчика. Дескать, довольно стыдно трезвые идеи внушать окосевшему
человеку.
А Володька Боков встал и сразу как дерганет ручку.
Тут все и онемели сразу. Молчание сразу среди пассажиров наступило.
Только слышно, как колесья чукают. И ничего больше. Который в синем
картузе,
тот ахнул.
-- Ах, -- говорит, -- холера, остановил ведь...
Тут многие с места повскакали. Который в синем картузе -- на площадку
пытался выйти от греха. Пассажиры не пустили.
У которого вата в ухе, тот говорит:
-- Это хулиганство. Сейчас ведь поезд остановится... Транспорт от этого
изнашивается. Задержка, кроме того.
Володька Боков сам испугался малость.
-- Держите,-- говорит,-- этого, который в синем картузе. Пущай вместе
сядем. Он меня подначил.
А поезд между тем враз не остановился. Публика говорит:
-- Враз и не может поезд останавливаться. Хотя и дачный поезд, а ему
после
тормоза разбег полагается-- двадцать пять саженей. А по мокрым рельсам
и того
больше.
А поезд между тем идет и идет себе. Версту проехали -- незаметно
остановки.
У которого вата в ухе -- говорит:
-- Тормоз-то,-- говорит,-- кажись, тово... неисправный.
Володька говорит:
-- Я ж и говорю: ни хрена мне не будет. Выкусили?
И сел. А на остановке вышел на площадку, освежился малость и домой
прибыл трезвый, что стеклышко.
1926
Как в других городах проходит режим экономии, я, товарищи, не знаю.
А вот в городе Борисове этот режим очень выгодно обернулся.
За одну короткую зиму в одном только нашем учреждении семь сажен еловых
дров сэкономлено. Худо ли!
Десять лет такой экономии -- это десять кубов все-таки. А за сто лет
очень свободно три барки сэкономить можно. Через тысячу лет вообще дровами
торговать можно будет.
И об чем только народ раньше думал? Отчего такой выгодный режим раньше
в обиход не вводил? Вот обидно-то! А начался у нас этот самый режим еще с
осени.
Заведующий у нас -- свой парень. Про все с нами советуется и говорит
как с родными. Папироски даже, сукин сын, стреляет.
Так приходит как-то этот заведующий и объявляет:
-- Ну вот, ребятушки, началось... Подтянитесь! Экономьте что-нибудь там
такое...
А как и чего экономить -- неизвестно. Стали мы разговаривать, чего
экономить. Бухгалтеру, что ли, черту седому, не заплатить, или еще как.
Заведующий говорит:
-- Бухгалтеру, ребятушки, не заплатишь, так он, черт седой, живо в
охрану труда смотается. Этого нельзя будет. Надо еще что-нибудь придумать.
Тут, спасибо, наша уборщица Нюша женский вопрос на рассмотрение вносит.
-- Раз, говорит, такое международное положение и вообше труба, то,
говорит, можно, для примеру, уборную не отапливать. Чего там зря поленья
перегонять? Не в гостиной!
-- Верно, говорим, нехай уборная в холоде постоит. Сажен семь
сэкономим, может быть. А что прохладно будет так это отнюдь не худо. По
морозцу-то публика задерживаться не будет. От этого даже производительность
может актуально повыситься.
Так и сделали. Бросили топить -- стали экономию подсчитывать.
Действительно, семь сажен сэкономили. Стали восьмую экономить, да тут
весна ударила. Вот обидно-то!
Если б, думаем, не чертова весна, еще бы полкуба сэкономили.
Подкузьмила, одним словом, нас весна. Ну да и семь сажен, спасибо, на
полу не валяются. А что труба там какая-то от мороза оказалась лопнувши, так
эта труба, выяснилось, еще при царском режиме была поставлена. Такие трубы
вообще с корнем выдергивать надо.
Да оно до осени свободно без трубы обойдемся А осенью какую-нибудь
дешевенькую поставим. Не в гостиной!
1926
Говорят, верблюд месяц может ничего не жрать. Вот это дивное животное!
Он, говорят, пососет какую-нибудь травку, понюхает камушек, и с него хватит,
сыт по горло. Вот это благородное животное!
А теперь, скажем, человек. Человеку ежедневно чего-нибудь пожрать
нужно. Он
какой-нибудь там травинкой не прельстится и камней нюхать не станет.
Ему вынь да
положь чего-нибудь этакое острое. Суп и на второе рыбу де-валяй. Вот
что он любит.
И мало того что человек ежедневно пищу жрет, а еще и костюмы носит, и
пьет,
и в баню ходит.
Ох, эти же люди чистое разорение для государства! Вот тут и проводи
режим экономии. Вот тут и сокращай разбухшие штаты.
Для примеру, человека ради экономии сократишь, а он и после сокращения
все свое -- жрет, а еще и костюмы носит. То есть откуда он так ухитряется --
удивляться приходится. Чистое разорение.
Вот с нашего двора Палька Ершов под режим экономии попал. Сократили
парня.
Ну, думаем, пропал Палька Ершов. Чего он теперь делать будет, раз режим
экономии?
Только видим -- нет, не пропал. Вышел во двор сразу после сокращения,
гуляет, плюется через зубы.
-- Это, говорит, я знал. Я, говорит, ребятишки, завсегда под лозунги
попадаю. Седьмой раз меня сокращают. Как какой лозунг объявят -- режим или
борьба за качество, --так мне всегда крышка. Я к этому привыкши.
-- Ну, говорим, привычка привычкой, а хлебать-то чего теперь будешь?
-- Да уж, говорит, жрать придется. Не верблюд.
Ну, думаем, пропал. На словах только хорохорится, а сам подохнет.
Только проходит месяц и два. Нет, не дохнет. Курит, плюется через зубы
и костюмы носит.
Ну, думаем, или он, собака, ежедневно госбанки грабит, или деньги сам
печатает.
-- Палька, говорим, откройся, ослобони свою совесть. Чем ты, говорим,
бродяга, кормишься?
А он говорит:
-- Да, знаете, ребятишки, я на другую службу поступил.
Трудновато, думаем, с такими отчаянными людьми режим экономии
проводить. Их сокращают, а они все свое - пьют, жрут и костюмы носят.
С верблюдами малость было бы полегче.
1926
До деревни Горки было всего, я полагаю, версты три. Однако пешком идти
я
не рискнул. Весенняя грязь буквально доходила до колена.
Возле самой станции, у кооператива, стояла крестьянская подвода.
Немолодой мужик в зимней шапке возился около лошади.
-- А что, дядя,-- спросил я,-- не подвезешь ли меня до Горок?
-- Подвезти можно, -- сказал мужик, -- только даром мне нет расчету
тебя подвозить. Рублишко надо мне с тебя взять, милый человек. Дюже
дорога трудная.
Я сел в телегу, и мы тронулись.
Дорога, действительно, была аховая. Казалось, дорога была специально
устроена с тем тонким расчетом, чтобы вся весенняя дрянь со всех
окрестных нолей стекала именно сюда. Жидкая грязь покрывала почти полное
колесо.
-- Грязь-то какая,-- сказал я.
-- Воды, конечно, много,-- равнодушно ответил мужик.
Он сидел на передке, свесив вниз ноги, и непрестанно цокал на лошадь
языком. Между прочим, цокал он языком абсолютно всю дорогу. И только когда
переставал цокать хоть на минуту, лошадь поводила назад ушами и добродушно
останавливалась.
Мы отъехали шагов сто, как вдруг позади нас, у кооператива, раздался
истошный бабий крик.
И какая-то баба в сером платке, сильно размахивая руками и ругаясь на
чем свет стоит, торопливо шла за телегой, с трудом передвигая ноги в жидкой
грязи.
-- Ты что ж это, бродяга! -- кричала баба, доходя в некоторых словах до
полного визгу.-- Ты кого же посадил-то, черт рваный? Обормот, горе твое
луковое!
Мой мужик оглянулся назад и усмехнулся в бороденку.
-- Ах, паразит--баба,-- сказал он с улыбкой,-- кроет-то как?
-- А чего она? -- спросил я.
-- А пес ее знает,-- сказал мужик, сморкаясь.-- Не иначе как в телегу
ладит. Неохота ей, должно статься, по грязи хлюпать.
-- Так пущай сядет,-- сказал я.
-- Троих не можно увезти,-- ответил мужик,-- дюже дорога трудная.
Баба, подобрав юбки до живота, нажимала все быстрее, однако по такой
грязи догнать нас было трудновато.
-- А ты что, с ней уговорился, что ли?--спросил я.
-- Зачем уговорился? -- ответил мужик.-- Жена это мне. Что мне с ней
зря уговариваться?
-- Да что ты?! Жена? -- удивился я.-- Зачем же ты ее взял-то?
-- Да увязалась баба. Именинница она, видишь, у меня сегодня. За
покупками мы выехали. В кооператив...
Мне, городскому человеку, ужасно как стало неловко ехать в телеге, тем
более
что именинница крыла теперь все громче и громче и меня, и моих родных,
и своего полупочтенного супруга.
Я подал мужику рубль, спрыгнул с телеги и сказал:
-- Пущай баба сядет. Я пройдусь.
Мужик взял рубль и, не снимая с головы шапки, засунул его куда-то под
волоса.
Однако свою именинницу он не стал ждать. Он снова зацокал языком и
двинул дальше.
Я мужественно шагал рядом, держась за телегу рукой, потом спросил:
-- Ну, что ж не сажаешь-то?
Мужик тяжело вздохнул:
-- Дорога дюже тяжелая. Не можно сажать сейчас... Да ничего ей,
бабе-то.
Она у меня -- дьявол, двужильная.
Я снова на ходу влез в телегу и доехал до самой деревни, стараясь
теперь не
глядеть ни на моего извозчика, ни на именинницу.
Мужик угрюмо молчал.
И, только когда мы подъехали к дому, мужик сказал:
-- Дорога дюже тяжелая, вот что я скажу. За такую дорогу трояк брать
надо.
Пока я рассчитывался с извозчиком и расспрашивал, где бы мне найти
председателя, -- подошла именинница. Пот катил с нее градом. Она
одернула свои юбки, не глядя на мужа, просто сказала:
-- Выгружать, что ли?
-- Конечно, выгружать,-- сказал мужик.-- Не до лету лежать товару.
Баба подошла к телеге и стала выгружать покупки, унося их в дом.
1926
И не раз и не два вспоминаю святые слова -- дрова.
А. Блок
Это подлинное происшествие случилось на Рождестве. Газеты мелким
шрифтом в отделе происшествий отметили, что случилось это там-то и тогда-то.
А я -- человек любопытный. Я не удовлетворился сухими газетными
строчками.
Я побежал по адресу, нашел виновника происшествия, втерся к нему в
доверие и попросил подробнее осветить всю эту историю.
За бутылкой пива эта вся история была освещена.
Читатель -- существо недоверчивое. Подумает: до чего складно врет
человек.
А я не вру, читатель. Я и сейчас могу, читатель, посмотреть в ясные
твои очи и сказать: "Не вру". И вообще я никогда не вру и писать стараюсь
без выдумки. Фантазией я не отличаюсь. И не люблю поэтому растрачивать
драгоценные свои жизненные соки на какую-то несуществующую выдумку. Я знаю,
дорогой читатель, что жизнь много важнее литературы.
Итак, извольте слушать почти святочный рассказ.
"Дрова,-- сказал мой собеседник,-- дело драгоценное. Особенно, когда
снег выпадет да морозец ударит, так лучше дров ничего на свете не сыскать.
Дрова даже можно на именины дарить.
Лизавете Игнатьевне, золовке моей, я в день рождения подарил вязанку
дров. А Петр Семеныч, супруг ейный, человек горячий и вспыльчивый, в конце
вечеринки ударил меня, сукин сын, поленом по голове.
-- Это,-- говорит,-- не девятнадцатый год, чтобы дрова преподнесть.
Но, несмотря на это, мнения своего насчет дров я не изменил. Дрова --
дело
драгоценное и святое. И даже когда проходишь по улице мимо, скажем,
забора, а мороз пощипывает, то невольно похлопываешь по деревянному забору.
А вор на дрова идет специальный. Карманник против него -- мелкая
социальная плотва.
Дровяной вор -- человек отчаянный. И враз его никогда на учет не
возьмешь.
А поймали мы вора случайно.
Дрова были во дворе складены. И стали те общественные дрова пропадать.
Каждый день три--четыре полена недочет. А с четвертого номера Серега
Пестриков наибольше колбасится.
-- Караулить,-- говорит,-- братишки, требуется. Иначе,--говорит,--
никаким манером вора не возьмешь.
Согласился народ. Стали караулить. Караулим по очереди, а дрова
пропадают.
И проходит месяц. И заявляется ко мне племянник мой, Мишка Власов.
-- Я,-- говорит,-- дядя, как вам известно, состою в союзе химиков. И
могу вам на родственных началах по пустяковой цене динамитный патрон
всучить. А вы, -- говорит,-- заложите патрон в полено и ждите. Мы,--
говорит,-- петрозаводские, у себя в доме завсегда так делаем, и воры оттого
пужаются и красть остерегаются. Средство,-- говорит,-- богатое.
-- Неси, -- говорю, -- курицын сын. Сегодня заложим.
Приносит. Выдолбил я лодочку в полене, заложил патрон. Замуровал. И
небрежно кинул
полешко на дрова. И жду: что будет.
Вечером произошел в доме взрыв.
Народ смертельно испугался -- думает черт знает что, а я-то знаю, и
племянник Мишка знает,-- в чем тут запятая. А запятая -- патрон взорвался в
четвертом номере, в печке у Сереги Пестрикова.
Ничего я на это Сереге Пестрикову не сказал, только с грустью посмотрел
на его подлое лицо, и на расстроенную квартиру, и на груды кирпича заместо
печи, и
на сломанные двери -- и молча вышел.
Жертв была одна. Серегин жилец -- инвалид Гусев-- помер с испугу. Его
кирпичом по балде звездануло.
А сам Серега Пестриков и его преподобная мамаша и сейчас живут на
развалинах.
И всей семейкой с нового году предстанут перед судом за кражу и дров
пропажу.
И только одно обидно и досадно, что теперича Мишка Власов приписывает,
сукин сын, себе все лавры.
Но я на суде скажу, какие же, скажу, его лавры, если я и полено долбил,
и патрон закладывал?
Пущай суд распределит лавры.
1926
Перед самыми праздниками зашел я в сливочную купить себе четвертку
масла -- разговеться.
Гляжу, в магазине народищу уйма. Прямо не протолкнуться.
Стал я в очередь. Терпеливо жду. Кругом домашние хозяйки шумят и
норовят без очереди протиснуться. Все время приходится одергивать.
И вдруг входит в магазин быстрым шагом какая-то дамочка. Нестарая еще,
в небольшой черной шляпке. На шляпке -- креп полощется. Вообще, видно, в
трауре.
И протискивается эта дамочка к прилавку. И что-то такое говорит
приказчику. За
шумом не слыхать. Приказчик говорит:
-- Да я не знаю, гражданка. Одним словом, как другие --дозволят, так
мое дело пятое.
-- А чего такое? -- спрашивают в очереди. -- Об чем речь?
-- Да вот, -- говорит приказчик, -- у них, то есть, семейный случай.
Ихний супруг застрелившись... Так они просят отпустить им фунт сметаны и два
десятка яиц без очереди.
-- Конечное дело, отпустить. Обязательно отпустить. Чего там! --
заговорили все сразу. -- Пущай идет без очереди.
И все с любопытством стали рассматривать эту гражданку.
Она оправила креп на шляпке и вздохнула.
-- Скажите, какое горе! -- сказал приказчик, отвешивая сметану. -- И с
чего бы это, мадам, извиняюсь?
-- Меланхолик он у меня был, -- сказала гражданка.
-- И давно--с, позвольте вас так спросить?
-- Да вот на прошлой неделе сорок дней было.
-- Скажите, какие несчастные случаи происходят! -- снова сказал
приказчик. -- И дозвольте узнать, с револьверу это они это самое, значит,
или с чего другого?
-- Из револьверу, -- сказала гражданка. -- Главное, все на моих глазах
произошло. Я сижу в соседней комнате. Хочу, не помню, что-то такое сделать и
вообще ничегошеньки не предполагаю, вдруг ужасный звук происходит. Выстрел,
одним словом. Бегу туда -- дым,
в ушах звон... И все на моих глазах.
-- М--да, -- сказал кто-то в очереди, -- бывает...
-- Может быть, и бывает, -- ответила гражданка с некоторой обидой в
голосе, -- но так, чтобы на глазах, то, знаете, действительно...
-- Какие ужасные ужасти! -- сказал приказчик.
-- Вот вы говорите -- бывает, -- продолжала гражданка. --Действительно,
бывает,
я не отрицаю. Вот у моих знакомых племянник застрелился. Но там,
знаете, ушел человек из дому, пропадал вообще... А тут все на глазах...
Приказчик завернул сметану и яйца в пакет и подал гражданке с особой
любезностью.
Дама печально кивнула головой и пошла к выходу.
-- Ну хорошо, --сказала какая-то фигура в очереди. Ну ихний супруг
застрелившись. А почему такая спешка и яйца 6ез очереди? Неправильно!
Дама презрительно оглянулась на фигуру и вышла.
1926
Что-то, граждане, воров нынче развелось. Кругом прут без разбора.
Человека
сейчас прямо не найти, у которого ничего не сперли.
У меня вот тоже недавно чемоданчик унесли, не доезжая Жмеринки.
И чего, например, с этим социальным бедствием делать? Руки, что ли,
ворам отрывать?
Вот, говорят, в Финляндии в прежнее время ворам руки отрезали.
Проворуется, скажем, какой-нибудь ихний финский товарищ, сейчас ему чик, и
ходи, сукин сын, без
руки.
Зато и люди там пошли положительные. Там, говорят, квартиры можно даже
не закрывать. А если, например, на улице гражданин бумажник обронит, так и
бумажника не возьмут. А положат на видную тумбу, и пущай он лежит до
скончания века... Вот дураки-то!
Ну, деньги-то из бумажника, небось, возьмут. Это уж не может того быть,
чтоб не взяли. Тут не только руки отрезай, тут головы начисто оттяпывай -- и
то, пожалуй, не поможет. Ну, да деньги -- дело наживное. Бумажник остался, и
то мерси.
Вот у меня, не доезжая Жмеринки, чемоданчик свистнули, так
действительно начисто. Со всеми потрохами. Ручки от чемодана -- и той не
оставили. Мочалка была в чемодане -- пятачок ей цена -- и мочалку. Ну, на
что им, чертям, мочалка?! Бросят же, подлецы. Так нет. Так с мочалкой и
сперли.
А главное, присаживается ко мне вечером в поезде какой-то гражданин.
-- Вы,-- говорит,-- будьте добры, осторожней тут ездите.
Тут,--говорит,--воры очень отчаянные. Кидаются прямо на пассажиров.
-- Это,-- говорю,-- меня не пугает. Я,-- говорю,-- завсегда ухом на
чемодан ложусь. Услышу.
Он говорит:
-- Дело не в ухе. Тут,-- говорит,-- такие ловкачи -- сапоги у людей
снимают. Не то что ухо.
-- Сапоги,-- говорю,-- опять же у меня русские, с длинным голенищем
-- не снимут.
-- Ну,-- говорит,-- вас к черту. Мое дело--предупредить. А вы там как
хотите.
На этом я и задремал.
Вдруг, не доезжая Жмеринки, кто-то в темноте как дернет меня за ногу.
Чуть,
ей--богу, не оторвал... Я как вскочу, как хлопну вора по плечу. Он как
сиганет в сторону.
Я за ним с верхней полки. А бежать не могу.
Потому сапог наполовину сдернут -- нога в голенище болтается.
Поднял крик. Всполошил весь вагон.
-- Что? -- спрашивают.
-- Сапоги,-- говорю,-- граждане, чуть не слимонили.
Стал натягивать сапог, гляжу -- чемодана нету. Снова крик поднял.
Обыскал
всех пассажиров -- нету чемодана. Вор-то, оказывается, нарочно за ногу
дернул, чтоб я башку с чемодана снял.
На большой станции пошел в Особый отдел заявлять. Ну, посочувствовали
там, записали.
Я говорю:
-- Если поймаете, рвите у него к чертям руки.
Смеются.
-- Ладно,--говорят,-- оторвем. Только карандаш на место положите.
И действительно, как это случилось, прямо не знаю. А только взял я со
стола
ихний чернильный карандаш и в карман сунул.
Агент говорит:
-- У нас,-- говорит,-- даром что Особый отдел, а в короткое время
пассажиры весь прибор разворовали. Один сукин сын чернильницу унес. С
чернилами.
Извинился я за карандаш и вышел. "Да уж,-- думаю,--у нас начать руки
отрезать, так тут до черта инвалидов будет. Себе дороже".
А впрочем, чего-нибудь надо придумать против этого бедствия.
Хотя у нас имеется такая смелая мысль: жизнь с каждым годом улучшается
и в
скором времени, может быть, совсем улучшится, и тогда, может быть, и
воров не будет.
Вот этим самым и проблема разрешится. Подождем.
1926
Вот, братцы, и весна наступила. А там, глядишь, и лето скоро. А хорошо,
товарищи, летом! Солнце пекет. Жарынь. А ты ходишь этаким чертом без
валенок, в одних портках, и дышишь. Тут же где-нибудь птичечки порхают.
Букашки куда-нибудь стремятся. Червячки чирикают. Хорошо, братцы, летом.
Хорошо, конечно, летом, да не совсем. Года два назад работали мы по
кооперации. Такая струя в нашей жизни подошла. Пришлось у прилавка стоять. В
двадцать втором году.
Так для кооперации, товарищи, нет, знаете, ничего гаже, когда жарынь.
Продукт-то ведь портится. Тухнет продукт ай нет? Конечное дело, тухнет. А
ежли он тухнет, есть от этого убытки кооперации? Есть.
А тут, может, наряду с этим, лозунг брошен -- режим экономии. Ну как
это совместить, дозвольте вас спросить?
Нельзя же, граждане, с таким полным эгоизмом подходить к явлениям
природы и радоваться, и плясать, когда наступает тепло. Надо же, граждане, и
об общественной пользе позаботиться.
А помню, у нас в кооперативе спортилась капуста, стухла, извините за
такое некрасивое сравнение.
И мало того, что от этого прямой у нас убыток кооперации, так тут еще