В декабре 1872 года Владимир Данилович выступил в Санкт-Петербургском окружном суде по «громкому» делу Е. Емельянова, обвинявшемуся в убийстве (утоплении) своей жены Лукерьи. Подсудимый виновным себя не признавал. На этом процессе ему противостоял молодой, набиравший силу прокурор А. Ф. Кони. Спасович настаивал на том, что Лукерья покончила жизнь самоубийством. После окончания судебного следствия, как вспоминал А. Ф. Кони, Спасович сказал ему: «Вы, конечно, откажетесь от обвинения: дело не дает нам никаких красок – и мы могли бы еще сегодня собраться у меня на юридическую беседу». На это Кони ответил: «Нет, краски есть: они на палитре самой жизни и в роковом стечении на одной узкой тропинке подсудимого, его жены и его любовницы».
В этом поединке победителем вышел А. Ф. Кони, который произнес одну из самых блестящих своих обвинительных речей. В своем выступлении Спасович был тоже красноречив, остроумен, находчив. Он даже назвал речь Анатолия Федоровича Кони «романом, рассказанном прокурором». Однако присяжные заседатели оказались на стороне обвинителя и приговорили подсудимого к каторжным работам сроком на восемь лет. По воспоминаниям А. Ф. Кони, Спасович нисколько не обиделся на прокурора за свое поражение и даже подвез его домой, беседуя о предстоявшем на другой день заседании Юридического общества.
Но уже вскоре Спасович взял у А. Ф. Кони своеобразный реванш. В марте 1873 года в том же Санкт-Петербургском окружном суде слушалось дело об убийстве коллежского асессора Чихачева, совершенном неким штабс-капитаном Непениным в соучастии с женой. Основного подсудимого защищал В. Д. Спасович, а присяжный поверенный В. Н. Герард выступал в защиту жены Непенина. Обвинителем был прокурор А. Ф. Кони. Владимиру Даниловичу удалось доказать, что Непенин нанес смертельные раны потерпевшему в запальчивости и раздражении, но без умысла на убийство. С этим мнением согласились присяжные заседатели. Жена Непенина вообще была оправдана.
В ноябре 1875 года в Санкт-Петербургском окружном суде с участием присяжных заседателей рассматривалось необычное дело. На скамье подсудимых оказался банкир С. Л. Кронеберг, который обвинялся в том, что подвергал свою семилетнюю дочь Марию истязаниям: бил до синяков, продолжительно сек розгами. Хотя дело это и казалось незначительным, но оно привлекло к себе всеобщее внимание прежде всего тем, что «благодаря участию в возникшей полемике самых выдающихся писателей, резюмированы были и кристаллизованы все притязания к адвокатуре».
Спасович в этом деле защищал подсудимого не по соглашению с ним, а по назначению суда. В этом трудном деле Спасович доказывал присяжным заседателям, что со стороны подсудимого не было истязания, как уголовно-наказуемого деяния, а была лишь ненормальная система воспитания физическим воздействием. Он сказал: «Я, господа присяжные заседатели, не сторонник розги, и вполне понимаю, что может быть проведена система воспитания, из которой розга будет исключена, тем не менее я так же мало ожидаю совершенного и безусловного искоренения телесного наказания, как мало ожидаю, чтоб перестали суды действовать за прекращением уголовных преступлений и нарушений той правды, которая должна существовать как дома в семье, так и в государстве. В нормальном порядке вещей употребляются нормальные меры. В настоящем случае была употреблена мера, несомненно, ненормальная; но если вы вникните в обстоятельства, вызвавшие эту меру, если вы примете в соображение натуру дитяти, темперамент отца, те цели, которые им руководили при наказании, то вы многое в этом случае поймете, а раз вы поймете – вы оправдаете, потому что глубокое понимание дела непременно ведет к тому, что весьма многое объяснится и покажется естественным, не требующим уголовного противодействия».
Спасовичу порядком досталось от общественности за то, что в своей речи он обвинял семилетнюю девочку в воровстве, когда она без спроса взяла несколько ягод чернослива. Он говорил: «Я не знаю, господа, можно ли равнодушно относиться к таким поступкам дочери? Говорят: „За что же? Разве можно так строго взыскивать за несколько штук чернослива?“ Я полагаю, что от чернослива до сахара, от сахара до денег, от денег до банковских билетов путь прямой, открытая дорога».
Присяжные заседатели оправдали Кронеберга.
Дело Кронеберга привлекло внимание таких корифеев русской литературы, как Ф. М. Достоевский и М. Е. Салтыков-Щедрин.
М. Ф. Достоевский поместил об этом деле большой очерк в своем «Дневнике писателя» за февраль 1876 года. В нем сразу же оговорился, что он не юрист, но, по его мнению, тут «столько оказалось фальши со всех сторон, что она и не юристу очевидна». Когда писатель узнал из газет об оправдании подсудимого, то, по собственному признанию, «был в негодовании на суд, на присяжных, на адвоката». Но спустя три недели, когда страсти немого улеглись, выслушав несколько «веских посторонних суждений», он переменил свое мнение, и теперь уже считал, что судьи, оправдав подсудимого отца, не сослав его, правильно сделали, так как не разрушили семью. По его мнению, адвокат Спасович, которого он назвал «талантливым и честным человеком», в этом процессе был поставлен «в фальшивое и нелепое положение» уже самой «фальшью первоначальной постановки» дела. Затем Ф. М. Достоевский подробно разобрал всю речь Спасовича по этому делу. Он писал: «Уже с первых слов речи вы чувствуете, что имеете дело с талантом из ряда вон, с силой. Г-н Спасович сразу раскрывается весь, и сам же первый указывает присяжным слабую сторону предпринятой им защиты, обнаруживает свое самое слабое место, то, чего он больше всего боится… Очень ловко. Искренность необыкновенная… Таким приемом г-н Спасович сразу разбивает лед недоверчивости и хоть одной капелькой, а уж профильтровывается ваше сердце».
Писатель замечает, как Спасович в своей речи несколько подменяет понятия, в частности, говорит только о розге, а не о пучке розог, хотя они и находились в суде в качестве вещественных доказательств и были более похожи на «шпицрутены», как он фактически «уничтожает» самого главного свидетеля обвинения, некую Аграфену Титову, которая по словам писателя была «наиболее симпатичным лицом» во всем деле и т. п.
В конце своей речи Спасович, например, произнес: «В заключение я позволю себе сказать, что, по моему мнению, все обвинение Кронеберга поставлено совершенно неправильно, т. е. так, что вопросов, которые вам будут предложены, совсем решать нельзя».
По этому поводу Ф. М. Достоевский пишет: «Вот это умно; в этом вся суть дела, и от этого вся фальшь дела». И в самом конце: «Но я все-таки восклицаю невольно: да, блестящее установление адвокатура, но почему-то и грустное».
Писатель М. Е. Салтыков-Щедрин, со своей стороны, иронизируя над защитой Спасовича и рассматривая ее как аморальную писал: «Всего естественнее было бы обратиться к г. Спасовичу с вопросом: если вы не одобряете ни пощечин ни розог, то зачем же ввязываться в такое дело, которое сплошь состоит из пощечин и розог».
Следует заметить, что профессор уголовного права Ярославского Демидовского лицея М. П. Чубинский считал, что нападки на Спасовича со стороны маститых писателей «не вполне безосновательны».
Такую неоднозначную оценку получило это «громкое» дело.
Среди своих коллег Владимир Данилович пользовался неизменным авторитетом. По мнению современников, в конце XIX века Спасович был самой влиятельной фигурой в судебном мире.
В. Д. Спасович оставил богатейшее литературное наследие. Его труды в области международного права получили европейское признание. Много и плодотворно он работал в области уголовного, гражданского, авторского, семейного права. Он явился одним из членов-учредителей Санкт-Петербургского Юридического общества, с которым затем была тесно связана вся его научная деятельность. Он прочитал в различных отделениях общества почти 20 докладов, из них половину – по вопросам уголовного права и процесса. Не случайно А. Ф. Кони называл Спасовича «живым пульсом, бившимся одновременно во всех артериях» общества. В марте 1877 года он был избран председателем уголовного отделения этого общества и оставался в этом качестве пять лет, неоднократно был членом совета и помощником председателя общества, входил в состав редакционных комитетов уголовного и административного отделений. В ноябре 1899 года маститый адвокат стал почетным членом Юридического общества.
Спасович написал немало и чисто публицистических работ, которые постоянно публиковались в «Вестнике Европы». Его литературоведческие труды посвящены творчеству Шекспира, Пушкина, Лермонтова, Байрона и многих других писателей и поэтов.
В 1889–1902 годах вышло в свет десятитомное собрание сочинений этого маститого адвоката и писателя. В первых четырех томах были помещены литературные очерки и портреты, статьи диссертации и лекции, полемика и критика; в пятом – седьмом – судебные речи; в восьмом и девятом – последние работы 90-х годов; в десятом – политика, история, критика. В 1908 году (посмертно) были опубликованы речи Спасовича по политическим делам.
В 1891 году великий русский художник И. Е. Репин написал великолепный портрет знаменитого адвоката. Репин увековечил привычную позу Спасовича и характерный жест правой руки с раскрытою ладонью и подвижными пальцами. По словам С. А. Андреевского именно так он «держался перед судьями, когда убеждал, просил, доказывал». А историк В. О. Ключевский выразился очень кратко: «Портрет Спасовича – не портрет, а биография».
В. Д. Спасович скончался в 1907 году.
Константин Иванович Пален (1833–1912)
12 января 1830 года, когда все работники прокуратуры России отмечали 108-ю годовщину образования Петром I своего ведомства, родился будущий генерал-прокурор России граф Константин Иванович Пален (по некоторым данным он родился – в 1833 году). Он принадлежал к старинному дворянскому роду, ведущему свое начало от каноника Госвен фон Палена, жившего в Ливонии в середине XV века. Его потомки при шведском короле Карле XI были пожалованы в бароны. Один из них, Густав-Христиан, служил ландратом, то есть членом исполнительной коллегии дворянского собрания, в Лифляндии, находившейся уже под властью России. Продолжателем рода считался барон Петр-Людвиг, больше известный под именем Петра Алексеевича, у которого было пять сыновей: Павел, Петр, Федор, Николай и Иван. У последнего, от брака с графиней Софьей Карловной Медем, и родился сын Константин.
На радость родителям мальчик рос пытливым ребенком, прилежно учился и, получив прекрасное домашнее образование, поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, который окончил в 1854 году со степенью кандидата прав. Впоследствии он всегда особенно ценил то, что, обучаясь в университете, входил в члены «немецкой корпорации». По словам хорошо знавшего его Н. С. Таганцева, граф до самой смерти сохранял «нежные отношения» к своей альма-матер. Пален неизменно присутствовал, на сборах которые ежегодно, устраивали выпускники, а иногда даже посещал и общие обеды бывших студентов. И происходило это 8 февраля.
Свою карьеру графа Пален начал сразу же после окончания университета в департаменте Министерства народного просвещения, но уже в следующем году молодого чиновника перевели в Государственную канцелярию. В июне 1855 года его командировали в Крым, в распоряжение графа М. М. Вильегорского-Матюшкина. Там он состоял при комиссии «О сборе приношений в пользу раненых при защите Севастополя и семейств убитых», созданной по инициативе императрицы Марии Александровны (аналог нынешнего Общества Красного Креста). Работать ему приходилось в тяжелейших условиях – ведь шла Крымская война. В Севастополе он провел последние три месяца осады. Здесь ему по-настоящему пришлось понюхать порох и узнать, что такое жизнь, и что такое жить на свете стоит. Достаточно отметить, что из восьми членов комиссии к концу ее деятельности в живых остались только трое. Сам граф Пален заразился тифом и чудом остался жить. За участие в Крымской компании он получил ордена Святой Анны 3-й степени (1855 год), Святого Владимира 4-й степени (1856 год) и серебряную медаль за защиту Севастополя.
Немного подлечившись и восстановив силы, Константин Иванович вернулся в Петербург. Здесь его ждала большая карьера…
Начав с неприметной должности экспедитора Государственной канцелярии, он очень быстро обратил на себя внимание начальства и получил новое назначение – вице-директора департамента исполнительной полиции Министерства внутренних дел. В 1864 году он становится псковским губернатором. По этой должности достиг чина действительного статского советника.
Не прошло и трех лет, как Пален опять возвращается в столицу. В январе 1867 года он становиться товарищем министра юстиции, а 15 октября того же года пожалован в статс-секретари Его Императорского Величества и вступил в управление Министерством юстиции. 31 марта 1868 года государь утвердил его в должности министра юстиции и генерал-прокурора. С 1872 года он одновременно и член Государственного совета.
Первое время К. И. Пален придерживался либерального направления, взятого его предшественником министром юстиции Д. Н. Замятниным, но затем все более откровенно принимал сторону наиболее консервативных сил.
Известный публицист Г. А. Джаншиев считал, что граф Пален, «чуждый кружку славных деятелей судебной реформы», призванный к власти для того, чтобы «подчинить деятельность новых судов административно-полицейским целям», старался оправдать возложенные на него надежды. Суд общественной совести, несменяемость магистратуры, институт мировых судей, независимость адвокатуры – все было взято под подозрение и «держалось в черном теле». Но это было его мнение. «Один только непосредственно подчиненный министру юстиции прокурорский надзор, содержимый в духе спасительной дисциплины, пользовался благословением нового министра и представлял единственно благонадежные кадры для пополнения судебного персонала», – отмечал Г. А. Джаншиев.
Судебная реформа, начатая в 1864 году, хотя теперь шла со скрипом, но все же продолжалась. За те десять лет, что граф Пален руководил министерством, были открыты Одесская, Казанская, Саратовская и Варшавская судебные палаты. Именно при нем взошла и ярко засияла звезда выдающегося юриста и общественного деятеля А. Ф. Кони. По мнению последнего, граф Пален был «лучшим администратором» из всех министров юстиции. Поэтому не случайно, расходясь с ним в принципиальных вопросах судоустройства и судопроизводства, Кони уважительно относился к «личным свойствам» министра. Следует сказать, что при назначении на ответственные должности граф руководствовался исключительно деловыми качествами человека. При нем какие-либо протекции были невозможны. Министр не требовал обязательного наличия высшего юридического образования. Больше внимания он обращал на предшествующую деятельность кандидата. Если чиновник был недостаточно опытен, то его, как правило, назначали на должности в старые судебные установления, а испытанного, хорошо себя зарекомендовавшего – в новые суды.
Если ему доводилось слышать лестные отзывы о каком-либо из судебных деятелей, то он не считал зазорным лично приехать и познакомиться с ним. В Москве в начале 70-х годов крупнейшим специалистом гражданского права считался товарищ председателя окружного суда Э. Н. Сумбул. К нему шли за «разрешением всяких недоразумений» и судьи, и прокуроры, и адвокаты. Прослышал о нем и граф Пален. Однако Сумбул не любил без дела появляться в министерских коридорах и наносить «визиты вежливости». Подобная скромность, не бывшая тогда в чести, еще более заинтриговала министра. Во время своего очередного приезда в Москву Константин Иванович сам зашел в кабинет Сумбула, чтобы лично с ним познакомиться.
В этом поединке победителем вышел А. Ф. Кони, который произнес одну из самых блестящих своих обвинительных речей. В своем выступлении Спасович был тоже красноречив, остроумен, находчив. Он даже назвал речь Анатолия Федоровича Кони «романом, рассказанном прокурором». Однако присяжные заседатели оказались на стороне обвинителя и приговорили подсудимого к каторжным работам сроком на восемь лет. По воспоминаниям А. Ф. Кони, Спасович нисколько не обиделся на прокурора за свое поражение и даже подвез его домой, беседуя о предстоявшем на другой день заседании Юридического общества.
Но уже вскоре Спасович взял у А. Ф. Кони своеобразный реванш. В марте 1873 года в том же Санкт-Петербургском окружном суде слушалось дело об убийстве коллежского асессора Чихачева, совершенном неким штабс-капитаном Непениным в соучастии с женой. Основного подсудимого защищал В. Д. Спасович, а присяжный поверенный В. Н. Герард выступал в защиту жены Непенина. Обвинителем был прокурор А. Ф. Кони. Владимиру Даниловичу удалось доказать, что Непенин нанес смертельные раны потерпевшему в запальчивости и раздражении, но без умысла на убийство. С этим мнением согласились присяжные заседатели. Жена Непенина вообще была оправдана.
В ноябре 1875 года в Санкт-Петербургском окружном суде с участием присяжных заседателей рассматривалось необычное дело. На скамье подсудимых оказался банкир С. Л. Кронеберг, который обвинялся в том, что подвергал свою семилетнюю дочь Марию истязаниям: бил до синяков, продолжительно сек розгами. Хотя дело это и казалось незначительным, но оно привлекло к себе всеобщее внимание прежде всего тем, что «благодаря участию в возникшей полемике самых выдающихся писателей, резюмированы были и кристаллизованы все притязания к адвокатуре».
Спасович в этом деле защищал подсудимого не по соглашению с ним, а по назначению суда. В этом трудном деле Спасович доказывал присяжным заседателям, что со стороны подсудимого не было истязания, как уголовно-наказуемого деяния, а была лишь ненормальная система воспитания физическим воздействием. Он сказал: «Я, господа присяжные заседатели, не сторонник розги, и вполне понимаю, что может быть проведена система воспитания, из которой розга будет исключена, тем не менее я так же мало ожидаю совершенного и безусловного искоренения телесного наказания, как мало ожидаю, чтоб перестали суды действовать за прекращением уголовных преступлений и нарушений той правды, которая должна существовать как дома в семье, так и в государстве. В нормальном порядке вещей употребляются нормальные меры. В настоящем случае была употреблена мера, несомненно, ненормальная; но если вы вникните в обстоятельства, вызвавшие эту меру, если вы примете в соображение натуру дитяти, темперамент отца, те цели, которые им руководили при наказании, то вы многое в этом случае поймете, а раз вы поймете – вы оправдаете, потому что глубокое понимание дела непременно ведет к тому, что весьма многое объяснится и покажется естественным, не требующим уголовного противодействия».
Спасовичу порядком досталось от общественности за то, что в своей речи он обвинял семилетнюю девочку в воровстве, когда она без спроса взяла несколько ягод чернослива. Он говорил: «Я не знаю, господа, можно ли равнодушно относиться к таким поступкам дочери? Говорят: „За что же? Разве можно так строго взыскивать за несколько штук чернослива?“ Я полагаю, что от чернослива до сахара, от сахара до денег, от денег до банковских билетов путь прямой, открытая дорога».
Присяжные заседатели оправдали Кронеберга.
Дело Кронеберга привлекло внимание таких корифеев русской литературы, как Ф. М. Достоевский и М. Е. Салтыков-Щедрин.
М. Ф. Достоевский поместил об этом деле большой очерк в своем «Дневнике писателя» за февраль 1876 года. В нем сразу же оговорился, что он не юрист, но, по его мнению, тут «столько оказалось фальши со всех сторон, что она и не юристу очевидна». Когда писатель узнал из газет об оправдании подсудимого, то, по собственному признанию, «был в негодовании на суд, на присяжных, на адвоката». Но спустя три недели, когда страсти немого улеглись, выслушав несколько «веских посторонних суждений», он переменил свое мнение, и теперь уже считал, что судьи, оправдав подсудимого отца, не сослав его, правильно сделали, так как не разрушили семью. По его мнению, адвокат Спасович, которого он назвал «талантливым и честным человеком», в этом процессе был поставлен «в фальшивое и нелепое положение» уже самой «фальшью первоначальной постановки» дела. Затем Ф. М. Достоевский подробно разобрал всю речь Спасовича по этому делу. Он писал: «Уже с первых слов речи вы чувствуете, что имеете дело с талантом из ряда вон, с силой. Г-н Спасович сразу раскрывается весь, и сам же первый указывает присяжным слабую сторону предпринятой им защиты, обнаруживает свое самое слабое место, то, чего он больше всего боится… Очень ловко. Искренность необыкновенная… Таким приемом г-н Спасович сразу разбивает лед недоверчивости и хоть одной капелькой, а уж профильтровывается ваше сердце».
Писатель замечает, как Спасович в своей речи несколько подменяет понятия, в частности, говорит только о розге, а не о пучке розог, хотя они и находились в суде в качестве вещественных доказательств и были более похожи на «шпицрутены», как он фактически «уничтожает» самого главного свидетеля обвинения, некую Аграфену Титову, которая по словам писателя была «наиболее симпатичным лицом» во всем деле и т. п.
В конце своей речи Спасович, например, произнес: «В заключение я позволю себе сказать, что, по моему мнению, все обвинение Кронеберга поставлено совершенно неправильно, т. е. так, что вопросов, которые вам будут предложены, совсем решать нельзя».
По этому поводу Ф. М. Достоевский пишет: «Вот это умно; в этом вся суть дела, и от этого вся фальшь дела». И в самом конце: «Но я все-таки восклицаю невольно: да, блестящее установление адвокатура, но почему-то и грустное».
Писатель М. Е. Салтыков-Щедрин, со своей стороны, иронизируя над защитой Спасовича и рассматривая ее как аморальную писал: «Всего естественнее было бы обратиться к г. Спасовичу с вопросом: если вы не одобряете ни пощечин ни розог, то зачем же ввязываться в такое дело, которое сплошь состоит из пощечин и розог».
Следует заметить, что профессор уголовного права Ярославского Демидовского лицея М. П. Чубинский считал, что нападки на Спасовича со стороны маститых писателей «не вполне безосновательны».
Такую неоднозначную оценку получило это «громкое» дело.
Среди своих коллег Владимир Данилович пользовался неизменным авторитетом. По мнению современников, в конце XIX века Спасович был самой влиятельной фигурой в судебном мире.
В. Д. Спасович оставил богатейшее литературное наследие. Его труды в области международного права получили европейское признание. Много и плодотворно он работал в области уголовного, гражданского, авторского, семейного права. Он явился одним из членов-учредителей Санкт-Петербургского Юридического общества, с которым затем была тесно связана вся его научная деятельность. Он прочитал в различных отделениях общества почти 20 докладов, из них половину – по вопросам уголовного права и процесса. Не случайно А. Ф. Кони называл Спасовича «живым пульсом, бившимся одновременно во всех артериях» общества. В марте 1877 года он был избран председателем уголовного отделения этого общества и оставался в этом качестве пять лет, неоднократно был членом совета и помощником председателя общества, входил в состав редакционных комитетов уголовного и административного отделений. В ноябре 1899 года маститый адвокат стал почетным членом Юридического общества.
Спасович написал немало и чисто публицистических работ, которые постоянно публиковались в «Вестнике Европы». Его литературоведческие труды посвящены творчеству Шекспира, Пушкина, Лермонтова, Байрона и многих других писателей и поэтов.
В 1889–1902 годах вышло в свет десятитомное собрание сочинений этого маститого адвоката и писателя. В первых четырех томах были помещены литературные очерки и портреты, статьи диссертации и лекции, полемика и критика; в пятом – седьмом – судебные речи; в восьмом и девятом – последние работы 90-х годов; в десятом – политика, история, критика. В 1908 году (посмертно) были опубликованы речи Спасовича по политическим делам.
В 1891 году великий русский художник И. Е. Репин написал великолепный портрет знаменитого адвоката. Репин увековечил привычную позу Спасовича и характерный жест правой руки с раскрытою ладонью и подвижными пальцами. По словам С. А. Андреевского именно так он «держался перед судьями, когда убеждал, просил, доказывал». А историк В. О. Ключевский выразился очень кратко: «Портрет Спасовича – не портрет, а биография».
В. Д. Спасович скончался в 1907 году.
Константин Иванович Пален (1833–1912)
«При нем протекции были невозможны»
30 мая 1878 года Константина Ивановича ожидал тяжелый удар – он был уволен с должности министра юстиции. В порядке компенсации государь «пожаловал» ему чин действительного тайного советника. Подоплекой отставки стало оправдание Санкт-Петербургским окружным судом В. И. Засулич, стрелявшей в столичного градоначальника.
12 января 1830 года, когда все работники прокуратуры России отмечали 108-ю годовщину образования Петром I своего ведомства, родился будущий генерал-прокурор России граф Константин Иванович Пален (по некоторым данным он родился – в 1833 году). Он принадлежал к старинному дворянскому роду, ведущему свое начало от каноника Госвен фон Палена, жившего в Ливонии в середине XV века. Его потомки при шведском короле Карле XI были пожалованы в бароны. Один из них, Густав-Христиан, служил ландратом, то есть членом исполнительной коллегии дворянского собрания, в Лифляндии, находившейся уже под властью России. Продолжателем рода считался барон Петр-Людвиг, больше известный под именем Петра Алексеевича, у которого было пять сыновей: Павел, Петр, Федор, Николай и Иван. У последнего, от брака с графиней Софьей Карловной Медем, и родился сын Константин.
На радость родителям мальчик рос пытливым ребенком, прилежно учился и, получив прекрасное домашнее образование, поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, который окончил в 1854 году со степенью кандидата прав. Впоследствии он всегда особенно ценил то, что, обучаясь в университете, входил в члены «немецкой корпорации». По словам хорошо знавшего его Н. С. Таганцева, граф до самой смерти сохранял «нежные отношения» к своей альма-матер. Пален неизменно присутствовал, на сборах которые ежегодно, устраивали выпускники, а иногда даже посещал и общие обеды бывших студентов. И происходило это 8 февраля.
Свою карьеру графа Пален начал сразу же после окончания университета в департаменте Министерства народного просвещения, но уже в следующем году молодого чиновника перевели в Государственную канцелярию. В июне 1855 года его командировали в Крым, в распоряжение графа М. М. Вильегорского-Матюшкина. Там он состоял при комиссии «О сборе приношений в пользу раненых при защите Севастополя и семейств убитых», созданной по инициативе императрицы Марии Александровны (аналог нынешнего Общества Красного Креста). Работать ему приходилось в тяжелейших условиях – ведь шла Крымская война. В Севастополе он провел последние три месяца осады. Здесь ему по-настоящему пришлось понюхать порох и узнать, что такое жизнь, и что такое жить на свете стоит. Достаточно отметить, что из восьми членов комиссии к концу ее деятельности в живых остались только трое. Сам граф Пален заразился тифом и чудом остался жить. За участие в Крымской компании он получил ордена Святой Анны 3-й степени (1855 год), Святого Владимира 4-й степени (1856 год) и серебряную медаль за защиту Севастополя.
Немного подлечившись и восстановив силы, Константин Иванович вернулся в Петербург. Здесь его ждала большая карьера…
Начав с неприметной должности экспедитора Государственной канцелярии, он очень быстро обратил на себя внимание начальства и получил новое назначение – вице-директора департамента исполнительной полиции Министерства внутренних дел. В 1864 году он становится псковским губернатором. По этой должности достиг чина действительного статского советника.
Не прошло и трех лет, как Пален опять возвращается в столицу. В январе 1867 года он становиться товарищем министра юстиции, а 15 октября того же года пожалован в статс-секретари Его Императорского Величества и вступил в управление Министерством юстиции. 31 марта 1868 года государь утвердил его в должности министра юстиции и генерал-прокурора. С 1872 года он одновременно и член Государственного совета.
Первое время К. И. Пален придерживался либерального направления, взятого его предшественником министром юстиции Д. Н. Замятниным, но затем все более откровенно принимал сторону наиболее консервативных сил.
Известный публицист Г. А. Джаншиев считал, что граф Пален, «чуждый кружку славных деятелей судебной реформы», призванный к власти для того, чтобы «подчинить деятельность новых судов административно-полицейским целям», старался оправдать возложенные на него надежды. Суд общественной совести, несменяемость магистратуры, институт мировых судей, независимость адвокатуры – все было взято под подозрение и «держалось в черном теле». Но это было его мнение. «Один только непосредственно подчиненный министру юстиции прокурорский надзор, содержимый в духе спасительной дисциплины, пользовался благословением нового министра и представлял единственно благонадежные кадры для пополнения судебного персонала», – отмечал Г. А. Джаншиев.
Судебная реформа, начатая в 1864 году, хотя теперь шла со скрипом, но все же продолжалась. За те десять лет, что граф Пален руководил министерством, были открыты Одесская, Казанская, Саратовская и Варшавская судебные палаты. Именно при нем взошла и ярко засияла звезда выдающегося юриста и общественного деятеля А. Ф. Кони. По мнению последнего, граф Пален был «лучшим администратором» из всех министров юстиции. Поэтому не случайно, расходясь с ним в принципиальных вопросах судоустройства и судопроизводства, Кони уважительно относился к «личным свойствам» министра. Следует сказать, что при назначении на ответственные должности граф руководствовался исключительно деловыми качествами человека. При нем какие-либо протекции были невозможны. Министр не требовал обязательного наличия высшего юридического образования. Больше внимания он обращал на предшествующую деятельность кандидата. Если чиновник был недостаточно опытен, то его, как правило, назначали на должности в старые судебные установления, а испытанного, хорошо себя зарекомендовавшего – в новые суды.
Если ему доводилось слышать лестные отзывы о каком-либо из судебных деятелей, то он не считал зазорным лично приехать и познакомиться с ним. В Москве в начале 70-х годов крупнейшим специалистом гражданского права считался товарищ председателя окружного суда Э. Н. Сумбул. К нему шли за «разрешением всяких недоразумений» и судьи, и прокуроры, и адвокаты. Прослышал о нем и граф Пален. Однако Сумбул не любил без дела появляться в министерских коридорах и наносить «визиты вежливости». Подобная скромность, не бывшая тогда в чести, еще более заинтриговала министра. Во время своего очередного приезда в Москву Константин Иванович сам зашел в кабинет Сумбула, чтобы лично с ним познакомиться.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента