Александр Звягинцев
Сармат. Смерть поправший

   Пакистан. Пешавар.
   21 февраля 1990 года
   Наступал тайный час. Ранние утренние сумерки сползали с фиолетового неба. Они постепенно освобождали из ночного плена заснеженные вершины гор, затягивали перламутрово-сизым туманом каменистые каньоны и зеленые долины.
   И вот уже первый розовый отблеск занимающейся зари коснулся островерхих каменных исполинов. Самый высокий из них поначалу робко зарделся, а через несколько минут внезапно полыхнул, как драгоценный алмаз, всеми своими ледяными гранями и запылал долгожданным маяком надежды.
   Князь тьмы отступал.
   Струившийся рассветный зефир, вдоволь наигравшись с туманом, стремительно ворвался в цветущий на склоне долины сад. Принеся с собой свежесть высокогорных ледников и весенний аромат соцветий, он заглушил монотонный треск цикад и смело впорхнул сквозь открытое зарешеченное окно в крохотную каморку на втором этаже просторного дома. Обдав знобким холодком спящего на узкой металлической кровати бритого наголо мужчину, заставил его протяжно застонать и шевельнуться. По обнаженному, покрытому рваными шрамами телу человека пробежала крупная дрожь, воспаленные веки стали медленно приоткрываться. Потрескавшимися губами мужчина жадно втянул в себя свежий воздух и тут же зашелся в удушливом кашле. Когда через несколько минут приступ прекратился, его мутные, наполненные нечеловеческой болью глаза стали постепенно приобретать осмысленное выражение.
   Несмотря на адскую боль в голове, страдалец уловил едва различимые голоса и далекий лай собак. В его глазах мелькнула неосознанная тревога. Он напрягся и, преодолевая парализующую слабость, спустил с кровати худые высохшие ноги и попытался встать. Однако сделать это удалось только после нескольких неудачных попыток. Опираясь на спинку стула, мужчина подтянул непослушное тело к железной решетке окна и стал вглядываться в предрассветную мглу.
   Его удивленному взору открылись добротной каменной кладки стены, с колючей проволокой поверху, охватывающие по периметру большой двор. За ними угадывалось восточное селение: с домами, спрятанными за высокими дувалами, с мечетью и шпилем минарета, над которыми нависали размытые молочным туманом, остроконечные пики заснеженных гор.
   Вдыхая ароматы цветущих фруктовых деревьев, мужчина с жадностью взирал на открывшийся перед ним мир. Сквозь умиротворенный покой окутанного рассветной мглой сада он расслышат плеск воды и разглядел за деревьями выложенный диким камнем бассейн с фонтаном, вокруг которого, нахохлившись, дремали грациозные павлины. В глубине сада угадывалась ажурная, в мавританском стиле беседка.
   Где-то совсем близко снова послышались голоса. Мужчина напрягся и, выглянув из окна, посмотрел вниз. Прямо под ним сидели на корточках двое вооруженных людей в тюрбанах — один грузный, с пышной седой бородой, другой совсем юный, почти подросток, и вели неторопливый разговор на непонятном гортанном наречии.
   — Больше года колода колодой, хоть бы Аллах забрал его, — провел ладонями по седой бороде грузный. — Но, видно, у Аллаха и без него забот хватает...
   — Керим-ага, от кого мы охраняем русского гяура? — опасливо оглянувшись по сторонам, спросил юноша.
   — С чего ты взял, что гяур — русский? — рассердился седобородый.
   — Хазареец Рахимджат на прошлой неделе слышал, как гяур выкрикивал в бреду грязные русские слова. Рахимджат говорит, что такие слова доносились из окопов шурави под Хостом.
   — Тс-с-с!.. Без языков останетесь ты и твой хазареец!
   — А я так думаю, уважаемый Керим-ага, — не унимался юноша, — если наш хозяин прячет гяура от чужих глаз и заставляет охранять его днем и ночью, как не охраняют даже гарем падишаха, значит нечестивый гяур, да укоротит Аллах его дни, стоит того...
   — Аллах ему судья, а не мы с тобой, глупец!
   — Керим-ага, Сайд хотел лишь сказать, что наш хозяин Аюб-хан и его братец Али-хан очень любят зеленые американские доллары...
   — Все их любят, да не всем они к рукам липнут... Но к чему ты клонишь?
   — К тому, что нечестивые шакалы хотят вылечить гяура и получить за него с шурави большой выкуп.
   — Молчи, молчи, ишак!.. — зажал рот молодому стражнику Керим-ага и бросил испуганный взгляд на раскрытое окно второго этажа, где, как ему показалось, мелькнула чья-то тень. — Молчи, если не хочешь заживо сгнить у них в зиндане!
   Молодой стражник провел ладонями по лицу и простер к небу руки:
   — О, Аллах Всемогущий, защити глупого маленького Саида от гнева нечестивых шакалов Аюб-хана и Али-хана!..
   Из-за стены, со шпиля минарета, донесся пронзительный голос муэдзина. Заполошно захлопав пестрыми крыльями, скрипуче заголосили ему в ответ потревоженные павлины. Охранники быстро расстелили коврики и, опустившись на колени, лицами к разгорающейся на востоке полосе зари, приступили к утреннему намазу.
   Хотя мужчина не знал языка, на котором разговаривали охранники, ему почему-то было ясно, что разговор шел о нем. Он еще раз с удивлением оглядел комнату, в которой кроме кровати, стула, умывальника и трюмо больше ничего не было.
   «Где это я? — преодолевая головную боль, подумал он. — Что это за комната?.. Пахнет карболкой и лекарствами, как в...»
   Он попытался вспомнить, где так пахнет, но вспомнить почему-то не смог. Случайно взгляд его упал на трюмо и он в испуге отшатнулся: на него смотрел незнакомый ему человек с бледным, перепаханным шрамами лицом, обрамленным жесткой полуседой щетиной и запавшими мутными глазами. «Ну и рожа! — опасливо подумал он. — С таким типом надо быть осторожнее...»
   Мужчина поднял руку — и Тот тоже поднял руку. Он прикрыл лицо ладонью, продолжая сквозь пальцы следить за Тем, но и Тот, прикрывая ладонью лицо, настороженно следил сквозь пальцы за ним.
   «Зеркало!.. — мелькнула догадка у мужчины. — В таком случае, омерзительная страхолюдина — это я! — преодолевая нарастающий шум в ушах, попытался рассуждать он. — Но почему я не узнал своего лица?.. Если тот тип — я, то у меня должно быть имя, но почему я не помню его?.. Что это за комната и зачем на ее окне решетка?.. А те вооруженные люди под окном, кто они — друзья или враги?..»
   Держась за стену, он добрался до двери и осторожно приоткрыл ее. В тесном холле под настольной лампой горбился над книгой человек в белом халате, с растрепанным тюрбаном на голове. Услышав скрип двери, человек вскочил, будто укушенный змеей, и выхватил пистолет, но, увидев бессильно привалившегося к дверному косяку мужчину, издал удивленный вопль.
   — О, Аллах, что видят мои глаза?! — затараторил он на фарси. — Невероятно!.. О, Аллах Всемогущий!.. О, чудо!.. О, чудо из чудес!..
   — Не понимаю твоего языка, — прохрипел мужчина, сползая по дверному косяку на пол.
   Человек в белом халате бережно подхватил его и довел до кровати.
   — Кто ты? — отдышавшись, спросил мужчина по-русски, напряженно всматриваясь в его черные, как ночь, глаза.
   — Я лечащий врач сахиба, доктор Юсуф, — ответил тот также по-русски, но с заметным восточным акцентом. — Почти полтора года я провожу дни и ночи у твоей постели. Недостойный Юсуф всегда верил, что Всемогущий Аллах будет милостив к сахибу и продолжит его жизнь в подлунном мире.
   — Где я нахожусь?
   — В больнице, сахиб... В частной клинике доктора Аюб-хана, в Пешаваре.
   — Что такое Пешавар?
   — Милостью Аллаха город в исламской республике Пакистан, — ответил доктор Юсуф и бросил на больного встревоженный взгляд.
   — Какое сегодня число? — спросил тот.
   — Двадцать первое февраля.
   — А год?
   — Тысяча девятьсот девяностый, — с нарастающей тревогой ответил доктор. — Полтора года ты был между жизнью земной и жизнью вечной, но теперь сахиб будет жить, да продлит Аллах твои дни и не оставит без своей защиты.
   — Кто такой Аллах?
   У доктора Юсуфа от удивления округлились глаза:
   — Э... э... э... Бог... Создатель всего сущего на земле.
   — А кто я?.. Как меня зовут?
   — Э... э... э... Разве ты не помнишь, кто ты?
   — Не помню... Как я попал в эту клинику?..
   — Сахиба привез Али-хан, да не оставит Аллах его без своего благословения.
   — Кто этот Али-хан?..
   — Али-хан, он... э... э... Он очень большой набоб — начальник, по-русски. Сахиб находится под его покровительством.
   — Откуда он привез меня?
   — Откуда? — в замешательстве переспросил доктор. — Э... О, сахиб, я слишком маленький человек в клинике знаменитого профессора Аюб-хана, родного брата Али-хана, знать об этом мне не положено.
   — Я ничего не понял из сказанного тобой, — прохрипел мужчина. — У меня болит голова...
   Увидев его состояние, доктор Юсуф опрометью бросился в коридор и через минуту вернулся со шприцем, наполненным какой-то жидкостью. После укола больному стало несколько легче: пришел в относительную норму пульс и спала с лица смертельная бледность.
   — Спать!.. Спать!.. Спать!.. — глядя ему прямо в глаза, скомандовал доктор.
   Мужчина послушно закрыл глаза и сразу же провалился в засасывающую, как омут, черную бездну...
   Распадаясь на части и наслаиваясь друг на друга, в его памяти возникли фрагменты каких-то событий. Лица действующих в них людей он хорошо знал, он даже вспомнил обрывки некоторых разговоров, но никак не мог понять смысл их поступков и вспомнить их имен. Неожиданно бездна загромыхала взрывами, пулеметными и автоматными очередями. Откуда-то возник пылающий восточный дом, взлетающий от взрыва на воздух. Затем из мрака выплыли горящие церковными свечками глаза шакалов и их леденящий душу вой. Желтые глаза зверей сменили крутые пики заснеженных гор и нестерпимо яркое, раскачивающееся, как маятник, солнце, из объятий которого неожиданно вырвался грохочущий черный вертолет и, спикировав, как коршун на добычу, выпустил дымные огненные стрелы. Пронзив его, они тут же превратились в тысячи прыгающих огненных шаров, сжигающих его плоть.
   От острой боли мужчина рванулся и закричал, но какие-то люди навалились на него и привязали ремнями к кровати его руки и ноги. На борьбу с ними он истратил остатки сил, и стоило ему закрыть глаза, как опять вплотную подступила ревущая и взрывающаяся черная бездна. Через некоторое время она замерцала мириадами ярких звезд. Самая яркая из них вдруг сорвалась со своей орбиты и устремилась к нему. Приблизившись вплотную, она окуталась мерцающим пламенем, из которого шагнула красивая молодая женщина с длинными белокурыми волосами...
   — Что бы ни случилось с нами, помни, Сармат, — мы с тобой одной крови! Одной... Помни... Помни... — шептали губы женщины, и тихим скорбным светом светились ее синие, как северное небо, заплаканные глаза.
   — Кто это? — пытался вспомнить мужчина, но как он ни старался, вспомнить не мог.
   Скоро лицо женщины поглотило мерцающее пламя, а ненасытная черная бездна окрасилась в кроваво-красный цвет, превратившись в кратер вулкана. Он быстро наполнялся клокочущей раскаленной магмой, которая вырвалась из бездны и обдала мужчину нестерпимым жаром.
   Страдалец больше не слышал причитаний доктора Юсуфа, суетящегося с шприцем у его постели, не слышал разговора склонившихся над ним двух, удивительно похожих друг на друга, людей, несмотря на то, что один из них был одет в белый халат врача, а другой — в мундир офицера пакистанской армии.
   — Говорил же я тебе, дорогой брат Аюб, что эти русские собаки фантастически выносливы и живучи, — с превосходством старшего произнес офицер. — Мне рассказывали, что они в их ледяной Сибири, выпив целую бутылку водки, могут без последствий для здоровья провести ночь в сугробе.
   — Вынужден это признать, брат Али-хан, — развел руками тот, что был одет в белый халат врача. — Я совершенно не рассчитывал, что гяур когда-нибудь выйдет из комы, но, как видишь, Аллах почему-то простер свою безграничную милость и на него.
   — Я сегодня же сообщу об этом полковнику Метлоу, — радостно потер ладонями Али-хан. — Хотя признаться, брат, мне непонятно горячее участие ЦРУ в его судьбе.
   — Янки — прагматики... Они не станут вкладывать деньги в курицу, от которой не рассчитывают получить золотые яйца.
   — Ты хочешь сказать, что если он выздоровеет, то принесет им гораздо больше долларов, чем они потратили на его лечение?
   — Вот именно...
   — Хм-м... В таком случае, стоит сообщить Метлоу новую цену за пребывание гяура в нашей клинике, — отозвался Али-хан и самодовольно хохотнул. — Я назову такую цену в его зеленых долларах, что он лопнет от злости!
   — Не забудь включить в нее компенсацию за риск, которому мы подвергались из-за его русского целых полтора года, — заволновался Аюб-хан, и на его лоснящихся смуглых щеках заиграл густой румянец.
   — Не забуду! — снова хохотнул Али-хан.
   Когда братья выходили из комнаты, доктор Юсуф бросил им вслед презрительный взгляд и тут же спрятал его за густыми ресницами черных глаз.
* * *
   Пакистан. Пешавар.
   5 марта 1990 года
   Прильнув к решетке, мужчина с жадностью вдохнул весенний воздух и подставил солнцу изможденное, обезображенное шрамами лицо. Охранники за окном, увидев его, приветливо заулыбались, а седобородый Керим-ага, встав на металлическую лестницу, просунул сквозь решетку руку й протянул ему шепотку какого-то бурого вещества. Больной подозрительно понюхал вещество, не понимая его назначения.
   — Терьяк... Еще его зовут — гашиш, или чаре, — оглянувшись по сторонам, пояснил охранник. — Это снадобье шайтана на некоторое время дает блаженство душе и отдых телу... Похоже, гяур, ты сейчас нуждаешься как раз в этом...
   Щепотку бурого вещества Керим-ага сунул себе под язык и, закатив глаза, с наслаждением зацокал языком. Мужчина последовал его примеру, но его едва не стошнило.
   — Какая гадость! — с отвращением выплюнул он.
   — Гяур не знает вкуса терьяка, — презрительно засмеялся Саид. — Я вчера дал ему кусочек шербета, но он и его выплюнул. Неужели в его нечестивой стране люди не знают вкуса терьяка и шербета?
   — Привратник Муса мне сказал по секрету, что гяур совсем потерял память, — оглянувшись, вздохнул Керим-ага. — Он не помнит своего имени и даже имени своего бога. Я много думал, но так и не додумался, зачем Аллаху сохранять гяуру жизнь, если эта жизнь — без памяти. Человек без памяти лишь оболочка человека. Любой может его пнуть ногой, как последнюю собаку.
   — Может, Аллах взял память гяура потому, что в его жизни было что-то такое, о чем ему лучше не помнить, — предположил Сайд.
   — Смертным непостижимы поступки Творца, — бросив сочувственный взгляд на изуродованного человека в окне, вздохнул Керим-ага.
   — Говорят, что память иногда возвращается к таким людям...
   — На все воля Аллаха! — провел ладонями по бороде Керим-ага. — Захочет Всемогущий, и нищего дервиша сделает падишахом, а падишаха в единый миг превратит в презренного погонщика ослов...
   Увидев подъехавшие к подъезду клиники два джипа, он неодобрительно качнул тюрбаном.
   Из одного джипа показались вооруженные американские морские пехотинцы, а из другого вышел крепкий широкоплечий европеец в элегантном светлом костюме.
   — Американец с Али-ханом опять прикатили! — проворчал Керим-ага. — Вах, вах, вах, опять будут мучить несчастного гяура и будить его уснувшую память!
   — Эй, русский! — склонился над лежащим мужчиной европеец. — Ты помнишь меня, русский?
   Тот сморщил от напряжения лоб и отрицательно покачал головой.
   — Не помнит! — с сожалением констатировал по-английски европеец и повернулся к Аюб-хану.
   — Док Аюб, есть ли хоть малая надежда, что память вернется к этому человеку?
   — Сильнейшая контузия, сэр, задета центральная нервная система, — ответил по-английски тот. — Из памяти больного вычеркнуто все, что было с ним до момента травмы. Мы называем это ретроградной амнезией. Такие больные помнят все, но только от момента травмы, и могут ориентироваться лишь в настоящем. Иногда они помнят навыки своей профессии, а также языки своей страны и языки, которыми владели до травмы. Могут даже вспомнить гипертрофированные фрагменты прошлого, но они не в силах составить из них целостной картины прежней жизни. Вследствие этого больные не могут выстроить адекватного поведения в окружающем их мире и начинают стремительно деградировать. Боюсь, сэр, что вы напрасно потратили деньги на его лечение.
   — Док, разве я просил тебя считать мои деньги? — резко прервал европеец Аюб-хана. — Я хочу услышать — есть ли у больного надежда?
   — Дело в том, сэр, что при краткосрочной и долгосрочной памяти в человеческом мозге происходят разные процессы, — смутился доктор от его тона. — При краткосрочной идет циркуляция импульсов в клетках мозга, а при долгосрочной — химические связи в них... Они у пациента полностью нарушены. Но все в руках Аллаха, сэр...
   — Не понимаю, Метлоу, твоего интереса к этому русскому офицеру, — подал голос Али-хан.
   — Прибереги красноречие, Али-хан, оно тебе скоро пригодится! — бесцеремонно повернулся к нему спиной европеец и снова обратился к Аюб-хану: — Вы все еще не ответили на мой вопрос, док.
   — Видите ли, при травме мозга химические связи нарушаются, а восстановятся ли они когда-нибудь у нашего пациента, увы, определенно я сказать не могу, — развел руками тот.
   — А кто может сказать определенно?
   — Думаю — никто.
   Внезапно больной дотронулся до руки европейца.
   — Мне знакомо твое лицо, но я не могу вспомнить, кто ты, — морща лоб, произнес он по-английски. — Еще я никак не могу вспомнить, кто — я. Может быть, ты это знаешь?..
   — Видите, Метлоу, он помнит английский, но совершенно не помнит, кто он, — вставил Али-хан. — Все за то, что возиться с ним дальше не имеет смысла...
   Европеец смерил его ледяным взглядом и повернулся к больному:
   — Имя Джордж Ив Метлоу тебе ничего не говорит? Метлоу. Слышишь, Метлоу?.. Это меня зовут Джордж Метлоу... Помнишь меня?..
   — Не помню...
   Метлоу властным жестом показал братьям на дверь.
   — Прошу прощения, господа, у меня конфиденциальные вопросы к больному.
   Когда те вышли, он плотно закрыл дверь и пустил из крана умывальника шумную струю воды.
   — А имя Алан?.. Алан Хаутов тебе знакомо? — спросил он по-русски.
   — Не знакомо, — так же, по-русски, ответил больной.
   — А Ваня Бурлак?.. Сашка Силин?..
   — Не помню...
   — А капитана Савелова помнишь?
   — Савелова? — наморщил лоб больной и бессильно откинулся на подушку. — Нет... Не помню такого капитана...
   — Майора Сармата, Игоря Сарматова, помнишь?..
   — Кто это?..
   — Ты!.. Ты, русский майор Сарматов!..
   — Что такое — русский?..
   — Национальность. Ты майор Игорь Сарматов, русский по национальности.
   — Я не понимаю твоих слов! — прошептал тот.
   — Ну, Сармат, вспомни!.. Ну-у, вспомни свою Россию! Вспомни синее небо, белоствольные березы!.. Тихий Дон твой вспомни!..
   Но Сарматов, как ни пытался, вспомнить ничего не смог. Слабым от неимоверного напряжения голосом он прошептал:
   — Я ничего не могу вспомнить. Даже того, как я сюда попал.
   — Твоя страна Россия послала тебя воевать в другую страну.
   — Воевать?.. Зачем?..
   — Сложно объяснить... Но та война уже закончилась, и русские войска ушли в свою страну.
   — Кишлак... Разрушенный кишлак помню... Стреляет что-то черное с неба — помню... Люди на тропе, падают — помню... Какую-то грязную пещеру — помню...
   — А людей в пещере? — вскинулся Метлоу. — Пленного американского полковника помнишь?..
   — Не помню! — прошептал Сарматов и, роняя со стоном отрывистые слова, сжал голову руками: — Какие-то обрывки... Очень яркое качающееся солнце... Огненный шар на струях воды помню... Белобородого старика... Еще одного старика. Но он в крови?.. Почему он в крови?.. Ну, ответь же мне!..
   — Вспоминай, вспоминай сам, Игорь! — тряс его за плечи Метлоу. — Что тебе сказал белобородый старик? Ну, ну, вспоминай?
   — Да, да, белобородый старик что-то такое сказал... Что-то очень важное. Не могу вспомнить, что... Шакалов в темноте помню... Шакальи глаза... Женщину с белыми волосами и синими глазами помню, но не помню, кто она, — с отчаяньем прошептал Сарматов и бессильно упал на подушку.
   Метлоу с состраданием провел ладонью по его отрастающим волосам, скрывающим следы страшных ран на голове.
   — Оставьте меня, — прохрипел тот сквозь стиснутые зубы. — Оставьте...
* * *
   Не скрывая огорчения от их разговора, Метлоу прошел в кабинет Аюб-хана, где кроме самого доктора находился и Али-хан.
   — Док Аюб, есть ли смысл пациенту продолжать лечение в вашей клинике? — спросил он от порога. — Прошу ответить прямо.
   — Мне жаль ваших денег, полковник, но русский майор безнадежен, — вместо Аюб-хана ответил Али-хан. — Разумеется, мы можем оставить его при клинике. Он будет выполнять какую-нибудь черную работу по хозяйству и тем самым отрабатывать свою миску чечевичной похлебки. Кстати, нашим собакам она очень нравится, — засмеялся он. — Представь себе, полковник, они даже грызутся из-за нее.
   — Это все, что вы можете ему предложить? — смерил его гневным взглядом Метлоу.
   — Сочувствую, сэр, тем более, что теперь его лечение будет обходиться вам в гораздо большую сумму, чем та, которую мы получили от вас. Кроме того, есть необходимость обговорить с вами другие проблемы...
   — Яснее, пожалуйста, — поднял на него глаза Метлоу.
   — Вы должны понимать, что риск, которому мы с братом подвергались, скрывая русского офицера в нашей клинике, также должен быть вознагражден.
   — Во сколько вы его оцениваете?
   — Э-э-э... По крайней мере, сумма, разумеется в долларах, должна быть не меньше той, которую мы с вас получили за полтора года...
   — Не меньше? — переспросил Метлоу и усмехнулся. — Это я могу понять, а вот твоей радости по поводу того, что мой подопечный безнадежен, не понимаю.
   — В Коране сказано: «Если Аллах хочет наказать грешника больнее, то отнимает у него память», — растянул в злой улыбке тонкие губы Али-хан. — Я не люблю русских, коллега.
   — А вот в Библии христиан сказано: «Если Бог хочет наказать грешника, то отнимает у него разум», — оборвал его Метлоу. — Разве пакистанской разведке неизвестно, что я тоже русский?
   — О, полковник! — поплыли маслом глаза Али-хана. — Вы — другое дело, вы родились в Штатах, а я о русских из России — красных русских.
   — О красных русских мы поговорим позже, а сейчас я хочу услышать наконец от доктора Аюб-хана, есть ли у пациента хоть ничтожный шанс обрести память?
   — Сожалею, сожалею, господин Метлоу, что не оправдал вашего доверия, — склонился в подобострастном поклоне Аюб-хан. — Однако уверяю в полном моем почтении к вам и к вашей великой стране...
   — Отвечайте прямо, черт подери вашу восточную церемонность!
   — Я всего лишь провинциальный врач, — смешался от резкого тона Метлоу Аюб-хан. — Но уверяю вас, что современная медицина в данном случае бессильна...
   — В одном английском журнале я как-то прочитал, что японский профессор Осира добивается поразительных результатов с подобными пациентами. Вы не слышали о нем? — внимательно посмотрел на него Метлоу.
   — Профессор Осира? — переспросил Аюб-хан. — Никогда не слышал о таком. Каковы же его методы?
   — Психические и гипнотические воздействия на мозг больного и тайные восточные знахарства, не признаваемые европейской медициной.
   — Восток всегда кишел шарлатанами, — отмахнулся пухлой ладошкой Аюб-хан. — Кстати, этот ваш Осира, он практикует в Японии?
   — Советую и тебе, док, стать его пациентом, — не удержался от саркастической усмешки полковник. — Как же можно было забыть, что пять лет назад ты два месяца стажировался у профессора Осира в Гонконге?.. А ведь, по моим сведениям, он щедро делился с тобой эскулапскими тайнами Юго-Восточной Азии, не так ли?
   — О-о, сэр!.. — Смуглое лицо Аюб-хана пошло красными пятнами. — Вот вы о ком!.. О том сумасшедшем... Я, признаться, думал, что старого самурая давно нет в живых.
   Метлоу смерил его насмешливым взглядом и повернулся к Али-хану:
   — Итак, коллега, не мог бы твой забывчивый родственник совершить еще одно путешествие в Гонконге интересующим меня пациентом? Разумеется, за хороший гонорар в долларах.
   — Мы с братом обсудим эту проблему, — важно ответил Али-хан, несмотря на протестующие знаки сразу побледневшего Аюб-хана.
   — Господин полковник! — панически выкрикнул доктор. — У меня большая семья... На мне клиника... Больные... Ко всему прочему, я собираюсь баллотироваться в парламент нашей страны...
   — Вы серьезно? — повернулся к нему американец.
   — Вы должны меня понять! — умоляюще протянул к нему ладошки Аюб-хан. — Если моим соперникам по выборам станет известно, что я тайно связан с русским офицером, то я пропал...
   — Согласно нашей договоренности, коллега, то, что пациент русский офицер, не должен был знать никто, — обратился полковник к Али-хану. — Откуда вашему родственнику известно, что он русский?
   — Об этом доложил доктор Юсуф, — совершенно не смутился тот. — Он полтора года был лечащим врачом пациента. Можно сказать, дни и ночи проводил у его постели, а тот в бреду кричал и матерился по-русски, извините, как грязная свинья.
   — Понятно, — кивнул Метлоу. — Давайте начистоту: кто еще кроме вас двоих и вашего Юсуфа знает, что пациент — русский?
   — Пуштуны-охранники знают, — пролепетал Аюб-хан. — Они тоже слышали его крики... Но, сэр, я готов поклясться на Коране, что они будут молчать как рыбы.
   — Ой ли?..
   — Зиндан на Востоке — не ваша американская тюрьма с телевизором и ванной, — усмехнулся Али-хан. — Хвала Аллаху, дорогой полковник, в нашей стране пока не привились лживые химеры вашей демократии типа прав человека, неприкосновенности личности, свободы слова и прочей чепухи... Болтливые у меня в зиндане расстаются с языками раньше, чем надумают произнести лишнее слово...