Звягинцев Василий. Одиссей покидает Итаку. Книга 2

Владимира и Станислава, оба с мечами, и солдатский Георгий, наверное, за
японскую войну. "Неплохо, - подумал Дмитрий. - Не подвел дед..."
Но настоящее потрясение Воронцов испытал, перейдя к разделу
послеоктябрьской истории.
Он не считал себя совсем уж неосведомленным, знал кое-что сверх
обязательной программы о подробностях гражданской войны и о "перегибах"
коллективизации, о репрессиях тридцатых годов, слушал и сам рассказывал
анекдоты про "Иосифа и Лаврентия", но все было настолько поверхностно,
настолько забивалось бесчисленными славословиями "героическому пути",
"невиданным успехам", "неслыханному энтузиазму", что существовало как бы в
ином измерении, за пределами подлинной, научной, классово выдержанной
истории. Враги оставались злобными и трусливыми, кулаки подлыми и
коварными, красные конники беззаветными и героическими. А линия,
разумеется, единственно верной на непроторенном пути.
А сейчас перед ним открывалась совсем другая история. Поистине
страшная. Не уступающая ужасам полпотовской Камбоджи.
Он читал копию (или подлинник?) подписанной Я.М.Свердловым
директивы 1919 года:
"Необходимо, учитывая опыт гражданской войны с казачеством, признать
единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами
казачества путем поголовного их истребления.
Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их
поголовно, провести массовый террор по отношению ко всем казакам,
принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской
властью.
К среднему казачеству необходимо применить все те меры, которые дают
гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против
Советской Власти...
Имелась также спецдиректива, которой предписывалось физическое
истребление по крайней мере 100 тысяч казаков, способных носить оружие,
физическое уничтожение так называемых "верхов" станиц (атаманов, учителей,
судей, священников), хотя бы и не принимавших участия в контрреволюционных
действиях...
Читал Воронцов справки о действиях карательных отрядов на Кубани и
Дену, количестве уничтоженных и выселенных станиц, расстрелянных офицеров,
фронтовиков, юнкеров, Георгиевских кавалеров... Некоторые из этих справок
и документов были подписаны именами людей, которых Дмитрий с детства
считал героями.
Документы подтверждались соответствующими фотографиями.
Дойдя до материалов, повествующих о зловещей "экспедиции" Кагановича
на Кубань в 1933 году, Воронцов захлопнул папку.
Картина национальной трагедии не просто потрясла, она переворачивала
душу, перечеркивала все его сложившиеся за тридцать пять лет жизни
представления.
До нынешнего утра (а год на дворе стоял, прошу заметить, 1984-й)
политические взгляды Воронцова немногим отличались от позиций подавляющего
большинства людей его возраста, образования и круга общения. Несмотря на
то, что за последние десять лет он побывал в доброй сотне иностранных
портов, имел возможность видеть и размышлять, стереотипы оказывались
сильнее.
Да, живут они там лучше, чем мы, да, имеют там место так называемые
"буржуазные свободы", но зато наша страна - самая передовая, самая
миролюбивая, опора и надежда всего прогрессивного человечества. А если что
и не так, как хотелось бы - на то есть объективные причины: войны,
неизведанность пути, происки империалистов, родимые пятна капитализма и
прочее из того же набора.
И вообще крупнейшей национальной катастрофой он считал Цусиму и
связанные с ней последствия для русского флота, который на полвека утратил
возможность занимать подобающее ему место среди флотов прочих мировых
держав.
Это в нем, конечно, говорил кастовый дух и оскорбленная
профессиональная гордость.
Но вдруг Воронцов столкнулся совсем с другой историей. Которой просто
не могло и не должно было быть!
Однако самое странное, что он ни на минуту не усомнился в подлинности
открывшихся ему фактов, хотя, казалось бы, они настолько противоречили
всему, что он знал о "самой великой и гуманной революции"... Или документы
показались ему абсолютно убедительными, или подсознательно Воронцов был
готов к принятию именно такой информации, потому что сотни маленьких
неправд, умолчаний и искажений исподволь складываются в одну общую
грандиозную неправду, и тогда достаточно внешне незначительного удара,
чтобы кривое зеркало разлетелось вдребезги.
Стоя у окна, он жадно курил, но здравый смысл и логическое мышление
его не покинули. Вопрос, который тут же возник у Воронцова, был чисто
практическим: а зачем форзейлям потребовалось, чтобы он узнал все это? На
какие действия должна подвигнуть его такая информация и нынешнее душевное
состояние?
Завербовать его в стан белой эмиграции?
Привлечь на сторону "правозащитников" и "диссидентов"?
Подготовить к участию в военном перевороте?
Смысла во всем этом мало, да и речь все время шла о другом. Как
соотнести сведения о репрессиях против казачества - и необходимость помочь
пришельцам в поисках Книги?
Разумного ответа не находилось. Оставалось выслушать, что на сей счет
скажет Наташа.
Но экран оставался темным, несмотря на то, что Дмитрий подошел к нему
вплотную, всем своим видом изображая готовность к продолжению переговоров.
Возможно, ему предоставлен перерыв для обеда и более глубокого
усвоения пройденного материала.
Воронцов и не заметил, как погода за высокими окнами изменилась.
Поднявшийся ветер унес дождевые тучи, яркие солнечные полосы легли на
вощеный паркет, а вдали до горизонта раскинулось слегка пенящееся море, не
серое, как вчера и сегодня утром, а веселое, сине-фиолетовое, вспыхивающее
сотнями бликов.
Он повернул бронзовую задвижку балконной двери, и порыв ветра едва не
выбил ее из рук, шторы взметнулись сорванным парусом.
Внизу шумели и раскачивались кроны могучих дубов и кленов, издали
накатывался гул прибоя, в воздухе ощущался сильный запах морской соли и
обсыхающих на полосе литорали бурых водорослей.
Чудесное место. Если секстант в адмиральском кабинете исправен, можно
определить координаты. Только вряд ли стоит. Единственным местом, где
возможно сочетание берегового рельефа, такого типа растительности и
открытого океана (а перед ним именно океан, тут уж он не ошибается), может
быть лишь побережье Новой Англии.
Но берег от Филадельфии до Бостона - сплошной мегалополис, таких
заповедных уголков, пригодных для размещения базы, там давно уже нет.
Если... Если за бортом не декорация или не любой век раньше
семнадцатого...
Наташа появилась на экране почти через час.
- Все прочитал? - спросила она.
- Достаточно. Какой реакции ты от меня ждешь?
- Дело не в реакции. Что ты умеешь владеть собой, я знаю и так.
- Тогда к чему все? Надеюсь, реставрация монархии не входит сегодня в
ваши планы?
Наташа улыбкой показала, что ценит его чувство юмора.
- Пока нет. Но связь между нашими разговорами и тем, что ты сейчас
узнал, самая прямая. Ты присядь, спешить нам некуда... Значит так. Книга
уцелела после гибели наблюдателей, мы об этом говорили. Она находилась в
специальном контейнере, непроницаемом для любых видов излучения. Поэтому
ее невозможно запеленговать. Только когда контейнер вскрыт...
- Тут у них технический просчет, - вставил Воронцов. - Датчик
следовало вынести наружу, тогда и проблем бы не было.
- Значит, они не рассчитывали на такой случай. Но не это сейчас
главное. За минувшие века контейнер вскрывался лишь трижды. Время и место
установлено. Первый раз - на следующий день после битвы на реке Сить,
очевидно - тем человеком, который спас Книгу после гибели владельцев.
Потом - через триста лет, на острове Томаковка, на Днепре, где размещалась
ранняя Запорожская Сечь. И наконец - сорок первый год... Вот какая картина
получается.
- Понимаю, - сказал Воронцов, раскурил новую сигарету, помолчал,
неторопливо затягиваясь и стараясь, чтобы не обломился длинный столбик
пепла.
Он добился своего, пепел не упал, а Наташа не выдержала паузы и
заговорила сама:
- Выходит, что человек, спасший контейнер, сберег его. Возможно,
образовалось особое общество, братство хранителей, для которых Книга стала
высшей ценностью, реликвией... Они сумели переправить ее на Украину, и там
она хранилась до наших почти что дней. О причинах можно только гадать...
Наверное, это было сверхтайное общество, могущественное и достаточно
многочисленное, раз почти тридцать поколений традиция не прерывалась.
- А почему именно так? - спросил Воронцов, по привычке тут же
изобретая альтернативы. - Может быть, все проще? Никаких хранителей,
исключительно воля случая. Подобрали Книгу монголы, переходила из рук в
руки: Золотая орда, генуэзские купцы, крымские татары, в какой-то момент и
запорожцы тоже, потом ростовщики-евреи с Волыни, и так далее, пока
немецкая бомба или снаряд не попали в подвал, где ваша штука валялась
забытая и никому не нужная...
Наташа покачала головой, чуть приоткрыв губы в улыбке, словно ей
правилось, какой у них пошел интересный разговор, где можно
посоревноваться в остроумии.
- Не получается. Я же сказала - открывали всего трижды. А пойди Книга
по рукам, контейнер или вообще бы выбросили, и Книга пеленговалась бы
непрерывно, или ее саму разломали бы в поисках спрятанных внутри сокровищ,
а то из чистого любопытства. И все. А здесь - три раза за семьсот лет, и
каждый раз на очень короткое время... Согласен?
- Что тут возразишь? Четко мыслишь, молодец. Ну, а теперь давай
завершающий штрих. Чтоб уж добить меня наверняка...
- Дим, ты ведь уже все понял сам... Но если так хочешь - пожалуйста.
Форзейли предполагают, что твои предки имели отношение к хранителям.
Проанализировав массу информации, они установили, что их положение в
иерархии Старой и Новой Сечи, целый ряд необъяснимых деталей биографии
говорят о том, что реальный статус мужчин вашего рода был гораздо выше
официального. Знаешь, как например у членов сицилийской мафии...
- Ну спасибо, - рассмеялся Воронцов - А может, они просто анекдоты
лучше других умели рассказывать, отсюда и авторитет. И вообще не сходится.
Ведь мои деды-прадеды на Кубань с войском переселились. Отчего бы? Раз они
такие важные персоны, ну и сидели бы возле своей реликвии...
- Дим, - вдруг сказала Наташа неожиданно мягким голосом, - ну а с
чего ты взял, что Книга обязательно осталась на Хортице? Вспомни -
шестнадцатый век, потом сразу середина двадцатого. А что между? Тебя сбила
с толку географическая близость Запорожья и Киева... А если наоборот?
Против часовой стрелки? Сечь, Кубань, Сибирь - и только потом снова
Украина...
Вот только после этих слов Дмитрий как-то окончательно поверил в
реальность, или, вернее, достоверную возможность предложенного ею
варианта.
Ничего слишком уж убедительного Наташа не сказала, а Воронцов
поверил. Может, оттого, что вдруг ощутил психологическую и кровную связь с
возникшим из небытия дедом? Он сам поступил бы, наверное, подобным
образом...
Боевой казачий офицер, кавалер нескольких орденов, да еще член
древней и тайной организации, ничем не провинившийся перед новой властью,
вдруг объявлен врагом, вместе с семьей, станичниками, старыми друзьями
засунут в промерзший вагон, в насмешку названный теплушкой, и отправлен
воистину куда Макар телят не гонял.
И в одном из наскоро собранных узлов с остатками имущества - та самая
вещь. Смысла и названия которой он и сам не знает (а вдруг знает?), но
которую сберегла в веках теряющаяся из глаз вереница предков. А теперь
должен сохранить он, в условиях, хуже которых, наверное, не было на Руси
все предыдущие семь веков.
После Батыя уж точно не было...
И вот он живет бог знает где, может, в Игарке, а может, на Алтае, а
сам ищет выход. Чтоб цепь не прервалась, чтоб исполнился не им возложенный
на себя обет...
Где-то перед войной такая возможность представляется. Старый
хранитель с верными товарищами бежит из ссылки, или по закону его
отпустили, мало ли... Возможно, зачем-то ему обязательно нужно на Хортицу,
на землю предков, а может, и в Турцию, к казакам-некрасовцам, соблюдающим
древнее благочестие.
А тут война, стремительный прорыв немцев...
Однако помочь ему узнать истинную правду не в силах даже форзейли,
при всей неограниченной мощности их компьютеров и анализаторов. И хочешь
не хочешь, принимать решение придется лишь по косвенным данным.
Воронцов не сразу заметил, что уже принял его, а теперь ищет только
обоснование - почему?
Действительно ли повлиял на него внезапно осознанный голос крови? Или
важнее чувство долга перед отечественной и мировой историей и культурой? А
может, всего лишь желание красиво выглядеть перед Наташей?
Последнее предположение выглядело наиболее иррационально, но тем не
менее казалось ему существенным. Так, наверное, ощущает истинно верующий
внутреннюю невозможность поступать дурно перед ликами икон.
А еще вспомнились вдруг строки из стихотворения Гумилева:

Что ж, обратиться нам вспять,
Вспять повернуть корабли,
Чтобы опять испытать
Древнюю скудость земли?

Нет, ни за что, ни за что!
Значит, настала пора.
Лучше слепое Ничто,
Чем золотое Вчера!..

Неплохо бы, конечно, взять еще один тайм-аут, хотя бы сутки, чтобы
как следует спокойно все обдумать. Но лучше сразу. Решать - так решать!
- Хорошо, - сказал он. - Предположим, ты все же меня уговорила.
Дальше как?
Наташа облегченно вздохнула, как человек, справившийся наконец с
трудной задачей.
- Да, дальше-то просто. Ты, если окончательно согласен, можешь до
завтра отдыхать. Потом начнется подготовка. Серьезная подготовка, но там
уже все предусмотрено, и теория, и практика, тебе заботиться не о чем. Все
необходимое будет предоставлено, ты только выберешь наиболее подходящий
для тебя вариант действий. Сходишь, принесешь контейнер. И на этом все.
Вернешься домой. Все свои обязательства форзейли выполнят. В обиде не
останешься...
- А ты? С тобой как будет?
- Я? - Она покачала головой. - Вот как раз про себя я пока ничего не
знаю...
- Думаю, с тобой тоже будет полный порядок, - успокоил ее Дмитрий. -
Ежели они, как ты говоришь, понимают толк в приличном обхождении. Даст
бог, в Москве встретимся, обменяемся впечатлениями. Отпуск у меня еще три
месяца. А в писании сказано: "Мавр сделал свое дело, мавр может гулять
смело".

6

Подготовка заняла больше времени, чем Воронцов предполагал. Потому
что программа, которую он сам себе определил, не довольствуясь планом
пришельцев, непрерывно расширялась.
Ведь формально его положение в прифронтовой зоне ничем не будет
отличаться от положения немецкого шпиона. В чужой роли, с чужими
документами, выполняющий задание иноземной разведки.. А какой именно и с
какими намерениями - кто в таких мелочах будет разбираться?
И неважно, какой длительности окажется его там пребывание. Чтобы
угодить к стенке, может хватить и часа. В то суровое время и со своими не
церемонились, невзирая на звания и заслуги, а уж со шпионами - безусловно.
Правда, он с самого начала поинтересовался было, не снабдят ли его
чем-нибудь этаким, из научно-фантастического реквизита: антигравитатором,
защитным полем, невидимостью, на худой конец.
Ответ, увы, был неблагоприятный. Форзейли могли синтезировать для
него что угодно, но в основном следуя образцам, уже существовавшим на
Земле к текущему моменту. Инопланетную же технику вообще приспособить к
человеческим параметрам и к использованию за пределами Замка якобы
практически невозможно. Отговорка не показалась Дмитрию убедительной, но и
спорить у него не было оснований.
Несколько дней он добросовестно изучал исторические документы и
материалы, относящиеся к начальному периоду войны, и наши и немецкие.
Читал газеты, журналы, дневники и письма, пересмотрел километры
кинохроники и тысячи фотографий, чтобы вжиться в обстановку, усвоить
манеры поведения, стиль и обороты речи, даже способ мышления людей, среди
которых придется жить и которых предстоит имитировать.
Оказалось, что отличия тут были гораздо значительнее, чем ему
казалось раньше.
Воронцов заучивал наизусть сотни фамилий более-менее известных
работников наркомата обороны и главного политуправления, командующих
фронтами и армиями, командиров корпусов и дивизий, комиссаров и членов
военных советов, популярных тогда писателей, журналистов, актеров театра и
кино, вспомнил или узнал впервые названия тогдашних московских улиц и
площадей, уточнил маршруты и номера трамваев, троллейбусов, автобусов и
метро.
Он не допускал мысли, что ему и вправду придется проходить проверку
на столь глубоком уровне, но все же... В случайном разговоре при тогдашней
всеобщей шпиономании, которая называлась бдительностью, можно допустить
оговорку всего лишь раз - и погореть.
Только теперь, кстати, он с удивлением задумался - а как же мог
работать под немецкого офицера Николай Кузнецов? Допустим, язык он знал в
совершенстве, но и только. Пятиминутного разговора с любым настоящим
немцем должно было хватить для полного провала. Что-то в его истории не
так. Или немцев следует признать полными идиотами, или писатели и очевидцы
темнят...
Разумеется, для Воронцова изготовили документы, неотличимые от
подлинных даже на молекулярном уровне, одежду, предметы снаряжения,
орущие, спички и папиросы, бритвенные лезвия, мыло и одеколон, все прочие
мелочи, необходимые человеку в командировке на фронт. Несколько газет
трехдневной давности, отпечатанные именно в Москве, пара бутылок коньяка
со штампом ресторана гостиницы "Националь", блокнот со страницами, плотно
исписанными адресами и телефонами. И так далее, и так далее...
Главным же для него самого были карты. Комплект крупномасштабных
топографических карт с нанесенной на них обстановкой, отражавшей положение
наших и немецких войск на неделю вперед, начиная с момента перехода, для
всех подразделений в полосе фронта от роты и выше.
Ценность этих бледно раскрашенных листов бумаги с красными и синими
цифрами и условными знаками невозможно ни выразить словами, ни даже в
полной мере вообразить штатскому человеку. Командир, получивший в руки
такую карту, сразу же окажется в положении зрячего, играющего в жмурки со
слепыми. А цена ставок в этой игре известная - тысячи жизней ежечасно.
Никто никогда, за всю историю войн, не располагал достоверной
информацией о положении на фронте на текущий момент. Любая информация,
даже о своих войсках, всегда запаздывает. А о силах неприятеля, их
дислокации, замыслах вражеского командования полководец обычно узнает
слишком поздно. Часто - только после конца войны.
Воронцов со своими картами должен был стать первым, после господа
бога, всеведущим лицом на театре военных действий. А если учесть, что
существование бога нельзя считать доказанным, то и вообще первым.
Последние три дня он носил форму постоянно, даже спал в ней, не
раздаваясь, чтобы не выглядеть как манекенщик из главного военного ателье.
Вечером перед переходом Воронцов, по древнему обычаю, организовал
себе баню. В дальнем углу парка нашлась как раз подходящая бревенчатая
банька, стоящая посреди старой березовой рощи, у родника. Она никак не
подходила по стилю к архитектуре Замка, но подобные несообразности давно
уже не удивляли Дмитрия.
Хозяева Замка просто наилучшим образом учли и такую его склонность.
Низкие разорванные тучи быстро плыли над головой, почти цепляясь за
вершины берез, из них то и дело врывался холодный мелкий дождь, как почти
все время здесь, и только далеко на западе мрачный горизонт еще алел
полосой неуютного, тревожного заката.
Воронцов медленно прошел по тропинке, заваленной палыми листьями,
нагнув голову, вошел в темный предбанник, освещенный керосиновой лампой
"Летучая мышь", не спеша снял гимнастерку, покурил, сидя на пороге и глядя
в сизо-черное рыхлое небо, на гнущиеся под ветром, почти облетевшие
деревья, на лужи, то поблескивающие тусклым оловянным блеском, то
мгновенно вскипающие от дождевого залпа.
И, странно размягчаясь душой от этого невеселого пейзажа, подумал,
что хорошо б Наталия сейчас подошла и села рядом на толстый, кое-где уже
подгнивающий брус. Чтоб не было никаких пришельцев, никакой войны впереди,
а просто встретились наконец два человека, понявшие, что все случившееся в
прошлом было нелепой ошибкой, в которой никто на самом деле и не виноват,
поговорили бы по-хорошему и решили, что и как им теперь делать дальше.
Он усмехнулся этим мыслям, раздавил о порог окурок папиросы, которые
курил теперь вместо сигарет, несозвучных той эпохе, куда он собрался,
встал и закрыл за собой тяжелую дверь.
...Попарившись всласть, он снова сидел в предбаннике. Под закопченным
стеклом лампы дрожал узкий клинок пламени, по стенам метались призрачные
тени, пряный залах керосина и копоти напоминал о детстве.
Ему было хорошо сидеть, никуда не спеша, и слушать шорох дождя по
крыше.
Если бы только не возникала моментами между сердцем и желудком
неприятная тошнотворная пустота.
Как-никак, а завтра будет война, причем совершенно незнакомая ему
сухопутная, а не морская, к которой он имел некоторую привычку. И хотя он,
в отличие от других людей на войне, сможет быстро уйти с нее и почти
наверняка останется жив, все-таки серьезнее этого момента у него еще в
жизни не было.
Уж больно плохо сейчас там, в отмеченном на карте квадрате
северо-западнее Киева...
Утром он встал в четыре по восточно-европейскому времени. Еще раз
проверил свое снаряжение: автомат ППД, несколько круглых дисков к нему,
гранаты, бинокль, планшет с картами, кое-какое продовольствие на первый
случай. Обычный командирский "тревожный чемодан". Все это он загрузил в
маленький штабной броневичок "БА-20". Он тоже в полном порядке. Из башни
торчит тонкий ствол пулемета ДТ, баки заправлены, снаружи на броне
укреплены канистры с водой и бензином, лом, лопата, топор, две запаски.
Все по уставу. Протекторы в меру стерты, примерно как после тысячи
километров пробега, окраска тоже не новая, номера наркомата обороны.
От серийной машины броневик отличали две подробности.
Накануне он попросил Натащу:
- Ты окажи им... Пусть, если можно, бронирование заменят. Титановую
поставят или хромоникелевую, я не спец, чтоб хотя бы крупнокалиберную пулю
выдержал, а то же его из винтовки прострелить можно. Для их же пользы,
между прочим. За себя я не боюсь, не думай, мог бы и на мотоцикле
сбегать... - Он не удержался, чтобы не отвести от себя возможное
подозрение в трусости. Тоже своего рода офицерский гонор. - И движок
желательно помощнее, мерседесовский, например, сил на двести. С его родным
полстасильным далеко не уедешь, приличный дождь пойдет - и привет...
- Разумеется, Дим, - заверила его Наташа, - все, что нужно, они
сделают.
Словно оттягивая время, Воронцов вновь вернулся в Замок и вызвал
Наташу. Она появилась на экране сонная, в наброшенном на плечи пеньюаре.
"Вот сволочи", - подумал он про авторов этой мизансцены и спросил:
- Ну, как у меня вид, подходяще? - Расправил под ремнем гимнастерку,
самую по тем временам модную, из тонкого коверкота с легким красноватым
отливом, с двумя рубиновыми ромбами на петлицах и звездами на рукавах. На
груди два ордена Красного Знамени, монгольская "Полярная звезда", медаль
"ХХ лет РККА" и значок за Халхин-Гол. Дело не в честолюбии, если нужно, он
мог бы надеть и форму рядового, просто в роли дивизионного комиссара из
центра, облеченного неограниченными полномочиями, он обеспечивал себе
полную свободу действий.
- Как в кино, - сказала Наташа, и ему показалось, что говорит она
искренне и от себя, а не поручению пришельцев.
- Тогда я пошел. Не скучай тут...
- Ты там поосторожней, Дим, - попросила она.
- Как-нибудь... Кое-чему меня тоже учили. Восемь лет подряд. А ты
повторяй про себя стихи Симонова. Те самые. А я отбыл... - Щелкнул
каблуками, поднес руку к козырьку и вышел.

7

...Пронизанный отвесными лучами солнца лес, густой залах сосновой
смолы, хвои, цветущих трав, заброшенная грунтовая дорога, по которой,
похоже, давно никто не проезжал - все создавало ощущение ленивого,
дремотного покоя, и Воронцов на какое-то время этому ощущению поддался.
Поэтому, когда из-за вершин мачтовых сосен вдруг беззвучно
выметнулись и пошли на бреющем полете вдоль просеки два желтых, с черными
консолями крыльев и коками винтов "мессершмитта", он на мгновение
замешкался, и лишь строчка пылевых фонтанчиков, косо резанувшая дорогу в
нескольких шагах, заставила его броситься на песок и откатиться к обочине,
в колючие заросли кустарника.
Ударил по ушам сдвоенный грохот моторов, сквозь которые едва слышен
был пулеметный треск, и пара исчезла, словно ее и не было. Воронцов
полежал еще секунд десять, вывернув голову и глядя в сияющее небо.
Немцы не возвращались. Да и нужен он им - одинокий, едва различимый с
высоты человечек в зеленой форме. Так, для забавы нажали да спуск, не
пожалели десятка патронов и полетели дальше по своим фашистским делам.
Чего-чего, а целей им сейчас хватает. Не в воздухе, где практически нет
сейчас русской авиации, а именно на земле.