Страница:
Чаша стадиона вокруг поля, как хрупкая фарфоровая чашка, легко и скоро рассыпалась на части, превратившись в руины, в осколки, в пыль. Как после прицельного бомбометания: где-нибудь на Балканах, на бесконечно сражающихся Балканах - в двадцать втором веке, сегодня. Как после землетрясения: где-нибудь в Лос-Анджелесе - в конце двадцать первого, или в Ашхабаде - в середине двадцатого. Как после извержения вулкана - где-нибудь в Помпеях, в первом веке. И там же, в первом - разрушенный артиллеристами Тита Флавия Храм, который упрямо не поддался Иешуа.
Цепи не хватило?..
Да кому она всерьез нужна - эта дурацкая цепь... .
И внезапно - как финальный аккорд этого варварского праздника Разрушения на давно мертвом стадионе, придуманного и поставленного сумасшедшим режиссером с помощью трех с лишним сотен марионеток во плоти и крови, -немедленно взлетели в небо три с лишним сотни маленьких, легко умещающихся в детских руках автоматов, соединились на стометровой высоте в некую хитрую пирамиду, зависли и выдали длинный, слаженный и оглушительно громкий залп в серые мокрые облака, и закономерно смертельный залп этот разорвал их на части, раскидал ошметки по сторонам, открыл бледное, едва голубое небо, и солнце на небе открыл - все-таки существующее в этом паскудном мире, все-таки живое, все-таки горячее.
Если продолжать терминологию спортивного праздника, то скажем так: его завершил фейерверк, зажегший ритуальный огонь, не исключено - олимпийский.
А летающие автоматы, отстреляв магазинный запас патронов, снялись с места и быстро поплыли куда-то за город, куда-то в поля, в леса, в долины, если таковые еще имели место в покинутом жителями мире.
Кто увидит - решит: летающая тарелка. Пришельцы. Братья по разуму.
– И что дальше? - спросил Иешуа у Хартмана.
Тот стоял - малость оглушенный. Может, финальный залп из трехсот орудий оглушил его, а может, грохот падающих стен - кого это, в самом деле, интересовало? Уж не Иешуа - точно. Он, похоже, плевать хотел и на больного ушами Хартмана, и на три сотни камуфляжных статуэток, так и застывших с поднятыми в небо руками: теперь - не к низким облакам, теперь - к высокому солнцу, что казалось логичнее. Он, Иешуа, всего лишь любопытствовал дальнейшей программой пребывания... кого и где?.. ну, скажем казенно, делегации миротворческих организаций в районе социального конфликта.
Были бы журналисты - так бы и написали.
Но Хартман молчал.
И, поняв, что через минуту-другую этот маньяк-придурок соберется сначала с мыслями, а потом с силами, Иешуа не стал ждать ответа. Он приказал Мари, которая как раз сейчас улаживала непростые взаимоотношения с тем, кто внутри:
– Уводи детей.
– Но как?.. - не поняла Мари, хотя тот, кто внутри, весьма благожелательно отнесся к распоряжению Учителя.
Иначе: он понял - как, а Мари - нет.
– Иди к ним, вставай во главе - как это в армии полагается? - и веди их к той палке с платком.
– А потом?
– Потом я вас догоню.
Она пошла, то и дело оборачиваясь и натыкаясь на жесткий взгляд Учителя, она шла и все-таки не понимала, как поведет этих зомбированных детей, которые в автоматическом режиме подчиняются Хартману, и не понимала, почему взгляд у Иешуа столь жесток - в чем она-то провинилась? И еще: почему Хартман молчит и позволяет ей идти, и действительно - как в полузабытом скаутском детстве встать в первый ряд солдатиков на правом фланге, мысленно скомандовать: "Напра-во! За мной - шагом марш!" Почему он ей позволил все это и почему позволил своим солдатам послушаться чужую тетку и действительно маршевым шагом пойти следом за ней?..
Тот, кто внутри, вел себя тоже необычно: он не пугал, не предупреждал - он просто затаился, но рождал весьма необычное ощущение покоя сейчас и заморочного беспокойства где-то впереди, где-то далеко по месту и по времени. На далекое можно было и наплевать.
А Иешуа проводил взглядом длинный солдатский строй - в колонну по четыре, - подождал, пока они скроются за дымящимися бетонной пылью руинами стадиона, и только тогда отпустил Хартмана.
Держать его было невероятно тяжело - все-таки паранормом он оказался куда как сильным. Но-с комплексом уникальности, что и ограничило однажды открытые ему Богом возможности. Откуда комплекс? Уж не от Бога, вестимо. Просто не было рядом равных ему! Ну не встретил он их! Те пятнадцать, что пахали на Службу Времени, денно и нощно вели свои борозды вдалеке от сегодняшней Земли вообще и от Соединенных Штатов Америки в частности. Странно, что они не почуяли шестнадцатого братца по возможностям, не откопали его в славном городе Нью-Йорке, не доставили в Брюссель, в свою штаб-квартиру, не почистили ему мозги от наполеоновских комплексов и не пристроили к делу. Действительно странно! Иешуа ведь почуял. Когда понял, куда могут пропадать дети, когда сообразил, кто в силах их уводить и прятать, тогда настроился и нашел татя. А "службисты"?.. А для них Хартман не был чем-то реальным. То есть был, конечно, но именно татем: газеты они читали, ти-ви иной раз смотрели, но мыслями были в первом веке - как Петр, или в других прошлых веках, а искать татей, преступников - дело сыщиков-профи, но вот последние-то, не будучи паранормами, Хартмана не то чтобы понять - даже найти не умели. А витающие в облаках времени местные Мастера-паранормы представить себе не могли - идеалисты! - что равный им может оказаться преступником.
А преступник ни разу в жизни не имел дела с равным себе, даже не ведал, что таковые существуют. Отсюда - тот самый комплекс уникальности. Отсюда - день ото дня крепнущая уверенность в своем всесилии. Отсюда - нестерпимое желание всесилие это предъявить миру. Каким образом? Силой, естественно. А как убедить циничное, все повидавшее и ни во что не верящее человечество в своем всесилии? Просто. Стать богом. Пусть с маленькой буквы, но ведь идущие следом напишут - с большой.
Хорошо, что он только начал, думал Иешуа. Хорошо, что удалось перехватить его не тогда, когда он перетаскал бы в этот мир не три сотни, а три миллиарда детей. Разве сложно? Ничуточки! Это он сейчас думает, что вход - один, и помечает его идиотской яблоней с непомерными плодами. И тащит украденных от родителей детишек в ангар в нью-йоркском даун-тауне. А когда поймет, что вход везде? И здесь, в Нью-Йорке, в припортовом ангаре, и где-нибудь в Мексике, и в той же Эфиопии, и в любой точке Европы, да просто везде, в любой точке, в какую ни ткни - было бы только желание ткнуть!.. Тогда даже для Иешуа стало бы проблематичным остановить силу...
– Зачем вы разрушили город? - спросил Иешуа. Ему все-таки приходилось сдерживать Хартмана, блокировать его постоянные усилия вырваться из-под "шапки", надетой на него Иешуа. Так по-бытовому формулировал Иешуа, потому что не знал природы внешнего блока, да и вообще не знал и не умел объяснить своего дара, открывшегося в первом веке, когда Иешуа было всего двенадцать, медленно, под умелым водительством Петра развивавшегося долгие годы - до тридцати лет, и буквально лавиной помчавшегося в последние три. Он бы с радостью хоть что-нибудь прочитал о силе и возможностях человеческого мозга, о принципах существования сил и возможностей, - что-нибудь, кроме гипотез и досужих предположений, но негде было прочесть. Люди по-прежнему довольствовались десятью процентами мощности дарованного Богом прибора и не стремились расширить свои знания о самих себе. Откуда ж взяться терминологии? Неоткуда. Поэтому "шапка". Связанная или сшитая из чего-то такого, что экранирует мозг. Когда надо - защищает его от внешних воздействий, когда надо - защищает все внешнее от воздействия умного и сильного мозга.
У Хартмана был умный и сильный мозг. В принципе, следовало бы попробовать "вылечить" его - опять собственный термин! - переориентировать, изменить цели, сделать липового Ханоцри помощником, соратником. Но во имя чего? Да тот же Крис, который на несколько порядков слабее Хартмана, для Иешуа куда дороже и нужнее. Сегодня Крис - слаб и неумел, а завтра - посмотрим еще. Или Мари... Куда она дойдет, до каких пределов - вообще непонятно, там - тайна, там истинный клад, и скорее всего отличный даже от известных представлений Иешуа о паранормальности. Но тоже - посмотрим... А здесь что смотреть9..
– Зачем вы разрушили город? - повторил Иешуа.
– Он был разрушен, - сдавленно, как будто спазм прихватил связки, ответил Хартман. - Он был пуст и разрушен. Мы только добавили. Проверка возможностей цепи...
– А где местные жители?
– Я никого не видел. Здесь нет никого.
– Здесь нет. А в других мирах?
– Я не умею - в другие...
– И не пробовал?
– Нет.
– Вот и хорошо, - удовлетворенно сказал Иешуа. - Тогда можно заканчивать праздник с фейерверком... Я, помнится, обещал уничтожить тебя, если ты окажешься подлецом. А ты - больше чем подлец, Хартман. Ты - убийца. Ты маньяк. Так что готовься...
– Не надо, - яростно, прорываясь сквозь блок, прокричал Хартман.
– Ну, ты силен!.. - искренне удивился Иешуа этому отчаянному и удавшемуся прорыву. - Или я ослаб от ежедневных путешествий по вашему миру?.. Нет, человек, я не отказываюсь от своих обещаний. Плохим бы я был Мессией, если бы не держал слова.
– А милосердие? - яростно настаивал Хартман, почти вырвавшийся из тесных "объятий" Иешуа, но все же обездвиженный. - Бог милостив к смертным. Он завещал прощать...
– Какой Бог? - удивился Иешуа. - Ваш? Придуманный для удобства Церкви? Хочу - прощу, хочу - помилую... Так это не Бог. Его ж на Земле никто ни о чем не спрашивает. Все решают церковники - уж две тыщи лет как. Даже поговорку придумали: до Бога далеко... Нет, Хартман, истинный Бог не милосерд. Вспомни Ветхий Завет: где там милосердие? Нет его! Помнишь, что сказал Иов о Боге, - а уж Иов-то имел право на такое суждение: "Если я буду оправдываться, то мои же уста обвинят меня; если я невинен, то Он признает меня виновным". Иов знал, что утверждал. Господь очень жесток к тем, кого считает виновным. Наказания Его ужасны. Он не побоялся уничтожить весь род людской, когда понял, что "велико развращение человеков на земле". Я уж не говорю об отдельных "человеках", о том же Иове, например... Милосердие Божье придумали сочинители Нового Завета - уже после моего Вознесения. Зачем придумали? Чтобы удобно было манипулировать людьми. Это ж только сыны Израилевы со дней Авраама привыкли к тому, что Бог не имеет прощения виновному перед Ним, а иные народы могли бы и не принять такого страшного Бога. Особенно эллины и римляне: их боги пьянствовали и прелюбодействовали вместе со смертными. А коли не приняли бы - откуда денежки брать? Как властвовать над людьми?.. Власть, Хартман, не может быть построена на одном страхе. Нужна хоть маленькая надежда. Вот мои, с позволения сказать, последователи, ее придумали и назвали милостью Божьей. И, кстати, стали вовсю торговать ею. А я, Хартман, ничего не продаю, уж извини.
– Ничего они не придумали. Еще в Ветхом Завете было: "Как отец милует сынов, так милует Господь боящихся Его".
– Молодец. Помнишь Книгу Псалмов. Но разве ты боишься Господа?
– Боюсь!
– Сомневаюсь. Твои действия никак не согласуются с чувством страха. Я бы скорее подумал о грехе гордыни: ведь ты возжелал сравняться силою с Господом. Ты поднял руку на детей - создание Его. Ты уничтожил в них человеческое и определил им идти за тобой, а не за Богом. И, кстати, о Царстве Божьем... Уж не здесь ли ты его предположил?
– Не здесь. Здесь только ступень...
– Ступень куда? В ад?.. Давай закончим разговор. Я терпеть не могу пустой демагогии. На самом деле все просто. Господь однажды сказал пророку Иеремии: "Я - Господь, творящий милость, суд и правду на земле". Заметь: он разделил эти три понятия. Так вот, милость - это не к тебе. К тебе - суд и правда.
– Но ты не Бог!
Иешуа физически ощущал, что Хартман вот-вот уйдет от него. Пусть на мгновение, но что может случиться за мгновение? Все, что угодно. Так что пора заканчивать...
– Я не Бог, - согласился Иешуа. - Я лишь избран Им, чтобы верно нести Его слово и точно исполнять волю Его. Успокойся, я не стану убивать тебя - не в том сейчас правда. Я покажу тебе ее...
И Иешуа быстро - торопясь! - положил руки на голову Хартмана.
Такое случилось когда-то: уже две тысячи сто двадцать четыре года или почти три месяца назад - это смотря по какому календарю вычислять. В день побега из первого века в двадцать второй на тайм-капсуле Службы Времени, спрятанной Петром в подвале все того же дома в иерусалимском Нижнем городе, Иешуа - не прощаясь, не говоря о побеге! - все же простился с Петром, с самым близким ему человеком: он вот так же положил руки на голову Друга и передал ему свой уникальный дар - быть всесильным. Не просто сильным, каким и так был Петр, не просто мощным паранормом, одним из пятнадцати, но - именно всесильным. Буквально! Иначе - могущим все.
Сейчас Иешуа замыслил иное.
Они стояли с минуту, застыв, а потом Иешуа убрал руки и буднично предложил:
– Пойдем домой, Хартман.
– Пойдем, - легко согласился тот.
Никакого сопротивления не осталось, они пошли бок о бок, как давние приятели, уставшие после нелегкой работенки. Она и впрямь оказалась куда как трудной.
Мари ждала их у метки с платком, а строй детей так и держался позади нее, как шел - в колонну по четыре. Иешуа встал рядом, протянул руку и открыл вход.
– Иди первая, - сказал он Мари, - а то Крис с ума сойдет.
– А он? - Она кивнула в сторону Хартмана.
– Он теперь - нормальный человек, - ответил Иешуа, - и тем самым страшно наказан. Правда, жить ему придется в ненормальном мире, тяжко придется без его пропавшего дара, но ведь люди как-то живут...
ДЕЙСТВИЕ - 1. ЭПИЗОД - 2
Цепи не хватило?..
Да кому она всерьез нужна - эта дурацкая цепь... .
И внезапно - как финальный аккорд этого варварского праздника Разрушения на давно мертвом стадионе, придуманного и поставленного сумасшедшим режиссером с помощью трех с лишним сотен марионеток во плоти и крови, -немедленно взлетели в небо три с лишним сотни маленьких, легко умещающихся в детских руках автоматов, соединились на стометровой высоте в некую хитрую пирамиду, зависли и выдали длинный, слаженный и оглушительно громкий залп в серые мокрые облака, и закономерно смертельный залп этот разорвал их на части, раскидал ошметки по сторонам, открыл бледное, едва голубое небо, и солнце на небе открыл - все-таки существующее в этом паскудном мире, все-таки живое, все-таки горячее.
Если продолжать терминологию спортивного праздника, то скажем так: его завершил фейерверк, зажегший ритуальный огонь, не исключено - олимпийский.
А летающие автоматы, отстреляв магазинный запас патронов, снялись с места и быстро поплыли куда-то за город, куда-то в поля, в леса, в долины, если таковые еще имели место в покинутом жителями мире.
Кто увидит - решит: летающая тарелка. Пришельцы. Братья по разуму.
– И что дальше? - спросил Иешуа у Хартмана.
Тот стоял - малость оглушенный. Может, финальный залп из трехсот орудий оглушил его, а может, грохот падающих стен - кого это, в самом деле, интересовало? Уж не Иешуа - точно. Он, похоже, плевать хотел и на больного ушами Хартмана, и на три сотни камуфляжных статуэток, так и застывших с поднятыми в небо руками: теперь - не к низким облакам, теперь - к высокому солнцу, что казалось логичнее. Он, Иешуа, всего лишь любопытствовал дальнейшей программой пребывания... кого и где?.. ну, скажем казенно, делегации миротворческих организаций в районе социального конфликта.
Были бы журналисты - так бы и написали.
Но Хартман молчал.
И, поняв, что через минуту-другую этот маньяк-придурок соберется сначала с мыслями, а потом с силами, Иешуа не стал ждать ответа. Он приказал Мари, которая как раз сейчас улаживала непростые взаимоотношения с тем, кто внутри:
– Уводи детей.
– Но как?.. - не поняла Мари, хотя тот, кто внутри, весьма благожелательно отнесся к распоряжению Учителя.
Иначе: он понял - как, а Мари - нет.
– Иди к ним, вставай во главе - как это в армии полагается? - и веди их к той палке с платком.
– А потом?
– Потом я вас догоню.
Она пошла, то и дело оборачиваясь и натыкаясь на жесткий взгляд Учителя, она шла и все-таки не понимала, как поведет этих зомбированных детей, которые в автоматическом режиме подчиняются Хартману, и не понимала, почему взгляд у Иешуа столь жесток - в чем она-то провинилась? И еще: почему Хартман молчит и позволяет ей идти, и действительно - как в полузабытом скаутском детстве встать в первый ряд солдатиков на правом фланге, мысленно скомандовать: "Напра-во! За мной - шагом марш!" Почему он ей позволил все это и почему позволил своим солдатам послушаться чужую тетку и действительно маршевым шагом пойти следом за ней?..
Тот, кто внутри, вел себя тоже необычно: он не пугал, не предупреждал - он просто затаился, но рождал весьма необычное ощущение покоя сейчас и заморочного беспокойства где-то впереди, где-то далеко по месту и по времени. На далекое можно было и наплевать.
А Иешуа проводил взглядом длинный солдатский строй - в колонну по четыре, - подождал, пока они скроются за дымящимися бетонной пылью руинами стадиона, и только тогда отпустил Хартмана.
Держать его было невероятно тяжело - все-таки паранормом он оказался куда как сильным. Но-с комплексом уникальности, что и ограничило однажды открытые ему Богом возможности. Откуда комплекс? Уж не от Бога, вестимо. Просто не было рядом равных ему! Ну не встретил он их! Те пятнадцать, что пахали на Службу Времени, денно и нощно вели свои борозды вдалеке от сегодняшней Земли вообще и от Соединенных Штатов Америки в частности. Странно, что они не почуяли шестнадцатого братца по возможностям, не откопали его в славном городе Нью-Йорке, не доставили в Брюссель, в свою штаб-квартиру, не почистили ему мозги от наполеоновских комплексов и не пристроили к делу. Действительно странно! Иешуа ведь почуял. Когда понял, куда могут пропадать дети, когда сообразил, кто в силах их уводить и прятать, тогда настроился и нашел татя. А "службисты"?.. А для них Хартман не был чем-то реальным. То есть был, конечно, но именно татем: газеты они читали, ти-ви иной раз смотрели, но мыслями были в первом веке - как Петр, или в других прошлых веках, а искать татей, преступников - дело сыщиков-профи, но вот последние-то, не будучи паранормами, Хартмана не то чтобы понять - даже найти не умели. А витающие в облаках времени местные Мастера-паранормы представить себе не могли - идеалисты! - что равный им может оказаться преступником.
А преступник ни разу в жизни не имел дела с равным себе, даже не ведал, что таковые существуют. Отсюда - тот самый комплекс уникальности. Отсюда - день ото дня крепнущая уверенность в своем всесилии. Отсюда - нестерпимое желание всесилие это предъявить миру. Каким образом? Силой, естественно. А как убедить циничное, все повидавшее и ни во что не верящее человечество в своем всесилии? Просто. Стать богом. Пусть с маленькой буквы, но ведь идущие следом напишут - с большой.
Хорошо, что он только начал, думал Иешуа. Хорошо, что удалось перехватить его не тогда, когда он перетаскал бы в этот мир не три сотни, а три миллиарда детей. Разве сложно? Ничуточки! Это он сейчас думает, что вход - один, и помечает его идиотской яблоней с непомерными плодами. И тащит украденных от родителей детишек в ангар в нью-йоркском даун-тауне. А когда поймет, что вход везде? И здесь, в Нью-Йорке, в припортовом ангаре, и где-нибудь в Мексике, и в той же Эфиопии, и в любой точке Европы, да просто везде, в любой точке, в какую ни ткни - было бы только желание ткнуть!.. Тогда даже для Иешуа стало бы проблематичным остановить силу...
– Зачем вы разрушили город? - спросил Иешуа. Ему все-таки приходилось сдерживать Хартмана, блокировать его постоянные усилия вырваться из-под "шапки", надетой на него Иешуа. Так по-бытовому формулировал Иешуа, потому что не знал природы внешнего блока, да и вообще не знал и не умел объяснить своего дара, открывшегося в первом веке, когда Иешуа было всего двенадцать, медленно, под умелым водительством Петра развивавшегося долгие годы - до тридцати лет, и буквально лавиной помчавшегося в последние три. Он бы с радостью хоть что-нибудь прочитал о силе и возможностях человеческого мозга, о принципах существования сил и возможностей, - что-нибудь, кроме гипотез и досужих предположений, но негде было прочесть. Люди по-прежнему довольствовались десятью процентами мощности дарованного Богом прибора и не стремились расширить свои знания о самих себе. Откуда ж взяться терминологии? Неоткуда. Поэтому "шапка". Связанная или сшитая из чего-то такого, что экранирует мозг. Когда надо - защищает его от внешних воздействий, когда надо - защищает все внешнее от воздействия умного и сильного мозга.
У Хартмана был умный и сильный мозг. В принципе, следовало бы попробовать "вылечить" его - опять собственный термин! - переориентировать, изменить цели, сделать липового Ханоцри помощником, соратником. Но во имя чего? Да тот же Крис, который на несколько порядков слабее Хартмана, для Иешуа куда дороже и нужнее. Сегодня Крис - слаб и неумел, а завтра - посмотрим еще. Или Мари... Куда она дойдет, до каких пределов - вообще непонятно, там - тайна, там истинный клад, и скорее всего отличный даже от известных представлений Иешуа о паранормальности. Но тоже - посмотрим... А здесь что смотреть9..
– Зачем вы разрушили город? - повторил Иешуа.
– Он был разрушен, - сдавленно, как будто спазм прихватил связки, ответил Хартман. - Он был пуст и разрушен. Мы только добавили. Проверка возможностей цепи...
– А где местные жители?
– Я никого не видел. Здесь нет никого.
– Здесь нет. А в других мирах?
– Я не умею - в другие...
– И не пробовал?
– Нет.
– Вот и хорошо, - удовлетворенно сказал Иешуа. - Тогда можно заканчивать праздник с фейерверком... Я, помнится, обещал уничтожить тебя, если ты окажешься подлецом. А ты - больше чем подлец, Хартман. Ты - убийца. Ты маньяк. Так что готовься...
– Не надо, - яростно, прорываясь сквозь блок, прокричал Хартман.
– Ну, ты силен!.. - искренне удивился Иешуа этому отчаянному и удавшемуся прорыву. - Или я ослаб от ежедневных путешествий по вашему миру?.. Нет, человек, я не отказываюсь от своих обещаний. Плохим бы я был Мессией, если бы не держал слова.
– А милосердие? - яростно настаивал Хартман, почти вырвавшийся из тесных "объятий" Иешуа, но все же обездвиженный. - Бог милостив к смертным. Он завещал прощать...
– Какой Бог? - удивился Иешуа. - Ваш? Придуманный для удобства Церкви? Хочу - прощу, хочу - помилую... Так это не Бог. Его ж на Земле никто ни о чем не спрашивает. Все решают церковники - уж две тыщи лет как. Даже поговорку придумали: до Бога далеко... Нет, Хартман, истинный Бог не милосерд. Вспомни Ветхий Завет: где там милосердие? Нет его! Помнишь, что сказал Иов о Боге, - а уж Иов-то имел право на такое суждение: "Если я буду оправдываться, то мои же уста обвинят меня; если я невинен, то Он признает меня виновным". Иов знал, что утверждал. Господь очень жесток к тем, кого считает виновным. Наказания Его ужасны. Он не побоялся уничтожить весь род людской, когда понял, что "велико развращение человеков на земле". Я уж не говорю об отдельных "человеках", о том же Иове, например... Милосердие Божье придумали сочинители Нового Завета - уже после моего Вознесения. Зачем придумали? Чтобы удобно было манипулировать людьми. Это ж только сыны Израилевы со дней Авраама привыкли к тому, что Бог не имеет прощения виновному перед Ним, а иные народы могли бы и не принять такого страшного Бога. Особенно эллины и римляне: их боги пьянствовали и прелюбодействовали вместе со смертными. А коли не приняли бы - откуда денежки брать? Как властвовать над людьми?.. Власть, Хартман, не может быть построена на одном страхе. Нужна хоть маленькая надежда. Вот мои, с позволения сказать, последователи, ее придумали и назвали милостью Божьей. И, кстати, стали вовсю торговать ею. А я, Хартман, ничего не продаю, уж извини.
– Ничего они не придумали. Еще в Ветхом Завете было: "Как отец милует сынов, так милует Господь боящихся Его".
– Молодец. Помнишь Книгу Псалмов. Но разве ты боишься Господа?
– Боюсь!
– Сомневаюсь. Твои действия никак не согласуются с чувством страха. Я бы скорее подумал о грехе гордыни: ведь ты возжелал сравняться силою с Господом. Ты поднял руку на детей - создание Его. Ты уничтожил в них человеческое и определил им идти за тобой, а не за Богом. И, кстати, о Царстве Божьем... Уж не здесь ли ты его предположил?
– Не здесь. Здесь только ступень...
– Ступень куда? В ад?.. Давай закончим разговор. Я терпеть не могу пустой демагогии. На самом деле все просто. Господь однажды сказал пророку Иеремии: "Я - Господь, творящий милость, суд и правду на земле". Заметь: он разделил эти три понятия. Так вот, милость - это не к тебе. К тебе - суд и правда.
– Но ты не Бог!
Иешуа физически ощущал, что Хартман вот-вот уйдет от него. Пусть на мгновение, но что может случиться за мгновение? Все, что угодно. Так что пора заканчивать...
– Я не Бог, - согласился Иешуа. - Я лишь избран Им, чтобы верно нести Его слово и точно исполнять волю Его. Успокойся, я не стану убивать тебя - не в том сейчас правда. Я покажу тебе ее...
И Иешуа быстро - торопясь! - положил руки на голову Хартмана.
Такое случилось когда-то: уже две тысячи сто двадцать четыре года или почти три месяца назад - это смотря по какому календарю вычислять. В день побега из первого века в двадцать второй на тайм-капсуле Службы Времени, спрятанной Петром в подвале все того же дома в иерусалимском Нижнем городе, Иешуа - не прощаясь, не говоря о побеге! - все же простился с Петром, с самым близким ему человеком: он вот так же положил руки на голову Друга и передал ему свой уникальный дар - быть всесильным. Не просто сильным, каким и так был Петр, не просто мощным паранормом, одним из пятнадцати, но - именно всесильным. Буквально! Иначе - могущим все.
Сейчас Иешуа замыслил иное.
Они стояли с минуту, застыв, а потом Иешуа убрал руки и буднично предложил:
– Пойдем домой, Хартман.
– Пойдем, - легко согласился тот.
Никакого сопротивления не осталось, они пошли бок о бок, как давние приятели, уставшие после нелегкой работенки. Она и впрямь оказалась куда как трудной.
Мари ждала их у метки с платком, а строй детей так и держался позади нее, как шел - в колонну по четыре. Иешуа встал рядом, протянул руку и открыл вход.
– Иди первая, - сказал он Мари, - а то Крис с ума сойдет.
– А он? - Она кивнула в сторону Хартмана.
– Он теперь - нормальный человек, - ответил Иешуа, - и тем самым страшно наказан. Правда, жить ему придется в ненормальном мире, тяжко придется без его пропавшего дара, но ведь люди как-то живут...
ДЕЙСТВИЕ - 1. ЭПИЗОД - 2
СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ, НЬЮ-ЙОРК, 2157 год от Р.Х.. месяц сентябрь
(Окончание)
Для Иешуа это до сих пор оставалось мистикой, фантастикой, чудом из чудес: откуда журналисты узнают о том, о чем никто посторонний - кроме, естественно, участников - не ведает по определению. Он всерьез допускал, что среди пишущей и снимающей братии есть скрытые паранормы. Так оно или нет, но, несмотря на глубокую ночь, никому не известный доселе, задрипанный ангар оказался запруженным толпой пишущих и снимающих. Откуда-то взялись мощные прожекторы, запросто разогнавшие ночь, обычно темное шоссе сияло, как во время съемки какого-нибудь высокобюджетного голливудского фильма, гудели и пытались притормозить проезжающие авто, полиция гнала их прочь, а самих полицейских здесь тоже хватало. Чуть ли не вся полиция Нью-Йорка собралась на Gowanus expressway. Кто кого вызвонил: журналисты копов или копы журналистов - это даже не вспоминалось, никому до этого дела не было, лишь дотошный Иешуа спросил Криса:
– Кто прибыл сюда первым?
– Откуда я знаю? - возопил умучевный ожиданием африканский страж. - Вопрос некорректен. Они ж в этот крашеный рай проникнуть без лифта не могли? Не могли. Так что я их узрел всех сразу и в полном составе - вместе с вами, Учитель, и с вашей помощью.
Помощь понадобилась.
Крис потом смешно рассказывал, как возле древа познания вдруг возникла Ева, то есть, конечно. Мари, почему-то с палкой, на которой висел мятый красный флажок, а следом повалили не то российские пионеры, не то американские скауты, все с ног до головы в камуфляже - ну прямо младшие братки тех, что устало, но послушно паслись Крисом у стены - руки в упор, ноги на ширине плеч. Устало потому что долго, а послушно - потому что Крис время от времени позволял себе немного попортить дизайн и постреливал короткими очередями по стене над лифтом, заставляя коммандос испуганно втягивать головы в плечи. Развлекался эфиоп.
А внизу, судя по всему, сходили с ума в неизвестности о судьбе шефа остальные охранники-боевики, буквально бегал по стене в жутком ожидании Неведомого и Непоправимого (вот так, с прописных букв, знай наших!) аккуратный юноша-"яппи", который, как выяснилось позже, и вызвал журналистов. И даже протрепался наиболее прикормленным, что, не исключено, ожидается новое заявление доктора Иешуа Ханоцри. Прикормленные вызвали неприкормленных, те остальных, кто-то из них звякнул в комиссариат полиции города Большого Яблока, а там смекнули, что ночная пресс-конференция - если это не вранье, не очередная "утка" - может прояснить местопребывание неуловимого доселе сектанта-преступника. Ну и рванулись.
Заявления доктора не случилось, доктор странным образом исчез, хотя кто-то его на секунду приметил в дикой ночной суете, когда появились дети, зато все ожидающие получили возможность въяве пообщаться с другим Иешуа Ханоцри, которого сами же не так давно и окрестили Мессией. Плюс - вдруг открытая тайна исчезнувших и оплаканных ребятишек, плюс - смерть преступной секты "Мир детей", плюс - снятое во всех ракурсах гнездо означенной секты с древом познания в одном зале, богатейшим оружейным арсеналом в другом и вооруженными бойцами повсюду, плюс - появление обезумевших от счастья и неверия в счастье родителей оных детишек, плюс - прибывшие в ночи не проспавшиеся после вечерних светских parties мэр города и сенатор из местных. Ну и конечно, машины "скорой помощи" тоже суеты не убавили, к тому же их здесь туча понадобилась, поскольку все триста двадцать семь спасенных Мессией детишек прямым ходом отправились в ближайшие и отдаленные психиатрические больницы.
Когда толпа детей запрудила разноцветный зал с древом, Иешуа устроил для всех общий выход, поскольку лифт с осколками зеркал самостоятельно не работал, да и спускать на нем триста с лихом персон - ночи не хватит. Он традиционно эффектно вышиб красную стену, которая, как выяснилось, вела на задний грузовой двор ангара, и уложил лестницей стальные конструкции, из коих во дворе были сварены пандусы для грузовиков. Не очень удобная вышла лестница, но что требовать от очередного красивого чуда, на скорую руку сотворенного Мессией из подручных средств! Во всяком случае, все спустились целыми и невредимыми. А психическое здоровье детей - это уже прерогатива городской медицины и родительской опеки.
Мэр и сенатор обнимались с Иешуа, целовали в щечку Мари, жали руку Крису, и все это - под недреманными очами множества телекамер, парящих над толпой и в те же мгновения перегоняющих сигнал на миллионы телеприемников во всем мире. Ненасытный и наглый бог-из-ти-ви-сети, как обычно, требовал пищи, то есть информации.
Иешуа пришлось сделать заявление. Стоя на сотворенной им лестнице, он произнес:
– Сегодня у всех вас - счастливая ночь, и я рад, что сделал ее счастливой. Но вот незадача: оказывается, радость и грусть - соседи, и лучше бы мне сейчас помолчать... Ну да ладно, сами захотели, так что заранее прошу прощения, если я малость испорчу вам праздничное настроение... Помните, есть такое странноватое на первый взгляд выражение: загляни себе в душу. Вижу, помните... И рады бы, казалось, а куда именно заглядывать? В какое такое место? В зеркало - это понятно, это каждый день да по многу раз, и все там знакомо, привычно и глаз радует. А в душу - это из области фантазий, может быть даже приятных сердцу, да вот только нереальных, неисполнимых: где она, душа наша, покажите, ткните пальцем, проверьте экспериментом - пусть стрелка умного прибора хоть на деление сдвинется, отмечая непреложное: есть душа!.. Что ж, понимаю ваши сомнения, господа. Если уж две с лишним тысячи лет назад ученик мой Фома, добрый человек, известный вам как святой Апостол, не поверил в мое Воскресение, не получив наглядные - или, по-вашему, экспериментальные - Доказательства моего распятия, то в чем упрекать вас - трижды неверующих! Я тогда показал ему свои раны, вот эти... - Иешуа поднял руки, и телекамеры споро выстрелили меткими объективами в невеликие, но уродливые розовые шрамы на его запястьях, - но что мне показать вам? Мою душу? Не сумею, да и вряд ли она нужна вам... Ваши души? Что ж, это возможно, хотя с печалью думаю: они не понравятся вам, и вы не поверите, что они суть ваши... Я говорю о ваших детях, каждый из которых и есть ваша душа, но - обретшая плоть и кровь. Мои слова - и о тех трехстах двадцати восьми, кого я и мои ученики вернули вам, господа родители. Однако с ними пока не все ладно, долог будет путь их к окончательному возвращению к себе, слишком разрушены их и без того ранимые мозги, а значит, и души закрыты, свернуты, спрятаны в плотный кокон злой волей злого человека. Насильно... Даст Бог - все вернется на круги своя, если родители сумеют отыскать в себе остатки Веры в Господа нашего. Врачи не всемогущи. Но всемогуща Вера. Многие из тех исцелений, что описывают Евангелия, на самом деле сотворила Вера больных в то, что я исцелю их. Иными словами - Вера и исцелила... Но в первую очередь я говорю обо всех детях этого прочного, надежного, удобного для жизни мира, где так славно обитать телу и так одиноко - душе. Человек взрослеет, и душа его, оберегаясь от боли и ранений, сама, по собственному желанию, добровольно создает себе кокон - как пуленепробиваемый жилет на вот этих господах из полиции, что так бдительно охраняют нас от возможных татей ночных. Но этим господам хорошо: они вернутся в участки и сбросят свои кевларовые, титановые или ферропластные жилеты-коконы, вздохнут свободно. А как быть душе? Годами выстроенный кокон не сбросишь, а он не пули - он простые земные человеческие чувства, эмоции не пропускает: ни туда, ни обратно. Тьма! И человек, взрослея и старея, постепенно забывает, что душа его, вдохнутая в него при рождении на свет Божий, - есть и жива где-то глубоко. Да и легче без нее. Спокойнее. Ничего не болит, ничего не надо лечить. Но вспомните, что рядом с вами живет и мучается ваш ребенок - частица вашей души, той, что в коконе. Пока он ребенок, душа его еще открыта настежь. Взгляните на него: как ведет он себя, как чувствует - вот так вела бы себя и чувствовала и ваша душа, не будь она заточена навсегда. Вы не понимаете своего ребенка - значит вы не понимаете свою душу. Вы отмахиваетесь от его проблем, вы отталкиваете его, вы откладываете общение с ним на потом, вы спешите, у вас дела - да притормозите же на миг, посмотрите, во что постепенно, у вас на глазах превращается ваша душа, которую вы вдохнули в сына или дочь в момент рождения, как она мучительно строит свой панцирь. А почему? Да потому что она, еще живая и открытая, тычется к вам, к близким, к знакомым - и не находит отклика. Стены кругом! Ей просто-напросто не хватает обыкновенного живого человеческого тепла, которое могли бы и должны были бы дать своим детям вы, имея свободную, а не сокрытую душу... И тогда появляются другие - ну вот хотя бы печально знаменитый мой однофамилец - и дудят в свою хитрую дудочку, и дети, как завороженные, идут за ним. А должны бы - за вами. Но вы прочно забыли о существовании своей души - где вам помнить о душах детей ваших!.. А вам вроде и не в чем себя упрекнуть. Вы изо всех сил заботитесь об их имидже - как они учатся, как одеты, во что играют, каким спортом занимаются, на каких машинах ездят... То есть о плоти вы думаете, которая, как сказано в Книге пророка Исайи, есть "трава, и вся красота ее, как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа...". Так что ж впустую о плоти страдать - она трава. О душе вспомните, ибо она - для Бога. Еще сказано: "Мы умрем и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать; но Бог не желает погубить душу"... И как же все взаимосвязано: забыли о душе - не вспоминаете о Боге. И не надо мне с пеной у рта талдычить, что вы все люди верующие, что каждое воскресенье вы посещаете ваши храмы и прочие молельные дома, где слушаете и повторяете слово Божье. Но не только созданье Божье, но и слово Его без души, вложенной Господом, - пустой звук. Почему вы о том забыли, люди? И ладно бы вы, замотанные суматохой дней, спрятавшие, повторяю, души свои от мира и от Бога. Но почему так же поступают те, кто называет себя слугами Господа? Да полно, чьи они слуги?.. "Человек праведнее ли Бога? - вопрошал один из величайших мучеников веры Иов. - И муж чище ли Творца своего? Вот, Он и слугам своим не доверяет и в Ангелах своих усматривает недостатки: тем более в обитающих в храминах из брения, которых основание - прах..." Видите, Он не доверял слугам Своим - так было во времена Иова. Что же говорить о нынешних временах?.. Потому что вместо тех слуг Его, что "умирают, не достигнув мудрости", приходят хитрые самозванцы и наглые лжепророки, о коих и я предупреждал когда-то... И опять я о том, кто самоуверенно взял мое имя: он один из них. Не ищите его больше, не пытайтесь покарать земным судом. Бог - не судья ему, и он уже свершил свой суд, я вам говорю. Поверьте: страшнее суда нет для этого... человека?.. да, все-таки человека, ибо даже последний преступник не потерял права зваться так. Но истинно блажен человек, сила которого в Боге, и душа его жива и свободна, будущее такого человека и есть мир. Вспомните о моих словах, коли будет желание, а не будет - что ж... "Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки"...
Все это Иешуа произнес перед внимательными телекамерами и сошел в темноту, в прямом смысле слова отмахиваясь от окружившей его пишущей братии, которой, конечно же, не хватило сказанного, у каждого из которой имелись собственные взлелеянные и безусловно самые важные вопросы о случившемся сегодня ночью, о случившемся прежде и том, что наверняка еще случится - завтра, через неделю, всегда.
Иешуа просто соорудил вокруг себя, Мари и Криса некую пустоту, этакий магический круг и ушел прочь.
Сказал только - не без огорчения:
– Плохо я выступил. Скомканно, неточно. Что хотел - не сказал... И как же мне наконец избавиться от этого ветхого библейского стиля? Не говорю, а вещаю... Как мне вдолбить в себя, что я давно не в Галилее первого века? Другой менталитет, другие понятия, другой язык, а я...
– Кто прибыл сюда первым?
– Откуда я знаю? - возопил умучевный ожиданием африканский страж. - Вопрос некорректен. Они ж в этот крашеный рай проникнуть без лифта не могли? Не могли. Так что я их узрел всех сразу и в полном составе - вместе с вами, Учитель, и с вашей помощью.
Помощь понадобилась.
Крис потом смешно рассказывал, как возле древа познания вдруг возникла Ева, то есть, конечно. Мари, почему-то с палкой, на которой висел мятый красный флажок, а следом повалили не то российские пионеры, не то американские скауты, все с ног до головы в камуфляже - ну прямо младшие братки тех, что устало, но послушно паслись Крисом у стены - руки в упор, ноги на ширине плеч. Устало потому что долго, а послушно - потому что Крис время от времени позволял себе немного попортить дизайн и постреливал короткими очередями по стене над лифтом, заставляя коммандос испуганно втягивать головы в плечи. Развлекался эфиоп.
А внизу, судя по всему, сходили с ума в неизвестности о судьбе шефа остальные охранники-боевики, буквально бегал по стене в жутком ожидании Неведомого и Непоправимого (вот так, с прописных букв, знай наших!) аккуратный юноша-"яппи", который, как выяснилось позже, и вызвал журналистов. И даже протрепался наиболее прикормленным, что, не исключено, ожидается новое заявление доктора Иешуа Ханоцри. Прикормленные вызвали неприкормленных, те остальных, кто-то из них звякнул в комиссариат полиции города Большого Яблока, а там смекнули, что ночная пресс-конференция - если это не вранье, не очередная "утка" - может прояснить местопребывание неуловимого доселе сектанта-преступника. Ну и рванулись.
Заявления доктора не случилось, доктор странным образом исчез, хотя кто-то его на секунду приметил в дикой ночной суете, когда появились дети, зато все ожидающие получили возможность въяве пообщаться с другим Иешуа Ханоцри, которого сами же не так давно и окрестили Мессией. Плюс - вдруг открытая тайна исчезнувших и оплаканных ребятишек, плюс - смерть преступной секты "Мир детей", плюс - снятое во всех ракурсах гнездо означенной секты с древом познания в одном зале, богатейшим оружейным арсеналом в другом и вооруженными бойцами повсюду, плюс - появление обезумевших от счастья и неверия в счастье родителей оных детишек, плюс - прибывшие в ночи не проспавшиеся после вечерних светских parties мэр города и сенатор из местных. Ну и конечно, машины "скорой помощи" тоже суеты не убавили, к тому же их здесь туча понадобилась, поскольку все триста двадцать семь спасенных Мессией детишек прямым ходом отправились в ближайшие и отдаленные психиатрические больницы.
Когда толпа детей запрудила разноцветный зал с древом, Иешуа устроил для всех общий выход, поскольку лифт с осколками зеркал самостоятельно не работал, да и спускать на нем триста с лихом персон - ночи не хватит. Он традиционно эффектно вышиб красную стену, которая, как выяснилось, вела на задний грузовой двор ангара, и уложил лестницей стальные конструкции, из коих во дворе были сварены пандусы для грузовиков. Не очень удобная вышла лестница, но что требовать от очередного красивого чуда, на скорую руку сотворенного Мессией из подручных средств! Во всяком случае, все спустились целыми и невредимыми. А психическое здоровье детей - это уже прерогатива городской медицины и родительской опеки.
Мэр и сенатор обнимались с Иешуа, целовали в щечку Мари, жали руку Крису, и все это - под недреманными очами множества телекамер, парящих над толпой и в те же мгновения перегоняющих сигнал на миллионы телеприемников во всем мире. Ненасытный и наглый бог-из-ти-ви-сети, как обычно, требовал пищи, то есть информации.
Иешуа пришлось сделать заявление. Стоя на сотворенной им лестнице, он произнес:
– Сегодня у всех вас - счастливая ночь, и я рад, что сделал ее счастливой. Но вот незадача: оказывается, радость и грусть - соседи, и лучше бы мне сейчас помолчать... Ну да ладно, сами захотели, так что заранее прошу прощения, если я малость испорчу вам праздничное настроение... Помните, есть такое странноватое на первый взгляд выражение: загляни себе в душу. Вижу, помните... И рады бы, казалось, а куда именно заглядывать? В какое такое место? В зеркало - это понятно, это каждый день да по многу раз, и все там знакомо, привычно и глаз радует. А в душу - это из области фантазий, может быть даже приятных сердцу, да вот только нереальных, неисполнимых: где она, душа наша, покажите, ткните пальцем, проверьте экспериментом - пусть стрелка умного прибора хоть на деление сдвинется, отмечая непреложное: есть душа!.. Что ж, понимаю ваши сомнения, господа. Если уж две с лишним тысячи лет назад ученик мой Фома, добрый человек, известный вам как святой Апостол, не поверил в мое Воскресение, не получив наглядные - или, по-вашему, экспериментальные - Доказательства моего распятия, то в чем упрекать вас - трижды неверующих! Я тогда показал ему свои раны, вот эти... - Иешуа поднял руки, и телекамеры споро выстрелили меткими объективами в невеликие, но уродливые розовые шрамы на его запястьях, - но что мне показать вам? Мою душу? Не сумею, да и вряд ли она нужна вам... Ваши души? Что ж, это возможно, хотя с печалью думаю: они не понравятся вам, и вы не поверите, что они суть ваши... Я говорю о ваших детях, каждый из которых и есть ваша душа, но - обретшая плоть и кровь. Мои слова - и о тех трехстах двадцати восьми, кого я и мои ученики вернули вам, господа родители. Однако с ними пока не все ладно, долог будет путь их к окончательному возвращению к себе, слишком разрушены их и без того ранимые мозги, а значит, и души закрыты, свернуты, спрятаны в плотный кокон злой волей злого человека. Насильно... Даст Бог - все вернется на круги своя, если родители сумеют отыскать в себе остатки Веры в Господа нашего. Врачи не всемогущи. Но всемогуща Вера. Многие из тех исцелений, что описывают Евангелия, на самом деле сотворила Вера больных в то, что я исцелю их. Иными словами - Вера и исцелила... Но в первую очередь я говорю обо всех детях этого прочного, надежного, удобного для жизни мира, где так славно обитать телу и так одиноко - душе. Человек взрослеет, и душа его, оберегаясь от боли и ранений, сама, по собственному желанию, добровольно создает себе кокон - как пуленепробиваемый жилет на вот этих господах из полиции, что так бдительно охраняют нас от возможных татей ночных. Но этим господам хорошо: они вернутся в участки и сбросят свои кевларовые, титановые или ферропластные жилеты-коконы, вздохнут свободно. А как быть душе? Годами выстроенный кокон не сбросишь, а он не пули - он простые земные человеческие чувства, эмоции не пропускает: ни туда, ни обратно. Тьма! И человек, взрослея и старея, постепенно забывает, что душа его, вдохнутая в него при рождении на свет Божий, - есть и жива где-то глубоко. Да и легче без нее. Спокойнее. Ничего не болит, ничего не надо лечить. Но вспомните, что рядом с вами живет и мучается ваш ребенок - частица вашей души, той, что в коконе. Пока он ребенок, душа его еще открыта настежь. Взгляните на него: как ведет он себя, как чувствует - вот так вела бы себя и чувствовала и ваша душа, не будь она заточена навсегда. Вы не понимаете своего ребенка - значит вы не понимаете свою душу. Вы отмахиваетесь от его проблем, вы отталкиваете его, вы откладываете общение с ним на потом, вы спешите, у вас дела - да притормозите же на миг, посмотрите, во что постепенно, у вас на глазах превращается ваша душа, которую вы вдохнули в сына или дочь в момент рождения, как она мучительно строит свой панцирь. А почему? Да потому что она, еще живая и открытая, тычется к вам, к близким, к знакомым - и не находит отклика. Стены кругом! Ей просто-напросто не хватает обыкновенного живого человеческого тепла, которое могли бы и должны были бы дать своим детям вы, имея свободную, а не сокрытую душу... И тогда появляются другие - ну вот хотя бы печально знаменитый мой однофамилец - и дудят в свою хитрую дудочку, и дети, как завороженные, идут за ним. А должны бы - за вами. Но вы прочно забыли о существовании своей души - где вам помнить о душах детей ваших!.. А вам вроде и не в чем себя упрекнуть. Вы изо всех сил заботитесь об их имидже - как они учатся, как одеты, во что играют, каким спортом занимаются, на каких машинах ездят... То есть о плоти вы думаете, которая, как сказано в Книге пророка Исайи, есть "трава, и вся красота ее, как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа...". Так что ж впустую о плоти страдать - она трава. О душе вспомните, ибо она - для Бога. Еще сказано: "Мы умрем и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать; но Бог не желает погубить душу"... И как же все взаимосвязано: забыли о душе - не вспоминаете о Боге. И не надо мне с пеной у рта талдычить, что вы все люди верующие, что каждое воскресенье вы посещаете ваши храмы и прочие молельные дома, где слушаете и повторяете слово Божье. Но не только созданье Божье, но и слово Его без души, вложенной Господом, - пустой звук. Почему вы о том забыли, люди? И ладно бы вы, замотанные суматохой дней, спрятавшие, повторяю, души свои от мира и от Бога. Но почему так же поступают те, кто называет себя слугами Господа? Да полно, чьи они слуги?.. "Человек праведнее ли Бога? - вопрошал один из величайших мучеников веры Иов. - И муж чище ли Творца своего? Вот, Он и слугам своим не доверяет и в Ангелах своих усматривает недостатки: тем более в обитающих в храминах из брения, которых основание - прах..." Видите, Он не доверял слугам Своим - так было во времена Иова. Что же говорить о нынешних временах?.. Потому что вместо тех слуг Его, что "умирают, не достигнув мудрости", приходят хитрые самозванцы и наглые лжепророки, о коих и я предупреждал когда-то... И опять я о том, кто самоуверенно взял мое имя: он один из них. Не ищите его больше, не пытайтесь покарать земным судом. Бог - не судья ему, и он уже свершил свой суд, я вам говорю. Поверьте: страшнее суда нет для этого... человека?.. да, все-таки человека, ибо даже последний преступник не потерял права зваться так. Но истинно блажен человек, сила которого в Боге, и душа его жива и свободна, будущее такого человека и есть мир. Вспомните о моих словах, коли будет желание, а не будет - что ж... "Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки"...
Все это Иешуа произнес перед внимательными телекамерами и сошел в темноту, в прямом смысле слова отмахиваясь от окружившей его пишущей братии, которой, конечно же, не хватило сказанного, у каждого из которой имелись собственные взлелеянные и безусловно самые важные вопросы о случившемся сегодня ночью, о случившемся прежде и том, что наверняка еще случится - завтра, через неделю, всегда.
Иешуа просто соорудил вокруг себя, Мари и Криса некую пустоту, этакий магический круг и ушел прочь.
Сказал только - не без огорчения:
– Плохо я выступил. Скомканно, неточно. Что хотел - не сказал... И как же мне наконец избавиться от этого ветхого библейского стиля? Не говорю, а вещаю... Как мне вдолбить в себя, что я давно не в Галилее первого века? Другой менталитет, другие понятия, другой язык, а я...