Страница:
БАРОНЕССА: Я ему «на рестораны» давала достаточно. Я вам верну эти пятьдесят долларов.
МАРТА (с яростью): Я их швырну вам в лицо!
БАРОНЕССА: Ступайте вон отсюда!
МАКС (твердо): Я не могу допустить, чтобы культурные дамы так друг с другом разговаривали! Вы обе должны меня слушаться: я старше вас обеих вместе взятых (соображает). Да, обеих вместе взятых… Не на много, но старше. (Баронессе, очень твердо). Вы должны заплатить. Иначе все попадет во все газеты! Подумайте, что это значит: быть в газете, на первой странице!
МАРТА: Я всем газетам сообщу, что я его любовница и горжусь этим!.. Но у меня есть его деньги. (Макс и баронесса удивленно на нее смотрят). Он поручил мне как раз накануне своего отъезда заложить его кольцо в ломбард. Я тотчас заложила, дали тысячу двести долларов. Я их ему принесла, а швейцар сказал мне, что он улетел! (Плачет. Вынимает из сумки квитанцию и пачку ассигнаций). Вот они, возьмите их. (Макс делает ей знаки, чтобы она не отдавала этих денег баронессе, Марта этого не замечает. Смочив языком палец, она пересчитывает сотенные ассигнации. Баронесса недовольно следит глазами за ее подсчетом). Десять… Одиннадцать… Двенадцать. Тысяча двести, возьмите их, вот квитанция. (Плачет). У меня есть своих триста семьдесят долларов. Возьмите и их, но заплатите по его чеку.
БАРОНЕССА (Она невольно смягчается): Благодарю вас. Ваших денег не надо. Я заплачу.
МАКС (радостно): Я другого от вас, разумеется, и не ожидал. Вы обе хорошие и несчастные женщины. Каждая по-своему хорошая и по-своему несчастная… (Хлопает себя по лбу). Как я сам не догадался, что он выдавал не векселя, а чеки!.. Он пишет, что «срок завтра», т. е. сегодня! Но это ничего. Узнав, что покрытия нет, банк задержит под каким-нибудь предлогом чек и известит его.
БАРОНЕССА (встревоженно): Вы думаете? По-моему, банк возвращает чек тому, на имя кого он выдан.
МАКС: Вы, верно, никогда не выдавали чеков без покрытия. Я, случалось, выдавал, но, в отличие от почтенного барона, всегда вносил покрытие за день до срока чека. Это собственно тоже запрещено законом, но мы все живем, так сказать, на полях уголовного кодекса. Дайте мне ваш чек, я завтра приду в банк еще до девяти часов и заплачу… (Со вздохом). Придется встать в восьмом часу.
БАРОНЕССА: Хорошо, я сейчас напишу чек… (С тревогой). – Но что, если он выдал еще и другие чеки без покрытия!
МАКС (смотрит на потолок): Да, такая возможность не исключается… Это вполне возможно… Это даже вероятно… Тогда и будем думать.
БАРОНЕССА: Я вижу, что вы знаете и о других чеках!.. Сколько?.. Еще несколько тысяч?
МАКС (уклончиво): Кто знает, кто знает? Что ж делать, он забыл. У него плохая память. Я знаю, что у него! У него локализованная амнезия. То есть такая, когда человек не помнит только какой-либо определенной группы фактов. У него амнезия на чеки без покрытия. (Успокоительно). Но верно не все его долги по чекам: есть и просто векселя. А векселя это даже не долг, кто думает о векселях!.. Вы говорите, несколько тысяч? (Решительно). Скажем, несколько десятков тысяч.
БАРОНЕССА (с ужасом): Несколько десятков тысяч! Я платить не буду!
МАРТА: Умоляю вас! Умоляю, заплатите. У меня нет, а то я тотчас отдала бы все, что имею! Подумайте, какой это будет ужас, если его посадят в тюрьму!
МАКС: Я как-то, к слову, сказал ему, что Венецуэла не выдает преступ… Никого не выдает. Но представьте, я, кажется, ошибся! Это какая-то другая южно-американская страна никого не выдает. Венецуэла выдает! Вам лучше сразу положить известную сумму… Скажем, на мое имя, я буду платить по чекам. Не могу же я десять раз вставать рано утром! Да и банку надоест посылать письма с предупреждениями. А главное, зачем вам всякий раз волноваться?
БАРОНЕССА (Марте): Я буду платить его долги, а вы уедете к нему!
МАРТА (плачет опять): Уплатите по этим ужасным чекам, и я даю вам слово, что я к нему не поеду.
БАРОНЕССА: Я могу простить человеку все, но не выдачу чеков без покрытия! Он погибший человек! Я к нему теперь совершенно равнодушна.
МАРТА: Он замечательный, дивный человек! Если вы к нему равнодушны, то почему же вы не хотите, чтобы я к нему поехала?
БАРОНЕССА: Мне все равно… Но советую вам к нему не ездить… (Максу) Я сейчас выпишу вам чек. (Выходит в спальную).
МАКС: Дурочка, зачем ты отдала ей тысячу двести долларов?
МАРТА (изумленно): Вы не хотели, чтобы я их взяла себе!
МАКС (улыбается): Нет, этого я не хочу, но ты могла бы их послать твоему голубчику. Телеграмма послана по ночному тарифу. Значит, у него нет ни гроша.
МАРТА: Ах! Что я сделала?.. Я пошлю ему свои триста семьдесят.
МАКС: Я боюсь, что ты не пошлешь, а сама их отвезешь. Я кое-что, ради тебя, добавлю из своих.
МАРТА (Колеблясь): Но ведь я ей дала честное слово.
МАКС: Честное слово надо в принципе соблюдать, но если…
Баронесса возвращается и протягивает Максу чек.
БАРОНЕССА: Вот вам чек на семь тысяч долларов.
МАРТА (Горячо): Благодарю вас, от души благодарю (Колеблется). Послушайте… Если вы его больше не любите, то зачем нам быть врагами? Я так не люблю иметь врагов! Их у меня до вас никогда и не было. (Нерешительно протягивает ей руку). Я знаю, что я очень виновата перед вами. Простите меня.
БАРОНЕССА (Нехотя пожимает ей руку): Прощайте. Советую вам к нему не ездить.
Макс радостно целует сначала одну, потом другую.
МАКС: Какие вы обе милые, хорошие женщины!.. Каждая, конечно, в своем роде! (Сильно и долго чихает). – Поразительно, как насморк портит самые трогательные сцены!.. А теперь, Марточка, уходите подальше от греха. Патетические сцены, как хорошие шутки, чтобы быть удачными, должны быть краткими. (Шопотом Марте). Я завтра утром к тебе зайду.
Телефонный звонок. Баронесса берет трубку.
БАРОНЕССА: Да, она здесь… (Слушает). Хорошо, я ей сейчас скажу. (Вешает трубку). Швейцар просит передать вам, что какой-то мистер Диккинсон из номера 424 требует, чтобы вы пришли сейчас к нему для диктовки. Спешная работа. Двойная плата.
МАРТА: Благодарю вас (Они обмениваются все же не очень добрыми взглядами. Сказалась «классовая вражда"). Прощайте.
БАРОНЕССА: Прощайте.
МАКС: До свиданья, дитя мое.
Марта уходит.
БАРОНЕССА: Вы правильно сказали: подальше от греха.
МАКС (он очень доволен. Смотрит на часы, встает и подходит к окну): Дождь, дождь… Как ему не надоест падать на эту прекрасную землю и отравлять всем жизнь? А мне возвращаться в Бруклин.
БАРОНЕССА: Останьтесь на ночь здесь. В гостинице есть свободные комнаты.
МАКС: Я просто не мог бы заснуть в комнате, стоящей десять долларов в сутки… Только, пожалуйста, не предлагайте мне, что вы заплатите!
БАРОНЕССА: Я больше не смею.
МАКС (у окна): Дождь, дождь… Идут люди в плащах, под зонтиками, все слабые, очень слабые, но хорошие и интересные люди. Некоторые из них наверное счастливее, чем вы с вашими миллионами. И о каждом из них можно написать интереснейший роман.
БАРОНЕССА (она тоже много веселее, чем была): Вот вы и напишите, вместо того, чтобы быть ghost writerом для дураков.
МАКС: Я объяснил бы вон тому шатающемуся бродяге, что он такой же человек, как Франциск Ассизский. Вся мудрость жизни в том, чтобы пробуждать в людях лучшие свойства их природы.
БАРОНЕССА: Это, кажется, не очень ново.
МАКС: Во всяком случае основательно забыто.
БАРОНЕССА: И вы думаете, что так можно воздействовать на каждого человека?
МАКС: О, нет. Едва ли так можно воздействовать, например, на товарища Сталина.
БАРОНЕССА: Я тоже думаю… Ну, что ж, пишите книгу. Я издам ее на свои деньги. Вдруг мы на ней много заработаем.
МАКС: Не хочу делать в Book of the Month конкуренцию книге барона о франкентальском фарфоре. Ему деньги будут скоро гораздо нужнее, чем мне. И не далее, как через месяц.
БАРОНЕССА (после некоторого колебания): Послушайте, я ведь еще до моей болезни почти решила, что дам ему пятьдесят тысяч. Если хотите, я вам дам их сейчас? Разумеется, я вычту те семь тысяч, которые только что дала. Хотите, чтобы я вам оставила чек на сорок три тысячи?
МАКС: Очень хочу. Дайте мне его сейчас. К сожалению, настроения Франциска Ассизского не всегда держатся у людей долго (Целует ей руку). Превосходная мысль. Вы прекрасная женщина.
БАРОНЕССА (смеется): Приберегите вашу тактику для того шатающегося бродяги.
МАКС (тоже смеется): Я с ним не знаком. Дайте, дайте мне чек. (Успокоительно, на всякий случай). Я сегодня же составлю распоряжение, чтобы в случае моей внезапной смерти чек вернули вам. Но я уверен, что он понадобится очень скоро. А вы в самом деле больше не любите барона? (Смотрит на нее внимательно). Мы сейчас это проверим при помощи моего Lie Detector-a. (Вынимает свой прибор из коробки).
БАРОНЕССА: Вы теперь не расстаетесь с вашим шарлатанским прибором! Все играете на человеческой глупости?
МАКС (еще веселее): Играю, играю, на чем же играть? (Вставляет прибор в цепь). Навожу на вас рупор… Вы больше не любите барона?
БАРОНЕССА: Нет. (Стрелка чуть передвигается).
МАКС: Всего пять процентов неправды. Отлично, дорогая, продолжайте в том же духе. Вы от него излечитесь постепенно и без последствий, как от скарлатины.
БАРОНЕССА (смеясь не совсем естественно): И тогда на горизонте появится мистер Смит? (Внимательно смотрит на экран).
МАКС: Непременно! (Кричит в рупор). Появится мистер Смит – и какой! (Стрелка стоит неподвижно). Видите? Чистейшая правда.
БАРОНЕССА: Шарлатан!.. Я сейчас принесу вам чек. Проверю только, если ли сейчас эта сумма на моем счету.
МАКС (уверенно): Есть, есть. Я знаю, что есть.
БАРОНЕССА: Но предупреждаю вас, что если чеков окажется больше, то я платить не стану (Стрелка передвигается. Баронесса не без раздражения машет рукой и выходит в спальную. Макс наливает себе виски. Напевает: «…Whether you young, whether you old"…)
Стук в дверь. Входит аптекарь Тобин.
МАКС (радостно): Здравствуйте, доктор Тобин.
АПТЕКАРЬ (оглядывается и рассеянно поправляет): Аптекарь Тобин.
МАКС: Садитесь. Выпьем виски.
АПТЕКАРЬ: Разве тут теперь можно пить? (Садится и оглядывается на дверь спальной). Я лучше выпил бы не виски, а того коньяку, которым вы меня угощали прошлый раз. Это был прекрасный коньяк (Тотчас жалеет, что похвалил). Да, недурной коньяк. Его больше нет?
МАКС (повторяет грустно): Его больше нет. Но память о нем никогда не умрет. (Наливает виски).
АПТЕКАРЬ (опять оглядывается): Она там?
МАКС: Баронесса? Да, там.
АПТЕКАРЬ: Я думал, что она уже умерла.
МАКС: На зло вам, она совершенно здорова. Выпейте, чтобы утешиться.
АПТЕКАРЬ (разочарованно): Но, вероятно, она ровно ничего не помнит?
МАКС: У нее память, как у лучшего Гарвардского профессора.
АПТЕКАРЬ (еще более разочарованно): Мне сказали, что барон улетел куда-то в Южную Америку. Вероятно, он узнал о возникших против него подозрениях и бежал.
МАКС (все любезнее): Помилуйте, какие подозрения! Решительно ничего не было. (Понижая голос, с таинственным видом). Под величайшим секретом скажу вам, что барон и баронесса разводятся: не сошлись в политических взглядах. Барон сочувствует республиканцам, а баронесса старая социалистка. Он узнал, что она завещает половину своего богатства британской рабочей партии, и признал это mental cruelty. Все же они расстались друзьями. На прощанье она ему подарила богатейшие плантации индиго в Венецуэле. Он и вылетел туда их возделывать. А она скоро выходит замуж.
АПТЕКАРЬ (очень кисло): За князя или за графа? Маркиз и барон уже были.
МАКС: Нет, за некоего мистера Смита.
АПТЕКАРЬ: Конечно, он тоже прохвост?
МАКС: Мистер Смит один из самых благородных людей, каких я когда-либо встречал в жизни… Вы зашли по делу, дорогой мой, или просто, чтобы меня повидать?
АПТЕКАРЬ: Нет, по делу. Я принес счет барона. Может быть, кто-нибудь мне заплатит?
МАКС: Наверное. (Вынимает бумажник). Сколько это?
АПТЕКАРЬ: Тридцать девять долларов семьдесят.
МАКС: Неужели мой друг барон так много лечился?
АПТЕКАРЬ: Он покупал у меня самое дорогое в мире мыло. Во всем Нью-Йорке у меня это мыло покупали только четыре психопата из восьми миллионов, в том числе он.
МАКС: Получите деньги, мой жизнерадостный друг. Вот сорок долларов.
АПТЕКАРЬ: У меня нет сдачи.
МАКС: Тогда сегодня же, когда выйдете на улицу, отдайте эти тридцать сентов первому пьяному. Непременно пьяному. In vino Veritas. Нет, это не верно. Как по-латыни снисходительность?
АПТЕКАРЬ: Не знаю. Купите словарь.
МАКС: И пусть этот пьяница выпьет за барона.
АПТЕКАРЬ: За здоровье этого негодяя действительно можно пить только в пьяном виде.
МАКС: Конечно, барон не такой превосходный человек, как мистер Смит, но негодяй слишком сильное слово. Повторяю мою формулу: он хуже Ганди и лучше Гитлера… (Чихает) Как вы думаете, дождь скоро пройдет?
АПТЕКАРЬ: Будет продолжаться целую неделю.
МАКС: А мне далеко возвращаться.
АПТЕКАРЬ: Нет ничего легче, как схватить воспаление легких. Это в наши годы очень опасно.
МАКС: Нам не по дороге в Бруклин? Мы могли бы пополам взять тэкси.
АПТЕКАРЬ: Нет, у меня прямой кросс в Вэст.
МАКС: Жаль… Вы смотрите на эту штуку?.. Это тот самый Lie Detector, о котором я вам говорил и в который вы не поверили. Я объяснял вам, что Гиппокампова область головного мозга испускает бэта-лучи, которые…
АПТЕКАРЬ: В прошлый раз она у вас испускала альфа-лучи. Перестаньте морочить людям голову вашим фокусом. Да мне и не надо никакого прибора для подтверждения того факта, что все люди всегда и во всем врут.
МАКС: А вот мы попробуем. (Наводит на себя рупор). Я выражу в одном кратком афоризме вашу глубокую философию, дорогой друг. (Кричит в рупор): «Все люди прохвосты». (Стрелка бешено передвигается). Видите, это совершенная неправда. Скажите теперь что-нибудь вы сами.
АПТЕКАРЬ (в рупор): В каждом так называемом честном человеке сидит потенциальный прохвост. (Стрелка отклоняется на экране, но не до конца скалы).
МАКС: Десять процентов правды. К счастью, только десять процентов. Теперь скажу свой основной афоризм я: (Кричит в рупор) Величайшая человеческая добродетель – снисходительность. Хотя это добродетель стариков. Потому, что это добродетель стариков! (Стрелка стоит неподвижно).
ЗАНАВЕС.
«Ну, что ж, право недурно, – подумал Норфольк, прочитав пьесу. – И диалог хорош, и характеры есть». Он тотчас догадался, что Яценко писал своего Макса отчасти с него самого, и решительно ничего против этого не имел, даже был польщен. «И недурно меня изобразил, может быть кое-что и предвосхитил? Правда, я с ним много болтал в последние дни, с моей обычной неумной откровенностью. Странные все-таки они люди, писатели. Но что-то уж очень быстро этот творит. И все-таки у него Макс, да не Макс Норфольк. Это я в преломлении среднего драматурга и приспособленный к требованиям сцены. В этой пьесе от амнезии была прямая дорога к пошлости, и он счастливо ее избежал. Во всяком случае она лучше его „Рыцарей Свободы“. Он не так молод, но, кажется, сделает карьеру. Судя по тому, что он сегодня говорил о чтении в кинематографе, он, бедный, повидимому, надеется, что ему удастся произвести переворот в искусстве. Не он первый, не он последний. Артистки ему выцарапали бы глаза, если б он настоял на том, чтобы вместо них говорили какие-то чтецы. Пемброк никогда этого не допустит: он свое пошлое дело знает. Отзыв я, конечно, дам боссу очень хороший», – благодушно думал Норфольк. Он думал также о том, что теперь несколько месяцев будет есть каждый день, и недурно есть, в этом самом маленьком ресторане, поглядывая на красивых женщин. – «По-французски это называется „полоскать глаз“, очень милое выражение… Мне давно, давно нужно пополоскать глаз"… Мысли его были приятны. Он решил было заказать четвертый коктэйль, но передумал и спросил чашку кофе: неудобно было с первого же дня создавать себе репутацию пьяницы. Теперь он сам немного играл под того Макса, которого вывел в своей пьесе Джексон. Жизнь вступила во взаимодействие с искусством.
III
МАРТА (с яростью): Я их швырну вам в лицо!
БАРОНЕССА: Ступайте вон отсюда!
МАКС (твердо): Я не могу допустить, чтобы культурные дамы так друг с другом разговаривали! Вы обе должны меня слушаться: я старше вас обеих вместе взятых (соображает). Да, обеих вместе взятых… Не на много, но старше. (Баронессе, очень твердо). Вы должны заплатить. Иначе все попадет во все газеты! Подумайте, что это значит: быть в газете, на первой странице!
МАРТА: Я всем газетам сообщу, что я его любовница и горжусь этим!.. Но у меня есть его деньги. (Макс и баронесса удивленно на нее смотрят). Он поручил мне как раз накануне своего отъезда заложить его кольцо в ломбард. Я тотчас заложила, дали тысячу двести долларов. Я их ему принесла, а швейцар сказал мне, что он улетел! (Плачет. Вынимает из сумки квитанцию и пачку ассигнаций). Вот они, возьмите их. (Макс делает ей знаки, чтобы она не отдавала этих денег баронессе, Марта этого не замечает. Смочив языком палец, она пересчитывает сотенные ассигнации. Баронесса недовольно следит глазами за ее подсчетом). Десять… Одиннадцать… Двенадцать. Тысяча двести, возьмите их, вот квитанция. (Плачет). У меня есть своих триста семьдесят долларов. Возьмите и их, но заплатите по его чеку.
БАРОНЕССА (Она невольно смягчается): Благодарю вас. Ваших денег не надо. Я заплачу.
МАКС (радостно): Я другого от вас, разумеется, и не ожидал. Вы обе хорошие и несчастные женщины. Каждая по-своему хорошая и по-своему несчастная… (Хлопает себя по лбу). Как я сам не догадался, что он выдавал не векселя, а чеки!.. Он пишет, что «срок завтра», т. е. сегодня! Но это ничего. Узнав, что покрытия нет, банк задержит под каким-нибудь предлогом чек и известит его.
БАРОНЕССА (встревоженно): Вы думаете? По-моему, банк возвращает чек тому, на имя кого он выдан.
МАКС: Вы, верно, никогда не выдавали чеков без покрытия. Я, случалось, выдавал, но, в отличие от почтенного барона, всегда вносил покрытие за день до срока чека. Это собственно тоже запрещено законом, но мы все живем, так сказать, на полях уголовного кодекса. Дайте мне ваш чек, я завтра приду в банк еще до девяти часов и заплачу… (Со вздохом). Придется встать в восьмом часу.
БАРОНЕССА: Хорошо, я сейчас напишу чек… (С тревогой). – Но что, если он выдал еще и другие чеки без покрытия!
МАКС (смотрит на потолок): Да, такая возможность не исключается… Это вполне возможно… Это даже вероятно… Тогда и будем думать.
БАРОНЕССА: Я вижу, что вы знаете и о других чеках!.. Сколько?.. Еще несколько тысяч?
МАКС (уклончиво): Кто знает, кто знает? Что ж делать, он забыл. У него плохая память. Я знаю, что у него! У него локализованная амнезия. То есть такая, когда человек не помнит только какой-либо определенной группы фактов. У него амнезия на чеки без покрытия. (Успокоительно). Но верно не все его долги по чекам: есть и просто векселя. А векселя это даже не долг, кто думает о векселях!.. Вы говорите, несколько тысяч? (Решительно). Скажем, несколько десятков тысяч.
БАРОНЕССА (с ужасом): Несколько десятков тысяч! Я платить не буду!
МАРТА: Умоляю вас! Умоляю, заплатите. У меня нет, а то я тотчас отдала бы все, что имею! Подумайте, какой это будет ужас, если его посадят в тюрьму!
МАКС: Я как-то, к слову, сказал ему, что Венецуэла не выдает преступ… Никого не выдает. Но представьте, я, кажется, ошибся! Это какая-то другая южно-американская страна никого не выдает. Венецуэла выдает! Вам лучше сразу положить известную сумму… Скажем, на мое имя, я буду платить по чекам. Не могу же я десять раз вставать рано утром! Да и банку надоест посылать письма с предупреждениями. А главное, зачем вам всякий раз волноваться?
БАРОНЕССА (Марте): Я буду платить его долги, а вы уедете к нему!
МАРТА (плачет опять): Уплатите по этим ужасным чекам, и я даю вам слово, что я к нему не поеду.
БАРОНЕССА: Я могу простить человеку все, но не выдачу чеков без покрытия! Он погибший человек! Я к нему теперь совершенно равнодушна.
МАРТА: Он замечательный, дивный человек! Если вы к нему равнодушны, то почему же вы не хотите, чтобы я к нему поехала?
БАРОНЕССА: Мне все равно… Но советую вам к нему не ездить… (Максу) Я сейчас выпишу вам чек. (Выходит в спальную).
МАКС: Дурочка, зачем ты отдала ей тысячу двести долларов?
МАРТА (изумленно): Вы не хотели, чтобы я их взяла себе!
МАКС (улыбается): Нет, этого я не хочу, но ты могла бы их послать твоему голубчику. Телеграмма послана по ночному тарифу. Значит, у него нет ни гроша.
МАРТА: Ах! Что я сделала?.. Я пошлю ему свои триста семьдесят.
МАКС: Я боюсь, что ты не пошлешь, а сама их отвезешь. Я кое-что, ради тебя, добавлю из своих.
МАРТА (Колеблясь): Но ведь я ей дала честное слово.
МАКС: Честное слово надо в принципе соблюдать, но если…
Баронесса возвращается и протягивает Максу чек.
БАРОНЕССА: Вот вам чек на семь тысяч долларов.
МАРТА (Горячо): Благодарю вас, от души благодарю (Колеблется). Послушайте… Если вы его больше не любите, то зачем нам быть врагами? Я так не люблю иметь врагов! Их у меня до вас никогда и не было. (Нерешительно протягивает ей руку). Я знаю, что я очень виновата перед вами. Простите меня.
БАРОНЕССА (Нехотя пожимает ей руку): Прощайте. Советую вам к нему не ездить.
Макс радостно целует сначала одну, потом другую.
МАКС: Какие вы обе милые, хорошие женщины!.. Каждая, конечно, в своем роде! (Сильно и долго чихает). – Поразительно, как насморк портит самые трогательные сцены!.. А теперь, Марточка, уходите подальше от греха. Патетические сцены, как хорошие шутки, чтобы быть удачными, должны быть краткими. (Шопотом Марте). Я завтра утром к тебе зайду.
Телефонный звонок. Баронесса берет трубку.
БАРОНЕССА: Да, она здесь… (Слушает). Хорошо, я ей сейчас скажу. (Вешает трубку). Швейцар просит передать вам, что какой-то мистер Диккинсон из номера 424 требует, чтобы вы пришли сейчас к нему для диктовки. Спешная работа. Двойная плата.
МАРТА: Благодарю вас (Они обмениваются все же не очень добрыми взглядами. Сказалась «классовая вражда"). Прощайте.
БАРОНЕССА: Прощайте.
МАКС: До свиданья, дитя мое.
Марта уходит.
БАРОНЕССА: Вы правильно сказали: подальше от греха.
МАКС (он очень доволен. Смотрит на часы, встает и подходит к окну): Дождь, дождь… Как ему не надоест падать на эту прекрасную землю и отравлять всем жизнь? А мне возвращаться в Бруклин.
БАРОНЕССА: Останьтесь на ночь здесь. В гостинице есть свободные комнаты.
МАКС: Я просто не мог бы заснуть в комнате, стоящей десять долларов в сутки… Только, пожалуйста, не предлагайте мне, что вы заплатите!
БАРОНЕССА: Я больше не смею.
МАКС (у окна): Дождь, дождь… Идут люди в плащах, под зонтиками, все слабые, очень слабые, но хорошие и интересные люди. Некоторые из них наверное счастливее, чем вы с вашими миллионами. И о каждом из них можно написать интереснейший роман.
БАРОНЕССА (она тоже много веселее, чем была): Вот вы и напишите, вместо того, чтобы быть ghost writerом для дураков.
МАКС: Я объяснил бы вон тому шатающемуся бродяге, что он такой же человек, как Франциск Ассизский. Вся мудрость жизни в том, чтобы пробуждать в людях лучшие свойства их природы.
БАРОНЕССА: Это, кажется, не очень ново.
МАКС: Во всяком случае основательно забыто.
БАРОНЕССА: И вы думаете, что так можно воздействовать на каждого человека?
МАКС: О, нет. Едва ли так можно воздействовать, например, на товарища Сталина.
БАРОНЕССА: Я тоже думаю… Ну, что ж, пишите книгу. Я издам ее на свои деньги. Вдруг мы на ней много заработаем.
МАКС: Не хочу делать в Book of the Month конкуренцию книге барона о франкентальском фарфоре. Ему деньги будут скоро гораздо нужнее, чем мне. И не далее, как через месяц.
БАРОНЕССА (после некоторого колебания): Послушайте, я ведь еще до моей болезни почти решила, что дам ему пятьдесят тысяч. Если хотите, я вам дам их сейчас? Разумеется, я вычту те семь тысяч, которые только что дала. Хотите, чтобы я вам оставила чек на сорок три тысячи?
МАКС: Очень хочу. Дайте мне его сейчас. К сожалению, настроения Франциска Ассизского не всегда держатся у людей долго (Целует ей руку). Превосходная мысль. Вы прекрасная женщина.
БАРОНЕССА (смеется): Приберегите вашу тактику для того шатающегося бродяги.
МАКС (тоже смеется): Я с ним не знаком. Дайте, дайте мне чек. (Успокоительно, на всякий случай). Я сегодня же составлю распоряжение, чтобы в случае моей внезапной смерти чек вернули вам. Но я уверен, что он понадобится очень скоро. А вы в самом деле больше не любите барона? (Смотрит на нее внимательно). Мы сейчас это проверим при помощи моего Lie Detector-a. (Вынимает свой прибор из коробки).
БАРОНЕССА: Вы теперь не расстаетесь с вашим шарлатанским прибором! Все играете на человеческой глупости?
МАКС (еще веселее): Играю, играю, на чем же играть? (Вставляет прибор в цепь). Навожу на вас рупор… Вы больше не любите барона?
БАРОНЕССА: Нет. (Стрелка чуть передвигается).
МАКС: Всего пять процентов неправды. Отлично, дорогая, продолжайте в том же духе. Вы от него излечитесь постепенно и без последствий, как от скарлатины.
БАРОНЕССА (смеясь не совсем естественно): И тогда на горизонте появится мистер Смит? (Внимательно смотрит на экран).
МАКС: Непременно! (Кричит в рупор). Появится мистер Смит – и какой! (Стрелка стоит неподвижно). Видите? Чистейшая правда.
БАРОНЕССА: Шарлатан!.. Я сейчас принесу вам чек. Проверю только, если ли сейчас эта сумма на моем счету.
МАКС (уверенно): Есть, есть. Я знаю, что есть.
БАРОНЕССА: Но предупреждаю вас, что если чеков окажется больше, то я платить не стану (Стрелка передвигается. Баронесса не без раздражения машет рукой и выходит в спальную. Макс наливает себе виски. Напевает: «…Whether you young, whether you old"…)
Стук в дверь. Входит аптекарь Тобин.
МАКС (радостно): Здравствуйте, доктор Тобин.
АПТЕКАРЬ (оглядывается и рассеянно поправляет): Аптекарь Тобин.
МАКС: Садитесь. Выпьем виски.
АПТЕКАРЬ: Разве тут теперь можно пить? (Садится и оглядывается на дверь спальной). Я лучше выпил бы не виски, а того коньяку, которым вы меня угощали прошлый раз. Это был прекрасный коньяк (Тотчас жалеет, что похвалил). Да, недурной коньяк. Его больше нет?
МАКС (повторяет грустно): Его больше нет. Но память о нем никогда не умрет. (Наливает виски).
АПТЕКАРЬ (опять оглядывается): Она там?
МАКС: Баронесса? Да, там.
АПТЕКАРЬ: Я думал, что она уже умерла.
МАКС: На зло вам, она совершенно здорова. Выпейте, чтобы утешиться.
АПТЕКАРЬ (разочарованно): Но, вероятно, она ровно ничего не помнит?
МАКС: У нее память, как у лучшего Гарвардского профессора.
АПТЕКАРЬ (еще более разочарованно): Мне сказали, что барон улетел куда-то в Южную Америку. Вероятно, он узнал о возникших против него подозрениях и бежал.
МАКС (все любезнее): Помилуйте, какие подозрения! Решительно ничего не было. (Понижая голос, с таинственным видом). Под величайшим секретом скажу вам, что барон и баронесса разводятся: не сошлись в политических взглядах. Барон сочувствует республиканцам, а баронесса старая социалистка. Он узнал, что она завещает половину своего богатства британской рабочей партии, и признал это mental cruelty. Все же они расстались друзьями. На прощанье она ему подарила богатейшие плантации индиго в Венецуэле. Он и вылетел туда их возделывать. А она скоро выходит замуж.
АПТЕКАРЬ (очень кисло): За князя или за графа? Маркиз и барон уже были.
МАКС: Нет, за некоего мистера Смита.
АПТЕКАРЬ: Конечно, он тоже прохвост?
МАКС: Мистер Смит один из самых благородных людей, каких я когда-либо встречал в жизни… Вы зашли по делу, дорогой мой, или просто, чтобы меня повидать?
АПТЕКАРЬ: Нет, по делу. Я принес счет барона. Может быть, кто-нибудь мне заплатит?
МАКС: Наверное. (Вынимает бумажник). Сколько это?
АПТЕКАРЬ: Тридцать девять долларов семьдесят.
МАКС: Неужели мой друг барон так много лечился?
АПТЕКАРЬ: Он покупал у меня самое дорогое в мире мыло. Во всем Нью-Йорке у меня это мыло покупали только четыре психопата из восьми миллионов, в том числе он.
МАКС: Получите деньги, мой жизнерадостный друг. Вот сорок долларов.
АПТЕКАРЬ: У меня нет сдачи.
МАКС: Тогда сегодня же, когда выйдете на улицу, отдайте эти тридцать сентов первому пьяному. Непременно пьяному. In vino Veritas. Нет, это не верно. Как по-латыни снисходительность?
АПТЕКАРЬ: Не знаю. Купите словарь.
МАКС: И пусть этот пьяница выпьет за барона.
АПТЕКАРЬ: За здоровье этого негодяя действительно можно пить только в пьяном виде.
МАКС: Конечно, барон не такой превосходный человек, как мистер Смит, но негодяй слишком сильное слово. Повторяю мою формулу: он хуже Ганди и лучше Гитлера… (Чихает) Как вы думаете, дождь скоро пройдет?
АПТЕКАРЬ: Будет продолжаться целую неделю.
МАКС: А мне далеко возвращаться.
АПТЕКАРЬ: Нет ничего легче, как схватить воспаление легких. Это в наши годы очень опасно.
МАКС: Нам не по дороге в Бруклин? Мы могли бы пополам взять тэкси.
АПТЕКАРЬ: Нет, у меня прямой кросс в Вэст.
МАКС: Жаль… Вы смотрите на эту штуку?.. Это тот самый Lie Detector, о котором я вам говорил и в который вы не поверили. Я объяснял вам, что Гиппокампова область головного мозга испускает бэта-лучи, которые…
АПТЕКАРЬ: В прошлый раз она у вас испускала альфа-лучи. Перестаньте морочить людям голову вашим фокусом. Да мне и не надо никакого прибора для подтверждения того факта, что все люди всегда и во всем врут.
МАКС: А вот мы попробуем. (Наводит на себя рупор). Я выражу в одном кратком афоризме вашу глубокую философию, дорогой друг. (Кричит в рупор): «Все люди прохвосты». (Стрелка бешено передвигается). Видите, это совершенная неправда. Скажите теперь что-нибудь вы сами.
АПТЕКАРЬ (в рупор): В каждом так называемом честном человеке сидит потенциальный прохвост. (Стрелка отклоняется на экране, но не до конца скалы).
МАКС: Десять процентов правды. К счастью, только десять процентов. Теперь скажу свой основной афоризм я: (Кричит в рупор) Величайшая человеческая добродетель – снисходительность. Хотя это добродетель стариков. Потому, что это добродетель стариков! (Стрелка стоит неподвижно).
ЗАНАВЕС.
«Ну, что ж, право недурно, – подумал Норфольк, прочитав пьесу. – И диалог хорош, и характеры есть». Он тотчас догадался, что Яценко писал своего Макса отчасти с него самого, и решительно ничего против этого не имел, даже был польщен. «И недурно меня изобразил, может быть кое-что и предвосхитил? Правда, я с ним много болтал в последние дни, с моей обычной неумной откровенностью. Странные все-таки они люди, писатели. Но что-то уж очень быстро этот творит. И все-таки у него Макс, да не Макс Норфольк. Это я в преломлении среднего драматурга и приспособленный к требованиям сцены. В этой пьесе от амнезии была прямая дорога к пошлости, и он счастливо ее избежал. Во всяком случае она лучше его „Рыцарей Свободы“. Он не так молод, но, кажется, сделает карьеру. Судя по тому, что он сегодня говорил о чтении в кинематографе, он, бедный, повидимому, надеется, что ему удастся произвести переворот в искусстве. Не он первый, не он последний. Артистки ему выцарапали бы глаза, если б он настоял на том, чтобы вместо них говорили какие-то чтецы. Пемброк никогда этого не допустит: он свое пошлое дело знает. Отзыв я, конечно, дам боссу очень хороший», – благодушно думал Норфольк. Он думал также о том, что теперь несколько месяцев будет есть каждый день, и недурно есть, в этом самом маленьком ресторане, поглядывая на красивых женщин. – «По-французски это называется „полоскать глаз“, очень милое выражение… Мне давно, давно нужно пополоскать глаз"… Мысли его были приятны. Он решил было заказать четвертый коктэйль, но передумал и спросил чашку кофе: неудобно было с первого же дня создавать себе репутацию пьяницы. Теперь он сам немного играл под того Макса, которого вывел в своей пьесе Джексон. Жизнь вступила во взаимодействие с искусством.
III
От Нади пришла русская телеграмма, написанная французскими буквами: «Приеду завтра утром Стоп Страшно благодарю присылку второй пьесы Стоп Я восторге».
Эту телеграмму Виктор Николаевич получил вечером, вернувшись с обеда, на котором познакомился с кинематографической красавицей. Он очень обрадовался приезду Нади. Похвала большого значения не имела: Надя не так много понимала в литературе. Но он с радостью почувствовал, что ему без нее было скучно. «А вот обедов с артистками, верно, больше не будет, – подумал Яценко с легким вздохом. – И не надо! И слава Богу!"
– Я страшно рад, что ты, наконец, приехала! – на вокзале сказал он ей искренно, но подумал, что словом «страшно» они немного злоупотребляют.
– А я-то!.. Ах, какие дивные цветы ты принес! Мои любимые! – ответила она. Они нежно поцеловались и у ступенек ее вагона, и еще раз в конце перрона; по дороге к автомобилю она подносила к лицу его букет; оба действительно были в восторге, но ему казалось, что во всем этом было что-то обязательное, как в рукопожатии при встрече со знакомыми.
Он снял ей комнату в своей гостинице, не рядом, а в конце коридора. Она хвалила, но Яценко видел, что комната ей не нравится. С первой же минуты он снова, как тогда в Ницце, почувствовал, что его немного утомляет ее необыкновенная энергия, то ее свойство, которое он называл «vitality», – все не зная, как перевести на русский язык это слово: «живучесть», «жизнеспособность» означали не совсем то же самое.
– …Комната, конечно, хорошая, но дороговато, да и зачем нам две ванные? Уж будто не было комнаты ближе?.. Вода только теплая, а не кипяток. Так целый день?
– Нет, по утрам кипяток. Я разбавляю наполовину холодной водой.
– Да, но ведь ты знаешь, я купаюсь вечером. Значит, нынче, я буду купаться два раза. Пожалуйста, позвони, я скажу, чтобы мне принесли два кувшина кипятку… А как ты меня записал? Еще не записывал? Я запишусь как твоя жена, разумеется, если ты меня не стесняешься! Во Франции, впрочем, никто на такие вещи не обращает внимания. This is a free country, – сказала она со смехом, старательно и недурно выговаривая английские слова. – Что ты делаешь сегодня днем? Ах, да, ты в студии. А мне нельзя поехать с тобой? Впрочем, нет, сегодня я и не могла бы. Ну, хорошо, так ты меня подождешь, правда? Как я рада! Я буду готова через полчаса. Закажи, пожалуйста, завтрак. Кофе и два яйца. Сегодня я буду есть и яйца. В виде исключения, конечно, Ах, как я рада, что мы опять вместе!
– Ты правду говоришь, что ты рада?
Она, медленно полузакрывая глаза, наклонила голову и пояснила, что в Турции этот знак означает: нет. Виктору Николаевичу было известно, что, когда Надя начинает объясняться по-турецки, это значит, что она в хорошем настроении духа.
В это утро они «вели себя как молодожены» – к собственному своему удивлению.
– Ну, хорошо, поезжай в свою студию, если это уж так необходимо. Но мне надо знать, когда ты приедешь? – спросила Надя. Виктор Николаевич опять с легким огорчением почувствовал, что, хотя он в восторге, свободы стало меньше. – В пять! Только в пять? Ну, что ж делать. Я пока буду устраиваться.
Когда он вернулся в шестом часу, его ждал сюрприз. Надя сняла номер из двух спален, маленькой гостиной и ванной. Его вещи уже были перенесены в этот номер. Книги, лежавшие у него прежде на столах, на стульях, на диване и даже на полу, теперь были расставлены на этажерке, папки с его бумагами были аккуратно разложены на письменном столе. Он был изумлен и немного задет тем, что все это было сделано без его ведома.
– …Ты дал мне полномочия, – весело сказала Надя. – Заметь, стоит это только чуть дороже, чем стоили бы те две комнаты. Так дешево потому, что на пятом этаже, и окна выходят во двор. Скоро я начну платить свою долю.
– Какой вздор!
– Нет, не вздор. Правда, твоя комната меньше той, что у тебя была, но она гораздо уютнее. Ты вот сколько здесь живешь и не догадался, что можно получить настоящий письменный стол, а я поговорила с хозяином и получила и стол, и этажерку. А главное, теперь у тебя есть маленькая гостиная, где ты можешь «принимать посетителей». У тебя наверное есть посетители?.. И посетительницы?.. По твоему теперешнему рангу, тебе необходимо иметь гостиную. Могут ведь прийти люди утром, когда комнаты еще не убраны. Признайся, что у тебя убирали часов в двенадцать? А я дала горничной двести франков, и она обещала убирать в десять. А пока она убирает, ты можешь работать или принимать гостей в гостиной. Впрочем, я надеюсь, что хоть по утрам никто шляться не будет? Я, конечно, верна старым традициям русского гостеприимства, но честно скажу, утренних гостей я терпеть не могу. У тебя целый день посетители и посетительницы?
– Какие посетители, когда я каждый день в десятом часу уезжаю на целый день в студию!
– Неужели в десятом часу? Собственно, зачем же так рано? – спросила она разочарованно. – Ведь у тебя работа пока только литературная? Ты мог бы работать дома.
– Нет, это невозможно. Все время приходится обсуждать разные дела с режиссером, с другими, – солгал он и сам удивился, что уже начал лгать.
– Но ты не сердишься, что я без тебя переменила помещение? Ты наверное не стыдишься меня? Все равно все будут знать. Да и что нам скрывать? Или у тебя бывают чопорные дамы? Никаких дам? Тем лучше. Увидишь, как нам будет здесь уютно. Я даже не огорчена теперь, что рок визы, как ты говоришь, ничего нового пока не принес. Уедем в Америку позднее.
– А рок войны?
– Все говорят, что война будет нескоро. И все-таки на свете есть только один Париж, и я страшно рада, что мы здесь поживем некоторое время… Ну, хорошо, я закажу чай, и ты мне все расскажешь: о себе, о пьесе, об Альфреде Исаевиче, об актерах, об актрисах.
– Кстати, Альфред Исаевич сказал, что, быть может, сегодня к нам заедет повидать тебя. Он к тебе очень благоволит, даже по моему слишком, – шутливо сказал Яценко.
– Я его обожаю! Он очень смешной. Но он любит только свою семидесятилетнюю Сильвию Соломоновну.
Принесли чай, которого он никогда у себя в гостинице не пил. Надя достала из шкапа бутылку рома, печенье, корзинку с засахаренными фруктами.
– Заказывать thé complet дорого и плохо. Я все это привезла из Ниццы именно для нашего первого уютного чая. Я знаю, что ты все это любишь и любишь уют.
– Как все старые холостяки.
– Именно. Ну, и наслаждайся теперь уютом.
Он в самом деле чувствовал себя прекрасно. «Конечно, есть и плюсы, и минусы».
– Я просто счастлив! И мне жаль, что Пемброк приедет уже сегодня. Он, конечно, потащит нас обедать.
– Ну, так что же? Вероятно, он обедает не в Армии Спасения.
– "Ну, так что же?» – укоризненно повторил Яценко. – Я хотел сегодня пообедать с тобой вдвоем… Альфред Исаевич каждый день угощает людей обедами в самых дорогих ресторанах. Надо отдать ему справедливость, он щедрый человек. Но мне это несколько надоело, и я раз навсегда объявил ему, что всякий раз буду платить за себя.
– Это собственно уже излишняя щепетильность, он ведь миллионер в долларах и теперь твой boss.
– Денег у нас теперь больше, чем достаточно, но мне было бы совестно каждый вечер платить по несколько тысяч за обед.
– Ты совершенно прав! – с жаром сказала Надя. – Я тоже видела, в какой нужде теперь живут русские на Ривьере. Мы будем с тобой ходить в недорогие рестораны.
– К сожалению, завтракать мне придется в студии, в их кантине. Ездить сюда нет времени.
Она огорчилась.
– А я не могу приезжать в кантину?
– В каком же качестве? – спросил он и подумал, что эти слова звучат глупо.
– В том качестве, что я люблю мистера Вальтера Джексона и со временем стану его женой. Если ты не передумал? Ты не передумал?
– Нет, я не передумал. Как только кончится твое дело с разводом, мы отправимся в мэрию, а если хочешь, то и в церковь.
– Разумеется, и в церковь! Ты мне здесь советских порядков не заводи! Что же касается «качества», то я себе качество найду. Что, все роли в твоей пьесе уже распределены?
«Вот оно, начинается», – подумал он.
– К сожалению, это не от меня зависело.
«Уже оправдывается, хотя я его еще и не упрекала», – подумала она.
– Я тебе писала, что «The Lie Detector» превосходен, еще лучше, чем «Рыцари Свободы». Это чудесная пьеса!
Ему была приятна ее похвала, но он знал, что она хвалит неизменно все, что он пишет. «А кроме того, ей важнее всего не пьеса, а ее роль».
– Она ведь совершенно в другом роде. Но мне тоже кажется, что в некоторых отношениях, особенно в техническом, она шаг вперед по сравнению с «Рыцарями». Зато в смысле идейном она менее значительна, просто по своему сюжету.
Он с неприятным чувством вспомнил, что недавно сказал это Норфольку, а тот ответил: «Так бывает часто: „Анна Каренина“ гениальный роман, но по сравнению с „Войной и Миром“ это большое падение: в „Войне и Мире“ был вдобавок огромный сюжет».
– Послушай, ты только что сказал об Альфреде Исаевиче: «Надо отдать ему полную справедливость». Я знаю, что это значит, когда так говорят: ты уже его ненавидишь?
– Напротив! У нас самые лучшие отношения.
– Скажи правду, он мне не даст роли Марты?
Яценко только развел руками.
– Он не может. И эта роль уже отдана.
– Кому?
Эту телеграмму Виктор Николаевич получил вечером, вернувшись с обеда, на котором познакомился с кинематографической красавицей. Он очень обрадовался приезду Нади. Похвала большого значения не имела: Надя не так много понимала в литературе. Но он с радостью почувствовал, что ему без нее было скучно. «А вот обедов с артистками, верно, больше не будет, – подумал Яценко с легким вздохом. – И не надо! И слава Богу!"
– Я страшно рад, что ты, наконец, приехала! – на вокзале сказал он ей искренно, но подумал, что словом «страшно» они немного злоупотребляют.
– А я-то!.. Ах, какие дивные цветы ты принес! Мои любимые! – ответила она. Они нежно поцеловались и у ступенек ее вагона, и еще раз в конце перрона; по дороге к автомобилю она подносила к лицу его букет; оба действительно были в восторге, но ему казалось, что во всем этом было что-то обязательное, как в рукопожатии при встрече со знакомыми.
Он снял ей комнату в своей гостинице, не рядом, а в конце коридора. Она хвалила, но Яценко видел, что комната ей не нравится. С первой же минуты он снова, как тогда в Ницце, почувствовал, что его немного утомляет ее необыкновенная энергия, то ее свойство, которое он называл «vitality», – все не зная, как перевести на русский язык это слово: «живучесть», «жизнеспособность» означали не совсем то же самое.
– …Комната, конечно, хорошая, но дороговато, да и зачем нам две ванные? Уж будто не было комнаты ближе?.. Вода только теплая, а не кипяток. Так целый день?
– Нет, по утрам кипяток. Я разбавляю наполовину холодной водой.
– Да, но ведь ты знаешь, я купаюсь вечером. Значит, нынче, я буду купаться два раза. Пожалуйста, позвони, я скажу, чтобы мне принесли два кувшина кипятку… А как ты меня записал? Еще не записывал? Я запишусь как твоя жена, разумеется, если ты меня не стесняешься! Во Франции, впрочем, никто на такие вещи не обращает внимания. This is a free country, – сказала она со смехом, старательно и недурно выговаривая английские слова. – Что ты делаешь сегодня днем? Ах, да, ты в студии. А мне нельзя поехать с тобой? Впрочем, нет, сегодня я и не могла бы. Ну, хорошо, так ты меня подождешь, правда? Как я рада! Я буду готова через полчаса. Закажи, пожалуйста, завтрак. Кофе и два яйца. Сегодня я буду есть и яйца. В виде исключения, конечно, Ах, как я рада, что мы опять вместе!
– Ты правду говоришь, что ты рада?
Она, медленно полузакрывая глаза, наклонила голову и пояснила, что в Турции этот знак означает: нет. Виктору Николаевичу было известно, что, когда Надя начинает объясняться по-турецки, это значит, что она в хорошем настроении духа.
В это утро они «вели себя как молодожены» – к собственному своему удивлению.
– Ну, хорошо, поезжай в свою студию, если это уж так необходимо. Но мне надо знать, когда ты приедешь? – спросила Надя. Виктор Николаевич опять с легким огорчением почувствовал, что, хотя он в восторге, свободы стало меньше. – В пять! Только в пять? Ну, что ж делать. Я пока буду устраиваться.
Когда он вернулся в шестом часу, его ждал сюрприз. Надя сняла номер из двух спален, маленькой гостиной и ванной. Его вещи уже были перенесены в этот номер. Книги, лежавшие у него прежде на столах, на стульях, на диване и даже на полу, теперь были расставлены на этажерке, папки с его бумагами были аккуратно разложены на письменном столе. Он был изумлен и немного задет тем, что все это было сделано без его ведома.
– …Ты дал мне полномочия, – весело сказала Надя. – Заметь, стоит это только чуть дороже, чем стоили бы те две комнаты. Так дешево потому, что на пятом этаже, и окна выходят во двор. Скоро я начну платить свою долю.
– Какой вздор!
– Нет, не вздор. Правда, твоя комната меньше той, что у тебя была, но она гораздо уютнее. Ты вот сколько здесь живешь и не догадался, что можно получить настоящий письменный стол, а я поговорила с хозяином и получила и стол, и этажерку. А главное, теперь у тебя есть маленькая гостиная, где ты можешь «принимать посетителей». У тебя наверное есть посетители?.. И посетительницы?.. По твоему теперешнему рангу, тебе необходимо иметь гостиную. Могут ведь прийти люди утром, когда комнаты еще не убраны. Признайся, что у тебя убирали часов в двенадцать? А я дала горничной двести франков, и она обещала убирать в десять. А пока она убирает, ты можешь работать или принимать гостей в гостиной. Впрочем, я надеюсь, что хоть по утрам никто шляться не будет? Я, конечно, верна старым традициям русского гостеприимства, но честно скажу, утренних гостей я терпеть не могу. У тебя целый день посетители и посетительницы?
– Какие посетители, когда я каждый день в десятом часу уезжаю на целый день в студию!
– Неужели в десятом часу? Собственно, зачем же так рано? – спросила она разочарованно. – Ведь у тебя работа пока только литературная? Ты мог бы работать дома.
– Нет, это невозможно. Все время приходится обсуждать разные дела с режиссером, с другими, – солгал он и сам удивился, что уже начал лгать.
– Но ты не сердишься, что я без тебя переменила помещение? Ты наверное не стыдишься меня? Все равно все будут знать. Да и что нам скрывать? Или у тебя бывают чопорные дамы? Никаких дам? Тем лучше. Увидишь, как нам будет здесь уютно. Я даже не огорчена теперь, что рок визы, как ты говоришь, ничего нового пока не принес. Уедем в Америку позднее.
– А рок войны?
– Все говорят, что война будет нескоро. И все-таки на свете есть только один Париж, и я страшно рада, что мы здесь поживем некоторое время… Ну, хорошо, я закажу чай, и ты мне все расскажешь: о себе, о пьесе, об Альфреде Исаевиче, об актерах, об актрисах.
– Кстати, Альфред Исаевич сказал, что, быть может, сегодня к нам заедет повидать тебя. Он к тебе очень благоволит, даже по моему слишком, – шутливо сказал Яценко.
– Я его обожаю! Он очень смешной. Но он любит только свою семидесятилетнюю Сильвию Соломоновну.
Принесли чай, которого он никогда у себя в гостинице не пил. Надя достала из шкапа бутылку рома, печенье, корзинку с засахаренными фруктами.
– Заказывать thé complet дорого и плохо. Я все это привезла из Ниццы именно для нашего первого уютного чая. Я знаю, что ты все это любишь и любишь уют.
– Как все старые холостяки.
– Именно. Ну, и наслаждайся теперь уютом.
Он в самом деле чувствовал себя прекрасно. «Конечно, есть и плюсы, и минусы».
– Я просто счастлив! И мне жаль, что Пемброк приедет уже сегодня. Он, конечно, потащит нас обедать.
– Ну, так что же? Вероятно, он обедает не в Армии Спасения.
– "Ну, так что же?» – укоризненно повторил Яценко. – Я хотел сегодня пообедать с тобой вдвоем… Альфред Исаевич каждый день угощает людей обедами в самых дорогих ресторанах. Надо отдать ему справедливость, он щедрый человек. Но мне это несколько надоело, и я раз навсегда объявил ему, что всякий раз буду платить за себя.
– Это собственно уже излишняя щепетильность, он ведь миллионер в долларах и теперь твой boss.
– Денег у нас теперь больше, чем достаточно, но мне было бы совестно каждый вечер платить по несколько тысяч за обед.
– Ты совершенно прав! – с жаром сказала Надя. – Я тоже видела, в какой нужде теперь живут русские на Ривьере. Мы будем с тобой ходить в недорогие рестораны.
– К сожалению, завтракать мне придется в студии, в их кантине. Ездить сюда нет времени.
Она огорчилась.
– А я не могу приезжать в кантину?
– В каком же качестве? – спросил он и подумал, что эти слова звучат глупо.
– В том качестве, что я люблю мистера Вальтера Джексона и со временем стану его женой. Если ты не передумал? Ты не передумал?
– Нет, я не передумал. Как только кончится твое дело с разводом, мы отправимся в мэрию, а если хочешь, то и в церковь.
– Разумеется, и в церковь! Ты мне здесь советских порядков не заводи! Что же касается «качества», то я себе качество найду. Что, все роли в твоей пьесе уже распределены?
«Вот оно, начинается», – подумал он.
– К сожалению, это не от меня зависело.
«Уже оправдывается, хотя я его еще и не упрекала», – подумала она.
– Я тебе писала, что «The Lie Detector» превосходен, еще лучше, чем «Рыцари Свободы». Это чудесная пьеса!
Ему была приятна ее похвала, но он знал, что она хвалит неизменно все, что он пишет. «А кроме того, ей важнее всего не пьеса, а ее роль».
– Она ведь совершенно в другом роде. Но мне тоже кажется, что в некоторых отношениях, особенно в техническом, она шаг вперед по сравнению с «Рыцарями». Зато в смысле идейном она менее значительна, просто по своему сюжету.
Он с неприятным чувством вспомнил, что недавно сказал это Норфольку, а тот ответил: «Так бывает часто: „Анна Каренина“ гениальный роман, но по сравнению с „Войной и Миром“ это большое падение: в „Войне и Мире“ был вдобавок огромный сюжет».
– Послушай, ты только что сказал об Альфреде Исаевиче: «Надо отдать ему полную справедливость». Я знаю, что это значит, когда так говорят: ты уже его ненавидишь?
– Напротив! У нас самые лучшие отношения.
– Скажи правду, он мне не даст роли Марты?
Яценко только развел руками.
– Он не может. И эта роль уже отдана.
– Кому?