Я могу посмотреть на объект под другим углом зрения, и тогда он изменится, но ведь и о своем движения я узнаю все от тех же ощущений. Если твердо придерживаться логики субъективного идеализма, то мы придем к парадоксальному заключению о единственности существования меня как субъекта. Как субъективный идеализм приобретает иные формы, так и механистический материализм еще не сошел с арены истории.
И, наконец, несколько слов о том этапе истории, когда психология стала выходить из недр философии и разрабатываться как самостоятельная наука. Отмечу, что психология покинула материнское лоно гораздо позднее, чем другие естественные науки. Она начала развиваться как область конкретных знаний где-то в середине девятнадцатого столетия. Решающее значение для зарождения и развития психологии как самостоятельной науки имел следующий призыв, адресованный к исследователям природы психических явлений. Ученые, бросившие этот клич, утверждали, что психология должна порвать с умозрительными, чисто философскими построениями и перейти к экспериментальному анализу, сконструированному по образу и подобию естественных позитивных наук. Эта идея стала поворотным пунктом в развитии психологии как области конкретного научного знания.
Лекция 3
И, наконец, несколько слов о том этапе истории, когда психология стала выходить из недр философии и разрабатываться как самостоятельная наука. Отмечу, что психология покинула материнское лоно гораздо позднее, чем другие естественные науки. Она начала развиваться как область конкретных знаний где-то в середине девятнадцатого столетия. Решающее значение для зарождения и развития психологии как самостоятельной науки имел следующий призыв, адресованный к исследователям природы психических явлений. Ученые, бросившие этот клич, утверждали, что психология должна порвать с умозрительными, чисто философскими построениями и перейти к экспериментальному анализу, сконструированному по образу и подобию естественных позитивных наук. Эта идея стала поворотным пунктом в развитии психологии как области конкретного научного знания.
Лекция 3
Становление психологии как самостоятельной науки
В прошлый раз я остановился на том положении, что только в XIX столетии психология стала формироваться в качестве относительно самостоятельной конкретной области знания. Первые шаги к этому были сделаны, так сказать, по образцу естественных наук и, прежде всего, в связи с успехами изучения работы человеческого организма – с успехами физиологии, анатомии и ряда других областей естественнонаучного знания.
Первые значительные работы, сыгравшие важную роль в формировании психологии как самостоятельной области знания, относились к разделу или, вернее, к проблеме, которую до настоящего времени называют проблемой психофизики. О чем же идет речь, когда мы говорим об первоначальных психофизических исследованиях? Они касались относительно простых процессов, а именно процессов ощущения. Содержанием этих исследований являлась проблема соотношения воздействия на органы чувств человека и эффекта, то есть самого ощущения, вызываемого этим воздействием.
Подход, который позволил решить или приблизиться к решению этой проблемы, собственно, был очень прост: менялось свойство, воздействующее на испытуемого, на человека (прикосновение; физический раздражитель, приложенный к коже человека, световое воздействие, то есть воздействие отраженных объектом лучей на глаз; воздействие звуковое и т. д.). Возник вопрос: в каком соотношении находятся вот это воздействие и ощущение? На этом пути был установлен целый ряд важных положений, к которым мы еще будем возвращаться в ходе нашего курса, я укажу лишь на некоторые в качестве иллюстрации. Так, была получена первая, достаточно строгая классификация видов ощущений и отвечающих им органов чувств, рецепторов. Второе (это был фундаментальный вклад) – была открыта возможность изучения количественного соотношения между воздействием, то есть силой воздействия, и самим ощущением, его силой.
Основоположником психофизики Г.Т.Фехнером были разработаны методы измерения порогов ощущений. Под порогами ощущений Фехнер понимал минимальные изменения интенсивности раздражителя, вызывающие ощущения или изменения ощущений. Наконец, на основании многочисленных измерений в лабораторных исследованиях был выдвинут очень важный, так называемый «основной», психофизический закон, согласно которому между рядом интенсивностей раздражителя и рядом ощущений существует логарифмическая зависимость, то есть если интенсивность раздражителя нарастает в геометрической прогрессии, то ощущение наращивается в прогрессии арифметической.
Исследования в области психофизики доказали, что возможен количественный подход к психическим явлениям, что субъективное явление можно измерить (в каких единицах – это уже другой вопрос), и тем самым положили начало психологии как экспериментальной науке.
Приближение к психологии как к экспериментальной науке шло и с других сторон. В 60-х годах прошлого века велись исследования скорости протекания процессов, которые по своему субъективному выражению относятся к категории психических. Эти исследования известны в истории психологии как исследования времени реакции. Толчком к этому послужили работы астронома Бесселя, который, исходя из практических соображений, заинтересовался следующим вопросом: «Почему при обнаружении момента прохождения светила через координационную отметку телескопа возникает разница в данных, полученных различными наблюдателями?» Оказалось, что скорости протекания процессов реагирования от момента появления события (перехода звезды через координационную отметку) до регистрации этого события у разных наблюдателей различны. Так впервые встала проблема изучения времени реакции наблюдателя, которая впоследствии стала разрабатываться Дондерсом на материале более сложных явлений. Исследовалась скорость простой реакции, а затем измерялась скорость реакции в условиях выбора, то есть когда на один раздражитель надо было отвечать, скажем, нажатием на правый ключ, а на другой – нажатием на левый ключ. Исследователи исходили из довольно наивных соображений такого рода: чем сложнее реакция, тем больше она требует времени, и, следовательно, этот прирост времени происходит за счет процесса переработки, то есть психического процесса (выбора, узнавания и т. д.).
В конце прошлого века появились экспериментальные исследования памяти, проводимые Эббингаузом и Раншбургом, в которых также измерялись количественные характеристики памяти. В этой связи, начиная со второй половины XIX века, появляются первые психологические лаборатории и институты, представлявшие собой экспериментальные психологические учреждения. Так, в Лейпциге Вильгельмом Вундтом была создана первая такая лаборатория экспериментальной психологии. В.Вундт, ученик Г.Гельмгольца, в своих исследованиях поставил ряд кардинальных психологических проблем, касавшихся самых различных областей психологии. Труды Вундта, как и его учителя Гельмгольца, до сих пор обсуждаются не только в психологической, физиологической, но даже и в философской литературе. Вслед за лейпцигской лабораторией Вундта в Соединенных Штатах Америки в 1883 году был открыт Институт экспериментальной психологии, а немного позднее открываются экспериментальные психологические лаборатории в России (1886) и во Франции (1889).
Таким образом, к концу прошлого столетия экспериментальная психология отчетливо выделилась среди других наук. Эта психология стояла перед задачей создания объективных методов исследования психических явлений, которые, как я уже говорил, строились по образцу методов естественных наук. Превращение психологии в экспериментальную науку как бы снимало ее исключительное положение среди других наук. Напротив, всячески подчеркивалось, что психология принадлежит к числу столь же конкретных областей знания, как и естественные науки. Однако это вовсе не означало, что была решена проблема очерчивания предмета и методов психологии, а также проблема природы психических явлений. Напротив, развитие экспериментальной психологии лишь заострило нерешенные проблемы, касающиеся самого предмета психологической науки.
Здание психологической науки оказалось как бы расколотым надвое. С одной стороны, шел тщательный подбор экспериментальных фактов, а с другой стороны, непрестанно велись попытки осознать значение получаемых фактов и соотнести их с какими-то общими представлениями о природе психических явлений.
Одной из самых трудных проблем, которая была в центре внимания психологов конца XIX и начала XX веков, можно считать проблему соотнесения физиологических процессов, совершающихся в мозгу человека, и психических явлений, доступных наблюдению самого субъекта. Приведем пример наиболее распространенного в те годы решения этой проблемы. Психические явления (ощущения, восприятие) образуют особый ряд явлений, который связан с рядом вещественных проявлений, происходящих в мозге и в органах чувств по принципу параллельности протекания. Такое решение этой проблемы вошло в историю под именем психофизического или, как иногда говорят, психофизиологического параллелизма. Существовали различные варианты, уточняющие подобные представления о соотношении субъективного и объективного рядов, но все они не выходили за рамки основного принципа – принципа параллельности. При таком решении проблемы соотношения психических и физических явлений психический ряд оказывается ненужным привеском, то есть психическим явлениям отводится роль побочных явлений, сопровождающих физические, физиологические процессы. Такой подход к проблеме соотношения психического и физического рядов порождает представление о том, что психические явления сами по себе не имеют никакого значения. Это не феномены, а эпифеномены, то есть побочные явления, сопровождающие объективные процессы и так же мало вмешивающиеся в их ход, как, например, тень, отбрасываемая пешеходом, влияет на движение его ног.
Решение психофизической проблемы в духе психофизического параллелизма, расчленение мира психических и мира физических явлений на две самостоятельные, независимые друг от друга области привело к идее о том, что существует не одна, а две психологии – «объяснительная» и «описательная». Давайте, для того чтобы поподробнее разобраться в причинах, порождающих возможность такого расчленения психологии, разберем два типа описания психического явления. Я беру и передвигаю микрофон, стоящий передо мной на столе, то есть совершаю некоторое движение. Если я замечаю какое-нибудь движение, то его объяснение с позиции «объяснительной» психологии заключается в прослеживании процессов, начинающихся с воздействия внешних раздражителей, которые затем преобразуются в соответствующие нервные, то есть объективные, процессы.
Однако куда при таком объяснении девается психическая реальность, куда исчезают те события, которыми насыщен наш субъективный мир? При таком «объективном» объяснении для них просто не остается места, и против него в первую очередь восстает наш здравый смысл. Как правило, в нашей обычной речи мы говорим: «Я сделал то-то и то-то, вследствие того что…» («У меня опустились руки, потому что я впал в отчаяние»), то есть мы вначале указываем на какое-либо внешнее, доступное непосредственному наблюдению событие («у меня опустились руки…»), а затем указываем на тот или иной субъективный образ или переживание («…я впал в отчаяние»), обусловившее это событие. Таким образом, в нашей речи содержится расчленение на субъективное явление, с одной стороны, и способ выражения этого явления – с другой. Представители «описательной» психологии, науки о духе, к которым относятся такие ученые как В.Дильтей и Э.Шпрангер, настаивают на том, что основная задача психологии заключается в описании субъективных явлений, так как никакого другого метода, кроме описания, «описательная» психология не признает. Итак, в начале XX века среди психологов, явно или скрыто придерживающихся формулы параллелизма, оформляется идея о существовании двух типов психологии. Одна психология – это «объяснительная» психология; она должна заниматься изучением физиологических явлений и, следовательно, относится к классу естественных наук.
И другая психология – это «описательная» психология. Проблема расчленения психологии на «описательную» и «объяснительную» не умерла и до сих пор продолжает обсуждаться.
Что касается общего характера и философского смысла этих отдельных направлений, то они воспроизводили и воспроизводят в себе те две классические линии в философском понимании душевных явлений, о которых я говорил. Это линия материалистическая и линия идеалистическая.
Какие же направления выражали борьбу этих двух линий?
Прежде всего, родилось направление так называемой «объективной» психологии, которая провозгласила следующий лозунг: «Мы, психологи, должны изучать лишь объективно регистрируемые процессы, то есть изучать психику человека, не обращаясь ни к внутреннему опыту, ни к каким-либо внутренним переживаниям. С точки зрения представителей «объективной» психологии, психология человека должна быть построена по типу психологии животных. Мы не можем спросить у животного о том, ощущает оно что-нибудь или нет, испытывает оно какие-либо чувства или нет. Животное безмолвно и не может дать никаких показаний. Поэтому исследование психики животных сводится к изучению различного рода объективных процессов, причем не только физиологических и биохимических, но и процессов поведения, поддающихся непосредственному наблюдению. Среди пионеров объективной психологии в первую очередь следует отметить Э.Торндайка. В 1898 году Торндайк выпустил в свет монографию «Интеллект животных», которая, без сомнения, может быть расценена как образец подхода, характерного для «объективной психологии»[2]. Впоследствии эта линия исследования развернулась в целое мощное направление, вошедшее в историю психологии под термином «бихевиоризм». Появились новые имена. Среди них нужно назвать, конечно, Джона Уотсона. С точки зрения Уотсона и его сторонников, начавших новую эру в психологии, психология не может быть ничем иным, как учением о поведении животных и человека. Что же касается явлений сознания, то они не являются и не могут быть предметом конкретной науки. Сознание было выброшено из психологии, а на его место встало поведение, которое рассматривалось как научение, то есть образование навыков. Так, речь человека, рассматриваемая с позиций бихевиоризма, представляет собой систему навыков, ничем не отличающуюся по сложности от различных других систем навыков. Мышление тоже не представляет собой исключения и характеризуется как навык, не имеющий внешнего громкого речевого выражения. Уотсон даже предложил схему формирования мыслительного навыка: «громкая» речь → «шепотная» речь → «беззвучная» речь. Беззвучная речь, по мнению Уотсона, и есть мышление.
Решение проблемы эмоциональных переживаний также не вызвало у Уотсона особых затруднений. Он квалифицировал их как реакции, меняющиеся под влиянием индивидуального опыта, то есть научения. Эмоциональные реакции также нашли свое место в системе навыков и были приравнены к секреторным и двигательным реакциям. В одном из первых изданий книги Уотсона «Психология как наука о поведении» глава об эмоциях называлась, по-моему, «О поведении внутренностей». Впрочем, все это вовсе не так смешно, это весьма трагично. Конечно же, когда человека охватывает страх, то появляются спазмы пищевода, желудка, выступает холодный пот, расстраиваются движения и т. д. Если отнести все эти реакции проявления страха к поведению, то они, исходя из самого определения психологии как науки о поведении, превращаются в объект изучения психологии. Весь трагизм бихевиористского подхода к психологии заключается в утрате такого богатого феномена как сознание. Жив ли сейчас бихевиоризм? Жив, хотя и изменил свои формы.
Я каждый раз ставлю вопрос: «Жива ли проблема? Живо ли направление?» – для того, чтобы еще раз подчеркнуть, что, говоря об истории, я излагаю в историческом плане все то, что входит в современную психологию. Проблемы, вставшие в истории психологии, могут изменить свою форму, но они остаются, так как каждая из проблем или каждое из направлений оставляет свой след в истории. Историю вообще нельзя себе представлять как историю заблуждений. Даже заблуждение в науке выступает как вклад в ее развитие, так как анализ этих заблуждений предохраняет нас от ошибок.
Наряду с бихевиоризмом в начале XX века возникает еще одно течение в русле немецкой психологии, противоположное по своим теоретическим установкам бихевиоризму. Это направление, связанное с именем О.Кюльпе, получило название Вюрцбургской школы. Вюрцбуржцы предприняли попытку экспериментального анализа таких внутренних, собственно психологических процессов, как воля и мышление. Исследования представителей Вюрцбургской школы, основанные главным образом на методе самонаблюдения, доказали, что даже такие сложные психические процессы, как мышление и воля, доступны экспериментальному анализу. Иногда Вюрцбургскую школу называют школой «безобразного мышления», так как ее представители особенно акцентировали внимание на факте существования мыслительного процесса, протекающего без привлечения образов. В частности, решение элементарных мыслительных задач может происходить без опоры на чувственные образы. Примерами таких «безобразных» актов могут служить элементарные умозаключения и суждения.
Надо сказать, что Вюрцбургская школа, основываясь на данных, которые были получены в этом своеобразном эксперименте с самонаблюдением испытуемых, выявила еще одну сторону исследуемых ею процессов. Оказалось, что объяснение течения внутренних процессов требует констатации известной тенденции, которая определяет этот процесс. Процесс всегда имеет направленность, и эта направленность есть детерминирующий фактор. Поэтому эта направленность была охарактеризована как детерминирующая, то есть определяющая, тенденция. Определяющая что? Что детерминирующая? Направление и ход самого процесса. Была выдвинута интересная идея: эти процессы, мыслительные в частности, которые разыгрываются как процессы психические, движутся не просто воздействием стимула, но непременно предполагают какую-то готовую тенденцию, которую мы находим у субъекта и которая необходима для того, чтобы процесс пошел, реализовался. Впоследствии эта идея детерминирующей тенденции, как бы идущей от задачи, а не от воздействий (как условий), связалась с еще одним понятием – понятием установки. Для того, чтобы решать задачу, нужно иметь установку на ее решение. Сказать «нужно иметь установку на ее решение» – то же самое, что приписать процесс решения этой задачи так называемой детерминирующей тенденции. Я поясню вам на примере, который я беру вовсе не из Вюрцбургской школы, но который очень ясно показывает, что такое эта самая детерминирующая тенденция и как она может быть выявлена. Рассказывают, что один из русских психологов, приехав в Лейпцигскую лабораторию Вундта, был приглашен на опыт в качестве испытуемого. Это были опыты с запоминанием для изучения памяти. Происходило все таким образом. Перед испытуемым проходил ряд слов (в соответствии с техникой Эббингауза, это были бессмысленные слоги, коротенькие бессмысленные слова) одно за другим, и надо было установить, какое количество повторений необходимо для того, чтобы испытуемый мог удержать, запомнить и воспроизвести вот этот ряд бессмысленных слогов. Итак, начался опыт. В силу ли некоторой растерянности молодого стажера в лаборатории Вундта, а может быть, в силу его недостаточного понимания разговорной немецкой речи, – словом, в силу каких-то условий этот молодой ученый оказался перед прибором, на котором, как мы говорим, экспонируются, предъявляются слоги – слог за слогом, слог за слогом, один раз, второй раз, третий раз, четвертый раз. И наконец, экспериментатор спрашивает его: «Сможете ли Вы воспроизвести ряд, который перед Вами?» Испытуемый ответил так: «А я не знал, что надо запоминать. Я думал, что надо просто внимательно читать.» У него чего не было? Установки на запоминание. У него была другая установка – на возможно более внимательное чтение предъявляемого материала. Вот так он понял. Я привел этот анекдотический случай, о нем много рассказывали у нас в Москве, потому что такой эпизод случился с нашим психологом. Я не знаю, попал ли он в литературу, может, попал, а может, нет, но это довольно достоверный факт. Словом, вы понимаете, о чем идет речь. Для того, чтобы произошел какой-то процесс, нужно, чтобы возникла не только, как говорят, стимульная ситуация, то есть система воздействий, но еще и произошло понимание задачи. И более того – не только понимание, но и тенденция данную задачу решать. Правда? Вот это и называется установкой в широком смысле этого слова.
Итак, вот еще одно направление, совсем особенное. Кстати, оно противопоставляло себя другим направлениям еще по одному признаку. Дело все в том, что объяснение процессов как простой связи отдельных раздражителей или отдельных образов, или даже отдельных представлений, обобщенных образов, оказалось недостаточным. Вот видите, пришлось ввести такое понятие, как детерминирующая тенденция. И самый факт повторения последовательности раздражителей еще не гарантирует наличия соответствующего процесса. Многие проблемы не только мышления, но и менее сложного процесса – восприятия, не могли быть объяснены исследователями, придерживающимися «атомарного» подхода к психическим явлениям. В психологии долго сохранялась идея, что сложное состоит из простых элементов. Так, если я имею дело с восприятием предмета, то это восприятие может быть разложено на ощущения формы, цвета, расстояния до предмета и т. п., то есть на ряд простых элементов. Когда мы получаем конечный продукт нашего смотрения на предмет, ощупывания его и т. д., он в сущности разлагается без остатка или складывается из (что тоже самое) отдельных элементов, связывающихся между собой механическими связями – ассоциациями. Эти идеи вошли в историю психологии под названием «ассоцианизма», «ассоциативной психологии». И вот эта ассоциативная психология уже даже в вюрцбургских опытах обнаружила свою несостоятельность. Конечно, ассоциации существуют. И когда, скажем, я говорю «птичка божия», то у меня автоматически возникает в голове в силу ассоциации – «не знает ни заботы, ни труда». Или «белеет парус…» – и, конечно, у всех в голове сейчас один мотив – «…одинокий». Это все так. Но можно ли свести к системе ассоциаций всю сложность психических процессов и даже поведение?
Против «атомарного» подхода к психике, наиболее ярко выраженного в ассоциативной психологии, выступили гештальтпсихологи. «Гештальт» по-немецки означает «целостная форма». Это, правда, не очень хороший и не очень точный перевод. Я пробовал переводить слово «гештальтпсихология» словами «конфигуративная психология» – и сейчас смотрю на Курта Эрнестовича Фабри, который отлично знает немецкий язык, и вижу у него на лице критическое отношение к этому переводу. «Целостная психология» – тоже как-то нехорошо.
Итак, основной принцип этого направления, гештальтпсихологии, заключается в следующем: целостность имеет примат над частями. Процесс порождения образа восприятия идет не по направлению от отдельных элементов, ощущений, к целостному образу, а наоборот, от целостного образа к отдельным ощущениям, то есть образ не выводим из суммы ощущений. Вот как описывает процесс порождения зрительного образа один из гештальтистов: «Вы идете вечером по пустынной улице и вдруг замечаете возникшую на вашем пути фигуру. Это фигура воспринимается как нечто целое. Это целое приближается к Вам, и Вы видите, что перед Вами человек. Еще несколько шагов – "это мужчина". Еще несколько шагов – "это старик". Еще шаг: "Боже, да ведь это мой сосед по дому"». Из этого простого примера видно, что процесс порождения образа движется от целого через анализ этого целого к деталям.
Гештальтпсихологи полагали, что представление о целом как о сумме элементов есть не что иное, как продукт ума психологов-аналитиков. Другим примером, иллюстрирующим примат целого над частями, служит чертеж параллелограмма, на котором даже искушенный наблюдатель не сразу сумеет отыскать замаскированную цифру «4».
Гештальтистами был выдвинут целый ряд законов, которым подчиняются целостные восприятия. Они считали, что законам гештальта подчиняется любой психический процесс. Так, для запоминания часто важным оказывается объединение материала в некоторую структуру. Принцип объединения в единую структуру, в гештальт использовался как основной и в исследованиях мышления. В широко известных экспериментах одного из крупнейших гештальтпсихологов В.Келера с человекообразными обезьянами (шимпанзе) при сближении палки с бананом у обезьян в зрительном поле возникает, по мнению Келера, гештальт, то есть они воспринимают банан и палку как вещи, образующие единую «целостную ситуацию». Таким образом, и в мышлении целостность у гештальтистов выступает как основа решения.
Первые значительные работы, сыгравшие важную роль в формировании психологии как самостоятельной области знания, относились к разделу или, вернее, к проблеме, которую до настоящего времени называют проблемой психофизики. О чем же идет речь, когда мы говорим об первоначальных психофизических исследованиях? Они касались относительно простых процессов, а именно процессов ощущения. Содержанием этих исследований являлась проблема соотношения воздействия на органы чувств человека и эффекта, то есть самого ощущения, вызываемого этим воздействием.
Подход, который позволил решить или приблизиться к решению этой проблемы, собственно, был очень прост: менялось свойство, воздействующее на испытуемого, на человека (прикосновение; физический раздражитель, приложенный к коже человека, световое воздействие, то есть воздействие отраженных объектом лучей на глаз; воздействие звуковое и т. д.). Возник вопрос: в каком соотношении находятся вот это воздействие и ощущение? На этом пути был установлен целый ряд важных положений, к которым мы еще будем возвращаться в ходе нашего курса, я укажу лишь на некоторые в качестве иллюстрации. Так, была получена первая, достаточно строгая классификация видов ощущений и отвечающих им органов чувств, рецепторов. Второе (это был фундаментальный вклад) – была открыта возможность изучения количественного соотношения между воздействием, то есть силой воздействия, и самим ощущением, его силой.
Основоположником психофизики Г.Т.Фехнером были разработаны методы измерения порогов ощущений. Под порогами ощущений Фехнер понимал минимальные изменения интенсивности раздражителя, вызывающие ощущения или изменения ощущений. Наконец, на основании многочисленных измерений в лабораторных исследованиях был выдвинут очень важный, так называемый «основной», психофизический закон, согласно которому между рядом интенсивностей раздражителя и рядом ощущений существует логарифмическая зависимость, то есть если интенсивность раздражителя нарастает в геометрической прогрессии, то ощущение наращивается в прогрессии арифметической.
Исследования в области психофизики доказали, что возможен количественный подход к психическим явлениям, что субъективное явление можно измерить (в каких единицах – это уже другой вопрос), и тем самым положили начало психологии как экспериментальной науке.
Приближение к психологии как к экспериментальной науке шло и с других сторон. В 60-х годах прошлого века велись исследования скорости протекания процессов, которые по своему субъективному выражению относятся к категории психических. Эти исследования известны в истории психологии как исследования времени реакции. Толчком к этому послужили работы астронома Бесселя, который, исходя из практических соображений, заинтересовался следующим вопросом: «Почему при обнаружении момента прохождения светила через координационную отметку телескопа возникает разница в данных, полученных различными наблюдателями?» Оказалось, что скорости протекания процессов реагирования от момента появления события (перехода звезды через координационную отметку) до регистрации этого события у разных наблюдателей различны. Так впервые встала проблема изучения времени реакции наблюдателя, которая впоследствии стала разрабатываться Дондерсом на материале более сложных явлений. Исследовалась скорость простой реакции, а затем измерялась скорость реакции в условиях выбора, то есть когда на один раздражитель надо было отвечать, скажем, нажатием на правый ключ, а на другой – нажатием на левый ключ. Исследователи исходили из довольно наивных соображений такого рода: чем сложнее реакция, тем больше она требует времени, и, следовательно, этот прирост времени происходит за счет процесса переработки, то есть психического процесса (выбора, узнавания и т. д.).
В конце прошлого века появились экспериментальные исследования памяти, проводимые Эббингаузом и Раншбургом, в которых также измерялись количественные характеристики памяти. В этой связи, начиная со второй половины XIX века, появляются первые психологические лаборатории и институты, представлявшие собой экспериментальные психологические учреждения. Так, в Лейпциге Вильгельмом Вундтом была создана первая такая лаборатория экспериментальной психологии. В.Вундт, ученик Г.Гельмгольца, в своих исследованиях поставил ряд кардинальных психологических проблем, касавшихся самых различных областей психологии. Труды Вундта, как и его учителя Гельмгольца, до сих пор обсуждаются не только в психологической, физиологической, но даже и в философской литературе. Вслед за лейпцигской лабораторией Вундта в Соединенных Штатах Америки в 1883 году был открыт Институт экспериментальной психологии, а немного позднее открываются экспериментальные психологические лаборатории в России (1886) и во Франции (1889).
Таким образом, к концу прошлого столетия экспериментальная психология отчетливо выделилась среди других наук. Эта психология стояла перед задачей создания объективных методов исследования психических явлений, которые, как я уже говорил, строились по образцу методов естественных наук. Превращение психологии в экспериментальную науку как бы снимало ее исключительное положение среди других наук. Напротив, всячески подчеркивалось, что психология принадлежит к числу столь же конкретных областей знания, как и естественные науки. Однако это вовсе не означало, что была решена проблема очерчивания предмета и методов психологии, а также проблема природы психических явлений. Напротив, развитие экспериментальной психологии лишь заострило нерешенные проблемы, касающиеся самого предмета психологической науки.
Здание психологической науки оказалось как бы расколотым надвое. С одной стороны, шел тщательный подбор экспериментальных фактов, а с другой стороны, непрестанно велись попытки осознать значение получаемых фактов и соотнести их с какими-то общими представлениями о природе психических явлений.
Одной из самых трудных проблем, которая была в центре внимания психологов конца XIX и начала XX веков, можно считать проблему соотнесения физиологических процессов, совершающихся в мозгу человека, и психических явлений, доступных наблюдению самого субъекта. Приведем пример наиболее распространенного в те годы решения этой проблемы. Психические явления (ощущения, восприятие) образуют особый ряд явлений, который связан с рядом вещественных проявлений, происходящих в мозге и в органах чувств по принципу параллельности протекания. Такое решение этой проблемы вошло в историю под именем психофизического или, как иногда говорят, психофизиологического параллелизма. Существовали различные варианты, уточняющие подобные представления о соотношении субъективного и объективного рядов, но все они не выходили за рамки основного принципа – принципа параллельности. При таком решении проблемы соотношения психических и физических явлений психический ряд оказывается ненужным привеском, то есть психическим явлениям отводится роль побочных явлений, сопровождающих физические, физиологические процессы. Такой подход к проблеме соотношения психического и физического рядов порождает представление о том, что психические явления сами по себе не имеют никакого значения. Это не феномены, а эпифеномены, то есть побочные явления, сопровождающие объективные процессы и так же мало вмешивающиеся в их ход, как, например, тень, отбрасываемая пешеходом, влияет на движение его ног.
Решение психофизической проблемы в духе психофизического параллелизма, расчленение мира психических и мира физических явлений на две самостоятельные, независимые друг от друга области привело к идее о том, что существует не одна, а две психологии – «объяснительная» и «описательная». Давайте, для того чтобы поподробнее разобраться в причинах, порождающих возможность такого расчленения психологии, разберем два типа описания психического явления. Я беру и передвигаю микрофон, стоящий передо мной на столе, то есть совершаю некоторое движение. Если я замечаю какое-нибудь движение, то его объяснение с позиции «объяснительной» психологии заключается в прослеживании процессов, начинающихся с воздействия внешних раздражителей, которые затем преобразуются в соответствующие нервные, то есть объективные, процессы.
Однако куда при таком объяснении девается психическая реальность, куда исчезают те события, которыми насыщен наш субъективный мир? При таком «объективном» объяснении для них просто не остается места, и против него в первую очередь восстает наш здравый смысл. Как правило, в нашей обычной речи мы говорим: «Я сделал то-то и то-то, вследствие того что…» («У меня опустились руки, потому что я впал в отчаяние»), то есть мы вначале указываем на какое-либо внешнее, доступное непосредственному наблюдению событие («у меня опустились руки…»), а затем указываем на тот или иной субъективный образ или переживание («…я впал в отчаяние»), обусловившее это событие. Таким образом, в нашей речи содержится расчленение на субъективное явление, с одной стороны, и способ выражения этого явления – с другой. Представители «описательной» психологии, науки о духе, к которым относятся такие ученые как В.Дильтей и Э.Шпрангер, настаивают на том, что основная задача психологии заключается в описании субъективных явлений, так как никакого другого метода, кроме описания, «описательная» психология не признает. Итак, в начале XX века среди психологов, явно или скрыто придерживающихся формулы параллелизма, оформляется идея о существовании двух типов психологии. Одна психология – это «объяснительная» психология; она должна заниматься изучением физиологических явлений и, следовательно, относится к классу естественных наук.
И другая психология – это «описательная» психология. Проблема расчленения психологии на «описательную» и «объяснительную» не умерла и до сих пор продолжает обсуждаться.
Что касается общего характера и философского смысла этих отдельных направлений, то они воспроизводили и воспроизводят в себе те две классические линии в философском понимании душевных явлений, о которых я говорил. Это линия материалистическая и линия идеалистическая.
Какие же направления выражали борьбу этих двух линий?
Прежде всего, родилось направление так называемой «объективной» психологии, которая провозгласила следующий лозунг: «Мы, психологи, должны изучать лишь объективно регистрируемые процессы, то есть изучать психику человека, не обращаясь ни к внутреннему опыту, ни к каким-либо внутренним переживаниям. С точки зрения представителей «объективной» психологии, психология человека должна быть построена по типу психологии животных. Мы не можем спросить у животного о том, ощущает оно что-нибудь или нет, испытывает оно какие-либо чувства или нет. Животное безмолвно и не может дать никаких показаний. Поэтому исследование психики животных сводится к изучению различного рода объективных процессов, причем не только физиологических и биохимических, но и процессов поведения, поддающихся непосредственному наблюдению. Среди пионеров объективной психологии в первую очередь следует отметить Э.Торндайка. В 1898 году Торндайк выпустил в свет монографию «Интеллект животных», которая, без сомнения, может быть расценена как образец подхода, характерного для «объективной психологии»[2]. Впоследствии эта линия исследования развернулась в целое мощное направление, вошедшее в историю психологии под термином «бихевиоризм». Появились новые имена. Среди них нужно назвать, конечно, Джона Уотсона. С точки зрения Уотсона и его сторонников, начавших новую эру в психологии, психология не может быть ничем иным, как учением о поведении животных и человека. Что же касается явлений сознания, то они не являются и не могут быть предметом конкретной науки. Сознание было выброшено из психологии, а на его место встало поведение, которое рассматривалось как научение, то есть образование навыков. Так, речь человека, рассматриваемая с позиций бихевиоризма, представляет собой систему навыков, ничем не отличающуюся по сложности от различных других систем навыков. Мышление тоже не представляет собой исключения и характеризуется как навык, не имеющий внешнего громкого речевого выражения. Уотсон даже предложил схему формирования мыслительного навыка: «громкая» речь → «шепотная» речь → «беззвучная» речь. Беззвучная речь, по мнению Уотсона, и есть мышление.
Решение проблемы эмоциональных переживаний также не вызвало у Уотсона особых затруднений. Он квалифицировал их как реакции, меняющиеся под влиянием индивидуального опыта, то есть научения. Эмоциональные реакции также нашли свое место в системе навыков и были приравнены к секреторным и двигательным реакциям. В одном из первых изданий книги Уотсона «Психология как наука о поведении» глава об эмоциях называлась, по-моему, «О поведении внутренностей». Впрочем, все это вовсе не так смешно, это весьма трагично. Конечно же, когда человека охватывает страх, то появляются спазмы пищевода, желудка, выступает холодный пот, расстраиваются движения и т. д. Если отнести все эти реакции проявления страха к поведению, то они, исходя из самого определения психологии как науки о поведении, превращаются в объект изучения психологии. Весь трагизм бихевиористского подхода к психологии заключается в утрате такого богатого феномена как сознание. Жив ли сейчас бихевиоризм? Жив, хотя и изменил свои формы.
Я каждый раз ставлю вопрос: «Жива ли проблема? Живо ли направление?» – для того, чтобы еще раз подчеркнуть, что, говоря об истории, я излагаю в историческом плане все то, что входит в современную психологию. Проблемы, вставшие в истории психологии, могут изменить свою форму, но они остаются, так как каждая из проблем или каждое из направлений оставляет свой след в истории. Историю вообще нельзя себе представлять как историю заблуждений. Даже заблуждение в науке выступает как вклад в ее развитие, так как анализ этих заблуждений предохраняет нас от ошибок.
Наряду с бихевиоризмом в начале XX века возникает еще одно течение в русле немецкой психологии, противоположное по своим теоретическим установкам бихевиоризму. Это направление, связанное с именем О.Кюльпе, получило название Вюрцбургской школы. Вюрцбуржцы предприняли попытку экспериментального анализа таких внутренних, собственно психологических процессов, как воля и мышление. Исследования представителей Вюрцбургской школы, основанные главным образом на методе самонаблюдения, доказали, что даже такие сложные психические процессы, как мышление и воля, доступны экспериментальному анализу. Иногда Вюрцбургскую школу называют школой «безобразного мышления», так как ее представители особенно акцентировали внимание на факте существования мыслительного процесса, протекающего без привлечения образов. В частности, решение элементарных мыслительных задач может происходить без опоры на чувственные образы. Примерами таких «безобразных» актов могут служить элементарные умозаключения и суждения.
Надо сказать, что Вюрцбургская школа, основываясь на данных, которые были получены в этом своеобразном эксперименте с самонаблюдением испытуемых, выявила еще одну сторону исследуемых ею процессов. Оказалось, что объяснение течения внутренних процессов требует констатации известной тенденции, которая определяет этот процесс. Процесс всегда имеет направленность, и эта направленность есть детерминирующий фактор. Поэтому эта направленность была охарактеризована как детерминирующая, то есть определяющая, тенденция. Определяющая что? Что детерминирующая? Направление и ход самого процесса. Была выдвинута интересная идея: эти процессы, мыслительные в частности, которые разыгрываются как процессы психические, движутся не просто воздействием стимула, но непременно предполагают какую-то готовую тенденцию, которую мы находим у субъекта и которая необходима для того, чтобы процесс пошел, реализовался. Впоследствии эта идея детерминирующей тенденции, как бы идущей от задачи, а не от воздействий (как условий), связалась с еще одним понятием – понятием установки. Для того, чтобы решать задачу, нужно иметь установку на ее решение. Сказать «нужно иметь установку на ее решение» – то же самое, что приписать процесс решения этой задачи так называемой детерминирующей тенденции. Я поясню вам на примере, который я беру вовсе не из Вюрцбургской школы, но который очень ясно показывает, что такое эта самая детерминирующая тенденция и как она может быть выявлена. Рассказывают, что один из русских психологов, приехав в Лейпцигскую лабораторию Вундта, был приглашен на опыт в качестве испытуемого. Это были опыты с запоминанием для изучения памяти. Происходило все таким образом. Перед испытуемым проходил ряд слов (в соответствии с техникой Эббингауза, это были бессмысленные слоги, коротенькие бессмысленные слова) одно за другим, и надо было установить, какое количество повторений необходимо для того, чтобы испытуемый мог удержать, запомнить и воспроизвести вот этот ряд бессмысленных слогов. Итак, начался опыт. В силу ли некоторой растерянности молодого стажера в лаборатории Вундта, а может быть, в силу его недостаточного понимания разговорной немецкой речи, – словом, в силу каких-то условий этот молодой ученый оказался перед прибором, на котором, как мы говорим, экспонируются, предъявляются слоги – слог за слогом, слог за слогом, один раз, второй раз, третий раз, четвертый раз. И наконец, экспериментатор спрашивает его: «Сможете ли Вы воспроизвести ряд, который перед Вами?» Испытуемый ответил так: «А я не знал, что надо запоминать. Я думал, что надо просто внимательно читать.» У него чего не было? Установки на запоминание. У него была другая установка – на возможно более внимательное чтение предъявляемого материала. Вот так он понял. Я привел этот анекдотический случай, о нем много рассказывали у нас в Москве, потому что такой эпизод случился с нашим психологом. Я не знаю, попал ли он в литературу, может, попал, а может, нет, но это довольно достоверный факт. Словом, вы понимаете, о чем идет речь. Для того, чтобы произошел какой-то процесс, нужно, чтобы возникла не только, как говорят, стимульная ситуация, то есть система воздействий, но еще и произошло понимание задачи. И более того – не только понимание, но и тенденция данную задачу решать. Правда? Вот это и называется установкой в широком смысле этого слова.
Итак, вот еще одно направление, совсем особенное. Кстати, оно противопоставляло себя другим направлениям еще по одному признаку. Дело все в том, что объяснение процессов как простой связи отдельных раздражителей или отдельных образов, или даже отдельных представлений, обобщенных образов, оказалось недостаточным. Вот видите, пришлось ввести такое понятие, как детерминирующая тенденция. И самый факт повторения последовательности раздражителей еще не гарантирует наличия соответствующего процесса. Многие проблемы не только мышления, но и менее сложного процесса – восприятия, не могли быть объяснены исследователями, придерживающимися «атомарного» подхода к психическим явлениям. В психологии долго сохранялась идея, что сложное состоит из простых элементов. Так, если я имею дело с восприятием предмета, то это восприятие может быть разложено на ощущения формы, цвета, расстояния до предмета и т. п., то есть на ряд простых элементов. Когда мы получаем конечный продукт нашего смотрения на предмет, ощупывания его и т. д., он в сущности разлагается без остатка или складывается из (что тоже самое) отдельных элементов, связывающихся между собой механическими связями – ассоциациями. Эти идеи вошли в историю психологии под названием «ассоцианизма», «ассоциативной психологии». И вот эта ассоциативная психология уже даже в вюрцбургских опытах обнаружила свою несостоятельность. Конечно, ассоциации существуют. И когда, скажем, я говорю «птичка божия», то у меня автоматически возникает в голове в силу ассоциации – «не знает ни заботы, ни труда». Или «белеет парус…» – и, конечно, у всех в голове сейчас один мотив – «…одинокий». Это все так. Но можно ли свести к системе ассоциаций всю сложность психических процессов и даже поведение?
Против «атомарного» подхода к психике, наиболее ярко выраженного в ассоциативной психологии, выступили гештальтпсихологи. «Гештальт» по-немецки означает «целостная форма». Это, правда, не очень хороший и не очень точный перевод. Я пробовал переводить слово «гештальтпсихология» словами «конфигуративная психология» – и сейчас смотрю на Курта Эрнестовича Фабри, который отлично знает немецкий язык, и вижу у него на лице критическое отношение к этому переводу. «Целостная психология» – тоже как-то нехорошо.
Итак, основной принцип этого направления, гештальтпсихологии, заключается в следующем: целостность имеет примат над частями. Процесс порождения образа восприятия идет не по направлению от отдельных элементов, ощущений, к целостному образу, а наоборот, от целостного образа к отдельным ощущениям, то есть образ не выводим из суммы ощущений. Вот как описывает процесс порождения зрительного образа один из гештальтистов: «Вы идете вечером по пустынной улице и вдруг замечаете возникшую на вашем пути фигуру. Это фигура воспринимается как нечто целое. Это целое приближается к Вам, и Вы видите, что перед Вами человек. Еще несколько шагов – "это мужчина". Еще несколько шагов – "это старик". Еще шаг: "Боже, да ведь это мой сосед по дому"». Из этого простого примера видно, что процесс порождения образа движется от целого через анализ этого целого к деталям.
Гештальтпсихологи полагали, что представление о целом как о сумме элементов есть не что иное, как продукт ума психологов-аналитиков. Другим примером, иллюстрирующим примат целого над частями, служит чертеж параллелограмма, на котором даже искушенный наблюдатель не сразу сумеет отыскать замаскированную цифру «4».
Гештальтистами был выдвинут целый ряд законов, которым подчиняются целостные восприятия. Они считали, что законам гештальта подчиняется любой психический процесс. Так, для запоминания часто важным оказывается объединение материала в некоторую структуру. Принцип объединения в единую структуру, в гештальт использовался как основной и в исследованиях мышления. В широко известных экспериментах одного из крупнейших гештальтпсихологов В.Келера с человекообразными обезьянами (шимпанзе) при сближении палки с бананом у обезьян в зрительном поле возникает, по мнению Келера, гештальт, то есть они воспринимают банан и палку как вещи, образующие единую «целостную ситуацию». Таким образом, и в мышлении целостность у гештальтистов выступает как основа решения.