– Погодите-ка, у нее вся мордочка в меду, да и на голову сколько налипло!.. Дай слизну, – шутил Грикор.
   – Фу, довольно тебе! Кто тебя не знает, подумает, что ты и на самом деле обжора! – возмущался Камо.
   – Ну, а если мне не даете, дайте Чамбару, пусть полакомится, – предложил Грикор.
   Услышав свое имя, Чамбар начал повизгивать. Было ясно – предложение Грикора пришлось ему по сердцу.
   – Это можно, – согласился старик и достал нож.
   Он не распорол шкурку, а вытащил из нее через пасть все тельце зверька и отдал Чамбару. Шкурка же осталась целехонькой, и, когда дед набил ее сухими дубовыми листьями, куница, казалось, ожила. По дороге в село Камо спросил:
   – Дедушка, а что ты сделаешь со шкуркой?
   – Вы что, думаете, отняли у моей внучки камень на кольцо, отправили в Ереван – я так это и оставлю?
   Ответ деда обрадовал мальчиков: Асмик была у них у всех на уме, когда они думали о шкурке.
   Когда они пришли в село и остановились у дома, где жила Асмик, дед вызвал девочку и накинул ей куницу на шею:
   – Возьми, доченька. Наденешь в день свадьбы и вспомнишь старого охотника Асатура.
   Асмик покраснела, но меху – шелковистому, нежному – была необычайно рада. Прижималась к нему лицом и все повторяла:
   – Какой же он красивый, мягкий…
   Камо готов был отдать полжизни, лишь бы этот мех подарил девочке он, а не дед.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

«НЕБО ВЫСОХЛО»

   С подснежниками, фиалками, стаями птиц с юга пришла и, пройдя по долине Аракса, поднялась к вершинам Дали-дага новая весна. Природа проснулась после зимнего сна, скинула белое покрывало и надела красочные одежды. В камышах озера Гилли снова закопошились, зашумели, заговорили на все лады птицы.
   С наступлением весны ребята привели в порядок инкубаторы, добыли аккумуляторы. Неузнаваемо изменилось все здесь за зиму. Маленький, детскими руками созданный птичник превратился трудами колхозников в большую ферму. Птицы были помещены в новые клетки и питание получали по особым рационам: по одному – несушки, по другому – птенцы, по третьему – селезни и петухи водяной курочки.
   В один из солнечных дней Асмик широко раскрыла ворота фермы, и ее питомцы – водяные птицы разных пород и раскрасок – неудержимо двинулись к пруду. Солидно переваливаясь с боку на бок, шли гуси и утки. Перья у них блестели так, как это и должно быть у здоровых и жирных птиц.
   Асмик не могла нарадоваться, глядя на своих питомцев.
   – Вы поглядите только, как они уже выросли!.. И птица в птицу: недаром в один день родились! – в восторге повторяла она.
   – Да, все от одной железной матери, – с обычным смехом в глазах сказал Грикор. – Все выросли… Да ведь и ты выросла, Асмик. Джейран ты, а не девочка!
   Асмик больно ухватила Грикора за вихор.
   – Нет, нет, – вопил Грикор, – не выросла, не выросла! Пусти, больно!
   Но Грикор был прав: Асмик за год расцвела. Не отстали от нее и товарищи. Камо еще более возмужал. На верхней губе у него уже пробивались усы, голос погрубел. Армен тоже повзрослел, но стал еще тоньше и застенчивее. Только Грикор остался как будто таким же: то же детски-наивное лицо, такой же подвижной, бойкий, тот же смех в черных глазах…
   Дикие птицы на ферме начали нестись. А так как несушек было до ста двадцати, ребятам больше не было нужды собирать яйца для инкубаторов на озере.
   Из отделения, где содержались лысухи, выбежала радостная Асмик. В руках у нее было продолговатое, покрытое мелкими крапинками яйцо.
   – Первое яйцо! – закричала она. – Первое яйцо домашней лысухи! Поглядите, какое красивое!
   – А ну, дай мне… Дай на зубах попробую. Ты знаешь, какие крепкие первые яйца у молоденькой курицы! – И Грикор протянул руку.
   – Не дам! – испугалась Асмик. – Раздавишь. – Она нежно прижала яйцо к щеке.
   – Давайте взвесим, – предложил Армен.
   Грикор принес маленькие аптечные весы, висевшие на гвозде в одном из углов фермы.
   – Ну, такое же, как и куриное, – сказал Армен, взвесив яйцо. – Тридцать семь граммов. А через год, через два, когда птицы подрастут, они и яйца будут нести крупнее. Нам теперь нужно получить помесь между дикой и домашней птицей, понимаешь, Асмик?
   – Но у нас ни гусей, ни уток домашних нет.
   – Давай обменяем часть наших диких на домашних, – предложил Камо.
   По распоряжению Баграта, ребятам разрешили взять с колхозной фермы десять птиц – пять уток и пять гусынь.
   – А в обмен не возьмете наших? – спросил Камо.
   – Такого распоряжения председатель мне не давал, – сказал заведующий фермой.
 
* * *
 
   Запасы хлеба в селе в прошлом всегда зависели от дождей. Теперь колхоз летом глубоко пашет и на зиму копит в земле влагу. Кроме того, колхоз засевает поля осенью засухоустойчивыми семенами. И в районе Севана урожай повысился. Но все же засуха и теперь еще самый страшный враг этого края, потому что он лишен лесов.
   – Посмотри, вон в чем наше несчастье, – сказал Армен Асмик, показывая на обнаженные горные склоны. – Мы окружены со всех сторон горами. С Черного моря к нам плывут облака, но наталкиваются на эти горы и весь свой груз – дожди – сбрасывают по ту сторону, не донеся до нас.
   – А наше «море»? – спросила Асмик.
   – Наш Севан не так велик, он образует мало облаков, да и те уносит ветром в чужие края…
   Весной случилось то, чего боялись в Личке: сколько ни ожидали люди дождей, они не шли.
   На полях пробились побеги, поднялись на пядь – и поникли, не получая влаги. Речка, протекавшая около села, обмелела, и колхозники стали ходить за водой к озеру Гилли.
   Замерли пчелы на пасеке, на полях и на лугах начали увядать цветы. Особенно страдали водяные птицы на ферме. Они бродили вялые, похудели, запаршивели. Асмик два – три раза водила их к озеру Гилли.
   Жалкий вид птенцов, их грязные перья заставляли девочку страдать.
   – Ты видел, как потрескалось дно у нашего пруда? – спрашивала она у Грикора.
   – Бедный пруд, он тоже пить хочет! – отвечал Грикор, и трудно было понять – смеется он или говорит серьезно.
   Однажды Армен попросил у Баграта телегу, чтобы привезти воды из озера.
   Взяв в кооперативе несколько пустых пивных бочек, ребята поехали за водой. Наполнив бочки, они по пути на ферму заехали на пасеку.
   – Десять миллионов пчел не выпьют столько, сколько один теленок, – засмеялся дед. – Зря вы бочки сюда привезли: не будут же пчелы из бочек пить! Они привыкли пить из ручейков. Да ручьи теперь часто пересыхают. Можете вы для них новый устроить?
   – Устроить-то устроим, только вода в нем будет мутной. А давайте польем этот клевер – здесь вода не загрязнится.
   Ребята осторожно сняли с телеги бочку, опустили ее на землю и полили поникший от жары клевер, который рос вдоль ограды пчельника.
   Пчелы сейчас же почуяли воду и тучей слетелись на клевер.
   – Так лучше. Пусть пчелы пьют с листочков клевера, а в ручье они и потонуть могли бы, – сказал Армен.
   – Погодите, я сейчас такой для них ручей устрою, что пчелы, когда им время умирать придет, только меня, Грикора, и будут поминать! – И Грикор помчался домой.
   В углу комнаты давно стоял старый медный самовар с кривым краном. Грикор схватил его и выбежал.
   – Эй, сорванец, куда ты самовар уносишь? – крикнула ему вдогонку мать.
   – Мамочка, у пчел праздник, им большой самовар нужен.
   Не успела мать опомниться, а Грикора уже и след простыл.
   Притащив самовар на пасеку, он заторопил Армена:
   – Армен, скорее налей в него воды!.. Так… Теперь надо чуть-чуть приоткрыть кран… Видишь, какой тоненький ручеек потек?.. Так, так… Надо каждый день так делать: наполнять самовар водой и открывать кран на такую чуточку. Вот вам и «пчелиный ручей».
   Остальные бочки с водой они отвезли на птицеводческую ферму и разлили там во все, какие только нашлись, корыта и ванны.
   Гуси и утки на радостях подняли такой гомон, с такой стремительностью бросились к корытам, что едва не разлили всю воду. Многим она и не досталась – птицы посильнее теснили и отгоняли слабых.
   – Грикор, сбегай попроси у бригадиров еще две телеги. Может быть, и ячмень сумеем полить, – распорядился Камо.
   Дед Асатур не останавливал ребят. «Пусть, – думал он, – мои львята облегчат жажду хотя бы кусочка земли. Но разве можно напоить все посевы!»
   Какие это были томительные дни!
   Когда бы еще не было так много воды перед глазами… Внизу – бескрайный водный бассейн, вверху, над ним, – страдающая от жажды земля…
   А в камышах озера Гилли таинственно и зловеще продолжало реветь неведомое чудовище: «бо-олт… болт… бо-олт!..»
   – Мы бога забыли, люди, бог нас и карает! – вопила Сона и вздымала руки к небу.
   – Не трепи языком! – сердился на нее старик охотник. – Вы раньше по три раза в год не ходили на богомолье? Не приносили жертв? Не постились? Что же, не было засухи?.. Забыла, как в японскую войну небо высыхало? Как обеднел тогда народ?
   – Такие вот старики, как ты, и довели нас до этого. Спутались с ребятишками, да их умом и живут… Пойдем, бабы, пойдем воду пахать[12] – может, и пожалеет нас господь.
   – Дело Сона говорит. Идите, способ испытанный, – с оглядкой советовал женщинам колхозный счетовод Месроп, бывший дьякон.
   Сона и несколько старух взяли кривую жердь, похожую на соху, и спустились к озеру.
   За ними со смехом и шутками бежали ребятишки:
   – Смотрите, смотрите, старушки пошли воду пахать!
   – Сона, над нами смеются, вернемся, – смущенно сказала одна из женщин. Повернулась и пошла назад. А остальные старухи поплелись за Соной, впряглись, как лошади, в «соху» и, войдя в реку, впадавшую из Гилли в Севан, начали бороздить ее – «пахать воду».
   Окруженный своими «львятами», на плоской крыше сарая сидел дед Асатур. Посасывая неразлучную трубочку, он поглядывал на уморительные движения женщин, «пахавших воду» в реке, и насмешливо пофыркивал.
   – Откуда у них это берется, дедушка? – спросил Армен.
   – Откуда?.. Хм… Знаешь ли ты, в каком темном царстве мы раньше жили, как жили?.. Как скоты! Кто нас чему учил?.. Случился раз год такой засушливый – солнце все вокруг начисто выжгло. Ну, скажите, что наши сельские дуралеи придумали? Стали воду «пахать», а там и монахов позвали, из того монастыря на Севанском острове. Пришли они в черных рясах, в черных клобуках, с крестами, иконами, облачились в золотые ризы и пошли к озеру. А за ними валом повалил народ. Пели монахи там песни свои церковные, кадили кадилами, к небу дым валил – должно быть, молитвы верующих с собой к богу нес…
   – Ну, а бог прислал дождь в обмен? – засмеялся Грикор.
   – Дождь?.. Какой дождь! Холеру прислал.
   – Холеру?..
   – Ну да, холеру. Не слышали, в селе часто говорят: «в холерный год было»? Это в тысяча девятьсот одиннадцатом. В Ереване холера началась, вот и стали от нее у нас спасаться – и к нам ее занесли. Как? Да вот так же. Приезжие из Еревана спешили в монастырь – к крестам да иконам прикладываться. Некоторые из них уже больные были. А потом монахи к нам в село пришли дождик у бога вымаливать да наших дураков заставили кресты целовать. Вот так и передали заразу… По двадцать человек в день умирало!.. Все в ужасе кинулись в горы, в пещеры, на пастбища. Шалаши ставили и жили. И все врозь. Люди, как звери, друг от друга убегали… Вот, ребята мои дорогие, как «дождь» на нашу голову призвали чернорясники!.. Зато на беде нашей они да поп деревенский нажились. Вон детский сад – дом с красной крышей – это бывший поповский. Хоронил-то ведь не даром! – Дед поглядел на озеро, покачал головой и добавил: – Глупое дело… Воду в реке взбалтывая, полей не оживишь. Тут другое нужно.
   Ребята сидели молча. Мысли их были заняты водой.
   …Вечером на колхозном собрании председатель Баграт стыдил суеверных женщин:
   – Ваша «пахота», кроме позора, ничего вам не даст. Уж лучше давайте пойдем все, сколько нас есть, к Гилли: пусть кто сколько сможет принесет воды для полей.
   – Это что же? Мы, выходит, для того колхозниками стали, чтобы воду носить? – раскричалась Сона.
   – Колхоз тебе не карас с медом, чтобы ты, как куница, влезла, наелась и пошла спать, – сказал ей дед Асатур. – Идем, ребята! Хорошо надумал Баграт.
   Арам Михайлович поднял на решение этой задачи сельскую партийную организацию, Камо – комсомольскую, Армен – пионеров своего отряда, Асмик и Аракс – своих подруг.
   Школьный звонок, умолкший на время каникул, неожиданно зазвонил. Не прошло и нескольких минут, как во дворе школы собрались все учащиеся, пришли учителя.
   Арам Михайлович вышел вперед и произнес небольшую речь, которую закончил призывом:
   – Идем спасать умирающие от жажды поля нашего колхоза!
   Баграт стал похож на старшину роты, который спешно готовит к походу вслед за идущей в бой частью ее транспорт и хозяйство.
   – Запрячь все колхозные фургоны, телеги! – тоном боевого приказа сказал он бригадирам. – Вывести всех имеющихся в селе ослов, лошадей, мулов. Собрать все, какие только есть, бочки, кувшины. Взять на молочной ферме все бидоны!
   Каждый принес что мог: кто бурдюк, кто ведро, кувшин, даже чайник – все, что только можно было наполнить водой. В сердцах людей вспыхнула надежда спасти поля от засухи.
   Когда все было готово, председатель отдал приказ:
   – Все к Гилли!
   И село тронулось за водой.
   Стояла ночь, тихая, ясная. Полная луна мягко освещала обожженные солнцем поля и смотрелась в темное зеркало озера. Дневной зной сменился ласковой прохладой.
   Зазвучала зурна. Ее поддержал барабан. Звуки музыки оживили людей. Послышались шутки, смех, вспыхнула песня. Тишину озера нарушили плеск воды и звон ведер.
   Спустился к берегу и колхозный грузовик, нагруженный бочками. С лязгом и скрежетом следовали за ним тракторы, волоча за собой прицепы, тоже с бочками. Тарахтели арбы и фургоны, запряженные лошадьми; за ними шел караван ослов и мулов, увешанных бидонами. А за караваном спешили запоздалые группы женщин и детей.
   Набрав воды, все двинулись на гору.
   Шли радостно настроенные, ободренные мыслью, что дадут жизнь умирающим без воды посевам.
   Поднявшись на склон горы, на котором раскинулись их поля, колхозники опрокинули на землю бочки, развязали тугие бурдюки, откупорили узкогорлые кувшины, и к корням растений, истомленных от засухи, с приятным бульканьем потекла холодная, свежая вода.
   Иссохшая земля жадно впитывала прозрачные струи воды и мягко похлюпывала, будто говорила: «Ох, как легко, как хорошо стало!.. Дайте же попить еще, еще!..»
   Всю ночь колхозники поливали посевы. И всю ночь играла зурна, призывая их к труду…
   На рассвете, когда мальчики еще раз хотели вернуться к озеру за водой, Асмик сказала:
   – Ты устал, Армен, довольно, поди домой. – И, словно оправдываясь перед товарищами, добавила: – Он ведь такой худенький…
   В голосе девочки звучала забота и ласка. Армен тепло улыбнулся.
   – Ну, теперь у меня и усталость прошла! – сказал он и, взяв ведра, побежал к озеру.
   В камышах Гилли просыпалось пернатое население.

БОРЬБА В СЕРДЦЕ СТАРОГО ОХОТНИКА

   Поля ожили и начали поправляться, точно маленькие дети после болезни.
   Но птицы на ферме ходили ослабевшие, пчелы не вылетали из ульев – в полях не было цветов, не было ветерка…
   В двух ульях-кувшинах, привезенных с Чанчакара, пчелы и совсем вымерли. Дед Асатур вынул из одного кувшина мед, остатки сотов, выставил пустой кувшин на солнце и занялся вторым.
   – Армен, ученый сынок, сбегай-ка позови завскладом, пусть придет примет мед.
   Армен побежал в склад.
   Дед Асатур своим длинным кинжалом подрезал воск, которым соты были прикреплены к стенкам второго кувшина, и, вынимая круглые медовые лепешки, складывал их на большой деревянный поднос.
   Неожиданно кинжал наткнулся на что-то твердое. Старик вынул еще одну лепешку. Вдруг ярко сверкнул какой-то блестящий предмет. Дед быстро прикрыл его сотами и боязливо оглянулся: не увидел ли кто его находки?
   Рабочий пришел из склада, принял вынутый мед и, указывая на еще не опорожненный кувшин, спросил у деда Асатура:
   – А этот?
   – Этот я х-х-хочу разделить по н-н-неполным ульям… для подкормки… – сказал, заикаясь, дед.
   Рабочий решил, что деду, вероятно, захотелось отнести немного меду своей старухе, и он, ничего не сказав, ушел. Армен еще не возвращался.
   Дед Асатур, оставшись один, вынул еще несколько сотов и опешил: кувшин наполовину был полон золотых монет, колец, ожерелий.
   Старик совершенно растерялся. У него помутилось в голове, и он сел на землю.
   Опомнился дед не сразу. Потом, понемногу придя в себя, принес мешок и стал наполнять его найденными сокровищами. Руки у него дрожали, не слушались. Прилипшие к стенкам кувшина монеты с трудом отковыривались.
   А дед спешил – боялся, что его застанут за этим занятием. В то же время он не хотел оставить ни одной монетки, чтобы не выдать себя.
   Наконец, очистив карас до дна и взвалив на спину мешок, дед дрожащими шагами направился домой. Он задыхался, казался тяжело больным.
   Дед шел, и ему чудилось, что за ним идет все село.
   Но вот и дом. Войдя в хлев, старик спрятал мешок в стойло.
   Когда стемнело, дед Асатур сказал жене:
   – Ты что-то давно не была у нашей дочки. Пошла бы поглядела, как она живет.
   – И то правда, – согласилась старая Наргиз. – Пойду погляжу.
   Она оделась и ушла, а дед, оставшись в одиночестве, взял кувшин с водой, корыто, свечу и пошел в хлев. Крепко заложив дверь изнутри, он зажег свечу, вытащил из стойла мешок с кладом и, налив в корыто воды, начал смывать мед, налипший на драгоценностях.
   Чисто вымытые, они так блестели, такими радужными огоньками отливали вправленные в браслеты и кольца драгоценные камни, что старику на мгновение показалось, будто ему снится сказочный сон.
   Шум во дворе заставил деда поспешно потушить свечу. Он замер… Нет, никого… Должно быть, Чамбар пробежал. От волнения у старика дух захватывало: такие сокровища!..
   Боясь, что может вернуться жена, он наскоро собрал снова все в мешок, поспешно вырыл яму в темном углу хлева и спрятал в нее клад.
   Выйдя во двор, дед боязливо огляделся. Нет, никого не видно. Он запер дверь хлева, вернулся домой и, сидя на тахте, мрачно посасывал свою трубочку.
   Мысли деда были сосредоточены на находке: и рад был ей и боялся. Сидел и настороженно прислушивался. Казалось, вот-вот придут, раскроют его воровство.
   «Но почему воровство? Чье добро я украл? – размышлял дед. – Чего я боюсь?..»
   У дверей послышались шаги. Вернулась Наргиз.
   – Что с тобой? Отчего ты такой бледный, дрожишь? Заболел? – встревожилась она.
   – Постели мне, лягу, – сказал дед и, угрюмо сопя, начал раздеваться.
   С этого дня колхозники стали замечать, что дед Асатур делается все мрачнее, раздражительнее, избегает людей. Даже на пасеку не ходит, а с ружьем в коленях сидит все время на колхозном гумне.
   Однажды Грикор прибежал к Камо и в ужасе сказал:
   – Дедушка Асатур сошел с ума!
   Они крадучись подошли к гумну. Спрятавшись за скирдой, мальчики начали наблюдать за дедом. Старик сидел, вытянув руки, и попеременно то поднимал, то опускал их: у него в ладонях был, казалось, какой-то груз, который он взвешивал. Губы деда шевелились, словно он разговаривал сам с собой. При малейшем шорохе он вздрагивал и оглядывался.
   – Что с ним? – прошептал Камо.
   – От старости, должно быть, – заключил Грикор.
   – Нет, это не от старости, он еще крепок. Тут что-то другое… Неужели мой старый дед заболел? – и на глазах у Камо Грикор впервые увидел слезы.
   – Окликнем?
   – Нет, нет… Уйдем!
   Дня через два старик, поманив к себе Армена, таинственно шепнул ему на ухо:
   – Армен, если бы ты нашел золото, что бы ты сделал?
   – Золото?.. Если бы я нашел золото – отдал бы тому, кому оно принадлежит, – не колеблясь ответил Армен. – А почему ты об этом, дедушка, спрашиваешь?
   – А кому оно принадлежит?
   – Государству, народу!
   – Как? – удивился старик. – Все люди готовы перегрызть друг другу горло из-за золота, а ты говоришь – государству?
   – У нас из-за золота не перегрызают друг другу горло. Так было в том, твоем старом мире, – сказал Армен. – У нас этого нет. Только в Америке из-за долларов разные подлости делают.
   – Раз ты нашел золото – значит, оно твое. Зачем отдавать другому? – возмутился старик. Он, казалось, хотел заглушить в себе другой, справедливый, возражавший ему голос.
   – Что ж, что нашел я? Золото – собственность государства. Мы его присваивать не имеем права. Ты сам всегда говоришь: «Берегите честь дедов!» Что это с тобой вдруг сталось?.. Да и к чему ты об этом разговор завел, не пойму никак!
   Старик смутился и, чтобы скрыть тревогу, закричал на мальчика:
   – Не болтай глупостей! Скажи на милость, этот сосунок охотника Асатура честности учить вздумал!
   Дед, взволновавшись, пошел домой. Войдя в хлев, он запер за собой дверь и достал мешок.
   «Нет, надо беречь свою честь… Этот ребенок был прав… Я никогда не делал ничего нечестного и теперь не сделаю!» – сказал он себе и, взвалив мешок на спину, хотел отнести его в сельсовет. Но ноги не шли.
   Дед опустил мешок, раскрыл его и снова начал перебирать драгоценности.
   Всю свою жизнь, бродя по горам за дичью, мечтал охотник Асатур: «Эх, где ты, бог нищих? Дал бы мне найти кувшин с золотом, дал бы пожить немного по-человечески!»
   Шестьдесят лет носил он в сердце эту мечту. Ходил по горам, влезал в пещеры, искал клады и, отчаявшись, возвращался домой с пустыми руками.
   В былые дни, под влиянием стариковских рассказов, он часто видел сны. «Пойди, – говорили ему в этих снах, – пойди туда, где было старое село. Там у овражка, под камнем, клад зарыт. Откопай, возьми». Но деревенские суеверия не допускали таких попыток: «Если пойдешь, перевернешь камень, о котором тебе сказали во сне, и найдешь золото – умрет твоя жена». Жажда найти золото, однако, пересиливала. Сколько раз, презрев суеверия, ходил Асатур лунными ночами переворачивать камни! Сны обманывали – золота все не было… «Где уж бедняку о счастье думать!» – горько говорил он и шел настораживать капканы на волков.
   Дед вспомнил свою молодость. О чем только он не мечтал, женившись на «дочери Артина»!.. Каждой осенью, как только выпадал снег, охотник Асатур весело говорил жене:
   – Ну, жена, теперь мы с тобой заживем!
   – Ах ты, хвастун! Хотела бы я увидеть того, кто разбогател охотой…
   Асатур горячился:
   – А что, давай-ка посчитаем! За шкуру куницы дают три рубля, так? Убью я за неделю не меньше двух куниц? Убью. За три месяца – а в месяце четыре недели: это двенадцать недель – убью двадцать четыре куницы. Вот тебе уже семьдесят два рубля. Чего тебе еще надо. Даже корову купить можно.
   Всю зиму бродил охотник Асатур по горам, уставал, обмораживал руки, ноги, но всегда просчитывался. За зиму ему удавалось убить не больше четырех – пяти куниц. За медвежьи и лисьи шкуры давали гроши, а мясо убитых козуль и оленей он, по охотничьему обычаю, раздавал соседям.
   Так всю жизнь и прожил бедняком Асатур. Только при советской власти зажил он хорошо, но страх, скопившийся в нем за пережитое голодное полустолетие, не покидал его. Этот страх перед нуждой и жадность частного собственника, которые еще ютились где-то в уголке его души, заставили старика сейчас снова опустить мешок с плеч и зарыть его глубоко в углу хлева. «Умирая, завещаю внукам», – решил он.

О ЧЕМ РАССКАЗАЛ ДРЕВНИЙ КУВШИН

   Дед Асатур нашел в карасе целое богатство. Но не меньшее богатство нашел в другом карасе Армен. Осматривая его, он заметил внутри какие-то странные царапины. Армен вгляделся внимательнее. Сомнений не было: чем-то острым на стенке огромного, плохо обожженного глиняного кувшина вкривь и вкось были нацарапаны какие-то буквы. Многие из них были залеплены воском.
   Армен сбегал за горячей водой и тщательно отмыл и отскреб внутренность кувшина. Потом он взял карандаш и бумагу и старательно перерисовал найденную им надпись. Прочесть ее Армен не смог: буквы были армянские, но слов он не понял. Только одно из них и было ему знакомо – имя «Артак».
   Армен помчался к Араму Михайловичу.
   – Я принес вам письмо от полководца Артака, – сказал он улыбаясь.
   – Что, он опустил его в почтовый ящик? – засмеялся учитель.
   – Нет, в карас.
   Арам Михайлович долго разглядывал срисованную Арменом надпись, но тоже не мог понять всего, о чем в ней говорилось.
   – Это, – сказал он, – древнеармянский язык.
   Арам Михайлович достал из шкафа словарь древнеармянского церковного языка и, разбирая слово за словом, фразу за фразой, заносил их на листок бумаги. Некоторые места записи с трудом поддавались расшифровке. Учитель хмурился, волновался, но лицо его постепенно светлело и оживлялось довольной улыбкой. «Скалы… скалы… – шептал он, – скалы раскололись и поглотили Великий Источник… И после… после… поля…»
   – Ура! – наконец вскричал он. – Всё… Прочел всю запись! Слушай, Армен, вот что сказано в ней… – И Арам Михайлович торжественно прочел: – «Я, Артак, севанского края полководец, родился под несчастной звездой. Гора загремела, земля затряслась, море вышло из берегов, скалы раскололись и поглотили Великий Источник. Поля и нивы наши стали пустыней. И пришел чужеземный захватчик, придушил, уничтожил мой голодный народ, и реки крови потекли по этой стране. Ныне, окруженные врагами в пещерах Чанчакара, уповаем на милость неба».