Страница:
– А не заняться ли нам и пчеловодством? – оживился он. – Скажем товарищу Баграту, чтобы он дал нам с колхозной пасеки один улей, и начнем за ним ухаживать и учиться пчеловодству.
– Вокруг полно пчел, а вы хотите у Баграта улей отнять? – удивился дед.
– Где же у нас пчелы?
– А вон, на Чанчакаре – на Пчелиной скале. Потому-то она так и называется, что там царство пчелиное. Столько меда там – душистого, сочного, как янтарь желтого, – вот только добыть его руки коротки, не дотянешься!.. Небось болтовню стариковскую слышали, будто пчельник этот дэвы устроили? Сами только медом и пользуются. И сторожей понаставили, чтобы никто чужой не пробрался. В одной из пещер, говорят, дэвы и постели свои сложили.
– Неужели туда нельзя добраться? – спросила Асмик. Накормив своих птенцов, она подсела к товарищам и прислушивалась к их разговорам.
– Идем, дедушка, идем! Ты нам хоть издали покажи эту пещеру, – взволновался Камо.
– Да ведь по тем местам ходить… – замялся дед.
– А еще кичишься: «Охотник я»! – поддразнил старика Грикор.
– Ах ты, слюнтяй, не успел из яйца вылупиться, а старых охотников на смех поднимаешь… Да я один волков и медведей убил столько, сколько в этом стаде телят! Ты мне только покажи медведя – ружье брошу, с одним кинжалом на него пойду! Тут дело в отваге, а там – дэвы… Понимаешь, мальчишка: дэвы! Их ни силой, ни храбростью не возьмешь. Хватит у тебя ума понять это?
Как ни старались мальчики убедить старика, что никаких дэвов нет, что все это глупые выдумки, он упрямо стоял на своем.
– Что же это, если дэвов нету? Пока вы мне не скажете, кто там стонет, в Черных скалах, ничему не поверю, – твердил дед. – Вот охотник Каро – мир его праху! – попробовал забраться в пещеру к дэвам, да упал, разбился. А какой храбрец был!
– Откуда же он знал, что там так много меда? – спросил Камо.
– Как это – откуда знал! Каро был настоящим охотником. По одному тому, как пчелы жужжат, он узнавал, сколько у них меда. Львиное сердце было у Каро. «Какие дэвы? Что за глупости!» – говорил он, вот как вы сейчас. Ну, и поднялся на вершину Чанчакара. Поднялся, привязал веревку к утесу и спустился по ней с вершины скалы к пещере. Только войти в нее не мог – вход был маленький и узкий. Что же, вы думаете, он сделал? Порохом подорвал вход. И знаете, сколько он выгреб из пещеры меда… на самом деле выгреб, лопатой?.. Четырнадцать пудов!
– Четырнадцать пудов?.. – изумился Грикор.
– Ну да, четырнадцать… Погрузил мед на ослов, привез в село. От удивления все рты пооткрывали. Кум Мукел сказал: «Каро, счастье твое, что дэвов дома не было». Каро только посмеялся. На другой день он снова отправился на Чанчакар. Ну, тут ему не повезло: дэвы были дома. Разъярились и сбросили Каро в пропасть – отомстили… С тех пор, как он погиб, никто больше не решается лазить на эту скалу. Лопата Каро так и осталась в пещере воткнутой в мед – ручка торчит наружу.
Несколько минут все молчали.
– Да, – нарушая паузу, повторил дед, – из меда торчит. Чанчакар – полный меда амбар. Кто знает, сколько сотен лет наполняют его пчелы…
– Сотен лет?.. А разве пчелы не старятся, не умирают? – наивно спросила Асмик.
Дед ухмыльнулся:
– Этой дикой пасеке сотни лет, но пчелам не больше нескольких месяцев. Одни дряхлеют и умирают, другие, старые, роятся и улетают гнездиться в другом месте, а в улье всегда остаются молодые. Когда говорят, что пчелы роятся, это значит, что улетают старые, оставляя улей молодым. Потому-то пчелиная семья вечно молода.
– Как так? – изумился Армен. – Почему же говорят, когда пчелы роятся: «отроек отсыпает»? Молодые пчелы отделились от старых и со своей новой маткой ищут пристанища.
Дед опять самодовольно усмехнулся в усы и погладил бороду:
– Гм… – буркнул он. – Ты что же, думаешь, всякий правду знает? Многие думают, что молодые пчелы из улья улетают, свою семью заводят, как у всех животных: вырастают дети, уходят от отца-матери… А вот пчела такой ошибки не делает. Если пчела выпустит из улья своих слабых, неопытных деток – не выживут, погибнут. Это тебе не волчонок, который найдет спящего зайку, ухватит за шиворот и слопает. Для него это просто. У пчелы дело потруднее. Пчелиной семье, чтобы жить, громадную стройку затевать нужно. Целый город! Склады для меда, для цветочной пыльцы, помещения для деток и разные другие… Откройте-ка улей, поглядите – город, настоящий город, со своими порядками, правилами… Ну, вот теперь я вас и спрошу: кому – старым, опытным уходить новый город строить или таким, как вы, несмышленым младенцам?
– Конечно, старым, – в один голос ответили ребята.
– Так… Вот старые добровольно и оставляют молодым все свое богатство: жилье, склады воска и меда, все хозяйство, а сами улетают.
– И ничего с собой не берут? – удивилась Асмик.
– Ничегошеньки!
– А дикую пчелу можно приручить? – спросил Камо.
– Да еще как! Добудь-ка соты диких пчел с их личинками да поставь в колоду – поглядишь, какими станут домашними… Сколько раз в погоне за куницей бродил я по горам, лесам, пчел находил и приносил домой… Не я, положим, находил – куница дорогу показывала. Это ведь она каждую ночь все дупла обыскивает, находит мед, обжирается, а иной раз тут же, в дупле, и засыпает. А я иду себе по ее следам. Найду дупло, вытащу куницу и – проснуться не успеет! – пристукну. Шкурку к поясу подвешу, мед сложу в ведро, пчел – в папаху, и домой. И какие же это пчелы!
– А какая пчела лучше – дикая или домашняя? – поинтересовался Грикор.
– Как же ты до сих пор не знаешь, что домашней пчеле куда как далеко до дикой! – по охотничьей привычке, преувеличил дед. – Дикая пчела хороша тем, что мохната – значит, легче переносит холод, – объяснял он по-своему, неученому. – Ножки у нее длиннее, крылышки длиннее – значит, может летать дольше, и ветер ей нипочем. – Легче засуху переносит, голод… Почему так? Да потому, что о ней заботиться некому и она только на себя и надеется. А домашняя пчела во всем на хозяина полагается… В природе все рассчитано, предусмотрено. Вот оно как!
У Грикора засверкали глаза.
– Неужто ж я меньше куницы стою – вскочил он с места. – Да я в ту пещеру, как кошка, залезу, всех пчел заберу – и в колхоз… Вы только рты разинете. Вставайте-ка, идем!
Дед только рукой махнул:
– Да ведь это же рядом с дверями в ад…
– Ну и пусть рядом, нам-то что!
– Дедушка, родненький дедушка, – взмолилась Асмик, – пойдем, покажи нам, хоть издали покажи…
Старика наконец уговорили.
– Ладно, идем. Только уговор: издали поглядите, – сказал дед.
Он встал и заботливо уложил бороду за пазуху. Поднялись и ребята.
Пришел пастух, и Грикор сдал ему телят. За питомцами Асмик присматривала ее мать. Правление колхоза еще весной назначило Анаид надсмотрщицей за птицами, и теперь она была штатной сотрудницей «опытной птицеводческой фермы».
– Что мы должны взять с собой? Лопаты, веревки? – спросил Камо.
– И что-нибудь покушать, – сейчас же отозвался Грикор и заторопился домой.
– Возьми в колхозе несколько веревок, да покрепче! – крикнул вслед ему Камо.
– Заодно нам нужно будет хорошенько обследовать горы. Если бы нам не только мед найти, а и воду… – мечтательно сказал Армен.
– Вода?.. Вода – мечта. Наши деды умирали со словом «вода»… Легко сказать – «найти воду». Пойди найди! – безнадежно махнул рукой дед Асатур.
– Ну, а если мы машинами продолбим склон горы над нашим селом и дойдем до сердца горы, не найдем ли мы там источников, дающих воду озеру Гилли? – спросил Армен. – Как ты думаешь, дедушка?
– Да разве мы не провели бы воду, если бы это было можно? – рассердился старик. – Разве мы и без твоих машин там не копали? Не понимаю я, что ли? Главное – водяную жилу найти, перехватить… А вот – нету!
– Всё «нету» да «нету»… Не мы, так геологи найдут. Мы ждем их из Еревана.
Ожидая возвращения Грикора, Камо с Арменом снова горячо заговорили о воде. Старик слушал молча, но с сомнением покачивал головой. Наконец вернулся Грикор с туго набитым дорожным мешком за плечами и киркой.
– А веревки? – спросил Камо.
– Кто мне в колхозе веревку даст? Только накричали. Но главное-то я принес – теперь Чанчакар не устоит перед нами. Поглядите-ка! – И Грикор снял с плеча свой тяжелый мешок со съестным: – Всех ваших матерей обошел, у всех забрал что было вкусного.
– Вот молодец, – засмеялась Асмик, – догадался!
– А кирку ты зачем принес? – спросил Асатур.
– Ученые без кирки по горам не лазят, – ответил Грикор серьезно. – Не видал разве?
– Ну, довольно, – скомандовал Камо. – Пошли!
Так начался их первый подъем на склоны Дали-дага, к повисшим над бездонным ущельем утесам Чанчакара – Пчелиной скалы.
«КРОВЬ СЕМИ БРАТЬЕВ»
ТАЙНА МЕДНОГО КУВШИНА
– Вокруг полно пчел, а вы хотите у Баграта улей отнять? – удивился дед.
– Где же у нас пчелы?
– А вон, на Чанчакаре – на Пчелиной скале. Потому-то она так и называется, что там царство пчелиное. Столько меда там – душистого, сочного, как янтарь желтого, – вот только добыть его руки коротки, не дотянешься!.. Небось болтовню стариковскую слышали, будто пчельник этот дэвы устроили? Сами только медом и пользуются. И сторожей понаставили, чтобы никто чужой не пробрался. В одной из пещер, говорят, дэвы и постели свои сложили.
– Неужели туда нельзя добраться? – спросила Асмик. Накормив своих птенцов, она подсела к товарищам и прислушивалась к их разговорам.
– Идем, дедушка, идем! Ты нам хоть издали покажи эту пещеру, – взволновался Камо.
– Да ведь по тем местам ходить… – замялся дед.
– А еще кичишься: «Охотник я»! – поддразнил старика Грикор.
– Ах ты, слюнтяй, не успел из яйца вылупиться, а старых охотников на смех поднимаешь… Да я один волков и медведей убил столько, сколько в этом стаде телят! Ты мне только покажи медведя – ружье брошу, с одним кинжалом на него пойду! Тут дело в отваге, а там – дэвы… Понимаешь, мальчишка: дэвы! Их ни силой, ни храбростью не возьмешь. Хватит у тебя ума понять это?
Как ни старались мальчики убедить старика, что никаких дэвов нет, что все это глупые выдумки, он упрямо стоял на своем.
– Что же это, если дэвов нету? Пока вы мне не скажете, кто там стонет, в Черных скалах, ничему не поверю, – твердил дед. – Вот охотник Каро – мир его праху! – попробовал забраться в пещеру к дэвам, да упал, разбился. А какой храбрец был!
– Откуда же он знал, что там так много меда? – спросил Камо.
– Как это – откуда знал! Каро был настоящим охотником. По одному тому, как пчелы жужжат, он узнавал, сколько у них меда. Львиное сердце было у Каро. «Какие дэвы? Что за глупости!» – говорил он, вот как вы сейчас. Ну, и поднялся на вершину Чанчакара. Поднялся, привязал веревку к утесу и спустился по ней с вершины скалы к пещере. Только войти в нее не мог – вход был маленький и узкий. Что же, вы думаете, он сделал? Порохом подорвал вход. И знаете, сколько он выгреб из пещеры меда… на самом деле выгреб, лопатой?.. Четырнадцать пудов!
– Четырнадцать пудов?.. – изумился Грикор.
– Ну да, четырнадцать… Погрузил мед на ослов, привез в село. От удивления все рты пооткрывали. Кум Мукел сказал: «Каро, счастье твое, что дэвов дома не было». Каро только посмеялся. На другой день он снова отправился на Чанчакар. Ну, тут ему не повезло: дэвы были дома. Разъярились и сбросили Каро в пропасть – отомстили… С тех пор, как он погиб, никто больше не решается лазить на эту скалу. Лопата Каро так и осталась в пещере воткнутой в мед – ручка торчит наружу.
Несколько минут все молчали.
– Да, – нарушая паузу, повторил дед, – из меда торчит. Чанчакар – полный меда амбар. Кто знает, сколько сотен лет наполняют его пчелы…
– Сотен лет?.. А разве пчелы не старятся, не умирают? – наивно спросила Асмик.
Дед ухмыльнулся:
– Этой дикой пасеке сотни лет, но пчелам не больше нескольких месяцев. Одни дряхлеют и умирают, другие, старые, роятся и улетают гнездиться в другом месте, а в улье всегда остаются молодые. Когда говорят, что пчелы роятся, это значит, что улетают старые, оставляя улей молодым. Потому-то пчелиная семья вечно молода.
– Как так? – изумился Армен. – Почему же говорят, когда пчелы роятся: «отроек отсыпает»? Молодые пчелы отделились от старых и со своей новой маткой ищут пристанища.
Дед опять самодовольно усмехнулся в усы и погладил бороду:
– Гм… – буркнул он. – Ты что же, думаешь, всякий правду знает? Многие думают, что молодые пчелы из улья улетают, свою семью заводят, как у всех животных: вырастают дети, уходят от отца-матери… А вот пчела такой ошибки не делает. Если пчела выпустит из улья своих слабых, неопытных деток – не выживут, погибнут. Это тебе не волчонок, который найдет спящего зайку, ухватит за шиворот и слопает. Для него это просто. У пчелы дело потруднее. Пчелиной семье, чтобы жить, громадную стройку затевать нужно. Целый город! Склады для меда, для цветочной пыльцы, помещения для деток и разные другие… Откройте-ка улей, поглядите – город, настоящий город, со своими порядками, правилами… Ну, вот теперь я вас и спрошу: кому – старым, опытным уходить новый город строить или таким, как вы, несмышленым младенцам?
– Конечно, старым, – в один голос ответили ребята.
– Так… Вот старые добровольно и оставляют молодым все свое богатство: жилье, склады воска и меда, все хозяйство, а сами улетают.
– И ничего с собой не берут? – удивилась Асмик.
– Ничегошеньки!
– А дикую пчелу можно приручить? – спросил Камо.
– Да еще как! Добудь-ка соты диких пчел с их личинками да поставь в колоду – поглядишь, какими станут домашними… Сколько раз в погоне за куницей бродил я по горам, лесам, пчел находил и приносил домой… Не я, положим, находил – куница дорогу показывала. Это ведь она каждую ночь все дупла обыскивает, находит мед, обжирается, а иной раз тут же, в дупле, и засыпает. А я иду себе по ее следам. Найду дупло, вытащу куницу и – проснуться не успеет! – пристукну. Шкурку к поясу подвешу, мед сложу в ведро, пчел – в папаху, и домой. И какие же это пчелы!
– А какая пчела лучше – дикая или домашняя? – поинтересовался Грикор.
– Как же ты до сих пор не знаешь, что домашней пчеле куда как далеко до дикой! – по охотничьей привычке, преувеличил дед. – Дикая пчела хороша тем, что мохната – значит, легче переносит холод, – объяснял он по-своему, неученому. – Ножки у нее длиннее, крылышки длиннее – значит, может летать дольше, и ветер ей нипочем. – Легче засуху переносит, голод… Почему так? Да потому, что о ней заботиться некому и она только на себя и надеется. А домашняя пчела во всем на хозяина полагается… В природе все рассчитано, предусмотрено. Вот оно как!
У Грикора засверкали глаза.
– Неужто ж я меньше куницы стою – вскочил он с места. – Да я в ту пещеру, как кошка, залезу, всех пчел заберу – и в колхоз… Вы только рты разинете. Вставайте-ка, идем!
Дед только рукой махнул:
– Да ведь это же рядом с дверями в ад…
– Ну и пусть рядом, нам-то что!
– Дедушка, родненький дедушка, – взмолилась Асмик, – пойдем, покажи нам, хоть издали покажи…
Старика наконец уговорили.
– Ладно, идем. Только уговор: издали поглядите, – сказал дед.
Он встал и заботливо уложил бороду за пазуху. Поднялись и ребята.
Пришел пастух, и Грикор сдал ему телят. За питомцами Асмик присматривала ее мать. Правление колхоза еще весной назначило Анаид надсмотрщицей за птицами, и теперь она была штатной сотрудницей «опытной птицеводческой фермы».
– Что мы должны взять с собой? Лопаты, веревки? – спросил Камо.
– И что-нибудь покушать, – сейчас же отозвался Грикор и заторопился домой.
– Возьми в колхозе несколько веревок, да покрепче! – крикнул вслед ему Камо.
– Заодно нам нужно будет хорошенько обследовать горы. Если бы нам не только мед найти, а и воду… – мечтательно сказал Армен.
– Вода?.. Вода – мечта. Наши деды умирали со словом «вода»… Легко сказать – «найти воду». Пойди найди! – безнадежно махнул рукой дед Асатур.
– Ну, а если мы машинами продолбим склон горы над нашим селом и дойдем до сердца горы, не найдем ли мы там источников, дающих воду озеру Гилли? – спросил Армен. – Как ты думаешь, дедушка?
– Да разве мы не провели бы воду, если бы это было можно? – рассердился старик. – Разве мы и без твоих машин там не копали? Не понимаю я, что ли? Главное – водяную жилу найти, перехватить… А вот – нету!
– Всё «нету» да «нету»… Не мы, так геологи найдут. Мы ждем их из Еревана.
Ожидая возвращения Грикора, Камо с Арменом снова горячо заговорили о воде. Старик слушал молча, но с сомнением покачивал головой. Наконец вернулся Грикор с туго набитым дорожным мешком за плечами и киркой.
– А веревки? – спросил Камо.
– Кто мне в колхозе веревку даст? Только накричали. Но главное-то я принес – теперь Чанчакар не устоит перед нами. Поглядите-ка! – И Грикор снял с плеча свой тяжелый мешок со съестным: – Всех ваших матерей обошел, у всех забрал что было вкусного.
– Вот молодец, – засмеялась Асмик, – догадался!
– А кирку ты зачем принес? – спросил Асатур.
– Ученые без кирки по горам не лазят, – ответил Грикор серьезно. – Не видал разве?
– Ну, довольно, – скомандовал Камо. – Пошли!
Так начался их первый подъем на склоны Дали-дага, к повисшим над бездонным ущельем утесам Чанчакара – Пчелиной скалы.
«КРОВЬ СЕМИ БРАТЬЕВ»
Казалось, все тона радуги были отражены в этом огромном, пышном цветочном ковре, покрывавшем склоны Дали-дага.
Ребята остановились и в восторге любовались алыми горными маками, ярко выделявшимися на зеленом фоне трав. Желтенькие, с длинными лепестками-ресницами нарциссы опустили, словно скромные девушки, свои головки, не смея поднять глаза на незнакомых пришельцев. Одуряющий запах распространял желтый цветок, который в горах называют «ладанным». Рядом с ними рос цветок «масленый», с блестящими, точно маслом смазанными, лепестками. Суеверные старухи зачем-то кладут его в сметану, сбивая масло. Кустисто разрослись белые ромашки. Скромно прятались в траве миниатюрные желтоцветы, голубели колокольчики.
Горячее южное солнце наделило все эти цветы и травы не только приятным ароматом, но и целебными свойствами. Простые травы, сплетаясь с дикими пряными растениями, тоже, казалось, приобретали их запахи.
– Видите эти простенькие листочки? – спросил дед. – Мы их зовем «бычий язык». На какую бы рану вы их ни положили – сразу заживет. Было как-то со мной – с утеса свалился, руку разбил. Вот этими листками и залечили. Большая у них сила! Положишь на нарыв – созреет, прорвется. Сваришь, дашь отвар больному – удушье пройдет, как ножом отрежет. Вот как!
Высоко-высоко над другими вытягивали свои длинные стебли цветы «кантафи», как их называют в Армении. Здесь, в горных районах, их сушат и хранят как лекарство.
– Скольким людям эти цветы жизнь спасли! – рассказывал дед Асатур. – Раз охотник Каро заночевал в горах, на снегу, – не хотел оленя убитого бросить. Ну, и отморозил себе легкие. Кабы не цветок – помер бы человек.
– Как же ему цветок помог? – спросила Асмик.
– А просто: заварили, как чай, дали попить горячим – вспотел, спасся.
– Как хорошо здесь! – воскликнула Асмик. – Давайте разуемся и будем бегать!
И девочка, скинув обувь, начала весело носиться по зеленым травам горного луга. Мальчики последовали ее примеру.
Неожиданно Асмик остановилась. Красивый багряный цветок привлек ее внимание.
– Это не «кровь ли семи братьев», дедушка? – спросил Камо и побежал к цветку.
Бросился к нему и Армен.
Камо уже нагнулся, чтобы сорвать цветок, но, заметив умоляющий взгляд Асмик, остановился.
– Я сорву его, я! – И Асмик осторожно с корнем выдернула цветок из земли. – Я посажу его дома. Какой чудесный!.. Правда, что это и на самом деле кровь семи братьев, а, дедушка?
– А как же! – важно отвечал дед. – Конечно, это кровь семи храбрецов. Цветок этот встречается только у нас, да и то очень редко. Вот уже шестьдесят лет я кружу по нашим горам, а только два раза находил его. Один раз – когда молодым был. Тогда мне Наргиз приглянулась, старуха моя. Отнес ей, подарил… В другой раз – в японскую войну. Когда это было?.. Да, доченька милая, цветок этот дома не живет – ему чистый, горный воздух нужен. Говорят, на чужой земле он умирает.
Он и в самом деле был изумительно хорош, этот цветок. Кто из художников сумел бы передать на полотне едва различимые, нежнейшие оттенки его красок!
Асмик вдыхала аромат цветка, нежно прижимала его к щекам.
– Дедушка, ты знаешь, что говорят люди об этом цветке? – спросила она. – Расскажи нам.
– Ну что ж, расскажу, доченька…
Дед сел на камень и начал набивать трубку табаком.
Ребята окружили старика и затихли.
– Да… Так вот, говорят, когда-то здесь, в наших горах, курды жили. Были они разных племен, и племена эти враждовали между собой. В одном из этих племен было семь братьев, семь молодцов-джигитов. Все на конях выросли. Храбрые, красивые, с головы до ног оружием увешаны… Ну, была у тех семи братьев сестра Зарэ. Солнце говорило ей: «Зачем мне выходить, когда ты за меня людям свет и тепло даешь?» А луна так ее красоты смущалась, что и совсем не выходила, за тучками пряталась. Щеки у Зарэ – кровь с молоком. В глазах – доброта, любовь, огонь. Брови – крылья ласточки. А стройна была, как чинара…
Дед затянулся, выпустил несколько клубов дыма и продолжал:
– Так вот и росла она, беззаботно, как джейран[6], как бабочка среди цветов. Всем была мила, да никто, боясь ее братьев-джигитов, и подойти к ней не смел… Соседним племенем правил Авдал-бек. Кровожадный был он человек, не раз нападал и разорял племя семи братьев. Вот прислал он к братьям своих людей, приказал сказать, что отдаст им половину своих пастбищ, стад, коней – только бы дали они ему свою сестру в жены. Дружбу свою навек обещал. Задумались братья: как быть? Все племя собралось. Думали, гадали – решили выдать девушку за Авдал-бека. Большая сила была у него, мог бед натворить, если бы отказали… Девушка, когда узнала, говорит: «Я пойду за Авдал-бека. Я этого человека не люблю, не могу любить того, кто кровь моего народа проливает, но я пойду, раз мои братья этого хотят, раз это моему племени нужно».
Услышав это, младший брат, самый горячий, вынул свой клинок и ударил им по скале. «Я, – закричал он, – свою сестру в жертву не дам! Одна на свете сестра у меня, что же – врагу ее отдать?..» Старший брат был характера осторожного, далеко вперед глядел. Он почуял опасность, старался уломать, успокоить младшего, но что толку!.. За младшим – и все средние. Решили не отдавать сестру ненавистному человеку. «Ну что ж, – сказал Авдал-бек, – коли так, силком ее возьму!» Приехал, слез с коня и всех семерых братьев на бой вызвал, на единоборство. А порядок такой: надо прежде других старшему брату драться. Смутился старший брат – человек немолодой, да еще отец большой семьи. Умирать ему не хотелось… Да тут еще вышло так: они все на открытом месте, а Авдал-бек ближе к скалам стал, у больших камней, под их защитой. Девушка увидала, что старший брат не решается, схватила свой лук, выбежала вперед, стала перед врагом и сказала… песней сказала…
И дед вдруг запел, запел по-курдски ту песню, что пропела девушка: песню-упрек, старшему брату. Голос у деда был дрожащий, но пел он с большим чувством.
– Вы эту песню, конечно, не поняли, – продолжал дед, – а перевести ее слово в слово мне трудно, но я вам скажу, что она значит. «Если у меня нет старшего брата, – пела девушка, – я сама, своей кровью, сумею защитить свою честь». Услышав эти тяжкие слова, старший брат сбросил с головы колпак, положил на камень, снял с плеча свой лук. Начался поединок. Убил его Авдал-бек, погиб старший брат… Вырвала тогда сестра прядь волос из своих кос, положила на тело брата и снова запела песню. В ней она хвалила смелость и преданность брата…
И дед повторил песню девушки, полную тоски.
– Так вот, – сказал дед, окончив песню, – спела она, потом подняла лук и стрелы брата и хотела сама биться с Авдал-беком. Но тут бросился к ней второй брат. Он поцеловал сестру в лоб и заставил уйти. А сам крикнул врагу: «Эй, бесчестный, нашу кровь ты увидишь, но сестре не бывать под твоей нечистой кровлей!» Снял он свой колпак, положил на камень, натянул тетиву… Только Авдал-бек знатный был стрелок, птицу в небе находила его стрела. Зазвенела тетива, упал и второй брат. Вырвала еще прядь волос девушка, положила на тело брата и снова запела…
Спев и эту песню, дед Асатур продолжал свой рассказ. Один за другим вступали в бой с Авдал-беком братья Зарэ, один за другим гибли, и каждого из них провожала девушка своей печальной песней. В песнях этих Зарэ восхваляла мужество и смелость одного брата, нежное сердце другого, красоту и стройность третьего, добрую душу и большое сердце четвертого…
Взволнованно пел дед, и тихо плакала, слушая его, Асмик.
– Когда был убит самый последний, младший брат, – досказал дед Асатур, – Зарэ спела свою последнюю песню. Но в ней не было скорби, печали. Песня была полна гнева, звала к мести… – Дед точно помолодел: выпрямился, голос окреп, взгляд ожил, рука сжимала рукоятку кинжала. – Когда Зарэ спела, она взяла лук и стрелы братьев, надела колпак младшего, украшенный шелком, и сама вышла вперед… Какой она была в эту минуту красавицей, гордой, гневной! Авдал-бек спрятался, укрылся за камнями, но орлиный глаз девушки нашел его. Нашла его и стрела ее, стрела справедливой мести за пролитую кровь братьев… Оросила, пропитала кровь семи братьев землю, и земля родила цветок – алый, как кровь.
Окончив свой рассказ, дед Асатур снова взял в рот свою старенькую трубочку, разжег ее и долго сидел задумавшись, окутанный клубами дыма. Долго молчали и ребята. Асмик утерла слезы, встала и, подойдя к Камо, сказала:
– Дай я тебе на грудь приколю этот цветок. Мне кажется, что и ты, как джигит, сможешь защитить свою сестру.
– Сестры у меня нет. Но, если тебя обидят, сумею защитить! – ответил Камо взволнованно.
– Эх, нет у человека даже сестры, чтобы из-за нее на смерть пойти, сердце облегчить! – пошутил Грикор, хотя и у него глаза были влажны.
Все засмеялись: шутка Грикора рассеяла печаль. Ребята поднялись и, срывая цветы, прыгая и смеясь, продолжали свой путь к подножию Чанчакара.
Дед прислушивался к болтовне молодежи, к ее шуткам и вспоминал свою далекую юность. Глядя на своих спутников, он мысленно сравнивал их с цветами, украшавшими окрестные склоны. Но, пожалуй, они были скорее похожи на бабочек, перелетающих с цветка на цветок.
Солнце уже поднялось высоко, и воздух наполнился монотонным жужжанием пчел, стрекотом и гудом насекомых.
Цветы и травы благоухали. Аромат их опьянял и создавал мечтательное настроение.
Но по-прежнему где-то в камышах озера Гилли диким голосом ревел «водяной» и сгонял веселые улыбки с лиц ребят.
– Дедушка, на берегах Гилли тоже много цветов, но почему там они не пахнут так чудесно и сильно? – спросила Асмик, вдыхая аромат нарциссов, большой и пышный букет которых она уже успела собрать.
– Там сыро, доченька. Там много влаги. Где мало влаги и много солнца, там и травы и цветы душистее, – объяснил дед. – Это, доченька, и животные знают. Вот там, в равнине, полно травы, а они так и норовят сюда, где ее мало. А цветы здешние? Охотник Каро – мир его праху! – говорил, что у нас в горах есть такие цветы, что сделаешь настой, выпьешь – сразу на двадцать лет помолодеешь. Куда там порошкам вашим! – пошутил дед. – Тут всё в солнце.
Все выше поднимались в гору герои нашей повести, и весь мир, казалось им, был полон цветов и бабочек.
А внизу, весь в серебряном блеске, лежал Севан.
Ребята остановились и в восторге любовались алыми горными маками, ярко выделявшимися на зеленом фоне трав. Желтенькие, с длинными лепестками-ресницами нарциссы опустили, словно скромные девушки, свои головки, не смея поднять глаза на незнакомых пришельцев. Одуряющий запах распространял желтый цветок, который в горах называют «ладанным». Рядом с ними рос цветок «масленый», с блестящими, точно маслом смазанными, лепестками. Суеверные старухи зачем-то кладут его в сметану, сбивая масло. Кустисто разрослись белые ромашки. Скромно прятались в траве миниатюрные желтоцветы, голубели колокольчики.
Горячее южное солнце наделило все эти цветы и травы не только приятным ароматом, но и целебными свойствами. Простые травы, сплетаясь с дикими пряными растениями, тоже, казалось, приобретали их запахи.
– Видите эти простенькие листочки? – спросил дед. – Мы их зовем «бычий язык». На какую бы рану вы их ни положили – сразу заживет. Было как-то со мной – с утеса свалился, руку разбил. Вот этими листками и залечили. Большая у них сила! Положишь на нарыв – созреет, прорвется. Сваришь, дашь отвар больному – удушье пройдет, как ножом отрежет. Вот как!
Высоко-высоко над другими вытягивали свои длинные стебли цветы «кантафи», как их называют в Армении. Здесь, в горных районах, их сушат и хранят как лекарство.
– Скольким людям эти цветы жизнь спасли! – рассказывал дед Асатур. – Раз охотник Каро заночевал в горах, на снегу, – не хотел оленя убитого бросить. Ну, и отморозил себе легкие. Кабы не цветок – помер бы человек.
– Как же ему цветок помог? – спросила Асмик.
– А просто: заварили, как чай, дали попить горячим – вспотел, спасся.
– Как хорошо здесь! – воскликнула Асмик. – Давайте разуемся и будем бегать!
И девочка, скинув обувь, начала весело носиться по зеленым травам горного луга. Мальчики последовали ее примеру.
Неожиданно Асмик остановилась. Красивый багряный цветок привлек ее внимание.
– Это не «кровь ли семи братьев», дедушка? – спросил Камо и побежал к цветку.
Бросился к нему и Армен.
Камо уже нагнулся, чтобы сорвать цветок, но, заметив умоляющий взгляд Асмик, остановился.
– Я сорву его, я! – И Асмик осторожно с корнем выдернула цветок из земли. – Я посажу его дома. Какой чудесный!.. Правда, что это и на самом деле кровь семи братьев, а, дедушка?
– А как же! – важно отвечал дед. – Конечно, это кровь семи храбрецов. Цветок этот встречается только у нас, да и то очень редко. Вот уже шестьдесят лет я кружу по нашим горам, а только два раза находил его. Один раз – когда молодым был. Тогда мне Наргиз приглянулась, старуха моя. Отнес ей, подарил… В другой раз – в японскую войну. Когда это было?.. Да, доченька милая, цветок этот дома не живет – ему чистый, горный воздух нужен. Говорят, на чужой земле он умирает.
Он и в самом деле был изумительно хорош, этот цветок. Кто из художников сумел бы передать на полотне едва различимые, нежнейшие оттенки его красок!
Асмик вдыхала аромат цветка, нежно прижимала его к щекам.
– Дедушка, ты знаешь, что говорят люди об этом цветке? – спросила она. – Расскажи нам.
– Ну что ж, расскажу, доченька…
Дед сел на камень и начал набивать трубку табаком.
– Да… Так вот, говорят, когда-то здесь, в наших горах, курды жили. Были они разных племен, и племена эти враждовали между собой. В одном из этих племен было семь братьев, семь молодцов-джигитов. Все на конях выросли. Храбрые, красивые, с головы до ног оружием увешаны… Ну, была у тех семи братьев сестра Зарэ. Солнце говорило ей: «Зачем мне выходить, когда ты за меня людям свет и тепло даешь?» А луна так ее красоты смущалась, что и совсем не выходила, за тучками пряталась. Щеки у Зарэ – кровь с молоком. В глазах – доброта, любовь, огонь. Брови – крылья ласточки. А стройна была, как чинара…
Дед затянулся, выпустил несколько клубов дыма и продолжал:
– Так вот и росла она, беззаботно, как джейран[6], как бабочка среди цветов. Всем была мила, да никто, боясь ее братьев-джигитов, и подойти к ней не смел… Соседним племенем правил Авдал-бек. Кровожадный был он человек, не раз нападал и разорял племя семи братьев. Вот прислал он к братьям своих людей, приказал сказать, что отдаст им половину своих пастбищ, стад, коней – только бы дали они ему свою сестру в жены. Дружбу свою навек обещал. Задумались братья: как быть? Все племя собралось. Думали, гадали – решили выдать девушку за Авдал-бека. Большая сила была у него, мог бед натворить, если бы отказали… Девушка, когда узнала, говорит: «Я пойду за Авдал-бека. Я этого человека не люблю, не могу любить того, кто кровь моего народа проливает, но я пойду, раз мои братья этого хотят, раз это моему племени нужно».
Услышав это, младший брат, самый горячий, вынул свой клинок и ударил им по скале. «Я, – закричал он, – свою сестру в жертву не дам! Одна на свете сестра у меня, что же – врагу ее отдать?..» Старший брат был характера осторожного, далеко вперед глядел. Он почуял опасность, старался уломать, успокоить младшего, но что толку!.. За младшим – и все средние. Решили не отдавать сестру ненавистному человеку. «Ну что ж, – сказал Авдал-бек, – коли так, силком ее возьму!» Приехал, слез с коня и всех семерых братьев на бой вызвал, на единоборство. А порядок такой: надо прежде других старшему брату драться. Смутился старший брат – человек немолодой, да еще отец большой семьи. Умирать ему не хотелось… Да тут еще вышло так: они все на открытом месте, а Авдал-бек ближе к скалам стал, у больших камней, под их защитой. Девушка увидала, что старший брат не решается, схватила свой лук, выбежала вперед, стала перед врагом и сказала… песней сказала…
И дед вдруг запел, запел по-курдски ту песню, что пропела девушка: песню-упрек, старшему брату. Голос у деда был дрожащий, но пел он с большим чувством.
– Вы эту песню, конечно, не поняли, – продолжал дед, – а перевести ее слово в слово мне трудно, но я вам скажу, что она значит. «Если у меня нет старшего брата, – пела девушка, – я сама, своей кровью, сумею защитить свою честь». Услышав эти тяжкие слова, старший брат сбросил с головы колпак, положил на камень, снял с плеча свой лук. Начался поединок. Убил его Авдал-бек, погиб старший брат… Вырвала тогда сестра прядь волос из своих кос, положила на тело брата и снова запела песню. В ней она хвалила смелость и преданность брата…
И дед повторил песню девушки, полную тоски.
– Так вот, – сказал дед, окончив песню, – спела она, потом подняла лук и стрелы брата и хотела сама биться с Авдал-беком. Но тут бросился к ней второй брат. Он поцеловал сестру в лоб и заставил уйти. А сам крикнул врагу: «Эй, бесчестный, нашу кровь ты увидишь, но сестре не бывать под твоей нечистой кровлей!» Снял он свой колпак, положил на камень, натянул тетиву… Только Авдал-бек знатный был стрелок, птицу в небе находила его стрела. Зазвенела тетива, упал и второй брат. Вырвала еще прядь волос девушка, положила на тело брата и снова запела…
Спев и эту песню, дед Асатур продолжал свой рассказ. Один за другим вступали в бой с Авдал-беком братья Зарэ, один за другим гибли, и каждого из них провожала девушка своей печальной песней. В песнях этих Зарэ восхваляла мужество и смелость одного брата, нежное сердце другого, красоту и стройность третьего, добрую душу и большое сердце четвертого…
Взволнованно пел дед, и тихо плакала, слушая его, Асмик.
– Когда был убит самый последний, младший брат, – досказал дед Асатур, – Зарэ спела свою последнюю песню. Но в ней не было скорби, печали. Песня была полна гнева, звала к мести… – Дед точно помолодел: выпрямился, голос окреп, взгляд ожил, рука сжимала рукоятку кинжала. – Когда Зарэ спела, она взяла лук и стрелы братьев, надела колпак младшего, украшенный шелком, и сама вышла вперед… Какой она была в эту минуту красавицей, гордой, гневной! Авдал-бек спрятался, укрылся за камнями, но орлиный глаз девушки нашел его. Нашла его и стрела ее, стрела справедливой мести за пролитую кровь братьев… Оросила, пропитала кровь семи братьев землю, и земля родила цветок – алый, как кровь.
Окончив свой рассказ, дед Асатур снова взял в рот свою старенькую трубочку, разжег ее и долго сидел задумавшись, окутанный клубами дыма. Долго молчали и ребята. Асмик утерла слезы, встала и, подойдя к Камо, сказала:
– Дай я тебе на грудь приколю этот цветок. Мне кажется, что и ты, как джигит, сможешь защитить свою сестру.
– Сестры у меня нет. Но, если тебя обидят, сумею защитить! – ответил Камо взволнованно.
– Эх, нет у человека даже сестры, чтобы из-за нее на смерть пойти, сердце облегчить! – пошутил Грикор, хотя и у него глаза были влажны.
Все засмеялись: шутка Грикора рассеяла печаль. Ребята поднялись и, срывая цветы, прыгая и смеясь, продолжали свой путь к подножию Чанчакара.
Дед прислушивался к болтовне молодежи, к ее шуткам и вспоминал свою далекую юность. Глядя на своих спутников, он мысленно сравнивал их с цветами, украшавшими окрестные склоны. Но, пожалуй, они были скорее похожи на бабочек, перелетающих с цветка на цветок.
Солнце уже поднялось высоко, и воздух наполнился монотонным жужжанием пчел, стрекотом и гудом насекомых.
Цветы и травы благоухали. Аромат их опьянял и создавал мечтательное настроение.
Но по-прежнему где-то в камышах озера Гилли диким голосом ревел «водяной» и сгонял веселые улыбки с лиц ребят.
– Дедушка, на берегах Гилли тоже много цветов, но почему там они не пахнут так чудесно и сильно? – спросила Асмик, вдыхая аромат нарциссов, большой и пышный букет которых она уже успела собрать.
– Там сыро, доченька. Там много влаги. Где мало влаги и много солнца, там и травы и цветы душистее, – объяснил дед. – Это, доченька, и животные знают. Вот там, в равнине, полно травы, а они так и норовят сюда, где ее мало. А цветы здешние? Охотник Каро – мир его праху! – говорил, что у нас в горах есть такие цветы, что сделаешь настой, выпьешь – сразу на двадцать лет помолодеешь. Куда там порошкам вашим! – пошутил дед. – Тут всё в солнце.
Все выше поднимались в гору герои нашей повести, и весь мир, казалось им, был полон цветов и бабочек.
А внизу, весь в серебряном блеске, лежал Севан.
ТАЙНА МЕДНОГО КУВШИНА
Путь был тяжел, томила жара. Однако ребята одолели крутые склоны Дали-дага и уже приближались к подножию Черных скал.
Угрюмые утесы терраса за террасой поднимались к небу, острыми вершинами упираясь в облака.
Орлы, встревоженные появлением человека, зорко следили со своих неприступных каменных насестов за незваными гостями. Здесь, в пустынях и жутких ущельях одного из отрогов Малого Кавказского хребта, люди появлялись редко.
– Вот они, двери ада, – показал дед Асатур на темневший на одной из скал узкий вход в пещеру.
Невдалеке от скалы стоял старый-престарый дуб. В борьбе с грозными, бушующими на Дали-даге бурями он широко раскинул свои крепкие, узловатые корни, охватив ими пространство величиной с целое гумно.
Подойдя к дереву, старик остановился и сказал торжественно:
– Вот мы и дошли до границы, за которую наши деды не переступали!
– Кроме охотника Каро? – улыбнулся Армен.
– Да, только Каро и решился, за что и был наказан.
– Бедный Каро! – огорченно прошептала Асмик.
– Да, с дэвами дело иметь – не шутки шутить!
– При чем тут дэвы? – рассердился Камо.
– Как «при чем»? – обиделся дед. – А кто сбросил Каро в пропасть?..
– А кто был с Каро? – спросил Армен.
– Кто?.. Никого не было.
– Кто же тогда может сказать, что Каро дэвы сбросили, а не сам он упал, по неосторожности?
Дед недовольно пожевал губами:
– Смеетесь?.. Ну, поглядите-ка сюда – а это чье дело?
Ребята подняли головы. На одной из верхних ветвей дуба висел большой медный кувшин. Его ручка глубоко врезалась в ветку дерева, как бы вросла в нее. Наружу выдавался только круглый бок сосуда.
– Что это, дедушка? – спросил Камо. – Как кувшин попал туда?
И не успел дед слова в ответ сказать, как Камо, поплевав на ладони, полез на дерево.
– Куда, внучек?.. Брось, не лезь. И дерево это и кувшин нельзя трогать – прокляты они! – взволновался дед.
Но Камо и слушать не стал. Он добрался до кувшина и начал внимательно его осматривать.
Кувшин был старый, позеленевший от дождей, от солнца, во многих местах побитый градом, помятый. Видно, много-много лет висел он на этой ветке.
– Сейчас сниму его и брошу вам! – крикнул с дерева Камо.
Но снять кувшин было невозможно. В течение долгих лет ветка росла, утолщалась, вбирала в себя ручку. По обеим сторонам ее в стволе дерева виднелся шрам от старой, давно зажившей раны.
Камо слез с дерева.
– Дедушка, откуда взялся кувшин на макушке дерева? – спросил он.
– Сказал же я – сатанинское дело. Вот что кум Мукел рассказывал… Мудрый человек был Мукел – пусть земля ему будет пухом! – все-то он знал. Давным-давно, говорил он, случилась здесь засуха. Все вокруг пересохло. Голод приступил к своей жатве. Из нашего севанского края многие бежали в Казах – на ту сторону Дали-дага. Там леса, реки, родники. Там не знают, что такое засуха. Истомленные голодом люди с трудом взбирались по каменным, обожженным солнцем склонам горы. Дети изнывали от жажды, умоляли дать им хоть капельку воды.
С женщинами шла юная девушка, красивая, добрая, смелая. Ее звали Каринэ. Взяла Каринэ большой медный кувшин – последнее, что осталось ей на память о покойной матери, – спустилась с ним к Гилли и принесла воды детям. Подбадривая их ласковыми словами, повела вперед.
Но это было тогда, когда они еще недалеко ушли от села. А здесь Каринэ увидела: сидят под деревом женщины и не знают, как помочь детям. А в кувшине Каринэ уже не было ни капли воды. Сердце у девушки разрывалось от жалости, но не могла же она вернуться к Гилли за водой: у нее уже мало было сил и она была голодна, а путь предстоял дальний… Вот и решила она пойти в пещеру на Черных скалах.
Наши деды говорили, что там ад, что там стоит на огне большой медный котел, в котором кипят души грешников. Он-то и шумит, бурлит, клокочет… А эта девушка, Каринэ, рукой махнула: «Мало ли что говорят! Какой там ад! В горе, наверно, журчит вода. Пойду погляжу. Найду воду и детей напою, спасу». И эта отважная девушка взяла кувшин и взобралась на Черные скалы.
«Не ходи, не ходи туда – там ад!» – кричали вслед ей женщины. А Каринэ не слушала: смелая была, да и не давали ей покоя дети – пить хотели, плакали.
А в пещере – дэв… Увидел дэв Каринэ, заскрежетал зубами:
«Сколько голов у тебя, отродье человеческое, что в мое жилье входишь?»
«Я пришла горсть воды зачерпнуть для наших умирающих детей… Позволь, что тебе стоит?» – сказала Каринэ.
Тут дэв защелкал зубами и захохотал. Ведь всегда, когда с человеком беда случается, дэву радостно.
«Вот я сейчас покажу тебе воду!.. Ты мои тайны узнать хочешь? Погоди-ка, я тебя на растерзание орлам отдам!» – заревел на нее дэв. И в самом деле, взял и повесил Каринэ вместе с кувшином на верхушку этого дуба… Трудно, что ли, дэву? Захочет – рукой до неба достанет.
Женщины, сидевшие под деревом, в ужасе схватили своих детей и, напрягая последние силы, бежали из этого проклятого места. На дерево налетели орлы, заклевали девушку. Кувшин же так и остался там, чтобы люди видели и знали, что в ад не так-то просто ходить – не на мельницу!..
Наивный рассказ старика вызвал у ребят улыбку, а Асмик шептала взволнованно:
– Какая смелая Каринэ, какая добрая!..
– Нет, дедушка, об аде и говорить нечего. Какой ад, что ты еще выдумал! – покачал головой Армен. – По-моему, вот как кувшин попал на дерево… Века назад по нашей стране прошли завоеватели-турки. Они жгли и разоряли села, и население бежало в горы. В те годы это дерево было в возрасте Грикора… нет, Асмик… Беглецы, уходившие в горы, утомлялись и понемногу бросали свои тяжелые ноши. Вот и кувшин этот оставила, наверно, какая-нибудь старушка. Повесила на молодое дерево, думая, что, может быть, еще вернется и возьмет его. Но долго-долго сюда не возвращались люди. Дерево росло и все выше поднимало кувшин. И, когда люди наконец увидели его, он стал уже старым-престарым и ни на что не годным, а дуб – высоким, как сейчас.
– Так оно и было! – весело захлопала в ладоши Асмик. – И дэв тут ни при чем.
– Как – ни при чем? А это что? Видишь, как он обозлился! – И Грикор, смеясь, показал на молнию, сверкнувшую над Черными скалами.
Орлы, встревоженные появлением человека, зорко следили со своих неприступных каменных насестов за незваными гостями. Здесь, в пустынях и жутких ущельях одного из отрогов Малого Кавказского хребта, люди появлялись редко.
– Вот они, двери ада, – показал дед Асатур на темневший на одной из скал узкий вход в пещеру.
Невдалеке от скалы стоял старый-престарый дуб. В борьбе с грозными, бушующими на Дали-даге бурями он широко раскинул свои крепкие, узловатые корни, охватив ими пространство величиной с целое гумно.
Подойдя к дереву, старик остановился и сказал торжественно:
– Вот мы и дошли до границы, за которую наши деды не переступали!
– Кроме охотника Каро? – улыбнулся Армен.
– Да, только Каро и решился, за что и был наказан.
– Бедный Каро! – огорченно прошептала Асмик.
– Да, с дэвами дело иметь – не шутки шутить!
– При чем тут дэвы? – рассердился Камо.
– Как «при чем»? – обиделся дед. – А кто сбросил Каро в пропасть?..
– А кто был с Каро? – спросил Армен.
– Кто?.. Никого не было.
– Кто же тогда может сказать, что Каро дэвы сбросили, а не сам он упал, по неосторожности?
Дед недовольно пожевал губами:
– Смеетесь?.. Ну, поглядите-ка сюда – а это чье дело?
Ребята подняли головы. На одной из верхних ветвей дуба висел большой медный кувшин. Его ручка глубоко врезалась в ветку дерева, как бы вросла в нее. Наружу выдавался только круглый бок сосуда.
– Что это, дедушка? – спросил Камо. – Как кувшин попал туда?
И не успел дед слова в ответ сказать, как Камо, поплевав на ладони, полез на дерево.
– Куда, внучек?.. Брось, не лезь. И дерево это и кувшин нельзя трогать – прокляты они! – взволновался дед.
Но Камо и слушать не стал. Он добрался до кувшина и начал внимательно его осматривать.
Кувшин был старый, позеленевший от дождей, от солнца, во многих местах побитый градом, помятый. Видно, много-много лет висел он на этой ветке.
– Сейчас сниму его и брошу вам! – крикнул с дерева Камо.
Но снять кувшин было невозможно. В течение долгих лет ветка росла, утолщалась, вбирала в себя ручку. По обеим сторонам ее в стволе дерева виднелся шрам от старой, давно зажившей раны.
Камо слез с дерева.
– Дедушка, откуда взялся кувшин на макушке дерева? – спросил он.
– Сказал же я – сатанинское дело. Вот что кум Мукел рассказывал… Мудрый человек был Мукел – пусть земля ему будет пухом! – все-то он знал. Давным-давно, говорил он, случилась здесь засуха. Все вокруг пересохло. Голод приступил к своей жатве. Из нашего севанского края многие бежали в Казах – на ту сторону Дали-дага. Там леса, реки, родники. Там не знают, что такое засуха. Истомленные голодом люди с трудом взбирались по каменным, обожженным солнцем склонам горы. Дети изнывали от жажды, умоляли дать им хоть капельку воды.
С женщинами шла юная девушка, красивая, добрая, смелая. Ее звали Каринэ. Взяла Каринэ большой медный кувшин – последнее, что осталось ей на память о покойной матери, – спустилась с ним к Гилли и принесла воды детям. Подбадривая их ласковыми словами, повела вперед.
Но это было тогда, когда они еще недалеко ушли от села. А здесь Каринэ увидела: сидят под деревом женщины и не знают, как помочь детям. А в кувшине Каринэ уже не было ни капли воды. Сердце у девушки разрывалось от жалости, но не могла же она вернуться к Гилли за водой: у нее уже мало было сил и она была голодна, а путь предстоял дальний… Вот и решила она пойти в пещеру на Черных скалах.
Наши деды говорили, что там ад, что там стоит на огне большой медный котел, в котором кипят души грешников. Он-то и шумит, бурлит, клокочет… А эта девушка, Каринэ, рукой махнула: «Мало ли что говорят! Какой там ад! В горе, наверно, журчит вода. Пойду погляжу. Найду воду и детей напою, спасу». И эта отважная девушка взяла кувшин и взобралась на Черные скалы.
«Не ходи, не ходи туда – там ад!» – кричали вслед ей женщины. А Каринэ не слушала: смелая была, да и не давали ей покоя дети – пить хотели, плакали.
А в пещере – дэв… Увидел дэв Каринэ, заскрежетал зубами:
«Сколько голов у тебя, отродье человеческое, что в мое жилье входишь?»
«Я пришла горсть воды зачерпнуть для наших умирающих детей… Позволь, что тебе стоит?» – сказала Каринэ.
Тут дэв защелкал зубами и захохотал. Ведь всегда, когда с человеком беда случается, дэву радостно.
«Вот я сейчас покажу тебе воду!.. Ты мои тайны узнать хочешь? Погоди-ка, я тебя на растерзание орлам отдам!» – заревел на нее дэв. И в самом деле, взял и повесил Каринэ вместе с кувшином на верхушку этого дуба… Трудно, что ли, дэву? Захочет – рукой до неба достанет.
Женщины, сидевшие под деревом, в ужасе схватили своих детей и, напрягая последние силы, бежали из этого проклятого места. На дерево налетели орлы, заклевали девушку. Кувшин же так и остался там, чтобы люди видели и знали, что в ад не так-то просто ходить – не на мельницу!..
Наивный рассказ старика вызвал у ребят улыбку, а Асмик шептала взволнованно:
– Какая смелая Каринэ, какая добрая!..
– Нет, дедушка, об аде и говорить нечего. Какой ад, что ты еще выдумал! – покачал головой Армен. – По-моему, вот как кувшин попал на дерево… Века назад по нашей стране прошли завоеватели-турки. Они жгли и разоряли села, и население бежало в горы. В те годы это дерево было в возрасте Грикора… нет, Асмик… Беглецы, уходившие в горы, утомлялись и понемногу бросали свои тяжелые ноши. Вот и кувшин этот оставила, наверно, какая-нибудь старушка. Повесила на молодое дерево, думая, что, может быть, еще вернется и возьмет его. Но долго-долго сюда не возвращались люди. Дерево росло и все выше поднимало кувшин. И, когда люди наконец увидели его, он стал уже старым-престарым и ни на что не годным, а дуб – высоким, как сейчас.
– Так оно и было! – весело захлопала в ладоши Асмик. – И дэв тут ни при чем.
– Как – ни при чем? А это что? Видишь, как он обозлился! – И Грикор, смеясь, показал на молнию, сверкнувшую над Черными скалами.