Страница:
— Между вами проводится очная ставка. Советую обоим во всех преступлениях признаться сразу. Это облегчит вашу участь.
— Девчонка-то малолетняя что вам сделала? — с трудом шевеля разбитыми губами, простонал генерал. — Меня убивайте, черт с вами, а ее-то за что?!
— Девчонка малолетняя попыталась убить начальника отдела окружного управления Органов. Если хотите убедиться, можно и его сюда вызвать. А это чистый теракт. Высшая мера без вопросов.
Казарин в изнеможении закрыл глаза.
— Это правда, папа, — тихим, каким-то чужим голосом, лишенным эмоций, произнесла Лана. — Я Голубеу ножом порезала. А они маму убили. Пусть теперь и меня убьют…
Генерал глухо зарычал, еле сдерживаясь, чтобы не завыть волком.
— Вашу дочь расстреляют, Казарин, — подтвердил следователь. — А перед этим с ней хорошо поработают, чтобы вскрыть те связи, о которых не хотите рассказать вы. Вам ясна перспектива?
— Чего вы хотите? — взяв себя в руки, спросил генерал.
— Чистосердечного признания. Подписи под протоколом, который вы читали уже не раз. Там, правда, появились некоторые дополнения…
— И вы отпустите дочь?
— Мы ее не расстреляем. Ее деяние можно переквалифицировать с теракта на нанесение телесных повреждений. отсидит несколько лет и выйдет на свободу с чистой совестью…
— Отпустите ее. Тогда я все подпишу.
— И так подпишете. Вы же не хотите, чтобы вашу дочь разложили сейчас на этом столе и с нею позабавился весь конвой? Могу поспорить — для нее это будет страшнее расстрела.
— Откуда только берутся такие выродки, как ты…
Усталый следователь никак не отреагировал на это. а Лана, которая все это время смотрела куда-то вниз, на свои босые ноги, подняла голову и произнесла:
— Папа, не слушай их. Пусть делают, что хотят. Я все выдержу.
Она уже начала понимать, что в этом заведении не один подлец по фамилии Голубеу, а много ему подобных. Измена поселилась на самом деле не в армии, а в Органах, и некому сообщить об этом великому вождю и другим честным людям. Предатели в серой униформе сажают честных людей в тюрьму и убивают их, чтобы никто не узнал о чудовищной измене.
Но раз следователи изменники — значит, они враги. А с честью выносить любые пытки врагов — святая обязанность любого настоящего юнармейца.
Лана машинально дотронулась до груди в том месте, где всегда был юнармейский значок. Сейчас его не было. Лану забрали из дому в ночной рубашке, и в этой же рубашке она сидела сейчас перед отцом и следователем.
Гибель матери и осознание масштабов измены в Органах, вид и состояние отца и оплеухи, которые влепил ей на первом допросе после ареста злой следователь, ввергли Лану в шоковое состояние. Внешне оно характеризовалось какой-то удивительной отрешенностью, как будто все это происходило не с нею или во сне — хотя Лана отлично понимала, что никакой это не сон.
Она не сразу поняла другое — почему добрый следователь вдруг поднялся и вышел. Только когда ее вдруг сорвали с табуретки и стали валить на стол, задирая подол, она сообразила, что происходит.
Занятая своими мыслями, Лана пропустила перепалку отца со следователем, во время которой генерал пытался выторговать какие-то уступки в отношении дочери, просил, чтобы ее имя не упоминалось в протоколах, чтобы ей не шили шпионские связи и теракт — но кончилось тем, что у доброго следователя просто лопнуло терпение и он покинул кабинет, уступив место своим злым коллегам.
Те принялись за дело круто. Четверо завалили девушку на стол, а двое держали ее отца.
— Нет!!! — срывая голос, страшно кричал генерал.
— Подписывай! — орали ему, тыча под нос какие-то бумаги.
— Подпишу! Все подпишу. Не трогайте ее.
Он подписывал дрожащей рукой листы протокола, бормоча:
— Когда сюда придут амурцы, вам это припомнится… Все вам припомнится… Вот тогда умоетесь кровавыми слезами.
— Папа, что ты говоришь?! — воскликнула Лана в изумлении.
— Что я говорю?! — не хриплым и измученным, а почти обычным, генеральским, твердым и резким голосом сказал Казарин. — Я говорю, что вся армия по тюрьмам сидит. Не сегодня-завтра начнется война, а воевать некому. Знаешь, что в этих протоколах? Там имена офицеров, которые еще остались на свободе. Теперь их тоже посадят. Ты должна знать.
— Молчать! — вопили наперебой следователи, а Лана, вспомнив, как ее расспрашивали про Иваноу и других солдат, прошептала ошеломленно:
— И солдат тоже… Какое чудовищное предательство. Они тут все предатели. Лицо Бранивой должен узнать. Ему надо как-то сообщить…
Генерала Казарина уже выволакивали из кабинета, а он, вырываясь и оглядываясь на дочь, ревел раненым зверем:
— Бранивой?! Бранивой погубил Тимафею! Тимафею… Гордость армии. А он его предал! Бранивой и есть главный предатель. Теперь всему конец…
Когда его крики затихли в глубине коридора, в кабинет вернулся добрый следователь.
— Вот видишь, — сказал он Лане, как ни в чем не бывало. — Твой отец — самый настоящий изменник. Слышала, что он говорил про великого вождя целинского народа?
Лана, которую сначала повалили на стол, а потом сбросили на пол, наконец снова смогла сесть на табурет, оправляя надорванный подол. Привалившись спиной к стене и, глядя куда-то мимо следователя, она произнесла тем своеобразным тоном, который бывает у людей не в себе:
— Не-е-ет. Предатели — это вы. Вас надо расстрелять. И вас обязательно расстреляют. Всех расстреляют. И вас… И вас… И вас…
Она поочередно поворачивалась к каждому из присутствующих в кабинете, и они как от удара вздрагивали под ее взглядом.
Они ведь прекрасно знали, что выбрали себе профессию повышенного риска, и что попасть под расстрел им даже проще, чем простым людям с улицы. И для этого вовсе не требуется какой-то особенной вины.
30
31
32
33
— Девчонка-то малолетняя что вам сделала? — с трудом шевеля разбитыми губами, простонал генерал. — Меня убивайте, черт с вами, а ее-то за что?!
— Девчонка малолетняя попыталась убить начальника отдела окружного управления Органов. Если хотите убедиться, можно и его сюда вызвать. А это чистый теракт. Высшая мера без вопросов.
Казарин в изнеможении закрыл глаза.
— Это правда, папа, — тихим, каким-то чужим голосом, лишенным эмоций, произнесла Лана. — Я Голубеу ножом порезала. А они маму убили. Пусть теперь и меня убьют…
Генерал глухо зарычал, еле сдерживаясь, чтобы не завыть волком.
— Вашу дочь расстреляют, Казарин, — подтвердил следователь. — А перед этим с ней хорошо поработают, чтобы вскрыть те связи, о которых не хотите рассказать вы. Вам ясна перспектива?
— Чего вы хотите? — взяв себя в руки, спросил генерал.
— Чистосердечного признания. Подписи под протоколом, который вы читали уже не раз. Там, правда, появились некоторые дополнения…
— И вы отпустите дочь?
— Мы ее не расстреляем. Ее деяние можно переквалифицировать с теракта на нанесение телесных повреждений. отсидит несколько лет и выйдет на свободу с чистой совестью…
— Отпустите ее. Тогда я все подпишу.
— И так подпишете. Вы же не хотите, чтобы вашу дочь разложили сейчас на этом столе и с нею позабавился весь конвой? Могу поспорить — для нее это будет страшнее расстрела.
— Откуда только берутся такие выродки, как ты…
Усталый следователь никак не отреагировал на это. а Лана, которая все это время смотрела куда-то вниз, на свои босые ноги, подняла голову и произнесла:
— Папа, не слушай их. Пусть делают, что хотят. Я все выдержу.
Она уже начала понимать, что в этом заведении не один подлец по фамилии Голубеу, а много ему подобных. Измена поселилась на самом деле не в армии, а в Органах, и некому сообщить об этом великому вождю и другим честным людям. Предатели в серой униформе сажают честных людей в тюрьму и убивают их, чтобы никто не узнал о чудовищной измене.
Но раз следователи изменники — значит, они враги. А с честью выносить любые пытки врагов — святая обязанность любого настоящего юнармейца.
Лана машинально дотронулась до груди в том месте, где всегда был юнармейский значок. Сейчас его не было. Лану забрали из дому в ночной рубашке, и в этой же рубашке она сидела сейчас перед отцом и следователем.
Гибель матери и осознание масштабов измены в Органах, вид и состояние отца и оплеухи, которые влепил ей на первом допросе после ареста злой следователь, ввергли Лану в шоковое состояние. Внешне оно характеризовалось какой-то удивительной отрешенностью, как будто все это происходило не с нею или во сне — хотя Лана отлично понимала, что никакой это не сон.
Она не сразу поняла другое — почему добрый следователь вдруг поднялся и вышел. Только когда ее вдруг сорвали с табуретки и стали валить на стол, задирая подол, она сообразила, что происходит.
Занятая своими мыслями, Лана пропустила перепалку отца со следователем, во время которой генерал пытался выторговать какие-то уступки в отношении дочери, просил, чтобы ее имя не упоминалось в протоколах, чтобы ей не шили шпионские связи и теракт — но кончилось тем, что у доброго следователя просто лопнуло терпение и он покинул кабинет, уступив место своим злым коллегам.
Те принялись за дело круто. Четверо завалили девушку на стол, а двое держали ее отца.
— Нет!!! — срывая голос, страшно кричал генерал.
— Подписывай! — орали ему, тыча под нос какие-то бумаги.
— Подпишу! Все подпишу. Не трогайте ее.
Он подписывал дрожащей рукой листы протокола, бормоча:
— Когда сюда придут амурцы, вам это припомнится… Все вам припомнится… Вот тогда умоетесь кровавыми слезами.
— Папа, что ты говоришь?! — воскликнула Лана в изумлении.
— Что я говорю?! — не хриплым и измученным, а почти обычным, генеральским, твердым и резким голосом сказал Казарин. — Я говорю, что вся армия по тюрьмам сидит. Не сегодня-завтра начнется война, а воевать некому. Знаешь, что в этих протоколах? Там имена офицеров, которые еще остались на свободе. Теперь их тоже посадят. Ты должна знать.
— Молчать! — вопили наперебой следователи, а Лана, вспомнив, как ее расспрашивали про Иваноу и других солдат, прошептала ошеломленно:
— И солдат тоже… Какое чудовищное предательство. Они тут все предатели. Лицо Бранивой должен узнать. Ему надо как-то сообщить…
Генерала Казарина уже выволакивали из кабинета, а он, вырываясь и оглядываясь на дочь, ревел раненым зверем:
— Бранивой?! Бранивой погубил Тимафею! Тимафею… Гордость армии. А он его предал! Бранивой и есть главный предатель. Теперь всему конец…
Когда его крики затихли в глубине коридора, в кабинет вернулся добрый следователь.
— Вот видишь, — сказал он Лане, как ни в чем не бывало. — Твой отец — самый настоящий изменник. Слышала, что он говорил про великого вождя целинского народа?
Лана, которую сначала повалили на стол, а потом сбросили на пол, наконец снова смогла сесть на табурет, оправляя надорванный подол. Привалившись спиной к стене и, глядя куда-то мимо следователя, она произнесла тем своеобразным тоном, который бывает у людей не в себе:
— Не-е-ет. Предатели — это вы. Вас надо расстрелять. И вас обязательно расстреляют. Всех расстреляют. И вас… И вас… И вас…
Она поочередно поворачивалась к каждому из присутствующих в кабинете, и они как от удара вздрагивали под ее взглядом.
Они ведь прекрасно знали, что выбрали себе профессию повышенного риска, и что попасть под расстрел им даже проще, чем простым людям с улицы. И для этого вовсе не требуется какой-то особенной вины.
30
Если бы Игар Иваноу узнал, что его судьба решается в кабинете великого вождя целинского народа, он бы, наверное, тут же скончался от разрыва сердца. Но к счастью, ни о чем подобном Игар даже не догадывался.
А между тем великий вождь, который обладал хорошей памятью на имена, запомнил фамилию солдата из Дубравского полка и пару раз поинтересовался у генерального комиссара Органов, как идет расследование в этом направлении.
— Ничего нового, лицо Бранивой, — не без сожаления ответил Пал Страхау. — Удалось лишь вскрыть несомненную связь Иваноу с командиром полка майором Никалаю, так что следователи из окружного управления теперь сомневаются, кто из них резидент. Никалаю подходит на эту роль больше. Но у него, в отличие от Иваноу, кристально чистая анкета. Совершенно ничего примечательного.
— Так оно обычно и бывает с кадровыми разведчиками, — привычным назидательным тоном произнес вождь. Он любил по любому поводу демонстрировать свою особую осведомленность в узкоспециальных областях, и подчиненные старались ему в этом подыгрывать.
— Так точно, — сказал Страхау. — Очевидно, кадровый амурский разведчик Никалаю завербовал Иваноу, используя его обиду на государство, которую тот затаил с детства, когда у него был осужден за измену отец. Но даже если Иваноу не резидент, арестовать его сейчас — это значит спугнуть Никалаю.
В разговоре с вождем Страхау руководствовался обстоятельной справкой, поступившей от оперативно-следственной бригады Закатного окружного управления. А вот чем руководствовалась бригада, составляя эту справку, об этом Страхау не знал и даже думать не хотел.
Между тем, ответственные сотрудники Органов в Чайкине и Дубраве просто окончательно запутались в противоречивых указаниях и совершенно не представляли, как им совместить требование усилить борьбу со шпионами, предателями и их пособниками в армии с запретом арестовывать военнослужащих без достаточных на то оснований.
Последнее указание было связано с нарастающим некомплектом офицерского состава в войсках и выглядело не менее категоричным, нежели бесконечные предписания об усилении борьбы. От этого всего у контрразведчиков капитально ехала крыша, потому что так ведь и до шизофрении недалеко.
Чтобы защитить свой разум на последнем рубеже и уберечь свои головы не только от безумия, но и от пули в затылок, контрразведчики изобретали хитроумные оперативные разработки, чтобы и борьбу вести, и военных не арестовывать, хотя прекрасно понимали, что слишком долго это продолжаться не может. А наверху Пал Страхау читал их справки и радовался, что вождь пока принимает все это за чистую монету.
Но теперь Бранивой сделал Органам большой подарок, позволив перенести острие атаки с военных на их родственников и знакомых, арест которых не оказывал никакого влияния на боеспособность вооруженных сил. Органы с энтузиазмом принялись за дело, и тут Страхау было чем похвастать перед вождем.
Однако вождя сейчас больше интересовало положение на границе с Государством Амурским. В газетах Восточной Целины как раз появилось интервью порт-амурского прокурора, где упоминалось дело Степана Ивановича, убийцы четырех егерей.
Егерями в Государстве Амурском назывались стражи порядка, и прокурор без обиняков заявил, что уже за одно это Иванович заслуживает смертной казни. А поскольку известно, что он работал на целинскую разведку, а следовательно, налицо государственная измена, то прокуратуре не остается ничего, кроме как требовать скорейшего суда и смертного приговора.
Бранивой считал, что это интервью — прекрасный повод для всенародного восстания. Загвоздка заключалась только в одном — не хватало спецназовцев со знанием амурского языка. Беглые амурские чайкинисты для начальной стадии восстания не годились — чтобы скрытно пробраться во вражеский город, нужна особая подготовка. А из тех, кто имел такую подготовку, язык противника знали далеко не все.
Считалось, что для силовой разведки это необязательно. Целинцы и амурцы хоть и говорили по-разному, но отлично понимали друг друга без перевода.
Даже те спецназовцы, которые готовились к выполнению особых задач в амурской военной форме или гражданской одежде и учили язык специально, говорили по-амурски с акцентом. Только офицеры и некоторые старшие групп знали язык в совершенстве, но они были разбросаны по всему фронту. Теперь их приходилось стягивать к Порт-Амуру, обезглавливая диверсионные отряды и команды на других участках границы.
Но Бранивой не видел в этом большой беды. Кого обманывать? Амурцы все равно не поверят в восстание, а целинцы, наоборот, поверят все как один, даже если не увидят своими глазами ни одного восставшего.
Гораздо важнее другой вопрос — какое сопротивление амурцы смогут оказать в приграничных сражениях.
Но разведка докладывала, что к войне амурцы никак не готовятся. Бранивой вовсе не рассчитывал на внезапность, понимая, что пропагандистская кампания в ЦНР послужит для амурцев предупреждением о грядущих событиях — но амурцы словно и не слышали этого предупреждения. Их передовые армейские части стояли за тысячу километров от границы, а перед ними были только егеря и пограничники.
Пограничники сидели в фортах и на заставах по берегу Амура, пограничники оседлали перевалы в Малахитовых горах, пограничники вместе с речниками и моряками держали порт-амурский укрепрайон. И все сводки говорили об одном — этих пограничников настолько мало, что они не смогут сколько-нибудь существенно задержать продвижение наступающих целинских войск.
Корабли и береговые батареи Амурской и Зеленорецкой флотилий тоже не очень помогут врагам мира и прогресса. Конечно, когда по наступающей пехоте с порт-амурского рейда начнут бить главным калибром морские корабли, к городу так просто не подступишься — но ведь его можно обойти стороной.
Сравнивая противостоящие силы, великий вождь целинского народа Бранивой был как никогда уверен в успехе. Особенно теперь, когда найдено решение, которое позволит сократить некомплект офицерского состава, вернув в строй тех предателей, которые ценят жизнь своих близких больше, чем доброе отношение врагов мира и прогресса.
А между тем великий вождь, который обладал хорошей памятью на имена, запомнил фамилию солдата из Дубравского полка и пару раз поинтересовался у генерального комиссара Органов, как идет расследование в этом направлении.
— Ничего нового, лицо Бранивой, — не без сожаления ответил Пал Страхау. — Удалось лишь вскрыть несомненную связь Иваноу с командиром полка майором Никалаю, так что следователи из окружного управления теперь сомневаются, кто из них резидент. Никалаю подходит на эту роль больше. Но у него, в отличие от Иваноу, кристально чистая анкета. Совершенно ничего примечательного.
— Так оно обычно и бывает с кадровыми разведчиками, — привычным назидательным тоном произнес вождь. Он любил по любому поводу демонстрировать свою особую осведомленность в узкоспециальных областях, и подчиненные старались ему в этом подыгрывать.
— Так точно, — сказал Страхау. — Очевидно, кадровый амурский разведчик Никалаю завербовал Иваноу, используя его обиду на государство, которую тот затаил с детства, когда у него был осужден за измену отец. Но даже если Иваноу не резидент, арестовать его сейчас — это значит спугнуть Никалаю.
В разговоре с вождем Страхау руководствовался обстоятельной справкой, поступившей от оперативно-следственной бригады Закатного окружного управления. А вот чем руководствовалась бригада, составляя эту справку, об этом Страхау не знал и даже думать не хотел.
Между тем, ответственные сотрудники Органов в Чайкине и Дубраве просто окончательно запутались в противоречивых указаниях и совершенно не представляли, как им совместить требование усилить борьбу со шпионами, предателями и их пособниками в армии с запретом арестовывать военнослужащих без достаточных на то оснований.
Последнее указание было связано с нарастающим некомплектом офицерского состава в войсках и выглядело не менее категоричным, нежели бесконечные предписания об усилении борьбы. От этого всего у контрразведчиков капитально ехала крыша, потому что так ведь и до шизофрении недалеко.
Чтобы защитить свой разум на последнем рубеже и уберечь свои головы не только от безумия, но и от пули в затылок, контрразведчики изобретали хитроумные оперативные разработки, чтобы и борьбу вести, и военных не арестовывать, хотя прекрасно понимали, что слишком долго это продолжаться не может. А наверху Пал Страхау читал их справки и радовался, что вождь пока принимает все это за чистую монету.
Но теперь Бранивой сделал Органам большой подарок, позволив перенести острие атаки с военных на их родственников и знакомых, арест которых не оказывал никакого влияния на боеспособность вооруженных сил. Органы с энтузиазмом принялись за дело, и тут Страхау было чем похвастать перед вождем.
Однако вождя сейчас больше интересовало положение на границе с Государством Амурским. В газетах Восточной Целины как раз появилось интервью порт-амурского прокурора, где упоминалось дело Степана Ивановича, убийцы четырех егерей.
Егерями в Государстве Амурском назывались стражи порядка, и прокурор без обиняков заявил, что уже за одно это Иванович заслуживает смертной казни. А поскольку известно, что он работал на целинскую разведку, а следовательно, налицо государственная измена, то прокуратуре не остается ничего, кроме как требовать скорейшего суда и смертного приговора.
Бранивой считал, что это интервью — прекрасный повод для всенародного восстания. Загвоздка заключалась только в одном — не хватало спецназовцев со знанием амурского языка. Беглые амурские чайкинисты для начальной стадии восстания не годились — чтобы скрытно пробраться во вражеский город, нужна особая подготовка. А из тех, кто имел такую подготовку, язык противника знали далеко не все.
Считалось, что для силовой разведки это необязательно. Целинцы и амурцы хоть и говорили по-разному, но отлично понимали друг друга без перевода.
Даже те спецназовцы, которые готовились к выполнению особых задач в амурской военной форме или гражданской одежде и учили язык специально, говорили по-амурски с акцентом. Только офицеры и некоторые старшие групп знали язык в совершенстве, но они были разбросаны по всему фронту. Теперь их приходилось стягивать к Порт-Амуру, обезглавливая диверсионные отряды и команды на других участках границы.
Но Бранивой не видел в этом большой беды. Кого обманывать? Амурцы все равно не поверят в восстание, а целинцы, наоборот, поверят все как один, даже если не увидят своими глазами ни одного восставшего.
Гораздо важнее другой вопрос — какое сопротивление амурцы смогут оказать в приграничных сражениях.
Но разведка докладывала, что к войне амурцы никак не готовятся. Бранивой вовсе не рассчитывал на внезапность, понимая, что пропагандистская кампания в ЦНР послужит для амурцев предупреждением о грядущих событиях — но амурцы словно и не слышали этого предупреждения. Их передовые армейские части стояли за тысячу километров от границы, а перед ними были только егеря и пограничники.
Пограничники сидели в фортах и на заставах по берегу Амура, пограничники оседлали перевалы в Малахитовых горах, пограничники вместе с речниками и моряками держали порт-амурский укрепрайон. И все сводки говорили об одном — этих пограничников настолько мало, что они не смогут сколько-нибудь существенно задержать продвижение наступающих целинских войск.
Корабли и береговые батареи Амурской и Зеленорецкой флотилий тоже не очень помогут врагам мира и прогресса. Конечно, когда по наступающей пехоте с порт-амурского рейда начнут бить главным калибром морские корабли, к городу так просто не подступишься — но ведь его можно обойти стороной.
Сравнивая противостоящие силы, великий вождь целинского народа Бранивой был как никогда уверен в успехе. Особенно теперь, когда найдено решение, которое позволит сократить некомплект офицерского состава, вернув в строй тех предателей, которые ценят жизнь своих близких больше, чем доброе отношение врагов мира и прогресса.
31
Очередная декадная сводка генерала Сабурова, предназначенная для ставки маршала Тауберта и штаба легиона, сообщала, что по состоянию на день Д+70 численность целинской армии достигла 36 миллионов человек, из которых 24 миллиона находятся на восточных границах или на пути к ним.
По уточненным данным разведки легиона, стрелкового оружия на целинских складах хватит, чтобы вооружить втрое большую армию.
Сведения о резервах тяжелого вооружения более противоречивы. Похоже, точных цифр не знают даже в целинском генштабе — в частности, потому, что те, кто был в курсе, посажены или расстреляны, а те, кто их сменил, не в состоянии разобраться в документах. Их слишком много и они противоречат друг другу.
— Похоже, мы сейчас знаем о целинской армии больше, чем они сами, — не без гордости говорил Сабуров, у которого под рукой были мощные компьютеры, которые позволяли мгновенно сопоставлять и анализировать любые объемы разведданных.
Но те же компьютеры в унисон со здравым смыслом говорили, что это чистое безумие — выступать с одним неполным легионом против сорокамиллионной армии, способной в считанные недели разрастись до ста миллионов.
По самым последним данным численность легионеров в подчинении маршала Тауберта едва перевалила за 600 тысяч. И резервы боеприпасов по 16 боекомплектов на каждый ствол земные генералы тоже считали совершенно недостаточными.
Намерение ставки немедленно после захвата промышленных предприятий наладить производство боеприпасов на оккупированных территориях землян не очень успокаивало.
Правда, эрланские орудия с программируемым затвором могли стрелять еще и трофейными боеприпасами меньшего калибра, точно так же как эрланские двигатели могли работать на всем, что горит — но это уже паллиатив.
Хотя маршал Тауберт продолжал настаивать, что восточная операция является основной, а западная — вспомогательной, Бессонов, Жуков и Сабуров за его спиной договорились делать все по-своему. И выработали собственную стратегию: на востоке сделать все, что получится, а на западе — все, что задумано.
Особисты исправно докладывали об этих приватных переговорах начальнику особой службы легиона генералу Тутаеву, но тот не спешил сообщать о крамоле в ставку. При этом он здорово рисковал, потому что его работу контролировали кураторы особой службы из числа соратников Тауберта и наемников — но Тутаев успел хорошо их изучить.
Русского языка соратники маршала не знали, а слушать и читать машинные переводы для них было утомительно. Вся эта кодла вообще думала только о трофеях, деньгах и бабах, да еще о непыльных, но приятных должностях на оккупированной планете. А каким способом земляне все это для них добудут, гердианцы, арранцы, эрланцы и прочие одиссейцы интересовались мало.
Главное, чтобы побыстрее.
Бардак в ставке заметно облегчал землянам задачу. Сабуров последнее время вообще внаглую игнорировал распоряжения ставки и в полете до опорной планеты и назад усилил свою 108-ю фалангу натовскими коммандос, которые в массе своей сносно знали русский язык. В восьмидесятые годы бойцы американских и европейских спецподразделений изучали русский очень старательно, так как их готовили в первую очередь для войны с Советским Союзом.
Теперь они совместно с русскими спецназовцами готовились воевать против Целины. А поскольку это были суперпрофессионалы, достигшие запредельных высот в науке выживания, им было, в сущности, все равно, с кем и где воевать. Хочешь выжить — убивай других.
Они бы, конечно, с удовольствием поубивали тех, кто загнал их в эту ловушку, не исключая и генерала Сабурова, который лично выбирал матрицы для реинкарнации. Но стреляющие ошейники удерживали их от этого шага, заставляя смотреть в другую сторону и изучать другого противника.
Поскольку из восьми десантных фаланг легиона западной группировке достались только две, ценность 108-й возрастала многократно. Каждому рейнджеру придется работать за троих, чтобы ни один солдат противника не появился на берегу, пока будет идти высадка полевых фаланг.
Корабли легиона по условиям аренды не предназначены для участия в боях, и все челноки должны вернуться к своим звездолетам в целости и сохранности. А значит, нельзя допустить, чтобы хоть кто-нибудь во время высадки открыл по ним огонь.
Конечно, на востоке все еще хуже. Там придется высаживаться буквально на глазах у войск противника, готовых к бою. Поэтому там собрано все лучшее, что только есть в легионе. Шесть десантных фаланг, шесть воздушных, три морские из четырех и все специальные, кроме 108-й.
Чтобы не загубить всю высадку в самом начале, Бессонову пришлось даже отдать в восточную группировку самые лучшие и мощные из полевых фаланг. А западный фронт остался с недоделанными формированиями вроде 13-й фаланги, известной под кодовым названием «Нет в жизни счастья».
По уточненным данным разведки легиона, стрелкового оружия на целинских складах хватит, чтобы вооружить втрое большую армию.
Сведения о резервах тяжелого вооружения более противоречивы. Похоже, точных цифр не знают даже в целинском генштабе — в частности, потому, что те, кто был в курсе, посажены или расстреляны, а те, кто их сменил, не в состоянии разобраться в документах. Их слишком много и они противоречат друг другу.
— Похоже, мы сейчас знаем о целинской армии больше, чем они сами, — не без гордости говорил Сабуров, у которого под рукой были мощные компьютеры, которые позволяли мгновенно сопоставлять и анализировать любые объемы разведданных.
Но те же компьютеры в унисон со здравым смыслом говорили, что это чистое безумие — выступать с одним неполным легионом против сорокамиллионной армии, способной в считанные недели разрастись до ста миллионов.
По самым последним данным численность легионеров в подчинении маршала Тауберта едва перевалила за 600 тысяч. И резервы боеприпасов по 16 боекомплектов на каждый ствол земные генералы тоже считали совершенно недостаточными.
Намерение ставки немедленно после захвата промышленных предприятий наладить производство боеприпасов на оккупированных территориях землян не очень успокаивало.
Правда, эрланские орудия с программируемым затвором могли стрелять еще и трофейными боеприпасами меньшего калибра, точно так же как эрланские двигатели могли работать на всем, что горит — но это уже паллиатив.
Хотя маршал Тауберт продолжал настаивать, что восточная операция является основной, а западная — вспомогательной, Бессонов, Жуков и Сабуров за его спиной договорились делать все по-своему. И выработали собственную стратегию: на востоке сделать все, что получится, а на западе — все, что задумано.
Особисты исправно докладывали об этих приватных переговорах начальнику особой службы легиона генералу Тутаеву, но тот не спешил сообщать о крамоле в ставку. При этом он здорово рисковал, потому что его работу контролировали кураторы особой службы из числа соратников Тауберта и наемников — но Тутаев успел хорошо их изучить.
Русского языка соратники маршала не знали, а слушать и читать машинные переводы для них было утомительно. Вся эта кодла вообще думала только о трофеях, деньгах и бабах, да еще о непыльных, но приятных должностях на оккупированной планете. А каким способом земляне все это для них добудут, гердианцы, арранцы, эрланцы и прочие одиссейцы интересовались мало.
Главное, чтобы побыстрее.
Бардак в ставке заметно облегчал землянам задачу. Сабуров последнее время вообще внаглую игнорировал распоряжения ставки и в полете до опорной планеты и назад усилил свою 108-ю фалангу натовскими коммандос, которые в массе своей сносно знали русский язык. В восьмидесятые годы бойцы американских и европейских спецподразделений изучали русский очень старательно, так как их готовили в первую очередь для войны с Советским Союзом.
Теперь они совместно с русскими спецназовцами готовились воевать против Целины. А поскольку это были суперпрофессионалы, достигшие запредельных высот в науке выживания, им было, в сущности, все равно, с кем и где воевать. Хочешь выжить — убивай других.
Они бы, конечно, с удовольствием поубивали тех, кто загнал их в эту ловушку, не исключая и генерала Сабурова, который лично выбирал матрицы для реинкарнации. Но стреляющие ошейники удерживали их от этого шага, заставляя смотреть в другую сторону и изучать другого противника.
Поскольку из восьми десантных фаланг легиона западной группировке достались только две, ценность 108-й возрастала многократно. Каждому рейнджеру придется работать за троих, чтобы ни один солдат противника не появился на берегу, пока будет идти высадка полевых фаланг.
Корабли легиона по условиям аренды не предназначены для участия в боях, и все челноки должны вернуться к своим звездолетам в целости и сохранности. А значит, нельзя допустить, чтобы хоть кто-нибудь во время высадки открыл по ним огонь.
Конечно, на востоке все еще хуже. Там придется высаживаться буквально на глазах у войск противника, готовых к бою. Поэтому там собрано все лучшее, что только есть в легионе. Шесть десантных фаланг, шесть воздушных, три морские из четырех и все специальные, кроме 108-й.
Чтобы не загубить всю высадку в самом начале, Бессонову пришлось даже отдать в восточную группировку самые лучшие и мощные из полевых фаланг. А западный фронт остался с недоделанными формированиями вроде 13-й фаланги, известной под кодовым названием «Нет в жизни счастья».
32
Игорь Иванов учился управлять командирской машиной со своего боевого поста.
Управлять с водительского места каждый дурак сумеет. У водилы штурвал вроде самолетного, педали и два джойстика — один для управления компьютером, а другой — специально для стрельбы. Можно пулеметы наводить, а можно и пушку, если в башне чем-то другим заняты или вообще никого нет.
А на других боевых постах джойстиков тоже два, но ни штурвала, ни педалей не предусмотрено. Один джойстик можно переключить на управление и работать, как самолетной ручкой. На себя — торможение, от себя — ускорение, правый-левый поворот и все дела.
Если надо еще и стрелять — то это вторым джойстиком через компьютер. Выбрать оружие и режим стрельбы, навести на цель, нажать гашетку. Все по классике. Компьютерная игра «Doom» с настоящими пулями «дум-дум». Пушка даже умеет фиксировать цель и вести ее в промежутке между наведением и выстрелом.
Все сделано для того, чтобы любой член экипажа, оставшись в машине один, мог, не пересаживаясь со своего места, на полной скорости гонять машину туда-сюда, одновременно стреляя из всех стволов.
На тренажере это даже получалось и выглядело ужасно забавно. Но одно дело — тренажер, а другое — живая машина, пусть и с включенной принудительной защитой от столкновений.
Вообще-то воевать с такой защитой невозможно. Машина все время взбрыкивает и останавливается, и когда это происходит в колонне, начинается сущее черт знает что. А еще хуже, если кто-то, не выдержав этой нервотрепки, отключает защиту, тогда как другие в колонне этого не делают.
Передняя машина ни с того ни с сего тормозит на понтоне, сзади ей в корму втыкается танк, передняя машина падает в воду, а герметизацию включить забыли, и в панике никто не помнит, как она включается. Итог — четыре трупа и трое раненых.
Типичная история для любой учебной высадки легиона маршала Тауберта, и начальник полевого управления, устав от этой свистопляски, отдал приказ в боевой обстановке защиту от столкновений не применять.
Но если ее не применять, то велика вероятность, что доблестные легионеры перебьют вообще всю технику. А если дать им боевые снаряды и патроны при включенной автоматике, то недобитые машины попадут под свой же огонь, и этому не помешает никакая защита против стрельбы по своим.
Умудрился же один герой на опорной планете так навести управляемую учебную ракету, что она ударила прямо в его же танк. Его потом пороли, привязав за руки к пушке этого самого танка, но что толку, если он все равно не понял, что сотворил. А когда такой кульбит устроит боевая ракета, пороть за это будет некого.
Игорь Иванов — мальчик вдумчивый и благоразумный — лучше многих других понимал, что овладеть боевой техникой в совершенстве — это наиболее эффективный способ уберечься от смерти по глупости.
Умирать ему совсем не хотелось — ни по глупости, ни по-умному. Между тем, пропагандисты из особой службы уверяли, что по-умному и не понадобится. Дескать, целинцы вывели все свои войска из западных районов на восток, так что операция на Закатном полуострове будет увеселительной прогулкой, а самая сложная задача состоит в том, чтобы сгонять в гурты голых баб и, не позволяя им разбежаться, доставлять их к месту погрузки на корабли.
Но Игорь Иванов не верил пропаганде. К тому же и командир центурии капитан Саблин повторял ежедневно:
— Не расслабляться! Сколько войск будет против нас, еще вопрос, а если хлопать ушами, то и одного толкового солдата хватит, чтобы перестрелять всех, как куропаток.
И вот сейчас Игорь сидел в машине один на месте помощника командира в башне перед большим панорамным экраном, похожим на широкоформатный телевизор и заменяющим ветровое стекло. Он пытался вести машину по прямой через «летное поле» — пространство под крышей челнока, откуда будут взлетать самолеты воздушных центурий фаланги, когда начнется высадка.
Сейчас это поле размером с два футбольных — 100 на 200 метров — было пустынно. Лишь две машины каталась по нему из конца в конец. Обычно бывало больше, но сейчас уже наступила корабельная ночь, и Игорь Иванов остался здесь только благодаря принципу, согласно которому отбой не может служить помехой для добровольной боевой подготовки.
А не так уж далеко от него, на расстоянии меньше километра, поскольку весь звездолет имел около километра в длину, точно так же не спал полковник Шубин. Он в который уже раз напряженно рассматривал компьютерную карту города Чайкина то в упор, то издали. Но как ни смотри, а все равно получалось, что у его фаланги для контроля над этим городом, есть ровно полторы машины на квадратный километр и один легионер на полторы тысячи жителей.
Правда, на карте были отмечены объекты особой важности, которые следовало взять под контроль в первую очередь, игнорируя до поры все остальное. Вокзалы, аэродромы, узлы связи, военные училища и академии, электростанции, подстанции, очистные сооружения, оборонные заводы, органы власти, пункты охраны порядка и бог знает что еще. Одних только категорий по списку больше десятка, а сколько самих объектов — и не сосчитать.
А у Шубина всего сотня боевых центурий — 48 линейных, 24 тяжелых и штурмовых, по восемь воздушных и десантных и 12 специальных. Получается по несколько объектов на каждую, а объекты между прочим, такие, что не со всяким и целая центурия справится.
Одна площадь Чайкина с тремя зданиями — окружным комиссариатом, управлением Органов и гробницей отца Майской революции — потребует никак не меньше десяти центурий — и то если, как обещано, помогут спецназ и десант.
День простоять и ночь продержаться… Интересно, а эти стратеги Закатное окружное управление Органов видели когда-нибудь хотя бы на фотографии? Один дом как два квартала, и по виду — чистая крепость с башнями. Попробуй-ка его взять.
А если его не взять, то какой же это контроль над городом…
Управлять с водительского места каждый дурак сумеет. У водилы штурвал вроде самолетного, педали и два джойстика — один для управления компьютером, а другой — специально для стрельбы. Можно пулеметы наводить, а можно и пушку, если в башне чем-то другим заняты или вообще никого нет.
А на других боевых постах джойстиков тоже два, но ни штурвала, ни педалей не предусмотрено. Один джойстик можно переключить на управление и работать, как самолетной ручкой. На себя — торможение, от себя — ускорение, правый-левый поворот и все дела.
Если надо еще и стрелять — то это вторым джойстиком через компьютер. Выбрать оружие и режим стрельбы, навести на цель, нажать гашетку. Все по классике. Компьютерная игра «Doom» с настоящими пулями «дум-дум». Пушка даже умеет фиксировать цель и вести ее в промежутке между наведением и выстрелом.
Все сделано для того, чтобы любой член экипажа, оставшись в машине один, мог, не пересаживаясь со своего места, на полной скорости гонять машину туда-сюда, одновременно стреляя из всех стволов.
На тренажере это даже получалось и выглядело ужасно забавно. Но одно дело — тренажер, а другое — живая машина, пусть и с включенной принудительной защитой от столкновений.
Вообще-то воевать с такой защитой невозможно. Машина все время взбрыкивает и останавливается, и когда это происходит в колонне, начинается сущее черт знает что. А еще хуже, если кто-то, не выдержав этой нервотрепки, отключает защиту, тогда как другие в колонне этого не делают.
Передняя машина ни с того ни с сего тормозит на понтоне, сзади ей в корму втыкается танк, передняя машина падает в воду, а герметизацию включить забыли, и в панике никто не помнит, как она включается. Итог — четыре трупа и трое раненых.
Типичная история для любой учебной высадки легиона маршала Тауберта, и начальник полевого управления, устав от этой свистопляски, отдал приказ в боевой обстановке защиту от столкновений не применять.
Но если ее не применять, то велика вероятность, что доблестные легионеры перебьют вообще всю технику. А если дать им боевые снаряды и патроны при включенной автоматике, то недобитые машины попадут под свой же огонь, и этому не помешает никакая защита против стрельбы по своим.
Умудрился же один герой на опорной планете так навести управляемую учебную ракету, что она ударила прямо в его же танк. Его потом пороли, привязав за руки к пушке этого самого танка, но что толку, если он все равно не понял, что сотворил. А когда такой кульбит устроит боевая ракета, пороть за это будет некого.
Игорь Иванов — мальчик вдумчивый и благоразумный — лучше многих других понимал, что овладеть боевой техникой в совершенстве — это наиболее эффективный способ уберечься от смерти по глупости.
Умирать ему совсем не хотелось — ни по глупости, ни по-умному. Между тем, пропагандисты из особой службы уверяли, что по-умному и не понадобится. Дескать, целинцы вывели все свои войска из западных районов на восток, так что операция на Закатном полуострове будет увеселительной прогулкой, а самая сложная задача состоит в том, чтобы сгонять в гурты голых баб и, не позволяя им разбежаться, доставлять их к месту погрузки на корабли.
Но Игорь Иванов не верил пропаганде. К тому же и командир центурии капитан Саблин повторял ежедневно:
— Не расслабляться! Сколько войск будет против нас, еще вопрос, а если хлопать ушами, то и одного толкового солдата хватит, чтобы перестрелять всех, как куропаток.
И вот сейчас Игорь сидел в машине один на месте помощника командира в башне перед большим панорамным экраном, похожим на широкоформатный телевизор и заменяющим ветровое стекло. Он пытался вести машину по прямой через «летное поле» — пространство под крышей челнока, откуда будут взлетать самолеты воздушных центурий фаланги, когда начнется высадка.
Сейчас это поле размером с два футбольных — 100 на 200 метров — было пустынно. Лишь две машины каталась по нему из конца в конец. Обычно бывало больше, но сейчас уже наступила корабельная ночь, и Игорь Иванов остался здесь только благодаря принципу, согласно которому отбой не может служить помехой для добровольной боевой подготовки.
А не так уж далеко от него, на расстоянии меньше километра, поскольку весь звездолет имел около километра в длину, точно так же не спал полковник Шубин. Он в который уже раз напряженно рассматривал компьютерную карту города Чайкина то в упор, то издали. Но как ни смотри, а все равно получалось, что у его фаланги для контроля над этим городом, есть ровно полторы машины на квадратный километр и один легионер на полторы тысячи жителей.
Правда, на карте были отмечены объекты особой важности, которые следовало взять под контроль в первую очередь, игнорируя до поры все остальное. Вокзалы, аэродромы, узлы связи, военные училища и академии, электростанции, подстанции, очистные сооружения, оборонные заводы, органы власти, пункты охраны порядка и бог знает что еще. Одних только категорий по списку больше десятка, а сколько самих объектов — и не сосчитать.
А у Шубина всего сотня боевых центурий — 48 линейных, 24 тяжелых и штурмовых, по восемь воздушных и десантных и 12 специальных. Получается по несколько объектов на каждую, а объекты между прочим, такие, что не со всяким и целая центурия справится.
Одна площадь Чайкина с тремя зданиями — окружным комиссариатом, управлением Органов и гробницей отца Майской революции — потребует никак не меньше десяти центурий — и то если, как обещано, помогут спецназ и десант.
День простоять и ночь продержаться… Интересно, а эти стратеги Закатное окружное управление Органов видели когда-нибудь хотя бы на фотографии? Один дом как два квартала, и по виду — чистая крепость с башнями. Попробуй-ка его взять.
А если его не взять, то какой же это контроль над городом…
33
Когда в камере, которая выходила окнами на юг, туда, где за домами пряталось море, стало совершенно нечем дышать от обилия людей, всех ее обитательниц вывели в коридор и построили шеренгами у стены.
Лана Казарина вышла из камеры одной из последних. Когда она попала в тюрьму, на всех сидящих в ней еще хватало спальных мест — но прошло всего несколько дней, и в камере стало негде даже стоять. И Лана радовалась, что на правах старожила сумела отвоевать себе место у окна, похожего на высокую крепостную бойницу без стекол и решеток.
Глядя на эту часть здания снаружи никто бы и не догадался, что перед ними тюремный блок. Окна-бойницы располагались рядом друг с другом, разделенные кирпичной кладкой, и снаружи казалось, что несколько бойниц составляют одно большое окно, навевающее ассоциации с земной готикой. Но каждая из бойниц сама по себе была настолько узкой и глубокой, что в нее нельзя было даже высунуть голову, а не то что вылезти наружу.
Кричать через окна запрещалось, а кидать на улицу какие-нибудь предметы вроде записок было бесполезно. Первый и второй этажи были шире, чем вышестоящие, и по свободному пространству, огороженному стеной с зубцами и башенками, ходили часовые.
Многие в городе знали, что в здании управления расположена тюрьма, однако думали почему-то, что она находится в подвале.
На самом же деле в подвале управления размещались только технические объекты — такие, как узел связи, подземный гараж, тюремная кухня и котельная, совмещенная с «печью для уничтожения вещественных доказательств».
Среди «вещественных доказательств», которые уничтожались в этой печи, львиную долю составляли трупы казненных и умерших на допросах, поэтому подвальное помещение рядом с гаражом часто называли еще «крематорием» или «утилизатором».
Крематорию разрешалось дымить лишь в темное время суток, поэтому смертные приговоры исполнялись только ночью. Раньше было принято с 21 часа до трех, но теперь уже несколько дней работала вторая смена, и режим поменялся. Вечерняя смена трудилась с восемнадцати и до полуночи, а утренняя — с полуночи и до шести утра.
Становясь в строй в коридоре четвертого этажа, Лана Казарина ничего еще об этом не знала. В ее камере было две женщины, приговоренных к смерти. Одна — жена офицера, которая без конца твердила, что власти во всем разберутся и ее отпустят, а вторая — девушка, которая хвасталась, что три года провела в банде и получила «вышку» по общему списку. Она лелеяла надежду, что ее пошлют на химзавод.
Лана Казарина вышла из камеры одной из последних. Когда она попала в тюрьму, на всех сидящих в ней еще хватало спальных мест — но прошло всего несколько дней, и в камере стало негде даже стоять. И Лана радовалась, что на правах старожила сумела отвоевать себе место у окна, похожего на высокую крепостную бойницу без стекол и решеток.
Глядя на эту часть здания снаружи никто бы и не догадался, что перед ними тюремный блок. Окна-бойницы располагались рядом друг с другом, разделенные кирпичной кладкой, и снаружи казалось, что несколько бойниц составляют одно большое окно, навевающее ассоциации с земной готикой. Но каждая из бойниц сама по себе была настолько узкой и глубокой, что в нее нельзя было даже высунуть голову, а не то что вылезти наружу.
Кричать через окна запрещалось, а кидать на улицу какие-нибудь предметы вроде записок было бесполезно. Первый и второй этажи были шире, чем вышестоящие, и по свободному пространству, огороженному стеной с зубцами и башенками, ходили часовые.
Многие в городе знали, что в здании управления расположена тюрьма, однако думали почему-то, что она находится в подвале.
На самом же деле в подвале управления размещались только технические объекты — такие, как узел связи, подземный гараж, тюремная кухня и котельная, совмещенная с «печью для уничтожения вещественных доказательств».
Среди «вещественных доказательств», которые уничтожались в этой печи, львиную долю составляли трупы казненных и умерших на допросах, поэтому подвальное помещение рядом с гаражом часто называли еще «крематорием» или «утилизатором».
Крематорию разрешалось дымить лишь в темное время суток, поэтому смертные приговоры исполнялись только ночью. Раньше было принято с 21 часа до трех, но теперь уже несколько дней работала вторая смена, и режим поменялся. Вечерняя смена трудилась с восемнадцати и до полуночи, а утренняя — с полуночи и до шести утра.
Становясь в строй в коридоре четвертого этажа, Лана Казарина ничего еще об этом не знала. В ее камере было две женщины, приговоренных к смерти. Одна — жена офицера, которая без конца твердила, что власти во всем разберутся и ее отпустят, а вторая — девушка, которая хвасталась, что три года провела в банде и получила «вышку» по общему списку. Она лелеяла надежду, что ее пошлют на химзавод.