Антонов Антон Станиславович. Время войны

   И Лучинка, не задумываясь, отдал своим людям самую логичную в этой ситуацию команду:
   — Не подчиняться никаким приказам, переданным по радио и телефону. Будем ждать нарочных с пакетами или подхода наших войск.
   — Но ведь штаб округа приказывает нам покинуть город! — возмутился начальник штаба школы, но Леучинка до ареста был генерал-лейтенантом, а начштаба только неделю назад стал подполковником, так что весовые категории были слишком неравны.
   — Я верю только первому приказу штаба округа — оставаться в казармах, — сказал генерал тоном, не терпящим возражений. — Штаб наверняка захвачен противником. Никто в здравом уме не пошлет военную школу из Чайкина в Рудну, что бы там ни происходило.
   — Да не там, а здесь! — не успокаивался начштаба. — В городе враг, и мы должны вывести школу в тыл.
   — А почему тогда штаб сообщает, что противник прорвался на Рудну, и нужны подкрепления для ликвидации прорыва?
   Крыть было нечем. Перегруженные работой дезинформаторы не позаботились об отдельной легенде для военных школ и училищ. Да и вообще, в последние часы дезинформаторы заботились только об одном — как обеспечить прибытие генерального комиссара Страхау в Чайкинский аэропорт.
   Не допустить, чтобы Страхау развернул самолет, не долетев до Чайкина — вот была главная задача генерала Сабурова и его людей во второй половине дня. А все остальное пришлось пустить на самотек.
   Но в случае с Чайкинской военной школой это было даже хорошо. Она продолжала сидеть в своих казармах, и могла бы оставаться там до вечера, не случись новый поворот.
   Чтобы прикрыть городской аэропорт от любых неожиданностей на время посадки самолета со Страхау на борту, штаб легиона стягивал к аэропорту дополнительные силы. И какое-то спецподразделение на целинских машинах поехало туда короткой дорогой как раз мимо военной школы.
   Может, курсанты с офицерами и не поняли бы, то это едет, но спецкоманду сопровождали эрланские БМД и легкие танки, и усиленный наряд на КПП открыл по ним огонь без команды — строго по уставу, как при нападении на охраняемый объект.
   Пушка у десантного танка Е1778 — всего 60 миллиметров, но против пешего противника и этого достаточно. Спецкоманда поехала дальше, но пара танков осталась и учинила побоище.
   Курсанты школы — мальчики от двенадцати до семнадцати лет — пытались сопротивляться, но у них не было даже гранат. Генерал Леучинка отдал приказ уходить врассыпную, но он дошел не до всех, а насчет пункта сбора никто вообще ничего не понял.
   В результате два танка погнали курсантов в разные стороны.
   Начштаба Василиу собрал одну группу уцелевших далеко к северу от школы и решил вести их прочь из города, в тыл. Шоссе на Рудну было далеко, да и слухи о прорыве врага беспокоили подполковника — зато рядом оказалась дорога на Дубраву, и Василию повел своих курсантов по не
   й.
   На выезде из города они встретили бронегрузовики 66-й фаланги, но тут курсантам повезло. У легионеров после боя на границе краев были трудности с боеприпасами, и они не стали тратить на пацанов последние патроны.
   За грузовиками следовал целинский танк ТТ-55 с голыми людьми на броне, и один из них, рискуя жизнью, закричал курсантам:
   — Не ходите туда! Не ходите! Там мариманы!
   Подполковник Василиу тоже усомнился, действительно ли они идут в тыл, но все-таки довел команду до Гиройсака, где пришлось остановиться. Местные говорили, что к северу идет бой.
   А потом в городок вошли и жертвы этого боя. остатки полка майора Никалаю, разбитые, но гордые, потому что они вели с собой пленного.
   Курсантам было очень интересно полюбоваться на живого маримана вблизи, хотя больше всего на свете им хотелось его убить.
   Подполковник Василиу, который знал мариманский язык в пределах курса военной академии, попытался допросить пленного, и как показалось вначале, добился успеха.
   — Руки развяжи, — сказал летчик. Он говорил не на литературном мариманском, но это ничего не значило. На островах полно разных диалектов.
   Допрос происходил в местном отделении Органов, на окнах были решетки, а в помещении — полно вооруженных людей, и старшие офицеры, коротко посовещавшись, решили, что вреда не будет. Раз он решил говорить, то в виде маленькой уступки можно развязать ему руки.
   Военным не терпелось узнать, каким образом мариманы ухитрились высадиться на берег в таком количестве, да еще с тяжелой техникой и самолетами.
   Размяв затекшие руки, пленный потянулся к нагрудному карману, и все присутствующие напряглись — но оказалось, что ему нужны были только сигареты.
   — Огоньку, — мирно попросил он, и тут Василию совершил ошибку. Он зажег спичку и поднес ее к сигарете.
   Молниеносным движением пленный схватил его за кисть, притянул к себе, а в следующую секунду он уже стоял на столе, держа в правой руке пистолет подполковника и прикрываясь офицером, как щитом.
   Опешившие военные и органцы не решались стрелять и к тому же не отличались быстрой реакцией. К тому времени, когда они опомнились, пленный успел застрелить троих и одним прыжком добраться до выхода.
   Игар Иваноу отлетел в сторону от удара локтем, а майор Никалаю был ранен пулей на излете, пробившей перед этим шею случайно оказавшегося на ее пути органца. Ранен неудачно — чуть левее правого плеча, так что рука повисла плетью, и майор оказался выключен из боя. Чего, собственно, и добивался пленный, который стремился выбить старших офицеров и бил в майора из-под органца, но в горячке на несколько миллиметров промахнулся. Органец лежал мертвый, а майор остался жив и выскочил на улицу следом за пленным и заложником.
   По пути пленный успел захватить в коридоре еще один пистолет, выбив его из руки у какого-то лейтенанта, так что на улице он стрелял уже из двух стволов одновременно и первым делом уложил двух органцов возле открытой служебной машины.
   Всеобщее замешательство продолжалось. Когда мотострелки майора Никалаю, наконец, изготовились для стрельбы, им помешали курсанты военной школы, которые хватались за стволы с криком:
   — Не стрелять! Там лицо подполковник!
   В этой суматохе пленный завел машину и рванул вперед.
   Мотострелки не хотели упустить своего пленника, да и Никалаю истошно орал: «Огонь!» — так что они все-таки начали стрелять. Но было уже поздно — машина удалялась, а воины, в боевой подготовке которых мытью полов и чистке туалетов уделялось гораздо больше внимания, чем учебным стрельбам, не отличались меткостью.
   Органцы устремились в погоню на двух других машинах, но вернулась только одна.
   Вражеский летчик не только ушел сам, но еще и захватил в плен начальника штаба Целинской военной школы.
   Теперь старшим был замначальника курса в звании капитана, и он ничего не мог возразить, когда Никалаю объявил, что переподчиняет курсантов себе, и они все идут в Чайкин.
   Впрочем, капитан и не собирался возражать. Он был рад, что кто-то решил взять ответственность на себя. И к тому же вспомнил, что генерал Леучинка назначил сбор у зоопарка — главным образом потому, что это было любимое место времяпровождения курсантов в увольнительных, и они все знали туда дорогу. А еще — потому что зоопарк по мнению генерала не относился к тем объектам, которые враг станет захватывать в первую очередь.
   И когда капитан сказал об этом майору, тот согласился идти туда. Он тоже был не прочь передать кому-нибудь ответственность, и человек в звании генерал-лейтенанта казался ему вполне подходящим для этой цели.

32

   Пока на задворках Серого Дома падали под пулями бойцы в серой форме Органов, зэки, прильнувшие к окнам в камерах, в массе своей радостно кричали «Ура!» при каждом удачном попадании. Многие из них были приговорены к расстрелу сами, у других смертниками были родственники, жены и дети. Чего же было ждать органцам.
   В камерах было полно таких, кто легко согласился бы взять оружие, подобно генералу Казарину и его дочери, чтобы повернуть его против серых мундиров. Но когда среди наступающих появились ребята в армейской форме цвета хаки, и зэки узнали в них курсантов военной школы, восторги поутихли.
   Пацанов было жалко — тем более, что среди заключенных в камере Казарина, да и в соседних тоже, преобладали армейские и флотские офицеры.
   Но существовали и здравые соображения. Ведь эти пацаны пытались помочь органцам отбить Серый Дом, а зэкам меньше всего хотелось, чтобы это произошло.
   Надо заметить, генерал-лейтенант Леучинка по другую сторону передовой тоже не питал больших симпатий к Органам, которые держали его в тюрьме и приговорили к смерти его семью, прежде чем выпустить его самого для отправки на фронт.
   Но сторожа городского зоопарка, которые тоже проходили по ведомству Органов и держали связь с ближайшим отделением, ошеломили его сообщением о захвате гробницы Василия Чайкина.
   Как это часто бывает, Леучинка мог сомневаться в современной власти и даже любовь к великому вождю Бранивою в тюрьме несколько пошатнулась — но в идее он не сомневался нисколько. И искренне разделял общее мнение, что гробницу надо отбить, отложив ради этой цели все другие дела.
   Поэтому Леучинка с теми курсантами, которых он сумел собрать, присоединился к сборному соединению генерал-майора Бубнау.
   Соединение по численности не тянуло даже на полк, но в нем теперь стало аж четыре генерала. К вечеру Бубнау удалось наладить какое-то подобие управления через отделения Органов, разбросанные по всему городу. Связь держали с помощью раций дежурных частей и патрульных машин, которые собирали по городу войска.
   У легиона до этих многочисленных отделений никак не доходили руки, а для глушения полицейских частот не хватало эфирных каналов и мощностей.
   К тому же в разведке Сабурова были даже рады, что целинские войска и органцы со всего города стягиваются на штурм гробницы и Серого Дома. Зато никто не интересовался аэропортом, где завершались последние приготовления к приему спецсамолета Пала Страхау.
   А Бубнау тем временем одолевала навязчивая идея захватить господствующую высоту на площади — то есть Серый Дом. Без этого было нечего и думать о взятии гробницы. К гробнице было не подобраться ни с какой стороны, пока на башнях управления Органов сидели легионеры. Им оттуда были видны все передвижения целинцев и в парке, и на улицах, и даже во дворах домов.
   С этим армейские генералы, прибившиеся к Бубнау, были согласны, но они не хотели продолжать безрассудные и бессмысленные атаки в лоб.
   Пока рядом с Бубнау были только генерал-майоры, он, носивший такое же звание, мог диктовать им свою волю. Офицерские звания Органов негласно считались выше аналогичных армейских. Но теперь появился генерал-лейтенант Леучинка, бывший начальник управления в штабе округа, и первое, что он сделал — это возмутился, когда его пацанов с одними карабинами, без гранат, а то и без патронов, бросили в атаку против вражеской бронетехники.
   — Надо подтянуть артиллерию и подвезти гранаты, — убеждал он младших по званию генералов и офицеров. — Без этого мы только всех положим и ничего не добьемся.
   Но тут к месту событий подошли два танка. Их экипажи были убеждены, что это все, что осталось от отдельной бронетанковой дивизии, располагавшейся в Палигоне, и на последних каплях горючего драпали на восток, но органцы под угрозой расстрела на месте переориентировали их на площадь Чайкина. И Бубнау, не слушая армейских генералов, начал новую атаку.
   В двух танков оставалось всего пять снарядов, и два из них ударили по воротам подземного гаража. Но в воротах стоял большой эрланский танк, которому эти снаряды были, как слону дробина.
   Ответный выстрел сразу же вывел из строя передний целинский танк. Задний попытался его объехать, но получил несколько снарядов в бок от бронемашин 77-й центурии. И в довершение всего сверху, из окна пятого этажа, прилетела граната от подствольного гранатомета. Это Громозека в 512-й камере, решив, что двери взламывать уже не придется, вздумал употребить оставшиеся боеприпасы по прямому назначению.
   Эта граната добила передний танк с экипажем, заклинив люк башни, зато у заднего башня и пушка еще двигались и орудие изрыгнуло последний снаряд.
   В окно танкисты не попали, но ощущения от взрыва Громозеке и Игорю Иванову не понравились. За окном полыхнуло пламенем, уши заложило, а со стен посыпалась кирпичная крошка.
   — Ни фига себе! — произнес громила, поднимаясь с пола и отряхиваясь.
   Но переживать было некогда. Неожиданно раздалась стрельба в коридоре, и Громозека с Ивановым метнулись туда.
   Стреляли органцы, проникшие в здание снаружи, и примкнувшие к ним часовые, которых снял с поста чудом уцелевший в недрах здания разводящий. Не имея никакой информации извне, они затеялись прочесывать здание и с третьего этажа услышали, как кто-то палит из окон прямо над ними. Это было как раз когда Громозека и генерал Казарин упражнялись в стрельбе.
   Тут Громозека пожалел, что истратил последнюю гранату на танк. Она могла бы разом решить все проблемы. А теперь пришлось вступать в перестрелку.
   Водитель танка по имени Сергей, который до сих пор был в шлеме Иванова, валялся на полу оглушенный. Пуля попала в шлем и застряла в ребристых пластинах из бронесплава на лбу. Из-за этих пластин поверхность шлема казалась ребристой.
   Нельзя сказать, что пуля вообще не могла пробить это покрытие — иначе шлем оказался бы слишком тяжелым. Главное, что после такой преграды пуле было гораздо труднее пробить череп.
   Громозека упал на пол рядом с Серегой и под прикрытием тяжелой двери короткими очередями стрелял вдоль коридора из штурмовой винтовки. Иванов, не глядя, открыл огонь из автомата через «кормушку». Но пули противника пробивали дверь насквозь, и Игорь резко отпрянул.
   Четвертый член группы прятался под прикрытием толстой стены, делая вид, что он контролирует камеру и зэков. Но Игорь решил, что у него это лучше получится, и жестом приказал бойцу сменить его у «кормушки».
   — Что там? — спросил генерал Казарин, тоже приковылявший от окна к двери.
   — Органцы. Человек десять.
   — Давай пистолет, — командирским тоном потребовал генерал, и Игорь, не задумываясь, протянул ему уже перезаряженный ствол.
   Хлопки пистолетных выстрелов перекрыл взрыв ручной гранаты, которую катнул вперед по коридору Громозека. Это позволило генералу высунуться из-за двери и положить последние выстрелы прицельно в отступающих органцов.
   Бой угас — и не только внутри здания, но и на улице. Майору Цареву наконец надоело сидеть в обороне, и он двинул тяжелую технику вперед.
   Далеко она, конечно, не пошла — в машинах было по одному человеку, а одновременно управлять машиной в движении и вести бой не так-то просто — но периметр обороны расширился, а танки в охотку покатались по улицам, дворам и паркам, убивая всех, кто не успел убежать.
   Когда штаб временного соединения целинцев, который сам еле вырвался из-под этого неожиданного удара, подсчитал уцелевших, стало ясно, что до подхода подкреплений ни о какой новой атаке нечего и думать.
   А слухи о подкреплениях ходили самые противоречивые.

33

   Курсанты авиационного командного училища, которые прибились к отряду майора Никалаю на окраине города, прояснили вопрос относительно целинских самолетов. После полудня училище было брошено на штурм военного аэродрома, расположенного неподалеку от гражданского аэропорта.
   Первоначальная задача была — вернуть себе самолеты и вылететь на них в бой. Но потом ее подкорректировали с учетом реального положения дел. Новый приказ имел важное дополнение: если самолеты не удастся захватить, то их надо уничтожить.
   Уничтожить самолеты, однако, тоже не получилось. Спецназовцы, прибывшие для усиления группировки легиона в аэропорту, окончательно вышвырнули курсантов обратно в город, а воздушная спецкоманда, явно издеваясь, по пути осыпала их бомбами и пулями с целинских самолетов.
   Курсанты попытались убедить Никалаю присоединиться к ним и отбить аэродром общими силами, но замолчали сразу, как только услышали, что гробница Василия Чайкина захвачена врагом.
   По сравнению с этим все прочее было неважно, и будущие летчики послушно направились к зоопарку, где должен был ждать генерал-лейтенант Леучинка.
   Вместо генерала там ждал старшина из военной школы, который сообщил, что Леучинка уже воюет на площади Чайкина, и всем надо отправляться туда.
   Транспорта не было, и через город пришлось идти пешком. Крупнейшие автопарки и топливные резервуары были захвачены врагом в первые часы вторжения, и органцы уже нарвались там на засаду, а для машин, которые удалось найти, не было водителей. Телефоны не работали, а ездить по домам органцы не могли — у них было много более важных дел.
   К тому же в своих разъездах по городу Органы теряли машины одну за другой, то и дело нарываясь на вражеские танки и бронетранспортеры.
   Однако пеший отряд майора Никалаю дошел до площади Чайкина без приключений. Правда, бойцы чуть не угодили прямо под огонь передовых машин майора Царева, но их вовремя остановили.
   В штабе временной группировки Никалаю узнал, что до утра атаки не будет. Надо собрать побольше артиллерии и боеприпасов, а с этим дай бог до утра управиться.
   И каждый подспудно надеялся, что этот кошмар не может продолжаться долго. Подойдут главные силы, не попавшие под внезапный удар, и тогда агрессору не поздоровится. Наверное, уже утром в атаке будут принимать участие не только потрепанные и деморализованные жертвы вероломного нападения, но и свежие части, которые за ночь успеют подойти и занять исходные позиции для решающего штурма.
   Об этом говорили не только в штабе и в подразделениях, но и в эфире открытым текстом, совершенно забыв о том, что эти частоты может слушать противник. Так что одновременно с майором Никалаю новость узнали и на звездолете 13-й фаланги, и в отряде майора Царева.
   До утра новой атаки не будет. Можно расслабиться, оправиться и огладить лошадей.
   Или еще кого-нибудь.

34

   Ошейник, закрепленный на горле Ланы Казариной, был зарегистрирован в компьютерной сети легиона, как боевой самоликвидатор 77-й центурии. Регистрацию произвел лично капитан Саблин, и это означало, что данный ошейник не может быть отстрелен низовым особистом без достаточных на то оснований.
   В юнармейской форме, снятой с девушки с плакатным лицом, босиком и в ошейнике Лана выглядела весьма своеобразно. Игорь Иванов предложил отдать ей один из свободных комбинезонов, но все были слишком велики.
   Тем не менее в сети легиона она уже числилась мобилизованным легионером в звании рядового.
   — Будешь пулеметчиком на командирской машине, — сказал ей Игорь.
   Лана была готова. Она только что побывала в «крематории», где по-прежнему лежали нагие трупы девушек. Игорь водил туда, собственно, не ее, а смертницу с плакатным лицом, которую решил попробовать на излом. А Лана просто везде следовала за Игорем, словно боялась, что без него ее опять поволокут на расстрел.
   Отца она оставила на попечение медика и капитана Саблина, который носился с идеей сделать генерала Казарина начальником штаба центурии.
   Правда, из штаба фаланги сообщили, что высылают за генералом вертолет, поскольку такой специалист нужен на более высоком уровне. Но потом уточнили, что не вертолет, а наземную машину, и прибудет она неизвестно когда, так что Саблин имел все основания надеяться, что она вообще не прибудет, и генерал приживется в его подразделении.
   Как только наступило затишье, майор Царев расформировал не оправдавшую надежд группу старлея Данилова. Что касается 77-й центурии, то она, наоборот, оправдала надежды, и теперь ей приказано было взять под контроль весь тюремный блок.
   Полевой уполномоченный особой службы Десницкий в сопровождении пленного Гарбенки ходил по камерам, делая везде одно и то же сообщение:
   — Командование 13-й фаланги отменяет все ваши приговоры и освобождает вас из-под ареста, но вынуждено сообщить, что все гражданские лица подлежат эвакуации из зоны боев. Должен предупредить, что эвакуация может быть сопряжена с серьезными неудобствами и временным ущемлением прав гражданского населения. Исключение делается лишь для тех, кто готов сотрудничать с боевыми и тыловыми подразделениями фаланги и выполнять работу, связанную с применением оружия против Органов и армии Целины. Эти добровольцы приравниваются к солдатам легиона и получают особые привилегии.
   Гарбенка и офицеры из камеры Казарина, уже давшие согласие сотрудничать, разъясняли суть обращения для тех, кто недостаточно хорошо понял русский текст.
   Легионеры, слушая все это, чувствовали себя неловко. Они-то знали, что на самом деле представляет собой упомянутая «эвакуация».
   А особист Десницкий знал даже больше. Он был в курсе, что на последнем селекторном совещании Бессонов и Сабуров еще раз попытались убедить Тауберта если не отменить идиотскую инструкцию об отгрузке пленных, то хотя бы сделать маленькую уступку — раздевать их и отнимать вещи не на суше, а уже на борту челнока.
   Ведь этот стриптиз объяснялся в первую очередь тем, что все трофеи должны оставаться в распоряжении легиона, поскольку в контракте с «Конкистадором» о них ничего не сказано. Зачем отдавать «Конкистадору» одежду целинцев, если концерн требует только людей.
   А компромиссный вариант позволял убить сразу двух зайцев. С одной стороны, сохранить трофеи, а с другой — создать у гражданского населения Целины иллюзию, что людей действительно эвакуируют, а не увозят в рабство.
   Но Тауберт был непрошибаем. Он уже сделал землянам одну уступку, разрешив отложить на сутки наступление на западе, и о новых уступках не хотел даже говорить. Он только еще раз повторил свое мнение о том, что привилегий достойны лишь ренегаты, добровольно перешедшие на сторону легиона.
   «Особая привилегия» носить на шее ошейник с пулей и взрывчаткой внутри не вызвала восторга у первых ренегатов, но им объясняли, что все остальные варианты еще хуже.
   Объяснить это смертникам было не так уж трудно. Действительно — что может быть хуже смерти. Лишь некоторые полагали, что хуже смерти — бесчестье, но таких в камерах тюремного блока было немного. И если на службу легиону вслед за генералом Казариным соглашалось идти меньшинство заключенных, то это лишь потому, что остальные просто не хотели больше рисковать жизнью и предпочитали эвакуацию, даже если она и сопряжена с «некоторыми неудобствами» и «ущемлением прав».
   Некоторые даже спрашивали, когда же она начнется, эта эвакуация, но легионеры не могли сказать ничего определенного. Они сами без конца запрашивали командование, будет ли смена или подкрепления, но у командования и без того забот было выше головы, так что ответы поступали туманные.
   По этой причине в отряде майора Царева решили на всякий случай считать, что подкреплений не будет, и удвоили усилия по вербовке целинских зэков. Давать им личное оружие, конечно, небезопасно, но посадить за пулеметы в машинах можно вполне.
   Во время затишья эти пулеметы заблокированы, и даже самый хитрый герой, притворившийся ренегатом с тайной целью перебить всех врагов, до которых сумеет дотянуться, не сможет расстрелять из них расслабившихся легионеров. А в бою легионеры надежно прикрыты броней.
   Во всяком случае, Игорь Иванов бесстрашно продолжал ходить среди этих ренегатов без шлема, хотя уже зарегистрировал на себя один из ничейных шлемов и оставил его на своем кресле в командирской машине.
   Пока оставалась неясность насчет генерала Казарина, Игорь оставался и.о. начштаба центурии и в качестве такового был послан разобраться, действительно ли бойцы вместо вербовки заключенных на службу творят разбой и насилие в камерах наверху.
   Расследование показало, что слухи об этом сильно преувеличены. На самом деле легионеры просто расслаблялись и за неимением лошадей оглаживали девушек, которые подвернулись под руку.
   Началось с того, что Громозека напомнил девушке по фамилии Питренка, а по имени Вера о ее обещании добровольно подвергнуться изнасилованию в обмен на жизнь и свободу. А дальше покатилась лавина.
   Первыми выступили зэчки, привезенные из лагерей — жены, сестры и дочери офицеров, освобожденных для отправки на восток. Ведь заложниц для этой программы брали не только с воли — по лагерям тоже обреталось немало членов семей врагов мира и прогресса. А после многих месяцев воздержания да еще в честь спасения от расстрела эти женщины были готовы отдаться кому угодно.
   Вот они и отдавались, а глядя на них другие тоже приходили в возбуждение. Не все, конечно — некоторым это зрелище, наоборот, казалось отвратительным — но ведь и легионеров было не так уж много. Особенно по сравнению с населением тюремного блока после разоблачения «заговора семей».
   — Ты ведь сам хотел подразделение психологической поддержки, — сказал Игорь Иванов капитану Саблину, докладывая ему об истинном положении дел.
   Они теперь все были на «ты». Ошейники у всех одинаковая — какая, к черту, субординация. Саблина бесило только одно — что многие, прознав о сладкой халяве, побросали свои машины, и теперь их приходилось собирать по всему Серому Дому под угрозой публичной порки и даже отстрела ошейников. Но этих угроз бойцы не очень-то боялись — все знали, что отстреливать боевые ошейники никто не станет.