Страница:
— Будьте готовы в любой момент начать форсированный марш на Устамурсак, — распорядился он и отправился в Цитадель, мысленно прощаясь с погонами и, скорее всего, с жизнью.
Возле скоростного лифта Садоуски столкнулся с Палом Страхау, который только что примчался в Цитадель с дачи.
— Ну и где же ваша хваленая армия? — закричал генеральный комиссар Органов еще издали. — Амурцы в Зилинарецаке.
Страхау получил первое сообщение от своих подчиненных раньше, чем Садоуски. Оно и понятно — Органы прямо не отвечали за оборону городов от врага. Но поняв, о чем идет речь, Страхау не стал звонить Бранивою, а сел в машину и помчался в Цитадель. Он испугался, что это и есть тот самый военный переворот, ради предотвращения которого Органы с таким усердием истребляли командный состав армии.
А раз так, то Цитадель — это единственное надежное место. Там нет никаких военных. Нижние этажи и подземные помещения занимает Генеральный комиссариат Органов, и вся охрана сверху донизу — тоже из Органов, так что в Цитадели можно ничего не бояться.
Но увидев у лифта генерала Садоуски, одного, без всякого сопровождения, Страхау понял, что все не так плохо, как ему сперва подумалось. И даже подумал, не арестовать ли Садоуски прямо тут же, без лишней волокиты. Однако воздержался, потому что решения такого рода в ЦНР может принимать только один человек — великий вождь Бранивой.
Страхау имел больше информации про Зилинарецак, а не про Устамурсак исключительно потому, что в устье Амура здание Органов захватили чуть ли не в первые минуты вторжения, а на Зеленой реке с этим промедлили, и оттуда некоторое время еще шла информация в округ, а из округа — в Центар.
Но так или иначе, по всем сообщениям выходило, что по меньшей мере два крупных города на восточной границе захвачены врагом. Но где конкретно находится сейчас враг и кто, какими силами и с каким успехом оказывает ему сопротивление, не знали ни Садоуски, ни Страхау.
И уж конечно им обоим в этот час было совсем не до западных областей страны, где никто не ожидал амурского вторжения.
5
6
7
8
9
Возле скоростного лифта Садоуски столкнулся с Палом Страхау, который только что примчался в Цитадель с дачи.
— Ну и где же ваша хваленая армия? — закричал генеральный комиссар Органов еще издали. — Амурцы в Зилинарецаке.
Страхау получил первое сообщение от своих подчиненных раньше, чем Садоуски. Оно и понятно — Органы прямо не отвечали за оборону городов от врага. Но поняв, о чем идет речь, Страхау не стал звонить Бранивою, а сел в машину и помчался в Цитадель. Он испугался, что это и есть тот самый военный переворот, ради предотвращения которого Органы с таким усердием истребляли командный состав армии.
А раз так, то Цитадель — это единственное надежное место. Там нет никаких военных. Нижние этажи и подземные помещения занимает Генеральный комиссариат Органов, и вся охрана сверху донизу — тоже из Органов, так что в Цитадели можно ничего не бояться.
Но увидев у лифта генерала Садоуски, одного, без всякого сопровождения, Страхау понял, что все не так плохо, как ему сперва подумалось. И даже подумал, не арестовать ли Садоуски прямо тут же, без лишней волокиты. Однако воздержался, потому что решения такого рода в ЦНР может принимать только один человек — великий вождь Бранивой.
Страхау имел больше информации про Зилинарецак, а не про Устамурсак исключительно потому, что в устье Амура здание Органов захватили чуть ли не в первые минуты вторжения, а на Зеленой реке с этим промедлили, и оттуда некоторое время еще шла информация в округ, а из округа — в Центар.
Но так или иначе, по всем сообщениям выходило, что по меньшей мере два крупных города на восточной границе захвачены врагом. Но где конкретно находится сейчас враг и кто, какими силами и с каким успехом оказывает ему сопротивление, не знали ни Садоуски, ни Страхау.
И уж конечно им обоим в этот час было совсем не до западных областей страны, где никто не ожидал амурского вторжения.
5
Группа подполковника Голубеу прибыла в Дубраву глубокой ночью и первым делом заехала в местное управление Органов за подмогой. Голубеу опасался, что амурский резидент Никалаю окажет яростное сопротивление аресту, а его было категорически приказано взять живьем.
Но хотя Голубеу был начальником отдела в окружном управлении и имел чрезвычайные полномочия, без проблем все-таки не обошлось. Во-первых, на рабочем месте до сих пор не было Дубравского начорга, и на слова дежурного: «Он вызван, но ему от дома ехать сорок минут», — Голубеу резонно возмутился:
— Мы из Чайкина за полчаса добрались, а ему от дома — сорок минут ехать!
Это было некоторое преувеличение. На 49 километров от одного управления Органов до другого машина Голубеу потратила все же больше получаса. Но все равно гнев подполковника был вполне законным — ведь приказ срочно вызвать на работу всех сотрудников поступил в краевые управления еще до полуночи. С тех пор прошло часа полтора, а за это время из любой точки Дубравы до центра можно добраться даже пешком.
— Генерал живет в пригороде, — пытался объяснить дежурный, но Голубеу отмахнулся от него и, дождавшись самого генерала, стал орать на него, как на нашкодившего мальчишку:
— Что вы себе позволяете?! У нас задание особой важности, приказ самого лица Бранивоя, а вы заставляете нас ждать! Это пахнет вредительством! Вы, случаем, не пособник шпионов и предателей?!
Хотя Голубеу был всего лишь подполковник, а начальник краевого управления — генерал-майор, последний стоял перед визитером из Чайкина навытяжку и виновато шмыгал носом.
Зато людей он выделил сразу и без разговоров. Но их еще пришлось инструктировать, причем особо тщательно — Голубеу хорошо помнил злополучный случай с генералом Казариным и его дочерью и женой. Но там погибла всего лишь никчемная баба, а тут речь идет о резиденте вражеской разведки.
— Наша задача — взять резидента живым и не допустить его самоубийства. Даже если нас будут убивать, никто не должен забывать об этой задаче. Огня не открывать. Повторяю категорически: не открывать огня ни при каких обстоятельствах.
Видя, что прикомандированные понимают его не вполне, Голубеу даже заколебался — не отобрать ли у них вообще оружие или хотя бы патроны. И в конце концов решил — оружие не отбирать, но разрядить его, оставив заряженные пистолеты только у своих. Им и инструкция была дана другая: в случае крайней необходимости стрелять по конечностям.
Уже когда усиленная бригада погрузилась в три машины — две легковушки и грузовой автозак — Голубеу счел нужным доложить о готовности к операции в Чайкин. Но телефон дежурного по окружному управлению не отвечал и другие телефоны тоже.
— Что за черт? — удивился подполковник.
— Обрыв на линии, — доложили ему через пару минут, и Голубеу не стал дожидаться, пока неполадку исправят.
Он сел в свою машину, захлопнул дверь и скомандовал:
— Поехали!
Офицерское общежитие, где жил Никалаю, располагалось прямо за забором 13-го ОМПа, и подъезжая к нему, сотрудники Органов неожиданно услышали над собою нарастающий громкий свист, переходящий в рев.
Над машинами на малой высоте пронесся странный, никем до сего дня не виданный самолет с треугольным крылом. Развернувшись над расположением полка, он выпустил из-под крыла ракету, которая угодила в нижний этаж офицерского общежития — почти точно во входную дверь.
На первом и втором этаже мгновенно заполыхал пожар, а водитель машины, в которой ехал Голубеу, рефлекторно нажал на тормоз.
— Вперед! — крикнул ему подполковник, хватая трубку радиотелефона, чтобы вызвать пожарных. — Резидента надо вытащить оттуда! Любой ценой!!!
А самолет, сделав размашистый круг над городом, снова вернулся почти в ту же точку и выпустил еще одну ракету. Она попала в заправочную станцию 13-го ОМПа, и вспышка мощного объемно-зажигательного заряда слилась с морем пламени от сотен тонн взлетевшего на воздух горючего.
Но хотя Голубеу был начальником отдела в окружном управлении и имел чрезвычайные полномочия, без проблем все-таки не обошлось. Во-первых, на рабочем месте до сих пор не было Дубравского начорга, и на слова дежурного: «Он вызван, но ему от дома ехать сорок минут», — Голубеу резонно возмутился:
— Мы из Чайкина за полчаса добрались, а ему от дома — сорок минут ехать!
Это было некоторое преувеличение. На 49 километров от одного управления Органов до другого машина Голубеу потратила все же больше получаса. Но все равно гнев подполковника был вполне законным — ведь приказ срочно вызвать на работу всех сотрудников поступил в краевые управления еще до полуночи. С тех пор прошло часа полтора, а за это время из любой точки Дубравы до центра можно добраться даже пешком.
— Генерал живет в пригороде, — пытался объяснить дежурный, но Голубеу отмахнулся от него и, дождавшись самого генерала, стал орать на него, как на нашкодившего мальчишку:
— Что вы себе позволяете?! У нас задание особой важности, приказ самого лица Бранивоя, а вы заставляете нас ждать! Это пахнет вредительством! Вы, случаем, не пособник шпионов и предателей?!
Хотя Голубеу был всего лишь подполковник, а начальник краевого управления — генерал-майор, последний стоял перед визитером из Чайкина навытяжку и виновато шмыгал носом.
Зато людей он выделил сразу и без разговоров. Но их еще пришлось инструктировать, причем особо тщательно — Голубеу хорошо помнил злополучный случай с генералом Казариным и его дочерью и женой. Но там погибла всего лишь никчемная баба, а тут речь идет о резиденте вражеской разведки.
— Наша задача — взять резидента живым и не допустить его самоубийства. Даже если нас будут убивать, никто не должен забывать об этой задаче. Огня не открывать. Повторяю категорически: не открывать огня ни при каких обстоятельствах.
Видя, что прикомандированные понимают его не вполне, Голубеу даже заколебался — не отобрать ли у них вообще оружие или хотя бы патроны. И в конце концов решил — оружие не отбирать, но разрядить его, оставив заряженные пистолеты только у своих. Им и инструкция была дана другая: в случае крайней необходимости стрелять по конечностям.
Уже когда усиленная бригада погрузилась в три машины — две легковушки и грузовой автозак — Голубеу счел нужным доложить о готовности к операции в Чайкин. Но телефон дежурного по окружному управлению не отвечал и другие телефоны тоже.
— Что за черт? — удивился подполковник.
— Обрыв на линии, — доложили ему через пару минут, и Голубеу не стал дожидаться, пока неполадку исправят.
Он сел в свою машину, захлопнул дверь и скомандовал:
— Поехали!
Офицерское общежитие, где жил Никалаю, располагалось прямо за забором 13-го ОМПа, и подъезжая к нему, сотрудники Органов неожиданно услышали над собою нарастающий громкий свист, переходящий в рев.
Над машинами на малой высоте пронесся странный, никем до сего дня не виданный самолет с треугольным крылом. Развернувшись над расположением полка, он выпустил из-под крыла ракету, которая угодила в нижний этаж офицерского общежития — почти точно во входную дверь.
На первом и втором этаже мгновенно заполыхал пожар, а водитель машины, в которой ехал Голубеу, рефлекторно нажал на тормоз.
— Вперед! — крикнул ему подполковник, хватая трубку радиотелефона, чтобы вызвать пожарных. — Резидента надо вытащить оттуда! Любой ценой!!!
А самолет, сделав размашистый круг над городом, снова вернулся почти в ту же точку и выпустил еще одну ракету. Она попала в заправочную станцию 13-го ОМПа, и вспышка мощного объемно-зажигательного заряда слилась с морем пламени от сотен тонн взлетевшего на воздух горючего.
6
Сигнал тревоги загудел, когда исполнитель приговоров Данила Гарбенка поднял револьвер и тщательно прицелился в затылок Ланы Казариной. И почти сразу же резко зазвенел звонок у двери и кто-то заколотил по ней кулаками и ногами.
При первом звуке Гарбенка от неожиданности вздрогнул и обернулся. А когда застучали и затрезвонили в дверь, пришлось идти открывать.
В расстрельную камеру ввалился конвойный с криком:
— Тревога! Телефон! Срочно!
Непосредственно в камере телефона не было, зато в предбаннике на стене висело нечто, напоминающее уличный таксофон.
Гарбенка схватил трубку и услышал конец какой-то фразы, а потом тот же текст сначала:
— Общая тревога, код 18. Нападение неизвестных. Всем кроме часовых и старших контролеров немедленно собраться у оружейной комнаты. Младшим сотрудникам вызвать к телефону старших. Действовать без промедления. Общая тревога…
— А мне? — спросил Гарбенка, но тут же понял, что его никто не слышит. Голос вещал по односторонней аварийной линии связи, одновременно на несколько аппаратов.
По должности он был равен старшему контролеру, но не являлся им, и это ставило Гарбенку в тупик.
Колебания его прервал помощник дежурного по тюремному блоку в чине лейтенанта.
— Ты чего ждешь?! — крикнул он, пробегая мимо двери предбанника, которую конвойный открыл, чтобы поглядеть, что творится в коридоре. — Общая тревога, код 18. Бегом вниз, оружие к бою!
— А как же?.. — в недоумении промямлил Гарбенка, но помдеж прервал его, еще больше повысив голос:
— Я сказал — бегом! Быстро, быстро!
— Что случилось? — спросил Гарбенка, выкатываясь в коридор.
— Кто-то напал на управление, — пояснил на бегу помощник дежурного. — Они в дежурке и на узле связи. Всем быстро туда!
Какой-то охранник, устремляясь по коридору к лестнице, прокричал с панической ноткой в голосе:
— Это мариманы! Мариманы десант высадили!
Крики, спешка и надрывно воющий сигнал тревоги сбивали с мысли, и Гарбенка только на лестнице вспомнил, что у него в револьвере — всего один патрон.
Помощника дежурного рядом уже не было, зато старший контролер, который распоряжался на лестнице, сообразил вдруг, что в центральном коридоре первого этажа не осталось никого из персонала. Только часовой между блоками — если, конечно, и его не сняли.
— Оставайся в тамбуре! — скомандовал он Гарбенке. — Будешь контролировать лестницу и коридор.
Гарбенка метнулся назад с намерением прежде всего вернуться к себе на рабочее место и зарядить револьвер, а заодно прикончить все-таки эту зубастую сучку, которой он так невовремя выболтал особо секретную информацию.
Но решетка, отделявшая тамбур от коридора оказалась заперта, а ключей у Гарбенки не было. И он, пару раз тряхнув тяжелую решетку, разразился громкими проклятиями в адрес тех, кто придумал автоматические замки и кто установил их на все двери в этом здании.
Когда один из таких замков защелкнулся за тюремщиками, выбежавшими из расстрельной камеры, одна из юных смертниц, услышавших возгласы о мариманском десанте, взволнованно произнесла:
— Мариманы… Ой, что же теперь с нами будет?!
— Не расстреляют тебя — вот что будет, — отозвалась женщина постарше.
— Да что вы! Мариманы — они же хуже амурцев, — возразила третья, и все — кто с надеждой, а кто с испугом — принялись обсуждать новое обстоятельство.
А за следующей дверью с автоматическим замком Лана Казарина по-прежнему стояла в конце смертельного коридора лицом к стене. Сквозь надежную звукоизоляцию она не слышала ни криков из коридора, ни беседы подруг по несчастью, и уловила только два слова: «Нападение неизвестных».
И к ней снова вернулась совершенно иррациональная надежда — что Игар Иваноу все-таки амурский разведчик и это он из любви к ней организовал нападение на тюрьму.
Эта мысль вызвала в девушке странное возбуждение. В этом возрасте гиперсексуальность не дружит с разумом, и еще похотливые прикосновения палача, несмотря на отвращение к нему лично, вызвали в ней нечто вроде сладкой истомы — чувство, идущее от тела и неподвластное рассудку.
Оно было почти животным и пришло запоздало — когда схлынули другие, более сильные чувства: страх, отвращение, возмущение и гнев.
Нагота, стыд и близость смерти только усилили это ощущение. Наверное, именно в таком состоянии другие смертницы добровольно отдавались палачу.
Но палач ушел, и эта непредвиденная отсрочка еще больше распалила воображение Ланы. А мысль об Игаре Иваноу стала логичным венцом этого разгула фантазии.
Дрожа от возбуждения и одновременно сгорая от стыда даже в пустой камере, Лана присела в углу, положив одну руку на грудь, а другую на лоно — то ли чтобы прикрыть наготу от взгляда тех, кто войдет сюда, дабы убить ее или спасти, то ли чтобы ласкать себя осторожными прикосновениями — будто невзначай.
Но никто не входил, и двери были по-прежнему закрыты. В расстрельной камере стояла мертвая тишина.
При первом звуке Гарбенка от неожиданности вздрогнул и обернулся. А когда застучали и затрезвонили в дверь, пришлось идти открывать.
В расстрельную камеру ввалился конвойный с криком:
— Тревога! Телефон! Срочно!
Непосредственно в камере телефона не было, зато в предбаннике на стене висело нечто, напоминающее уличный таксофон.
Гарбенка схватил трубку и услышал конец какой-то фразы, а потом тот же текст сначала:
— Общая тревога, код 18. Нападение неизвестных. Всем кроме часовых и старших контролеров немедленно собраться у оружейной комнаты. Младшим сотрудникам вызвать к телефону старших. Действовать без промедления. Общая тревога…
— А мне? — спросил Гарбенка, но тут же понял, что его никто не слышит. Голос вещал по односторонней аварийной линии связи, одновременно на несколько аппаратов.
По должности он был равен старшему контролеру, но не являлся им, и это ставило Гарбенку в тупик.
Колебания его прервал помощник дежурного по тюремному блоку в чине лейтенанта.
— Ты чего ждешь?! — крикнул он, пробегая мимо двери предбанника, которую конвойный открыл, чтобы поглядеть, что творится в коридоре. — Общая тревога, код 18. Бегом вниз, оружие к бою!
— А как же?.. — в недоумении промямлил Гарбенка, но помдеж прервал его, еще больше повысив голос:
— Я сказал — бегом! Быстро, быстро!
— Что случилось? — спросил Гарбенка, выкатываясь в коридор.
— Кто-то напал на управление, — пояснил на бегу помощник дежурного. — Они в дежурке и на узле связи. Всем быстро туда!
Какой-то охранник, устремляясь по коридору к лестнице, прокричал с панической ноткой в голосе:
— Это мариманы! Мариманы десант высадили!
Крики, спешка и надрывно воющий сигнал тревоги сбивали с мысли, и Гарбенка только на лестнице вспомнил, что у него в револьвере — всего один патрон.
Помощника дежурного рядом уже не было, зато старший контролер, который распоряжался на лестнице, сообразил вдруг, что в центральном коридоре первого этажа не осталось никого из персонала. Только часовой между блоками — если, конечно, и его не сняли.
— Оставайся в тамбуре! — скомандовал он Гарбенке. — Будешь контролировать лестницу и коридор.
Гарбенка метнулся назад с намерением прежде всего вернуться к себе на рабочее место и зарядить револьвер, а заодно прикончить все-таки эту зубастую сучку, которой он так невовремя выболтал особо секретную информацию.
Но решетка, отделявшая тамбур от коридора оказалась заперта, а ключей у Гарбенки не было. И он, пару раз тряхнув тяжелую решетку, разразился громкими проклятиями в адрес тех, кто придумал автоматические замки и кто установил их на все двери в этом здании.
Когда один из таких замков защелкнулся за тюремщиками, выбежавшими из расстрельной камеры, одна из юных смертниц, услышавших возгласы о мариманском десанте, взволнованно произнесла:
— Мариманы… Ой, что же теперь с нами будет?!
— Не расстреляют тебя — вот что будет, — отозвалась женщина постарше.
— Да что вы! Мариманы — они же хуже амурцев, — возразила третья, и все — кто с надеждой, а кто с испугом — принялись обсуждать новое обстоятельство.
А за следующей дверью с автоматическим замком Лана Казарина по-прежнему стояла в конце смертельного коридора лицом к стене. Сквозь надежную звукоизоляцию она не слышала ни криков из коридора, ни беседы подруг по несчастью, и уловила только два слова: «Нападение неизвестных».
И к ней снова вернулась совершенно иррациональная надежда — что Игар Иваноу все-таки амурский разведчик и это он из любви к ней организовал нападение на тюрьму.
Эта мысль вызвала в девушке странное возбуждение. В этом возрасте гиперсексуальность не дружит с разумом, и еще похотливые прикосновения палача, несмотря на отвращение к нему лично, вызвали в ней нечто вроде сладкой истомы — чувство, идущее от тела и неподвластное рассудку.
Оно было почти животным и пришло запоздало — когда схлынули другие, более сильные чувства: страх, отвращение, возмущение и гнев.
Нагота, стыд и близость смерти только усилили это ощущение. Наверное, именно в таком состоянии другие смертницы добровольно отдавались палачу.
Но палач ушел, и эта непредвиденная отсрочка еще больше распалила воображение Ланы. А мысль об Игаре Иваноу стала логичным венцом этого разгула фантазии.
Дрожа от возбуждения и одновременно сгорая от стыда даже в пустой камере, Лана присела в углу, положив одну руку на грудь, а другую на лоно — то ли чтобы прикрыть наготу от взгляда тех, кто войдет сюда, дабы убить ее или спасти, то ли чтобы ласкать себя осторожными прикосновениями — будто невзначай.
Но никто не входил, и двери были по-прежнему закрыты. В расстрельной камере стояла мертвая тишина.
7
Когда в славном городе Целинограде скончался отец Майской революции Василий Чайкин, его скорбящие последователи затеялись строить мавзолей и лишь некоторое время спустя сообразили, что толку от этого не будет. На планете тогда попросту не существовало технологии длительного бальзамирования.
Ученых, которые не смогли создать эту технологию в недельный срок, расстреляли за саботаж, а разные безумные идеи, вроде хранения тела отца Майской революции в саркофаге-холодильнике с прозрачной крышкой, признали бесперспективными.
В результате от мавзолея с публичной демонстрацией мумии народу пришлось отказаться и вместо него построили гробницу.
Даже в первом варианте гробница размерами и помпезностью далеко превосходила Мавзолей Ленина в Москве. А после того, как столицу перенесли в Центар и построили там Цитадель, чайкинцы, лопаясь от зависти, не только надстроили гробницу, но и соорудили рядом с нею еще два здания-монстра — Окружком и управление Органов, известное в народе, как Серый Дом.
Гробница с трибунами, раскинувшимися, как крылья чайки, смотрела фасадом на юг. Прямо от ее парадного входа уходила к морю длинная прямая стрела проспекта Майской революции.
С востока к площади Чайкина примыкал Серый Дом, а с запада — Окружком. Их южные окна выходили на проспект Чайкина, пересекавший весь город с запада на восток.
Десантный катер 108-й фаланги легиона маршала Тауберта завис в метре над мостовой на пересечении двух проспектов, позади памятника Бранивою, который назывался еще «памятником очередному вождю», поскольку персона на постаменте менялась уже семь раз. Но неизменно очередной вождь был обращен лицом к гробнице, перед которой на площади возвышался каменный Василий Чайкин с неизменной трубкой в руке.
Казалось, Бранивой и Чайкин играют друг с другом в гляделки.
Прячась за широкой спиной Бранивоя, катер выпустил из своего чрева человек двадцать, а потом заложил элегантный вираж и через считанные мгновения оказался прямо перед входом в гробницу. Офицеры почетного караула смотрели на него с открытыми ртами, хотя это и не предусматривалось уставной парадной стойкой.
Из катера посыпались спецназовцы, и часовые так и не успели закрыть рты.
Автоматы с глушителями стреляли почти беззвучно, но дверь в гробницу пришлось высаживать. Два подствольных гранатомета выстрелили залпом и тут же двое рейнджеров вкатились внутрь, стреляя по-македонски с двух рук — в одной пистолет, в другой автомат.
Гробницу Василия Чайкина охранял офицерский караул и спецохрана из Органов. Первый был для красоты, вторая — для действий в чрезвычайных ситуациях. Поэтому офицерский караул перебили без труда, а спецохрана, прежде чем героически погибнуть, успела дать сигнал тревоги.
Тревога в гробнице входила в расчеты коммандос. Тревожный сигнал отсюда шел прямо в Серый Дом, и группа, которая вышла у памятника, ожидала, когда из этого дома побежит к гробнице подмога.
Она не только побежала, но и поехала. Из подземного гаража в корме Серого Дома выкатывались все свободные машины. Тревога в гробнице — дело серьезное.
Тех кто бежал пешком, частью посекли по дороге, частью достойно встретили внутри. По машинам открыли огонь из гранатометов.
В дежурной части Серого Дома не успели опомниться, как на пульте зазвенел новый тревожный сигнал. Нападение на Окружком.
У дежурного по управлению голова шла кругом, и он не сразу позвонил наверх начальнику управления, который эту ночь проводил на рабочем месте, но как раз сейчас прикорнул у себя в комнате отдыха. Дежурному было как-то не до того — после сигнала о нападении на гробницу он и так говорил по трем телефонам сразу. А теперь все и вовсе запуталось.
По одному телефону докладывали о перестрелке на площади, по другому панический голос кричал, что всех убили, но кого «всех» — дежурный так и не понял, потому что надо было спасать окружком. А спасать его было некому, так как все силы быстрого реагирования дежурный уже бросил на гробницу.
В эту ночь в здании дежурила сокращенная смена. Начальник с вечера потребовал высвободить людей для массовых ночных арестов. Сверх обычных плановых мероприятий по задержанию участников «заговора родных и близких» на эту ночь по приказу из Центара был запланирован арест всех офицеров и солдат, проходящих по оперативным разработкам.
В Цитадели как-то недоучли, что по этим разработкам проходит чуть ли не каждый второй офицер. А на местах приказ восприняли буквально. Поэтому в Сером Доме на эту ночь осталось меньше народу, чем необходимо даже в обычный мирный день. И нападение на два объекта особой важности сразу немедленно повергло управление в панику и хаос.
Начальник управления, которого наконец догадались разбудить, спросонья только усугубил ситуацию. Он начал орать:
— Молчать! Смирно! Всех своей рукой шлепну! — и так далее в том же духе.
Понятно, что это отнюдь не способствовало принятию рациональных решений. Дежурный искренне обрадовался, когда начальник, запыхавшись, лично примчался в дежурку и принял руководство на себя.
Но радость была преждевременной. Уверенный в своих силах шеф даже не подумал о том, чтобы вызвать подмогу. Он пропустил мимо ушей слова подчиненных о том, что нападающие хорошо вооружены и очень серьезно настроены, и потребовал ввести в бой дежурные подразделения.
Ему пытались объяснить, что они уже введены в бой и, по некоторым данным, истреблены до последнего человека. Но начальник никак не мог в это поверить и накручивал телефонный диск в попытках дозвониться давно убитым командирам.
Генерал обзывал подчиненных паникерами и отдавал противоречивые и бессмысленные приказы, теряя на этом драгоценные минуты. Даже если бы он старался специально — и то ни за что не смог бы помочь рейнджерам легиона лучше, чем он это сделал сдуру.
Но вместо благодарности коммандос, ворвавшись в дежурную часть, просто пристрелили генерала вместе со всеми, кто был рядом с ним.
Рейнджеров было слишком мало, и они не хотели рисковать, а потому зачищали здание по жесткому варианту.
Они не стали забираться далеко вглубь Серого Дома и лезть на верхние этажи и заняли только дежурку и узел связи. Причем на коммутаторе не стали ничего мудрить, а просто взорвали все оборудование и перерезали провода. Так что когда старший из уцелевших офицеров управления — начальник ночной смены тюремного блока — решил-таки вызвать подмогу, телефоны в здании уже не работали.
От посыльных, которых он отправил через подземный гараж, не было никаких вестей. А в секретный эвакуатор — подземный ход, ведущий на станцию метро — проникнуть не удалось. Начальник смены не знал кода, а взорвать бронированную дверь было нечем.
Попытка выбить врага из дежурки и узла связи своими силами закончилась плачевно. Начальник смены собрал по всему зданию несколько десятков человек, снял контролеров и часть часовых с тюремного блока и бросил всю эту компанию в бой.
Но сабуровские рейнджеры были из тех крутых парней, которые могут выстоять в одиночку против роты. Всех этих следователей, оперов и вертухаев они перещелкали, как семечки и стали ждать следующей атаки.
В это время в Серый Дом возвращались автозаки и патрульные джипы со спецгруппами и арестантами. Подъезжали они не через площадь, а сзади, через подземный гараж. По ним откуда-то били снайперы, и казалось, что их много, что они везде — чуть ли не на каждом дереве, хотя на самом деле здание контролировали снаружи только два стрелка.
Весь этот кошмар усугублялся ночной темнотой, особенно если учесть, что у рейнджеров были ночные прицелы и бинокли, а у целинцев не было. Но все-таки начальник смены сумел сколотить из вернувшихся еще один отряд, на свой страх и риск включив в него свежеарестованных офицеров под тем соусом, что вот, мол, сейчас и посмотрим, предатели вы или нет.
На этот раз выбить врага даже не пытались и только блокировали все выходы из занятых рейнджерами помещений, рассчитывая продержать их там до подхода подмоги.
В том, что она скоро подойдет, никто в Сером Доме не сомневался. Даже коммандос, которые при этой мысли сильно нервничали.
Они прекрасно понимали, что забрались в мышеловку, которая рано или поздно захлопнется.
Пока еще они могли без проблем прорваться наружу и уйти — даже без катера, просто рассеяться по городским кварталам и добраться до берега, где уже работают десантники. Но Сабуров с орбиты реагировал на все запросы одинаково:
— Уходить запрещаю! Ждите смену.
А на вопрос, когда будет смена, отвечал так:
— Когда десант 13-й закончит с аэропортом.
Ученых, которые не смогли создать эту технологию в недельный срок, расстреляли за саботаж, а разные безумные идеи, вроде хранения тела отца Майской революции в саркофаге-холодильнике с прозрачной крышкой, признали бесперспективными.
В результате от мавзолея с публичной демонстрацией мумии народу пришлось отказаться и вместо него построили гробницу.
Даже в первом варианте гробница размерами и помпезностью далеко превосходила Мавзолей Ленина в Москве. А после того, как столицу перенесли в Центар и построили там Цитадель, чайкинцы, лопаясь от зависти, не только надстроили гробницу, но и соорудили рядом с нею еще два здания-монстра — Окружком и управление Органов, известное в народе, как Серый Дом.
Гробница с трибунами, раскинувшимися, как крылья чайки, смотрела фасадом на юг. Прямо от ее парадного входа уходила к морю длинная прямая стрела проспекта Майской революции.
С востока к площади Чайкина примыкал Серый Дом, а с запада — Окружком. Их южные окна выходили на проспект Чайкина, пересекавший весь город с запада на восток.
Десантный катер 108-й фаланги легиона маршала Тауберта завис в метре над мостовой на пересечении двух проспектов, позади памятника Бранивою, который назывался еще «памятником очередному вождю», поскольку персона на постаменте менялась уже семь раз. Но неизменно очередной вождь был обращен лицом к гробнице, перед которой на площади возвышался каменный Василий Чайкин с неизменной трубкой в руке.
Казалось, Бранивой и Чайкин играют друг с другом в гляделки.
Прячась за широкой спиной Бранивоя, катер выпустил из своего чрева человек двадцать, а потом заложил элегантный вираж и через считанные мгновения оказался прямо перед входом в гробницу. Офицеры почетного караула смотрели на него с открытыми ртами, хотя это и не предусматривалось уставной парадной стойкой.
Из катера посыпались спецназовцы, и часовые так и не успели закрыть рты.
Автоматы с глушителями стреляли почти беззвучно, но дверь в гробницу пришлось высаживать. Два подствольных гранатомета выстрелили залпом и тут же двое рейнджеров вкатились внутрь, стреляя по-македонски с двух рук — в одной пистолет, в другой автомат.
Гробницу Василия Чайкина охранял офицерский караул и спецохрана из Органов. Первый был для красоты, вторая — для действий в чрезвычайных ситуациях. Поэтому офицерский караул перебили без труда, а спецохрана, прежде чем героически погибнуть, успела дать сигнал тревоги.
Тревога в гробнице входила в расчеты коммандос. Тревожный сигнал отсюда шел прямо в Серый Дом, и группа, которая вышла у памятника, ожидала, когда из этого дома побежит к гробнице подмога.
Она не только побежала, но и поехала. Из подземного гаража в корме Серого Дома выкатывались все свободные машины. Тревога в гробнице — дело серьезное.
Тех кто бежал пешком, частью посекли по дороге, частью достойно встретили внутри. По машинам открыли огонь из гранатометов.
В дежурной части Серого Дома не успели опомниться, как на пульте зазвенел новый тревожный сигнал. Нападение на Окружком.
У дежурного по управлению голова шла кругом, и он не сразу позвонил наверх начальнику управления, который эту ночь проводил на рабочем месте, но как раз сейчас прикорнул у себя в комнате отдыха. Дежурному было как-то не до того — после сигнала о нападении на гробницу он и так говорил по трем телефонам сразу. А теперь все и вовсе запуталось.
По одному телефону докладывали о перестрелке на площади, по другому панический голос кричал, что всех убили, но кого «всех» — дежурный так и не понял, потому что надо было спасать окружком. А спасать его было некому, так как все силы быстрого реагирования дежурный уже бросил на гробницу.
В эту ночь в здании дежурила сокращенная смена. Начальник с вечера потребовал высвободить людей для массовых ночных арестов. Сверх обычных плановых мероприятий по задержанию участников «заговора родных и близких» на эту ночь по приказу из Центара был запланирован арест всех офицеров и солдат, проходящих по оперативным разработкам.
В Цитадели как-то недоучли, что по этим разработкам проходит чуть ли не каждый второй офицер. А на местах приказ восприняли буквально. Поэтому в Сером Доме на эту ночь осталось меньше народу, чем необходимо даже в обычный мирный день. И нападение на два объекта особой важности сразу немедленно повергло управление в панику и хаос.
Начальник управления, которого наконец догадались разбудить, спросонья только усугубил ситуацию. Он начал орать:
— Молчать! Смирно! Всех своей рукой шлепну! — и так далее в том же духе.
Понятно, что это отнюдь не способствовало принятию рациональных решений. Дежурный искренне обрадовался, когда начальник, запыхавшись, лично примчался в дежурку и принял руководство на себя.
Но радость была преждевременной. Уверенный в своих силах шеф даже не подумал о том, чтобы вызвать подмогу. Он пропустил мимо ушей слова подчиненных о том, что нападающие хорошо вооружены и очень серьезно настроены, и потребовал ввести в бой дежурные подразделения.
Ему пытались объяснить, что они уже введены в бой и, по некоторым данным, истреблены до последнего человека. Но начальник никак не мог в это поверить и накручивал телефонный диск в попытках дозвониться давно убитым командирам.
Генерал обзывал подчиненных паникерами и отдавал противоречивые и бессмысленные приказы, теряя на этом драгоценные минуты. Даже если бы он старался специально — и то ни за что не смог бы помочь рейнджерам легиона лучше, чем он это сделал сдуру.
Но вместо благодарности коммандос, ворвавшись в дежурную часть, просто пристрелили генерала вместе со всеми, кто был рядом с ним.
Рейнджеров было слишком мало, и они не хотели рисковать, а потому зачищали здание по жесткому варианту.
Они не стали забираться далеко вглубь Серого Дома и лезть на верхние этажи и заняли только дежурку и узел связи. Причем на коммутаторе не стали ничего мудрить, а просто взорвали все оборудование и перерезали провода. Так что когда старший из уцелевших офицеров управления — начальник ночной смены тюремного блока — решил-таки вызвать подмогу, телефоны в здании уже не работали.
От посыльных, которых он отправил через подземный гараж, не было никаких вестей. А в секретный эвакуатор — подземный ход, ведущий на станцию метро — проникнуть не удалось. Начальник смены не знал кода, а взорвать бронированную дверь было нечем.
Попытка выбить врага из дежурки и узла связи своими силами закончилась плачевно. Начальник смены собрал по всему зданию несколько десятков человек, снял контролеров и часть часовых с тюремного блока и бросил всю эту компанию в бой.
Но сабуровские рейнджеры были из тех крутых парней, которые могут выстоять в одиночку против роты. Всех этих следователей, оперов и вертухаев они перещелкали, как семечки и стали ждать следующей атаки.
В это время в Серый Дом возвращались автозаки и патрульные джипы со спецгруппами и арестантами. Подъезжали они не через площадь, а сзади, через подземный гараж. По ним откуда-то били снайперы, и казалось, что их много, что они везде — чуть ли не на каждом дереве, хотя на самом деле здание контролировали снаружи только два стрелка.
Весь этот кошмар усугублялся ночной темнотой, особенно если учесть, что у рейнджеров были ночные прицелы и бинокли, а у целинцев не было. Но все-таки начальник смены сумел сколотить из вернувшихся еще один отряд, на свой страх и риск включив в него свежеарестованных офицеров под тем соусом, что вот, мол, сейчас и посмотрим, предатели вы или нет.
На этот раз выбить врага даже не пытались и только блокировали все выходы из занятых рейнджерами помещений, рассчитывая продержать их там до подхода подмоги.
В том, что она скоро подойдет, никто в Сером Доме не сомневался. Даже коммандос, которые при этой мысли сильно нервничали.
Они прекрасно понимали, что забрались в мышеловку, которая рано или поздно захлопнется.
Пока еще они могли без проблем прорваться наружу и уйти — даже без катера, просто рассеяться по городским кварталам и добраться до берега, где уже работают десантники. Но Сабуров с орбиты реагировал на все запросы одинаково:
— Уходить запрещаю! Ждите смену.
А на вопрос, когда будет смена, отвечал так:
— Когда десант 13-й закончит с аэропортом.
8
В каждой боевой фаланге эрланского образца есть восемь десантных центурий для захвата плацдармов и других специальных операций. А также двенадцать специальных центурий, от внутренней полиции до спецназа и разведки.
Десанту 13-й фаланги досталась простейшая задача — занять гражданский аэропорт города Чайкина и подготовить его для приема самолетов легиона. Главным образом своих же — ведь в линейной фаланге целых 48 самолетов, включая 8 больших амфибий. Но городской аэропорт может принять и больше машин, так что десант 13-й работал не только на себя.
Амфибии одна за другой заходили на летное поле аэропорта, и парашютисты сыпались на головы перепуганным ночным пассажирам, не встречая никакого сопротивления. Вооруженная охрана даже не пыталась стрелять — в Целинской Народной Республике не было воздушного терроризма, и подразделения Органов на транспорте привыкли бороться больше с карманниками.
Пока другие десанты, неся потери, разбирались с батальонами охраны военных аэродромов, бравые ребята из 13-й оттачивали боевое мастерство на мирных гражданах, загоняя персонал аэропорта, летчиков и пассажиров в ангар и заранее намечая будущих жертв во исполнение приказа ставки о поголовном изнасиловании. Некоторые стюардессы и кассирши были очень даже ничего.
Беспокоило бравых ребят только одно. На 400 гектаров площади объекта и 7 километров периметра в наличии было всего 368 бойцов минус один убитый в перестрелке с каким-то героем из охраны, успевшим достать пистолет. И плюс восемь БМД, которые удалось сбросить с самолетов, но с учетом того, что две из них приземлились на крыши зданий, причем одна с крыши упала.
Остальная техника должна была подойти по суше в скором времени, если ей что-нибудь не помешает. А помешать могло что угодно — ведь до десанта уже дошли слухи, о каких-то целинских частях, поднятых по тревоге и вышедших форсированным маршем в неизвестном направлении. Какая-нибудь из них вполне могла дойди до аэропорта и разнести легковооруженных десантников в клочья.
Численно восемь неполных центурий равнялись примерно одному целинскому батальону, и страшно становилось от мысли, что сюда сдуру может нагрянуть целая дивизия. Тем более, что одна дивизия внутренних войск располагалась совсем неподалеку.
Первые самолеты легиона уже садились на летное поле, а наземные и тыловые подразделения еще не подошли. Десантникам приходилось работать и за диспетчеров, и за техников, и за охрану. И понятно, что никакой речи о том, чтобы взять десантников с этого объекта и перебросить их на какой-то другой, и быть не могло.
Глядя на все это с космической высоты, полковник Шубин на грани нервного срыва кричал по видеофону генералу Сабурову:
— Я не могу снять с аэропорта ни одного человека! У меня нет людей! Ищите где-нибудь еще!
Сабуров казался совершенно спокойным и отзывался невозмутимо:
— Площадь Чайкина — это ваш объект.
— Знаю, что мой! — выкрикивал Шубин. — Мои наземные части уже на пляже. До центра города им ехать полчаса. Твои люди продержатся еще полчаса?
— Не знаю. Мои дезинформаторы еще удерживают в казармах училища и академии. 1-я армия в ближайшие часы на город не пойдет. Там пока верят своему штабу, а в нем — мои люди. Но меня беспокоят внутренние войска. Мы их не контролируем. Не хватило времени и людей. Так что могут быть сюрпризы. Поэтому действуй быстрее. Времени у нас нет совсем.
Десанту 13-й фаланги досталась простейшая задача — занять гражданский аэропорт города Чайкина и подготовить его для приема самолетов легиона. Главным образом своих же — ведь в линейной фаланге целых 48 самолетов, включая 8 больших амфибий. Но городской аэропорт может принять и больше машин, так что десант 13-й работал не только на себя.
Амфибии одна за другой заходили на летное поле аэропорта, и парашютисты сыпались на головы перепуганным ночным пассажирам, не встречая никакого сопротивления. Вооруженная охрана даже не пыталась стрелять — в Целинской Народной Республике не было воздушного терроризма, и подразделения Органов на транспорте привыкли бороться больше с карманниками.
Пока другие десанты, неся потери, разбирались с батальонами охраны военных аэродромов, бравые ребята из 13-й оттачивали боевое мастерство на мирных гражданах, загоняя персонал аэропорта, летчиков и пассажиров в ангар и заранее намечая будущих жертв во исполнение приказа ставки о поголовном изнасиловании. Некоторые стюардессы и кассирши были очень даже ничего.
Беспокоило бравых ребят только одно. На 400 гектаров площади объекта и 7 километров периметра в наличии было всего 368 бойцов минус один убитый в перестрелке с каким-то героем из охраны, успевшим достать пистолет. И плюс восемь БМД, которые удалось сбросить с самолетов, но с учетом того, что две из них приземлились на крыши зданий, причем одна с крыши упала.
Остальная техника должна была подойти по суше в скором времени, если ей что-нибудь не помешает. А помешать могло что угодно — ведь до десанта уже дошли слухи, о каких-то целинских частях, поднятых по тревоге и вышедших форсированным маршем в неизвестном направлении. Какая-нибудь из них вполне могла дойди до аэропорта и разнести легковооруженных десантников в клочья.
Численно восемь неполных центурий равнялись примерно одному целинскому батальону, и страшно становилось от мысли, что сюда сдуру может нагрянуть целая дивизия. Тем более, что одна дивизия внутренних войск располагалась совсем неподалеку.
Первые самолеты легиона уже садились на летное поле, а наземные и тыловые подразделения еще не подошли. Десантникам приходилось работать и за диспетчеров, и за техников, и за охрану. И понятно, что никакой речи о том, чтобы взять десантников с этого объекта и перебросить их на какой-то другой, и быть не могло.
Глядя на все это с космической высоты, полковник Шубин на грани нервного срыва кричал по видеофону генералу Сабурову:
— Я не могу снять с аэропорта ни одного человека! У меня нет людей! Ищите где-нибудь еще!
Сабуров казался совершенно спокойным и отзывался невозмутимо:
— Площадь Чайкина — это ваш объект.
— Знаю, что мой! — выкрикивал Шубин. — Мои наземные части уже на пляже. До центра города им ехать полчаса. Твои люди продержатся еще полчаса?
— Не знаю. Мои дезинформаторы еще удерживают в казармах училища и академии. 1-я армия в ближайшие часы на город не пойдет. Там пока верят своему штабу, а в нем — мои люди. Но меня беспокоят внутренние войска. Мы их не контролируем. Не хватило времени и людей. Так что могут быть сюрпризы. Поэтому действуй быстрее. Времени у нас нет совсем.
9
Когда командирская машина 77-й центурии выехала на понтон, Игорь Иванов, сидевший в башне справа от командира, во весь голос распевал «Интернационал» по-украински.
Он не был ни коммунистом, ни украинцем, а даже совсем наоборот, но перед высадкой перекушал «озверина» и сначала просто затянул «Это есть наш последний и решительный бой», а потом почему-то перешел на язык далеких предков по материнской линии.
Его звонкий и чистый голос мелодично выводил по шлемофонной связи:
— Разговорчики в строю!
— Это не разговорчики, это песня, — поправил Иванов.
— Без разницы. Освободить эфир! — скомандовал Саблин, а когда все машины выбрались на твердую землю, вообще поменял схему связи.
Теперь по открытому каналу могли общаться только командиры машин. Остальные могли без вызова беседовать только в пределах своего экипажа, а при нажатой кнопке на шлеме — также в пределах группы из четырех машин. Нажатием той же кнопки к каналу подключался командир центурии и оперативник на орбите. Это называлось «экстренный вызов».
А вообще-то с любым легионером можно было переговорить с помощью «пейджера» или компьютера. У каждого в легионе был свой личный номер и набрав, к примеру, @000001, любой рядовой мог связаться с маршалом Таубертом. Правда, рядовым по этому номеру отвечал не Тауберт, а компьютер, который записывал сообщение в звуке и текстом, чтобы его потом могли послушать особисты и адъютанты маршала.
Зато номера дежурного оператора центурии и дежурного особиста стояли среди первых в «горячем списке» каждого пейджера. Хотя главной задачей оператора было все же не беседовать с бойцами по мобильной связи, а снабжать их ценной для боя информацией.
Он не был ни коммунистом, ни украинцем, а даже совсем наоборот, но перед высадкой перекушал «озверина» и сначала просто затянул «Это есть наш последний и решительный бой», а потом почему-то перешел на язык далеких предков по материнской линии.
Его звонкий и чистый голос мелодично выводил по шлемофонной связи:
Канал шлемофонной связи соединял всех в центурии, и 36 человек в машинах плюс пять на орбите за компьютерами зачарованно слушали этот концертный номер и даже пытались подпевать, пока капитан Саблин не крикнул весело:
Повстаньте, гнани и голодни
Робитники усих краив,
Як у вулкановий безодни,
В серцях у нас клекоче гнив.
Чуешь, сурми заграли,
Час розплати настав —
В Интернационали
Здобудем людьских прав!
— Разговорчики в строю!
— Это не разговорчики, это песня, — поправил Иванов.
— Без разницы. Освободить эфир! — скомандовал Саблин, а когда все машины выбрались на твердую землю, вообще поменял схему связи.
Теперь по открытому каналу могли общаться только командиры машин. Остальные могли без вызова беседовать только в пределах своего экипажа, а при нажатой кнопке на шлеме — также в пределах группы из четырех машин. Нажатием той же кнопки к каналу подключался командир центурии и оперативник на орбите. Это называлось «экстренный вызов».
А вообще-то с любым легионером можно было переговорить с помощью «пейджера» или компьютера. У каждого в легионе был свой личный номер и набрав, к примеру, @000001, любой рядовой мог связаться с маршалом Таубертом. Правда, рядовым по этому номеру отвечал не Тауберт, а компьютер, который записывал сообщение в звуке и текстом, чтобы его потом могли послушать особисты и адъютанты маршала.
Зато номера дежурного оператора центурии и дежурного особиста стояли среди первых в «горячем списке» каждого пейджера. Хотя главной задачей оператора было все же не беседовать с бойцами по мобильной связи, а снабжать их ценной для боя информацией.