Антонов Антон Станиславович. Время войны

   Там оказалось еще несколько целинцев и вместе они переулками вытащили раненого майора дальше. Один пацан из военной школы продемонстрировал поразительную ориентацию в хитросплетении здешних улиц, и группа благополучно вырвалась за периметр, даже не заметив его, поскольку у легионеров было слишком мало машин и людей, чтобы создать на дальних подступах к площади Чайкина сплошной фронт.

39

   Когда утихли последние выстрелы и взрывы, капитан Саблин обнаружил, что выезд из подземного гаража перекрыт намертво. С одной стороны проезда застрял наискось танк СТ‑36, а с другой, и тоже наискось — эрланская БМП с развороченным бортом.
   В просвет между ними командирская машина просочиться не могла.
   Подкативший с внешней стороны большой танк попытался оттащить с дороги БМП, но что-то там не ладилось, и Саблин пешком отправился руководить работами, захватив с собой Громозеку в качестве живого щита.
   За главного в командирской машине остался Игорь Иванов, и Лана Казарина пробралась к нему в башню, донельзя возбужденная, взмокшая и дрожащая.
   За время боя она успела вдоволь пострелять, и не только в легионера из разбитой БМП. Еще она остервенело лупила из пулемета по целинскому танку, и, возможно, именно поэтому экипаж танка удалось взять в плен. Целинцы не смогли вылезти через верхние люки, а когда выбрались через нижние, оказалось, что им не сунуться ни вперед, ни назад.
   Из гаража бил пулемет, и вообще танкисты ужасно боялись этой страшной адской машины, которая подожгла их танк неизвестным оружием чудовищной силы (наибольшее впечатление на них, конечно, произвели осветительные ракеты, которые взорвались прямо перед смотровыми щелями). А с другой стороны тоже не было ничего хорошего. Вражеский танк вколотил в корму СТ-36 пару снарядов, и взрывом убило командира, который как раз в этот момент полез наружу.
   Остальные, понятное дело, не осмелились даже нос высунуть из под танка до тех пор, пока их там не обнаружил Громозека.
   А пока он, преисполненный гордости, вязал своих первых пленных, взятых в бою с оружием в руках, Игорь Иванов в башне командирской машины обнимал Лану, которая в очередной раз доказывала неразрывную связь любви и смерти, исступленно срывая с сержанта бронежилет.
   Полы ее юнармейской рубашки распахнулись, обнажив нетронутые девичьи груди, но видом своим Лана напоминала не скромную девственницу, а скорее обезумевшую валькирию, которая еще не отошла от горячки боя.
   — Люби меня! — криком шептала она, и это было удивительно в устах юной девушки из хорошей семьи, если вспомнить, что в целинском языке слово «любить» считается грубым и неприличным, почти матерным.
   Еще она твердила, что не хочет умирать девственницей, и было ясно, что она уже прощалась с жизнью, когда прямо перед нею взрывались ракеты и снаряды, горел напалм и пули колотили по броне.
   Силясь удержать равновесие под этим натиском, Игорь ухватился за джойстик, который был в этот момент настроен на управление пушкой, и все в гараже увидели, как ствол орудия энергично задирается вверх. В сочетании со звуками, которые доносились через открытый командирский люк, это выглядело весьма символично. Кто-то даже благоразумно посоветовал всем отойти подальше, а то вдруг во время оргазма пушка стрельнет.
   Однако все обошлось — главным образом потому, что Саблин, уходя, блокировал все оружие.
   Когда Лана обессиленно замерла на его груди, Игорь ни с того ни с сего признался, что тоже очень не хотел умирать девственником.
   — Я у тебя первая? — удивленно спросила Лана.
   Игорь рассеянно кивнул и заметил:
   — Теперь я, как честный человек, должен на тебе жениться.
   — Правда?
   — Не знаю. Вообще-то такие мероприятия в легионе не предусмотрены…
   — А такие?.. — спросила Лана, снова прижимаясь к нему горячей грудью и целуя его горячими губами.
   И, не прекращая ласк, стала расспрашивать Игоря про легион.
   Она присутствовала при разговоре Игоря со своим отцом, когда сержант объяснял генералу, откуда взялся космический легион и зачем он прибыл на Целину. Но Игорь не сказал всей правды. Например, он умолчал о земном происхождении легионеров. Ему казалось, что участие землян в агрессии бросает тень на саму Землю, которую, как он понял, в Одиссее очень уважают. А потому изобразил дело так, будто легионеры — это подневольные люди, захваченные на планете, населенной славянами.
   Еще Игорь выложил Казарину, что войну финансирует организация, которая нуждается в рабочей силе для освоения новых планет. В конечном счете для перенаселенной Народной Целины это должно обернуться благом, но простые целинцы могут этого не понять, потому что командование легиона не хочет тратить время на уговоры и увещевания, а намерено действовать силой.
   Казарин был солдатом до мозга костей, он родился в семье офицера и с двенадцати лет был в армии, где прошел путь от военной школы до штаба округа, и он воспринял это, как должное. Армия всегда действует силой, и тут уж никуда не денешься. А идея переправлять излишек населения на другие планеты показалась ему даже привлекательной.
   И вообще ради того, чтобы уничтожить Бранивоя и Страхау Казарин был готов на все. Вплоть до того, чтобы в составе диверсионной группы лично прорваться в Цитадель и ценой собственной жизни ликвидировать обоих.
   Игорь Иванов еще не знал, что генеральный комиссар Органов Пал Страхау захвачен в плен в аэропорту города Чайкина. Об этом вообще мало кто знал — информация оставалась секретной и ночью, и утром, и предполагалось держать ее в тайне еще как минимум сутки.
   Страхау уже позвонил в Центар и передал лично вождю слегка подкорректированную сабуровскими спецами версию сообщения на тему «Все хорошо, прекрасная маркиза, за исключеньем пустяка». Он обрадовал Бранивоя новостью, что мариманский десант все-таки был, и отдельные предатели в войсках попытались поднять мятеж, дабы поддержать диверсантов силой оружия. Именно с этим, якобы, и связаны панические сообщения, то и дело поступающие в столицу с Закатного полуострова.
   На самом же деле все диверсанты и мятежники уже уничтожены, а покрывавшие их сотрудники военной контрразведки и территориальных Органов — арестованы. Мобилизация в Закатном округе идет полным ходом, и уже к вечеру первые эшелоны с солдатами и техникой выйдут из Чайкина и Дубравы в восточном направлении. Так что беспокоиться не о чем совершенно.

40

   В тот час, когда в Краснаморский военный округ из Центара поступил категорический приказ об отправке 5-й армии на восток, в городе Гаване все уже знали, что рядом, прямо под боком, творится что-то неладное.
   Ночью под покровом тропической тьмы через боевые порядки легиона на перешейке в Гаван прорвался командир Дубравского отдельного испытательного танкового батальона майор Суворау с группой личного состава.
   Суворау очень удачно угодил не туда, где легионеры строили прочную оборону, а туда, где они готовились к наступлению. Но войск здесь было столько, что осталось загадкой, каким образом командир ОИТБ сумел пробиться сквозь это нагромождение вражеской техники и людей живым и невредимым.
   Правда, три танка из четырех он все-таки потерял. Но свой, командирский, сохранил до самой передовой, и чуть не ушел от погони, увозя на броне уцелевших танкистов и прибившихся пехотинцев.
   Горючее кончилось в самый неподходящий момент, но возможно, это тоже был знак судьбы и невероятного везения. Потому что как только все отбежали от танка подальше, в него попала управляемая ракета. Наверняка она бы достала машину и на ходу.
   Дальнейшая погоня за пешими людьми означала бы проникновение легионеров в запретную зону, и им вслед пустили только несколько пулеметных очередей, ни в кого не попав. Еще попросили разрешения на активацию минного поля, но пока на орбите решали этот вопрос, окруженцы с поля уже ушли.
   Добравшись до ближайшей деревни, Суворау узнал, что здесь все прекрасно осведомлены о том, что творится в трех километрах к западу. Накануне там убили местного участкового органца, и сельские жители доложили обо всем краевому начальству и даже послали гонца за восемь километров в воинскую часть. Но часть до сих пор остается в казармах, потому что не было приказа сверху, а о чем думают наверху, этого простым людям не понять.
   Оставив своих людей в этой деревне, Суворау реквизировал трактор и поехал на нем в Гаван, где творились вещи уже совсем непонятные.
   Узнав, что 5-я армия в полном составе грузится в вагоны, чтобы ехать на восток, майор осатанел совершенно. После разгрома на городском полигоне и жуткого ночного прорыва он выглядел и вел себя неадекватно. Учинив скандал в военной комендатуре, Суворау тряс за грудки дородного подполковника и обзывал его тыловой крысой, требуя немедленно остановить погрузку и бросить все наличные силы на Дубраву и Бранивойсак.
   Про Чайкин Суворау не знал ничего конкретного, а о том, что делается в Бранивойсаке, ему рассказал прибившийся по дороге моряк, который своими глазами видел вражеские десантные корабли.
   Моряк был уверен, что корабли амурские и даже будто бы заметил на одном из них белый флаг с синим кедром — символ амурских ВМС, так что в комендатуре майор в возбуждении кричал:
   — Амурцы десант высадили, вы что, не понимаете?! Хотят с тыла ударить! Ты что, сука, гад, предатель, охренел — отводить отсюда войска?!
   — А за оскорбление старшего по званию ответишь особо, — сказал на это подполковник, поправляя обмундирование, когда бойцы оттащили разбушевавшегося майора в угол кабинета.
   То, что майор говорил об амурском десанте, окончательно утвердило подполковника в мысли, что этот Суворау в лучшем случае сумасшедший паникер, а в худшем — злонамеренный провокатор.
   В Гаване ходили слухи о мариманской диверсионной группе, которая орудует в Чайкине и Рудне, и о попытке мятежа в 1-й армии, и даже о том, что мятежники будто бы прячутся в лесах и деревнях неподалеку от Гавана — но все это не касалось Краснаморского округа. Горожане, правда, волновались все сильнее, подпитываясь паническими слухами из деревень, но военные вмешиваться в это не хотели вообще, оставляя борьбу с «мятежниками» Органам.
   Органы тем временем ежечасно отбивали в Краснаморсак и Центар сообщения о гибели и исчезновении своих сотрудников и мирных граждан, списывая все на мятежников и запрашивая указаний. Но в Краснаморсаке не хотели брать на себя ответственность, а в Центаре не могли родить нужные указания, потому что Страхау уже и своим подчиненным сообщил, что бунт военных подавлен в зародыше и никаких мятежников на перешейке не может быть.
   В итоге эти самые Органы по представлению военной комендатуры не нашли ничего лучше, чем арестовать майора Суворау, и с триумфом сообщили наверх, что как минимум один мятежник задержан с поличным при попытке поднять панику в Гаване и сорвать отправку 5-й армии на фронт.
   А поскольку в доказательство своих слов арестованный майор ссылался на своих спутников, оставшихся в деревне (хотя и с приказом, отдохнув, пешком двигаться в город), Гаванское краевое управление Органов решило заодно арестовать и остальных мятежников, для чего провести своими силами что-то вроде войсковой операции.
   Внутренними войсками численностью до батальона краевое управление Органов могло распоряжаться самостоятельно, а больше батальона там и не понадобится.

41

   Командир тыловиков, попавший меж двух огней в подземном гараже Серого Дома, мог законно гордиться тем, что он побывал в бою, но вместо этого он устроил капитану Саблину выволочку за то, что центурион не обеспечил безопасность команды, прибывшей на площадь Чайкина со спецзаданием особой важности.
   — Как, разве вас не убили? — удивленно прервал его тираду Саблин.
   После этого тыловик просто зашелся в истерике, наглядно демонстрируя, что он не просто жив и здоров, а пожалуй, даже чересчур.
   — Жаль, — сказал по этому поводу Саблин.
   — Чего «жаль»? — не понял тыловик.
   — Ну, просто, если бы вас убили, то я первый объявил бы вас героем. А так вы как были тыловой крысой, так ею и остались. И все! Мне с вами больше разговаривать не о чем.
   Разбитую БМП наконец удалось вытащить из прохода, и командирская машина 77-й центурии смогла выехать из гаража.
   Не обращая больше никакого внимания на тыловиков во главе с суетливым капитаном, Саблин вызвал из башни наверх Игоря Иванова и Лану Казарину, которые еще не отошли после бурной любви в целинском понимании этого слова, и объявил обоим благодарность — Игорю за умелое применение осветительных ракет не по назначению, а Лане за меткую стрельбу по всему, что шевелится.
   Последнее вызвало оживленную реакцию почтенной публики — дескать, Лана умеет не только стрелять по всему, что шевелится, но делать с этим всем и еще кое-что. О том, что именно, наглядно свидетельствовал ствол пушки, по-прежнему задранный в небо.
   Легионер, в которого Лана чуть не попала из пулемета, оказался не лишен чувства юмора и потребовал у нее компенсации за моральный ущерб. Девушка не сразу поняла, о чем он говорит и чего хочет, но Игорь объяснил ей шепотом на ухо, что пострадавший желает любви, и Лана, покраснев, как майская роза, прижалась к Игорю плотнее.
   Тут Саблин получил приказ выделить свободных бойцов для тушения пожаров в тюремном блоке, и пострадавшего (который на самом деле вовсе и не пострадал) услали туда.
   Пожары занялись от снарядов, попавших в окна. Правда, гореть там было особо нечему — бетонные полы и железные двери, так что с огнем справились быстро.
   А вот пустые административные здания дальше по проспекту никто не тушил, хотя горели они сильнее, поскольку там взрывались объемно-зажигательные снаряды с напалмовой составляющей. И при свете дня эти здания выглядели если не как руины Сталинграда, то по крайней мере как российский Белый дом после штурма в октябре 1993-го.
   Игорь Иванов разглядывал этот пейзаж несколько ошарашенно, словно он только теперь понял, что оказался на войне. В бою было как-то не до раздумий, зато теперь времени было хоть отбавляй. Наверху никак не могли договориться об отправке пленных, потому что тыловики, потеряв большую часть своих машин, требовали для сопровождения боевую технику, а 13-я фаланга соглашалась на это только в том случае, если с нее снимут ответственность за площадь Чайкина и Серый Дом.
   Дело дошло уже до больших высот и лично полковник Шубин во всеуслышание заявил, что никому не отдаст целинцев, добровольно перешедших на сторону легиона и принявших бой в составе 13-й фаланги. А поскольку эта фаланга отличилась в боях за город Чайкин и не позволила целинцам отбить ни один из ключевых объектов, Шубин чувствовал себя на коне и разрешил своим подчиненным, если понадобится, пресекать действия тыловиков силой.
   Тыловики, на которых была возложена отгрузка пленных, апеллировали к Ставке, и окончательное решение пришлось принимать самому Тауберту.
   Он высказался в том духе, что отгрузка пленных «Конкистадору» превыше всего, и он вообще не понимает, почему она не началась еще накануне вечером. Но генерал Бессонов, для которого военные действия были важнее расчетов с кредиторами, выполнил волю маршала только наполовину.
   Он на свой страх и риск разрешил Шубину оставить в боевых подразделениях целинских добровольцев и приравненных к ним лиц, но добавил к этому, что на 13-ю фалангу отныне возлагается не только контроль за городскими объектами, патрулирование, поддержание порядка и борьба с остаточными группами противника, но и основная нагрузка по захвату пленных среди мирного населения.
   — Больше заниматься этим некому, — объявил начштаба легиона. — Остальные фаланги нужны мне для боя. И основная масса тыловиков тоже уйдет из города, как только начнется наступление. Так что давай действуй.
   Все центурионы 13-й узнали об этом уже утром второго дня вторжения, на селекторном совещании, и известие произвело на них двусмысленное впечатление.
   С одной стороны сгонять в гурты мирное население, конечно, спокойнее и безопаснее, чем драться с превосходящими силами противника на передовой — особенно после того, как иссякнет эффект внезапности. Но с другой стороны, очень уж противное это дело. Особенно если принять во внимание инструкцию об обращении с пленными, которая к утру второго дня продолжала действовать, несмотря на энергичные протесты земных генералов и многих офицеров легиона.
   — Плохо быть идиотом, — прокомментировал упомянутое решение капитан Саблин, не поясняя, кого он имеет в виду.
   Вряд ли это был полковник Шубин, к которому офицеры фаланги относились неплохо и отнюдь не держали его за идиота.
   Зато очень многие земляне в фаланге и во всем легионе сходились во мнении, что главный идиот во всей этой истории — не кто иной, как лично маршал Тауберт.
   Но памятуя о «жучках», вделанных в ошейники, мало кто решался высказывать эту точку зрения вслух.

42

   Спецназовцы, которые прибыли на площадь Чайкина, чтобы забрать генерала Казарина и особо ценных штабных офицеров, угодивших в тюрьму перед самым началом войны, в отличие от тыловиков не стали отсиживаться по подземельям, и кое-кто считал даже, что именно их надо благодарить за столь впечатляющий успех ночного боя. Ведь легионерам удалось не только отбить целинскую атаку, но и рассеять целинцев, отогнав их достаточно далеко, чтобы в ближайшие часы не опасаться новых атак.
   Хотя никто на площади толком не знал, где находится вражеский штаб, рейнджеры обрушились прямо на него, и генерал Леучинка ушел чудом, а генерал Бубнау попал в плен. После этого группировка целинцев на подступах к площади Чайкина развалилась сама собой и о новых атаках никто даже не помышлял. Те солдаты и органцы, которым удалось спрятаться по близлежащим домам, думали только об одном — как теперь оттуда выбраться, не привлекая внимания противника.
   Очень помогла бы гражданская одежда, но где ее взять, если все здания в округе — административные, а на дворе помимо войны еще и выходной день — то есть в этих зданиях нет никого из штатских, у которых одежду можно реквизировать.
   Каждую минуту уцелевшие целинцы ждали, что враг начнет прочесывать эти здания, но у врага были другие заботы. Легионеры делали как раз то, о чем так мечтали засевшие в административных зданиях целинцы — они реквизировали одежду у заключенных из Серого Дома.
   77-я центурия 13-й фаланги после долгих споров и препирательств была отряжена для сопровождения колонны пленных на побережье, и теперь подчиненные капитана Саблина лихорадочно выдергивали из толпы самых красивых девушек и записывали их в ряды легиона, даже не спрашивая их согласия. Девушки, прочем, особо не сопротивлялись, потому что видели, что происходит с остальными.
   Остальным тыловики приказывали раздеться, после чего голых людей обоего пола сковывали цепью в две линии, а в середину загоняли других людей, тоже голых. Некоторые были скованы по двое наручниками, другие нет, но убежать все равно было затруднительно, тем более, что в ту же колонну ставили и заложников с самоликвидаторами на шеях.
   Какие-то твердокаменные зэки, которые даже после целинской тюрьмы не хотели сотрудничать с врагом, с криками «За родину!» напали на конвой. Но их без труда повязали и принародно расстреляли из самоликвидаторов, продемонстрировав всем остальным, как они действуют.
   Больше инцидентов не было. Смертники, которым неожиданно подарили жизнь, не слишком остро реагировали на унижения. К унижениям они уже привыкли.
   А вот Лана Казарина с первых минут этого действа помрачнела и забилась в уголок в машине. Игорь Иванов пытался ее успокаивать, снова и снова повторяя:
   — Не бойся! С тобой этого не будет. Ты наш человек и мы тебя никому не отдадим.
   Но Лана отвечала сквозь зубы, мрачно и зло:
   — А они что, не люди?
   И Игорю нечего было на это возразить.
   Однако когда спецназовцы предложили Лане ехать с отцом, она неожиданно отказалась. Показав глазами на Игоря Иванова, она сказала отцу:
   — Он спас мне жизнь, и я буду с ним.
   — Как знаешь, — ответил отец, который чувствовал себя гораздо лучше, чем накануне, и даже вышел из тюрьмы на своих ногах. Эрланские медикаменты буквально творили чудеса. — Ты уже взрослая, тебе и решать.
   Раньше он никогда не называл дочку взрослой, однако оно и верно — человек, прошедший тюрьму и расстрельную камеру, не может оставаться ребенком.
   По идее спецназовцы должны были умчаться к побережью полным ходом, но они решили помочь братьям по оружию и двинулись вперед со скоростью пешехода, возглавляя колонну.
   Командирская машина капитана Саблина шла следом.
   Когда по обеим сторонам проспекта Майской революции кончились административные здания и начались жилые дома, легионеры то и дело ловили изумленные взгляды из окон и с балконов. Еще не понимая толком, что происходит, мирные граждане выходили на балконы и даже выбегали из подъездов, чтобы как следует рассмотреть невиданное зрелище — растянувшуюся на сотни метров толпу обнаженных людей.
   И опять среди пленных нашлись герои, которые попытались, прошмыгнув под цепью, юркнуть в проходной двор, за спины любопытных.
   Легионеры Саблина вовремя не среагировали, да не очень-то и хотели, а тыловики и хотели, да реакция была слабовата. Но в колонне были еще и спецназовцы, которые сориентировались мгновенно.
   Очереди рейнджеров аккуратно подрубили беглецов без большого вреда для здоровья — коммандос стреляли по ногам пониже колен, да так метко, что не задели никого из посторонних. Но тут запаниковали тыловики, которые решили, что стреляют по ним.
   Тыловые крысы принялись палить из всех стволов в разные стороны, убивая и раня мирных жителей и собственных пленных. А когда пуля попала в легионера, сидящего на башне, свесив ноги в люк, люди Саблина тоже не выдержали и открыли огонь по тыловикам.
   — Прекратить огонь! — надрывался по общей связи Саблин, а пленные тем временем метались, запутываясь в цепях и давя друг друга.
   К тому времени, когда колонна смогла продолжить движение, любопытных с улицы как ветром сдуло, а в эфире бушевали разборки между боевиками и тыловиками. Стороны валили вину за инцидент друг на друга, и Саблин даже заявил, что будет расстреливать каждого тыловика, который посмеет приблизиться к нему на расстояние выстрела.
   Однако в пункте погрузки, где были сплошь одни тыловики, он никого не расстрелял и только глядел на всех волком, потому что парень, которого тыловики подстрелили из крупнокалиберного пулемета, скончался по дороге, хотя его БМП, бросив колонну, мчалась на максимальной скоростью.
   Это был первый убитый в 77-й центурии, и опять, как это часто бывало в первый день вторжения, его убили свои.
   Какой-то полковник в форме особой службы тут же на месте вкатил горе-стрелку из тыловой фаланги месяц штрафной и поставил его в строй пленных мужчин, которых как раз в это время отделяли от женщин, но это не принесло Саблину удовлетворения. Одно хорошо — не надо слать родственникам похоронку.
   А неподалеку Лана Казарина прощалась с отцом, которого отправляли на орбиту. Но глядела она почему-то не на него, а куда-то мимо, туда, где злоупотребившие «озверином» тыловики оттаскивали в сторону самых привлекательных пленниц — но не для того, чтоб спасти их от отправки в рабство, а с совсем иной целью.
   — Летим со мной, — еще раз предложил генерал Казарин. — Наверху ты будешь в безопасности.
   — А почему я должна быть в безопасности? — ответила она. — Разве я лучше всех?
   — Ты — лучше всех, — твердо сказал генерал, но улетел все-таки один.
   А Лана вернулась к командирской машине 77-й центурии и, обвив тонкими руками шею Игоря Иванова, прошептала ему на ухо:
   — Зачем ты меня спас? Лучше бы меня убили.

43

   Бойцы, вышедшие из окружения вместе с майором Суворау, настолько устали морально и физически, что провалялись на сеновале без движения до тех пор, пока им на голову не свалился батальон внутренних войск, прибывший из города Гавана для зачистки деревни от мятежников.
   Спросонья танкисты и пехотинцы схватились за оружие и даже нехватка боеприпасов не помешала им организовать круговую оборону. Несколько органцов, прорвавшихся на сеновал, были уложены последними патронами из карабинов, и армейским бойцам достались их автоматы и подсумки.
   Поначалу армейцы приняли органцов за мариманов, а потом уже поздно было что-то менять. Сеновал обстреливали со всех сторон, но бойцам, уцелевшим при выходе из окружения, к такому было не привыкать. Естественный отбор — вообще полезная штука. Слабые гибнут первыми, зато те, кто пережил самые жуткие передряги, становятся живучими, как акулы.
   Когда сеновал загорелся, армейцы пошли на прорыв, не думая о сторонах света и численном превосходстве противника, и на чистом энтузиазме снесли напрочь оцепление с западной стороны деревни.
   Органцы в панике отступили, и командирам пришлось приводить рядовых в чувство угрозами расстрела на месте.
   Угрозы возымели действие, и батальон ринулся в погоню, которая плавно перетекла в прочесывание, поскольку мятежники успели раствориться в лесополосе.