Страница:
ОТ АВТОРА
ЗОЛОТЫЕ ВОРОТА
ЛОС-АНДЖЕЛЕС - Ч.ЧАПЛИН, САН-ФРАНЦИСКО - Д.ЛОНДОН
КВАРТИРА НА ПЛОЩАДИ
АФИНЫ - АРИСТОФАН, РИМ - ПЕТРОНИЙ
УЛИЦА И ДОМ
ДУБЛИН - ДЖОЙС, ЛОНДОН - КОНАН ДОЙЛ
НА ТВЕРДОЙ ВОДЕ
ВИЧЕНЦА - ПАЛЛАДИО, ВЕНЕЦИЯ - КАРПАЧЧО
ФРАНЦУЗСКАЯ КУХНЯ
РУАН - ФЛОБЕР, ПАРИЖ - ДЮМА
ГОРОД В РАМЕ
ТОЛЕДО - ЭЛЬ ГРЕКО, МАДРИД - ВЕЛАСКЕС
ТАЙНЫ САПОЖНОГО РЕМЕСЛА
НЮРНБЕРГ - САКС, МЮНХЕН - ВАГНЕР
ЛЮБОВЬ И ОКРЕСТНОСТИ
ВЕРОНА - ШЕКСПИР, СЕВИЛЬЯ - МЕРИМЕ
ДРУГАЯ АМЕРИКА
МЕХИКО - РИВЕРА, БУЭНОС-АЙРЕС - БОРХЕС
СЕМЕЙНОЕ ДЕЛО
ФЛОРЕНЦИЯ - МАКИАВЕЛЛИ, ПАЛЕРМО - ПЬЮЗО
ПОРТРЕТ КИРПИЧА
АМСТЕРДАМ - ДЕ ХООХ, ХАРЛЕМ - ХАЛЬС
В СТОРОНУ РАЯ
БАРСЕЛОНА - ГАУДИ, САНТЬЯГО-ДЕ-КОМПОСТЕЛА - БУНЮЭЛЬ
БОСФОРСКОЕ ВРЕМЯ
СТАМБУЛ - БАЙРОН, СТАМБУЛ - БРОДСКИЙ
СКАЗКИ НАРОДОВ СЕВЕРА
КОПЕНГАГЕН - АНДЕРСЕН, ОСЛО - МУНК
ВСЁ - В САДУ
ТОКИО - КОБО АБЭ, КИОТО - МИСИМА
ПЕРЕВОД С ИТАЛЬЯНСКОГО
МИЛАН - ВИСКОНТИ, РИМИНИ - ФЕЛЛИНИ
МАРШ ИМПЕРИИ
ВЕНА - МАЛЕР, ПРАГА - ГАШЕК
ИЗ ЖИЗНИ ГОРОЖАН
НЬЮ-ОРЛЕАН - Т.УИЛЬЯМС, НЬЮ-ЙОРК - О.ГЕНРИ
- 2 -
Эле - неизменной спутнице,
первой читательнице
ОТ АВТОРА
Связь человека с местом его обитания - загадочна, но очевидна. Или
так: несомненна, но таинственна. Ведает ею известный древним genius loci,
гений места, связывающий интеллектуальные, духовные, эмоциональные явления с
их материальной средой. Для человека нового времени главные точки приложения
и проявления культурных сил - города. Их облик определяется гением места, и
представление об этом - сугубо субъективно. Субъективность многослойная:
скажем, Нью-Йорк Драйзера и Нью-Йорк О.Генри - города хоть и одной эпохи,
однако не только разные, но и для каждого - особые.
Любопытно отнестись к своим путешествиям как к некоему единому
процессу. В ходе его неизбежны сравнения - главный инструмент анализа. Идея
любой главы этой книги и состоит в двойном со- или противопоставлении:
каждый город, воспринятый через творческую личность, параллелен другой паре
"гений-место". Руан не просто становится понятнее благодаря Флоберу, а
Флобер - благодаря Руану, но и соседняя пара - Париж-Дюма - дает
дополнительный ракурс.
Понятно, что "гений" имеет к "месту" непосредственное биографическое
отношение. Лишь в случае Вероны использован взгляд чужака, никогда в городе
не бывавшего, но этот чужак - Шекспир.
Еще: хотелось отклониться от российской традиции литературоцентризма,
обращаясь не только к писателям, но и к живописцам, архитекторам,
композиторам, кинематографистам. Выбор имен, стоит еще раз повторить,
определен лишь пристрастиями автора.
На линиях органического пересечения художника с местом его жизни и
творчества возникает новая, неведомая прежде, реальность, которая не
проходит ни по ведомству искусства, ни по ведомству географии. В попытке эту
реальность уловить и появляется странный жанр - своевольный гибрид путевых
заметок, литературно-художественного эссе, мемуара: результат путешествий по
миру в сопровождении великих гидов.
Журнальные варианты почти всех глав публиковались в "Иностранной
литературе" (1995-1998). Приношу искреннюю благодарность всей редакции и
особо светлой памяти Н.Казарцевой.
- 15 -
ЛОС-АНДЖЕЛЕС - Ч.ЧАПЛИН, САН-ФРАНЦИСКО - Д.ЛОНДОН
Мысль о существовании антиподов не так уж нелепа. Песьи головы
встречаются сравнительно редко, но вот в России Японию уверенно относят к
"западу" (сходным образом понимал ситуацию Колумб). В Штатах все наоборот,
хотя отсюда лететь в Токио надо именно в западном направлении. Неслыханные
виды транспорта и связи - телевидение, реактивные самолеты, факс - внесли
хаос в географию, даже физическую, не говоря уж о политической, нарушили
представление о расстояниях, временных поясах, сторонах света, а
экологическое мышление скоро возвратит нас к системе природных ориентиров:
от забора до обеда. Самодостаточные американцы поняли это давно, приравняв
свою территорию к планете, и в Штатах слово "запад" может означать лишь одно
- часть страны вдоль Тихого океана.
В итоге эта доморощенная география восторжествовала во всем мире.
Америка - квинтэссенция запада. Калифорния - квинтэссенция Америки. Дальше
нет ничего. Закат. Ночь. Сон. Мечта.
Во все времена в Америку ехали и едут за свободой и богатством, еще
вернее - за свободой богатства, за беспредельными возможностями на земле,
расстилающейся вдаль и вширь чистым листом, куда следует вписать свое имя и
ряд цифр с нулями. Европейские протестанты бежали сюда от преследований, но
и за преуспеянием, которое понимали как справедливую награду за труд, в свою
очередь понимаемый как долг перед Богом. Эти пуритане и основали первые -
восточные - штаты, где даже в главном мировом вертепе, Нью-Йорке, по сей
день в воскресенье закрыты винные магазины, а по субботам и пиво нельзя
купить до полудня, пока не кончатся службы в церквах. Но еще в конце XVIII
века об американце было написано: "Здесь труд его основан на природном
побуждении - на заботе о личной выгоде, а можно ли желать обольщения более
могучего?" Слова в "Письмах американского фермера" Сент-Джона де Кревекера
расставлены точно - ставка на "природное побуждение" и "могучее обольщение"
привела к появлению особой людской породы: "Американец есть новый человек,
руководствующийся новыми принципами; посему у него должны возникать новые
мысли и новые мнения". Ясно, что мнения, сориентированные лишь на личные
понятия о добре и зле, могут отличаться от общих норм: "Вдали от силы
примера и смирительной узды стыдливости многие люди являют собой позор
нашего общества. Их можно назвать передовым отрядом отчаянных смельчаков,
посланным на верную гибель".
Они и гибли. Но примечателен комментарий здравого смысла, практической
сметки хозяина, у которого все идет в дело, а навоз - прежде всего
удобрение: "Одних пообтешет преуспеяние, а других погонят прочь порок иль
закон, и они, вновь соединившись с себе подобными негодяями, двинутся еще
дальше на запад, освобождая место для людей более трудолюбивых, которые
превратят сей варварский край в землю плодоносную и отменно устроенную".
Именно такой землей стала основанная "негодяями" Калифорния. Поворотный
момент зафиксирован точно: 24 января 1848 года, когда столяр и плотник
Джеймс Маршалл, работавший на лесопилке Джона Саттера, нашел самородок в
мелководье Американской реки (название словно подобрано для калифорнийской
мифологии!) у западных склонов Сьерра-Невады. В следующем году хлынул поток
за Американским Богатством - большим и быстрым. В историю Штатов вошло
"поколение 49-го года" - люди отважные, решительные, предприимчивые,
жестокие: пионеры.
Запад для американца был нашей Сибирью. Сходство теряется за звоном
золота и видом пальм, но в горах и пустынях Сьерра-Невады замерзали так же
насмерть, как в тайге. В преодолении - стихий, индейцев, конкурентов -
рождался кодекс одиночек-первопроходцев, словно выдавших себе индульгенцию
за перенесенные лишения и отторженность: "Во всех обществах есть свои
отверженцы; здесь же изгои служат нам предтечами, или пионерами". Пуритане
не добирались сюда либо переставали быть пуританами, и в Калифорнии винные
магазины не закрываются вовсе.
Конечно, среди тех, кто отправился на запад, были и изгои
профессиональные - бандиты. (Кстати, английское "outlaw" - буквально "вне
закона" - терминологичнее и уже, чем широкое и неопределенное русское
"преступник": преступивший нечто.) Но подавляющее большинство уходило
добровольно, создавая особое племя - калифорнийцев, американцев в квадрате.
Удача здесь не вязалась с неторопливыми добродетелями крестьянина или
чиновника, ожидающих урожая или повышения. Тыква на западе вырастала в три
обхвата, краб не помещался в кастрюлю, девять апельсинов составляли дюжину.
Размеры землевладения определялись взглядом, как у Ноздрева: "Весь этот лес,
который вон синеет, и все, что за лесом, все мое". Чем безлюднее, тем
надежнее. Сан-Франциско и Лос-Анджелес выросли буквально среди чистого поля.
Но главное, сюда шли, чтобы ударить киркой - и уже назавтра поить
редерером лошадей. Не достаток в будущем, а огромное богатство к вечеру. Эта
философия породила и нарядные образы золотоискателей у Брет Гарта и Джека
Лондона, и менее привлекательных персонажей, вроде гангстеров времен "сухого
закона" или сегодняшнего Брайтон-Бич. Голливуд же материализовал идею
колоссального успеха из ничего, создал наглядное воплощение большой и
стремительной удачи.
Тихий океан простирался естественным пределом человеческой
предприимчивости. Крайний запад. Дальше, за закатом - ночь. Сон. Мечта.
Мираж, у которого было два облика и два имени - Лос-Анджелес и
Сан-Франциско.
Когда различие между американским и европейским кино определяют как
различие между кино актерским и режиссерским, это верно, но недостаточно -
так можно объяснять дождь тем, что с неба льется вода. Актер стал в Штатах
главным потому, что здесь первыми поняли: кино - это огромные деньги. К кино
следует отнестись серьезно, выкладывая козыри и срывая банки. А публика и в
театре, будь он римский, елизаветинский или бродвейский, всегда шла на
звезд. Закономерно и примечательно, что в самом начале на вершинах
голливудских холмов оказались выдающиеся актеры с талантом выдающихся
бизнесменов: такие, как Мэри Пикфорд и Дуглас Фербенкс. И величайший из всех
- Чарли Чаплин.
Он появился в Лос-Анджелесе в декабре 1913 года, переночевал в "Большом
северном отеле" и поехал трамваем на студию "Кистоун".
Следующие годы - стремительный подъем. Уже через четыре года Чаплин
смог купить большой участок земли на бульваре Сансет. Бульвар Заходящего
солнца - по-русски звучит куда элегичнее и красивее, чем короткое Сансет, -
оттого и еще обманчивее. По этому бульвару не прогуляешься: Лос-Анджелес -
самый автомобильный город в мире. Пешеход на бульварах с романтическими
именами - либо деклассант, либо чудак, либо случилась авария. Разумеется, в
Беверли-Хиллс есть места, где люди передвигаются патриархально: например, на
Родео-драйв от магазина к магазину, но обычно параллельно их курсу движется
автомобиль с шофером. Для прочих первая в мире по дороговизне Родео-драйв -
не торговая, а музейная улица.
Так или иначе, участок земли на бульваре Заходящего солнца всегда успех
- и в наши, и в чаплинские времена. Очевидец тех лет пишет: "На бульваре
Сансет роскошные автомобили развозили по домам звезд первой величины...
Большинство мужчин и женщин были в гриме, а некоторые еще в костюмах".
Теперь такого не увидишь, как ни уговаривают тебя самозванные гиды, обещая
показать особняки богатых и знаменитых. Предлагается даже - недорого - карта
проживания лос-анджелесских звезд, но это неправда: нынешние звезды в городе
лишь мерцают, живут же в недоступных пригородных галактиках.
Чаплин осваивал Лос-Анджелес, оставляя в городе свои следы: ходил на
бокс в Верноне, в варьете "Орфеум", в театр "Мороско" (русская сказка?).
Селился то на берегу океана в Санта-Монике, то на севере, то в Бичвуддрайв,
пока не осел в Беверли-Хиллс, где в 1922 году построил дом в сорок комнат с
кинозалом и органом, с колонным портиком и круглой башней - эклектичный и
безвкусный.
Список лос-анджелесских адресов Чаплина внушителен. Однако попытка
пройти по его адресам почти безуспешна: на месте лишь старая студия на авеню
Ла Бреа, где сейчас снимают рекламу. Есть кинотеатр на Фейрфакс авеню, в
котором идут только чаплинские фильмы. В тротуар на Голливудском бульваре
вделана звезда с именем Чаплина - среди двух тысяч прочих звезд. Вот и все.
Да и в самом географическом Голливуде из больших студий осталась лишь
компания "Парамаунт", остальные перебрались кто куда, большинство за горы, в
долину Сан-Фернандо.
Этот диковинный город меняется с кинобыстротой - больше, чем любой
другой на земле. Еще в середине наших 80-х Лос-Анджелес дразнили: тридцать
пригородов в поисках центра. Но шутка устарела уже к середине 90-х: нынешний
небоскребный центр эффектнее большинства даунтаунов Америки. Другое дело,
что это все равно не город, а что-то вроде страны с населением Голландии;
город, где народу больше, чем в любом штате США, кроме самой Калифорнии,
Нью-Йорка и Техаса. Понятно, почему нормальный тамошний обитатель не скажет,
что живет в Лос-Анджелесе, а назовет свой район-городок: Санта-Монику,
Шерман-Оукс, Лонг-Бич, Голливуд.
Мелькание кадров мешает цельному впечатлению от этого пригорода
размером с государство - не исключено, что такое и невозможно. Возможно,
поэтому Лос-Анджелес то место на земле, от которого у меня больше слуховых
ощущений, чем зрительных. Каково же тут было до радио, грамзаписей и
звукового кино?
В 1913-м Голливуд считался дальним предместьем, и все должно было
выглядеть глубоко провинциальным для лондонца Чаплина, успевшего побывать в
Нью-Йорке и Сан-Франциско. Из двух больших калифорнийских городов он
решительно предпочитал северный: "Жаркий и душный Лос-Анджелес показался мне
тогда безобразным, жители выглядели бледными и анемичными. Климат здесь
гораздо теплее, но в нем не было свежести Сан-Франциско". И главное: "В
Сан-Франциско человек начинает чувствовать целебную силу оптимизма,
соединенного с предприимчивостью". Как скоро поменялись характеристики! За
два года до этих чаплинских слов произошло важнейшее для судьбы Калифорнии и
Америки событие: в Лос-Анджелесе основали первую киностудию, и южный сосед
стремительно затмил северного. 2 января 1914 года был зарегистрирован первый
контракт Чарли Чаплина.
"Кистоун" положил ему сто пятьдесят долларов в неделю, что вроде бы
немного: дрессированной слонихе Эдне Мейм платили сто двадцать. Но сто
пятьдесят эквивалентны примерно трем тысячам в конце века - зарплата
министра. Через год Чаплин получал уже тысячу двести пятьдесят. Через два,
по контракту с "Мьючуэл" - тринадцать тысяч в неделю, то есть нынешних
тринадцать миллионов в год. Заработок Джека Николсона или Роберта де Ниро, а
ведь теперь деньги другие, да и Чаплин лишь начинал. При этом он вовсе не
был исключением - ничуть не меньше зарабатывали Бастер Китон или Гарольд
Ллойд. Немудрено, что фильм тогда обходился в сто тысяч долларов - два
миллиона сейчас, - а то были двухчастевки, двадцатиминутки.
В арифметику стоит погрузиться, чтобы осознать: Голливуд не столько рос
с годами как бизнес, сколько всеми силами старался удержаться на уровне,
заданном с самого начала. То же самое -- с народной любовью.
Мы вряд ли можем вообразить масштабы славы Чарли Чаплина в 1916-1917
годах - прежде всего потому, что совсем по-иному относимся к кино. Главное:
для нас оно не чудо, оно перестало быть чудом с появлением телевидения, с
перемещением из сияющих чертогов "палладиумов", "эксцельсиоров" и "сплендид
паласов" в гостиные и спальни.
Был еще и у ТВ золотой если не век, то десятилетие, когда на окнах
раскручивали рулоны черной бумаги и рассаживали соседей. Мне было шесть лет,
когда я получил церемонное приглашение к богатому Вовке Карманову на КВН с
водяной линзой: ничего не осталось в памяти от передачи, только черная
бумага и серебряный свет. Но могущественный волшебник, поселившийся в
квартире, превращается в бестолкового и назойливого старика Хоттабыча. Трон
в частном жилище сохраняет то же название, что и во дворце, но означает
совсем иное.
В начале века кино стало зримой демонстрацией человеческого гения, на
пике надежд, которые возлагались не просто на человека, вооруженного
передовым мышлением, а на "социальное животное", на сознательную толпу. Было
это до российских и германских толп, до разрушения принципа патриархальности
и резкого омоложения общества, до феномена массовой культуры и широчайших
свобод. Дитя технического прогресса, кино с самого начала льстило людям,
ощущавшим себя способными на все. Как рассказывают, Герберт Уэллс, попавший
в начале века в кинотеатр, никак не мог понять - о чем его спрашивают после,
о каком качестве и эстетическом переживании: конечно, он потрясен - ведь на
экране двигаются! Вот такой коллективный разум, создавший подобное чудо, и
способен победить марсиан - других врагов в обозримом будущем не
предвиделось.
Кино в мирном, досужем варианте убедительно воспроизводило и
эксплуатировало "чувство локтя" и "окопное братство". Коллектив упивался
новой соборностью в мистической темноте кинозала, где возникало особое,
высокого качества, духовно-эмоциональное единство. (Такое знакомо любому из
нас: "Назад, в "Спартак", в чьей плюшевой утробе уютнее, чем вечером в
Европе" - Бродский.) Неудивительно, что отправление этого культа требовало
подходящего оформления, о чем можно судить по реплике оказавшегося в Венеции
простого американца у Хемингуэя: "А площадь Святого Марка - это там, где
много голубей и где стоит такой громадный собор, вроде шикарного
кинотеатра?" Неудивительно, каким почитанием окружались жрецы.
Можно ли сегодня представить актера, о котором напишут, что он не менее
славен, чем Шекспир? Такое заявил о Чаплине в начале 20-х серьезный
искусствовед Эли Фор. Другой, Луи Деллюк, писал в те годы: "Нет в истории
фигуры, равной ему по славе, - он затмевает славу Жанны д'Арк, Людовика XIV
и Клемансо. Я не вижу, кто еще мог бы соперничать с ним в известности, кроме
Христа и Наполеона".
Ориентиры точны: Наполеон как покоритель мира и Христос как искупитель,
расплачивающийся страданиями у всех на виду за общие грехи. Сходна трактовка
Ивана Голля в "Чаплиниаде". Авангардисты (Маяковский: "Мятый человечишко из
Лос-Анжелоса через океаны раскатывает ролик"; замысел Лисицкого "Пробег
Чарли Чаплина и дитютки вокруг суши, воды и воздуха") вообще любили Чаплина.
Но именно от Голля, как пишет М. Ямпольский в статье о мультфильме Леже
"Чарли-кубист", "идет весьма богатая европейская традиция интерпретации
Чарли в сентиментально-христианском ключе".
Все кино в целом воспринималось как ритуал новой разумной религии - и
любопытно, что сейчас в Штатах бывшие кинохрамы, заброшенные прокатом за
нерентабельностью, часто используются именно как молельные дома разных
протестантских конгрегаций. В тяжелых бронзовых рамах для афиш - расписание
богослужений. Современные "мультиплексы" с дюжинами кинозалов функциональны
и удобны, но неказисты, не говоря уж о том, что иногда помещаются просто под
землей. Прежде снизу вверх смотрели не только на экран, но и на кинотеатр.
Те соборы сейчас словно стоят на приколе, как легендарная "Куин Мэри" в
Лонг-Бич, поражая размерами, роскошью витражей и зеркал, богатством
орнаментов в стиле арт-деко, блеском меди и позолоты, - только над входом не
красавец в цилиндре, а надпись "Господи спаси!"
Чаплин знал размеры своей славы: в 21-м, приехав в Лондон, он за три
дня получил семьдесят три тысячи писем. В том же году после показа "Малыша"
в Нью-Йорке с него сорвали костюм, разодрав на клочки-сувениры. Характер
славы тоже был ясен Чаплину: "Меня давно влечет история другого персонажа -
Христа. Мне хочется сыграть главную роль самому. Конечно, я не намереваюсь
трактовать Христа как традиционную бесплотную фигуру богочеловека. Он -
яркий тип, обладающий всеми человеческими качествами". За атеистическими
клише просматривается ревность соперника. Архетипом, во всяком случае,
Чаплин себя ощущал: среди его замыслов, помимо Христа, - Гамлет, Швейк,
Наполеон. Вкус или обстоятельства побудили его осуществить лишь травестию
величия - Гитлера в "Великом диктаторе".
Что до героя-одиночки, то им, не возносясь на исторические высоты,
Чаплин был всегда. И тут он лишь продолжил традицию, существовавшую и
прежде. Он вообще не был революционером, всей своей жизнью утверждая
ценность ремесла, убеждая, что гений - не только первооткрыватель, гений - и
тот, кто все делает лучше всех.
Чаплин лучше всех падал и давал оплеухи. Уже в феврале 1914 он нашел
свой визуальный образ - в фильме "Детские автогонки в Венисе". Сейчас Венис
- самый оживленный пляж не только в Лос-Анджелесе, но и во всей Америке, и
непременно по настилу вдоль океана семенит очередной любитель в котелке с
тросточкой. Костюм Чаплин не менял три десятилетия, и, по сути дела, не
менялся образ.
Тут следует сказать важное: кино - это Калифорния, американский запад.
Если б волею судеб кинематограф обосновался в Новой Англии, он оказался
бы совершенно иным. Но, видимо, такое и не могло произойти - пуритане не
уважали актерства, и это на востоке придумали законы, в силу которых
американское телевидение и пресса по сей день самые целомудренные во всем
западном мире, про Россию и говорить нечего.
Так или иначе, дух Калифорнии, дух запада определил господствующий -
нет, не жанр, а способ мышления кино, его мировоззрение, потому что вестерн
- это позиция. В центре вестерна - личность, берущая игру на себя: не
оттого, что другого выхода нет, а оттого, что искать его не приходит в
голову. Такой человек всегда экзистенциально одинок. Герой вестерна
асоциален, даже если преследует общественно-полезные цели.
То-то произвела ошеломляющее впечатление на советских людей
"Великолепная семерка", в которой семь одиночек освобождали мексиканскую
деревню от бандитов. Это был первый настоящий вестерн, показанный нашему
поколению (сразу после войны в числе трофейных фильмов был и выдающийся
"Дилижанс", и другие представители жанра). Это был второй в моей жизни фильм
"Детям до 16 лет воспрещается...", на который я прошел самостоятельно в свои
тринадцать (первый - "Рокко и его братья" Висконти, неплохое начало). В
памяти все запечатлелось до мельчайших деталей, и сейчас можно оценить, как
нам повезло с "Семеркой": советский прокат выбрал образец из самых лучших.
Какое созвездие: Юл Бриннер, Стив Мак-Куин, Чарлз Бронсон, Джеймс Кобурн,
Эли Уоллак! Какая походка! Какие синие рубахи! Какая сверкающая лысина под
черной шляпой Криса! Какие слова: "Ты никогда не устаешь, оттого что слышишь
свой голос?"
На юрмальской станции Меллужи мы истыкали ножами все сосны в дюнах и
надолго забросили безнадежно коллективистский футбол. Валерку Пелича, худого
длиннолицего полухорвата, прозвали Бриттом: он переламывался при ходьбе, как
Кобурн, и так же кривил рот. Имя забыли: обе жены и обе дочки звали его
Бриттом. Прозвище оказалось судьбой: Бритт обязан был соответствовать образу
и соответствовал, насколько возможно в том месте в то время. Он не дожил до
тридцати, его зарезали где-то под Красноярском, и тело нашли через три
месяца, когда сошел снег, жены ездили на опознание. Бритт доиграл роль, не
обладая мастерством своего киношного тезки.
Вестерн - мировоззрение. Что до экрана, то поэтика вестерна
универсальна для американского кино любого жанра, потому что органична для
человека, пришедшего на запад за быстрым и большим успехом, - так, как это
произошло с самим Чарли Чаплином.
Он-то и есть самый влиятельный представитель Дальнего Запада -
стремительный, безжалостный, неунывающий. Подходя к его герою с презумпцией
симпатии, не сразу замечаешь, что он лупит вовсе не только хамов и богачей.
Нет видимых причин, по которым он раздает пинки чистильщику сапог и уборщику
в "Банке", терроризирует целую киностудию в "Его новой работе", колет вилами
приютившего его фермера в "Бродяге", подло кладет подкову в боксерскую
перчатку в "Чемпионе", бьет по больной ноге потенциального (!) соперника в
"Лечении".
Когда же Чарли борется за человеческое достоинство, хруст костей слышен
даже в немых фильмах. И чувство достоинства так обострено, что он непременно
бьет первым.
Он агрессивен и свиреп даже в своем "чистом искусстве" - может быть,
лучшем, что есть у раннего Чаплина, - фильмах-балетах, как это сразу назвали
критики, сравнивая Чарли с Нижинским. Но и в образцовой балетной сюите "У
моря" - избиение случайного прохожего, которое сейчас назвали бы
немотивированным. Мотив один - удаль, лихость, самоутверждение. И может,
источник жестокости на экране, с которой так борются в конце столетия, -
всеобщий любимец, маленький человечек в котелке, злой, как мышиный король.
Когда читаешь о его возбужденном интересе к советской девушке-снайперу
Людмиле Павличенко, убившей 309 немцев, не оставляет мысль, что вряд ли
столь сильную тягу можно объяснить антифашизмом: "Он - на виду у всех -
бережно усадил меня на диван и принялся целовать мне пальцы. "Просто
невероятно, - приговаривал он, - что эта ручка убивала нацистов, косила их
сотнями, била без промаха, в упор".
В "Тихой улице" Чарли легко превращается из бродяги в полицейского,
наводя ужас на обывателей и переворачивая все принятые представления о
милости к падшим. Вообще традиционная (русская?) трактовка маленького
человека у Чаплина вызывает большие сомнения: "Я не нахожу у Эдгара По,
моего любимого писателя, ни намека на любовь к обездоленным. А Шекспир с его
вечным невыносимым высмеиванием простого человека!"
"Жестокость - неотъемлемая часть комедии", - формулировал сам Чаплин,
настаивая на том, что "цель кино - вызывать смех". Оттого он не любил
психологизма, избегая крупных планов, оттого восстал так против появления