Страница:
Каждого из этих обвинений вполне бы хватило, чтобы вынести смертный приговор как отдельному человеку, так и группе людей — как бывало и раньше, когда еретиков обвиняли, например, в отречении от Христа или неуважении к Святому распятию. Последнее обычно инкриминировалось катарам, ибо, согласно доминиканцу Монете из Кремоны, катары не считали Христа человеком, созданным Богом, а потому его материальное тело и не могло быть распято. Распято же было то, что, в глазах дьявола, считалось его материальным телом. Следовательно, Святой крест не мог являться объектом поклонения30. Впрочем, в народном сознании гораздо чаще неуважение к кресту приписывалось мусульманам. На Западе были весьма распространены истории о том, как мусульманские воины волокли распятия по улицам захваченных ими городов31. Францисканец Фиденсио из Падуи, в конце XIII в. живший в Святой Земле, утверждал, что мальчиков-христиан, взятых мусульманами в плен, заставляли плевать на распятие и прочие изображения Иисуса Христа32. Обвинения, касающиеся Святого распятия, могли, таким образом, предполагать, что на тамплиеров оказало воздействие учение катаров, или ислам, или же и то и другое.
Обвинения тамплиеров в идолопоклонстве и вырванные у них признания в том, что основными объектами поклонения были кот и магическая голова, тоже имели вполне конкретную направленность — желание сыграть на упорно бытовавших в народе представлениях, что все мусульмане — идолопоклонники33, хотя люди образованные давно от этой идеи отказались, но все же видели в пресловутом коте воплощение дьявола. В своей коллекции фольклорных историй, собранных, главным образом, в качестве подсобного материала для проповедей, немецкий цистерцианец Цезарий Гейстербахский, писавший в 20-е годы XIII в., утверждал, что «дьявол по причине алчности часто сравнивается с котом или со львом, которые внешне и по природе своей очень похожи; вот и дьявол, подобно им, терпеливо лежит в засаде, охотясь за душами простаков»34.
Однако не кот, а именно голова оказалась в центре наиболее занимательных историй; тут, пожалуй, даже Но-гаре, умело черпавший из сокровищницы народной памяти и фантазии, не смог бы учесть всего. Довольно многие подсудимые упоминают в своих показаниях, что видели некую голову, хотя ее описания чрезвычайно разнообразны35. И все же два свидетельства, полученные папской комиссией во время парижских слушаний весной 1311 г., представляют особый интерес и являлись объектом пристального анализа со стороны г-на Соломона Райнаха36.
Первый свидетель выступал 1 марта; это был итальянский нотариус Антонио Сиччи ди Верчелли, не являвшийся тамплиером, однако прослуживший ордену около 40 лет на его заморских территориях. В Сидоне он много раз слышал историю о том, что правитель этого города любил одну благородную даму из Армении,
Антонио Сиччи заявил также, что в то время тамплиер Маттео ле Сармаж, бывший приором Сидона, как раз стал кровным братом египетского султана37.
12 мая рыцарь-тамплиер из Лиможа по имени Гуго де Фор поведал комиссии другой вариант этой истории. Сидон был куплен Тома Бераром, тогдашним великим магистром ордена, однако Фор никогда не слышал ни о каком тамплиере — правителе Сидона. Впрочем, будучи на Кипре после падения Акра, он слышал от Жана де Тани, рыцаря-мирянина, бывшего тогда бальи Лимасо-ла, что
Он закутал голову в покрывало и спрятал в ларец. Поскольку он ненавидел греков, то открывал эту голову, лишь приближаясь к греческим городам и крепостям, и «все они сразу же бывали повержены во прах». Через некоторое время он направился в Константинополь, дабы и его тоже разрушить, однако ключ от ларца, где находилась голова, у него тайком стащила его же старая нянька, которая всего лишь из любопытства хотела посмотреть, что же это там такое. Она открыла ларец, обнаружила голову, и в тот же миг на судно, где они находились, обрушился ужасный шторм и оно затонуло.
Немногие спасшиеся матросы и рассказали эту историю. «И они говорили, что со времени этого кораблекрушения в тамошних местах исчезла вся рыба». Однако Гуго не слышал, чтобы та голова попала к тамплиерам, и ничего не знал о той истории, которую рассказал Антонио Сиччи38.
И наконец, третий свидетель, Гийом Априль из диоцеза Клермон, хоть ничего и не знал о двух предыдущих историях, тоже слышал, что прежде в заморских странах часто рассказывали о том, как давно, еще до создания орденов тамплиеров и госпитальеров, близ местечка Сата-лия на поверхноЪти моря в водовороте возникала вдруг «некая голова, после чего лодки, попавшие в этот водоворот, исчезали бесследно»39.
Г-н Раинах доказывает, что средневековые корни этой истории можно проследить по крайней мере до Уолтера Мэпа, произведения которого относятся к концу XII в., хотя Мэп и не связывает события, рассказанные в этой истории, с тамплиерами. Главным героем у Мэпа является молодой башмачник из Константинополя, который достиг такого мастерства в своем деле, что даже знатные люди шили у него обувь. Помимо сапожного искусства он славился и необычайными успехами в искусстве спорта; и вот однажды к нему явилась некая прекрасная девушка с огромной свитой, специально чтобы заказать башмачки у столь известного мастера. Башмачник был сражен ее красотой; понимая, что по своему положению она для него ни в коем случае не пара, он решил, что лучше будет, если он оставит свою профессию и приобретет другую, более благородную — станет воином. Добившись больших успехов и в воинском искусстве, он решился пойти просить руки девушки, однако отец ее его не принял. Ужасно рассердившись, бывший сапожник стал тогда пиратом, желая отомстить за свое унижение, и вскоре сделался грозою для всех. Тем временем он узнал, что его возлюбленная умерла, и поспешил на похороны. Той же ночью он вернулся на кладбище, проник в гробницу и надругался над покойницей. И тут некий голос возвестил, чтобы он снова пришел на это место через положенный срок — посмотреть, что за дитя только что зачал. Когда он, как ему было велено, вернулся туда, то увидел голову, лежавшую меж ног женщины; то был плод их союза; эту голову нельзя было показывать никому, кроме злейших врагов, которым желаешь погибели, так что он держал ее в запертом сундучке и производил страшное смятение в рядах неприятеля, когда пользовался дарованным ему могуществом. Вскоре ему представилась возможность жениться на дочери и наследнице императора Константинополя. Через некоторое время молодой жене захотелось узнать, что он прячет в своем сундучке, и однажды, пока муж ее спал, она открыла крышку, пришла в ужас и тут же потребовала, чтобы и голова, и ее хранитель были брошены в море. После чего началась страшная буря, а когда море успокоилось, на поверхности воды, в том самом месте, где сундучок и его хозяин скрылись в волнах, долго еще крутился огромный и опасный водоворот. Это место теперь известно под названием залив Саталия40.
Двое авторов, почти современники названных ранее свидетелей, также вставляют в свои произведения сходные истории. Роджер Гоуденский, описывая возвращение Филиппа II Французского из Палестины в 1191 г., вспоминает эту сказку, проплывая мимо «островов Ис». Ее герой — рыцарь, и в результате совершенного им акта некрофилии на свет появляется мертворожденный сынок, а потом некий голос велит ему отрезать ребенку голову и использовать для уничтожения врагов, которые погибнут, стоит им только на эту голову взглянуть. Через несколько лет вполне благополучной жизни жена героя обнаруживает голову и, пока его нет дома, выбрасывает ее в залив Саталия, и с тех пор, если голова поворачивается лицом вверх, там случается страшный шторм41. Гервазий Тилбе-рийский, произведение которого датировано 1210 г., также определяет залив Саталия как местонахождение ужасной головы, которая, как он полагает, принадлежала некогда Медузе Горгоне (чью голову Персей, как известно, выбросил в море). Однако, по его словам, в этих местах рассказывают о рыцаре, полюбившем королеву и совокупившемся с нею лишь после ее смерти. В результате этого соития родилась чудовищная голова, обладавшая, разумеется, гибельной силой — если смотреть прямо на нее. Через какое-то время, плывя по морю на корабле, рыцарь заснул, а его любовница, давно сгоравшая от любопытства по поводу запретного сундучка, который он всегда носил с собой, стащила ключ, оуперла сундучок и, естественно, упала замертво. Проснувшись, рыцарь обнаружил, что его возлюбленная мертва, а сундучок открыт, так что пришлось и ему самому посмотреть на голову, в результате чего погиб и он, и его корабль. А потом целых семь лет, если страшная голова поворачивалась лицом вверх, в этих местах случались сильные бури и водовороты, что создавало огромную опасность для моряков42.
В целом эта история безусловно связана с древним мифом о Персее и Медузе и его различными вариантами, широко известными даже в таких далеких друг от друга краях, как Персия и Италия. Овидий, например, представляет весьма подробный литературный вариант этого мифа, который, в свою очередь, основан на более древних устных версиях. Разумеется, географические и временные различия породили и соответствующее смещение акцентов, однако история эта была чрезвычайно популярна повсюду и оказалась удивительно живуча. Ее устные вариации сохранились даже в XIX столетии среди крестьян Тосканы43. Отголоски ее в показаниях тамплиеров являются, таким образом, лишь незначительным инцидентом в долгой жизни этого замечательного образчика фольклора и никоим образом, даже при известном напряжении фантазии, не могут быть сочтены непосредственно связанными с деятельностью ордена. Тем не менее, во Франции XIV в. историю о губительной голове с удовольствием взяли на вооружение, ибо она содержала сразу несколько элементов, способных мгновенно высечь искру ответной реакции в народном сознании. В частности, стоит вспомнить два из них: веру в то, что живые и мертвые способны совокупиться и зачать дитя, а также веру в дурной глаз.
Во многих обществах до сих пор существует вера в духов и привидения и в их способность совершав половой акт с живыми людьми. Суть так называемого мифа о преследуемой вдове заключается в том, что некий муж умирает, однако возвращается, чтобы совокупляться со своей женой. Она беременеет и (обычно) рождает чудовище, часто одну голову, которая в некоторых случаях наделена разрушительной силой. Примером может послужить сказка индейцев Британской Колумбии. Дочь вождя полюбила некого юношу, но ее отец не дал им разрешения на брак. А однажды ночью братья девушки тайно убили ее возлюбленного и закопали его вместе с конем в лесу. Девушка долго носила по нему траур, ничего не зная о его судьбе, но тут он вдруг объявился, весь в крови, с сосульками в волосах, и унес ее с собой. Он жил с ней среди леса в могиле, и через девять месяцев она родила огромный камень, который тут же ее братьев и погубил44.
Вера в способность «завораживать» дурным глазом и наносить таким образом вред тому, на кого этот «глаз» направлен, распространена, возможно, даже еще более широко. Прежде всего способность эта приписывалась ведьмам и колдунам45. В средние века люди были хорошо знакомы с этой идеей благодаря Библии46. И снова, как и в первом случае, источники данного поверья следует искать в античности, наиболее выразителен его литературный вариант у Плутарха47.
Прочие обвинения по адресу тамплиеров были также весьма серьезны для того времени. Например, встречавшееся в показаниях упоминание о тонкой веревке, которой тамплиеры вроде бы подпоясывались, а до того касались своих идолов, могло, как на то и указывают первые 11 статей обвинения, быть связано со средневековыми представлениями об исламе, а также с учением катаров, ибо протоколы инквизиционных расследований конца XIII в. свидетельствуют, что католическая церковь считала ношение подобных веревок в качестве пояса знаком получения consolamentum48.
Как и прочие выдвинутые против тамплиеров обвинения, обвинение в том, что они опускали некоторые священные слова во время мессы, можно понимать с разной степенью глубины — в зависимости от социального положения слушателя и его отношения к ордену. Представители простого народа привыкли к нападкам церкви на катаров и обвинениям в том, что они якобы пренебрегают святыми таинствами, что связано с их неверием в основные догматы католической веры — Боговоплощение, Воекресение и Искупление49. Бернар Ги, почти современник процесса, приводит официальную точку зрения на то, каковы должны быть представления людей на сей счет. Эти еретики, говорит он, считали, что указанные догматы — лишь пустая оболочка50. «Они оскорбляют Святые церковные таинства, искажая их смысл, особенно таинство евхаристии, и утверждают, что тело Христово не совместно со святым обрядом причастия»51. И снова, таким образом, устанавливалась потенциальная связь с учением катаров.
Ногаре, разумеется, мог иметь в виду более конкретные и специфические цели. Если, например, капелланы ордена опускали слова Священного Писания, то, значит, никакой жертвы Господу не приносили, и Христос «телесно» в церкви не присутствовал. То есть церковные службы — как во здравие, так и заупокой — у тамплиеров никакого смысла не имели, так что миряне-жертвователи зря делали свои, порой весьма значительные, взносы в пользу ордена, да и обширные земли были пожалованы тамплиерам под фальшивым предлогом. Это был очередной и очень эффективный способ вызвать возмущение влиятельной части общества — а именно, крупных феодалов — и склонить ее на сторону французского правительства, а заодно оправдать изъятие собственности у тамплиеров. Ногаре предоставлял другим сколько угодно размышлять о возможных причинах такого поведения тамплиеров. Может, тамплиеры просто боялись проклятия церкви, ибо совершали смертный грех, поклоняясь пресловутой голове или коту? Возможно, они и хлеб не святили, чтобы избежать этого. Больше того: считая, что распятие Христа на Голгофе не имело никаких последствий, они лишь формально поклонялись Господу, прикрывая факт своего идолопоклонства, а значит, тайно исповедовали какую-то ересь или даже ислам52.
Возможен был и еще один мотив их деятельности, также приведенный Ногаре в качестве доказательства: все тамплиеры — колдуны, заключившие союз с демонами. Было широко распространено верование, что гостия служит защитой от любого колдовства, ибо ни один демон не может смотреть на тело Христово. Верование это можно проиллюстрировать историей XII в. о супруге Жоффре, графа Анжуйского. История эта приведена у Гиральта Камбрийского. Графиня редко ходила в церковь, но далее если и ходила, то никогда не оставалась там во время совершения церковных таинств. Граф и другие отмечали это с удивлением, и однажды, когда она собралась уже, как всегда, ускользнуть посреди службы, стража по команде графа задержала ее. Тогда она, подхватив двоих маленьких сыновей — всего их у нее было четверо, — вылетела в высокое окно церкви, и больше ее никогда не видели53. Возможно, кое-кто и пытался делать выводы из подобных историй, однако все в конце концов сходилось на понимании первостепенной важности мессы в католицизме, ибо именно месса непосредственно приобщает христиан к жертве, принесенной ради них Иисусом Христом54. Если бы обвинение в неуважительном отношении к мессе можно было последовательно использовать, весь христианский мир восстал бы против ордена тамплиеров, считая, что они действиями своими подрывают самую основу веры и мировоззрения людей.
То, что внутри ордена «своими силами» совершались такие таинства, как исповедь и отпущение грехов, способно было лишь усилить подозрения, вызванные другими статьями обвинения, ибо те, кто подстрекал рядовых членов ордена на подобные правонарушения, ни за что не желали, чтобы братья исповедались в том, что происходит в ордене, кому-то со стороны, хотя многие тамплиеры, давая показания, утверждали, что исповедовались посторонним духовникам, в том числе и братьям-францисканцам. Возможно, в этом обвинении действительно есть какая-то крупица истины. Во время процесса в Англии стало ясно, что некоторые тамплиеры не отличают святого таинства отпущения грехов священнослужителями от того незаконного действа, которое называют отпущением грехов великим магистром или местным приором, тем, кто как-либо нарушил внутренний Устав ордена. Хотя причины этого, видимо, совершенно безобидны и совершенно не связаны с ересью, подобная практика, тем не менее, легко могла быть соотнесена с предполагаемым пренебрежением тамплиеров к церковным таинствам55.
Обвинение в мужеложстве, что совершенно очевидно, направлено было против всех хранивших целибат членов ордена, состоявшего исключительно из мужчин. Было бы удивительно, если бы тамплиеры, как и все прочие монашеские ордена, были совершенно свободны от гомосексуализма. Возможно, Ногаре включил данную статью обвинения только по этой причине, но реакция тогдашнего общества и в данном случае была обусловлена глубоко укоренившимися предрассудками. Церковь всегда учила (возможно ошибочно), что увлечение гомосексуальными связями навлекло некогда гнев Господень на город Содом56. Писатели-богословы и создатели гражданского права в средние века поэтому, обвиняя кого-либо в подобном грехе, старались проявлять особую осторожность из опасения, что кара свыше обрушится и на их собственную страну. Св. Василий и св. Августин предупреждали молодых монахов и монахинь об этой опасности57, а в 538-544 гг. император Юстиниан издал закон, запрещавший гомосексуальные отношения58. Позднее св. Петр Дамиани в «Liber Gomorrhianus» в 1051 г. порицал гомосексуализм, Цитируя Библию: «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость; да будут преданы смерти, кровь их на них» (Лев., 20:13)59. Еще теснее связаны с делом тамплиеров законы, изданные в 1120 г. в Наблусе, в Иерусалимском королевстве. На пограничной территории, где всегда существовала опасность нападения неверных, легко было счесть любое несчастье наказанием свыше за плотские грехи. Одним из особо тяжких считался грех содомии, и четверо из 25 каноников тамошнего церковного совета разбирали в суде исключительно подобные дела. Если виновность была доказана, содомитов сжигали на костре. Те, кто скрыл, что его принудили к содомии, а потом позволил этому случиться во второй раз, также рассматривались как содомиты. Тех же, кто добровольно признался и явился, дабы быть наказанным, заставляли под присягой поклясться, что они откажутся «от этой постыдной мерзости», а если они снова преступали закон, то их изгоняли из королевства60.
Итак, предъявленные обвинения были совершенно ясны. Именно греховность тамплиеров привела в 1291 г. к падению королевства крестоносцев. Если бы не срочно предпринятые меры, гнев Господень пал бы и на французское королевство, приютившее у себя стольких преступников, склонных к «противоестественным действиям». Церковь и весь народ должны были совместными усилиями бороться с подобной опасностью. Подобный ход мыслей способен был понять каждый. Тамплиеры стали козлами отпущения не только в результате провала движения крестоносцев, которое отказывались поддерживать массы, но также и в связи с тем, что французское правительство оказалось не способно создать действенный управленческий аппарат. Теоретики могут обратиться к рассуждениям Фомы Аквинского, который рассматривал гомосексуализм как оскорбление здравого смысла, ибо такая связь исключает возможность зачатия и рождения детей, что, с точки зрения этого философа, и является единственным оправданием плотского соития61. Тем, кто имеет вкус к истории, нет нужды заглядывать во времена Содома. Генри Хантингдонский, например, был уверен, что кораблекрушение, в кртором в 1120 г. погиб Уильям, сын и наследник короля Генриха I, было последствием греха содомии, в котором были повинны почти все на борту62.
Это обвинение также имеет связь с двумя другими темами, красной нитью проходящими по всему списку из 127 статей: тамплиеры были буквально напичканы идеями ислама и катаров. Тогда в странах Запада принято было считать, что гомосексуализм в исламском обществе весьма распространен, особенно с тех пор, как торговцы-католики активно занялись продажей мальчиков-европейцев различным мусульманским правителям63. Катары также обвинялись в гомосексуализме — прежде всего потому, что их bonhommes («совершенные») странствовали парами (будучи мужчинами) во время своих проповеднических миссий64.
Было подмечено, что мысль о выгоде — а выгоду тамплиеры якобы искали абсолютно во всем — может быть связана и с предрассудками относительно ведовства и колдовства, как и мысль о пренебрежении к святым таинствам, прежде всего к мессе и причастию. Успехи тамплиеров, богатых банкиров и землевладельцев, делали их весьма уязвимыми перед подобными обвинениями, особенно когда приводилось свидетельство Библии о том, что сатана искушал Христа в пустыне всеми царствами земными, если тот пообещает ему покорность.
И наконец, таинственность, которая окружала многие, а может быть, и все собрания братства и церемонию приема в орден новых членов, обеспечила Ногаре идеальную возможность избегать каких-то дополнительных доказательств того, что преступления в ордене действительно совершались. Именно эта таинственность, а также «мирское» отпущение грехов и привычка исповедаться внутри ордена вполне могли объяснить, почему преступления и развращенность тамплиеров столько лет оставались не-выявленными.
Магия, колдовство и ведовство, отчасти являясь следствием народных суеверий, были в то же время неотъемлемой частью тогдашнего менталитета, а стало быть, обвинения, перечисленные выше, должны были вызвать живой отклик во всех слоях общества. Использование широко распространенных верований и представлений с целью клеветы на орден и опорочивания его доброго имени было намеренным и весьма успешным, хотя это, возможно, делалось лишь отчасти осознанно, ибо и законники Филиппа, и инквизиторы Климента тоже принадлежали своему времени с его идеями и традициями.
8
Обвинения тамплиеров в идолопоклонстве и вырванные у них признания в том, что основными объектами поклонения были кот и магическая голова, тоже имели вполне конкретную направленность — желание сыграть на упорно бытовавших в народе представлениях, что все мусульмане — идолопоклонники33, хотя люди образованные давно от этой идеи отказались, но все же видели в пресловутом коте воплощение дьявола. В своей коллекции фольклорных историй, собранных, главным образом, в качестве подсобного материала для проповедей, немецкий цистерцианец Цезарий Гейстербахский, писавший в 20-е годы XIII в., утверждал, что «дьявол по причине алчности часто сравнивается с котом или со львом, которые внешне и по природе своей очень похожи; вот и дьявол, подобно им, терпеливо лежит в засаде, охотясь за душами простаков»34.
Однако не кот, а именно голова оказалась в центре наиболее занимательных историй; тут, пожалуй, даже Но-гаре, умело черпавший из сокровищницы народной памяти и фантазии, не смог бы учесть всего. Довольно многие подсудимые упоминают в своих показаниях, что видели некую голову, хотя ее описания чрезвычайно разнообразны35. И все же два свидетельства, полученные папской комиссией во время парижских слушаний весной 1311 г., представляют особый интерес и являлись объектом пристального анализа со стороны г-на Соломона Райнаха36.
Первый свидетель выступал 1 марта; это был итальянский нотариус Антонио Сиччи ди Верчелли, не являвшийся тамплиером, однако прослуживший ордену около 40 лет на его заморских территориях. В Сидоне он много раз слышал историю о том, что правитель этого города любил одну благородную даму из Армении,
но никогда не вступал с нею в греховную связь, пока она была жива; однако, когда она умерла и лежала в гробнице, он ночью, сразу после похорон, пробрался на кладбище и тайно совокупился с нею. А потом до него вдруг донесся чей-то голос: «Вернись, когда (ей) придет время родить, потому что ты найдешь (здесь) голову — свое дитя». И вот, по прошествии должного срока этот самый рыцарь вернулся, и в гробнице, мелсду ногами покойной обнаружил человеческую голову. И снова услыхал голос: «Храни эту голову, ибо она принесет тебе немало добра».
Антонио Сиччи заявил также, что в то время тамплиер Маттео ле Сармаж, бывший приором Сидона, как раз стал кровным братом египетского султана37.
12 мая рыцарь-тамплиер из Лиможа по имени Гуго де Фор поведал комиссии другой вариант этой истории. Сидон был куплен Тома Бераром, тогдашним великим магистром ордена, однако Фор никогда не слышал ни о каком тамплиере — правителе Сидона. Впрочем, будучи на Кипре после падения Акра, он слышал от Жана де Тани, рыцаря-мирянина, бывшего тогда бальи Лимасо-ла, что
некий благородный человек от всей души любил молодую даму из замка Мараклея в графстве Триполи и, поскольку не мог обладать ею при жизни, услыхав, что она умерла, отправился на кладбище, велел откопать ее тело и совокупился с нею. После этого он отрезал ее голову себе на память, и тогда некий голос громко провозгласил: он должен бережно хранить эту голову, ибо всякий, кто ее увидит, будет тут же уничтожен.
Он закутал голову в покрывало и спрятал в ларец. Поскольку он ненавидел греков, то открывал эту голову, лишь приближаясь к греческим городам и крепостям, и «все они сразу же бывали повержены во прах». Через некоторое время он направился в Константинополь, дабы и его тоже разрушить, однако ключ от ларца, где находилась голова, у него тайком стащила его же старая нянька, которая всего лишь из любопытства хотела посмотреть, что же это там такое. Она открыла ларец, обнаружила голову, и в тот же миг на судно, где они находились, обрушился ужасный шторм и оно затонуло.
Немногие спасшиеся матросы и рассказали эту историю. «И они говорили, что со времени этого кораблекрушения в тамошних местах исчезла вся рыба». Однако Гуго не слышал, чтобы та голова попала к тамплиерам, и ничего не знал о той истории, которую рассказал Антонио Сиччи38.
И наконец, третий свидетель, Гийом Априль из диоцеза Клермон, хоть ничего и не знал о двух предыдущих историях, тоже слышал, что прежде в заморских странах часто рассказывали о том, как давно, еще до создания орденов тамплиеров и госпитальеров, близ местечка Сата-лия на поверхноЪти моря в водовороте возникала вдруг «некая голова, после чего лодки, попавшие в этот водоворот, исчезали бесследно»39.
Г-н Раинах доказывает, что средневековые корни этой истории можно проследить по крайней мере до Уолтера Мэпа, произведения которого относятся к концу XII в., хотя Мэп и не связывает события, рассказанные в этой истории, с тамплиерами. Главным героем у Мэпа является молодой башмачник из Константинополя, который достиг такого мастерства в своем деле, что даже знатные люди шили у него обувь. Помимо сапожного искусства он славился и необычайными успехами в искусстве спорта; и вот однажды к нему явилась некая прекрасная девушка с огромной свитой, специально чтобы заказать башмачки у столь известного мастера. Башмачник был сражен ее красотой; понимая, что по своему положению она для него ни в коем случае не пара, он решил, что лучше будет, если он оставит свою профессию и приобретет другую, более благородную — станет воином. Добившись больших успехов и в воинском искусстве, он решился пойти просить руки девушки, однако отец ее его не принял. Ужасно рассердившись, бывший сапожник стал тогда пиратом, желая отомстить за свое унижение, и вскоре сделался грозою для всех. Тем временем он узнал, что его возлюбленная умерла, и поспешил на похороны. Той же ночью он вернулся на кладбище, проник в гробницу и надругался над покойницей. И тут некий голос возвестил, чтобы он снова пришел на это место через положенный срок — посмотреть, что за дитя только что зачал. Когда он, как ему было велено, вернулся туда, то увидел голову, лежавшую меж ног женщины; то был плод их союза; эту голову нельзя было показывать никому, кроме злейших врагов, которым желаешь погибели, так что он держал ее в запертом сундучке и производил страшное смятение в рядах неприятеля, когда пользовался дарованным ему могуществом. Вскоре ему представилась возможность жениться на дочери и наследнице императора Константинополя. Через некоторое время молодой жене захотелось узнать, что он прячет в своем сундучке, и однажды, пока муж ее спал, она открыла крышку, пришла в ужас и тут же потребовала, чтобы и голова, и ее хранитель были брошены в море. После чего началась страшная буря, а когда море успокоилось, на поверхности воды, в том самом месте, где сундучок и его хозяин скрылись в волнах, долго еще крутился огромный и опасный водоворот. Это место теперь известно под названием залив Саталия40.
Двое авторов, почти современники названных ранее свидетелей, также вставляют в свои произведения сходные истории. Роджер Гоуденский, описывая возвращение Филиппа II Французского из Палестины в 1191 г., вспоминает эту сказку, проплывая мимо «островов Ис». Ее герой — рыцарь, и в результате совершенного им акта некрофилии на свет появляется мертворожденный сынок, а потом некий голос велит ему отрезать ребенку голову и использовать для уничтожения врагов, которые погибнут, стоит им только на эту голову взглянуть. Через несколько лет вполне благополучной жизни жена героя обнаруживает голову и, пока его нет дома, выбрасывает ее в залив Саталия, и с тех пор, если голова поворачивается лицом вверх, там случается страшный шторм41. Гервазий Тилбе-рийский, произведение которого датировано 1210 г., также определяет залив Саталия как местонахождение ужасной головы, которая, как он полагает, принадлежала некогда Медузе Горгоне (чью голову Персей, как известно, выбросил в море). Однако, по его словам, в этих местах рассказывают о рыцаре, полюбившем королеву и совокупившемся с нею лишь после ее смерти. В результате этого соития родилась чудовищная голова, обладавшая, разумеется, гибельной силой — если смотреть прямо на нее. Через какое-то время, плывя по морю на корабле, рыцарь заснул, а его любовница, давно сгоравшая от любопытства по поводу запретного сундучка, который он всегда носил с собой, стащила ключ, оуперла сундучок и, естественно, упала замертво. Проснувшись, рыцарь обнаружил, что его возлюбленная мертва, а сундучок открыт, так что пришлось и ему самому посмотреть на голову, в результате чего погиб и он, и его корабль. А потом целых семь лет, если страшная голова поворачивалась лицом вверх, в этих местах случались сильные бури и водовороты, что создавало огромную опасность для моряков42.
В целом эта история безусловно связана с древним мифом о Персее и Медузе и его различными вариантами, широко известными даже в таких далеких друг от друга краях, как Персия и Италия. Овидий, например, представляет весьма подробный литературный вариант этого мифа, который, в свою очередь, основан на более древних устных версиях. Разумеется, географические и временные различия породили и соответствующее смещение акцентов, однако история эта была чрезвычайно популярна повсюду и оказалась удивительно живуча. Ее устные вариации сохранились даже в XIX столетии среди крестьян Тосканы43. Отголоски ее в показаниях тамплиеров являются, таким образом, лишь незначительным инцидентом в долгой жизни этого замечательного образчика фольклора и никоим образом, даже при известном напряжении фантазии, не могут быть сочтены непосредственно связанными с деятельностью ордена. Тем не менее, во Франции XIV в. историю о губительной голове с удовольствием взяли на вооружение, ибо она содержала сразу несколько элементов, способных мгновенно высечь искру ответной реакции в народном сознании. В частности, стоит вспомнить два из них: веру в то, что живые и мертвые способны совокупиться и зачать дитя, а также веру в дурной глаз.
Во многих обществах до сих пор существует вера в духов и привидения и в их способность совершав половой акт с живыми людьми. Суть так называемого мифа о преследуемой вдове заключается в том, что некий муж умирает, однако возвращается, чтобы совокупляться со своей женой. Она беременеет и (обычно) рождает чудовище, часто одну голову, которая в некоторых случаях наделена разрушительной силой. Примером может послужить сказка индейцев Британской Колумбии. Дочь вождя полюбила некого юношу, но ее отец не дал им разрешения на брак. А однажды ночью братья девушки тайно убили ее возлюбленного и закопали его вместе с конем в лесу. Девушка долго носила по нему траур, ничего не зная о его судьбе, но тут он вдруг объявился, весь в крови, с сосульками в волосах, и унес ее с собой. Он жил с ней среди леса в могиле, и через девять месяцев она родила огромный камень, который тут же ее братьев и погубил44.
Вера в способность «завораживать» дурным глазом и наносить таким образом вред тому, на кого этот «глаз» направлен, распространена, возможно, даже еще более широко. Прежде всего способность эта приписывалась ведьмам и колдунам45. В средние века люди были хорошо знакомы с этой идеей благодаря Библии46. И снова, как и в первом случае, источники данного поверья следует искать в античности, наиболее выразителен его литературный вариант у Плутарха47.
Прочие обвинения по адресу тамплиеров были также весьма серьезны для того времени. Например, встречавшееся в показаниях упоминание о тонкой веревке, которой тамплиеры вроде бы подпоясывались, а до того касались своих идолов, могло, как на то и указывают первые 11 статей обвинения, быть связано со средневековыми представлениями об исламе, а также с учением катаров, ибо протоколы инквизиционных расследований конца XIII в. свидетельствуют, что католическая церковь считала ношение подобных веревок в качестве пояса знаком получения consolamentum48.
Как и прочие выдвинутые против тамплиеров обвинения, обвинение в том, что они опускали некоторые священные слова во время мессы, можно понимать с разной степенью глубины — в зависимости от социального положения слушателя и его отношения к ордену. Представители простого народа привыкли к нападкам церкви на катаров и обвинениям в том, что они якобы пренебрегают святыми таинствами, что связано с их неверием в основные догматы католической веры — Боговоплощение, Воекресение и Искупление49. Бернар Ги, почти современник процесса, приводит официальную точку зрения на то, каковы должны быть представления людей на сей счет. Эти еретики, говорит он, считали, что указанные догматы — лишь пустая оболочка50. «Они оскорбляют Святые церковные таинства, искажая их смысл, особенно таинство евхаристии, и утверждают, что тело Христово не совместно со святым обрядом причастия»51. И снова, таким образом, устанавливалась потенциальная связь с учением катаров.
Ногаре, разумеется, мог иметь в виду более конкретные и специфические цели. Если, например, капелланы ордена опускали слова Священного Писания, то, значит, никакой жертвы Господу не приносили, и Христос «телесно» в церкви не присутствовал. То есть церковные службы — как во здравие, так и заупокой — у тамплиеров никакого смысла не имели, так что миряне-жертвователи зря делали свои, порой весьма значительные, взносы в пользу ордена, да и обширные земли были пожалованы тамплиерам под фальшивым предлогом. Это был очередной и очень эффективный способ вызвать возмущение влиятельной части общества — а именно, крупных феодалов — и склонить ее на сторону французского правительства, а заодно оправдать изъятие собственности у тамплиеров. Ногаре предоставлял другим сколько угодно размышлять о возможных причинах такого поведения тамплиеров. Может, тамплиеры просто боялись проклятия церкви, ибо совершали смертный грех, поклоняясь пресловутой голове или коту? Возможно, они и хлеб не святили, чтобы избежать этого. Больше того: считая, что распятие Христа на Голгофе не имело никаких последствий, они лишь формально поклонялись Господу, прикрывая факт своего идолопоклонства, а значит, тайно исповедовали какую-то ересь или даже ислам52.
Возможен был и еще один мотив их деятельности, также приведенный Ногаре в качестве доказательства: все тамплиеры — колдуны, заключившие союз с демонами. Было широко распространено верование, что гостия служит защитой от любого колдовства, ибо ни один демон не может смотреть на тело Христово. Верование это можно проиллюстрировать историей XII в. о супруге Жоффре, графа Анжуйского. История эта приведена у Гиральта Камбрийского. Графиня редко ходила в церковь, но далее если и ходила, то никогда не оставалась там во время совершения церковных таинств. Граф и другие отмечали это с удивлением, и однажды, когда она собралась уже, как всегда, ускользнуть посреди службы, стража по команде графа задержала ее. Тогда она, подхватив двоих маленьких сыновей — всего их у нее было четверо, — вылетела в высокое окно церкви, и больше ее никогда не видели53. Возможно, кое-кто и пытался делать выводы из подобных историй, однако все в конце концов сходилось на понимании первостепенной важности мессы в католицизме, ибо именно месса непосредственно приобщает христиан к жертве, принесенной ради них Иисусом Христом54. Если бы обвинение в неуважительном отношении к мессе можно было последовательно использовать, весь христианский мир восстал бы против ордена тамплиеров, считая, что они действиями своими подрывают самую основу веры и мировоззрения людей.
То, что внутри ордена «своими силами» совершались такие таинства, как исповедь и отпущение грехов, способно было лишь усилить подозрения, вызванные другими статьями обвинения, ибо те, кто подстрекал рядовых членов ордена на подобные правонарушения, ни за что не желали, чтобы братья исповедались в том, что происходит в ордене, кому-то со стороны, хотя многие тамплиеры, давая показания, утверждали, что исповедовались посторонним духовникам, в том числе и братьям-францисканцам. Возможно, в этом обвинении действительно есть какая-то крупица истины. Во время процесса в Англии стало ясно, что некоторые тамплиеры не отличают святого таинства отпущения грехов священнослужителями от того незаконного действа, которое называют отпущением грехов великим магистром или местным приором, тем, кто как-либо нарушил внутренний Устав ордена. Хотя причины этого, видимо, совершенно безобидны и совершенно не связаны с ересью, подобная практика, тем не менее, легко могла быть соотнесена с предполагаемым пренебрежением тамплиеров к церковным таинствам55.
Обвинение в мужеложстве, что совершенно очевидно, направлено было против всех хранивших целибат членов ордена, состоявшего исключительно из мужчин. Было бы удивительно, если бы тамплиеры, как и все прочие монашеские ордена, были совершенно свободны от гомосексуализма. Возможно, Ногаре включил данную статью обвинения только по этой причине, но реакция тогдашнего общества и в данном случае была обусловлена глубоко укоренившимися предрассудками. Церковь всегда учила (возможно ошибочно), что увлечение гомосексуальными связями навлекло некогда гнев Господень на город Содом56. Писатели-богословы и создатели гражданского права в средние века поэтому, обвиняя кого-либо в подобном грехе, старались проявлять особую осторожность из опасения, что кара свыше обрушится и на их собственную страну. Св. Василий и св. Августин предупреждали молодых монахов и монахинь об этой опасности57, а в 538-544 гг. император Юстиниан издал закон, запрещавший гомосексуальные отношения58. Позднее св. Петр Дамиани в «Liber Gomorrhianus» в 1051 г. порицал гомосексуализм, Цитируя Библию: «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость; да будут преданы смерти, кровь их на них» (Лев., 20:13)59. Еще теснее связаны с делом тамплиеров законы, изданные в 1120 г. в Наблусе, в Иерусалимском королевстве. На пограничной территории, где всегда существовала опасность нападения неверных, легко было счесть любое несчастье наказанием свыше за плотские грехи. Одним из особо тяжких считался грех содомии, и четверо из 25 каноников тамошнего церковного совета разбирали в суде исключительно подобные дела. Если виновность была доказана, содомитов сжигали на костре. Те, кто скрыл, что его принудили к содомии, а потом позволил этому случиться во второй раз, также рассматривались как содомиты. Тех же, кто добровольно признался и явился, дабы быть наказанным, заставляли под присягой поклясться, что они откажутся «от этой постыдной мерзости», а если они снова преступали закон, то их изгоняли из королевства60.
Итак, предъявленные обвинения были совершенно ясны. Именно греховность тамплиеров привела в 1291 г. к падению королевства крестоносцев. Если бы не срочно предпринятые меры, гнев Господень пал бы и на французское королевство, приютившее у себя стольких преступников, склонных к «противоестественным действиям». Церковь и весь народ должны были совместными усилиями бороться с подобной опасностью. Подобный ход мыслей способен был понять каждый. Тамплиеры стали козлами отпущения не только в результате провала движения крестоносцев, которое отказывались поддерживать массы, но также и в связи с тем, что французское правительство оказалось не способно создать действенный управленческий аппарат. Теоретики могут обратиться к рассуждениям Фомы Аквинского, который рассматривал гомосексуализм как оскорбление здравого смысла, ибо такая связь исключает возможность зачатия и рождения детей, что, с точки зрения этого философа, и является единственным оправданием плотского соития61. Тем, кто имеет вкус к истории, нет нужды заглядывать во времена Содома. Генри Хантингдонский, например, был уверен, что кораблекрушение, в кртором в 1120 г. погиб Уильям, сын и наследник короля Генриха I, было последствием греха содомии, в котором были повинны почти все на борту62.
Это обвинение также имеет связь с двумя другими темами, красной нитью проходящими по всему списку из 127 статей: тамплиеры были буквально напичканы идеями ислама и катаров. Тогда в странах Запада принято было считать, что гомосексуализм в исламском обществе весьма распространен, особенно с тех пор, как торговцы-католики активно занялись продажей мальчиков-европейцев различным мусульманским правителям63. Катары также обвинялись в гомосексуализме — прежде всего потому, что их bonhommes («совершенные») странствовали парами (будучи мужчинами) во время своих проповеднических миссий64.
Было подмечено, что мысль о выгоде — а выгоду тамплиеры якобы искали абсолютно во всем — может быть связана и с предрассудками относительно ведовства и колдовства, как и мысль о пренебрежении к святым таинствам, прежде всего к мессе и причастию. Успехи тамплиеров, богатых банкиров и землевладельцев, делали их весьма уязвимыми перед подобными обвинениями, особенно когда приводилось свидетельство Библии о том, что сатана искушал Христа в пустыне всеми царствами земными, если тот пообещает ему покорность.
И наконец, таинственность, которая окружала многие, а может быть, и все собрания братства и церемонию приема в орден новых членов, обеспечила Ногаре идеальную возможность избегать каких-то дополнительных доказательств того, что преступления в ордене действительно совершались. Именно эта таинственность, а также «мирское» отпущение грехов и привычка исповедаться внутри ордена вполне могли объяснить, почему преступления и развращенность тамплиеров столько лет оставались не-выявленными.
Магия, колдовство и ведовство, отчасти являясь следствием народных суеверий, были в то же время неотъемлемой частью тогдашнего менталитета, а стало быть, обвинения, перечисленные выше, должны были вызвать живой отклик во всех слоях общества. Использование широко распространенных верований и представлений с целью клеветы на орден и опорочивания его доброго имени было намеренным и весьма успешным, хотя это, возможно, делалось лишь отчасти осознанно, ибо и законники Филиппа, и инквизиторы Климента тоже принадлежали своему времени с его идеями и традициями.
8
СЛЕДСТВИЕ В ДРУГИХ СТРАНАХ
Когда во Франции 13 октября 1307 г. внезапно начались аресты тамплиеров, Эдуард II Английский всего четыре месяца как вступил на престол. Его еще даже не успели короновать. Он был молод и неопытен, и всю жизнь прожил как бы в тени своего выдающегося отца. Несмотря на множество одержанных побед, Эдуард I оставил сыну тяжкое, сложное наследство. Войны с Шотландией и Францией и расточительная программа строительства замков оставили английской короне множество долгов и проблем, так и не решенных войнами. Недовольство среди баронов в последние годы правления Эдуарда I подспудно росло и теперь стало всем очевидно. Вполне можно было ожидать, что, узнав об арестах тамплиеров во Франции, Эдуард II ухватится за эту возможность, чтобы как-то поправить свои дела. Земельные владения тамплиеров в Англии не были, правда, столь обширны, как во Франции, однако это все же был немалый куш, способный помочь решить насущные финансовые проблемы, не затрагивая интересов ни одного из слоев английского общества. Пример опытного Филиппа IV, который — правда, с переменным успехом — все же в течение 20 лет, несмотря ни на какие сложности, Удерживал авторитет французской монархии на должном Уровне, был соблазнителен. Более того, сопротивление тамплиеров в Англии, видимо, должно было быть минимальным, поскольку орден там, хоть и был достаточно богат, все же не отличался такой массовостью, как во Франции.
Однако 30 октября Эдуард сообщил Филиппу IV, что не может «так легко согласиться» с обвинениями по адресу тамплиеров, но, поскольку обвинения, очевидно, зародились в Гиени, он напишет Гийому де Дену, своему сенешалю в Ажене, веля ему незамедлительно явиться с докладом1. В результате Эдуард II так и остался не убежден в справедливости обвинений и вместо того, чтобы начать аресты, 4 декабря разослал письма королям Португалии, Кастилии, Арагона и Неаполя, энергично защищая в них орден тамплиеров2. Незадолго до этого к королю явился «некий клирик»3, который прилагал «все свои усилия» к тому, чтобы уничтожить орден, всячески черня его рассказами «об ужасных и отвратительных деяниях (тамплиеров), несовместимых с католической верой». Целью его было, видимо, спровоцировать короля отдать приказ об арестах «без должного рассмотрения этого вопроса». Но, как известно, этот орден, учрежденный в давние времена и с честью служивший католической вере, до сих пор являл собой истинный «светоч религии» и осуществлял защиту Святой Земли. А потому «с готовностью поверить» столь неслыханным обвинениям «было вряд ли возможно». Королям не подобает слушать лживых клеветников, которыми правит алчность, и, видимо, следует оставить тамплиеров в покое, пока их вина не будет доказана согласно закону. Затем, 10 декабря, Эдуард II написал папе римскому примерно следующее: до него донеслись «поистине горькие слухи о столь ужасном позоре, который просто не укладывается в голове, а слухи эти невозможно перенести», ибо направлены они против тамплиеров, которые «всегда были чисты в своей вере». Он, Эдуард, не может поверить этим россказням, пока не получит более достоверных доказательств. Ему кажется, что сии огульные обвинения возникли у завистников, лжецов и преступников, а потому он просит папу не предпринимать пока никаких действий против ордена, дабы иметь время разобраться до конца и в соответствии с законом4.
Однако 30 октября Эдуард сообщил Филиппу IV, что не может «так легко согласиться» с обвинениями по адресу тамплиеров, но, поскольку обвинения, очевидно, зародились в Гиени, он напишет Гийому де Дену, своему сенешалю в Ажене, веля ему незамедлительно явиться с докладом1. В результате Эдуард II так и остался не убежден в справедливости обвинений и вместо того, чтобы начать аресты, 4 декабря разослал письма королям Португалии, Кастилии, Арагона и Неаполя, энергично защищая в них орден тамплиеров2. Незадолго до этого к королю явился «некий клирик»3, который прилагал «все свои усилия» к тому, чтобы уничтожить орден, всячески черня его рассказами «об ужасных и отвратительных деяниях (тамплиеров), несовместимых с католической верой». Целью его было, видимо, спровоцировать короля отдать приказ об арестах «без должного рассмотрения этого вопроса». Но, как известно, этот орден, учрежденный в давние времена и с честью служивший католической вере, до сих пор являл собой истинный «светоч религии» и осуществлял защиту Святой Земли. А потому «с готовностью поверить» столь неслыханным обвинениям «было вряд ли возможно». Королям не подобает слушать лживых клеветников, которыми правит алчность, и, видимо, следует оставить тамплиеров в покое, пока их вина не будет доказана согласно закону. Затем, 10 декабря, Эдуард II написал папе римскому примерно следующее: до него донеслись «поистине горькие слухи о столь ужасном позоре, который просто не укладывается в голове, а слухи эти невозможно перенести», ибо направлены они против тамплиеров, которые «всегда были чисты в своей вере». Он, Эдуард, не может поверить этим россказням, пока не получит более достоверных доказательств. Ему кажется, что сии огульные обвинения возникли у завистников, лжецов и преступников, а потому он просит папу не предпринимать пока никаких действий против ордена, дабы иметь время разобраться до конца и в соответствии с законом4.