Страница:
— За что благодарны?
— Да потому, что он сделал нормальные рабочие места и нормальную человеческую зарплату. Посмотрите, у нас все люди на машинах на своих ездят.
— Все?
— Практически все. Практически у всех есть собственные машины.
— А куда делись пенсионеры, которые у вас были, люди, приближающиеся к пенсионному возрасту?
— С пенсионерами… Конечно, с пенсионерами получается не очень хорошо. Не очень хорошо — это у нас всех. Вот у меня мать пенсионерка. Хорошо, что есть Брынцалов, есть такая фирма «Ферейн», и некоторым пенсионерам посчастливилось работать на этой фирме. Брынцалов хоть маленькие толики доплачивает.
— Сколько это примерно?
— По-разному. Но это больше, чем пенсия. По-разному в зависимости от стажа.
— И сейчас доплачивает?
— Доплачивает даже сейчас, хоть сложная экономическая ситуация… мы не платим зарплату, тем не менее пенсия пенсионерам доплачивается.
Тут я вспомнила, что в подмосковном поселке Салтыковка В.А. Брынцалов строит своей второй жене не то что шикарную дачу, а целый дворец, и спрашиваю:
— Вас не шокирует то, что он строит дворец для своей жены? Вы считаете, что все это нормально?
— Я бы тоже хотел дворец своей жене построить. Не могу, к сожалению! — отвечает дипломатично мой собеседник. — Многие другие строят себе дворцы. Разве у нас мало строится домов? Огромное количество. Почему же меня должно шокировать, что Брынцалов этим занимается? У нас очень много людей, достаточно богатых, особенно в Москве.
— Да, но дело в том, что обычно говорится так, что большинство тих капиталов — ворованные, поэтому люди и строят, но втихаря.
— Вот как раз к Брынцалову это не относится. Он открыто говорит. Что ему дает право говорить открыто? Да потому, что он действительно не сделал ничего такого, за что можно его зацепить. Он делает все в открытую, так, как есть. Да, он пришел сюда. Да, он принес свои деньги. Он заработал — у него была хорошая идея, и он своим трудом заработал эти деньги, в кооперативе «Пчелка». А многие другие зарабатывали за счет того, что приватизировали вклады. Это не очень, это пахнет. А к Брынцалову это не относится.
— Вы считаете, что правильно он пошел, в принципе, баллотироваться в президенты или это, может быть поспешный шаг? Кем-то спровоцированный, что ли?
— Спровоцировала его наша действительность. Знаете, почему? По одной простой причине. Началось это с маленького. Он — российский предприниматель, русский промышленник, который построил свое предприятие… Пенсионеры говорят: «Вот мы тут все сделали…» Неправда. Это построено уже в «ферейновские» времена. Все, чем сегодня живет «Ферейн», — это все построено недавно: новый цех один, второй, третий, четвертый, номенклатура — новые препараты, совершенно разные вещи делаем. Русскому промышленнику, который вкладывает свои деньги в развитие производства, кто создает рабочие места? Кто расширяет, восстанавливает станки, механизмы, строит здания, корпуса, новые заводы — кто помогает? Никто. На свои деньги. Кроме того, ему, русскому промышленнику, делающему эти вещи, становится обидно так же, как любому русскому человеку, который может себя назвать патриотом или более-менее любящим свою родину хотя бы за то, что он здесь родился. Иностранным производителям рынок здесь отдан на поругание. Как вот сестру свою родную взять и отдать врагу. Вот делай с ней, что хочешь. И они с ней делают, что хотят. Панадол, аспирин, то, се, реклама разрешена и так далее. Начиная с Нечаева, лицензии выдавались как никогда в советское время не выдавались.
— Это ведь министр здравоохранения? Как его звали-то?
— Эдуард Николаевич Нечаев. Я не говорю об инсулине. «Ферейн» строит на свои деньги завод, то есть Владимир Алексеевич строит на свои деньги завод, инсулин начинаем производить совместно с импортными компаниями, замечательный инсулин. Представляете? Мы здесь открываем производство, построили завод, прекраснейший завод, великолепные отзывы, аудиты приходят ведущих фармацевтических фирм. Великолепно, и на свои собственные деньги. А Эдуард Нечаев шурует в Майкопе субстанцию инсулина, отправляет ее в Польшу, в Польше делают готовое лекарство и завозят в Россию.
— Зачем?
— Зачем, я вас тоже спрашиваю? Зачем? Брынцалов — это только один случай. А таких случаев миллион. Зачем? Прекратили у нас производство субстанции ацетилсалициловой кислоты, признанный мировой лидер, Новокузнецкий завод «Органика». Нате вам, пожалуйста, аспирин «Байер». «Байер» покупает у них аспирин, делает свою лекарственную форму…
— Где он покупает?
— В Новокузнецке.
— Да что вы?!
— Покупает аспирин, делает свою лекарственную форму и поставляет нам ее сюда! То же, что и с нефтью происходит. Нефть у нас покупается, из нее там делается бензин, продукты перегонки, синтеза, и потом это ввозится в виде готового продукта. То есть там создается прибавочная стоимость, и ввозится товар сюда. Вот потому Брынцалов и вылез. Его, как русского промышленника, это просто возмущает до рвоты! И он решил: я не могу сидеть, если я житель этой страны и хочу жить здесь, а не так, как другие: собрал свой капитальчик — и на Канары, виллу, яхту, молодая жена, великолепные дети, молодой сам — чего еще нужно? Живи спокойно! «Нет, — говорит, — я в этой стране, я здесь жил, умру, и дети мои здесь родились, здесь будут жить, и здесь будут и их дети. Поэтому я пойду туда, буду депутатом, буду им говорить. Я не буду ругаться, но я найду с ними общий язык, я буду с ними разговаривать, я буду их учить, что нельзя так делать. Воруют, обворовывается страна! Казалось бы — простая вещь. Можно сделать таким образом — опять же тот же „Байер“, опять тот же УПСА. Две компании, выпускающие аспирин. Вот я бы, как министр, сделал так: вызвал представителей этих компаний к себе в приемную и сказал сначала представителю „Байера“: „Вот ты, дорогой господин, своим аспирином на российском рынке торгуешь и прибыль получаешь, и объемы торговли известны — многие миллионы долларов, порядка ста миллионов долларов. При этом стоимость субстанции, которую ты здесь оставляешь, — миллион — одна сотая часть, а остальное — упаковка, то, се, что можно сделать здесь. Обновите линии! Этот завод будет стоить пять миллионов долларов“. Я бы сказал: „Вот давай, на свои прибыли, которые ты здесь получаешь, построй завод, пожалуйста, не надо на „Ферейне“, вот Семашко, второй завод, и начинай выпускать препарат. Субстанцию можешь привезти, марку свою на упаковке оставь, ради Бога, но прибылью делись! Оставь здесь товар! Зачем его загонять за рубеж в виде валюты, покупая там продукцию?“ Патриотично бы поступил такой министр или нет? Тут же организовал бы рабочие места для российских граждан, производство получил бы современное и сохранил бы хорошие отношения с иностранной компанией — все в порядке. А то они смотрят на нас, как на дураков, и говорят: „Слушайте, идиоты какие-то! Чего они делают-то?“ Вы посмотрите взлеты всех этих… Корейский вариант — с чего они начинали? Отверточная технология. Это же понятно, да? Что, телевизор „Панасоник“ хуже нашего „Горизонта“? Есть псевдопатриоты, которые на самом деле оказываются для нашей страны враги номер один, кричат: „Ой, какой „Панасоник“? Не надо „Панасоников“, давайте „Горизонты!“ Сами при этом смотрят „Панасоники“ и стараются видюшники и фильмы тоже смотреть импортные. А есть другие патриоты, типа Брынцалова, которые говорят: „Давайте введем на „Панасоники“ таможенные пошлины сто процентов“. Для чего? Тот же телевизор „Горизонт“ или „Электрон“, или „ТВТ“, или другой какой-то пусть эта фирма японская уважаемая поставит в виде блоков, панелей, кинескопов, корпусов, а наши рабочие, по корейскому варианту — отверточная технология! — соберут этот «Панасоник“ здесь. Рабочие места создаются, в государстве остаются деньги, не надо отправлять туда валюту, с таким трудом зарабатываемую, которая за счет нефти, электроэнергии, газа уходит туда. Наш фермер не может произвести это масло — ну дай ты ему эту упаковочную машину, которая это масло сделает в маленьких формочках, удобных для покупателя, законсервирует его, в конце концов, заморозит, машину ему купи для доставки, чтобы оно не портилось в дороге, и не в бумагу завернутое, а в нормальную, хорошую упаковку! Или мясо разделай, купи ему мясо-молочный завод. Неужели нельзя это сделать? Вот для чего Брынцалов пошел на выборы, вот это его стимулировало. А как по-другому, кто сделает-то, если не он, не я, не другие?
— И как же в этих условиях вы будете дальше карабкаться?
— Что же, вы думаете, мы такие беззубые? В этом черта Брынцалова, что он сам не успокаивается, и нам не дает. Если это его, — а он все российское считает своим, — вырвет. Вот заглотишь его, он засунет руку в рот, из желудка достанет этот кусок и вырвет: отдай, мое! И других заставляет так работать! Представляете? За свое, то, что мы сделали, мы будем бороться. Мы не сдадимся, мы будем биться, и в конце концов эти деньги, которые отправляются за рубеж, останутся здесь, на «Ферейне». Не псевдомайкопский инсулин, который Нечаев якобы здесь производит, а на самом деле полякам отправлялись деньги за эту лекарственную форму, — нет, накося, выкуси, больше не надо! Все останется здесь, в России, в русской фармацевтической компании, которая называется ФАО «Ферейн»!
— Говорят, вы зарываетесь?
— Мы не зарываемся, мы ведем себя мирно, нормально. Нас пытались ту по-разному зажать, потому что у нас дурацкие законы, все сделано, чтобы загубить российского производителя, никто его не ждет, только слова одни: предприниматели, вот, их нужно поддерживать, и так далее, и тому подобное. У граждан нет заработной платы, им оплачивать нечем товарные массы. И у банка нет денег. Банку невыгодно инвестировать производств. Те банки, которые инвестируют производство, например, Тверьуниверсалбанк и другие, они пропали. В итоге — общество безденежное на сегодняшний день. Нам грозить и угрожать бесполезно. А правительство на нас, как на всех других предпринимателей, накатывает постоянно. Ну, например, с налогами. Вот, пожалуйста, в прошлом году, девятнадцатого декабря, в обеденное время, я выходу вот из этой двери, иду в сторону коридора — бежит наш сотрудник, а за ним гонится… автоматчик, вот в этом своем пятнистом одеянии, и в чулке, где только одни глаза видны, с автоматом наперевес! Это налоговая полиция приехала брать с «Ферейна» налоги за якобы полученную прибыль. И мало того — они накрутили еще пени, и в результате сумма налогов у нас составляла где-то около двадцати семи миллиардов, а с пенями она выросла до цифры шестьдесят восемь!
— Отдали?
— Послушайте, а почему мы должны отдавать? Я ж вам говорю, что Ферейн» — такая фирма, которая просто так не отдаст свое.
— Боретесь?
— Боремся, мы подали в суд и отбились от них. Это Брынцалов! Другой бы отступил, а он… Иногда устаешь, надоедает все, думаешь — к чертовой бабушке! Но все-таки я небогатый человек, ни замков, ни дворцов, есть дача в Дмитрове, дом бревенчатый. Вот поэтому я не могу бросить эту работу, к сожалению. Она кормит мою семью, мать — пенсионерка, брат — чернобылец, инвалид, у него трое детей, жена не работает, им нужно помогать. В общем-то, я один в семье кормилец. Второй брата — военный, тоже зарплату не платят уже полгода. Полковник, афганец, два ранения, награды правительственные… Поэтому я не могу бросить эту работу.
— А чем кончилось все тогда? Куда они делись, эти автоматчики?
— Ну куда делись? Они встретили меня, я, к сожалению, один оказался, потому что генеральный директор уехал на обед. Я их попросил подождать. Они постояли, с них пыл этот спал. А они в бронежилетах, им тяжело, жарко…
— Мальчишки, в общем-то?
— Да часа два сидели, разговаривали…
— Автоматчики что должны были делать конкретно?
— Они должны были прикрывать вхождение налоговых инспекторов сюда! Вообще-то, по-хорошему, я понимаю этих налоговых инспекторов, потому что приходить, грубо говоря, к человеку, которого ты ограбил, и требовать за ограбленное долю какую-то — за это можно получить в морду. Отец мне в детстве говорил: «Саша, нахалов нужно бить, и преимущественно в морду!» Вот, в принципе, можно было получит в морду, поэтому я их понимаю. Вот сюжет такой был у нас. Жизнь тут вообще веселая.
— Но тем не менее не жалеете ни о чем?
— Понимаете, жизнь дается один раз. О чем жалеть? Тогда можно вообще не жить, если жалеть.
… Что говорить, толковый, приятный человек Александр Евгеньевич Полстянов. Владимир Алексеевич явно не промах при подборе кадров.
Но вот вопрос: а поняла я наконец-то, как делаются миллиардеры? Опят у меня двадцать пять! Ну, «Пчелка», ну, с нее все и пошло. А как пошло? Как эта симпатичная «пчелка» обрела реактивный моторчик и долетела до столицы? Как? Что в том моторчике было самым-самым?
Я уже думала, что от природы самая непонятливая. Но и сотрудники великой фирмы «Ферейн» пожимали плечами:
— Кто его знает, как?
В качестве утешения они рассказали мне, из чего, собственно, возникло это название. Я-то по наивности считала вначале, что В.А, Брынцалов узнал, что давным-давно в Москве на Никольской улице существовала аптека знаменитого немца Карла Ивановича Феррейна. И вообще он много аптек создал. Но ведь «Ферейн» несколько отличается от «Феррейна», верно?
— Верно, — сказали мне с улыбкой всезнания. — Больше того, там, где мы сейчас с вами находимся, а находимся в Нагатине, было когда-то болотистое место, гать. Отсюда — «Нагатино». И здесь для своих аптек деловой Карл Иванович начал выращивать разные лекарственные травы. Это была сельская местность, до Москвы далеко. Аптечное дело у разворотливого Феррейна процветало. А в одиннадцатом-двенадцатом году здесь, на этом самом месте, его сын, Владимир Карлович, построил завод медпрепаратов. Как водится, в двадцатых годах его национализировали, Феррейна — вон… Завод назвали имени Карпова.
— А кто такой Карпов-то?
— А кто его знает? Вот я живу на улице Гримау. Кто такой Гримау? Больно нужно знать! Значит так, в девяностых годах пошло акционирование… Завитало прямо в воздухе — назвать наше предприятие именно так — «Феррейн». Ведь красиво? И традиция намечается… Но не тут-то было. Прослышали об этом германские родственники Феррейна, приехали сюда и потребовали у Брынцалова три миллиона дойчмарок. Н им честно сказал: «Наскребу по сусекам миллион, больше нет». Они в амбицию! Выложи ровно три миллиона, иначе название заберем! А дальше уже местная легенда приписывает момент озарения в уме жены Брынцалова Натальи. Будто бы она подумала-подумала и говорит: «Володь, давай вот что сделаем — уберем одну букву в слове „Феррейн“ и привет, ничего платить этим вымогателям не будем». Так и сделали. И немцы уехали ни с чем — жадность фраера сгубила. По-немецки кто понимает, «феррейн» — союз, а «ферейн» — просто красивое буквосочетание.
К слову: завод и в годы советской власти заработал себе славу. Именно здесь в 1944 году была изготовлена первая партия отечественного пенициллина, который спас тысячи жизней наших раненых солдат и офицеров! А мы-то все думали, где сидели и мудрили такие наши талантливые ученые! А здесь вот…
… Сижу вечером за своим столом со сбитыми набок мозгами… И вдруг на меня нисходит озарение: «Что это я все возле производственно-рыночно-денежных отношений кручусь! Есть же еще иные стороны жизни, которые надо бы прояснить!» Надо же, в конце концов, встретиться с Натальей Геннадиевной, женой Брынцалова, явно незаурядной женщиной, которая заставила говорит вместе с мужем о себе столько газет, журналов, телепередач…
Решила — с утра через пресс-секретаря договорюсь о встрече с Натальей Геннадиевной.
А на сон грядущий не утерпела — прочла очередное письмо «со свалки», адресованное супербогачу:
«Здравствуйте, уважаемые Наталья Геннадиевна и Владимир Алексеевич! Вы не представляете, в каком восторге от вас наша семья. Мы даже представить себе не могли, что в нашей стране живут такие люди, как вы, — независимые, свободные и богатые, ужасно богатые. Мы были поражены, когда смотрели о вас передачи по телевидению.
А нас с 1992 года преследуют одни неприятности и беды. Я уже два года не работаю. Мама болеет сделали операцию. Мой брат тоже не работает, сильно опухают колени, а сколько ездил в институт, чтобы подтвердить болезнь, — бесполезно. А его знакомым, с кем он работал вырубщиком, всем платят по инвалидности. Школа, где учится дочь, тоже будет платной. Муж работает на металлургическом комбинате и получает 800 тысяч рублей, иногда 900, и то с опозданием в два-три месяца. Постоянно занимаем деньги. Наша мечта открыть свое дело. Хотим попробовать выращивать грибы. С чего начать — не знаем. Может быть, посоветуете, с чего начать? Так надоела эта борьба за выживание…»
Что я для себя извлекла из этого конкретного письма? То, что нахожусь на верном пути в своих поисках ответа на горячий вопрос, волнующий миллионы и миллионы. И книжка моя пойдет нарасхват… Как в свое время люди хватали с прилавков Дейла Карнеги, обучавшего, как вести себя с людьми, чтобы обретать друзей и не плодить врагов… Тогда, в период самого первоначального накопления в нашей стране «мавродиев», киллеров, «властилин», рэкетиров и прочего — многие решили, что как только выучатся терпеливо слушать собеседника (по рецепту Дейла Карнеги), а по утрам и вечерам говорить себе: «Я добьюсь! Я одолею! Я не отступлю!» — все у них на ниве предпринимательства будет о’кей!
ЛЕНИН, КАК КРОТ, ГОРБАЧЕВ, КАК…
— Да потому, что он сделал нормальные рабочие места и нормальную человеческую зарплату. Посмотрите, у нас все люди на машинах на своих ездят.
— Все?
— Практически все. Практически у всех есть собственные машины.
— А куда делись пенсионеры, которые у вас были, люди, приближающиеся к пенсионному возрасту?
— С пенсионерами… Конечно, с пенсионерами получается не очень хорошо. Не очень хорошо — это у нас всех. Вот у меня мать пенсионерка. Хорошо, что есть Брынцалов, есть такая фирма «Ферейн», и некоторым пенсионерам посчастливилось работать на этой фирме. Брынцалов хоть маленькие толики доплачивает.
— Сколько это примерно?
— По-разному. Но это больше, чем пенсия. По-разному в зависимости от стажа.
— И сейчас доплачивает?
— Доплачивает даже сейчас, хоть сложная экономическая ситуация… мы не платим зарплату, тем не менее пенсия пенсионерам доплачивается.
Тут я вспомнила, что в подмосковном поселке Салтыковка В.А. Брынцалов строит своей второй жене не то что шикарную дачу, а целый дворец, и спрашиваю:
— Вас не шокирует то, что он строит дворец для своей жены? Вы считаете, что все это нормально?
— Я бы тоже хотел дворец своей жене построить. Не могу, к сожалению! — отвечает дипломатично мой собеседник. — Многие другие строят себе дворцы. Разве у нас мало строится домов? Огромное количество. Почему же меня должно шокировать, что Брынцалов этим занимается? У нас очень много людей, достаточно богатых, особенно в Москве.
— Да, но дело в том, что обычно говорится так, что большинство тих капиталов — ворованные, поэтому люди и строят, но втихаря.
— Вот как раз к Брынцалову это не относится. Он открыто говорит. Что ему дает право говорить открыто? Да потому, что он действительно не сделал ничего такого, за что можно его зацепить. Он делает все в открытую, так, как есть. Да, он пришел сюда. Да, он принес свои деньги. Он заработал — у него была хорошая идея, и он своим трудом заработал эти деньги, в кооперативе «Пчелка». А многие другие зарабатывали за счет того, что приватизировали вклады. Это не очень, это пахнет. А к Брынцалову это не относится.
— Вы считаете, что правильно он пошел, в принципе, баллотироваться в президенты или это, может быть поспешный шаг? Кем-то спровоцированный, что ли?
— Спровоцировала его наша действительность. Знаете, почему? По одной простой причине. Началось это с маленького. Он — российский предприниматель, русский промышленник, который построил свое предприятие… Пенсионеры говорят: «Вот мы тут все сделали…» Неправда. Это построено уже в «ферейновские» времена. Все, чем сегодня живет «Ферейн», — это все построено недавно: новый цех один, второй, третий, четвертый, номенклатура — новые препараты, совершенно разные вещи делаем. Русскому промышленнику, который вкладывает свои деньги в развитие производства, кто создает рабочие места? Кто расширяет, восстанавливает станки, механизмы, строит здания, корпуса, новые заводы — кто помогает? Никто. На свои деньги. Кроме того, ему, русскому промышленнику, делающему эти вещи, становится обидно так же, как любому русскому человеку, который может себя назвать патриотом или более-менее любящим свою родину хотя бы за то, что он здесь родился. Иностранным производителям рынок здесь отдан на поругание. Как вот сестру свою родную взять и отдать врагу. Вот делай с ней, что хочешь. И они с ней делают, что хотят. Панадол, аспирин, то, се, реклама разрешена и так далее. Начиная с Нечаева, лицензии выдавались как никогда в советское время не выдавались.
— Это ведь министр здравоохранения? Как его звали-то?
— Эдуард Николаевич Нечаев. Я не говорю об инсулине. «Ферейн» строит на свои деньги завод, то есть Владимир Алексеевич строит на свои деньги завод, инсулин начинаем производить совместно с импортными компаниями, замечательный инсулин. Представляете? Мы здесь открываем производство, построили завод, прекраснейший завод, великолепные отзывы, аудиты приходят ведущих фармацевтических фирм. Великолепно, и на свои собственные деньги. А Эдуард Нечаев шурует в Майкопе субстанцию инсулина, отправляет ее в Польшу, в Польше делают готовое лекарство и завозят в Россию.
— Зачем?
— Зачем, я вас тоже спрашиваю? Зачем? Брынцалов — это только один случай. А таких случаев миллион. Зачем? Прекратили у нас производство субстанции ацетилсалициловой кислоты, признанный мировой лидер, Новокузнецкий завод «Органика». Нате вам, пожалуйста, аспирин «Байер». «Байер» покупает у них аспирин, делает свою лекарственную форму…
— Где он покупает?
— В Новокузнецке.
— Да что вы?!
— Покупает аспирин, делает свою лекарственную форму и поставляет нам ее сюда! То же, что и с нефтью происходит. Нефть у нас покупается, из нее там делается бензин, продукты перегонки, синтеза, и потом это ввозится в виде готового продукта. То есть там создается прибавочная стоимость, и ввозится товар сюда. Вот потому Брынцалов и вылез. Его, как русского промышленника, это просто возмущает до рвоты! И он решил: я не могу сидеть, если я житель этой страны и хочу жить здесь, а не так, как другие: собрал свой капитальчик — и на Канары, виллу, яхту, молодая жена, великолепные дети, молодой сам — чего еще нужно? Живи спокойно! «Нет, — говорит, — я в этой стране, я здесь жил, умру, и дети мои здесь родились, здесь будут жить, и здесь будут и их дети. Поэтому я пойду туда, буду депутатом, буду им говорить. Я не буду ругаться, но я найду с ними общий язык, я буду с ними разговаривать, я буду их учить, что нельзя так делать. Воруют, обворовывается страна! Казалось бы — простая вещь. Можно сделать таким образом — опять же тот же „Байер“, опять тот же УПСА. Две компании, выпускающие аспирин. Вот я бы, как министр, сделал так: вызвал представителей этих компаний к себе в приемную и сказал сначала представителю „Байера“: „Вот ты, дорогой господин, своим аспирином на российском рынке торгуешь и прибыль получаешь, и объемы торговли известны — многие миллионы долларов, порядка ста миллионов долларов. При этом стоимость субстанции, которую ты здесь оставляешь, — миллион — одна сотая часть, а остальное — упаковка, то, се, что можно сделать здесь. Обновите линии! Этот завод будет стоить пять миллионов долларов“. Я бы сказал: „Вот давай, на свои прибыли, которые ты здесь получаешь, построй завод, пожалуйста, не надо на „Ферейне“, вот Семашко, второй завод, и начинай выпускать препарат. Субстанцию можешь привезти, марку свою на упаковке оставь, ради Бога, но прибылью делись! Оставь здесь товар! Зачем его загонять за рубеж в виде валюты, покупая там продукцию?“ Патриотично бы поступил такой министр или нет? Тут же организовал бы рабочие места для российских граждан, производство получил бы современное и сохранил бы хорошие отношения с иностранной компанией — все в порядке. А то они смотрят на нас, как на дураков, и говорят: „Слушайте, идиоты какие-то! Чего они делают-то?“ Вы посмотрите взлеты всех этих… Корейский вариант — с чего они начинали? Отверточная технология. Это же понятно, да? Что, телевизор „Панасоник“ хуже нашего „Горизонта“? Есть псевдопатриоты, которые на самом деле оказываются для нашей страны враги номер один, кричат: „Ой, какой „Панасоник“? Не надо „Панасоников“, давайте „Горизонты!“ Сами при этом смотрят „Панасоники“ и стараются видюшники и фильмы тоже смотреть импортные. А есть другие патриоты, типа Брынцалова, которые говорят: „Давайте введем на „Панасоники“ таможенные пошлины сто процентов“. Для чего? Тот же телевизор „Горизонт“ или „Электрон“, или „ТВТ“, или другой какой-то пусть эта фирма японская уважаемая поставит в виде блоков, панелей, кинескопов, корпусов, а наши рабочие, по корейскому варианту — отверточная технология! — соберут этот «Панасоник“ здесь. Рабочие места создаются, в государстве остаются деньги, не надо отправлять туда валюту, с таким трудом зарабатываемую, которая за счет нефти, электроэнергии, газа уходит туда. Наш фермер не может произвести это масло — ну дай ты ему эту упаковочную машину, которая это масло сделает в маленьких формочках, удобных для покупателя, законсервирует его, в конце концов, заморозит, машину ему купи для доставки, чтобы оно не портилось в дороге, и не в бумагу завернутое, а в нормальную, хорошую упаковку! Или мясо разделай, купи ему мясо-молочный завод. Неужели нельзя это сделать? Вот для чего Брынцалов пошел на выборы, вот это его стимулировало. А как по-другому, кто сделает-то, если не он, не я, не другие?
— И как же в этих условиях вы будете дальше карабкаться?
— Что же, вы думаете, мы такие беззубые? В этом черта Брынцалова, что он сам не успокаивается, и нам не дает. Если это его, — а он все российское считает своим, — вырвет. Вот заглотишь его, он засунет руку в рот, из желудка достанет этот кусок и вырвет: отдай, мое! И других заставляет так работать! Представляете? За свое, то, что мы сделали, мы будем бороться. Мы не сдадимся, мы будем биться, и в конце концов эти деньги, которые отправляются за рубеж, останутся здесь, на «Ферейне». Не псевдомайкопский инсулин, который Нечаев якобы здесь производит, а на самом деле полякам отправлялись деньги за эту лекарственную форму, — нет, накося, выкуси, больше не надо! Все останется здесь, в России, в русской фармацевтической компании, которая называется ФАО «Ферейн»!
— Говорят, вы зарываетесь?
— Мы не зарываемся, мы ведем себя мирно, нормально. Нас пытались ту по-разному зажать, потому что у нас дурацкие законы, все сделано, чтобы загубить российского производителя, никто его не ждет, только слова одни: предприниматели, вот, их нужно поддерживать, и так далее, и тому подобное. У граждан нет заработной платы, им оплачивать нечем товарные массы. И у банка нет денег. Банку невыгодно инвестировать производств. Те банки, которые инвестируют производство, например, Тверьуниверсалбанк и другие, они пропали. В итоге — общество безденежное на сегодняшний день. Нам грозить и угрожать бесполезно. А правительство на нас, как на всех других предпринимателей, накатывает постоянно. Ну, например, с налогами. Вот, пожалуйста, в прошлом году, девятнадцатого декабря, в обеденное время, я выходу вот из этой двери, иду в сторону коридора — бежит наш сотрудник, а за ним гонится… автоматчик, вот в этом своем пятнистом одеянии, и в чулке, где только одни глаза видны, с автоматом наперевес! Это налоговая полиция приехала брать с «Ферейна» налоги за якобы полученную прибыль. И мало того — они накрутили еще пени, и в результате сумма налогов у нас составляла где-то около двадцати семи миллиардов, а с пенями она выросла до цифры шестьдесят восемь!
— Отдали?
— Послушайте, а почему мы должны отдавать? Я ж вам говорю, что Ферейн» — такая фирма, которая просто так не отдаст свое.
— Боретесь?
— Боремся, мы подали в суд и отбились от них. Это Брынцалов! Другой бы отступил, а он… Иногда устаешь, надоедает все, думаешь — к чертовой бабушке! Но все-таки я небогатый человек, ни замков, ни дворцов, есть дача в Дмитрове, дом бревенчатый. Вот поэтому я не могу бросить эту работу, к сожалению. Она кормит мою семью, мать — пенсионерка, брат — чернобылец, инвалид, у него трое детей, жена не работает, им нужно помогать. В общем-то, я один в семье кормилец. Второй брата — военный, тоже зарплату не платят уже полгода. Полковник, афганец, два ранения, награды правительственные… Поэтому я не могу бросить эту работу.
— А чем кончилось все тогда? Куда они делись, эти автоматчики?
— Ну куда делись? Они встретили меня, я, к сожалению, один оказался, потому что генеральный директор уехал на обед. Я их попросил подождать. Они постояли, с них пыл этот спал. А они в бронежилетах, им тяжело, жарко…
— Мальчишки, в общем-то?
— Да часа два сидели, разговаривали…
— Автоматчики что должны были делать конкретно?
— Они должны были прикрывать вхождение налоговых инспекторов сюда! Вообще-то, по-хорошему, я понимаю этих налоговых инспекторов, потому что приходить, грубо говоря, к человеку, которого ты ограбил, и требовать за ограбленное долю какую-то — за это можно получить в морду. Отец мне в детстве говорил: «Саша, нахалов нужно бить, и преимущественно в морду!» Вот, в принципе, можно было получит в морду, поэтому я их понимаю. Вот сюжет такой был у нас. Жизнь тут вообще веселая.
— Но тем не менее не жалеете ни о чем?
— Понимаете, жизнь дается один раз. О чем жалеть? Тогда можно вообще не жить, если жалеть.
… Что говорить, толковый, приятный человек Александр Евгеньевич Полстянов. Владимир Алексеевич явно не промах при подборе кадров.
Но вот вопрос: а поняла я наконец-то, как делаются миллиардеры? Опят у меня двадцать пять! Ну, «Пчелка», ну, с нее все и пошло. А как пошло? Как эта симпатичная «пчелка» обрела реактивный моторчик и долетела до столицы? Как? Что в том моторчике было самым-самым?
Я уже думала, что от природы самая непонятливая. Но и сотрудники великой фирмы «Ферейн» пожимали плечами:
— Кто его знает, как?
В качестве утешения они рассказали мне, из чего, собственно, возникло это название. Я-то по наивности считала вначале, что В.А, Брынцалов узнал, что давным-давно в Москве на Никольской улице существовала аптека знаменитого немца Карла Ивановича Феррейна. И вообще он много аптек создал. Но ведь «Ферейн» несколько отличается от «Феррейна», верно?
— Верно, — сказали мне с улыбкой всезнания. — Больше того, там, где мы сейчас с вами находимся, а находимся в Нагатине, было когда-то болотистое место, гать. Отсюда — «Нагатино». И здесь для своих аптек деловой Карл Иванович начал выращивать разные лекарственные травы. Это была сельская местность, до Москвы далеко. Аптечное дело у разворотливого Феррейна процветало. А в одиннадцатом-двенадцатом году здесь, на этом самом месте, его сын, Владимир Карлович, построил завод медпрепаратов. Как водится, в двадцатых годах его национализировали, Феррейна — вон… Завод назвали имени Карпова.
— А кто такой Карпов-то?
— А кто его знает? Вот я живу на улице Гримау. Кто такой Гримау? Больно нужно знать! Значит так, в девяностых годах пошло акционирование… Завитало прямо в воздухе — назвать наше предприятие именно так — «Феррейн». Ведь красиво? И традиция намечается… Но не тут-то было. Прослышали об этом германские родственники Феррейна, приехали сюда и потребовали у Брынцалова три миллиона дойчмарок. Н им честно сказал: «Наскребу по сусекам миллион, больше нет». Они в амбицию! Выложи ровно три миллиона, иначе название заберем! А дальше уже местная легенда приписывает момент озарения в уме жены Брынцалова Натальи. Будто бы она подумала-подумала и говорит: «Володь, давай вот что сделаем — уберем одну букву в слове „Феррейн“ и привет, ничего платить этим вымогателям не будем». Так и сделали. И немцы уехали ни с чем — жадность фраера сгубила. По-немецки кто понимает, «феррейн» — союз, а «ферейн» — просто красивое буквосочетание.
К слову: завод и в годы советской власти заработал себе славу. Именно здесь в 1944 году была изготовлена первая партия отечественного пенициллина, который спас тысячи жизней наших раненых солдат и офицеров! А мы-то все думали, где сидели и мудрили такие наши талантливые ученые! А здесь вот…
… Сижу вечером за своим столом со сбитыми набок мозгами… И вдруг на меня нисходит озарение: «Что это я все возле производственно-рыночно-денежных отношений кручусь! Есть же еще иные стороны жизни, которые надо бы прояснить!» Надо же, в конце концов, встретиться с Натальей Геннадиевной, женой Брынцалова, явно незаурядной женщиной, которая заставила говорит вместе с мужем о себе столько газет, журналов, телепередач…
Решила — с утра через пресс-секретаря договорюсь о встрече с Натальей Геннадиевной.
А на сон грядущий не утерпела — прочла очередное письмо «со свалки», адресованное супербогачу:
«Здравствуйте, уважаемые Наталья Геннадиевна и Владимир Алексеевич! Вы не представляете, в каком восторге от вас наша семья. Мы даже представить себе не могли, что в нашей стране живут такие люди, как вы, — независимые, свободные и богатые, ужасно богатые. Мы были поражены, когда смотрели о вас передачи по телевидению.
А нас с 1992 года преследуют одни неприятности и беды. Я уже два года не работаю. Мама болеет сделали операцию. Мой брат тоже не работает, сильно опухают колени, а сколько ездил в институт, чтобы подтвердить болезнь, — бесполезно. А его знакомым, с кем он работал вырубщиком, всем платят по инвалидности. Школа, где учится дочь, тоже будет платной. Муж работает на металлургическом комбинате и получает 800 тысяч рублей, иногда 900, и то с опозданием в два-три месяца. Постоянно занимаем деньги. Наша мечта открыть свое дело. Хотим попробовать выращивать грибы. С чего начать — не знаем. Может быть, посоветуете, с чего начать? Так надоела эта борьба за выживание…»
Что я для себя извлекла из этого конкретного письма? То, что нахожусь на верном пути в своих поисках ответа на горячий вопрос, волнующий миллионы и миллионы. И книжка моя пойдет нарасхват… Как в свое время люди хватали с прилавков Дейла Карнеги, обучавшего, как вести себя с людьми, чтобы обретать друзей и не плодить врагов… Тогда, в период самого первоначального накопления в нашей стране «мавродиев», киллеров, «властилин», рэкетиров и прочего — многие решили, что как только выучатся терпеливо слушать собеседника (по рецепту Дейла Карнеги), а по утрам и вечерам говорить себе: «Я добьюсь! Я одолею! Я не отступлю!» — все у них на ниве предпринимательства будет о’кей!
ЛЕНИН, КАК КРОТ, ГОРБАЧЕВ, КАК…
Спешу в «Ферейн» на третье свидание с В.А. Брынцаловым. «А может, зря?» — опять невольно приходит в голову. — Может, его уже там нет? Может, уже чего-то там…» И почему бы мне так не думать? Вон у выхода из метро интеллигентный старичок с бородкой, в очочках милостыню просит, книжка из кармана торчит. Думал ли он, что когда-нибудь превратится в нищего? А в газетке сообщают как бы между прочим, что из Эстонии в Россию нелегально ввезены десятки тысяч «стволов» стрелкового оружия для криминальных «компаньонов», словно бы по-другому и быть не могло, что в Петербурге энергетики грозят отключить от Эрмитажа тепло, хотя это катастрофа мирового масштаба будет, потому что там, в музее, в се утыкано датчиками, которые следят за микроклиматом, и малейшие изменения его приведут к гибели шедевров Рембрандта и Рафаэля. А в Караганде голодают шахтеры, и конца-края их бедам не видно, а в Москве задержали рядового срочной службы из воинской части, расположенной в Подмосковье, и в сумке у него обнаружили сверхмощную взрывчатку, похищенную с воинского склада… А вдоль престижного Рублевского шоссе какие, однако, наросли в последнее время дачки — дворцы на пустом, вроде, месте, и никто ведь их хозяевам, сегодняшним чиновникам, вопроса не задает: «А откуда такие деньжата колоссальные взялись?»
Да мало ли, что и вдруг, и как совершается вопреки всякой логике, смыслу и поверх всяких красивых законов-постановлений, в нынешней России! Мне только обидно было бы, если бы мой герой и впрямь исчез, а я бы так и осталась с разинутым ртом, не получив ответа на свой вопрос, который одновременно волнует и почти все население страны: «Как становятся миллиардерами?»
… Владимир Алексеевич Брынцалов как ни в чем не бывало прошел в свой кабинет, и скоро мы опять сидели тет-а-тет. После того, впрочем, как он снял с себя пиджак, в котором приехал, а ему поднесли и надели на него другой, в мелкую клеточку. Возможно, опять же все это были какие-то жутко дорогие пиджаки, но я в этом не разбираюсь. И подозреваю, что если бы на моем месте был молоденький журналист, он, как в свое время все мы в этом возрасте и качестве, не преминул бы в своем очерке о миллиардере вставить липучую фразу-восторг: «разве мог черкесский строитель, выгнанный из рядов КПСС, мечтать, что когда-нибудь…» Ну и так далее. Тут — беспредел.
Подергав плечами, чтобы пиджак сел получше, поудобнее, Владимир Алексеевич тотчас приступил к делу:
— Что там у нас?
— Вы построили себе в Черкесске дом, а вас выгнали из партии.
— Исключили из рядов КПСС за мелкобуржуазные тенденции.
— Как это происходило?
— Очень просто происходило. Я всю жизнь мечтал иметь свой дом, любой человек мечтает свой дом иметь. Некоторые ждут, что даст государство или оставят родители в наследство. У меня ни того ни другого варианта не было. Я взял и быстро построил свой дом. У меня была трехкомнатная квартира, которую дало мне государство. Я ее поменял на кусок земли с хибарой, в центре города.
— Там же, в Черкесске?
— Да. Разрешение получил официальное, от городских властей, от областных властей, и проект утвердили на строительств. Построил дом за три месяца, быстро. Сказали, что коммунисту дом не нужен. Почему же коммунисту дом не нужен?
— Куда вызывали, что говорили?
— В горком КПСС.
— Какой секретарь, можете помянуть? Или не хотите?
— Рыков тогда был.
— Молодой, старый?
— Да не очень, пятьдесят лет где-то было.
— Один говорил? Один на один с вами?
— Да все говорили со мной.
— Какая аргументация была?
— Аргументация была, что есть программа КПСС, и частная собственность там не котируется. А я — коммунист. Вообще-то они правы были, формально, разумеется, они правы, а по жизни, конечно, я прав — я должен был размножаться, должен был вить себе гнездышко. Я сейчас, с этой точки зрения, смотрю, что со мной правильно поступили, конечно, что исключили из партии. А в то время считал, что неправильно.
Здесь я остановлюсь. Ну хотя бы потому, что, честно говоря, не ожидала от Владимира Алексеевича такого вот виража. Сколько помню тех, кого по тем или иным причинам прогоняли из партии, увольняли, — никакого снисхождения своим «притеснителям», одно раздражение и злость на них, даже если по фактам выходило — за дело пострадали, по закону. Человеку вообще трудно примириться с истиной, если задето его самолюбие, честолюбие…
А тут — нате вам — «не жалею, не зову, не плачу», получил поделом, раз нарушил нормы коммунистической морали…
Через затянувшуюся паузу спросила:
— На свои деньги дом построили? Не придирались?
— Нет, не дал такой возможности. Проверили все накладные, конечно. Если так, со стороны, смотреть, дом за три месяца рядовому человеку невозможно построить. Я же был управляющим строительного управления! Конечно, кран выпишу в рабочий день — кран через пять минут у меня. А простой человек пока кран выпишет… Или выписать кирпич. У нас был дефицит строительных материалов. За деньги, но все равно, в общем итоге не каждый мог достать кирпич, бетон, раствор… Наверное, помните это время? Мне полегче было. Я же строитель. И сапожнику легче себе сапоги сделать. Ну, в общем-то, не только в строительстве моего дома была моя личная независимость. Подчинялся законам, а независимость была определенная. Почему это? Я финансово независимый человек был. Я чем только тогда не занимался: разводил песцов, пчеловодством занимался…
— И все выходило?
— А чего? Разрешена была индивидуальная трудовая деятельность. Я днем на работе работал, а ночью работал на себя. Днем на государство, а ночью на себя. Мало спал, зато хорошо кушал, хорошо одевался. Мог шикануть, машины часто менял, то есть знал, что, если хочешь в жизни быть первым, нужно много трудиться. Трудишься, особенно на себя, — получаешь деньги и тратишь. Это удовольствие — тратить деньги. Покупаешь что-то, радуешься… Радуетесь вы, когда покупаете?
— Ну, есть и другие радости…
— Какие?
— Любовь…
— Ну. Любовь… Ест разные способы получит любовь. В молодости я бесплатно получал, в старости, конечно, уже нужно быть этим… А есть третий способ получить — через ненависть, как говорится, ненавидит сперва, а потом будет любить. Как вот меня — я третьим способом хочу у народа получить любовь. Увидят — богатый, смотри, как парень живет и работает, может быть, так будем?
— А у вас, простите мой «детский» вопрос, был пример для подражания?
— Да их полно! По целеустремленности — Ленин. Он сидел как крот… Сидел за рубежом, мечтал, мечтал, писал, бегал, ждал, дождался, и пусть злое дело. Но довел до конца. Еще по целеустремленности, по способности дело доводить до конца — Сталин. Тридцать один год правил железной рукой, может быть, гнул по-крутому, но его рукой Бог покарал тех, которые поубивали людей в революцию семнадцатого года, творцов Советского Союза. Ленин и вся его команда — это же все бандиты чистой воды были. Кто отвечает за разрушения в стране нашей? Убийства, террор, страшные дела?..
— Вы имеете в виду тридцать седьмой год?
— Да какой тридцать седьмой! Семнадцатый, восемнадцатый! Да это, видимо, провидение руками Сталина их так же поубивало. Ну еще как смотреть, если со стороны? Они творили зло, и зло их все равно настигло. Другие люди есть, которые нормально, творчески подходили к руководству государством. Посмотрите, они тоже зло великое совершали. Но в ответ на зло, они вынуждены были. На четыре срока был избран Рузвельт — беспрецедентно, так? Чтобы демократическим путем шестнадцать лет править Америкой!
— А что вы скажете о промышленниках? Вы «Финансиста» читали?
— Да ну, это все выдумано там! Наивное это дело, так же не было там. Жизни, которая описана Теодором Драйзером, не было. Если он написал там — великая депрессия, человек, который на конках по пять центов собирал, это все чепуха. Депрессия вызвана другими способами. И ест другие способы разбогатеть. Люди богатели там, но не так, на самом деле не так все это было. Мы читали, восхищались гениальным писателем, а все это чепуха. Все гениальные люди, которые его так называют, аферисты просто.
Да мало ли, что и вдруг, и как совершается вопреки всякой логике, смыслу и поверх всяких красивых законов-постановлений, в нынешней России! Мне только обидно было бы, если бы мой герой и впрямь исчез, а я бы так и осталась с разинутым ртом, не получив ответа на свой вопрос, который одновременно волнует и почти все население страны: «Как становятся миллиардерами?»
… Владимир Алексеевич Брынцалов как ни в чем не бывало прошел в свой кабинет, и скоро мы опять сидели тет-а-тет. После того, впрочем, как он снял с себя пиджак, в котором приехал, а ему поднесли и надели на него другой, в мелкую клеточку. Возможно, опять же все это были какие-то жутко дорогие пиджаки, но я в этом не разбираюсь. И подозреваю, что если бы на моем месте был молоденький журналист, он, как в свое время все мы в этом возрасте и качестве, не преминул бы в своем очерке о миллиардере вставить липучую фразу-восторг: «разве мог черкесский строитель, выгнанный из рядов КПСС, мечтать, что когда-нибудь…» Ну и так далее. Тут — беспредел.
Подергав плечами, чтобы пиджак сел получше, поудобнее, Владимир Алексеевич тотчас приступил к делу:
— Что там у нас?
— Вы построили себе в Черкесске дом, а вас выгнали из партии.
— Исключили из рядов КПСС за мелкобуржуазные тенденции.
— Как это происходило?
— Очень просто происходило. Я всю жизнь мечтал иметь свой дом, любой человек мечтает свой дом иметь. Некоторые ждут, что даст государство или оставят родители в наследство. У меня ни того ни другого варианта не было. Я взял и быстро построил свой дом. У меня была трехкомнатная квартира, которую дало мне государство. Я ее поменял на кусок земли с хибарой, в центре города.
— Там же, в Черкесске?
— Да. Разрешение получил официальное, от городских властей, от областных властей, и проект утвердили на строительств. Построил дом за три месяца, быстро. Сказали, что коммунисту дом не нужен. Почему же коммунисту дом не нужен?
— Куда вызывали, что говорили?
— В горком КПСС.
— Какой секретарь, можете помянуть? Или не хотите?
— Рыков тогда был.
— Молодой, старый?
— Да не очень, пятьдесят лет где-то было.
— Один говорил? Один на один с вами?
— Да все говорили со мной.
— Какая аргументация была?
— Аргументация была, что есть программа КПСС, и частная собственность там не котируется. А я — коммунист. Вообще-то они правы были, формально, разумеется, они правы, а по жизни, конечно, я прав — я должен был размножаться, должен был вить себе гнездышко. Я сейчас, с этой точки зрения, смотрю, что со мной правильно поступили, конечно, что исключили из партии. А в то время считал, что неправильно.
Здесь я остановлюсь. Ну хотя бы потому, что, честно говоря, не ожидала от Владимира Алексеевича такого вот виража. Сколько помню тех, кого по тем или иным причинам прогоняли из партии, увольняли, — никакого снисхождения своим «притеснителям», одно раздражение и злость на них, даже если по фактам выходило — за дело пострадали, по закону. Человеку вообще трудно примириться с истиной, если задето его самолюбие, честолюбие…
А тут — нате вам — «не жалею, не зову, не плачу», получил поделом, раз нарушил нормы коммунистической морали…
Через затянувшуюся паузу спросила:
— На свои деньги дом построили? Не придирались?
— Нет, не дал такой возможности. Проверили все накладные, конечно. Если так, со стороны, смотреть, дом за три месяца рядовому человеку невозможно построить. Я же был управляющим строительного управления! Конечно, кран выпишу в рабочий день — кран через пять минут у меня. А простой человек пока кран выпишет… Или выписать кирпич. У нас был дефицит строительных материалов. За деньги, но все равно, в общем итоге не каждый мог достать кирпич, бетон, раствор… Наверное, помните это время? Мне полегче было. Я же строитель. И сапожнику легче себе сапоги сделать. Ну, в общем-то, не только в строительстве моего дома была моя личная независимость. Подчинялся законам, а независимость была определенная. Почему это? Я финансово независимый человек был. Я чем только тогда не занимался: разводил песцов, пчеловодством занимался…
— И все выходило?
— А чего? Разрешена была индивидуальная трудовая деятельность. Я днем на работе работал, а ночью работал на себя. Днем на государство, а ночью на себя. Мало спал, зато хорошо кушал, хорошо одевался. Мог шикануть, машины часто менял, то есть знал, что, если хочешь в жизни быть первым, нужно много трудиться. Трудишься, особенно на себя, — получаешь деньги и тратишь. Это удовольствие — тратить деньги. Покупаешь что-то, радуешься… Радуетесь вы, когда покупаете?
— Ну, есть и другие радости…
— Какие?
— Любовь…
— Ну. Любовь… Ест разные способы получит любовь. В молодости я бесплатно получал, в старости, конечно, уже нужно быть этим… А есть третий способ получить — через ненависть, как говорится, ненавидит сперва, а потом будет любить. Как вот меня — я третьим способом хочу у народа получить любовь. Увидят — богатый, смотри, как парень живет и работает, может быть, так будем?
— А у вас, простите мой «детский» вопрос, был пример для подражания?
— Да их полно! По целеустремленности — Ленин. Он сидел как крот… Сидел за рубежом, мечтал, мечтал, писал, бегал, ждал, дождался, и пусть злое дело. Но довел до конца. Еще по целеустремленности, по способности дело доводить до конца — Сталин. Тридцать один год правил железной рукой, может быть, гнул по-крутому, но его рукой Бог покарал тех, которые поубивали людей в революцию семнадцатого года, творцов Советского Союза. Ленин и вся его команда — это же все бандиты чистой воды были. Кто отвечает за разрушения в стране нашей? Убийства, террор, страшные дела?..
— Вы имеете в виду тридцать седьмой год?
— Да какой тридцать седьмой! Семнадцатый, восемнадцатый! Да это, видимо, провидение руками Сталина их так же поубивало. Ну еще как смотреть, если со стороны? Они творили зло, и зло их все равно настигло. Другие люди есть, которые нормально, творчески подходили к руководству государством. Посмотрите, они тоже зло великое совершали. Но в ответ на зло, они вынуждены были. На четыре срока был избран Рузвельт — беспрецедентно, так? Чтобы демократическим путем шестнадцать лет править Америкой!
— А что вы скажете о промышленниках? Вы «Финансиста» читали?
— Да ну, это все выдумано там! Наивное это дело, так же не было там. Жизни, которая описана Теодором Драйзером, не было. Если он написал там — великая депрессия, человек, который на конках по пять центов собирал, это все чепуха. Депрессия вызвана другими способами. И ест другие способы разбогатеть. Люди богатели там, но не так, на самом деле не так все это было. Мы читали, восхищались гениальным писателем, а все это чепуха. Все гениальные люди, которые его так называют, аферисты просто.