Страница:
Я набрала номер тут же, в присутствии «неверующих» и, не ожидая добра, тотчас, едва представилась и объяснила, зачем мне хотелось бы ее видеть, — услыхала доброжелательное:
— Конечно, конечно. Я жду вас. Минут через десять буду у себя в кабинете…
Разумеется, я тогда и не предполагала, что именно эта женщина приведет меня на третий этаж резиденции Натальи Геннадиевны Брынцаловой… И там произойдет…
Умолкаю до срока. Все по порядку. В кабинете Нина Григорьевна сидела не одна, за вторым столом — еще одна сотрудница.
Бросился в глаза красивый аквариум в зелени и в мелькающих блестках рыбешек… И еще — цветной портрет В.А. Брынцалова на столе. В эффектной раме.
Сама Нина Григорьевна уже с виду южанка, казачка. То есть полноватая, крепкокостная, с темными, гладко причесанными волосами, в темно-синем шелковистом костюме, а по пуговицам что-то вроде граненых бриллиантов. Думаю — искусственных.
Мне показалось, что ей и самой захотелось выговориться, ей и самой надо было сначала свалить ношу с души… Все по тому же поводу, зачем Наталья Геннадиевна так «подставилась»…
Н.Г.: И здесь много было журналистов. Сто двадцать человек приходят на территорию. Он сам, Невзоров, может только побеседовать. А остальное, съемки, производят три-четыре человека, которые пришли с камерами. Кто знает, что они снимают, в какую замочную скважину они заглядывают. Это вся жизнь, которая проходила. Владимир Алексеевич сказал: «Я не собираюсь прятаться, моя жизнь здесь, на заводе», Вот они зашли сюда, на завод, и хвостом могут ходить целыми днями здесь. До самой ночи. Мы ужинали, мы выезжали куда-то, все за нами так и ездили. Выезжал в Битцу, на ипподром, — там они тоже за ним. Эта жизнь, которая…
— Тут Наташа не сообразила, мне кажется?
Н.Г.: А она откуда знала, что? Задают вопрос… Кокетство женщины… Что она знает, что сейчас снимают, куда снимают? Что, они дают просматривать? Посмотреть было невозможно, нереально. Это была кассета, которая не просматривается, ее надо сначала записать, чтобы дать посмотреть Владимиру Алексеевичу.
— Это большая неожиданность была для людей?
Н.Г.: для людей?
— Для вас, например?
Н.Г.: Мне, например, не понравилось это. Ужас! А он не расстраивается, он по гороскопу Собака. Ну что, прошло — и все. Чего ж теперь делать? Переживали в основном мы.
— Переживали все-таки?
Н.Г.: Переживали. Столько работы сделать, и такие номера…
И как я поняла из дальнейшего — эта женщина, которую мне называли даже «опасной», значительна, интересна, прежде всего тем, что предана Владимиру Алексеевичу исключительно, как бывают преданы женские сердца друзьям своей пусть нищей, убогой, но молодости.
Почему? Отчего? Думаю, объяснений не потребуется тому, кто «посидит» рядом с нами и послушает, о чем речь…
— Какая у вас должность, Нина Григорьевна?
Н.Г.: Я зампредседателя профсоюзного комитета «Ферейна» и сейчас зампредседателя партии.
— То есть большие занимаете должности?
Н.Г.: Должности? Да, большие, конечно, для завода большого.
— Причем женщина. Это редко. На большом заводе обычно их занимают мужчины.
Н.Г.: Да нет, всегда профсоюзом занимались женщины, мне кажется. Редко когда мужчины.
— У вас какое образование?
Н.Г.: Высшее.
— Вы что окончили?
Н.Г.: Ставропольский политехнический институт, я — инженер-строитель.
— То есть вы оттуда, откуда вышел наш великий Горбачев?
— Н.Г.: Да.
— Вы в Черкесске долго жили. Что это за город? Что там есть? Сколько жителей?
Н.Г.: Жителей триста шестьдесят тысяч. В Черкесске есть… были… сейчас не функционируют… заводы… все закрыты, — завод резинотехнических изделий, завод машиностроительный, холодильного машиностроения, завод «Каскад», закрытый завод… У нас цементный завод работает сейчас, один, который работает. Потом я преподавателем в техникуме работала, с Владимиром Алексеевичем вместе… Он тоже там преподавал, где-то семьдесят восьмой, семьдесят седьмой год.
— Что он преподавал?
Н.Г.: Геодезию, техмеханику, у него много было предметов, не помню какие, может, даже и физику… А преподавала… сначала работала председателем профсоюзного комитета преподавателей и студентов техникума, освобожденным была.
— Техникум какой?
Н.Г.: Автодорожный. Раньше он назывался политехнический. Сейчас он переименован в автодорожный.
— То есть вы все знаете о Брынцалове той поры?
Н.Г.: Ну, можно так сказать.
— Какое впечатление он производил тогда на вас?
Н.Г.: В общем-то всегда он яркая личность был. Тогда он покорял сердца всех женщин, дам. Он очень высокий был, сейчас он кажется как-то… В нашем городе была баскетбольная команда, и в баскетбол играл, и боксом занимался… У нас город маленький, есть такой Зеленый остров, приходили туда отдыхать и заниматься кто чем может. И вот Владимир Алексеевич с моим мужем играли — они жили в одном доме, в одном месте, на рынке…
— Что значит на рынке?
Н.Г.: У нас есть такое место, называется «Рынок».
— Это та лачуга еще была? То есть вы помните его лачугу?
Н.Г.: Да, конечно. Я туда и в гости приходила…
— Что это за лачуга была?
Н.Г.: Это такая хата казацкая, знаете, которая еще не знаю с каких времен существовала, когда родители…
— Просто на рынке?
Н.Г.: Да. Вход на рынок — и прямо тут.
— И родился он в ней?
Н.Г.: Да. Под камышом лачуга эта была.
— А что там стояло?
Н.Г.: Кровать табуретки…
— Даже не стулья?
Н.Г.: Да.
— Маленькие такие окошечки в хатке?
Н.Г.: Да, маленькие окошечки. Нищета.
— А знали мать Владимира Алексеевича?
Н.Г.: Да.
— Что это за женщина была?
Н.Г.: Из настоящих таких женщин, которые все знают, все могут, и хозяйство все на них.
— Какое хозяйство?
Н.Г.: Ну. Кормить детей, курочек кормить… Его родители и Юры, моего мужа родители, жили в одном дворе. Потом их хатки снесли и дали нам жилье. Женщина аккуратненькая такая была, всегда в платочке ходила, скромная очень, но все равно волевая женщина. Отец — хозяин. Вот когда он идет, все чувствуют, что это мужчина идет, хозяин. Без ноги был, с палочкой ходил, на костылях ходил…
— У него что, даже не было протеза?
Н.Г.: Был протез, но он снимал его. Когда на костылях, когда с палочкой ходил…
— На кого Брынцалов похож — на отца, на мать?
Н.Г.: Володя не похож, можно сказать, ни на мать, ни на отца — и то и другое в нем сочетается. Отец был красивый мужчина, мать тоже по-своему, но с таким суровым лицом — суровое лицо.
— Гостеприимные люди были?
Н.Г.: Да, гостеприимные. Стол у них всегда во дворе стоял, и под деревом все кушали, все угощались, что было, то и предлагали. Кто заходил — всех кормили. Картошка, помидоры, все, что выращивали на огороде… Мед всегда был, потому что пасеку держали за городом. Отец Володи всегда занимался пчелами, чем-то кормиться надо было.
— И курочки тут же бегали?
Н.Г.: Курочки, собачки… Хозяйство, как обычно. Вы какого года рождения?
— А вы какого?
Н.Г.: Сорок девятого. Так что давно знаю Володю. Помню, он студентом был, всегда в город приезжал на лето, всегда у него были какие-то дела, его только вечером можно было увидеть. Его все окружали, он никогда один не ходил, всегда у него друзья были. Когда идет — все его видят… Он всегда лидером был…
— Чувствовалось?
Н.Г.: Всегда чувствовалось.
— Почему так?
Н.Г.: А потому, что он такой красивый, высокий, сильный, всегда вокруг него разговор, все собирались. Драка — значит драка… Ну, раньше вообще мода была…
— Его хорошо знали в городе?
Н.Г.: А у нас город такой — все всех знали.
— И что говорили про него? Какая слава шла?
Н.Г.: Что «вот я скажу Володе Брынцалову — он с тобой разберется». Все знали — Володя за справедливость. Он такой был. Все его любили, будем так говорить, все к нему очень хорошо относились. Когда была предвыборная кампания, я ездила в Черкесск подписи собирать, и все вспоминают его только по-хорошему, с уважением. Говорили: «Да, мы за него будем голосовать, потому что мы знаем, с чего он начинал и как это все было». Все-таки он сам, своим трудом добился результатов. Там, в Черкесске, первый открыл кооператив, когда еще запрещали. Он за два месяца дом построил.
— За два месяца? Из чего?
Н.Г.: Из кирпича. Современный, красивый дом он построил. Тут комиссия приехала. Тогда вообще нельзя было строить дома. Тем более двухэтажные. Давали шесть соток — и вот стройте себе такой хороший домик, а какой хороший — никто не знал.
— А он рванул? Он был управляющий в то время?
Н.Г.: Управляющим «Промстройтреста».
— И ему сказали: за счет чего, как и почему?
Н.Г.: А он принес все документы, и оплата была рабочим… А ему говорят — или дом отдавай, или партбилет. Он сказал: «Я дом не оставлю. Я кладу свой билет. Я жил в хибаре, и теперь я хочу жить в нормальных условиях».
— Красивый город Черкесск, зеленый?
Н.Г.: Да, зеленый.
— Танцплощадка была?
Н.Г.: Да, там все встречались. У нас был такой центр города, и вечером, в субботу или в рабочий день, все всегда вечером приходили в центр. Это десять-пятнадцать минут любому. Все в «центре» встречались, когда суббота — танцы, когда…
— Танцевал Брынцалов-то?
Н.Г.: Конечно, все танцевали. Танго, фокстроты… мы ходили в школу бальных танцев, занимались. На танцплощадке танцевали все танцы, которые умели. Самый модный тогда был чарльстон, твист, — Владимир Алексеевич очень хорошо танцевал. И вальс он хорошо танцевал. Да. У него свои были ребята, они все собирались, у них тесный круг был, человек десять-двенадцать…
— И он — лидер?
Н.Г.: Да.
— Одевались во что? Как?
Н.Г.: В матери его была аккуратность, она дома была — платочек, фартучек, чистенькое все, беленькое. Нечего сменить было — ходили… одна и та же обувь, зимой и летом… что Володин отец, что мой.
— То есть самая настоящая бедность?
Н.Г.: Настоящая. Мой муж приходил ко мне на свидание в фуфайке и кирзовых сапогах. Но мы жили лучше, мои родители…
— А те, которые исключали Брынцалова из партии, где они жили?
Н.Г.: В казенных квартирах, в основном. Я знаю, где жил Школьников, который выгонял его из партии, я знаю, где Рыков жил. Обкомовские дома. Конечно, хорошие условия. Но это было уже не то время, чтобы они поняли, где он прежде жил. Вроде бы, он уже получил, он уже жил там, где мы, на два хозяина. Построил горисполком, выделили нам это жилье. Он там с первой женой жил.
— А ваши хибары снесли?
Н.Г.: Наши хибары снесли из-за того, что они были уже аварийные.
— Первая его жена какая была? Хорошая? На ваш взгляд?
Н.Г.: Хорошая. Лидия Тихоновна. Хорошая женщина.
— Любила его?
Н.Г.: Любила. И он ее любил. Да, с нами жили, хорошо, в ладу, трудности делили…
— Почему они все-таки разошлись? Или это обычная история с мужчинами, которые в возрасте. Им хочется чего-то свежего, хорошего, красивого?
Н.Г.: Нет, не думаю, что это возраст. Это, как говорится, любовь. И к Лидии Тихоновне, и к Наташе… Лидия Тихоновна нормальная была женщина. Они долго прожили, у них дочь общая. А Наташу он полюбил, когда ему сорок один год был, семь лет назад.
— Вот он весь такой рациональный. А все-таки что-то существует помимо его рациональности? Если полюбил второй раз?
Н.Г.: Да вы что? Разве можно вообще сводить в одно любовь и рациональность? Ведь она, любовь-то, ее в голову не вложишь, от рациональности не вырастишь…
— Брынцаловская семья была читающая?
Н.Г.: Да, очень много книг у них было.
— Отец читал?
Н.Г.: Отец любил читать и детей приучил. Раньше мы все библиотеку посещали, а потом у Лидии Тихоновны брали книги. Раньше книг таких хороших трудно было найти. Лидия Тихоновна много читала.
— Скажите, на ваших глазах Владимир Алексеевич решил заниматься песцами?
Н.Г.: Да. Прямо в нашем дворе, мы вместе жили, и он занимался песцами. Это день и ночь работа без конца. Тяжелая. Двор был хороший, заасфальтированный, в идеальной чистоте. Клетки с песцами стояли в несколько этажей. Он их чистил, водой смывал двор, канализация у него была, холодильники большие были, и каждый раз целыми днями он ухаживал за этими животными.
— Один?
Н.Г.: Помощники были. Отец Лидии Тихоновны помогал, приезжал, сестра с мужем…
— То есть родственники? Втроем? Тянули все это? И мясо крутить через мясорубку, и рыбу замороженную раздирать…
Н.Г.: Да, это адский труд! Он сказал, что да, я поработаю несколько лет, как в тюрьме, закабалю себя. И работал. Запахи невыносимые были. Ну, они в сапогах таких выходили и со шланга смывали все. Он знал, как это все делать. А потом был издан указ, что пушные звери не должны выращиваться на территории России. И он собрал все это, погрузил на машину зверьков этих, и выехал в Грузию. Там пробыл, по-моему, три года, а может быть, два, не помню сейчас точно. Пробовал там выращивать песцов, но там мех не вызревал, не было подпушка и невыгодно было — качество не то, и он бросил это дело. Вернулся в Черкесск и организовал первый в городе кооператив.
— Он с вами советовался? Или вам что-то советовал?
Н.Г.: Он нам всем советовал. Мне, например, за год или за несколько месяцев мог сказать: «Нина, покупай то-то и то-то, будет все вот так-то». Его прогнозы всегда сбывались. Он вообще прогнозировал всегда все. У него такое чутье отличное.
— Перешел, значит. На пчел?
Н.Г.: На базе пчелосовхоза сделал цех по выпуску кондитерских изделий. Это — торты, пирожные, все сладкое, с медом было связано, открыл киоски, палатки такие, и продавал. И тут его друг сделал то же самое. Началась конкуренция. И он решил еще дом купить и сделать кооператив, «Пчелку»… Апилактозу получать и продавать. Много на пасеках людей работало. Наши дети тоже, и Наташа, в пять часов утра выезжали туда…
— Его дочь от первого брака?
Н.Г.: Да. Надо было помогать, следить, как и что. Сам Володя увозил апилактозу в Москву сюда, на завод. Когда здесь увидели, какой он энергичный, грамотный, сделали директором по экономическим вопросам. Я однажды приехала… была осень, холодно. Смотрю — здесь черная такая территория, вся закопченная, люди все в сапогах таких черных, в фуфайках, грязные, даже лица были грязные, руки… Я зашла — запах ужасный, лекарственный, вредный. Я пришла. Говорю ему: «Как же здесь грязно, вредно!» Он отвечает: «Здесь будет все по-другому». Был обед, люди пришли в столовую, такую вонючую. Он говорит: «Здесь будет ресторан». Не поверила. А здесь Дом культуры был, и такие, знаете, вонючие кабинетики вокруг сцены… Он говорит: «Здесь все будет переделано, все уберем и сделаем здесь современные административные помещения», я не поверила, думаю: «Господи, какие платы!» Говорю: «Это же так трудно!» А он: «Все снесу, построю новое». Прошло время… Вы теперь сами видите — все сделал, или почти все, как хотел.
— Как вы очутились здесь?
Н.Г.: В девяносто втором году он себе уже построил новый дом, пригласил нас с мужем к себе. Я приехала с сыном, Игорем. Сын у меня учился в институте на дневном факультете. Володя говорит вдруг: Нечего вам в Черкесске делать, берите и переезжайте сюда». Я ему в ответ: «Мы всю жизнь там прожили, как мы можем сюда переехать?! Москва — такой тяжелый город, я устаю здесь, мне кажется, я не смогу здесь жить. А там все друзья, все мои родственники, знакомые…» Он: «Сможете. Мы здесь живем, все вместе будем жить, переезжайте».
— Очень любит своих родственников? И друзей?
Н.Г.: Очень. Они все здесь уже, переехали.
— Никого не предал?
Н.Г.: Предать, если его не предадут, — никогда никого не предаст и не бросит.
— И построил всем дома, помог?
Н.Г.: Всем.
— Машины, говорят, купил впридачу?
Н.Г.: Да, всем купил машины, всем построил дома, все сделал.
— Поэтому ему здесь есть на что опираться?
Н.Г.: Я считаю, мы, черкесские, для души, для того, чтобы все вместе были, как прежде. Суббота, воскресенье — я всегда там, у него дома. Среди недели всегда ужинаем там, на даче, или здесь, опять все вместе. И делимся всем, что у кого наболело… Что я еще хочу сказать? Он очень трепетно и душевно ко всем относится. Я не знаю, как внешне, какой он, — все боятся его, но все его любят все равно, без него жит не могут. Он как воздух всем нужен.
— «Всем» — это кому?
Н.Г.: И на заводе — если он уезжает, все вздохнут с облегчением — уехал, слава Богу. Но если его долго нет, то всякие трения начинаются, напряжение растет, не могут принять самостоятельное решение, зарплаты нет. Без него тяжело на заводе. Его прямые помощники еще не научились так управлять, как требует время. Он должен всюду успевать сам. Я же благодарна Владимиру Алексеевичу за все, что он сделал для нас, — и квартиру он сделал, работаем все, муж работает, сын работает, квартира здесь рядышком, у всех ест машины, у всех все есть. Я была больна, у меня была проблема с желчным пузырем, — так он отправил меня в Швейцарию, сказал — делай все, что нужно, чтобы ты была здорова. Говорят, здоровье не купишь, но поддерживать его, следить за собой… Нужны деньги. Если он чувствует, что я заболела, он сразу — быстро-быстро-быстро врача! У него нет такого, чтобы думать долго.
— Кстати, где вы, руководители «Ферейна», лечитесь?
Н.Г.: У нас есть медпункт в девятом управлении, на Фрунзенской набережной. Есть госпиталь, поликлиника военная. Там вся администрация может лечиться. Перечисляем туда деньги. Там самое современное оборудование. Здесь есть больница «водников», чтобы далеко не ездить, где можно тоже полечиться всем работникам нашим — диагностика там, все-все там. Потом, у нас здесь, на территории, работают стоматолог, гинеколог, ларинголог, терапевт — заведующая медсанчастью, Ольга Дмитриевна.
— Из тех людей, которых знали вы по Черкесску, никто так далеко не шагнул, как Брынцалов?
Н.Г.: Нет, никто.
— А что с прежними секретарями горкома? Где они сейчас?
Н.Г.: Сейчас они на пенсии, звонят Владимиру Алексеевичу… И тот, который его из партии выгонял, Школьников, председатель партийной комиссии, звонит и спрашивает, помнит ли он его, ну, в общем… Сейчас у него возраст. Тяжелая жизнь в Черкесске, там не платят пенсию, не платят зарплату… очень тяжело. Сюда целыми бригадами приезжают — «Помогите, Владимир Алексеевич, помогите». Это страшное время.
— Вы имеете в виду какой год?
Н.Г.: Да вот сейчас даже. Люди выезжают на своем — то, что посадят, вырастят — съедят.
— Но Брынцалов помогает, если просят?
Н.Г.: Многим, многим.
— Чем?
Н.Г.: Деньгами. Водку отдавал — никто не вернул деньги.
— То есть отдавал продать?
Н.Г.: Да, продать, чтобы они могли месяц-два продержаться, улучшить свое положение. Они до сих пор не отдают ему деньги. Говорят — а что, миллиардеру не хватает этих двухсот миллионов? Друзья, которые приезжали, на коленях стояли…
— То есть друзья бывшие?
Н.Г.: Такие, да. Они вместе когда-то работали. Приезжали, просили…
— И как он к этому отнесся?
Н.Г.: Сначала говорит: «Да ладно, пусть еще покрутится, отдаст, куда денется?» А уже полгода прошло. Ну, потом выясняется, что этот человек в городе в Черкесске, у многих занимает, хитрит, обманывает людей.
— Продолжают приезжать?
Н.Г.: Другие приезжают.
— Отказывает?
Н.Г.: Нет, смотря какие суммы просят и на что… Приехала, например, заведующая детским садом, — обокрали детский сад, помогите. «Что вам нужно?» — «Курить ковры, детям игрушки». Он дал деньги, они купили, потом она написала, благодарность прислала сюда. Есть всякие, и пенсионеры приезжают, люди, которые его абсолютно никогда не знали, но слышали, приезжают, деньги просят. Школа спортивная приезжала, он на соревнования выделял деньги, тренеры, которые баскетболом занимаются в Черкесске, тоже приезжают за деньгами, — море людей было, море. Он не может отказать, если к нему приходят.
— Ну почему же, он многим отказывает.
Н.Г.: Знаете, весь белый свет не накормишь. Вот приехали мать, инвалид-мальчик, чтоб он взял на содержание этого ребенка. Мать хотела бы его отправить в Америку. «Владимир Алексеевич, оплатите сейчас десять тысяч долларов за него и по двести долларов в месяц платите, напишите такое письмо, сделайте такое для моего ребенка…» Но Владимир Алексеевич помогает Дому ребенка, многим детям. Мы отсылаем туда постоянно посуду, все, что нужно для детей, для всех детей, которые нуждаются.
— Вообще… он любит детей?
Н.Г.: Он очень любит всех своих детей, очень уважает пожилых, ценит всех кто может создать уют, тепло в семье, в общем, самый лучший отец, о котором можно мечтать. И муж… Даже если он сюда бежит, на теннисный корт, — обязательно залетает к деткам, смотрит, что они делают, должен их поцеловать. Он все видит, он очень внимательный, наблюдательный, энергичный. За одну минуту он может быть в трех местах. Он всех знает по фамилии, кто здесь работает на заводе, знает, кто должен похудеть, кто — поправиться, у кого какое здоровье, он приходит в цеха, со всеми беседует. И еще такое — кто его обманывает, кто нечестно, без души к нему относится, — все равно обман этот приходит к нему. Приходит к нему эта информация, поэтому он говорит: «Живите честно, никого никогда не обманывайте, в первую очередь меня, как руководителя. Что-то случилось — обязательно, с радостью или с горем, придите, поделитесь со мной».
— Но к нему не очень-то рабочие ходят?
Н.Г.: А зачем? Он сам приезжает в цеха.
— А говорят ему?
Н.Г.: Конечно.
— Как вы считаете, он счастлив в семейной жизни?
Н.Г.: Да. Любит детей, страшно любит жену. Мне внешне кажется, что да. Бывают трудности в жизни, разные ситуации бывают. Жизнь не бывает просто гладкая и счастливая… очень, очень любит уют и красоту.
— Вот эти занавески, канделябры, что здесь у вас, он не сам выбирает, ему кто-то помогает?
Н.Г.: Он заходит и говорит: «Это почему у вас такого нет? Почему у вас неуютно? Женщины здесь или кто?» Вот здесь у нас душевая… Его идея. Он считает, что от женщины должно всегда пахнуть чистотой, приятно. Обоняние у него очень хорошо развито. Для него дурные запахи — самое страшное. Все должны быть чистыми, телом и душой. Хоть мы с ним в детстве в бедности жили, но наши матери каждый день купали нас в корытах. Воду грели на керосинках. Примус, керосинка или печка, которая стояла на улице. Печку щепками растапливали.
— Скажите, вот когда вы собираетесь все вместе, весь коллектив ваш, все родственники, все черкесские, песни поете?
Н.Г.: Обязательно. И «Хазбулат удалой», и Высоцкого, и «Яблони в цвету», и «Над землей летели лебеди солнечным днем…» И так, и под гитару.
— Кто на гитаре у вас играет?
Н.Г.: Друг Владимира Алексеевича. Он теперь живет в Электрогорске, он ему машину дал, квартиру и магазин. Друг детства, Савельев Владимир Николаевич. Он недавно сюда приехал с семьей, буквально полгода.
— А Брынцалов поет со всеми вместе?
Н.Г.: Он больше послушать любит. Наташа тоже может… Очень часто дети поют. Концерты каждую субботу, воскресенье у нас. На французском, на английском песенки детки могут петь.
— Вам завидуют в Черкесске?
Н.Г.: Не знаю. За мной жалеют многие, завидуют или нет — не знаю. У меня много друзей, приезжают: «Когда вы вернетесь?» Ну, уже все поняли, что мы здесь уже четыре года… зачем возвращаться?
— А как вы считаете — очень тяжелая жизнь у миллиардера? Или есть у него отрада какая-нибудь? Стоит ли ему очень завидовать?
Н.Г.: Завидовать ему нет смысла. С ним легко, никаких проблем как будто нет. Приходят, задают вопрос, а он сразу — «Вот так, вот так и вот так». Кто бы ни пришел — мгновенно дает вариант, из безвыходных положений, казалось бы, где вообще невозможно ничего разрешить… Поэтому с ним нетрудно. Н у самого у него столько забот! День на день абсолютно не похож. Он живет очень хорошо и интересно. Так, как он хотел бы, так он и живет. Он не стесняет себя ничем. Он едет в магазин и покупает все, что хочет. Кушает то, что хочет. В воскресенье захотел порыбачить — едет, детишки попросили на рыбалку — собираются и поехали. Тут же все решается. Он никогда ничего не перекладывает, не оттягивает, — мгновенно все делает.
— То есть вы считаете его счастливым?
Н.Г.: Да, я считаю его счастливым. И себя, и других, кто с ним. Мы здесь, на заводе, живем как одна семья. Я никогда не думала, что целый день буду находиться в помещении. Как можно — только завод? Сейчас мы настолько привыкли к здешнему микроклимату, что не хочется выезжать даже в город. Обедаем в ресторане здесь же. Дома я не готовлю. Вся семья моя здесь. Ужинать едем на дачу. Приезжаем домой, отдыхаем. Когда захочется — едем на концерт, когда надо — я поеду в санаторий, в Кисловодск могу поехать. Захотела — приготовила вкусный обед, созвала гостей. Люблю для Владимира Алексеевича готовить…
— А что он любит?
Н.Г.: Блинчики с мясом, или борщ, чтобы там все было — говяжий бульончик или куриный. И борщ чтобы такой красивый, насыщенный, чтобы там был бурачок, морковочка, пастернак, перчик болгарский, укроп, петрушечка, все-все, чтобы можно было с чесночком борщ поесть. Еще он любит курочку, только чтобы свеженькая, с рынка была, любит очень рыбу, свежую, жареную. От соленого мы уже отошли, мы только все свежее кушаем, солку уже не воспринимаем, это уже тяжело — откладываются соли. Зачем себе вредить?
Такой вот был у нас с Ниной Григорьевной разговор — спокойный, доброжелательный. А в изумрудных зарослях аквариума все так же, беззвучно, сверкая нарядной чешуей, плавали рыбки. И конечно же я нисколько не подозревала, что совсем скоро «случится страшное», нечто ну вовсе из ряда вон.
— Конечно, конечно. Я жду вас. Минут через десять буду у себя в кабинете…
Разумеется, я тогда и не предполагала, что именно эта женщина приведет меня на третий этаж резиденции Натальи Геннадиевны Брынцаловой… И там произойдет…
Умолкаю до срока. Все по порядку. В кабинете Нина Григорьевна сидела не одна, за вторым столом — еще одна сотрудница.
Бросился в глаза красивый аквариум в зелени и в мелькающих блестках рыбешек… И еще — цветной портрет В.А. Брынцалова на столе. В эффектной раме.
Сама Нина Григорьевна уже с виду южанка, казачка. То есть полноватая, крепкокостная, с темными, гладко причесанными волосами, в темно-синем шелковистом костюме, а по пуговицам что-то вроде граненых бриллиантов. Думаю — искусственных.
Мне показалось, что ей и самой захотелось выговориться, ей и самой надо было сначала свалить ношу с души… Все по тому же поводу, зачем Наталья Геннадиевна так «подставилась»…
Н.Г.: И здесь много было журналистов. Сто двадцать человек приходят на территорию. Он сам, Невзоров, может только побеседовать. А остальное, съемки, производят три-четыре человека, которые пришли с камерами. Кто знает, что они снимают, в какую замочную скважину они заглядывают. Это вся жизнь, которая проходила. Владимир Алексеевич сказал: «Я не собираюсь прятаться, моя жизнь здесь, на заводе», Вот они зашли сюда, на завод, и хвостом могут ходить целыми днями здесь. До самой ночи. Мы ужинали, мы выезжали куда-то, все за нами так и ездили. Выезжал в Битцу, на ипподром, — там они тоже за ним. Эта жизнь, которая…
— Тут Наташа не сообразила, мне кажется?
Н.Г.: А она откуда знала, что? Задают вопрос… Кокетство женщины… Что она знает, что сейчас снимают, куда снимают? Что, они дают просматривать? Посмотреть было невозможно, нереально. Это была кассета, которая не просматривается, ее надо сначала записать, чтобы дать посмотреть Владимиру Алексеевичу.
— Это большая неожиданность была для людей?
Н.Г.: для людей?
— Для вас, например?
Н.Г.: Мне, например, не понравилось это. Ужас! А он не расстраивается, он по гороскопу Собака. Ну что, прошло — и все. Чего ж теперь делать? Переживали в основном мы.
— Переживали все-таки?
Н.Г.: Переживали. Столько работы сделать, и такие номера…
И как я поняла из дальнейшего — эта женщина, которую мне называли даже «опасной», значительна, интересна, прежде всего тем, что предана Владимиру Алексеевичу исключительно, как бывают преданы женские сердца друзьям своей пусть нищей, убогой, но молодости.
Почему? Отчего? Думаю, объяснений не потребуется тому, кто «посидит» рядом с нами и послушает, о чем речь…
— Какая у вас должность, Нина Григорьевна?
Н.Г.: Я зампредседателя профсоюзного комитета «Ферейна» и сейчас зампредседателя партии.
— То есть большие занимаете должности?
Н.Г.: Должности? Да, большие, конечно, для завода большого.
— Причем женщина. Это редко. На большом заводе обычно их занимают мужчины.
Н.Г.: Да нет, всегда профсоюзом занимались женщины, мне кажется. Редко когда мужчины.
— У вас какое образование?
Н.Г.: Высшее.
— Вы что окончили?
Н.Г.: Ставропольский политехнический институт, я — инженер-строитель.
— То есть вы оттуда, откуда вышел наш великий Горбачев?
— Н.Г.: Да.
— Вы в Черкесске долго жили. Что это за город? Что там есть? Сколько жителей?
Н.Г.: Жителей триста шестьдесят тысяч. В Черкесске есть… были… сейчас не функционируют… заводы… все закрыты, — завод резинотехнических изделий, завод машиностроительный, холодильного машиностроения, завод «Каскад», закрытый завод… У нас цементный завод работает сейчас, один, который работает. Потом я преподавателем в техникуме работала, с Владимиром Алексеевичем вместе… Он тоже там преподавал, где-то семьдесят восьмой, семьдесят седьмой год.
— Что он преподавал?
Н.Г.: Геодезию, техмеханику, у него много было предметов, не помню какие, может, даже и физику… А преподавала… сначала работала председателем профсоюзного комитета преподавателей и студентов техникума, освобожденным была.
— Техникум какой?
Н.Г.: Автодорожный. Раньше он назывался политехнический. Сейчас он переименован в автодорожный.
— То есть вы все знаете о Брынцалове той поры?
Н.Г.: Ну, можно так сказать.
— Какое впечатление он производил тогда на вас?
Н.Г.: В общем-то всегда он яркая личность был. Тогда он покорял сердца всех женщин, дам. Он очень высокий был, сейчас он кажется как-то… В нашем городе была баскетбольная команда, и в баскетбол играл, и боксом занимался… У нас город маленький, есть такой Зеленый остров, приходили туда отдыхать и заниматься кто чем может. И вот Владимир Алексеевич с моим мужем играли — они жили в одном доме, в одном месте, на рынке…
— Что значит на рынке?
Н.Г.: У нас есть такое место, называется «Рынок».
— Это та лачуга еще была? То есть вы помните его лачугу?
Н.Г.: Да, конечно. Я туда и в гости приходила…
— Что это за лачуга была?
Н.Г.: Это такая хата казацкая, знаете, которая еще не знаю с каких времен существовала, когда родители…
— Просто на рынке?
Н.Г.: Да. Вход на рынок — и прямо тут.
— И родился он в ней?
Н.Г.: Да. Под камышом лачуга эта была.
— А что там стояло?
Н.Г.: Кровать табуретки…
— Даже не стулья?
Н.Г.: Да.
— Маленькие такие окошечки в хатке?
Н.Г.: Да, маленькие окошечки. Нищета.
— А знали мать Владимира Алексеевича?
Н.Г.: Да.
— Что это за женщина была?
Н.Г.: Из настоящих таких женщин, которые все знают, все могут, и хозяйство все на них.
— Какое хозяйство?
Н.Г.: Ну. Кормить детей, курочек кормить… Его родители и Юры, моего мужа родители, жили в одном дворе. Потом их хатки снесли и дали нам жилье. Женщина аккуратненькая такая была, всегда в платочке ходила, скромная очень, но все равно волевая женщина. Отец — хозяин. Вот когда он идет, все чувствуют, что это мужчина идет, хозяин. Без ноги был, с палочкой ходил, на костылях ходил…
— У него что, даже не было протеза?
Н.Г.: Был протез, но он снимал его. Когда на костылях, когда с палочкой ходил…
— На кого Брынцалов похож — на отца, на мать?
Н.Г.: Володя не похож, можно сказать, ни на мать, ни на отца — и то и другое в нем сочетается. Отец был красивый мужчина, мать тоже по-своему, но с таким суровым лицом — суровое лицо.
— Гостеприимные люди были?
Н.Г.: Да, гостеприимные. Стол у них всегда во дворе стоял, и под деревом все кушали, все угощались, что было, то и предлагали. Кто заходил — всех кормили. Картошка, помидоры, все, что выращивали на огороде… Мед всегда был, потому что пасеку держали за городом. Отец Володи всегда занимался пчелами, чем-то кормиться надо было.
— И курочки тут же бегали?
Н.Г.: Курочки, собачки… Хозяйство, как обычно. Вы какого года рождения?
— А вы какого?
Н.Г.: Сорок девятого. Так что давно знаю Володю. Помню, он студентом был, всегда в город приезжал на лето, всегда у него были какие-то дела, его только вечером можно было увидеть. Его все окружали, он никогда один не ходил, всегда у него друзья были. Когда идет — все его видят… Он всегда лидером был…
— Чувствовалось?
Н.Г.: Всегда чувствовалось.
— Почему так?
Н.Г.: А потому, что он такой красивый, высокий, сильный, всегда вокруг него разговор, все собирались. Драка — значит драка… Ну, раньше вообще мода была…
— Его хорошо знали в городе?
Н.Г.: А у нас город такой — все всех знали.
— И что говорили про него? Какая слава шла?
Н.Г.: Что «вот я скажу Володе Брынцалову — он с тобой разберется». Все знали — Володя за справедливость. Он такой был. Все его любили, будем так говорить, все к нему очень хорошо относились. Когда была предвыборная кампания, я ездила в Черкесск подписи собирать, и все вспоминают его только по-хорошему, с уважением. Говорили: «Да, мы за него будем голосовать, потому что мы знаем, с чего он начинал и как это все было». Все-таки он сам, своим трудом добился результатов. Там, в Черкесске, первый открыл кооператив, когда еще запрещали. Он за два месяца дом построил.
— За два месяца? Из чего?
Н.Г.: Из кирпича. Современный, красивый дом он построил. Тут комиссия приехала. Тогда вообще нельзя было строить дома. Тем более двухэтажные. Давали шесть соток — и вот стройте себе такой хороший домик, а какой хороший — никто не знал.
— А он рванул? Он был управляющий в то время?
Н.Г.: Управляющим «Промстройтреста».
— И ему сказали: за счет чего, как и почему?
Н.Г.: А он принес все документы, и оплата была рабочим… А ему говорят — или дом отдавай, или партбилет. Он сказал: «Я дом не оставлю. Я кладу свой билет. Я жил в хибаре, и теперь я хочу жить в нормальных условиях».
— Красивый город Черкесск, зеленый?
Н.Г.: Да, зеленый.
— Танцплощадка была?
Н.Г.: Да, там все встречались. У нас был такой центр города, и вечером, в субботу или в рабочий день, все всегда вечером приходили в центр. Это десять-пятнадцать минут любому. Все в «центре» встречались, когда суббота — танцы, когда…
— Танцевал Брынцалов-то?
Н.Г.: Конечно, все танцевали. Танго, фокстроты… мы ходили в школу бальных танцев, занимались. На танцплощадке танцевали все танцы, которые умели. Самый модный тогда был чарльстон, твист, — Владимир Алексеевич очень хорошо танцевал. И вальс он хорошо танцевал. Да. У него свои были ребята, они все собирались, у них тесный круг был, человек десять-двенадцать…
— И он — лидер?
Н.Г.: Да.
— Одевались во что? Как?
Н.Г.: В матери его была аккуратность, она дома была — платочек, фартучек, чистенькое все, беленькое. Нечего сменить было — ходили… одна и та же обувь, зимой и летом… что Володин отец, что мой.
— То есть самая настоящая бедность?
Н.Г.: Настоящая. Мой муж приходил ко мне на свидание в фуфайке и кирзовых сапогах. Но мы жили лучше, мои родители…
— А те, которые исключали Брынцалова из партии, где они жили?
Н.Г.: В казенных квартирах, в основном. Я знаю, где жил Школьников, который выгонял его из партии, я знаю, где Рыков жил. Обкомовские дома. Конечно, хорошие условия. Но это было уже не то время, чтобы они поняли, где он прежде жил. Вроде бы, он уже получил, он уже жил там, где мы, на два хозяина. Построил горисполком, выделили нам это жилье. Он там с первой женой жил.
— А ваши хибары снесли?
Н.Г.: Наши хибары снесли из-за того, что они были уже аварийные.
— Первая его жена какая была? Хорошая? На ваш взгляд?
Н.Г.: Хорошая. Лидия Тихоновна. Хорошая женщина.
— Любила его?
Н.Г.: Любила. И он ее любил. Да, с нами жили, хорошо, в ладу, трудности делили…
— Почему они все-таки разошлись? Или это обычная история с мужчинами, которые в возрасте. Им хочется чего-то свежего, хорошего, красивого?
Н.Г.: Нет, не думаю, что это возраст. Это, как говорится, любовь. И к Лидии Тихоновне, и к Наташе… Лидия Тихоновна нормальная была женщина. Они долго прожили, у них дочь общая. А Наташу он полюбил, когда ему сорок один год был, семь лет назад.
— Вот он весь такой рациональный. А все-таки что-то существует помимо его рациональности? Если полюбил второй раз?
Н.Г.: Да вы что? Разве можно вообще сводить в одно любовь и рациональность? Ведь она, любовь-то, ее в голову не вложишь, от рациональности не вырастишь…
— Брынцаловская семья была читающая?
Н.Г.: Да, очень много книг у них было.
— Отец читал?
Н.Г.: Отец любил читать и детей приучил. Раньше мы все библиотеку посещали, а потом у Лидии Тихоновны брали книги. Раньше книг таких хороших трудно было найти. Лидия Тихоновна много читала.
— Скажите, на ваших глазах Владимир Алексеевич решил заниматься песцами?
Н.Г.: Да. Прямо в нашем дворе, мы вместе жили, и он занимался песцами. Это день и ночь работа без конца. Тяжелая. Двор был хороший, заасфальтированный, в идеальной чистоте. Клетки с песцами стояли в несколько этажей. Он их чистил, водой смывал двор, канализация у него была, холодильники большие были, и каждый раз целыми днями он ухаживал за этими животными.
— Один?
Н.Г.: Помощники были. Отец Лидии Тихоновны помогал, приезжал, сестра с мужем…
— То есть родственники? Втроем? Тянули все это? И мясо крутить через мясорубку, и рыбу замороженную раздирать…
Н.Г.: Да, это адский труд! Он сказал, что да, я поработаю несколько лет, как в тюрьме, закабалю себя. И работал. Запахи невыносимые были. Ну, они в сапогах таких выходили и со шланга смывали все. Он знал, как это все делать. А потом был издан указ, что пушные звери не должны выращиваться на территории России. И он собрал все это, погрузил на машину зверьков этих, и выехал в Грузию. Там пробыл, по-моему, три года, а может быть, два, не помню сейчас точно. Пробовал там выращивать песцов, но там мех не вызревал, не было подпушка и невыгодно было — качество не то, и он бросил это дело. Вернулся в Черкесск и организовал первый в городе кооператив.
— Он с вами советовался? Или вам что-то советовал?
Н.Г.: Он нам всем советовал. Мне, например, за год или за несколько месяцев мог сказать: «Нина, покупай то-то и то-то, будет все вот так-то». Его прогнозы всегда сбывались. Он вообще прогнозировал всегда все. У него такое чутье отличное.
— Перешел, значит. На пчел?
Н.Г.: На базе пчелосовхоза сделал цех по выпуску кондитерских изделий. Это — торты, пирожные, все сладкое, с медом было связано, открыл киоски, палатки такие, и продавал. И тут его друг сделал то же самое. Началась конкуренция. И он решил еще дом купить и сделать кооператив, «Пчелку»… Апилактозу получать и продавать. Много на пасеках людей работало. Наши дети тоже, и Наташа, в пять часов утра выезжали туда…
— Его дочь от первого брака?
Н.Г.: Да. Надо было помогать, следить, как и что. Сам Володя увозил апилактозу в Москву сюда, на завод. Когда здесь увидели, какой он энергичный, грамотный, сделали директором по экономическим вопросам. Я однажды приехала… была осень, холодно. Смотрю — здесь черная такая территория, вся закопченная, люди все в сапогах таких черных, в фуфайках, грязные, даже лица были грязные, руки… Я зашла — запах ужасный, лекарственный, вредный. Я пришла. Говорю ему: «Как же здесь грязно, вредно!» Он отвечает: «Здесь будет все по-другому». Был обед, люди пришли в столовую, такую вонючую. Он говорит: «Здесь будет ресторан». Не поверила. А здесь Дом культуры был, и такие, знаете, вонючие кабинетики вокруг сцены… Он говорит: «Здесь все будет переделано, все уберем и сделаем здесь современные административные помещения», я не поверила, думаю: «Господи, какие платы!» Говорю: «Это же так трудно!» А он: «Все снесу, построю новое». Прошло время… Вы теперь сами видите — все сделал, или почти все, как хотел.
— Как вы очутились здесь?
Н.Г.: В девяносто втором году он себе уже построил новый дом, пригласил нас с мужем к себе. Я приехала с сыном, Игорем. Сын у меня учился в институте на дневном факультете. Володя говорит вдруг: Нечего вам в Черкесске делать, берите и переезжайте сюда». Я ему в ответ: «Мы всю жизнь там прожили, как мы можем сюда переехать?! Москва — такой тяжелый город, я устаю здесь, мне кажется, я не смогу здесь жить. А там все друзья, все мои родственники, знакомые…» Он: «Сможете. Мы здесь живем, все вместе будем жить, переезжайте».
— Очень любит своих родственников? И друзей?
Н.Г.: Очень. Они все здесь уже, переехали.
— Никого не предал?
Н.Г.: Предать, если его не предадут, — никогда никого не предаст и не бросит.
— И построил всем дома, помог?
Н.Г.: Всем.
— Машины, говорят, купил впридачу?
Н.Г.: Да, всем купил машины, всем построил дома, все сделал.
— Поэтому ему здесь есть на что опираться?
Н.Г.: Я считаю, мы, черкесские, для души, для того, чтобы все вместе были, как прежде. Суббота, воскресенье — я всегда там, у него дома. Среди недели всегда ужинаем там, на даче, или здесь, опять все вместе. И делимся всем, что у кого наболело… Что я еще хочу сказать? Он очень трепетно и душевно ко всем относится. Я не знаю, как внешне, какой он, — все боятся его, но все его любят все равно, без него жит не могут. Он как воздух всем нужен.
— «Всем» — это кому?
Н.Г.: И на заводе — если он уезжает, все вздохнут с облегчением — уехал, слава Богу. Но если его долго нет, то всякие трения начинаются, напряжение растет, не могут принять самостоятельное решение, зарплаты нет. Без него тяжело на заводе. Его прямые помощники еще не научились так управлять, как требует время. Он должен всюду успевать сам. Я же благодарна Владимиру Алексеевичу за все, что он сделал для нас, — и квартиру он сделал, работаем все, муж работает, сын работает, квартира здесь рядышком, у всех ест машины, у всех все есть. Я была больна, у меня была проблема с желчным пузырем, — так он отправил меня в Швейцарию, сказал — делай все, что нужно, чтобы ты была здорова. Говорят, здоровье не купишь, но поддерживать его, следить за собой… Нужны деньги. Если он чувствует, что я заболела, он сразу — быстро-быстро-быстро врача! У него нет такого, чтобы думать долго.
— Кстати, где вы, руководители «Ферейна», лечитесь?
Н.Г.: У нас есть медпункт в девятом управлении, на Фрунзенской набережной. Есть госпиталь, поликлиника военная. Там вся администрация может лечиться. Перечисляем туда деньги. Там самое современное оборудование. Здесь есть больница «водников», чтобы далеко не ездить, где можно тоже полечиться всем работникам нашим — диагностика там, все-все там. Потом, у нас здесь, на территории, работают стоматолог, гинеколог, ларинголог, терапевт — заведующая медсанчастью, Ольга Дмитриевна.
— Из тех людей, которых знали вы по Черкесску, никто так далеко не шагнул, как Брынцалов?
Н.Г.: Нет, никто.
— А что с прежними секретарями горкома? Где они сейчас?
Н.Г.: Сейчас они на пенсии, звонят Владимиру Алексеевичу… И тот, который его из партии выгонял, Школьников, председатель партийной комиссии, звонит и спрашивает, помнит ли он его, ну, в общем… Сейчас у него возраст. Тяжелая жизнь в Черкесске, там не платят пенсию, не платят зарплату… очень тяжело. Сюда целыми бригадами приезжают — «Помогите, Владимир Алексеевич, помогите». Это страшное время.
— Вы имеете в виду какой год?
Н.Г.: Да вот сейчас даже. Люди выезжают на своем — то, что посадят, вырастят — съедят.
— Но Брынцалов помогает, если просят?
Н.Г.: Многим, многим.
— Чем?
Н.Г.: Деньгами. Водку отдавал — никто не вернул деньги.
— То есть отдавал продать?
Н.Г.: Да, продать, чтобы они могли месяц-два продержаться, улучшить свое положение. Они до сих пор не отдают ему деньги. Говорят — а что, миллиардеру не хватает этих двухсот миллионов? Друзья, которые приезжали, на коленях стояли…
— То есть друзья бывшие?
Н.Г.: Такие, да. Они вместе когда-то работали. Приезжали, просили…
— И как он к этому отнесся?
Н.Г.: Сначала говорит: «Да ладно, пусть еще покрутится, отдаст, куда денется?» А уже полгода прошло. Ну, потом выясняется, что этот человек в городе в Черкесске, у многих занимает, хитрит, обманывает людей.
— Продолжают приезжать?
Н.Г.: Другие приезжают.
— Отказывает?
Н.Г.: Нет, смотря какие суммы просят и на что… Приехала, например, заведующая детским садом, — обокрали детский сад, помогите. «Что вам нужно?» — «Курить ковры, детям игрушки». Он дал деньги, они купили, потом она написала, благодарность прислала сюда. Есть всякие, и пенсионеры приезжают, люди, которые его абсолютно никогда не знали, но слышали, приезжают, деньги просят. Школа спортивная приезжала, он на соревнования выделял деньги, тренеры, которые баскетболом занимаются в Черкесске, тоже приезжают за деньгами, — море людей было, море. Он не может отказать, если к нему приходят.
— Ну почему же, он многим отказывает.
Н.Г.: Знаете, весь белый свет не накормишь. Вот приехали мать, инвалид-мальчик, чтоб он взял на содержание этого ребенка. Мать хотела бы его отправить в Америку. «Владимир Алексеевич, оплатите сейчас десять тысяч долларов за него и по двести долларов в месяц платите, напишите такое письмо, сделайте такое для моего ребенка…» Но Владимир Алексеевич помогает Дому ребенка, многим детям. Мы отсылаем туда постоянно посуду, все, что нужно для детей, для всех детей, которые нуждаются.
— Вообще… он любит детей?
Н.Г.: Он очень любит всех своих детей, очень уважает пожилых, ценит всех кто может создать уют, тепло в семье, в общем, самый лучший отец, о котором можно мечтать. И муж… Даже если он сюда бежит, на теннисный корт, — обязательно залетает к деткам, смотрит, что они делают, должен их поцеловать. Он все видит, он очень внимательный, наблюдательный, энергичный. За одну минуту он может быть в трех местах. Он всех знает по фамилии, кто здесь работает на заводе, знает, кто должен похудеть, кто — поправиться, у кого какое здоровье, он приходит в цеха, со всеми беседует. И еще такое — кто его обманывает, кто нечестно, без души к нему относится, — все равно обман этот приходит к нему. Приходит к нему эта информация, поэтому он говорит: «Живите честно, никого никогда не обманывайте, в первую очередь меня, как руководителя. Что-то случилось — обязательно, с радостью или с горем, придите, поделитесь со мной».
— Но к нему не очень-то рабочие ходят?
Н.Г.: А зачем? Он сам приезжает в цеха.
— А говорят ему?
Н.Г.: Конечно.
— Как вы считаете, он счастлив в семейной жизни?
Н.Г.: Да. Любит детей, страшно любит жену. Мне внешне кажется, что да. Бывают трудности в жизни, разные ситуации бывают. Жизнь не бывает просто гладкая и счастливая… очень, очень любит уют и красоту.
— Вот эти занавески, канделябры, что здесь у вас, он не сам выбирает, ему кто-то помогает?
Н.Г.: Он заходит и говорит: «Это почему у вас такого нет? Почему у вас неуютно? Женщины здесь или кто?» Вот здесь у нас душевая… Его идея. Он считает, что от женщины должно всегда пахнуть чистотой, приятно. Обоняние у него очень хорошо развито. Для него дурные запахи — самое страшное. Все должны быть чистыми, телом и душой. Хоть мы с ним в детстве в бедности жили, но наши матери каждый день купали нас в корытах. Воду грели на керосинках. Примус, керосинка или печка, которая стояла на улице. Печку щепками растапливали.
— Скажите, вот когда вы собираетесь все вместе, весь коллектив ваш, все родственники, все черкесские, песни поете?
Н.Г.: Обязательно. И «Хазбулат удалой», и Высоцкого, и «Яблони в цвету», и «Над землей летели лебеди солнечным днем…» И так, и под гитару.
— Кто на гитаре у вас играет?
Н.Г.: Друг Владимира Алексеевича. Он теперь живет в Электрогорске, он ему машину дал, квартиру и магазин. Друг детства, Савельев Владимир Николаевич. Он недавно сюда приехал с семьей, буквально полгода.
— А Брынцалов поет со всеми вместе?
Н.Г.: Он больше послушать любит. Наташа тоже может… Очень часто дети поют. Концерты каждую субботу, воскресенье у нас. На французском, на английском песенки детки могут петь.
— Вам завидуют в Черкесске?
Н.Г.: Не знаю. За мной жалеют многие, завидуют или нет — не знаю. У меня много друзей, приезжают: «Когда вы вернетесь?» Ну, уже все поняли, что мы здесь уже четыре года… зачем возвращаться?
— А как вы считаете — очень тяжелая жизнь у миллиардера? Или есть у него отрада какая-нибудь? Стоит ли ему очень завидовать?
Н.Г.: Завидовать ему нет смысла. С ним легко, никаких проблем как будто нет. Приходят, задают вопрос, а он сразу — «Вот так, вот так и вот так». Кто бы ни пришел — мгновенно дает вариант, из безвыходных положений, казалось бы, где вообще невозможно ничего разрешить… Поэтому с ним нетрудно. Н у самого у него столько забот! День на день абсолютно не похож. Он живет очень хорошо и интересно. Так, как он хотел бы, так он и живет. Он не стесняет себя ничем. Он едет в магазин и покупает все, что хочет. Кушает то, что хочет. В воскресенье захотел порыбачить — едет, детишки попросили на рыбалку — собираются и поехали. Тут же все решается. Он никогда ничего не перекладывает, не оттягивает, — мгновенно все делает.
— То есть вы считаете его счастливым?
Н.Г.: Да, я считаю его счастливым. И себя, и других, кто с ним. Мы здесь, на заводе, живем как одна семья. Я никогда не думала, что целый день буду находиться в помещении. Как можно — только завод? Сейчас мы настолько привыкли к здешнему микроклимату, что не хочется выезжать даже в город. Обедаем в ресторане здесь же. Дома я не готовлю. Вся семья моя здесь. Ужинать едем на дачу. Приезжаем домой, отдыхаем. Когда захочется — едем на концерт, когда надо — я поеду в санаторий, в Кисловодск могу поехать. Захотела — приготовила вкусный обед, созвала гостей. Люблю для Владимира Алексеевича готовить…
— А что он любит?
Н.Г.: Блинчики с мясом, или борщ, чтобы там все было — говяжий бульончик или куриный. И борщ чтобы такой красивый, насыщенный, чтобы там был бурачок, морковочка, пастернак, перчик болгарский, укроп, петрушечка, все-все, чтобы можно было с чесночком борщ поесть. Еще он любит курочку, только чтобы свеженькая, с рынка была, любит очень рыбу, свежую, жареную. От соленого мы уже отошли, мы только все свежее кушаем, солку уже не воспринимаем, это уже тяжело — откладываются соли. Зачем себе вредить?
Такой вот был у нас с Ниной Григорьевной разговор — спокойный, доброжелательный. А в изумрудных зарослях аквариума все так же, беззвучно, сверкая нарядной чешуей, плавали рыбки. И конечно же я нисколько не подозревала, что совсем скоро «случится страшное», нечто ну вовсе из ряда вон.