— А почему ты тоже не покинул Францию?
— Это, племянник, длинная история и я не хочу занимать твои мысли долгими рассказами. Мне не повезло, у меня на хвосте была погоня. Я уводил за собой солдат, чтобы та женщина и ее муж смогли скрыться. И теперь этот перстень с
Жемчужиной мне ни к чему.
Филипп держал на ладони перстень и рассматривал матовый камешек.
— Он очень красивый.
— Да-да, он красивый.
— А у Констанции есть медальон с огромной жемчужиной, так что этот перстень ей очень пойдет.
Вдруг наверху скрипнула дверь и появилась Этель.
— Мужчины, уже очень поздно, а вы никак не можете наговориться. Идите спать, ведь завтра придется рано вставать.
— Да, сестра, сейчас идем. Спокойной тебе ночи, — бросил Марсель и тяжело поднялся с резного кресла, на котором любил сиживать отец Филиппа Робер.
Филипп вошел в свою комнату, сжимая в руке золотой перстень с маленькой жемчужиной.»Да, да, я обязательно должен подарить это украшение Констанции. Я обязательно хочу, чтобы она думала обо мне, как я думаю и помню о ней».
Он открыл шкаф, еще не понимая зачем, увидел свою одежду и тут же принялся вытаскивать ее, раскладывая на кровати.»Надо надеть вот эту рубаху с кружевным воротником, вот эту куртку, новые сапоги, новую шляпу с лихо загнутыми полями, черные замшевые перчатки, украшенные серебряными накладками и завтра на рассвете отправиться к ручью. Может быть, Констанция почувствует, что я страстно желаю ее увидеть и тоже придет. А когда она придет, я признаюсь ей в своих чувствах и подарю перстень».
Филипп почистил пуговицы на своей куртке, быстро разделся, спрятал перстень под подушку и долго лежал, глядя в потолок, вспоминая шум ручья, веселые трели птиц, яркие блики на воде и серебристые тела форелей.»Да, обязательно завтра поутру я отправлюсь к ручью!»
Он вскочил с постели, распахнул окно и глянул в небо.
— Тучи, — угрюмо сказал Филипп, — неужели ветер их не разгонит и завтра будет дождь?
Он долго стоял у окна, не обращая внимания на холодный пронзительный ветер, смотрел, как быстро плывут по небу лохматые тяжелые тучи. Время от времени в разрывах появлялся бледный осколок луны.
— Неужели завтра не будет погоды? Неужели будет лить дождь, и я не смогу выбраться из дому?
Филипп плотно закрыл окно и забрался под одеяло.»Господи, пошли завтра хорошую погоду, я тебя прошу! Ведь мне обязательно, во что бы то ни стало завтра надо увидеть Констанцию, сказать ей слова… А как это сказать? — тут же задумался Филипп. — Неужели я смогу признаться ей в любви?
Ведь я никогда прежде этого не делал. А поверит ли Констанция моим словам?»
Филипп пошарил рукой под подушкой, нашел перстень, завернутый в чистый носовой платок, вытащил его и попробовал примерить себе на палец. Но перстень был настолько изящен и мал, что даже на мизинец левой руки Филипп не смог его надеть.»А если он и ей окажется мал, что тогда делать? — подумал Филипп. — Нет, у нее изящные тонкие пальцы».Тут же Филипп вспомнил руки Констанции, вспомнил, как
Она гладила его по щекам, вспомнил, как он сжимал в своей ладони ее подрагивающие тонкие пальцы.»Нет-нет, он обязательно ей подойдет! Но главное, чтобы завтра была хорошая погода и чтобы она пришла к ручью…»
Как ни пытался Филипп Абинье уснуть, это ему не удавалось. Он вновь подскочил к окну, вновь распахнул его и вновь посмотрел на небо.
Кое-где появились просветы и тускло горели звезды.»Ветер, ветер, дуй сильнее! — попросил Филипп. — Разгони эти чертовы тучи! Разгони, пусть они летят куда-нибудь на океан, пусть там пойдет дождь! А здесь должно светить солнце. Я хочу, чтобы все было так, как всегда… А что сказать матери? — тут же подумал Филипп. — А, что-нибудь придумаю».
Наконец ему удалось уснуть. Его сон был прозрачным и ярким.
Струился прозрачный, как жидкое стекло, ручей, мелкие рыбы порхали в его глубине… Тени птиц касались глади воды… Шелестела глубокая трава, слышалось пение птиц. И Филипп видел большой белый камень посреди ручья, а на белом камне
Свою возлюбленную…Констанция сидела, поджав под себя ноги, опустив руки в
Воду.
— Ты красивая, красивая, я люблю тебя, Констанция! — шептал во сне Филипп.
Потом, вдруг, он услышал какой-то странный звук и открыл глаза. Перед ним было светлеющее окно и покачивающийся скрипучий ставень. Дождя не было.
Он быстро умылся и тотчас принялся одеваться.Наконец, облачившись во все чистое и новое, Филипп спрятал перстень в карман и, стараясь никого в доме не
Разбудить, вышел во двор и направился к конюшне, то и дело поглядывая на небо, покрытое рваными белыми облаками.
Он оседлал лошадь и осторожно вывел ее из конюшни.И тут прямо у него над головой хлопнули ставни и распахнулось окно.
— Филипп, ты куда? — послышался голос Этель. Парень растерялся и тут же принялся соображать, что же сказать матери, как объяснить столь раннюю отлучку из дому.
— Я хочу съездить в церковь, мама.
— В церковь?! — изумилась женщина. — В пять часов утра?!
— Но ведь церковь, мама, очень далеко.
— Ах, да, церковь далеко, — кивнула головой женщина, и на ее губах появилась улыбка. — Тогда, Филипп, тебе надо спешить, а то можешь опоздать.
— Да-да, мама, надо спешить. Не беспокойся, я к полудню вернусь.
— Все понятно, Филипп, — женщина закрыла ставни, а Филипп вскочил в седло и тронул поводья.
Этель долго стояла у окна на холодном полу, глядя, как ее сын едет по дороге, а потом неожиданно сворачивает не налево, а направо.
— Права была Лилиан, — улыбнулась женщина, — мой сын влюбился. Что ж, дай бог ему счастья, пусть его жизнь сложится лучше, чем моя, пусть он не знает никакой беды и печали.
Она прикрыла ставни и уже больше не ложилась. А когда проснулись Марсель и Лилиан, Этель уже радостно хлопотала на кухне, готовя завтрак.
В очаге весело пылал огонь, на большой сковородке жарились большие куски свинины, а в центре стола стоял кувшин с самым лучшим вином.
— Мама, зачем ты встала? — сказала Лилиан. — Я бы сама приготовила завтрак.
— Нет, дочь, я это сделаю не хуже тебя, я еще не такая старая.
— А где Филипп? — тут же поинтересовалась Лилиан, протирая заспанные глаза.
— Филипп? А он уехал в церковь, уехал в пять часов утра. Неужели ты не слышала?
— Нет, не слышала, да он ничего и не говорил. Лилиан пошла умываться, а Марсель, понимая, куда направился племянник, лукаво улыбнулся и подмигнул сестре. Та посмотрела на брата довольно строго, но ничего не сказала.
И Марсель, отбросив со лба пряди темных волос, сел за стол и стал смотреть в огонь.
— Так ты знаешь, кто его избранница? — спросила Этель своего брата. Тот пожал плечами.
— О чем это ты, Этель?
— Да ладно, Марсель, не надо врать хоть мне. Я вижу тебя насквозь и догадываюсь, что Филипп поделился с тобой своей радостью.
— От тебя ничего не скроешь, ты очень проницательная.
— Так кто же она? — снова повторила свой вопрос Этель.
— Констанция Реньяр — услышала в ответ Этель Абинье.
ГЛАВА 9
— Это, племянник, длинная история и я не хочу занимать твои мысли долгими рассказами. Мне не повезло, у меня на хвосте была погоня. Я уводил за собой солдат, чтобы та женщина и ее муж смогли скрыться. И теперь этот перстень с
Жемчужиной мне ни к чему.
Филипп держал на ладони перстень и рассматривал матовый камешек.
— Он очень красивый.
— Да-да, он красивый.
— А у Констанции есть медальон с огромной жемчужиной, так что этот перстень ей очень пойдет.
Вдруг наверху скрипнула дверь и появилась Этель.
— Мужчины, уже очень поздно, а вы никак не можете наговориться. Идите спать, ведь завтра придется рано вставать.
— Да, сестра, сейчас идем. Спокойной тебе ночи, — бросил Марсель и тяжело поднялся с резного кресла, на котором любил сиживать отец Филиппа Робер.
Филипп вошел в свою комнату, сжимая в руке золотой перстень с маленькой жемчужиной.»Да, да, я обязательно должен подарить это украшение Констанции. Я обязательно хочу, чтобы она думала обо мне, как я думаю и помню о ней».
Он открыл шкаф, еще не понимая зачем, увидел свою одежду и тут же принялся вытаскивать ее, раскладывая на кровати.»Надо надеть вот эту рубаху с кружевным воротником, вот эту куртку, новые сапоги, новую шляпу с лихо загнутыми полями, черные замшевые перчатки, украшенные серебряными накладками и завтра на рассвете отправиться к ручью. Может быть, Констанция почувствует, что я страстно желаю ее увидеть и тоже придет. А когда она придет, я признаюсь ей в своих чувствах и подарю перстень».
Филипп почистил пуговицы на своей куртке, быстро разделся, спрятал перстень под подушку и долго лежал, глядя в потолок, вспоминая шум ручья, веселые трели птиц, яркие блики на воде и серебристые тела форелей.»Да, обязательно завтра поутру я отправлюсь к ручью!»
Он вскочил с постели, распахнул окно и глянул в небо.
— Тучи, — угрюмо сказал Филипп, — неужели ветер их не разгонит и завтра будет дождь?
Он долго стоял у окна, не обращая внимания на холодный пронзительный ветер, смотрел, как быстро плывут по небу лохматые тяжелые тучи. Время от времени в разрывах появлялся бледный осколок луны.
— Неужели завтра не будет погоды? Неужели будет лить дождь, и я не смогу выбраться из дому?
Филипп плотно закрыл окно и забрался под одеяло.»Господи, пошли завтра хорошую погоду, я тебя прошу! Ведь мне обязательно, во что бы то ни стало завтра надо увидеть Констанцию, сказать ей слова… А как это сказать? — тут же задумался Филипп. — Неужели я смогу признаться ей в любви?
Ведь я никогда прежде этого не делал. А поверит ли Констанция моим словам?»
Филипп пошарил рукой под подушкой, нашел перстень, завернутый в чистый носовой платок, вытащил его и попробовал примерить себе на палец. Но перстень был настолько изящен и мал, что даже на мизинец левой руки Филипп не смог его надеть.»А если он и ей окажется мал, что тогда делать? — подумал Филипп. — Нет, у нее изящные тонкие пальцы».Тут же Филипп вспомнил руки Констанции, вспомнил, как
Она гладила его по щекам, вспомнил, как он сжимал в своей ладони ее подрагивающие тонкие пальцы.»Нет-нет, он обязательно ей подойдет! Но главное, чтобы завтра была хорошая погода и чтобы она пришла к ручью…»
Как ни пытался Филипп Абинье уснуть, это ему не удавалось. Он вновь подскочил к окну, вновь распахнул его и вновь посмотрел на небо.
Кое-где появились просветы и тускло горели звезды.»Ветер, ветер, дуй сильнее! — попросил Филипп. — Разгони эти чертовы тучи! Разгони, пусть они летят куда-нибудь на океан, пусть там пойдет дождь! А здесь должно светить солнце. Я хочу, чтобы все было так, как всегда… А что сказать матери? — тут же подумал Филипп. — А, что-нибудь придумаю».
Наконец ему удалось уснуть. Его сон был прозрачным и ярким.
Струился прозрачный, как жидкое стекло, ручей, мелкие рыбы порхали в его глубине… Тени птиц касались глади воды… Шелестела глубокая трава, слышалось пение птиц. И Филипп видел большой белый камень посреди ручья, а на белом камне
Свою возлюбленную…Констанция сидела, поджав под себя ноги, опустив руки в
Воду.
— Ты красивая, красивая, я люблю тебя, Констанция! — шептал во сне Филипп.
Потом, вдруг, он услышал какой-то странный звук и открыл глаза. Перед ним было светлеющее окно и покачивающийся скрипучий ставень. Дождя не было.
Он быстро умылся и тотчас принялся одеваться.Наконец, облачившись во все чистое и новое, Филипп спрятал перстень в карман и, стараясь никого в доме не
Разбудить, вышел во двор и направился к конюшне, то и дело поглядывая на небо, покрытое рваными белыми облаками.
Он оседлал лошадь и осторожно вывел ее из конюшни.И тут прямо у него над головой хлопнули ставни и распахнулось окно.
— Филипп, ты куда? — послышался голос Этель. Парень растерялся и тут же принялся соображать, что же сказать матери, как объяснить столь раннюю отлучку из дому.
— Я хочу съездить в церковь, мама.
— В церковь?! — изумилась женщина. — В пять часов утра?!
— Но ведь церковь, мама, очень далеко.
— Ах, да, церковь далеко, — кивнула головой женщина, и на ее губах появилась улыбка. — Тогда, Филипп, тебе надо спешить, а то можешь опоздать.
— Да-да, мама, надо спешить. Не беспокойся, я к полудню вернусь.
— Все понятно, Филипп, — женщина закрыла ставни, а Филипп вскочил в седло и тронул поводья.
Этель долго стояла у окна на холодном полу, глядя, как ее сын едет по дороге, а потом неожиданно сворачивает не налево, а направо.
— Права была Лилиан, — улыбнулась женщина, — мой сын влюбился. Что ж, дай бог ему счастья, пусть его жизнь сложится лучше, чем моя, пусть он не знает никакой беды и печали.
Она прикрыла ставни и уже больше не ложилась. А когда проснулись Марсель и Лилиан, Этель уже радостно хлопотала на кухне, готовя завтрак.
В очаге весело пылал огонь, на большой сковородке жарились большие куски свинины, а в центре стола стоял кувшин с самым лучшим вином.
— Мама, зачем ты встала? — сказала Лилиан. — Я бы сама приготовила завтрак.
— Нет, дочь, я это сделаю не хуже тебя, я еще не такая старая.
— А где Филипп? — тут же поинтересовалась Лилиан, протирая заспанные глаза.
— Филипп? А он уехал в церковь, уехал в пять часов утра. Неужели ты не слышала?
— Нет, не слышала, да он ничего и не говорил. Лилиан пошла умываться, а Марсель, понимая, куда направился племянник, лукаво улыбнулся и подмигнул сестре. Та посмотрела на брата довольно строго, но ничего не сказала.
И Марсель, отбросив со лба пряди темных волос, сел за стол и стал смотреть в огонь.
— Так ты знаешь, кто его избранница? — спросила Этель своего брата. Тот пожал плечами.
— О чем это ты, Этель?
— Да ладно, Марсель, не надо врать хоть мне. Я вижу тебя насквозь и догадываюсь, что Филипп поделился с тобой своей радостью.
— От тебя ничего не скроешь, ты очень проницательная.
— Так кто же она? — снова повторила свой вопрос Этель.
— Констанция Реньяр — услышала в ответ Этель Абинье.
ГЛАВА 9
И вновь Филипп очутился в этом чудесном месте. Шумел водопад, бурлил ручей, потоки воды вились среди камней. Но мир выглядел неприветливо и сиротливо, несмотря на буйство осенних красок, несмотря на трогательно-прохладный солнечный свет. Здесь не было Констанции, а Филипп твердо был убежден — это место принадлежит ей и только ей. А поскольку юноша видел уже себя допущенным в сердце девушки, он нашел в этом прекрасном уголке местечко и для
Себя.
Он завел коня на лужайку, а сам вернулся к ручью. Мокрые валуны не были надежной опорой, но Филипп Абинье, перескакивая с одного на другой, добрался до серого плоского камня.»Он словно бы отполирован временем и приспособлен для нужд человека».
Филипп опустился на его плоскую вершину и взглянул вверх, туда, где начинался водопад.»Это же надо, — подумал Филипп, — я упал с такой высоты и остался жив. Не иначе как провидение спасло меня руками Констанции. Ведь если быть абсолютно искренним, она спасла меня и в тот день, когда убили отца. Если бы не она, Реньяры, не задумываясь, расправились бы со мной. Боже мой, как долго я, оказывается, знаю эту девушку, — подумал Филипп, — и в то же время я ничего не знаю о ней, как впрочем, и она обо мне. Единственное, что нам известно — это то, что мы заклятые враги. Но я не хочу ненавидеть Констанцию, да и она полна ко
Мне нежных чувств. Только за что?» Филипп Абинье ощутил, насколько теплый камень, словно и не стоял он до половины погруженный в ледяную воду. И тут
Юноше показалось, что камень хранит тепло девушки, выбравшей его местом своего уединения.
— Констанция, — прошептал он, скользя рукой по гладкой и теплой поверхности камня.
Он прикрыл глаза и представил, как его пальцы скользят по коже девушки, по плечу, по нежной шее:
— Констанция, — снова повторил он.
Филипп уже и сам поверил в свою фантазию, как будто он был сейчас рядом с Констанцией, ощущал своей рукой ее тепло. А та неподвижно лежала рядом, не прекословя ему. Юноша осторожно, боясь спугнуть видение, боясь открыть глаза, лег на камень. Но солнце все равно пробивалось сквозь опущенные веки и он, разозлившись на дневное светило, сдвинул шляпу на глаза. Теперь уже ничто не мешало ему мечтать.
Он лежал на теплом камне, гладя рукой его гладкую поверхность, а мир был погружен в темноту, из которой он мог вызвать своей волей любое, самое заветное, еще невиденное им, но желанное видение.
Вначале на черном поле загорелась белая точка. Она приближалась, росла и вот уже превратилась в женский силуэт.
Девушка спешила навстречу Филиппу, протягивала к нему руки. И он ждал, не в силах сдвинуться с места, ждал, когда она коснется его. Журчание ручья казалось Филиппу ее нежным голосом, звонким смехом. И это было так прекрасно, что ему не хотелось возвращаться к реальной жизни. Только бы лежать, мечтать! Спроси у него сейчас хочет ли он, чтобы Констанция сама пришла к нему, юноша ответил бы отказом. Видение было более прекрасным, чем сама девушка, а мечты — лучше реальности. Ведь тут все было подвластно его воле и никто не мог помешать ему обнимать и целовать свою любимую.
— Она здесь душою, она здесь, — шептал Филипп Абинье, ощупывая гладкий камень. — Всегда можно найти место, где остается душа человека, где бы он ни был. А моя душа, — тут же спрашивал Филипп самого себя, — а где осталась она, когда я
Лежу на камне и мечтаю? А мою душу, — подумал он, — забрала с собой Констанция и ей не так одиноко сейчас, ведь я рядом с ней. Я стерегу ее душу, а она стережет мою — и никто не догадывается, глядя на нас, что мы знаем друг друга. Это большое счастье — иметь тайну.
Филипп Абинье забыл о том, как опасно находиться на этом месте, ведь тут начинались земли семейства Реньяров. И встреть его тут старый Гильом или кто-нибудь из братьев — и не миновать беды.
Но Филипп надеялся совсем на другую встречу. Он знал, Констанция обязательно вернется сюда. Не может же быть так, чтобы его тянуло прийти к ручью, виденному им несколько раз в жизни, а она, Констанция, навсегда забыла про свое любимое место.
В том месте, где располагался камень, берега круто спускались к воде, а их откосы сплошь усыпали колючие кусты. Со стороны было невозможно заметить человека, расположившегося на камне. Быть может, именно поэтому Констанция выбрала серый валун местом своих уединении. И было ясно — только она одна может отыскать Филиппа в этом закрытом от посторонних глаз укромном уголке.
Так начинался день для Филиппа Абинье, день, предвещавший счастье. Правда, он мог обернуться трагедией, но юноша об этом мало задумывался, предоставив выбор течению жизни. Иногда жизнь бывает мудрее людей и тот, кто ничего не делает — выигрывает, а стремящийся к цели опаздывает, хоть и спешит изо всех сил.
Филипп Абинье терпеливо ожидал, когда счастье само придет к нему в руки, склонится над ним в облике Констанции и шепнет на ухо: я здесь.
А вот Гильом Реньяр был обуреваем совсем другими мыслями. Он, вот уже несколько месяцев не выходивший из дому, к вечеру предыдущего дня почувствовал прилив сил. Он снова ощутил себя способным сидеть в седле, держать оружие.»Может быть, в последний раз судьба сжалилась надо мной, — думал старый дворянин, — и напоследок дала мне возможность объехать свои владения? А может быть, это сама смерть хочет найти меня не немощным стариком, а лихим всадником и встретиться со мной на холмах? Но как бы там ни было, я согласен».
Гильом вышел во двор и вдохнул сырой ночной воздух. Он посмотрел на дом, медленно погружавшийся в сон, и ему показалось нелепым то, что когда люди полны сил, они ложатся спать. Виктор и Жак были в отъезде, Констанцию Гильом не хотел тревожить. Оставался только Клод.
Старик поднялся на второй этаж и без стука отворил дверь в спальню сына. Тот еще не спал, но уже готовился ко сну, сбрасывая на кресло тяжелый кожаный жилет.
Клод с удивлением посмотрел на своего отца.
— Что-то случилось? — спросил он.
— Нет, все отлично, Клод, но я ощутил силу в своем теле и хотел бы прокатиться верхом.
Предложение было довольно странным, если учесть, что оно исходило от человека, вот уже несколько месяцев не покидавшего дом.
Но Клод был рад за своего отца. Правда, ехать в ночь верхом, когда уже собрался лечь в постель… Но это было желание отца.
— Хорошо, я сейчас подниму конюха и пусть седлает лошадей.
— Нет, Клод, мы все сделаем сами, как в былые времена.
— В былые времена? — переспросил сын. И он вспомнил своего отца, уже приготовившегося к смерти. А теперь перед ним стоял немощный старик, лишь каким-то чудом почувствовавший себя сильным мужчиной, и говорил о ночной верховой езде.
— Да-да, Клод, мы объедем наши владения, посмотрим, все ли в порядке. И не дай бог, кто-нибудь попадется на воровстве! Прихвати с собой пистолеты.
Сборы были недолгими и вскоре уже Клод и Гильом украдкой выводили из конюшни лошадей.
— Вот видишь, Клод, — шептал Гильом, — чего стоят ваши хваленые наемники! У нас можно увести лошадей прямо из стойла, а они даже не проснутся.
— Но, отец, может быть, кто-нибудь и видит нас, но узнав, не хочет вмешиваться?
— Все равно, завтра я им всем покажу! — шептал Гильом, вновь чувствуя себя полновластным хозяином в поместье.
Он уже предвкушал себе то удовольствие, с которым встретит завтра или послезавтра Виктора или Жака, вернувшихся из поедки.
— Они увидят, — шептал себе под нос старик, — что я вновь прежний и не спущу никому неповиновения.
Лишь спустившись за каменную ограду, окружавшую дом, мужчины сели в седла. Клод не переставал удивляться своему отцу — такие разительные перемены произошли в его лице. Глаза горели нездоровым блеском и даже при лунном свете был заметен румянец на щеках.
— Ну что, вперед, Клод! — воскликнул Гильом и пришпорил своего коня.
Он летел по своим полям, залитым лунным светом, под звездным небом — и не было никого, кто бы мог его остановить. Сын еле поспевал за старым Гильомом.
— Эй! Эй! — кричал Гильом в ночь, и его голос отдавался эхом отдаленных холмов.
— Эй! Эй! — вторил отцу Клод, настегивая своего коня.
Вскоре они добрались до опушки леса и старик еще раз озадачил Клода.
— Ты ничего не прихватил поесть, сын? Я голоден. Клод пожал плечами.
— Сейчас посмотрю.
Он порылся в переметной сумке и извлек из нее половину лепешки, которую не съел сегодня днем. Он разделил трапезу с отцом и боясь, не случится ли что, следил за тем, как старый Гильом с аппетитом ест черствый хлеб.
Трапеза конечно же была убогой, но и она могла хоть немного утолить некстати разыгравшийся у Гильома голод и привести его немного в чувство после быстрой скачки.
Вновь луна вышла из-за облаков, — сказал Клод Реньяр. — Лошади взмокли, а сейчас вечер холодный. Уже ночь, — улыбнулся старик и направил своего коня в сторону холмов, как раз туда, где появилась полная луна, похожая на огромный белый глаз между двумя черными грядами облаков. Она освещала печальную картину. Безжизненная равнина, конечно, казавшаяся такой только ночью, местами покрытая кустарниками боярышника. То тут, то там мрачные очертания подстриженных дубов
На опушке леса. Ведь люди приходили сюда обрубать засохшие верхушки деревьев для топлива на расстояние до половины лье.
На гребне склона возвышался округлой формы холм, созданный не природой, а рукой человека. Об этом холме ходили странные легенды, одна противоречивее другой.И сейчас, когда ночью Клод приближался к этому рукотворному холму, его сердце сжало недоброе предчувствие. Он вспомнил, как когда-то в деревне слышал один из рассказов об этом таинственном холме.
Как будто бы много лет тому назад здесь произошла битва. Дрались два войска и одним предводительствовал пришлый из-за моря король. Он выиграл эту битву, но смертельно раненый, погиб после победы. Его победоносная армия, чтобы увековечить память своего монарха, насыпала над его останками этот рукотворный холм.
Еще рассказывали, что короля похоронили вместе с его любимым конем и оруженосцем. Говорили, что внутри, в гробнице, лежит множество мечей, стрел, пик, что там была оставлена еда и питье для короля и его оруженосца, чтобы они и на том свете ни в чем не знали нужды.
А потом один подвыпивший дворянин рассказывал, что возвращаясь поздно ночью домой, он видел, как король со своим оруженосцем объезжал долину и давал приказания невидимым войскам, словно до сих пор король руководит битвой.Правда это или нет, Клод точно не знал, но когда скачешь под луной ночью с полусумасшедшим стариком, можно поверить во все что угодно.
И тут Клод вспомнил, как называют этот курган — Курганом Мертвого Короля. И он еще вспомнил, почему именно в этих местах никогда не показывались ни свои, ни чужие крестьяне. Нет, они не боялись Реньяров так, чтобы не ходить здесь даже днем, они боялись мертвого короля.
Внезапно Гильом придержал коня и схватился за сердце. Он сжал зубы, чтобы не выдать стона. Сердце то бешено начинало стучать, то казалось, останавливается.
— Помоги мне слезть, — процедил сквозь зубы Гильом, обращаясь к сыну.
Тот тут же помог отцу спуститься на землю. Наконец, отдышавшись, Гильом посмотрел в звездное небо.
— О боже мой, — сказал он, — неужели смерть так близко? Я, кажется, почувствовал ее дыхание.
— Отец, тебе плохо? — Клод опустился на колени рядом с постанывающим Гильомом. Но тот отстранил его рукой.
— Нет, Клод, я в полном порядке, просто почудилось. Ведь и у тебя, наверное, бывает, что временами побаливает сердце?
Клод кивнул, хоть был здоров настолько, что даже не смог бы не задумываясь показать, в какой стороне у него находится сердце.
— Помоги мне забраться в седло, — сказал старик, он вновь был немощен и угрюм.
Но Клод уже ничему не удивлялся. Эта ночь научила его многому. Он придержал стремя отца, чтобы помочь ему сесть на лошадь, и вдруг вскрикнул от ужаса.
— Что такое? — воскликнул Гильом, увидев перекошенное от страха лицо сына.
Тот показывал на что-то на холмах.
— Что? Что? — спрашивал Гильом. Но Клод только мотал головой и вновь тянул руку. Старый Гильом скользнул взглядом по направлению его руки и в ясном лунном свете увидел всадника, неподвижного как статуя, на самой вершине Кургана Мертвого Короля. Казалось, он был закутан в длинный плащ, а его растрепанные ветром длинные волосы словно застыли в воздухе.
— Боже мой! — прошептал Гильом, так и стоя с одной ногой, вдетой в стремя.
— Отец… — еле проговорил Клод. Но тут край черной тучи скрыл диск луны, и видение исчезло.
— Кто это? — проговорил Гильом.
— Мертвый король, — одними губами произнес Клод. Но когда туча прошла, на вершине холма было уже два всадника. Первый стоял все так же неподвижно как конный памятник, а второй медленно взбирался на вершину холма.
— Они живые, — с надеждой в голосе проговорил Гильом.
И тут вновь туча закрыла луну.
— Что они там делают? — спросил Гильом.
— Делают? — дрожащим голосом переспросил Клод.
— Да, те парни на холме.
— Парни? Я не видел никаких парней, это в самом деле был мертвый король, — в ужасе проговорил Клод.
Если бы он только вспомнил, что рядом стоит его конь, он несомненно уже вскочил бы на него и скакал домой. Но от ужаса он позабыл обо всем. Он сейчас помнил лишь легенду, услышанную в деревне.
— Да, — проговорил старый Гильом, — это был могильный призрак. Он живет здесь уже не одно столетие. Мой дедушка, вероятно, встретил его, потому что погиб в лесу странной смертью. Волки, которых в те дни было много, обглодали
Дочиста его кости. За сотни лет, сын, его встречали и многие другие и как раз перед смертью.
— Перед смертью? — переспросил Клод.
— Да, сын.
— Но он был с оруженосцем… — словно это могло что-то изменить, напомнил Клод.
— В том-то и дело, оруженосец был с ним, — словно смирившись с судьбой, проговорил Гильом. — Они плохие вестники, эти могильные призраки и тот, кому они попадают на глаза, поступит мудро, если повернет своих лошадей к дому. Я бы тоже поступил так, если бы мог, — сказал Гильом.
Клод удивился.
— Но кто мешает нам повернуть домой?
— Это ничего не изменит, — старик отбросил со лба седые волосы и сел в седло, — я должен ехать к нему.
— Но какой в этом смысл, отец, если он предрекает смерть? Да я и не верю в эти сказки! Наши привидения, скорее всего, сторож или пастух… — неожиданно осмелел Клод.
На лице Гильома появилась надменная улыбка.
— Лесной сторож или пастух не слоняются по ночам в дорогих плащах и на хороших конях. Когда нет скота, для охраны им нельзя рубить деревья. Думай как хочешь, Клод, но это вестники ада, и я еду им навстречу.
Старый Гильом взмахнул рукой и пришпорил своего коня.
Вновь выглянула луна, и Клод с ужасом увидел, что никаких всадников на вершине холма нет, а его отец во весь опор мчится к длинным теням, отброшенным холмами на равнину, и исчезает в них. Лишь только глухой топот нарушает тишину в
Ночи.
И Клод заскрежетал зубами. Ему захотелось поскакать за отцом, вернуть его, но что — то удерживало парня. Ведь отец сам сделал свой выбор, решил, куда ему направиться.
И все-таки, сыновний долг победил в нем страх, и он тоже полетел во весь опор к длинным теням, отбрасываемым холмами.И тут из темноты раздался смех. Сперва он показался Клоду страшным, но это было всего лишь какое-то мгновение. В темноте весело хохотал его отец Гильом и смеху вторили еще два голоса.
Когда Клод подъехал, то увидел своего отца в обществе старших братьев Виктора и Жака. На Викторе и впрямь был длинный плащ, который он демонстрировал отцу.
— Да это же я, — смеялся старший брат. Гильом нервно хохотал прерывистым старческим хохотом.
— А я думал, это Мертвый король, — и он вновь принимался хохотать.
Завидев Клода, Виктор и Жак поскакали ему навстречу.
— Ну что, ты тоже не испугался встречи с мертвецами? Смотри, какие мы страшные, — и Виктор, расправив плащ, взмахнул им.В самом деле, издалека его можно было принять за страшное видение, особенно в этих безлюдных краях.
— А ты молодец, Клод, — не унимался Жак, — не побоялся привидения. Или ты просто спутал направление от страха, хотел убежать, а поскакал навстречу нам?
— Не обижайте брата, — крикнул Гильом, — он вел себя как подобает мужчине. А я-то, старый дурак, подумал, что вы призраки!
Ночь уже никому не казалась такой темной, страхи ушли. Но когда смех стих, Гильом вновь почувствовал себя старым и разбитым.
— Может быть, зря, — вздохнул он, — это оказались вы — Виктор и Жак, может быть, мне лучше было бы встретить смерть.
Знаешь, Виктор, я почувствовал такое странное облегчение, когда поскакал навстречу тебе, считая тебя призраком.
— Да брось ты, отец, тебе еще жить да жить, — сам не веря в сказанное, произнес Виктор.
— Мне лучше знать, — погрозил старшему сыну старик, — это не к добру, когда собственного сына принимаешь за образ смерти.
— Брось, отец, не думай о плохом.
— Нет, Виктор, доживи ты до моих лет — и поймешь, что творится в моей душе. Тебе же никогда не приходилось желать смерти?
— Я не боюсь ее, — сказал Виктор.
— Это совсем другое, — старик нахмурил брови, — бояться смерти и желать ее — это разные вещи. Я же сказал тебе, доживи до моих лет, и ты поймешь.
Жак, слегка улыбаясь, смотрел на отца.
— А ты все-таки молодец. Ночью, верхом, с оружием, как в старые времена.
— Поехали домой! — махнул рукой Гильом и только сейчас ощутил, насколько устал.
Он уже еле сидел в седле, но не хотел подавать вида.
— А твой Анри, — сказал он Виктору, — совсем взрослый.
— Да что ты, отец, ему еще очень мало лет.
— Я в его годы был совсем несмышленный, даже не помню себя, а он уже сидит в седле, — сказал Гильом.
— Он уже целый год сидит в седле, — рассмеялся Виктор.
— И ты тоже был таким, — улыбнулся старик, — хоть и не помнишь.
— Мне кажется, я всегда ездил на лошади.
— Ну что ж, вы когда-нибудь смените меня, — сказал старик. — Теперь я и в самом деле могу спокойно умереть, только пообещайте мне, что никто из вас не подумает обидеть Констанцию.
— Что ты, отец, — Виктор подъехал к Гильому, — мы все ее очень любим.
Отец испытующе заглянул в глаза сыну, ему показалось, что тот его обманывает.
Себя.
Он завел коня на лужайку, а сам вернулся к ручью. Мокрые валуны не были надежной опорой, но Филипп Абинье, перескакивая с одного на другой, добрался до серого плоского камня.»Он словно бы отполирован временем и приспособлен для нужд человека».
Филипп опустился на его плоскую вершину и взглянул вверх, туда, где начинался водопад.»Это же надо, — подумал Филипп, — я упал с такой высоты и остался жив. Не иначе как провидение спасло меня руками Констанции. Ведь если быть абсолютно искренним, она спасла меня и в тот день, когда убили отца. Если бы не она, Реньяры, не задумываясь, расправились бы со мной. Боже мой, как долго я, оказывается, знаю эту девушку, — подумал Филипп, — и в то же время я ничего не знаю о ней, как впрочем, и она обо мне. Единственное, что нам известно — это то, что мы заклятые враги. Но я не хочу ненавидеть Констанцию, да и она полна ко
Мне нежных чувств. Только за что?» Филипп Абинье ощутил, насколько теплый камень, словно и не стоял он до половины погруженный в ледяную воду. И тут
Юноше показалось, что камень хранит тепло девушки, выбравшей его местом своего уединения.
— Констанция, — прошептал он, скользя рукой по гладкой и теплой поверхности камня.
Он прикрыл глаза и представил, как его пальцы скользят по коже девушки, по плечу, по нежной шее:
— Констанция, — снова повторил он.
Филипп уже и сам поверил в свою фантазию, как будто он был сейчас рядом с Констанцией, ощущал своей рукой ее тепло. А та неподвижно лежала рядом, не прекословя ему. Юноша осторожно, боясь спугнуть видение, боясь открыть глаза, лег на камень. Но солнце все равно пробивалось сквозь опущенные веки и он, разозлившись на дневное светило, сдвинул шляпу на глаза. Теперь уже ничто не мешало ему мечтать.
Он лежал на теплом камне, гладя рукой его гладкую поверхность, а мир был погружен в темноту, из которой он мог вызвать своей волей любое, самое заветное, еще невиденное им, но желанное видение.
Вначале на черном поле загорелась белая точка. Она приближалась, росла и вот уже превратилась в женский силуэт.
Девушка спешила навстречу Филиппу, протягивала к нему руки. И он ждал, не в силах сдвинуться с места, ждал, когда она коснется его. Журчание ручья казалось Филиппу ее нежным голосом, звонким смехом. И это было так прекрасно, что ему не хотелось возвращаться к реальной жизни. Только бы лежать, мечтать! Спроси у него сейчас хочет ли он, чтобы Констанция сама пришла к нему, юноша ответил бы отказом. Видение было более прекрасным, чем сама девушка, а мечты — лучше реальности. Ведь тут все было подвластно его воле и никто не мог помешать ему обнимать и целовать свою любимую.
— Она здесь душою, она здесь, — шептал Филипп Абинье, ощупывая гладкий камень. — Всегда можно найти место, где остается душа человека, где бы он ни был. А моя душа, — тут же спрашивал Филипп самого себя, — а где осталась она, когда я
Лежу на камне и мечтаю? А мою душу, — подумал он, — забрала с собой Констанция и ей не так одиноко сейчас, ведь я рядом с ней. Я стерегу ее душу, а она стережет мою — и никто не догадывается, глядя на нас, что мы знаем друг друга. Это большое счастье — иметь тайну.
Филипп Абинье забыл о том, как опасно находиться на этом месте, ведь тут начинались земли семейства Реньяров. И встреть его тут старый Гильом или кто-нибудь из братьев — и не миновать беды.
Но Филипп надеялся совсем на другую встречу. Он знал, Констанция обязательно вернется сюда. Не может же быть так, чтобы его тянуло прийти к ручью, виденному им несколько раз в жизни, а она, Констанция, навсегда забыла про свое любимое место.
В том месте, где располагался камень, берега круто спускались к воде, а их откосы сплошь усыпали колючие кусты. Со стороны было невозможно заметить человека, расположившегося на камне. Быть может, именно поэтому Констанция выбрала серый валун местом своих уединении. И было ясно — только она одна может отыскать Филиппа в этом закрытом от посторонних глаз укромном уголке.
Так начинался день для Филиппа Абинье, день, предвещавший счастье. Правда, он мог обернуться трагедией, но юноша об этом мало задумывался, предоставив выбор течению жизни. Иногда жизнь бывает мудрее людей и тот, кто ничего не делает — выигрывает, а стремящийся к цели опаздывает, хоть и спешит изо всех сил.
Филипп Абинье терпеливо ожидал, когда счастье само придет к нему в руки, склонится над ним в облике Констанции и шепнет на ухо: я здесь.
А вот Гильом Реньяр был обуреваем совсем другими мыслями. Он, вот уже несколько месяцев не выходивший из дому, к вечеру предыдущего дня почувствовал прилив сил. Он снова ощутил себя способным сидеть в седле, держать оружие.»Может быть, в последний раз судьба сжалилась надо мной, — думал старый дворянин, — и напоследок дала мне возможность объехать свои владения? А может быть, это сама смерть хочет найти меня не немощным стариком, а лихим всадником и встретиться со мной на холмах? Но как бы там ни было, я согласен».
Гильом вышел во двор и вдохнул сырой ночной воздух. Он посмотрел на дом, медленно погружавшийся в сон, и ему показалось нелепым то, что когда люди полны сил, они ложатся спать. Виктор и Жак были в отъезде, Констанцию Гильом не хотел тревожить. Оставался только Клод.
Старик поднялся на второй этаж и без стука отворил дверь в спальню сына. Тот еще не спал, но уже готовился ко сну, сбрасывая на кресло тяжелый кожаный жилет.
Клод с удивлением посмотрел на своего отца.
— Что-то случилось? — спросил он.
— Нет, все отлично, Клод, но я ощутил силу в своем теле и хотел бы прокатиться верхом.
Предложение было довольно странным, если учесть, что оно исходило от человека, вот уже несколько месяцев не покидавшего дом.
Но Клод был рад за своего отца. Правда, ехать в ночь верхом, когда уже собрался лечь в постель… Но это было желание отца.
— Хорошо, я сейчас подниму конюха и пусть седлает лошадей.
— Нет, Клод, мы все сделаем сами, как в былые времена.
— В былые времена? — переспросил сын. И он вспомнил своего отца, уже приготовившегося к смерти. А теперь перед ним стоял немощный старик, лишь каким-то чудом почувствовавший себя сильным мужчиной, и говорил о ночной верховой езде.
— Да-да, Клод, мы объедем наши владения, посмотрим, все ли в порядке. И не дай бог, кто-нибудь попадется на воровстве! Прихвати с собой пистолеты.
Сборы были недолгими и вскоре уже Клод и Гильом украдкой выводили из конюшни лошадей.
— Вот видишь, Клод, — шептал Гильом, — чего стоят ваши хваленые наемники! У нас можно увести лошадей прямо из стойла, а они даже не проснутся.
— Но, отец, может быть, кто-нибудь и видит нас, но узнав, не хочет вмешиваться?
— Все равно, завтра я им всем покажу! — шептал Гильом, вновь чувствуя себя полновластным хозяином в поместье.
Он уже предвкушал себе то удовольствие, с которым встретит завтра или послезавтра Виктора или Жака, вернувшихся из поедки.
— Они увидят, — шептал себе под нос старик, — что я вновь прежний и не спущу никому неповиновения.
Лишь спустившись за каменную ограду, окружавшую дом, мужчины сели в седла. Клод не переставал удивляться своему отцу — такие разительные перемены произошли в его лице. Глаза горели нездоровым блеском и даже при лунном свете был заметен румянец на щеках.
— Ну что, вперед, Клод! — воскликнул Гильом и пришпорил своего коня.
Он летел по своим полям, залитым лунным светом, под звездным небом — и не было никого, кто бы мог его остановить. Сын еле поспевал за старым Гильомом.
— Эй! Эй! — кричал Гильом в ночь, и его голос отдавался эхом отдаленных холмов.
— Эй! Эй! — вторил отцу Клод, настегивая своего коня.
Вскоре они добрались до опушки леса и старик еще раз озадачил Клода.
— Ты ничего не прихватил поесть, сын? Я голоден. Клод пожал плечами.
— Сейчас посмотрю.
Он порылся в переметной сумке и извлек из нее половину лепешки, которую не съел сегодня днем. Он разделил трапезу с отцом и боясь, не случится ли что, следил за тем, как старый Гильом с аппетитом ест черствый хлеб.
Трапеза конечно же была убогой, но и она могла хоть немного утолить некстати разыгравшийся у Гильома голод и привести его немного в чувство после быстрой скачки.
Вновь луна вышла из-за облаков, — сказал Клод Реньяр. — Лошади взмокли, а сейчас вечер холодный. Уже ночь, — улыбнулся старик и направил своего коня в сторону холмов, как раз туда, где появилась полная луна, похожая на огромный белый глаз между двумя черными грядами облаков. Она освещала печальную картину. Безжизненная равнина, конечно, казавшаяся такой только ночью, местами покрытая кустарниками боярышника. То тут, то там мрачные очертания подстриженных дубов
На опушке леса. Ведь люди приходили сюда обрубать засохшие верхушки деревьев для топлива на расстояние до половины лье.
На гребне склона возвышался округлой формы холм, созданный не природой, а рукой человека. Об этом холме ходили странные легенды, одна противоречивее другой.И сейчас, когда ночью Клод приближался к этому рукотворному холму, его сердце сжало недоброе предчувствие. Он вспомнил, как когда-то в деревне слышал один из рассказов об этом таинственном холме.
Как будто бы много лет тому назад здесь произошла битва. Дрались два войска и одним предводительствовал пришлый из-за моря король. Он выиграл эту битву, но смертельно раненый, погиб после победы. Его победоносная армия, чтобы увековечить память своего монарха, насыпала над его останками этот рукотворный холм.
Еще рассказывали, что короля похоронили вместе с его любимым конем и оруженосцем. Говорили, что внутри, в гробнице, лежит множество мечей, стрел, пик, что там была оставлена еда и питье для короля и его оруженосца, чтобы они и на том свете ни в чем не знали нужды.
А потом один подвыпивший дворянин рассказывал, что возвращаясь поздно ночью домой, он видел, как король со своим оруженосцем объезжал долину и давал приказания невидимым войскам, словно до сих пор король руководит битвой.Правда это или нет, Клод точно не знал, но когда скачешь под луной ночью с полусумасшедшим стариком, можно поверить во все что угодно.
И тут Клод вспомнил, как называют этот курган — Курганом Мертвого Короля. И он еще вспомнил, почему именно в этих местах никогда не показывались ни свои, ни чужие крестьяне. Нет, они не боялись Реньяров так, чтобы не ходить здесь даже днем, они боялись мертвого короля.
Внезапно Гильом придержал коня и схватился за сердце. Он сжал зубы, чтобы не выдать стона. Сердце то бешено начинало стучать, то казалось, останавливается.
— Помоги мне слезть, — процедил сквозь зубы Гильом, обращаясь к сыну.
Тот тут же помог отцу спуститься на землю. Наконец, отдышавшись, Гильом посмотрел в звездное небо.
— О боже мой, — сказал он, — неужели смерть так близко? Я, кажется, почувствовал ее дыхание.
— Отец, тебе плохо? — Клод опустился на колени рядом с постанывающим Гильомом. Но тот отстранил его рукой.
— Нет, Клод, я в полном порядке, просто почудилось. Ведь и у тебя, наверное, бывает, что временами побаливает сердце?
Клод кивнул, хоть был здоров настолько, что даже не смог бы не задумываясь показать, в какой стороне у него находится сердце.
— Помоги мне забраться в седло, — сказал старик, он вновь был немощен и угрюм.
Но Клод уже ничему не удивлялся. Эта ночь научила его многому. Он придержал стремя отца, чтобы помочь ему сесть на лошадь, и вдруг вскрикнул от ужаса.
— Что такое? — воскликнул Гильом, увидев перекошенное от страха лицо сына.
Тот показывал на что-то на холмах.
— Что? Что? — спрашивал Гильом. Но Клод только мотал головой и вновь тянул руку. Старый Гильом скользнул взглядом по направлению его руки и в ясном лунном свете увидел всадника, неподвижного как статуя, на самой вершине Кургана Мертвого Короля. Казалось, он был закутан в длинный плащ, а его растрепанные ветром длинные волосы словно застыли в воздухе.
— Боже мой! — прошептал Гильом, так и стоя с одной ногой, вдетой в стремя.
— Отец… — еле проговорил Клод. Но тут край черной тучи скрыл диск луны, и видение исчезло.
— Кто это? — проговорил Гильом.
— Мертвый король, — одними губами произнес Клод. Но когда туча прошла, на вершине холма было уже два всадника. Первый стоял все так же неподвижно как конный памятник, а второй медленно взбирался на вершину холма.
— Они живые, — с надеждой в голосе проговорил Гильом.
И тут вновь туча закрыла луну.
— Что они там делают? — спросил Гильом.
— Делают? — дрожащим голосом переспросил Клод.
— Да, те парни на холме.
— Парни? Я не видел никаких парней, это в самом деле был мертвый король, — в ужасе проговорил Клод.
Если бы он только вспомнил, что рядом стоит его конь, он несомненно уже вскочил бы на него и скакал домой. Но от ужаса он позабыл обо всем. Он сейчас помнил лишь легенду, услышанную в деревне.
— Да, — проговорил старый Гильом, — это был могильный призрак. Он живет здесь уже не одно столетие. Мой дедушка, вероятно, встретил его, потому что погиб в лесу странной смертью. Волки, которых в те дни было много, обглодали
Дочиста его кости. За сотни лет, сын, его встречали и многие другие и как раз перед смертью.
— Перед смертью? — переспросил Клод.
— Да, сын.
— Но он был с оруженосцем… — словно это могло что-то изменить, напомнил Клод.
— В том-то и дело, оруженосец был с ним, — словно смирившись с судьбой, проговорил Гильом. — Они плохие вестники, эти могильные призраки и тот, кому они попадают на глаза, поступит мудро, если повернет своих лошадей к дому. Я бы тоже поступил так, если бы мог, — сказал Гильом.
Клод удивился.
— Но кто мешает нам повернуть домой?
— Это ничего не изменит, — старик отбросил со лба седые волосы и сел в седло, — я должен ехать к нему.
— Но какой в этом смысл, отец, если он предрекает смерть? Да я и не верю в эти сказки! Наши привидения, скорее всего, сторож или пастух… — неожиданно осмелел Клод.
На лице Гильома появилась надменная улыбка.
— Лесной сторож или пастух не слоняются по ночам в дорогих плащах и на хороших конях. Когда нет скота, для охраны им нельзя рубить деревья. Думай как хочешь, Клод, но это вестники ада, и я еду им навстречу.
Старый Гильом взмахнул рукой и пришпорил своего коня.
Вновь выглянула луна, и Клод с ужасом увидел, что никаких всадников на вершине холма нет, а его отец во весь опор мчится к длинным теням, отброшенным холмами на равнину, и исчезает в них. Лишь только глухой топот нарушает тишину в
Ночи.
И Клод заскрежетал зубами. Ему захотелось поскакать за отцом, вернуть его, но что — то удерживало парня. Ведь отец сам сделал свой выбор, решил, куда ему направиться.
И все-таки, сыновний долг победил в нем страх, и он тоже полетел во весь опор к длинным теням, отбрасываемым холмами.И тут из темноты раздался смех. Сперва он показался Клоду страшным, но это было всего лишь какое-то мгновение. В темноте весело хохотал его отец Гильом и смеху вторили еще два голоса.
Когда Клод подъехал, то увидел своего отца в обществе старших братьев Виктора и Жака. На Викторе и впрямь был длинный плащ, который он демонстрировал отцу.
— Да это же я, — смеялся старший брат. Гильом нервно хохотал прерывистым старческим хохотом.
— А я думал, это Мертвый король, — и он вновь принимался хохотать.
Завидев Клода, Виктор и Жак поскакали ему навстречу.
— Ну что, ты тоже не испугался встречи с мертвецами? Смотри, какие мы страшные, — и Виктор, расправив плащ, взмахнул им.В самом деле, издалека его можно было принять за страшное видение, особенно в этих безлюдных краях.
— А ты молодец, Клод, — не унимался Жак, — не побоялся привидения. Или ты просто спутал направление от страха, хотел убежать, а поскакал навстречу нам?
— Не обижайте брата, — крикнул Гильом, — он вел себя как подобает мужчине. А я-то, старый дурак, подумал, что вы призраки!
Ночь уже никому не казалась такой темной, страхи ушли. Но когда смех стих, Гильом вновь почувствовал себя старым и разбитым.
— Может быть, зря, — вздохнул он, — это оказались вы — Виктор и Жак, может быть, мне лучше было бы встретить смерть.
Знаешь, Виктор, я почувствовал такое странное облегчение, когда поскакал навстречу тебе, считая тебя призраком.
— Да брось ты, отец, тебе еще жить да жить, — сам не веря в сказанное, произнес Виктор.
— Мне лучше знать, — погрозил старшему сыну старик, — это не к добру, когда собственного сына принимаешь за образ смерти.
— Брось, отец, не думай о плохом.
— Нет, Виктор, доживи ты до моих лет — и поймешь, что творится в моей душе. Тебе же никогда не приходилось желать смерти?
— Я не боюсь ее, — сказал Виктор.
— Это совсем другое, — старик нахмурил брови, — бояться смерти и желать ее — это разные вещи. Я же сказал тебе, доживи до моих лет, и ты поймешь.
Жак, слегка улыбаясь, смотрел на отца.
— А ты все-таки молодец. Ночью, верхом, с оружием, как в старые времена.
— Поехали домой! — махнул рукой Гильом и только сейчас ощутил, насколько устал.
Он уже еле сидел в седле, но не хотел подавать вида.
— А твой Анри, — сказал он Виктору, — совсем взрослый.
— Да что ты, отец, ему еще очень мало лет.
— Я в его годы был совсем несмышленный, даже не помню себя, а он уже сидит в седле, — сказал Гильом.
— Он уже целый год сидит в седле, — рассмеялся Виктор.
— И ты тоже был таким, — улыбнулся старик, — хоть и не помнишь.
— Мне кажется, я всегда ездил на лошади.
— Ну что ж, вы когда-нибудь смените меня, — сказал старик. — Теперь я и в самом деле могу спокойно умереть, только пообещайте мне, что никто из вас не подумает обидеть Констанцию.
— Что ты, отец, — Виктор подъехал к Гильому, — мы все ее очень любим.
Отец испытующе заглянул в глаза сыну, ему показалось, что тот его обманывает.