Бир Грег. Эон

   – Это Достоевский, – сказал Белозерский. Он поменялся книгами с Языковым. – И Аксаков. Предполагается, что это должно нас заинтересовать?
   – Возможно, если вы взглянете на дату выпуска, джентльмены, – спокойно заявил Лэньер. Они открыли книги, прочитали и резко захлопнули их – почти одновременно.
   – Мы должны тщательно исследовать эти полки, – сказал Белозерский. Перспектива явно его не вдохновляла.
   Мирский держал открытую книгу в руках, перелистывая ее и возвращаясь к выходным данным, один раз – коснувшись даты пальцем. Он закрыл книгу и постучал корешком о поверхность стола, глядя на Лэньера. Библиотека второй камеры казалась, пожалуй, более темной и мрачной, чем прежде.
   – Там описывается история войны, – полувопросительно-полуутвердительно сказал Мирский. – Это точный перевод английского издания?
   – Думаю, да.
   – Джентльмены, нам с мистером Лэньером нужно несколько минут побыть наедине. Товарищи офицеры, подождите, пожалуйста, вместе с генералом Герхардтом и его людьми, и возьмите с собой наших людей.
   Белозерский положил книгу на стол, Языков последовал его примеру.
   – Только недолго, товарищ генерал, – предупредил Белозерский.
   – Столько, сколько потребуется, – отрезал Мирский.
   Лэньер захватил с собой флягу, наполовину наполненную бренди, надеясь именно на подобную возможность. Он налил по кружке себе и Мирскому.
   – Это я высоко ценю, – сказал Мирский, поднимая кружку.
   – Специальное обслуживание, – рассмеялся Лэньер.
   – Мои замполиты будут обвинять вас в том, что вы пытаетесь напоить меня и выкачать – так, кажется, говорят? – из меня информацию.
   – Здесь не так много осталось, чтобы напиться.
   – Жаль. У меня не хватает сил для… этого. – Мирский широко обвел библиотеку пустой кружкой. – Может быть, у вас они и есть, но у меня нет. Это пугает до смерти.
   – Силы у вас скоро найдутся, – пообещал Гарри. – Это столь же притягательно, сколь и пугающе.
   – Как давно вы об этом знаете?
   – Два года.
   – Думаю, стоит и другим с этим познакомиться, – сказал Мирский. – Мои люди теперь будут иметь доступ ко всему этому. Без ограничений, для всех нас – и для солдат, и для офицеров?
   – Такова договоренность.
   – Где вы выучили русский? В школе?
   – В библиотеке третьей камеры. – Это заняло всего три часа с небольшим.
   – Вы говорите, как москвич. Может быть, много лет проведший за границей, но все равно… москвич. Могу ли я столь же быстро выучить английский?
   – Вероятно.
   Лэньер разлил остатки бренди, и они чокнулись.
   – Вы странный человек, Гарри Лэньер, – серьезно сказал Мирский.
   – Да?
   – Да. Вы обращены внутрь себя. Вы видите других, но не позволяете им видеть вас.
   Лэньер не прореагировал.
   – Вот видите? – усмехнулся Мирский. – Вы именно такой. – Взгляд русского внезапно вновь сосредоточился на Лэньере. – Почему вы сразу не рассказали об этом всему миру?
   – После того как вы пробудете здесь и в третьей камере подольше, спросите себя, что бы сделали вы.
   На этот раз никак не прореагировал Мирский.
   – Наши народы разделяет стена горьких обид, – сказал он, с глухим стуком роняя книгу на стол. – Ее нелегко будет преодолеть. Между тем я не понимаю, что здесь происходит. Я не понимаю ни своего положения, ни вашего. Мое невежество опасно, мистер Лэньер, так что я приду сюда или в другую библиотеку, когда позволит время, и займусь самообразованием. И я буду учить английский – по вашему методу, если это возможно. Но чтобы избежать неразберихи, не стоит разрешать всем моим людям приходить сюда. Не будет ли разумным и с вашей стороны прибегнуть к подобным ограничениям?
   Лэньер покачал головой, думая о том, замечает ли Мирский собственные противоречия.
   – Мы пришли сюда для того, чтобы отказаться от былого образа жизни, а не продолжать его. Пока это зависит от меня, библиотеки открыты для всех.
   Мирский долго смотрел на него, потом встал.
   – Возможно, – сказал он. – Вам намного легче говорить, чем мне. Мои люди не привыкли к столь полной информации. Некоторых моих офицеров будет пугать сама мысль о том, что подобное возможно. Некоторые просто не поверят… Они решат, что это очередная уловка американцев. Так думать очень удобно.
   – Но вы знаете, что это не так.
   Мирский протянул руку и коснулся книги.
   – Если правда опасна, – сказал он, – тогда, возможно, она недостаточно правдива.
 
   Участок второй камеры, где высадился батальон Мирского, принимал в свою землю тела погибших. Сто шесть американских, британских и немецких солдат, погибших в бою, лежали в мешках из фольги вдоль длинной траншеи, вырытой экскаватором археологической группы. Триста шестьдесят два русских лежали еще в четырех траншеях. Девяносто восемь советских и двенадцать западных солдат пропали без вести и были сочтены погибшими – их тела могли быть уничтожены во время боя или унесены за пределы скважины, превратившись в замороженные мумии на орбите вокруг Камня. Был установлен специальный знак в честь погибших на ОТМ-45 и на транспортниках.
   Две тысячи триста человек собрались вокруг траншей. Мирский и Герхардт произнесли речи по-русски и по-английски, стараясь говорить коротко и по существу. Они хоронили не просто своих товарищей; поскольку не было еще памятника в честь погибших на Земле, они хоронили родных друзей, далекие культуры, истории, мечты.
   Они хоронили свое прошлое или, по крайней мере, ту часть его, с которой были в состоянии расстаться. Русские стояли вместе, шеренгами. Внутри их группы члены научной команды оставались изолированными, отделенными от всех.
   Русские стояли молча, пока капеллан Кук и Ицхак Якоб, взявший на себя функции раввина, читали поминальную молитву и каддиш. Советский узбек-мусульманин шагнул вперед, предлагая свою молитву.
   Мирский бросил первую лопату земли в советские могилы, Герхардт – в могилу солдат НАТО. Затем, без всякого плана или предупреждения, Герхардт бросил горсть в первую советскую траншею. Мирский, не колеблясь, сделал то же самое.
   Белозерский смотрел на это с постоянно присутствовавшей на его лице недовольной гримасой. Велигорский стоял спокойно, с достоинством. Языков, казалось, летал в мыслях где-то далеко, и глаза его были влажными.
   Вперед вышли Хоффман и Фарли и возложили венки к каждой могиле.
   Когда толпа ушла, археологическая команда немедленно начала засыпать траншеи. Русские разделились, возвращаясь в первую и четвертую камеры. Фарли, Кэрролсон и Хоффман присоединились к Лэньеру и Хайнеману у нулевого моста. Они смотрели, как люди идут через мост, направляясь к станциям поездов. Кэрролсон подошла ближе к Лэньеру и коснулась его руки.
   – Гарри, нам нужно кое о чем поговорить.
   – Я слушаю.
   – Не здесь. В комплексе.
   Кэрролсон посмотрела на Хоффман. Они сели в машины и пересекли первую камеру. Кэрролсон, Фарли, Хайнеман и Хоффман вместе с Лэньером вошли в пустое административное здание, где собрались на втором этаже вокруг стола Энн Блейкли.
   – Похоже, плохие новости, – пробормотал Лэньер. Глаза его расширились от внезапной догадки. – О Господи, – прошептал он. – Где…
   Ленора Кэрролсон перебила его.
   – До сих пор вы были слишком заняты. Мы не знаем точно, что произошло, но Патриции нигде нет. Имеются сообщения, но одно из них – от русских, и ему нельзя верить. Римская услышал, когда беседовал с русской научной группой. Другое – от Ларри. Мы думали, что найдем ее, что, может быть, она просто где-то прячется, но…
   Хайнеман кивнул.
   – То, что я видел, похоже, лишь добавляет таинственности.
   – Патриция покинула четвертую камеру в прошлую среду, – сказала Фарли. – Никто не видел, как она ушла, но Ленора убеждена, что она уехала на поезде в третью камеру.
   – Она сказала, что поедет в библиотеку. Мы все тогда были немного не в себе, а Патриция воспринимала это особенно тяжело, – сказала Кэрролсон.
   – Русская команда говорит, что их солдат видел летательный аппарат, приземлившийся возле одной из станций подземки в северном районе Пушинки – станции нулевой линии, – сообщила Фарли. – В него сели два человека и нечто, что русский назвал дьяволом. Один из… людей был мужчиной, второй – женщиной, и, судя по описанию, это могла быть Патриция. Аппарат улетел. Белый, в форме пики, но с тупым носом. Абсолютно бесшумен.
   Хайнеман шагнул вперед.
   – Когда я был в коридоре, то видел буджума. В форме наконечника стрелы, но с тупым носом. Он летел по спирали вокруг плазменной трубки, направляясь на север.
   – До сих пор у нас не было времени все это сопоставить, – сказала Кэрролсон. – Прошу извинить за задержку.
   – Ничего. – Лэньер покачал головой. – Может быть, ее просто взяли в плен русские. Может быть…
   – Римская опросил всех и считает, что это не так, – возразила Ленора. – В Пушинке в это время не было никого, кроме нескольких советских парашютистов, сбившихся с курса. Никаких диверсионных групп, никого из наших военных. Никого, кроме Патриции.
   – И буджума, – вставил Хайнеман. – Это не просто совпадение, Гарри.
   Лэньер продолжал качать головой.
   – Все кончено. Пожалуйста. Я просто не могу больше выдержать, – простонал он. – Джудит, скажите им. Я ничего не могу сейчас сделать. Были переговоры, и…
   – Конечно. – Хоффман крепко сжала его руку. – Давайте все немного отдохнем.
   Лэньер потер лицо, словно хотел разгладить глубокие страдальческие морщины вокруг рта.
   – Я должен был о ней заботиться, – сказал он. – Она очень важна для нас. Джудит, вы просили меня курировать ее.
   – Все в порядке. Вы ни в чем не…
   – Черт бы побрал это место, Джудит! – Лэньер поднял кулаки и беспомощно потряс ими. – Ненавижу этот проклятый булыжник!
   Кэрролсон заплакала. Фарли успокаивала ее.
   – Вы ни при чем, – всхлипывала Ленора. – Вы отпустили ее под мою ответственность.
   – Перестаньте, – спокойно сказала Хоффман, глядя в сторону. Хайнеман в замешательстве стоял поодаль.
   – Я не намерен сдаваться. – Лэньер сжимал и разжимал кулаки. – Она не просто пропала. Ларри, можно заправить трубоход и быстро подготовить его?
   – В любое время, как только скажешь.
   – Джудит, я думаю, вы неправы, – сказал Гарри.
   – Я не согласна. Что вы собираетесь делать?
   – Я намерен довести дело до конца. Я собираюсь отправиться в безумную спасательную экспедицию, а не остаться здесь для споров с кучкой русских. Вы меня знаете. Вы знаете, что я это сделаю.
   – Хорошо. Вы отправитесь на ее поиски. Есть и другие причины для полета.
   – Какие?
   – Мы застряли здесь, верно? – сказала Джудит. – Так или иначе, мы должны выяснить, что там, в коридоре. Ларри, АВВП исправен? Трубоход?
   – Работают прекрасно, – сказал Хайнеман.
   – Тогда давайте подготовим экспедицию. Но сделаем это тщательно. Хорошо, Гарри? Не прямо сейчас, но скоро?
   – Хорошо, – смиренно согласился Лэньер.
   – Я думаю, всем нам нужно расслабиться, поесть и отдохнуть, – сказала Фарли, отглядываясь по сторонам в поисках поддержки.
   Они стояли молча, слегка потрясенные тем, как близок был к отчаянию Лэньер – и как близки к ней оказались они все.
   – Я бы тоже поехала, – сказала Кэрролсон.

Глава 33

   «Итак, я полагаю, тебе хочется уйти от всего этого. Почувствовать себя так, словно это где-то очень далеко».
   – Да.
   «Отправиться в коридор следом за ней. Зачем?»
   – Чтобы спасти мою проклятую Богом душу, вот зачем.
   «Ты не сделал ничего плохого».
   – Земля лежит в руинах, Камень наполовину оккупирован грубыми русскими, и я потерял человека, которого мне поручено было опекать.
   «Но Камень все еще на месте, и ситуация, кажется, стабилизируется…»
   – Белозерский. Языков. Велигорский.
   «Тупые и твердолобые. Да, с ними могут быть проблемы. Разве не следует тебе попытаться сгладить наиболее острые углы?»
   – Нет.
   «Ты оставишь Хоффман одну со всеми проблемами?..»
   – Она меня отпустит, поскольку знает, что я на пределе. Я больше не выдержу. Я не нужен ни ей, ни Камню… Единственное, на что я способен – отправиться на поиски Патриции.
   Лэньер открыл глаза и посмотрел на часы: 7.50. Он чувствовал себя, словно парализованный. Голоса продолжали звучать в его голове – то один, то другой. Его разум пытался справиться с невыносимым и разобраться в новой ситуации.
   Он продолжал думать о Земле, о людях – друзьях, коллегах, возможно, тех самых, с кем встречался несколько недель назад. Вполне вероятно, что на Земле не осталось в живых ни одного из тех, с кем он был знаком. Это выглядело естественно с точки зрения статистики, но мысль получалась крайне паскудная.
   Большинство его знакомых жило в городах или работало в военных центрах. Единственным исключением был Роберт Тихаймер. Командир подводной лодки, он был женат на сестре Лэньера, умершей от инсульта за два года до того, как Лэньер улетел на Камень. Последний раз они разговаривали год спустя после ее смерти. Тихаймер мог быть все еще жив, мог затаиться подо льдом и ждать. Если он еще не принял участия в тотальном уничтожении, тогда должен охранять свои боеголовки и ждать… и ждать… следующего обмена ударами. Окончательного.
   – Я вас ненавижу, – вслух сказал он, снова закрыв глаза и даже не зная, кого имел в виду. В его голове встретились три психиатра и вели беседу; один из них, типичный фрейдист, постоянно находил для каждой проносящейся мысли самую худшую и извращенную интерпретацию. «Да… И твоя мать… И что ты тогда сказал? Ты ведь имел в виду самого себя, верно?»
   Второй сидел, молча улыбаясь и позволяя Гарри путаться в смятении мыслей.
   А третий…
   Третий кивал и рекомендовал трудовую терапию. Третий напоминал его отца.
   Это интересовало первого.
   Гарри перевернулся на койке и снова открыл глаза. Ни сна, ни отдыха. Сколько потребуется времени, чтобы люди на Камне сломались? Насколько это будет серьезно? Кто будет сражаться с этой проблемой – он или Хоффман?
   Но решение было уже принято. Он организовал для Хоффман большую поездку – и наткнулся в библиотеке третьей камеры на Мирского, сидевшего перед «каплей». Русского генерал-лейтенанта сопровождали три охранника, хотя, кроме них, в библиотеке никого больше не было. Мирский выглядел крайне усталым и ни на кого не обращал внимания.
   Показав Хоффман на кресло в некотором отдалении от русских, Лэньер объяснил ей, как пользоваться аппаратурой. Он передал ей все ключи, и она с благодарностью приняла их.
   Он сел на койке и нажал кнопку интеркома. Энн Блейкли сидела за своим столом – она по-прежнему отвечала за центральный пульт.
   – Я не могу заснуть, – сказал Лэньер. – Чем сейчас занимается Хайнеман?
   – Он не спит, если вы хотели узнать именно это, – ответила Энн.
   – Прекрасно. И, несомненно, находится в седьмой камере.
   – Нет, судя по всему, он в приемной зоне южной скважины…
   – Позвоните ему, пожалуйста.
   – Будет сделано.
   – Скажите, что я хотел бы отправиться завтра утром, в восемь ноль ноль.
   – Да, сэр.
   Экипаж АВВП уже был подобран: он сам, Хайнеман, Ленора Кэрролсон – возможно, единственная, без кого Хоффман трудно обойтись – и Карен Фарли. Задача была простой и ясной: они должны проделать путь максимум в миллион километров по коридору, исходя из предположения, что он простирается так далеко, кое-где останавливаясь по пути и спускаясь на поверхность. Кто знает, какова может оказаться природа коридора столь далеко на севере? Затем они должны были вернуться – с Патрицией или без нее, или с какими-либо данными о ее судьбе.
   Неопределенностей хватало, но все они были из тех, к каким Лэньер относился спокойно. Ему столь долго пришлось иметь дело с кошмарами, что приключение, опасности которого были ясны и понятны, казалось ему раем.
   Он оделся и уложил вещи в небольшой черный чемоданчик. Зубная щетка, бритва, смена белья, электронный блокнот с набором блоков памяти.
   Зубная щетка.
   Лэньер начал смеяться. Смех, казалось, усиливался, налетал волнами, пока он не обессилел. Гарри лежал, скорчившись, на койке, лицо его исказила болезненная гримаса. Наконец, он остановился, тяжело дыша, и вспомнил о туалетной комнате с маленьким душем на самолете. Он представил себя сидящим на унитазе во время полета вдоль сингулярности, и его снова охватил приступ смеха. Прошли минуты, прежде чем он смог управлять собой и сел на краю койки, глубоко дыша и потирая ноющие мышцы челюсти и щек. «О Господи», – вздохнул он и сунул зубную щетку в черный чемоданчик.
 
   Мертвый советский десантник плавал в двадцати метрах от наблюдательного мостика в скважине седьмой камеры. Как его занесло так далеко, можно было только догадываться. На нем не было видно никаких ранений; возможно, он испугался падения и задержался возле оси, пока у него не кончился воздух. Его медленно сносило к скважине шестой камеры. Ловить его и спускать вниз не было времени. Он производил мрачное впечатление, казалось, разглядывая их с большим интересом; за стеклом шлема виднелось бледное лицо с широко открытыми глазами.
   Хоффман крепко обняла Лэньера, Кэрролсон и затем – особенно эмоционально – Фарли. Хайнеман уже был на борту АВВП, состыкованного с трубоходом.
   Какое-то мгновение все стояли молча, затем Хоффман сказала:
   – Гарри, это не охота на диких гусей. Вы это знаете. Нам нужна маленькая мексиканка. Кто бы ее ни похитил, он должен понимать, насколько сильно мы в ней нуждаемся, и не считайте меня излишне подозрительной. Так или иначе, на вас возложена крайне важная миссия. Да поможет вам Бог.
   Фарли повернулась к Хоффман.
   – Вчера вечером мы приняли решение – Хуа Линь и все остальные. Мы пока не объявляли об этом, но никто не будет возражать, если я скажу сейчас. Мы будем вместе с Западным блоком. Советская научная команда сделала несколько официальных предложений, но мы решили поддерживать вас. Думаю, многие советские ученые с удовольствием последовали бы нашему примеру. Я хочу, чтобы вы знали об этом, прежде чем мы улетим.
   – Спасибо. – Хоффман сжимала руку Карен Фарли. – Мы будем ждать вас – вы знаете это. Попытайтесь узнать все, что сможете. Нас здесь несколько сотен, и мы хотели бы продолжать наше дело.
   – Вот почему я первая вызвалась добровольцем, – сказала Ленора Кэрролсон.
   – Время не ждет, – нараспев произнес Хайнеман. – Все на борт.
   – Заткнись и позволь нам проявить эмоции, – рассердилась Кэрролсон.
   – Все будет прекрасно, – сказала Джудит Лэньеру, когда они снова обнялись и посмотрели друг на друга сквозь стекла шлемов.
   – Поехали, – скомандовал Лэньер.
   Они прицепили страховочные тросы к длинному шесту рядом с кораблем и один за другим, оттолкнувшись, вплыли в люк. В шлюзе помещалось два человека; Лэньер был последним. Когда люк был закрыт и давление воздуха выровнялось, он снял скафандр и сложил его в отделении за пультом управления шлюзом.
   Поскольку пассажиров было лишь четверо, на корабле было просторно. Переднюю часть кабины заполнили ящики с научным оборудованием; Кэрролсон и Фарли сдвинули их в сторону, освобождая место. Лэньер присоединился к Хайнеману в рубке управления.
   – Все топливо и воздухопроводы исправны, – доложил Хайнеман, проверяя показания приборов. – Я проверил диагностику – все работает.
   Он выжидательно посмотрел на Лэньера.
   – Тогда поехали, – сказал тот.
   Хайнеман выдвинул пилон, на котором находился пульт управления, и закрепил его перед собой.
   – Держись крепче, – посоветовал он. Затем передал по интеркому: – Леди, гигиенические пакеты находятся в карманах на спинках сидений. Я их вам не предлагаю, как вы понимаете.
   Пилот нажал кнопку освобождения захватов. Медленно, мягко трубоход начал скользить вдоль гладкой серебристой трубки сингулярности.
   – Еще немного.
   Лэньер почувствовал, как его прижимает к креслу.
   – И еще немного.
   Теперь они, лежа на спине, ощущали тяжесть, а кабина внезапно встала на дыбы.
   – Последнее усилие, – сообщил Хайнеман, и все стали весить в полтора раза больше, чем на Земле. – Я спущу в проход веревочную лестницу, если кому-то из вас понадобится в туалет. – Он улыбнулся Лэньеру. – Но не рекомендую пользоваться туалетом в таких условиях. У нас не хватило времени, чтобы спроектировать корабль с расчетом на комфорт. Мы остановимся, если кто-то окажется в отчаянном положении.
   – Мы на это рассчитываем, – сказала Кэрролсон из кабины.
   Лэньер смотрел на стены коридора, медленно, величественно движущиеся вокруг них. Впереди он сливался с жемчужным сиянием плазменной трубки… простиравшейся, возможно, до бесконечности.
   – Окончательное бегство, верно? – спросил Хайнеман, словно читая мысли Гарри. – Я снова почувствовал себя молодым.

Глава 34

   После того как Ольми трижды заворачивался в свою светящуюся сетку, полностью изолировавшую его от окружающего мира, Патриция решила, что тальзит не является чем-то очень уж привлекательным. Возможно, это просто некая пагубная привычка.
   Они летели уже, по крайней мере, три дня – возможно, что и пять, – и хотя Ольми и франт были безукоризненно вежливы и искренне отвечали на все вопросы, они не отличались многословием. Большую часть времени Патриция спала, и в тревожных снах ей являлся Пол. Она часто дотрагивалась до его последнего письма, все еще лежавшего в нагрудном кармане комбинезона. Один раз она проснулась с криком и увидела, что франт судорожно дергается на своем ложе. Ольми наполовину свесился с койки и смотрел на нее с явной тревогой.
   – Извините. – Она виновато переводила взгляд с одного на другого.
   – Все в порядке, – успокоил Ольми. – Нам очень хотелось бы помочь вам. Мы действительно могли бы помочь, но…
   Он не закончил. Несколько минут спустя, когда ее сердце перестало бешено колотиться и она поняла, что не может вспомнить, почему закричала, она спросила Ольми, что тот имел в виду, говоря о помощи.
   – Тальзит, – объяснил он. – Он сглаживает память, перераспределяет приоритеты, не притупляя разум. Он блокирует подсознательный доступ к некоторым беспокоящим воспоминаниям. После тальзита доступ к таким воспоминаниям может быть открыт лишь прямым осознанным желанием.
   – О, – протянула Патриция. – Почему же я не могу получить немного этого тальзита?
   Ольми улыбнулся и покачал головой.
   – Вы чисты. – Мне могут сделать выговор, если я введу вас в нашу культуру, прежде чем наши ученые получат возможность изучить вас.
   – Звучит так, словно я какой-то образец, – скривилась Патриция.
   Франт снова издал звук, напоминающий скрежет зубов. Ольми укоризненно посмотрел на него и выбрался из койки.
   – Конечно, – согласился он. – Что бы вы хотели поесть?
   – Я не голодна, – отказалась Патриция, снова укладываясь на койке. – Мне страшно, я устала, и мне снятся дурные сны.
   Франт смотрел на нее немигающим взглядом больших коричневых глаз. Он протянул руку, вытянул четыре гибких пальца и снова сжал их.
   – Пожалуйста, – сказал он голосом, похожим на плохо настроенный орган. – Я не могу помочь вам.
   – Франт всегда хочет помочь, – объяснил Ольми. – Если он не может помочь, то испытывает боль. Боюсь, что вы сущая пытка для моего франта.
   – Вашего франта? Он принадлежит вам?
   – Нет, он не принадлежит мне, но на время выполнения нашей задачи мы связаны узами долга. Нечто вроде социального симбиоза. У меня с ним общие мысли, а у него со мной.
   Патриция улыбнулась франту.
   – Со мной все в порядке, – сказала она.
   – Вы лжете, – заключил франт.
   – Вы правы. – Патриция с некоторым колебанием протянула руку и коснулась руки франта. Кожа была гладкой и теплой, но не упругой. Она отдернула пальцы. – Я не боюсь вас, вас обоих, – подчеркнула она. – Вы чем-то одурманили меня?
   – Нет! – ответил Ольми, энергично качая головой. – Мы не имеем права на какое-либо вмешательство.
   – Это так странно. Я не воспринимаю все происходящее как реальность, но не боюсь.
   – Наверное, это хорошо, – заботливо сказал франт. – Пока вы не проснетесь, мы для вас лишь сон.
   После этого обмена репликами они не разговаривали много часов. Патриция лежала лицом к окну, отмечая, что вид коридора снова изменился. Теперь он был покрыт линиями, напоминающими тесно расположенные автострады. Когда они двигались по спирали вокруг плазменной трубки, совершая один оборот за пятнадцать-двадцать минут, она видела, что вся поверхность коридора покрыта непонятно что означавшими изображениями. Казалось, там не было ничего движущегося, но с расстояния больше чем в двадцать километров она не могла утверждать это с уверенностью.
   Движение летательного аппарата по спирали гипнотизировало. Вздрогнув, Патриция поняла, что уже несколько минут бессознательно разглядывает новое явление. По линиям на поверхности коридора теперь ползли огоньки. Вдоль обочин «автострад» тянулись линии красных и ярко-белых бусинок. Над ними описывали дуги лучи, освещая края низко летящих дисков. Кольцеобразные заслоны высотой, по крайней мере, в два или три километра прерывали поток движения через равные интервалы, примерно, в десять километров.
   – Мы приближаемся к Аксису, – сказал Ольми.
   – Что это? – спросила Патриция, показывая вниз.
   – Движение между внутренними воротами.
   – Что такое ворота?
   – Вы назвали их колодцами, когда обнаружили первый и второй пояса. Они ведут к пространствам за пределами Пути… коридора.