Бир Грег. Эон

   – О, она вовсе не предлагает таким образом вернуться на Землю. Она говорит, что может вернуть нас «домой» – что бы она ни имела в виду, – и говорит серьезно. Она сказала, что объяснит позже.
   – Вы физик. То, о чем она говорит, возможно?
   – Я здесь тоже лишь ребенок, Гарри. Я не знаю.
   – Что еще она говорила?
   – Только это. И… – Карен встала. – Я пойду. Но я не… О! – Она обхватила себя руками и посмотрела на Лэньера. – Я хотела сказать не только обэтом. Я должна быть уверена, что вы поняли, что я не обманываю вас.
   – Я понимаю.
   – Это просто, как вы говорите, нормально, хотя я и беспокоилась.
   Он не считал это нормальным – так утверждала она, – но он не стал возражать.
   – Не надо.
   – Ладно, – сказала Фарли.
   Гарри встал.
   – Собственно… – Он снова покраснел. – Я чувствую себя, словно подросток, когда я… когда вы здесь и мы так разговариваем.
   – Извините, – смутилась Карен.
   – Нет, все хорошо. До сих пор я чувствовал себя, словно старик, утративший все свои способности. Буду рад, если вы останетесь у меня сегодня ночью.
   Она улыбнулась, потом внезапно нахмурилась.
   – Я буду рада, и я останусь. Но меня беспокоит Патриция.
   – Да?
   – Теперь она единственная из нас будет спать одна.

Глава 48

   Шаг за шагом Патриция прослеживала ход кривой через пять измерений, наблюдая, как она развертывается подобно некой кошмарной лестнице, одна часть которой отбрасывает тень, а другая является зеркальным отражением исходной кривой. Глаза ее были зажмурены до боли, а на лице застыло выражение, среднее между экстазом и горем. Ей никогда еще не приходилось мыслить столь интенсивно, столь глубоко погружаться в умственные расчеты, и это пугало. Даже когда она открыла глаза, глядя на рассветную голубизну потолка, и повернулась на бок, протянув руку в пустоту рядом с кроватью…
   Даже тогда ее палец следовал вдоль кривой, возникшей в воздухе, словно живая змея. Сжав кулак, она увидела маленькие пятнышки, скапливавшиеся вдоль пути, который проделал ее палец. Патриция снова закрыла глаза.
   И мгновенно заснула. Ей снилась кривая, за которой она наблюдала с удобной позиции, в то время как мозг ее продолжал, хотя и в более щадящем режиме, работу, которую она не в силах была остановить.
   Несколько часов спустя она внезапно проснулась, поняв, что ей нужно перечитать свою статью – ту, которую еще предстояло написать, ту, которую она обнаружила в библиотеке третьей камеры. С некоторой опаской – информационная служба не каждый раз предоставляла требуемую информацию – она встала с овальной кровати и, надев лавандовое платье, пересекла тускло освещенную комнату, на ходу застегивая пояс.
   – Информация, Память Города, – произнесла Патриция.
   В воздухе перед ней появился расцвеченный красными и золотыми полосами шар. Следом за ним возникли два круга, один вдвое больше другого, расположенные друг над другом – эквивалент древнего вопросительного знака.
   – Прошу статью Патриции Луизы Васкес… О господи, я забыла точное название и дату. Это необходимо?
   Замерцали сложные пиктограммы, пока она не попросила перейти на обычную речь.
   – Вы хотите просмотреть полный список коротких работ Патриции Луизы Васкес? – спросил голос информационной службы.
   – Да. – Патриция вновь ощутила фантастичность того, что собиралась делать.
   Перед ней появился список, выполненный словно на огромном листе белой бумаги. Где-то в середине возникло название: «Теория n-пространственной геодезии в приложении к ньютоновской физике со специальным рассмотрением р-симплонских мировых линий».
   – Вот она! Покажите.
   Патриция внимательно перечитала статью и забарабанила пальцами по краю сиденья.
   – Изумительно, – грустно констатировала она, – и неверно.
   Возможно, это была основополагающая статья, но сейчас стало очевидно, что это ранняя и примитивная работа.
   – Прошу еще раз показать список.
   Служба информации выполнила пожелание; Патриция отыскала более позднюю работу и попросила показать ее.
   Появился старый знакомый – шар с шипами.
   – Запрещено, – сказал голос.
   Она выбрала другую работу, чувствуя, как нарастает злость.
   – Запрещено.
   Еще одна, ближе к концу списка, написанная, когда ей было – будет – около шестидесяти восьми лет.
   – Запрещено.
   – Почему запрещены мои работы? – сердито поинтересовалсь она.
   Шар с шипами был единственным ответом.
   – Почему ограничен доступ к информации? – Внезапно у Патриции возникло ощущение, что она не одна в комнате. – Ольми? Дайте свет. – Комната осветилась. Никто не ответил.
   Она встала и медленно обернулась, всей спиной ощущая напряжение.
   Затем она увидела парящего под потолком пришельца – серый шар размером с бейсбольный мяч с лицом посередине. Какое-то мгновение она стояла неподвижно, испытующе разглядывая это лицо. Оно походило на мужское, с маленькими темными азиатскими глазами и курносым носом. Выражение его едва ли можно было назвать угрожающим; если что и было – так это лишь напряженное любопытство.
   Она отступила к стене. Лицо замерло, но глаза пристально следили за ней.
   – Кто вы? – спросила ПАтриция. По всей комнате разлетелись непонятные ей символы. – Я не умею изображать. Скажите, что вы здесь делаете?
   – На самом деле я должен быть не здесь, – ответило лицо. Шар закатно-розового цвета опустился в нескольких футах от нее. – Но так или иначе, я лишь изображение. Пожалуйста, не пугайтесь.
   – Но вы, тем не менее, меня напугали. Кто вы?
   – Я из Памяти Города. Бродяга.
   – Я вас не знаю. Прошу вас, уходите.
   – Я не могу навредить вам, разве что вызову ваше раздражение. Я только хочу получить ответ на несколько вопросов.
   Шар упал на пол и, словно вампир из старинного фильма ужасов, перевоплотился в мужскую фигуру, одетую в свободную белую рубашку и зеленые штаны. Фигура, казалось, приобрела материальность. Теперь в комнате стоял невысокий хрупкий человек, выглядевший достаточно молодо, с длинными черными волосами и усталым, с тонкими чертами, лицом. Несколько успокоившись, Патриция отошла от стены на несколько дюймов.
   – Я горжусь своими достижениями, – сказало изображение. – У меня есть доступ к самым лучшим записям. Фактически, к забытым записям. В нижних уровнях Памяти Города царит ужасный беспорядок. Мне удалось найти частично стертую запись одного судебного дела… Нечто весьма серьезное – нарушение безопасности потока. Обрывки и кусочки информации привели сюда… Должен заметить, что связь слабая, но интригующая.
   Фигура казалась знакомой, словно она встречалась с этим человеком или где-то его видела.
   – Что вы здесь делаете?
   – Я бродяга. В сущности, довольно жестокий бродяга, хотя по мне этого не скажешь. Я бываю там, где мне хочется, и пока я соблюдаю осторожность, я существую. Я предположительно осужден к пребыванию в неактивной Памяти а провел без тела сто пятьдесят лет. Здесь, конечно, присутствует лишь моя копия. Иногда меня нанимают для разных дел. Обычно я устраиваю поединки с другими бродягами. В свое время я уложил шестьдесят. Смертельные шахматы.
   – Вы не ответили на мой вопрос. – Патриция готова была расплакаться. Она не могла понять, кого напоминает ей этот бродяга. – Оставьте меня. Я хочу просто подумать.
   – Бродяги никогда не были вежливы. Вы слишком привлекаете к себе внимание в Аксис Надере. Однако я понятия не имел, где вы находитесь, пока вы только что не воспользовались информационной службой. Вас нашел агент – один из моих лучших агентов. В форме мыши.
   – Пожалуйста! – закричала Патриция на всю комнату. – Уберите его отсюда!
   – Это бесполезно, – сказал бродяга. – Откуда вы?
   Патриция не ответила. Она боком двигалась к двери в спальню.
   – Мне поручено выяснить, откуда вы. Мне платят, чтобы получить преимущество над давним соперником. Я не уйду, пока вы мне не скажете.
   – Кто вас нанял? – закричала Патриция, испугавшись уже по-настоящему.
   – Посмотрим… Я говорю на английском языке двадцатого века – собственно, на американском. Это удивительно. Только самые убежденные америфилы говорят на нем столь же хорошо, как и вы. Но кто будет интересоваться америфилом? – Изображение последовало за ней в спальню. – Мне не платят за догадки. Скажите мне.
   Патриция подбежала к входной двери и приказала ей открыться. Та не подчинилась. Она судорожно вздохнула и повернулась лицом к изображению, приняв решение не терять контроля над собой.
   – Что… что я получу взамен? – спросила она. – Если скажу вам?
   – Может быть, мы сможем договориться.
   – Тогда давайте сядем.
   – О, я не могу вам этого не позволить. Я, знаете ли, не злодей.
   – Вы призрак, – решительно заявила она.
   – В большей степени, чем большинство призраков, которых вы встречали, – произнесло изображение.
   – Как вас зовут?
   – У меня нет сейчас имени. Есть след, но нет имени. А вас?
   – Патриция.
   – Не слишком распространенное имя.
   Внезапно она вспомнила, где видела лицо бродяги, и столь же быстро отбросила догадку: это было слишком смешно.
   – Я действительно американка, – сказала она.
   – На сколько процентов? Большинство радо возможности заявить о трех или четырех, хотя с точки зрения статистики это…
   – На сто процентов. Я родилась в Соединенных Штатах Америки, в Калифорнии. В Санта-Барбаре.
   Изображение снова заколебалось.
   – У нас не так много времени, Патриция Луиза Васкес. То, что вы говорите, само по себе не имеет никакого смысла, но вы, кажется, в это верите. Откуда вы взялись?
   – Откуда я явилась – и когда? – Она снова глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Наклонила голову. – Я знаю вас. Вы очень похожи на Эдгара Аллана По.
   На лице бродяги появилось некоторое удивление.
   – Подумать только, вы узнали! В самом деле! Вы знали По?
   – Нет, конечно, – ответила Патриция, ощущая неуместную радость на фоне страха. – Я читала его книги. Он давно умер.
   – Он мой лучший наставник. Такой ум! – Бродяга окружил себя быстро движущимися изображениями могильных памятников, оживших покойников, кораблей в водоворотах и арктических пустынь. – Патриция Луиза Васкес знает По. Заявляет, что она американка двадцать первого века. Потрясающе. Но мне пора уходить. Скажите, что хотите знать вы, а потом я спрошу вас еще об одном.
   – Что они собираются делать с нами?
   – Нами? Есть и другие?
   – Еще четверо. Что они собираются делать?
   – Я, в самом деле, не знаю. Попытаюсь выяснить. Теперь мой последний вопрос. Почему вы так относитесь к ним?
   – Я уже объяснила, почему. – К ее удивлению, весь страх прошел. Бродяга, или призрак, или кто он там, казалось, готов был сотрудничать, а Патриция не видела причин проявлять глупую лояльность по отношению к своим похитителям.
   – Я думаю, мы можем помочь друг другу. Вы знаете, что в вашей службе информации имеется блокировка? Они держат вас здесь и избирательно ограничивают вам доступ к информации. Если вы сообщите, что я был здесь, возможно, я не смогу больше вернуться, и не отвечу на ваш вопрос. Подумайте об этом. До следующего раза, – сказал бродяга и исчез.
   Внезапно квартира обрела голос.
   – Сер Васкес, с вами все в порядке? Имело место нарушение…
   – Будто я не знаю, – буркнула Патриция.
   – Вы можете изложить проблему?
   Она на мгновение прикусила палец, потом покачала головой.
   – Нет. Собственно, никакой проблемы не было. – Изображение напугало ее, но и рассказало много интересного. Она сомневалась в том, что это проверка или эксперимент. Бродяга мог оказаться полезным источником информации… – Вероятно, было короткое замыкание или что-то в этом роде, ну, вы знаете.
   Комната несколько секунд не отвечала.
   – В случае необходимости будет произведен ремонт. Вам что-нибудь нужно?
   – Нет, спасибо.
   Нахмурившись, Патриция посмотрела на пиктор и снова прикусила палец.

Глава 49

   Премьер-министр Нексуса Бесконечного Гексамона Ильин Таур Ингл жил в одной из широких вентиляционных шахт Центрального Города, в гуще широко раскинувшегося Леса. У Ольми никогда не было желания поселиться в подобном доме, но, тем не менее, он завидовал премьеру – в Лесу столь явно ощущалась атмосфера уединения и покоя, а само жилище было фантастическим и изящным.
   Шесть шахт шли от внешней поверхности Центрального Города к ядру, где располагалось руководство. Внутри каждой шахты, среди извилистых тропинок Леса, жило почти десять тысяч воплощенных. Внешний вид домов варьировался от общих поплавков, подвешенных к широким воздушным корням, до маленьких свободно перемещавшихся ячеек, рассчитанных на одного, самое большее – двух гомоморфов или не более чем на четырех средних неоморфов.
   Лес был как украшением, так и частью надеритской философии; шахты обеспечивали, почти треть потребностей Центрального Города, остальное делали разработанные гешелями очистные устройства. Тысячи разновидностей деревьев и других растений – некоторые из них пищевые – были генетически изменены и приспособлены к невесомости. Почти треть биомассы Аксиса была растительной и сосредотачивалась в Лесу.
   Ольми доставляло большое удовольствие совершать, подобно Тарзану, прыжки через Лес, перелетая от ветви к ветви, плавая над тропинками без помощи силового поля. Там были специально оборудованные спортивные дорожки и скоростные пути, где упражнялось множество гомоморфов, со свистом проносились неоморфы, и практически отсутсвовал транспорт. Он умел рассчитывать свое время – в тысячах различных ситуаций, порой очень сложных, – и оценил продолжительность спуска примерно в пятнадцать минут.
   Ольми не чувствовал необходимости спешить. Неторопливо, сложив руки за спиной, согнув ноги, словно лыжник, отталкиваясь то от широкого листа, то от гладкой поверхности корня, он летел вдоль хорошо знакомых дорог. Сейчас большую ценность, чем скорость, имело время для размышлений.
   В лесу извивались пластиковые трубы, содержавшие светящиеся бактерии, известные под названием светящихся змей или мерцающих червей; каждая труба была толщиной в метр и иногда достигала полукилометровой длины. На полянах они порой переплетались, образуя великолепные светящиеся лабиринты, переливавшиеся всеми оттенками от ярко-красного до темно-золотистого. На полянах часто собирались гомоморфы, купаясь в лучах света; Ольми лишь бросил взгляд на несколько полян, встретившихся по пути, продолжая свое безостановочное движение по шахте.
   Ему потребовалось двадцать минут, чтобы добраться до резиденции премьер-министра. На узкой развилке он свернул с главного пути и проплыл через увитые цветами ворота из искривленных корней. Дом висел посреди владений премьер-министра.
   Резиденция была построена по образцу старинного земного поместья восемнадцатого века с множеством модификаций, связанных с отсутствием верха и низа. Дом имел три крыши и входы под шестью разными углами. Окна открывались по трем осям. Заросли кипариса заслоняли одно окно от лабиринта светящихся змей в дальнем конце владений.
   Как только гость вышел из увитого цветами туннеля, к нему подплыли роботы-наблюдатели и, идентифицировав его, вернулись к своим обязанностям: стрижке живой изгороди, защите от насекомых и наблюдению за любимцами премьер-министра.
   Его приветствовал домашний голос и предложил войти через дверь напротив светящегося лабиринта. Премьер уже ждал его.
   Со смесью снисходительности и скуки Ольми смотрел на быстрые изображения недавней деятельности хозяев дома. Когда пиктор очистился, он увидел незнакомого неоморфа, входившего в комнату впереди Премьера. Неоморф без конечностей, имевший отдаленное сходство с рыбой, взглянул на Ольми хрустальными глазами и изобразил небрежное приветствие, но не код. Ольми ответил подобным же образом, узнав одного из помощников Толлера. Неоморф вышел через освещенную дверь, окруженный собственным комариным облаком компактных мониторов.
   – Они становятся все более дерзкими, верно? – спросил премьер, протягивая руку. Ольми пожал ее. – Теперь вопрос к вам: будете ли вы доверять кому-то, кому не сможете пожать руку?
   – Я не доверял многим, кому мог пожать руку, – ответил Ольми.
   Премьер посмотрел на него со смешанным выражением веселья и почти нескрываемого раздражения.
   – Вы пришли, чтобы коротко доложить о наших гостях, не так ли?
   Он провел Ольми в просторный двенадцатигранный кабинет. Круглый стол опирался на единственную опору в центре; вдоль семи стен стояли деревянные полки со старинными книгами и блоками памяти. На других стенах располагались прекрасные иллюзартовые и ложные окна, открывавшиеся на остановленные во времени сцены в других комнатах дома, словно приглашая в них.
   – Президент все еще расстроен, – сказал Ингл, садясь за стол и опираясь на локти. – Боюсь, что большинство советников президента с трудом могут понять, зачем вы притащили сюда этих пятерых.
   – Я привез только одну, – поправил Ольми. – Другие последовали за ней сами, неожиданно для нас.
   – Да, так или иначе, как бы они сюда ни попали, они представляют собой проблему. Сторонники раскола уже добиваются преимуществ и уступок. Они близки к тому, чтобы собрать вместе все свои группы – и это определенно объединит их. Это может также превратить фракцию Корженовского из радикальной партии в народный фронт. Позиция президента под угрозой. Более того, он понимает, что у него нет времени лично заниматься этими вопросами из-за постоянных проблем с джартами, и поручил это серу Олиганду Толлеру, которого вы, я уверен, знаете, и мне.
   – Приносящих плохие новости никогда не понимали, – заметил Ольми.
   – Да? Ну что ж, хорошие новости или плохие – зависит от того, как мы на них реагируем, верно? Честно говоря, я не разделяю всех опасений президента. Некоторые, но не все. Я чувствую, что мы можем повернуть ситуацию – и новость – в свою пользу. Возможно, мы сможем даже прийти к согласию, которое так необходимо, чтобы успешно противостоять джартам. Теперь к делу. В вашем сообщении говорилось, что у вас есть еще какие-то новости.
   – Кто-то нанял, по крайней мере, одного бродягу в Памяти Города, чтобы тот внедрился в резиденцию гостей. Кто-то отчаянно пытается выяснить, что все это означает.
   – Да, об этом я мог догадаться, – сказал премьер. – Ну что ж, видимо, пора довести до всеобщего сведения все, что нам известно. Вероятно, это и так станет известно через неделю или раньше, особенно если за дело взялись бродяги. Каково ваше мнение, сер Ольми?
   – Я уже говорил об этом раньше, сер. Я должен выступить перед Нексусом.
   Премьер некоторое время размышлял.
   – Я все еще сомневаюсь по поводу разумности решения, но, возможно, вы правы. Если правда должна быть открыта, то лучше, если это сделаем мы, верно? Но аккуратно. Миллионы неоморфов уже страшно напуганы разговорами о расколе. Бросить бомбу в самую гущу, сказав, что Пушинка вернулась к Земле? Не простое решение. Так или иначе, мы не можем созвать Нексус в полном составе из-за совещания по джартам. Придется обойтись дублями. – Он резко встал, выдавая свое волнение. – Сегодня вечером мне потребуется мощный сеанс тальзита.
   Скрестив руки, Таур Ингл поплыл к центру кабинета; его свободная черная одежда развевалась, словно волны покоя.
   – Вы дадите показания лично как агент Гексамона?
   – Франт и я, – подтвердил Ольми.
   – Франт не может давать показания; дача присяги противоречит их убеждениям.
   – Он подтвердит мои показания. Это разрешено.
   – И что потом, сер Ольми? Как мы сможем после этого удержать наших любопытных – кто бы ни нанял бродягу – или фракцию Корженовского, ради Силы Духа?
   – Возможно, это не самая большая проблема. На Пушинке находится около двух тысяч человек; рано или поздно мы должны взять их всех под контроль. Наш первый гость, Васкес, уже была очень близка к тому, чтобы научиться управлять шестой камерой. Полагаю, что и другие смогут, в конце концов, повторить ее работу, несмотря на запреты в библиотеках Пушинки.
   – И Звезда, Судьба и Сила Духа никогда не смогут помочь нам, верно? – вздохнул премьер. – Хвала Логосу.
   – Хвала Логосу, – с сомнением повторил Ольми.
   – Мы оба в некоторой степени по-гешельски недоверчивы, верно? – сказал Таур Ингл, внимательно следя за реакцией Ольми. – Не очень разумно сообщать обо всем этом, во всяком случае, не со столь высокой трибуны. Представляют ли наши… предки непосредственную опасность? Велика ли вероятность того, что они скоро нарушат спокойствие в шестой камере?
   – Нет, пока Васкес в Аксисе. Все сохранится несколько месяцев, может быть, даже год.
   – Очень хорошо. В первую очередь – самое важное. Я бы сказал, что в наших интересах – а это теперь кажется неизбежным – выставть гостей на всеобщее обозрению. Они крайне необычны, и это может дать нам преимущество перед оппозицией. Я распоряжусь, чтобы мои секретари составили план. Их адвокат – ваш партнер, Сули Рам Кикура, – она может быть нам полезна?
   – Очень, – подтвердил Ольми. – Но ее работа только началась.
   – Отлично, – сказал премьер. – Но не следует быть слишком самоуверенными. Если джарты рано начнут атаку, или, не дай Бог, решатся открыть ворота в сердце звезды – тогда наши гости мало что будут значить.
   Ингл покачал головой, изобразив цепочку символов: мошку, исчезающую в лучах солнца.

Глава 50

   Ефрейтор Родженский лежал, прижавшись спиной к черной стене библиотеки. Вокруг валялись пакеты и консервные банки – некоторые русского происхождения, большинство американских. Он легко и размеренно храпел. Рядом с ним майор Гарабедян, присев на корточки, ел американский обед, состоявший из ветчины и жареной картошки и доставленный из четвертой камеры как подтверждение еще не ратифицированного соглашения о перемирии.
   Жуя, он не переставал бдительно следить за американскими солдатами, расположившимися в нескольких десятках метров. Силы были абсолютно равны: десять русских, десять американцев, все вооружены автоматами, но без лазеров. Бесшумных убийств не должно быть.
   Напряжение постепенно спало после того, как, по требованию ефрейтора Родженского и двоих китайцев, прибыли американцы. Библиотека до сих пор была закрыта, и внутри оставались генерал-лейтенант Мирский, полковник Велигорский, майоры Белозерский и Языков и подполковник Погодин. Сначала подозревали, что к этому имеют какое-то отношение американцы; после нескольких часов бесед с Притыкиным, Зиновьевым и Хоффман – гражданским руководителем американцев – Гарабедян изменил мнение.
   Никто не знал, что произошло внутри библиотеки, хотя Хоффман выдвинула вполне правдоподобную гипотезу, не доставившую никому радости. Гарабедян все еще размышлял над этой гипотезой, переводя взгляд с неумолимой черной стены на американских солдат.
   Замполиты, по предположению Хоффман, пытались убить генерала Мирского. Независимо от того, удалось им это или нет, здание библиотеки заблокировалось, чтобы предотвратить дальнейшее насилие и, возможно, сохранить доказательства.
   Все, что они могли – ждать.
   Прошла неделя. Все это время Гарабедян и Плетнев пытались удержать русские войска от необдуманных действий – раздоров, распространения агитации и необоснованных измышлений. Продолжалась работа по строительству жилья в четвертой камере. Некоторое количество русских – по последним подсчетам, пятьдесят два – просто покинуло лагеря и исчезло в лесах. Пока что удалось найти пятерых без признаков истощения – в лесах было полно съедобных растений, – но трое из них лежали, сжавшись в комок, и находились в глубоком шоке.
   Американские психологи предложили свою помощь; у них тоже были подобные случаи, в частности, с Джозефом Римская, который пострадал три дня назад. Он вышел на главный русский лагерь в четвертой камере, отчаянно рыдая, его одежда и спина были разодраны в клочья от самобичевания. Ученого вернули американцам. Однако Гарабедян не счел разумным пускать своих солдат к американским психологам.
   Сильнее всего в нем была грусть, ощущение потери, которое почти превосходило его чувство долга. Он – подобно Мирскому и большинству молодых офицеров – был частью нового русского военного эксперимента, задачей которого было устранить проблемы, высвеченные Малой Гибелью. Они и их коллеги работали единой командой, отрицая жестокий антагонизм девятнадцатого века. Они добились крупных достижений, увеличивая производительность труда и сокращая алкоголизм, дезертирство, жестокость и самоубийства.
   Они были новым поколением, и успехи делали их героями эпохи. Завоевание Картошки должно было принести им неслыханную славу; вместо этого, из-за какой-то ошибки, которую они так и не смогли понять, они позорно провалились, и все обратилось в пепел.
   Гарабедян слишком хорошо понимал, что заставляло его товарищей плыть к островам четвертой камеры и падать на лесную подстилку, пачкая в грязи промокшую форму.
 
   Председатель Нексуса Бесконечного Гексамона, Хьюлейн Рам Сейджа, мог проследить свою родословную вплоть до Великих Восточноазиатских Гешелей, которые первыми вернули человека в космос тринадцать столетий назад. Тем не менее, он еще меньше напоминал человека, чем франт. В этом он мало чем отличался от многих неоморфов, проживавших в Центральном Городе.