Страница:
Одри растерянно смотрела на него.
– Я всегда предполагала, что люди занимаются любовью ради того, чтобы иметь детей и одновременно, чтобы удовлетворить страсти.
Ричард покачал головой.
– Ты все еще юная мечтательница. Твой янки овладел тобой из чисто мужского желания соблазнить девственницу, ничего больше. Ли Джеффриз может говорить о своей любви все, что хочет, но факт остается фактом. Он никогда не собирался на тебе жениться. Ни до того, как переспал с тобой, ни после. Может быть, сейчас ты понимаешь все лучше и изменишь свое идеалистическое представление о чувствах Ли Джеффриза. Он не рыцарь в блестящих доспехах. В конце концов, он женится по тем же причинам, по которым женятся все мужчины: чтобы рядом с ним была порядочная женщина, которая улучшит его материальное положение и нарожает наследников. Все остальные женщины в его жизни только для наслаждения. Иногда, как в случае с твоим отцом, он может полюбить другую женщину. Но та, другая, никогда по-настоящему не станет частью его жизни, так же, как ты никогда бы не была частью его жизни. Он янки, Одри, и женится только на женщине-янки. Вот и все. Когда я увижу, что ты все поняла правильно и выбросила из головы мысли об этом ублюдке, то смогу быть благоразумным и обращаться с тобой уважительно.
Одри не желала верить его словам. Но то, что она сегодня узнала об отце потрясло ее, разрушило веру в человека и ее представление об истинной любви. Казалось, что все ее предали, даже любимый отец.
– Ты отвезешь меня в Бреннен-Мэнор?
– Мы не сможем добраться туда засветло. Скоро стемнеет. Утром я сразу же отвезу тебя, – Ричард презрительно взглянул на Элеонор, которая наблюдала за ними издалека. – Если хочешь, мы можем сегодня остановиться на ночь в отеле. Не совсем удобно оставаться здесь в доме Элеонор.
Глаза Одри гневно вспыхнули.
– Разве? – язвительно поинтересовалась она и передернулась от мысли, что должна провести ночь с мужем в одной комнате. Злая, разочарованная, потерявшая всякие иллюзии, она вытерла слезы и решительно сказала:
– Хорошо. Но если ты только дотронешься до меня сегодня ночью, клянусь, я буду кричать так, что ты пожалеешь об этом! Уж очень многие в этом городе сплетничают о тебе и Элеонор и о том, что ты, должно быть, плохой муж.
Он усмехнулся, Одри разозлилась.
– Может быть, они говорят о том, какая ты, должно быть, плохая жена.
Одри покраснела от злости. Ричард перестал улыбаться и серьезно пообещал:
– Я не стану тебя трогать, Одри дорогая… пока. Собери вещи, мы уедем отсюда и снимем номер в отеле. – Он подал ей чистый носовой платок, который достал из кармана элегантного костюма.
Одри взяла платок, вытерла слезы.
– Тусси знает?
Ричард пожал плечами.
– Конечно, знает. Она знает об этом уже много лет, но ей строго-настрого приказали не говорить тебе ни слова. Как ты думаешь, почему твой отец запретил ей встречаться с тем негром по имени Элиа? Он хочет для нее лучшей доли, потому что любит ее. Но беда в том, что ни один из негров не покажется ему подходящим. – Он сокрушенно покачал головой. – Твой отец совершил роковую ошибку, позволив чувствам завладеть его сердцем. Нельзя любить негритянок, не говоря уже о любви к отпрыскам-мулатам. Очень опасно проявлять чувства, когда дело касается рабов. Ты знаешь, что это плохо и для бизнеса.
Одри чувствовала, как ожесточилось ее сердце.
– Конечно, – согласилась она, – иди и вызови экипаж. Я соберу вещи. За Тусси мы заедем утром. Она вернется с нами.
Покинув мужа, Одри прошла через бальный зал, пробираясь сквозь толпу выпивающих и тандующих гостей. Она ничего не слышала – ни голосов, ни музыки, никого не замечала.
Элеонор продолжала с любопытством наблюдать за ней. Кузина было очень довольна, что наконец-то удалось утереть нос избалованной, обожаемой всеми Одри. Она была довольна, что разрушила грезы и иллюзии молодой женщины.
Глава 20
– Я всегда предполагала, что люди занимаются любовью ради того, чтобы иметь детей и одновременно, чтобы удовлетворить страсти.
Ричард покачал головой.
– Ты все еще юная мечтательница. Твой янки овладел тобой из чисто мужского желания соблазнить девственницу, ничего больше. Ли Джеффриз может говорить о своей любви все, что хочет, но факт остается фактом. Он никогда не собирался на тебе жениться. Ни до того, как переспал с тобой, ни после. Может быть, сейчас ты понимаешь все лучше и изменишь свое идеалистическое представление о чувствах Ли Джеффриза. Он не рыцарь в блестящих доспехах. В конце концов, он женится по тем же причинам, по которым женятся все мужчины: чтобы рядом с ним была порядочная женщина, которая улучшит его материальное положение и нарожает наследников. Все остальные женщины в его жизни только для наслаждения. Иногда, как в случае с твоим отцом, он может полюбить другую женщину. Но та, другая, никогда по-настоящему не станет частью его жизни, так же, как ты никогда бы не была частью его жизни. Он янки, Одри, и женится только на женщине-янки. Вот и все. Когда я увижу, что ты все поняла правильно и выбросила из головы мысли об этом ублюдке, то смогу быть благоразумным и обращаться с тобой уважительно.
Одри не желала верить его словам. Но то, что она сегодня узнала об отце потрясло ее, разрушило веру в человека и ее представление об истинной любви. Казалось, что все ее предали, даже любимый отец.
– Ты отвезешь меня в Бреннен-Мэнор?
– Мы не сможем добраться туда засветло. Скоро стемнеет. Утром я сразу же отвезу тебя, – Ричард презрительно взглянул на Элеонор, которая наблюдала за ними издалека. – Если хочешь, мы можем сегодня остановиться на ночь в отеле. Не совсем удобно оставаться здесь в доме Элеонор.
Глаза Одри гневно вспыхнули.
– Разве? – язвительно поинтересовалась она и передернулась от мысли, что должна провести ночь с мужем в одной комнате. Злая, разочарованная, потерявшая всякие иллюзии, она вытерла слезы и решительно сказала:
– Хорошо. Но если ты только дотронешься до меня сегодня ночью, клянусь, я буду кричать так, что ты пожалеешь об этом! Уж очень многие в этом городе сплетничают о тебе и Элеонор и о том, что ты, должно быть, плохой муж.
Он усмехнулся, Одри разозлилась.
– Может быть, они говорят о том, какая ты, должно быть, плохая жена.
Одри покраснела от злости. Ричард перестал улыбаться и серьезно пообещал:
– Я не стану тебя трогать, Одри дорогая… пока. Собери вещи, мы уедем отсюда и снимем номер в отеле. – Он подал ей чистый носовой платок, который достал из кармана элегантного костюма.
Одри взяла платок, вытерла слезы.
– Тусси знает?
Ричард пожал плечами.
– Конечно, знает. Она знает об этом уже много лет, но ей строго-настрого приказали не говорить тебе ни слова. Как ты думаешь, почему твой отец запретил ей встречаться с тем негром по имени Элиа? Он хочет для нее лучшей доли, потому что любит ее. Но беда в том, что ни один из негров не покажется ему подходящим. – Он сокрушенно покачал головой. – Твой отец совершил роковую ошибку, позволив чувствам завладеть его сердцем. Нельзя любить негритянок, не говоря уже о любви к отпрыскам-мулатам. Очень опасно проявлять чувства, когда дело касается рабов. Ты знаешь, что это плохо и для бизнеса.
Одри чувствовала, как ожесточилось ее сердце.
– Конечно, – согласилась она, – иди и вызови экипаж. Я соберу вещи. За Тусси мы заедем утром. Она вернется с нами.
Покинув мужа, Одри прошла через бальный зал, пробираясь сквозь толпу выпивающих и тандующих гостей. Она ничего не слышала – ни голосов, ни музыки, никого не замечала.
Элеонор продолжала с любопытством наблюдать за ней. Кузина было очень довольна, что наконец-то удалось утереть нос избалованной, обожаемой всеми Одри. Она была довольна, что разрушила грезы и иллюзии молодой женщины.
Глава 20
Взволнованная и возмущенная, Одри стояла перед отцом, Линой и Тусси в гостиной первого этажа дома. Лина смотрела на молодую женщину печально и сочувственно. Тусси уставилась в пол. Одри не могла сказать Тусси ни слова по дороге домой. Она не знала, как должна себя вести по отношению к этой женщине. Но в данный момент она чувствовала себя опустошенной.
– Ты должен был все давно мне рассказать, отец, – заявила Одри, с возмущением глядя на человека, которого обожала всю жизнь, и который всю жизнь обманывал ее.
– Одри, как я мог объяснить своей маленькой девочке, что люблю негритянку? – умоляюще глядя на нее, сказал отец. – Я любил Лину еще когда была жива твоя мать. Разве могла бы ты понять такое? Ты и сейчас не в состоянии хотя бы попытаться разобраться во всем, а ведь тебе девятнадцать лет, ты многое пережила.
Одри пристально смотрела ему в глаза. Этот человек в течение долгого времени был для нее всем. Она верила в его непогрешимость, считая, что отец не способен на плохой поступок. Она выросла, веря, что ее родители любят друг друга. Родители были всегда примером, поэтому она мечтала о таком же счастливом супружестве.
– Бог видит, я знаю, что такое брак без любви, – назидательным тоном сказала она отцу, мало заботясь о том, что ее слова могут разозлить Ричарда. Он стоял у камина и курил трубку. – Но я всегда считала, что ты любил маму. Ты всегда говорил о ней с таким почтением.
– Я действительно любил ее, девочка. София была прекрасной, доброй, заботливой женщиной, хорошей женой. Но это был брак по расчету. Мы не были влюблены. Мы были только хорошими друзьями, уважали друг друга, понимали.
– Уважали! Как мама могла уважать тебя? Было бы плохо, если бы ты полюбил другую белую женщину. Но ты сделал гораздо хуже, ты полюбил негритянку, домашнюю прислугу!
Лина гневно вздохнула/Тусси коротко взглянула на Одри и снова отвела глаза.
– Я считала, что ты любишь меня и Тусси, несмотря на нашу черную кожу, – сокрушенно сказала Лина. – Я всегда любила тебя, Одри, как собственную дочь. И Тусси любит тебя. Она не могла сказать тебе, что вы сестры. Не зная правды, ты бы не поняла ее. Отец всегда оберегал тебя от реальностей жизни, хотя в последние годы я пыталась убедить его, что нельзя этого делать. А теперь тебе пришлось узнать слишком много горького. Тебе нелегко. Я хорошо знаю отца и вижу, как он страдает из-за тебя и сожалеет о многом. Знаю, что он любит тебя всем сердцем и никогда не желал причинять тебе боль.
– Тогда он не должен был спать с негритянкой все эти годы! Мы, дети, считали его идеальным человеком, в то время как он был далеко не идеален! Бедный Джой уехал сражаться, убивать янки и подвергать себя опасности, его могут убить или искалечить, и все для того, чтобы произвести впечатление на отца, чтобы отец мог гордиться сыном! Интересно, что почувствовал бы Джой, если бы узнал правду! – Одри еле сдерживала слезы. – Я не хочу, чтобы Джой когда-нибудь узнал о его связи с Линой! Вы понимаете меня? Я не хочу, чтобы Джой узнал об этом!
– Одри, – заговорил Джозеф, – я не предавал твою мать и не делал ей больно. Она знала об этом много лет. И очень любила Лину, которая была ее личной служанкой задолго до замужества Софии. Она привезла Лину в Бреннен-Мэнор и через несколько лет… Я не знаю. Лина красивая женщина, в нее было легко влюбиться. Я не замечаю, что она негритянка. Я вижу в ней только женщину. Софии сначала это не понравилось, но потом она все поняла правильно и приняла все, как есть. Мы понимали друг друга, но почти никогда не говорили об этом. София вела себя очень благородно по отношению к нам с Линой. Я никогда ни в чем ей не отказывал, никогда ничем не унизил. Она хотела детей, мне нужны были наследники, поэтому мы… мы были мужем и женой большую часть совместной жизни в полном смысле этого слова. Я уважал Софию как прекрасную благородную женщину, которая стала матерью моих детей. И глубоко скорбел, когда она умерла. Также скорбела и Лина. До самой смерти они оставались, по сути дела, близкими подругами. Перед самой смертью София говорила именно с Линой, просила ее позаботиться обо мне, тебе и Джое, искренне желала, чтобы Тусси удачно вышла замуж.
– Я не верю тому, что слышу сейчас, – Одри отошла в сторону и неожиданно спросила: – У тебя были другие женщины? Ты продолжаешь спать с другими негритянками ради собственного удовольствия?
Лина напряглась, а Джозеф покраснел от возмущения.
– Считаю, что такой вопрос не заслуживает ответа. Ты меня хорошо знаешь, Одри.
– Разве? Я начинаю думать, что вообще тебя не знаю, отец. Кажется, все, чему я верила в людях, которых любила, брошено в грязь и растоптано, – она взглянула на Ричарда. – Человек, который клялся мне в любви и за которого я вышла замуж, считая его благородным, добрым, оказался монстром, – она посмотрела на Тусси. – Женщина, которой я приказывала всю жизнь и обращалась как с простой служанкой, оказалась моей сестрой, – она снова посмотрела в глаза отцу. – Я отказалась от человека, которого люблю, ради тебя, отец. Ради тебя, Джоя и Бреннен-Мэнор. Теперь я даже не знаю, что хорошо, а что плохо. Я начинаю подозревать, что все, в чем меня упрекали, когда я полюбила Ли Джеффриза, бледнеет по сравнению с тем, что сделали остальные члены моей семьи и мой отец! Все, чем я дорожила и что считала благородным, оказалось мерзким и отвратительным. Мои мечты о счастливом замужестве разрушены.
Она глубоко вздохнула, прошла мимо отца, остановилась у окна, наблюдая за неграми, которые работали в саду.
– Я уже не уверена, за что мы сражаемся. Раньше считала, что мы защищаем нашу честь, наш образ жизни. Но у вас не осталось чести и теперь я не уверена, нужно ли защищать этот образ жизни, – она глянула на отца. – Ты говоришь, что любишь Лину, как женщину, не замечаешь, что она негритянка. А как же тогда насчет остальных негров, отец? Чем они хуже?
– Таких, как Лина и Тусси, мало. Они гораздо умнее остальных, – ответил вместо Джозефа Бреннена Ричард, – остальные безграмотные дикари, которые готовы перерезать нам всем горло, и если у них появится возможность, захватить этот дом.
Одри взглянула на Лину, в глазах женщины сквозила боль. Одри спросила Ричарда:
– Ты не задумывался, что может быть, если все люди будут обладать способностью становиться дикарями при определенных обстоятельствах? Такие люди, как ты, любят проявлять власть над тем, кто слабее и менее удачлив.
– Ты тоже обладаешь властью, Одри, – сказал ей отец. – Можешь ты сейчас сказать, что не любишь Бреннен-Мэнор, несмотря ни на что? Что это не твой дом? Сможешь ли ты ответить мне, что будешь делать, когда янки придут сюда? Неужели ты не будешь бороться и не защитишь его?
Одри обвела взглядом знакомую комнату. Когда-нибудь сюда вернется Джой, и Бреннен-Мэнор будет принадлежать ему.
– Конечно, буду сражаться и защищать дом, – ответила она.
Отец подошел к ней.
– Именно это мы и защищаем в этой войне, Одри. Я согласен, что нам многое нужно менять, что рабство должно исчезнуть, но покончить с этим сразу, как требуют янки, значит, потерять все сразу и навсегда, Одри! Все потеряем! Ты и Джой и такие люди, как я и Ричард, останутся нищими! Вот за что мы сражаемся! Янки хотят разорить нас и поставить на колени. Если они победят, придут сюда, разрушат Юг, объявят здесь военное положение, сожгут наши города, будут насиловать наших женщин! Таких плантаций, как Бреннен-Мэнор и Сайпресс-Холлоу вообще не останется! Рабов освободят и, если янки не успели кого-то изнасиловать, что-то разграбить, довершат негры! У нас должна быть возможность своим путем покончить с рабством, на это нужно время. Но янки хотят добиться свободы для рабов при помощи пушек, сражений и блокады. Они хотят, чтобы мы вернулись в Союз, хотят разрушить привычный нам уклад жизни, который существовал не один десяток лет.
– Я уверена, что дело не дойдет до этого… Джозеф подошел и взял дочь за руку.
– Это может произойти, Одри. И ты должна это понять! Ты должна пока отвлечься от семейных проблем и подумать о том, что значит для нас эта война. Мы должны объединиться, чтобы спасти Бреннен-Мэнор и Сайпресс-Холлоу, спасти наш любимый цветущий Юг. Пусть янки кричат что угодно о сохранении Союза. Они используют идею единства как повод, чтобы явиться сюда и забрать у нас все, что мы имеем! Если они победят, богатые люди, такие как Ли Джеффриз и его отец, придут сюда и купят все, что у нас есть. Юга, такого, каким мы его знаем, не будет, он прекратит свое существование. Что тогда станет с тобой и Джоем? Что будет со всеми нами? Мы станем бездомными! Может быть, даже погибнем. Нас могут убить наши собственные рабы! Ты обязана понять, что, возможно, нам придется защищать свои собственные жизни!
– Трудности начнутся у нас уже в следующем году, – заговорил Ричард. – Если Север не снимет блокаду, мы не сможем вывезти хлопок. Пока вы были в Батон-Руже, у меня состоялось несколько тайных встреч с людьми, согласными попытаться прорваться через блокаду и доставить хлопок в Англию. Англия – самый крупный партнер. Если мы не пробьем брешь, мы будем обречены.
Одри удивленно взглянула на мужа, для нее оказалось открытием участие Ричарда в попытке прорвать блокаду.
– Сейчас необходимо забыть наши маленькие беды и разногласия, необходимо объединиться ради великих целей. Мы не позволим Северу сломать нас, разрушить наши устои, – сказал Ричард. – Если тебя не волнует моя судьба или судьба твоего отца, подумай о своей судьбе и о судьбе Джоя, о судьбе тех, кто будет жить после нас. Мы должны остановить янки, заставить их не вмешиваться в нашу жизнь, мы способны самостоятельно решать судьбу Юга. Иначе такие мальчики, как Джой, будут впустую рисковать своими жизнями, так как им нечего будет защищать.
Ричард взял Одри за руки, повернул к себе.
– Ты родилась и выросла в Луизиане, Одри. Частично меня злило, что ты, возможно, совершенно забыла об этом тогда в Коннектикуте, весело проводя время в обществе подонка-янки. А теперь, когда мы находимся в состоянии войны с Севером, не время думать и разбираться в том, кого мы любим или не любим и кто с нами спит, все это – пустяки. Нам нужно объединиться, забыть и простить обиды, помнить надо только о том, кто мы. – Ричард сделал паузу и затем, используя ораторское мастерство, попытался убедить ее: – Мы – южане! Мы преданы Конфедерации, и мы сейчас посылаем наших лучших людей защищать Конфедерацию, они воюют против тех, кто хочет погубить нас! Дело сейчас не в том, хорошо рабство или плохо. Надо подумать о том, что случится с неграми, если всех сразу освободить. Жизнь для них станет хуже, а не лучше, Одри. Если они не будут никому принадлежать, их перестанут защищать, кормить, одевать и предоставлять им жилье такие люди, как я и твой отец. Они начнут бродяжничать, скитаться, голодать. У них нет образования, они не смогут позаботиться о себе. Они начнут убивать таких людей, как я и твой отец не потому, что мы плохие, а потому, что они будут в отчаянном положении, или нужно самим добывать пищу, одежду и пристанище. Защищая свои убеждения, свой образ жизни, мы защищаем также и негров.
Он отпустил ее руки.
– Я не стану притворяться, что испытываю к ним особую любовь. Если бы у меня появилась возможность избавиться от них сразу, но при этом ничего не теряя из того, что я имею, ради чего работал всю жизнь, я давно бы отпустил их на все четыре стороны, – он мельком взглянул на Лину. Женщина смотрела на него с неприязнью и ненавистью, гордо вскинув голову. Ричард недоумевал: как мог Джозеф Бреннен полюбить эту черную женщину. Поттер не мог понять своего тестя, но сейчас дело совсем не в этом.
– Это порочный круг, Одри, а мы – часть этого круга. Юг должен встать на защиту своего жизненного уклада, таким образом, мы, в свою очередь, защитим негров от неизбежного голода. Защищая негров от голода, мы, в свою очередь, охраняем себя от того, что произойдет, если освободить всех одновременно. С какой стороны ни посмотри на это, мы не имеем права позволить янки выиграть войну. И твоя любовь к янки не остановит его, он захочет прийти сюда, разрушить твой дом, твой образ жизни. Забудь о нем и перестань думать, правильно или неправильно иметь рабов. Сейчас не время рассуждать об этом. У нас нет другого выхода, кроме того, чтобы объединиться и продолжить борьбу за нашу жизнь, за экономику Юга.
Еще никогда Одри не чувствовала себя такой растерянной. Теперь она сомневалась, что в жизни нравственно, а что безнравственно и аморально. Всю жизнь ее учили, что такое благородный образ жизни, а теперь оказалось, что и он порочен. Ее личное отношение к рабству теперь не имело никакого значения. У них появился более опасный враг – люди, одетые в голубую форму, угрожали разрушить все, что было ей дорого. В то же самое время собственный отец доставил ей столько страдания. Но, как ни странно, она чувствовала, что Ричард прав, приводя неопровержимые доводы.
– Одри, – тихо сказал отец, – сейчас ты должна забыть о своих чувствах и помнить только то, что ты из семьи Бреннен. Ты также жена Ричарда Поттера, поэтому ты и твои дети наследуют настоящую империю, только в том случае, если эту империю не разрушат янки. Ричард женился на тебе еще и потому, что ты женщина, принадлежащая Югу, и гордишься этим положением. Однажды ты все равно это поймешь. Ты женщина умная, мужественная, способная стать хозяйкой обеих плантаций. Независимо от того, как сейчас относишься ко мне и Ричарду. Нельзя отрицать того, что ты любишь Луизиану и Бреннен-Мэнор. Ты ведь испытываешь гордость, что Сайпресс-Холлоу частично принадлежит тебе. Единственный способ противостоять союзным силам – объединиться всем в единую семью.
Одри на мгновение закрыла глаза, тревожные мысли одолевали ее.
– Мне нужно время, чтобы обдумать все хорошенько, – она изучающе посмотрела на всех, ее взгляд, наконец, замер на Лине. – Я уезжаю с Ричардом в Сайпресс-Холлоу, – добавила она и почувствовала, как изумлен Ричард. Но она по-прежнему, не отрываясь, глядела на Лину. – После того, что я узнала, Тусси не может больше оставаться моей служанкой. Я не уверена, что смогу привыкнуть к мысли, что негритянка является моей родственницей. С одной стороны, я люблю вас обеих, но с другой стороны – ненавижу за то, что вы сделали. Я возьму с собой Сонду в Сайпресс-Холлоу, – она, наконец, обернулась к удивленному Ричарду. – Но ты не притронешься ни к ней, ни к любой другой негритянке. Я хочу детей, Ричард, потому что любовь между матерью и детьми невинна и чиста. Это будет единственная любовь в моей жизни. Я не хочу, чтобы мои дети когда-нибудь узнали о том, о чем сегодня узнала я: что маленькие мулаты, бегающие по плантации, – их братья и сестры. Ты должен пообещать мне, что продашь всех детей-мулатов, которые являются твоими детьми, но ты продашь их вместе с матерями, ни в коем случае не разлучая. Если ты согласен выполнить мои условия и больше никогда не примешь в Сайпресс-Холлоу Элеонор, я поеду с тобой. Ты сделаешь то, о чем я прошу тебя? И можешь пообещать отцу, что будешь относиться ко мне нежно и уважительно?
Ричард плотоядно посмотрел на нее, отчего Одри бросило в жар. Но она твердо решила: да, теперь не имеет значения, что они не любят друг друга. Она хочет детей, а Ричард – единственный мужчина, от которого она имеет право родить детей. У нее будут дети, но на ее условиях.
– Я согласен, – ответил Ричард. Он подошел к ней и погладил по щеке. Одри почувствовала желание сбежать, исчезнуть, но постаралась быть спокойной и сдержанной. – Но при одном условии. Ты должна пообещать, что навсегда забудешь этого ублюдка-янки, Ли Джеффриза. Ты должна выбросить его из своего сердца.
Ли! С Ричардом ей, конечно, не удастся испытать то, что было у нее с Ли в Мэпл-Шедоуз. Тогда там была другая Одри, другой Ли, другое время.
– Да, – согласилась она, – для него нет места в моей жизни ив… моем сердце.
Но почемуей так хочется плакать?
Ричард довольно усмехнулся:
– Тогда я отвезу тебя домой, дорогая жена, – он взял ее под руку и вывел из комнаты. Одри не оглянулась на Тусси, которая тихо и жалобно плакала, закрыв лицо руками.
Февраль, 1862 год
Ли Джеффриз, прихрамывая, вошел в палатку бригадного генерала Бернсайда и встал по стойке смирно. Генерал внимательно изучал карты, разложенные на импровизированном столе, сооруженном из широкой доски, положенной на две бочки.
– Сэр?
Бернсайд поднял лысую голову, Ли заметил, что обычно сдержанный генерал необычно возбужден, скорее всего, его радостное возбуждение было вызвано победой над мятежниками при Роноуке.
– Подполковник Джеффриз, – поприветствовал он, – как ваша раненая нога?
– Главное, я выжил. – Ли не был уверен, сможет ли спокойно спать после всего, что довелось ему испытать. Когда он лежал в полевом госпитале на острове с открытой раной на левой ноге, то слышал крики людей, которым ампутировали ноги и руки без какого бы то ни было обезболивания, слышал стоны раненных в голову, и живот. Они умирали медленно, мучаясь и страдая.
«Поднимите его», – вспомнил он слова доктора. Ли чувствовал, как его поднимают, помнил пилу в руках доктора. Он выхватил револьвер, который всегда носил у пояса и направил на врача.
«Только попробуй отрезать мне ногу, и я пристрелю тебя», – сказал он тогда. Он смутно помнил, как в бреду продолжал размахивать револьвером и угрожать доктору. Все отступили назад, но хирург остался, разрезал брюки и объявил, что «кость не задета».
«Твоя нога останется цела», – успокоил он, полил на рану виски и перебинтовал. Ли оставалось только молиться, чтобы не случилось заражения. А если все-таки заражение начнется, он дал себе слово умереть, но не дать ампутировать ногу.
Он мог бы пробыть в госпитале еще несколько дней, но жуткий запах гниющей плоти, застарелых ран, руки и ноги, сваленные в углу, словно это были конечности животных, стоны тяжелораненых и умирающих, вынудили его покинуть госпиталь. Из крепкого сука дерева он сам соорудил себе трость и вернулся в расположение Десятого Коннектикутского полка.
Во время одного из первых наступлений Ли был назначен заместителем командира Двадцать пятого Массачусетского полка все еще в звании подполковника. Когда полк понес существенные потери, ему было приказано отступить. Именно тогда его ранили в ногу шрапнелью. Он сам вытащил шрапнель и перетянул ногу шарфом, остался в бою, ожидая, пока подтянется Десятый Коннектикутский полк под командованием полковника Чарльза Рассела и заменит их. Полковник Рассел был убит, Бернсайд приказал Ли принять под командование Десятый полк.
Бернсайд изобразил на лице подобие улыбки.
– Я вызвал вас, подполковник Джеффриз, по нескольким причинам. Первое – вы очень удачно заменили вчера полковника Рассела. Поэтому я ходатайствовал перед командованием о присвоении вам звания полковника.
Ли удивленно приподнял брови.
– Я не знаю… что сказать, сэр. Благодарю вас. Вздохнув, Бернсайд закурил сигару и, помолчав немного, продолжил:
– Я прослежу, чтобы прислали знаки различия для вашей формы, эмблему с орлом, – он сделал паузу. – Мы потеряли много новобранцев во время поражения при Булл-Ране, солдаты не прослужили и трех месяцев. Но вы к ним не относитесь. Вы уже давно участвуете в этой волоките, верно?
– Да, сэр, и, наверное, останусь служить дальше, если мне что-нибудь не помешает.
Бернсайд горько усмехнулся:
– Я вас понимаю. – Генерал достал из стоящей рядом корзины бутылку виски и предложил выпить. – Между прочим, девятый Нью-Йоркский полк под командованием Хокинза присваивает себе честь взятия острова. Зуавы[6] любят славу и всегда изображают из себя героев. Я им благодарен за храбрость и мастерство, но я знаю, кто в действительности рисковал и кому мы обязаны победой. Это солдаты вашего Двадцать пятого Массачусетского и Десятого Коннектикутского полков выступили первыми и приняли на себя тяготы боя. Не расстраивайтесь из-за зуавов. Мы не хотим, чтобы были недовольные, поэтому нам нужно объединиться. Постараюсь, чтобы в Вашингтоне узнали истинных героев этой кампании.
– Для меня не имеет значения, сэр, кто отличился. Самое главное – мы выиграли сражение.
Бернсайд кивнул, в глазах сквозило беспокойство. Ли не мог отделаться от мысли, что генерал вызвал его по иной причине. Прежде чем продолжить разговор, генерал задумался и почесал бороду.
– Один из ваших людей упомянул при моих людях, что вы бывали в Батон-Руже, штат Луизиана. Это правда?
«Ну вот, – подумал Ли, – вот настоящая причина вызова». Ему неожиданно стало страшно. Он всегда надеялся, что война каким-то образом все-таки не коснется дома Одри, не продвинется так далеко на Юг.
– Да, сэр. Я был там однажды, провел около трех недель, это случилось почти два года назад. – Он быстро выпил виски и ему захотелось еще. В течение долгого времени он старался не думать об Одри и теперь разозлился, что разволновался при одном только упоминании города, расположенного рядом с Бреннен-Мэнор.
– Ты должен был все давно мне рассказать, отец, – заявила Одри, с возмущением глядя на человека, которого обожала всю жизнь, и который всю жизнь обманывал ее.
– Одри, как я мог объяснить своей маленькой девочке, что люблю негритянку? – умоляюще глядя на нее, сказал отец. – Я любил Лину еще когда была жива твоя мать. Разве могла бы ты понять такое? Ты и сейчас не в состоянии хотя бы попытаться разобраться во всем, а ведь тебе девятнадцать лет, ты многое пережила.
Одри пристально смотрела ему в глаза. Этот человек в течение долгого времени был для нее всем. Она верила в его непогрешимость, считая, что отец не способен на плохой поступок. Она выросла, веря, что ее родители любят друг друга. Родители были всегда примером, поэтому она мечтала о таком же счастливом супружестве.
– Бог видит, я знаю, что такое брак без любви, – назидательным тоном сказала она отцу, мало заботясь о том, что ее слова могут разозлить Ричарда. Он стоял у камина и курил трубку. – Но я всегда считала, что ты любил маму. Ты всегда говорил о ней с таким почтением.
– Я действительно любил ее, девочка. София была прекрасной, доброй, заботливой женщиной, хорошей женой. Но это был брак по расчету. Мы не были влюблены. Мы были только хорошими друзьями, уважали друг друга, понимали.
– Уважали! Как мама могла уважать тебя? Было бы плохо, если бы ты полюбил другую белую женщину. Но ты сделал гораздо хуже, ты полюбил негритянку, домашнюю прислугу!
Лина гневно вздохнула/Тусси коротко взглянула на Одри и снова отвела глаза.
– Я считала, что ты любишь меня и Тусси, несмотря на нашу черную кожу, – сокрушенно сказала Лина. – Я всегда любила тебя, Одри, как собственную дочь. И Тусси любит тебя. Она не могла сказать тебе, что вы сестры. Не зная правды, ты бы не поняла ее. Отец всегда оберегал тебя от реальностей жизни, хотя в последние годы я пыталась убедить его, что нельзя этого делать. А теперь тебе пришлось узнать слишком много горького. Тебе нелегко. Я хорошо знаю отца и вижу, как он страдает из-за тебя и сожалеет о многом. Знаю, что он любит тебя всем сердцем и никогда не желал причинять тебе боль.
– Тогда он не должен был спать с негритянкой все эти годы! Мы, дети, считали его идеальным человеком, в то время как он был далеко не идеален! Бедный Джой уехал сражаться, убивать янки и подвергать себя опасности, его могут убить или искалечить, и все для того, чтобы произвести впечатление на отца, чтобы отец мог гордиться сыном! Интересно, что почувствовал бы Джой, если бы узнал правду! – Одри еле сдерживала слезы. – Я не хочу, чтобы Джой когда-нибудь узнал о его связи с Линой! Вы понимаете меня? Я не хочу, чтобы Джой узнал об этом!
– Одри, – заговорил Джозеф, – я не предавал твою мать и не делал ей больно. Она знала об этом много лет. И очень любила Лину, которая была ее личной служанкой задолго до замужества Софии. Она привезла Лину в Бреннен-Мэнор и через несколько лет… Я не знаю. Лина красивая женщина, в нее было легко влюбиться. Я не замечаю, что она негритянка. Я вижу в ней только женщину. Софии сначала это не понравилось, но потом она все поняла правильно и приняла все, как есть. Мы понимали друг друга, но почти никогда не говорили об этом. София вела себя очень благородно по отношению к нам с Линой. Я никогда ни в чем ей не отказывал, никогда ничем не унизил. Она хотела детей, мне нужны были наследники, поэтому мы… мы были мужем и женой большую часть совместной жизни в полном смысле этого слова. Я уважал Софию как прекрасную благородную женщину, которая стала матерью моих детей. И глубоко скорбел, когда она умерла. Также скорбела и Лина. До самой смерти они оставались, по сути дела, близкими подругами. Перед самой смертью София говорила именно с Линой, просила ее позаботиться обо мне, тебе и Джое, искренне желала, чтобы Тусси удачно вышла замуж.
– Я не верю тому, что слышу сейчас, – Одри отошла в сторону и неожиданно спросила: – У тебя были другие женщины? Ты продолжаешь спать с другими негритянками ради собственного удовольствия?
Лина напряглась, а Джозеф покраснел от возмущения.
– Считаю, что такой вопрос не заслуживает ответа. Ты меня хорошо знаешь, Одри.
– Разве? Я начинаю думать, что вообще тебя не знаю, отец. Кажется, все, чему я верила в людях, которых любила, брошено в грязь и растоптано, – она взглянула на Ричарда. – Человек, который клялся мне в любви и за которого я вышла замуж, считая его благородным, добрым, оказался монстром, – она посмотрела на Тусси. – Женщина, которой я приказывала всю жизнь и обращалась как с простой служанкой, оказалась моей сестрой, – она снова посмотрела в глаза отцу. – Я отказалась от человека, которого люблю, ради тебя, отец. Ради тебя, Джоя и Бреннен-Мэнор. Теперь я даже не знаю, что хорошо, а что плохо. Я начинаю подозревать, что все, в чем меня упрекали, когда я полюбила Ли Джеффриза, бледнеет по сравнению с тем, что сделали остальные члены моей семьи и мой отец! Все, чем я дорожила и что считала благородным, оказалось мерзким и отвратительным. Мои мечты о счастливом замужестве разрушены.
Она глубоко вздохнула, прошла мимо отца, остановилась у окна, наблюдая за неграми, которые работали в саду.
– Я уже не уверена, за что мы сражаемся. Раньше считала, что мы защищаем нашу честь, наш образ жизни. Но у вас не осталось чести и теперь я не уверена, нужно ли защищать этот образ жизни, – она глянула на отца. – Ты говоришь, что любишь Лину, как женщину, не замечаешь, что она негритянка. А как же тогда насчет остальных негров, отец? Чем они хуже?
– Таких, как Лина и Тусси, мало. Они гораздо умнее остальных, – ответил вместо Джозефа Бреннена Ричард, – остальные безграмотные дикари, которые готовы перерезать нам всем горло, и если у них появится возможность, захватить этот дом.
Одри взглянула на Лину, в глазах женщины сквозила боль. Одри спросила Ричарда:
– Ты не задумывался, что может быть, если все люди будут обладать способностью становиться дикарями при определенных обстоятельствах? Такие люди, как ты, любят проявлять власть над тем, кто слабее и менее удачлив.
– Ты тоже обладаешь властью, Одри, – сказал ей отец. – Можешь ты сейчас сказать, что не любишь Бреннен-Мэнор, несмотря ни на что? Что это не твой дом? Сможешь ли ты ответить мне, что будешь делать, когда янки придут сюда? Неужели ты не будешь бороться и не защитишь его?
Одри обвела взглядом знакомую комнату. Когда-нибудь сюда вернется Джой, и Бреннен-Мэнор будет принадлежать ему.
– Конечно, буду сражаться и защищать дом, – ответила она.
Отец подошел к ней.
– Именно это мы и защищаем в этой войне, Одри. Я согласен, что нам многое нужно менять, что рабство должно исчезнуть, но покончить с этим сразу, как требуют янки, значит, потерять все сразу и навсегда, Одри! Все потеряем! Ты и Джой и такие люди, как я и Ричард, останутся нищими! Вот за что мы сражаемся! Янки хотят разорить нас и поставить на колени. Если они победят, придут сюда, разрушат Юг, объявят здесь военное положение, сожгут наши города, будут насиловать наших женщин! Таких плантаций, как Бреннен-Мэнор и Сайпресс-Холлоу вообще не останется! Рабов освободят и, если янки не успели кого-то изнасиловать, что-то разграбить, довершат негры! У нас должна быть возможность своим путем покончить с рабством, на это нужно время. Но янки хотят добиться свободы для рабов при помощи пушек, сражений и блокады. Они хотят, чтобы мы вернулись в Союз, хотят разрушить привычный нам уклад жизни, который существовал не один десяток лет.
– Я уверена, что дело не дойдет до этого… Джозеф подошел и взял дочь за руку.
– Это может произойти, Одри. И ты должна это понять! Ты должна пока отвлечься от семейных проблем и подумать о том, что значит для нас эта война. Мы должны объединиться, чтобы спасти Бреннен-Мэнор и Сайпресс-Холлоу, спасти наш любимый цветущий Юг. Пусть янки кричат что угодно о сохранении Союза. Они используют идею единства как повод, чтобы явиться сюда и забрать у нас все, что мы имеем! Если они победят, богатые люди, такие как Ли Джеффриз и его отец, придут сюда и купят все, что у нас есть. Юга, такого, каким мы его знаем, не будет, он прекратит свое существование. Что тогда станет с тобой и Джоем? Что будет со всеми нами? Мы станем бездомными! Может быть, даже погибнем. Нас могут убить наши собственные рабы! Ты обязана понять, что, возможно, нам придется защищать свои собственные жизни!
– Трудности начнутся у нас уже в следующем году, – заговорил Ричард. – Если Север не снимет блокаду, мы не сможем вывезти хлопок. Пока вы были в Батон-Руже, у меня состоялось несколько тайных встреч с людьми, согласными попытаться прорваться через блокаду и доставить хлопок в Англию. Англия – самый крупный партнер. Если мы не пробьем брешь, мы будем обречены.
Одри удивленно взглянула на мужа, для нее оказалось открытием участие Ричарда в попытке прорвать блокаду.
– Сейчас необходимо забыть наши маленькие беды и разногласия, необходимо объединиться ради великих целей. Мы не позволим Северу сломать нас, разрушить наши устои, – сказал Ричард. – Если тебя не волнует моя судьба или судьба твоего отца, подумай о своей судьбе и о судьбе Джоя, о судьбе тех, кто будет жить после нас. Мы должны остановить янки, заставить их не вмешиваться в нашу жизнь, мы способны самостоятельно решать судьбу Юга. Иначе такие мальчики, как Джой, будут впустую рисковать своими жизнями, так как им нечего будет защищать.
Ричард взял Одри за руки, повернул к себе.
– Ты родилась и выросла в Луизиане, Одри. Частично меня злило, что ты, возможно, совершенно забыла об этом тогда в Коннектикуте, весело проводя время в обществе подонка-янки. А теперь, когда мы находимся в состоянии войны с Севером, не время думать и разбираться в том, кого мы любим или не любим и кто с нами спит, все это – пустяки. Нам нужно объединиться, забыть и простить обиды, помнить надо только о том, кто мы. – Ричард сделал паузу и затем, используя ораторское мастерство, попытался убедить ее: – Мы – южане! Мы преданы Конфедерации, и мы сейчас посылаем наших лучших людей защищать Конфедерацию, они воюют против тех, кто хочет погубить нас! Дело сейчас не в том, хорошо рабство или плохо. Надо подумать о том, что случится с неграми, если всех сразу освободить. Жизнь для них станет хуже, а не лучше, Одри. Если они не будут никому принадлежать, их перестанут защищать, кормить, одевать и предоставлять им жилье такие люди, как я и твой отец. Они начнут бродяжничать, скитаться, голодать. У них нет образования, они не смогут позаботиться о себе. Они начнут убивать таких людей, как я и твой отец не потому, что мы плохие, а потому, что они будут в отчаянном положении, или нужно самим добывать пищу, одежду и пристанище. Защищая свои убеждения, свой образ жизни, мы защищаем также и негров.
Он отпустил ее руки.
– Я не стану притворяться, что испытываю к ним особую любовь. Если бы у меня появилась возможность избавиться от них сразу, но при этом ничего не теряя из того, что я имею, ради чего работал всю жизнь, я давно бы отпустил их на все четыре стороны, – он мельком взглянул на Лину. Женщина смотрела на него с неприязнью и ненавистью, гордо вскинув голову. Ричард недоумевал: как мог Джозеф Бреннен полюбить эту черную женщину. Поттер не мог понять своего тестя, но сейчас дело совсем не в этом.
– Это порочный круг, Одри, а мы – часть этого круга. Юг должен встать на защиту своего жизненного уклада, таким образом, мы, в свою очередь, защитим негров от неизбежного голода. Защищая негров от голода, мы, в свою очередь, охраняем себя от того, что произойдет, если освободить всех одновременно. С какой стороны ни посмотри на это, мы не имеем права позволить янки выиграть войну. И твоя любовь к янки не остановит его, он захочет прийти сюда, разрушить твой дом, твой образ жизни. Забудь о нем и перестань думать, правильно или неправильно иметь рабов. Сейчас не время рассуждать об этом. У нас нет другого выхода, кроме того, чтобы объединиться и продолжить борьбу за нашу жизнь, за экономику Юга.
Еще никогда Одри не чувствовала себя такой растерянной. Теперь она сомневалась, что в жизни нравственно, а что безнравственно и аморально. Всю жизнь ее учили, что такое благородный образ жизни, а теперь оказалось, что и он порочен. Ее личное отношение к рабству теперь не имело никакого значения. У них появился более опасный враг – люди, одетые в голубую форму, угрожали разрушить все, что было ей дорого. В то же самое время собственный отец доставил ей столько страдания. Но, как ни странно, она чувствовала, что Ричард прав, приводя неопровержимые доводы.
– Одри, – тихо сказал отец, – сейчас ты должна забыть о своих чувствах и помнить только то, что ты из семьи Бреннен. Ты также жена Ричарда Поттера, поэтому ты и твои дети наследуют настоящую империю, только в том случае, если эту империю не разрушат янки. Ричард женился на тебе еще и потому, что ты женщина, принадлежащая Югу, и гордишься этим положением. Однажды ты все равно это поймешь. Ты женщина умная, мужественная, способная стать хозяйкой обеих плантаций. Независимо от того, как сейчас относишься ко мне и Ричарду. Нельзя отрицать того, что ты любишь Луизиану и Бреннен-Мэнор. Ты ведь испытываешь гордость, что Сайпресс-Холлоу частично принадлежит тебе. Единственный способ противостоять союзным силам – объединиться всем в единую семью.
Одри на мгновение закрыла глаза, тревожные мысли одолевали ее.
– Мне нужно время, чтобы обдумать все хорошенько, – она изучающе посмотрела на всех, ее взгляд, наконец, замер на Лине. – Я уезжаю с Ричардом в Сайпресс-Холлоу, – добавила она и почувствовала, как изумлен Ричард. Но она по-прежнему, не отрываясь, глядела на Лину. – После того, что я узнала, Тусси не может больше оставаться моей служанкой. Я не уверена, что смогу привыкнуть к мысли, что негритянка является моей родственницей. С одной стороны, я люблю вас обеих, но с другой стороны – ненавижу за то, что вы сделали. Я возьму с собой Сонду в Сайпресс-Холлоу, – она, наконец, обернулась к удивленному Ричарду. – Но ты не притронешься ни к ней, ни к любой другой негритянке. Я хочу детей, Ричард, потому что любовь между матерью и детьми невинна и чиста. Это будет единственная любовь в моей жизни. Я не хочу, чтобы мои дети когда-нибудь узнали о том, о чем сегодня узнала я: что маленькие мулаты, бегающие по плантации, – их братья и сестры. Ты должен пообещать мне, что продашь всех детей-мулатов, которые являются твоими детьми, но ты продашь их вместе с матерями, ни в коем случае не разлучая. Если ты согласен выполнить мои условия и больше никогда не примешь в Сайпресс-Холлоу Элеонор, я поеду с тобой. Ты сделаешь то, о чем я прошу тебя? И можешь пообещать отцу, что будешь относиться ко мне нежно и уважительно?
Ричард плотоядно посмотрел на нее, отчего Одри бросило в жар. Но она твердо решила: да, теперь не имеет значения, что они не любят друг друга. Она хочет детей, а Ричард – единственный мужчина, от которого она имеет право родить детей. У нее будут дети, но на ее условиях.
– Я согласен, – ответил Ричард. Он подошел к ней и погладил по щеке. Одри почувствовала желание сбежать, исчезнуть, но постаралась быть спокойной и сдержанной. – Но при одном условии. Ты должна пообещать, что навсегда забудешь этого ублюдка-янки, Ли Джеффриза. Ты должна выбросить его из своего сердца.
Ли! С Ричардом ей, конечно, не удастся испытать то, что было у нее с Ли в Мэпл-Шедоуз. Тогда там была другая Одри, другой Ли, другое время.
– Да, – согласилась она, – для него нет места в моей жизни ив… моем сердце.
Но почемуей так хочется плакать?
Ричард довольно усмехнулся:
– Тогда я отвезу тебя домой, дорогая жена, – он взял ее под руку и вывел из комнаты. Одри не оглянулась на Тусси, которая тихо и жалобно плакала, закрыв лицо руками.
Февраль, 1862 год
Ли Джеффриз, прихрамывая, вошел в палатку бригадного генерала Бернсайда и встал по стойке смирно. Генерал внимательно изучал карты, разложенные на импровизированном столе, сооруженном из широкой доски, положенной на две бочки.
– Сэр?
Бернсайд поднял лысую голову, Ли заметил, что обычно сдержанный генерал необычно возбужден, скорее всего, его радостное возбуждение было вызвано победой над мятежниками при Роноуке.
– Подполковник Джеффриз, – поприветствовал он, – как ваша раненая нога?
– Главное, я выжил. – Ли не был уверен, сможет ли спокойно спать после всего, что довелось ему испытать. Когда он лежал в полевом госпитале на острове с открытой раной на левой ноге, то слышал крики людей, которым ампутировали ноги и руки без какого бы то ни было обезболивания, слышал стоны раненных в голову, и живот. Они умирали медленно, мучаясь и страдая.
«Поднимите его», – вспомнил он слова доктора. Ли чувствовал, как его поднимают, помнил пилу в руках доктора. Он выхватил револьвер, который всегда носил у пояса и направил на врача.
«Только попробуй отрезать мне ногу, и я пристрелю тебя», – сказал он тогда. Он смутно помнил, как в бреду продолжал размахивать револьвером и угрожать доктору. Все отступили назад, но хирург остался, разрезал брюки и объявил, что «кость не задета».
«Твоя нога останется цела», – успокоил он, полил на рану виски и перебинтовал. Ли оставалось только молиться, чтобы не случилось заражения. А если все-таки заражение начнется, он дал себе слово умереть, но не дать ампутировать ногу.
Он мог бы пробыть в госпитале еще несколько дней, но жуткий запах гниющей плоти, застарелых ран, руки и ноги, сваленные в углу, словно это были конечности животных, стоны тяжелораненых и умирающих, вынудили его покинуть госпиталь. Из крепкого сука дерева он сам соорудил себе трость и вернулся в расположение Десятого Коннектикутского полка.
Во время одного из первых наступлений Ли был назначен заместителем командира Двадцать пятого Массачусетского полка все еще в звании подполковника. Когда полк понес существенные потери, ему было приказано отступить. Именно тогда его ранили в ногу шрапнелью. Он сам вытащил шрапнель и перетянул ногу шарфом, остался в бою, ожидая, пока подтянется Десятый Коннектикутский полк под командованием полковника Чарльза Рассела и заменит их. Полковник Рассел был убит, Бернсайд приказал Ли принять под командование Десятый полк.
Бернсайд изобразил на лице подобие улыбки.
– Я вызвал вас, подполковник Джеффриз, по нескольким причинам. Первое – вы очень удачно заменили вчера полковника Рассела. Поэтому я ходатайствовал перед командованием о присвоении вам звания полковника.
Ли удивленно приподнял брови.
– Я не знаю… что сказать, сэр. Благодарю вас. Вздохнув, Бернсайд закурил сигару и, помолчав немного, продолжил:
– Я прослежу, чтобы прислали знаки различия для вашей формы, эмблему с орлом, – он сделал паузу. – Мы потеряли много новобранцев во время поражения при Булл-Ране, солдаты не прослужили и трех месяцев. Но вы к ним не относитесь. Вы уже давно участвуете в этой волоките, верно?
– Да, сэр, и, наверное, останусь служить дальше, если мне что-нибудь не помешает.
Бернсайд горько усмехнулся:
– Я вас понимаю. – Генерал достал из стоящей рядом корзины бутылку виски и предложил выпить. – Между прочим, девятый Нью-Йоркский полк под командованием Хокинза присваивает себе честь взятия острова. Зуавы[6] любят славу и всегда изображают из себя героев. Я им благодарен за храбрость и мастерство, но я знаю, кто в действительности рисковал и кому мы обязаны победой. Это солдаты вашего Двадцать пятого Массачусетского и Десятого Коннектикутского полков выступили первыми и приняли на себя тяготы боя. Не расстраивайтесь из-за зуавов. Мы не хотим, чтобы были недовольные, поэтому нам нужно объединиться. Постараюсь, чтобы в Вашингтоне узнали истинных героев этой кампании.
– Для меня не имеет значения, сэр, кто отличился. Самое главное – мы выиграли сражение.
Бернсайд кивнул, в глазах сквозило беспокойство. Ли не мог отделаться от мысли, что генерал вызвал его по иной причине. Прежде чем продолжить разговор, генерал задумался и почесал бороду.
– Один из ваших людей упомянул при моих людях, что вы бывали в Батон-Руже, штат Луизиана. Это правда?
«Ну вот, – подумал Ли, – вот настоящая причина вызова». Ему неожиданно стало страшно. Он всегда надеялся, что война каким-то образом все-таки не коснется дома Одри, не продвинется так далеко на Юг.
– Да, сэр. Я был там однажды, провел около трех недель, это случилось почти два года назад. – Он быстро выпил виски и ему захотелось еще. В течение долгого времени он старался не думать об Одри и теперь разозлился, что разволновался при одном только упоминании города, расположенного рядом с Бреннен-Мэнор.