Страница:
По отдельным деталям он мог восстановить то, что здесь только что происходило. И это повергло его в ужас. Джини стояла перед Старом на коленях и дрожала всем телом. Ремень на брюках Стара был расстегнут; в правой руке он по-прежнему сжимал пистолет, который на сей раз был приставлен к виску Джини. Его левая ладонь лежала на ее затылке. Физиономия этого мерзавца выражала неприкрытую похоть. При появлении Паскаля он рывком поднял Джини с пола.
– Воду поставь здесь, а сам отойди в угол. Быстро! – Он выждал, пока Паскаль не исполнил его приказания. – Вот и прекрасно. Я тут интервью даю, а Паскаль, думается, может тем временем нас пофотографировать. Неплохие снимочки получатся, правда? Сейчас буду рассказывать все по порядку… – Его глаза слегка затуманились, но тут же вновь обрели живой блеск.
– Я мог бы многое порассказать тебе и в самом деле намеревался это сделать. Но теперь – не знаю. Наверное, изложу только основные факты. Вкратце. Потому что мне в любую минуту может захотеться чего-нибудь другого…
Стар внезапно умолк, дернув шеей, как животное. Он весь обратился в слух. Прислушивался он. Прислушивалась Джини. Прислушивался Паскаль. Они прислушивались к нарастающему вою множества сирен.
Этот звук все приближался, становился громким, душераздирающим. И внезапно оборвался. Стар издал долгий вздох. Он вновь привлек Джини к себе, и Паскаль увидел выражение животного страха на ее лице. По ее лицу текла кровь. Она зажмурилась и сжала кулаки. В правой руке Стар держал у ее горла пистолет, а левую положил ей на грудь.
Только что Стар настороженно слушал надрывный вой сирен. А теперь, судя по всему, наслаждался наступившим безмолвием.
– Кажется, зрители пожаловали, – выдавил он из себя.
Глядя на побледневшие от напряжения лица жандармов, оцепивших последний ряд, он явственно услышал внутренний голос: «Нет, все будет не так. Совсем не так». Что бы ни говорил Стар Майне, этот сценарий был слишком прост, в него слишком легко было поверить. Роуленд быстро вышел из здания. То, что здесь затевалось, было чистой воды театром, но Роуленд, кем бы ни был настоящий режиссер, не собирался исполнять в этом спектакле роль статиста.
Оказавшись на улице, он увидел, что массовка уже собирается. Прибытие Группы вмешательства, как и можно было ожидать, до предела возбудило прессу. За пределами дворика перед входом в Дом Казарес уже бурлило море репортеров, фотографов и съемочных групп. Кое-где вспыхивали ожесточенные споры с полицией. Некоторым из числа особенно бойких удавалось проникнуть за полицейское оцепление, однако их сразу же выталкивали обратно. Тем не менее натиск пишущей и снимающей братии на выставленные полицией заграждения не ослабевал. Обогнув разгоряченную толпу, Роуленд вышел на задворки. Он миновал запертые ворота, за которыми, насколько ему было известно, располагалась гаражная стоянка «Мерседесов» Казарес. Затем увидел служебный вход в здание.
Через каких-нибудь несколько минут журналисты возьмут в осаду и эту неприметную железную калитку, однако пока здесь было тихо. Угрюмый охранник на входе принял гостя не слишком приветливо.
– Посторонним вход воспрещен, – официально известил он Роуленда. – Всем посторонним.
Так что если посторонний сейчас же не уйдет отсюда подобру-поздорову, добавил охранник, угрожающе потянувшись к телефону, то через пару секунд здесь появятся крутые ребята, которые быстренько выяснят, что это за птица.
Роуленд ушел. Он знал только два места, где мог объявиться Стар, – квартира Матильды Дюваль или комната Шанталь. Однако Матильда должна была находиться сейчас здесь, на просмотре. Сидит, наверное, тихо в комнатке, о которой рассказывала ему Жюльет де Нерваль. Значит, Шанталь…
Менее чем через десять минут Роуленд вышел из такси на улице Сен-Северин. Постоял недолго у собора, затем пересек дорогу. Дверь на улицу оказалась открытой. Он замер в нерешительности на пороге, глядя на уходящие вверх ступеньки лестницы, ведущей в комнату Шанталь. Дверь наверху тоже была распахнута настежь. Роуленд внутренне напрягся, теперь ни капли не сомневаясь, что случилось что-то неладное.
Поднимаясь по лестнице, он уже примерно знал, что здесь произошло. Его худшие подозрения подтвердились сразу же. Едва войдя в комнату, Роуленд увидел застывшую на стене кровь. Где-то царапался и дико орал кот.
Кот оказался запертым в тумбочке под мойкой. По какой-то неведомой причине ему была дарована жизнь. Шанталь, Жанна и их тощая серенькая собачка такой милости не удостоились. Жанна, судя по всему, пыталась оказать сопротивление. Ее тело было распростерто на полу у залитой кровью стены. Шанталь скорее всего умерла, даже не поняв, что происходит. Она была застрелена в кровати. Ее постель была насквозь пропитана кровью. Кровь была повсюду – на полу, на тюлевых занавесках, на стенах. Это мог сделать только Стар. Словно чтобы ни у кого не оставалось в этом сомнений, убийца оставил свою подпись – на стене, под которой лежала Жанна, кровью была начертана кособокая звезда. Над изголовьем кровати, на которой вечным сном уснула Шанталь, красовался еще один кровавый знак – грубо намалеванное распятие. Рядом с трупом собачки валялась груда одежды – черные джинсы, красный шарф и прочие предметы «студенческого наряда», в котором Стар, по собственным словам, намеревался явиться на показ коллекции Казарес. Роуленд отвел глаза от мертвецов. В раковине и на стойке рядом с ней еще не высохли до конца лужицы розоватой воды.
«Все было спланировано заранее, – понял Роуленд. – Он пришел сюда и сделал то, что задумал задолго до сегодняшнего дня. А потом вымылся и переоделся».
Гнев, недоумение, шок – все эти чувства разом нахлынули на него. Обернув руку носовым платком, Роуленд поднял телефонную трубку и позвонил Люку Мартиньи. Скрежет под раковиной стал невыносим. Наклонившись, он открыл дверцу тумбочки, чтобы выпустить кота. Тот вылетел из нее как угорелый и понесся вниз по лестнице. Роуленд попятился из комнаты. Эти распростертые тела о многом говорили ему. Здесь произошло не просто убийство. Речь шла о более гнусном злодеянии.
Не в силах более выносить это зрелище, он сбежал вниз по лестнице, предпочтя дожидаться прибытия полиции на улице. Жадно хватая воздух ртом, Роуленд пытался оживить в памяти недавние беседы – с Шанталь вчера, с Майной сегодня утром. Обе они, каждая по-своему, втолковывали ему, что, несмотря на случавшиеся со Старом припадки бешенства, сексуальной агрессии с его стороны можно было не опасаться. «Он хороший, – вспомнились ему слова Майны, – он меня ни разу пальцем не тронул. Вы понимаете, о чем я говорю?»
Перед глазами Роуленда возвышался темный силуэт собора святого Северина. Начался мелкий дождь. Вдали завыли сирены, их вой становился все ближе. Словно сквозь туман он видел, как Мартиньи вместе с другими полицейскими входит в дом. С лестницы послышались их шаги, приглушенные восклицания. При виде того, что творилось наверху, даже профессионалы не могли сдержать эмоций. В душе Роуленда между тем появилось страшное предчувствие, которое быстро перерастало во всепоглощающую тревогу. Где Джини? На этот вопрос не было ответа. Химеры злорадно скалились на него с высоты.
Мартиньи провел в комнате Шанталь всего несколько минут. Роуленд отметил про себя этот факт – от дурного предчувствия душа заныла еще сильнее. Вернувшись, инспектор взял его под руку и повел к полицейской машине.
– Сейчас я вам все объясню, – пообещал Мартиньи. И когда машина уже во весь опор мчала их по городским улицам, выполнил свое обещание. Роуленд молча слушал его, не видя ничего, кроме ослепительно белых и ярко-синих сполохов полицейской мигалки. Казалось, сирена воет в его мозгу.
– Убиты не только те две женщины, – сипло произнес Мартиньи. – У нас на счету уже пять трупов: во-первых, мсье Лазар, затем эта старая служанка – мадам Дюваль, охранник на служебном входе… – Он умолк.
– И? – отрывисто спросил Роуленд.
– И еще нам известно, где сейчас Стар. Нам позвонили пять минут назад. Он в квартире Матильды Дюваль. И, к сожалению, не один. Женевьева Хантер – она ваша коллега, не так ли? Так вот, она там вместе с ним. Нет-нет, послушайте… Да, она заложница, он держит ее на мушке. Но там не только она. Там же находится фотограф. Возможно, вы знаете его. Паскаль Ламартин… – Мартиньи запнулся. Роуленд на сей раз не проронил ни звука.
– Присутствие мужчины – это уже кое-что. Вы не считаете? – Мартиньи неуверенно взглянул на него. – Конечно, ситуация хреновая. Никто не станет отрицать этого. Пять трупов… Особенно те две женщины… – Он снова замялся. Роуленд смотрел ему прямо в глаза.
– Он изнасиловал их?
– Да. Боюсь, что да. Может быть, еще когда они были живы. Может, после…
Выражение лица Мартиньи стало непроницаемым.
– А сейчас нам нужна ваша помощь. Вы согласны нам помочь?
Когда они прибыли на Рю-де-Ренн, инспектор с озабоченным видом куда-то исчез. И появился с уточненным списком жертв.
– Не пять-шесть, – лаконично сообщил он. – «Мерседес» только что отбуксировали на стоянку. Поверьте, не хочется вам рассказывать, что наши ребята обнаружили в багажнике…
Мартиньи закурил сигарету и глубоко затянулся. Они с Роулендом стояли под моросящим дождем, наблюдая за тем, что происходит на бульваре. Эвакуация жильцов еще не закончилась. Подтягивалась техника: полицейские машины и черные фургоны все прибывали, запружая проезжую часть. Трепетали на ветру ленты, ограничивающие проход к месту происшествия. Грохотали по асфальту тяжелые ботинки.
Взгляд Роуленда медленно скользил по фасаду дома, где жила мадам Дюваль. На крыше этого здания, а также на крышах соседних домов перемещались темные тени: полицейские снайперы занимали свои места.
– Вон та квартира, – показал Мартиньи пальцем в небо, – на самом верху. Видите те окна, где закрыты жалюзи?
– Я знаю, где это, – кратко обронил Роуленд.
– Минут через десять мы установим с ним телефонную связь. Кажется, он не оборвал телефонный провод, что само по себе уже неплохо. Но вместе с тем не в наших интересах и спешить вступать с ним в переговоры. Разговаривая с этим безумцем, придется взвешивать каждое слово. Нам нужна ваша помощь. На каком языке лучше с ним говорить – на английском, французском? Надо подумать. Может быть, с вашей помощью можно будет найти к нему какой-то особый подход. Вам о нем известно больше, чем всем остальным.
– Да-да. Конечно, я постараюсь помочь вам. Какие могут быть разговоры…
– И помните о том, что я вам говорил. – Мартиньи доверительно взял его под локоть. – Она там с ним не одна. А это уже кое-что.
– Вы в самом деле так думаете? Но с восьми часов утра он успел отправить на тот свет уже шесть человек.
– Пусть даже так, все равно у нас остается надежда. В подобной ситуации трудно что-либо предвидеть. Не знаю почему, но я уверен: с ней все будет в порядке. С ними обоими все будет в порядке. Они нужны ему живыми – это его пропуск на свободу. Во всяком случае, так ему кажется. Сигарету не желаете?
Роуленд отрицательно покачал головой. Он не отрывал взгляда от здания напротив. Этот Мартиньи был далеко не глуп. Но и Роуленд не считал себя дураком.
– Ну хорошо, согласен, – раздраженно заговорил инспектор. – Вполне допускаю, что если они и нужны ему, то, вероятно, не оба…
– Вы знаете это на сто процентов, черт бы вас побрал! – не выдержал Роуленд. – То, что их там двое, не улучшает, а только усложняет дело. Он обожает выступать перед зрителями. Одного убьет, а перед другим красоваться будет. Потом убьет и второго.
– Если уж ему придется выбирать, то он оставит в живых женщину, – вздохнул Мартиньи. – Мы оба отлично знаем это. Тут все ясно как Божий день: психологически женщина слабее, ее легче запугать, держать в подчинении.
Он умолк. Глядя этому англичанину в холодные зеленые глаза, инспектор прекрасно знал, что у того творится на душе. Потому что сам думал о том же.
– Не надо, – мягко произнес он. – В нынешней ситуации думать о худшем – последнее дело. Не поможет это. Единственное, что нам с вами остается, – просто ждать. Через полчасика все определится. Мы тем временем им позвоним, «жучки» расставим, получим план квартиры. Нам будет известно о каждом его шаге. – Мартиньи пожал плечами. – Почти о каждом… Пройдемте-ка лучше сюда, в этот фургон. Они там сейчас телефонную связь устанавливают, магнитофоны настраивают.
Роуленд понуро поплелся за ним. Пока они разговаривали, к дому подкатили еще три фургона и пять легковых машин. Прибыли первые съемочные группы – телевизионщики захлопотали со своим оборудованием. Роуленд внимательно смотрел под ноги, переступая через всевозможные кабели и провода. На его глазах еще один отряд Группы вмешательства надел шлемы и бронежилеты. Роуленд видел подобные сцены сотни раз – в фильмах, телевизионных выпусках новостей. Подобные кадры всегда вызывали у него смутную тревогу. Теперь же, когда он увидел эти приготовления воочию, душа его с новой силой наполнилась дурными предчувствиями. Все было как в кино. Потому что так хотелось Стару. Стар по-прежнему оставался хозяином ситуации.
– Неужели вы не видите? – возбужденно обратился Роуленд к флегматичному психологу в неброском темном костюме, сидевшему в фургоне напротив него в ожидании, когда связисты подключатся к телефону в квартире мадам Дюваль. – Разве не видите, что ему только того и надо? Самое полное освещение, репортажи в лучшее время. Ведь это его сценарий! Его фильм! В котором ему уготована роль звезды. Ему, который почти всю жизнь был ничтожеством, червяком…
– Может, лестью взять попробуем? – деловито осведомился психолог.
– Может быть. Уж, во всяком случае, не критикой. К тому же он не любит, когда ему задают вопросы. Об этом говорила та девочка-голландка… И еще учтите, что у него бывают частые перепады настроения. Очень резкие. Тем более что сейчас он наверняка наркотиков нажрался. Может, кокаина, может, еще чего… – Роуленд захлебнулся от отчаяния и злости. Но именно отчаяние подсказало ему одну идею. Стоило только вспомнить о мертвой Кассандре, мертвой Марии Казарес. – Есть одна возможность… – неуверенно протянул он и тут же затряс головой. – Нет, слишком опасно.
Психолог и Мартиньи переглянулись.
– Мсье Макгуайр, – тихо, с долей укоризны, проговорил психолог, надевая наушники. – В такой ситуации каждый шаг опасен.
Паскаль послушно открыл чемодан, который, как и говорил Стар, оказался под розовой кроватью в розовой комнате, сплошь обвешанной и заставленной портретами одной женщины – Марии Казарес. Всемирно известную кутюрье на них не узнал бы разве что слепой.
Он медленно поднял глаза. Стар по-прежнему сильно нервничал, что, однако, не мешало ему проявлять величайшую осмотрительность. Этот невменяемый стоял в пяти метрах от Паскаля, прикрываясь Джини, как щитом. Пистолет по-прежнему был приставлен к ее горлу. На небольшом столике рядом стоял диктофон Джини с выносным микрофоном. Пленка уже была вставлена в гнездо.
Кассета крутилась – шла запись. И Паскаль, и Джини знали: эта пленка им не поможет. Для Стара крутящаяся кассета открывала путь к славе, к бессмертию. У него не было необходимости ни в Джини, ни в статье, которую она могла бы написать. Сложив все кусочки мозаики вместе, Паскаль теперь понимал: что бы Стар ни говорил ей раньше, на деле ему вовсе не нужно было, чтобы Джини представила читателям собственную версию происшедшего. Ему не нужно было, чтобы кто-то излагал его слова. Гораздо лучше было записать на пленку собственный живой голос – чтобы позже весь мир услышал его. Что же касается Джини, то она была обречена. И Паскаль тоже. Задачей фоторепортера было сделать в этой квартире снимки. И умереть, так и не увидев своей работы.
«Сейчас мы еще нужны ему, – подумал Паскаль. – Но едва запись будет окончена, а все кадры отсняты, он убьет нас». У него не было на этот счет ни малейшего сомнения. Он даже знал, кого из них Стар убьет первым.
Чемодан был битком набит исписанными блокнотами, газетными вырезками и фотографиями. Все это было перемешано. С величайшей осторожностью Паскаль начал доставать из чемодана содержимое и раскладывать измятые листки на столе.
– Смотри, не перепутай ничего! – резко вскрикнул Стар. – У меня там все по порядку разложено. Понял? На самом верху – информация о моих родителях. И еще мои записки, которые я начал делать, когда стал кое-что соображать.
Под своими родителями он, очевидно, имел в виду Марию Казарес и Жана Лазара. Паскаль принялся складывать блокноты в одну стопку, вырезки с загнутыми уголками – в другую.
На дне чемодана оказались разрозненные, почти превратившиеся в лохмотья, бумаги. Впрочем, там же обнаружились и кое-какие тематические подборки. В частности, на самом дне хранилось собрание вырезок о правящей династии Монако, включая сделанные Паскалем украдкой снимки принцессы Каролины, о которых с таким восторгом отзывался Стар. Отдельные разделы впечатляющей коллекции были отведены семейству Кеннеди, какому-то английскому герцогу и его супруге-канадке, а также американско-австралийскому газетному магнату. Несколько подборок были посвящены американским кинозвездам. Все это Паскаль рассортировал на аккуратные кучки. Последними он извлек на свет изрядно потрепанные порнографические открытки, на которых были запечатлены сцены, отличающиеся крайней разнузданностью, даже садизмом. Стар странно скособочился, будто хотел дотянуться до бумажных стопок рукой, но только улыбнулся.
– Эти старые бумажки можешь считать моим фальстартом, – хмыкнул он. – Герцог этот вшивый, кинозвезды… Это было только началом. Видишь ли, я всегда знал, что не такой, как другие. Я не какой-нибудь маленький человечек с улицы. Соображаешь, к чему это я? Я всегда пытался отыскать свою мать – с тех самых пор, когда достаточно подрос, чтобы уйти из детского дома. Но Мария сумела хорошо замести следы. А знаешь ли ты, что мне хотели вбить в голову? – В его голосе зазвучали презрение и насмешка. – Эти олухи пытались заставить меня поверить в то, что мать моя – проститутка, потаскуха, подстилка дешевая. Которая к тому же уже сдохла. Но меня не проведешь! До сих пор помню, как сижу я в Монреале перед этой крысой из бюро социальной помощи, которая приволокла мне целый ворох так называемых документов. И все, заметь, с печатями. Было там и мое свидетельство о рождении – грязная бумажка с прочерком в графе «отец». Только не можешь, говорит мне крыса, ты со своей мамой увидеться, потому что погибла она. Один из клиентов отметелил так, что уже не встала… И смотрит на меня так сочувственно, так жалостливо. Что взял бы и придушил на месте. Чтобы не врала мне, гадина. Но потом раскинул я мозгами и вижу: а ведь она чей-то приказ выполняет – только и всего. Выходит, выгодно кому-то меня за нос водить. В общем, простил я ее, не стал убивать. Суку мерзкую, лживую…
Его всего передернуло. Джини боязливо вздрогнула.
– Что мне после этого оставалось? Только искать своих папу и маму. Верно я говорю? И чего они только не делали, чтобы помешать мне! Долго я шел по ложному следу, но в конце концов судьба смилостивилась надо мной: я встретил Матильду. Поначалу, когда я приехал в Париж из Амстердама, у меня ничего не складывалось: карта не шла, денег не было, да к тому же еще со своей подружкой Шанталь поссорился. И вот, когда мне совсем уже некуда было деваться, на моем пути повстречалась Матильда. Это произошло всего в нескольких кварталах отсюда. Она кормила голубей в скверике, и я с ней разговорился. Мне хотелось есть, нужна была крыша над головой. Да и чувствовал я себя тогда паршиво: головные боли совсем доконали. А она привела меня сюда, накормила. С Матильдой у меня сложилось как нельзя лучше. Хорошая бабуля была – я к ней по-настоящему привязался. Матильда была одинока и не переставая говорила о Марии. О том, кто такая Мария, я, конечно, знал – читал про нее в журналах. Но после всех этих разговоров я стал словно прозревать – медленно, постепенно. Где-то через неделю – а может быть, и меньше, может, через день, точно уже не помню – Матильда рассказала мне о том, как Мария потеряла своего крошку-сына, когда была еще в Новом Орлеане. И меня словно током ударило! Я увидел – вот именно, увидел! – как все было. Все совпадало! Даты совпали, все остальное. Я тоже когда-то жил в Новом Орлеане, правда, совсем немного. Волосы у меня черные, как у Марии и этой свиньи – Лазара. Волосы, глаза… Ведь я похож на мать. Правда, похож?
– Сходство, несомненно, есть, – веско произнес Паскаль.
Все это время он внимательно изучал Стара, бдительность которого, судя по всему, начинала потихоньку ослабевать. Взгляд этого парня был таким же безумным, как и его слова. Он смотрел то на Паскаля, то на Джини, то на свой пистолет, то куда-то в угол. Было такое ощущение, что этот монолог хорошо отрепетирован, заучен наизусть. Как видно, Стар частенько беседовал с самим собой.
Осторожно, как сапер на минном поле, Паскаль вышел из-за стола. Расстояние между ним и Старом слегка сократилось. Стар никак не прореагировал на это. Он был снова занят Джини, неуклюже и грубо тиская ее груди.
– Послушай, Стар, дай я проверю пленку, – лепетала она, дрожа всем телом. Ее взгляд был устремлен на Паскаля. Джини хорошо видела, какие чувства вызывает у него скотство Стара. Судя по выражению лица, Паскаль готов был в следующую секунду броситься на подонка. И она глазами пыталась дать ему понять, что сейчас еще не время. «Остановись, вытерпи», – умоляли ее глаза.
– Стар, эта кассета скоро закончится. Ты не беспокойся, у меня их много. Разреши мне вставить новую…
– Нет. Не надо новой. Все кончено. Все.
– Нет, Стар, не все. Не может быть, чтобы все. Я… Мне еще так много надо у тебя спросить. Людям ведь небезразлично будет, как повела себя Мария, когда ты сказал ей, кем являешься на самом деле. Ведь ты сказал ей, не правда ли, сказал?
– Да, сказал.
– Вот люди и захотят узнать, что она тебе ответила. Им будет интересно, что было дальше… – Она, сдвинув брови, снова пристально посмотрела на Паскаля. – Люди захотят узнать, почему ты решил убить Жана Лазара и что случилось после того, как ты сделал это.
Ни один мускул не дрогнул на лице Паскаля. Он видел: таким образом Джини пытается ввести его в курс дела, а заодно тянет время. «А ведь это, должно быть, кровь Лазара – эти засохшие пятна на его руках и лице», – только сейчас осознал он.
– Людям потребуются факты, пойми, Стар, – продолжила Джини. – Тебе и Паскаль то же самое скажет. Ведь правда, людям все это будет интересно? Скажи, Паскаль, правда?
– Конечно. – Паскалю, несмотря ни на что, удалось сохранить ровный тон. – В подробностях – соль любого материала.
– Почему я убил его? – рассмеялся Стар. – Как убил? Как я убил бы эту гниду – свою мамашу, если бы только мог дотянуться до ее горла? Что ж, могу объяснить…
Он поднял пистолет и упер дуло в затылок Джини. «Реакция стала еще более заторможенной, – подметил Паскаль. – Ему потребовалось почти пятнадцать секунд, чтобы понять вопросы Джини».
Стар переставал замечать течение времени. Не заметил он, судя по всему, и реплики Паскаля. Одурманенный мозг отказывался служить ему. Во всяком случае, так казалось Паскалю.
Стар позволил Джини нагнуться к диктофону, чтобы заменить кассету. Паскаль выжидал. Однако удобная возможность все не появлялась. Примерно через двадцать секунд после того, как новая кассета была вставлена и Джини нажала на кнопку «запись», Стар рывком притянул ее к себе и заговорил вновь.
– Ты хочешь знать, как это произошло? Он упрашивал меня не убивать его. – Его голос становился все громче. – Это он-то, великий Жан Лазар! Великий повелитель, ползающий на коленях, умоляющий меня не стрелять, предлагающий мне все, что я только захочу, лишь бы я пощадил его. Честно признаюсь: мне это понравилось. Скажу больше: я получил истинное наслаждение. Мой сраный папаша, ползающий передо мной на коленях… Господи, как же долго я ждал этого…
Паскаль увидел, что избран неверный подход. Обсуждение подобной темы было чревато смертельной опасностью. Стар снова входил в раж. В его больной голове, по всей видимости, между унижением и сексом существовала прямая связь.
Перестав говорить, маньяк грубо притиснул Джини к себе и принялся торопливо ощупывать ее тело. Он сладострастно терся о ее спину, не спуская при этом глаз с Паскаля. Он улыбался, его глаза остановились и заблестели неживым, стеклянным блеском.
– Не вздумай, Паскаль. Мой пистолет снят с предохранителя. И очень хочет выстрелить. Ты в пистолетах разбираешься? В обойме этого – пятнадцать патронов. А пульки противные-противные. Эти пульки очень многое могут – я от них просто балдею. Ты и шагу не сделаешь, как такую схлопочешь. И она тоже. – Его голос зазвенел с новой силой. – Что, Паскаль, не нравится? Расстроен небось? Слабеньким себя ощущаешь? Может, даже импотентом? Сочувствую тебе, старина. И я то же самое когда-то испытал. Долгие годы все плевали на меня, макали меня в парашу, держали взаперти, помыкали мною как хотели. Ты знаешь, что такое пресмыкаться в приютах перед старшими педерастами, ублажать их по ночам? Знаешь, сколько лет мне было, когда впервые пришлось хлебнуть этой радости? Пять! И имели меня по полной программе – со всех сторон. Десять, нет, двенадцать лет я провел в этом аду. И все эти годы со мною обращались как с дерьмом собачьим, как с последним ничтожеством…
– Воду поставь здесь, а сам отойди в угол. Быстро! – Он выждал, пока Паскаль не исполнил его приказания. – Вот и прекрасно. Я тут интервью даю, а Паскаль, думается, может тем временем нас пофотографировать. Неплохие снимочки получатся, правда? Сейчас буду рассказывать все по порядку… – Его глаза слегка затуманились, но тут же вновь обрели живой блеск.
– Я мог бы многое порассказать тебе и в самом деле намеревался это сделать. Но теперь – не знаю. Наверное, изложу только основные факты. Вкратце. Потому что мне в любую минуту может захотеться чего-нибудь другого…
Стар внезапно умолк, дернув шеей, как животное. Он весь обратился в слух. Прислушивался он. Прислушивалась Джини. Прислушивался Паскаль. Они прислушивались к нарастающему вою множества сирен.
Этот звук все приближался, становился громким, душераздирающим. И внезапно оборвался. Стар издал долгий вздох. Он вновь привлек Джини к себе, и Паскаль увидел выражение животного страха на ее лице. По ее лицу текла кровь. Она зажмурилась и сжала кулаки. В правой руке Стар держал у ее горла пистолет, а левую положил ей на грудь.
Только что Стар настороженно слушал надрывный вой сирен. А теперь, судя по всему, наслаждался наступившим безмолвием.
– Кажется, зрители пожаловали, – выдавил он из себя.
* * *
В половине двенадцатого, в то время как Куэст, покачивая бедрами, шествовала по подиуму в платье цвета фуксии, Роуленд пробирался по проходу между секторами в выходу.Глядя на побледневшие от напряжения лица жандармов, оцепивших последний ряд, он явственно услышал внутренний голос: «Нет, все будет не так. Совсем не так». Что бы ни говорил Стар Майне, этот сценарий был слишком прост, в него слишком легко было поверить. Роуленд быстро вышел из здания. То, что здесь затевалось, было чистой воды театром, но Роуленд, кем бы ни был настоящий режиссер, не собирался исполнять в этом спектакле роль статиста.
Оказавшись на улице, он увидел, что массовка уже собирается. Прибытие Группы вмешательства, как и можно было ожидать, до предела возбудило прессу. За пределами дворика перед входом в Дом Казарес уже бурлило море репортеров, фотографов и съемочных групп. Кое-где вспыхивали ожесточенные споры с полицией. Некоторым из числа особенно бойких удавалось проникнуть за полицейское оцепление, однако их сразу же выталкивали обратно. Тем не менее натиск пишущей и снимающей братии на выставленные полицией заграждения не ослабевал. Обогнув разгоряченную толпу, Роуленд вышел на задворки. Он миновал запертые ворота, за которыми, насколько ему было известно, располагалась гаражная стоянка «Мерседесов» Казарес. Затем увидел служебный вход в здание.
Через каких-нибудь несколько минут журналисты возьмут в осаду и эту неприметную железную калитку, однако пока здесь было тихо. Угрюмый охранник на входе принял гостя не слишком приветливо.
– Посторонним вход воспрещен, – официально известил он Роуленда. – Всем посторонним.
Так что если посторонний сейчас же не уйдет отсюда подобру-поздорову, добавил охранник, угрожающе потянувшись к телефону, то через пару секунд здесь появятся крутые ребята, которые быстренько выяснят, что это за птица.
Роуленд ушел. Он знал только два места, где мог объявиться Стар, – квартира Матильды Дюваль или комната Шанталь. Однако Матильда должна была находиться сейчас здесь, на просмотре. Сидит, наверное, тихо в комнатке, о которой рассказывала ему Жюльет де Нерваль. Значит, Шанталь…
Менее чем через десять минут Роуленд вышел из такси на улице Сен-Северин. Постоял недолго у собора, затем пересек дорогу. Дверь на улицу оказалась открытой. Он замер в нерешительности на пороге, глядя на уходящие вверх ступеньки лестницы, ведущей в комнату Шанталь. Дверь наверху тоже была распахнута настежь. Роуленд внутренне напрягся, теперь ни капли не сомневаясь, что случилось что-то неладное.
Поднимаясь по лестнице, он уже примерно знал, что здесь произошло. Его худшие подозрения подтвердились сразу же. Едва войдя в комнату, Роуленд увидел застывшую на стене кровь. Где-то царапался и дико орал кот.
Кот оказался запертым в тумбочке под мойкой. По какой-то неведомой причине ему была дарована жизнь. Шанталь, Жанна и их тощая серенькая собачка такой милости не удостоились. Жанна, судя по всему, пыталась оказать сопротивление. Ее тело было распростерто на полу у залитой кровью стены. Шанталь скорее всего умерла, даже не поняв, что происходит. Она была застрелена в кровати. Ее постель была насквозь пропитана кровью. Кровь была повсюду – на полу, на тюлевых занавесках, на стенах. Это мог сделать только Стар. Словно чтобы ни у кого не оставалось в этом сомнений, убийца оставил свою подпись – на стене, под которой лежала Жанна, кровью была начертана кособокая звезда. Над изголовьем кровати, на которой вечным сном уснула Шанталь, красовался еще один кровавый знак – грубо намалеванное распятие. Рядом с трупом собачки валялась груда одежды – черные джинсы, красный шарф и прочие предметы «студенческого наряда», в котором Стар, по собственным словам, намеревался явиться на показ коллекции Казарес. Роуленд отвел глаза от мертвецов. В раковине и на стойке рядом с ней еще не высохли до конца лужицы розоватой воды.
«Все было спланировано заранее, – понял Роуленд. – Он пришел сюда и сделал то, что задумал задолго до сегодняшнего дня. А потом вымылся и переоделся».
Гнев, недоумение, шок – все эти чувства разом нахлынули на него. Обернув руку носовым платком, Роуленд поднял телефонную трубку и позвонил Люку Мартиньи. Скрежет под раковиной стал невыносим. Наклонившись, он открыл дверцу тумбочки, чтобы выпустить кота. Тот вылетел из нее как угорелый и понесся вниз по лестнице. Роуленд попятился из комнаты. Эти распростертые тела о многом говорили ему. Здесь произошло не просто убийство. Речь шла о более гнусном злодеянии.
Не в силах более выносить это зрелище, он сбежал вниз по лестнице, предпочтя дожидаться прибытия полиции на улице. Жадно хватая воздух ртом, Роуленд пытался оживить в памяти недавние беседы – с Шанталь вчера, с Майной сегодня утром. Обе они, каждая по-своему, втолковывали ему, что, несмотря на случавшиеся со Старом припадки бешенства, сексуальной агрессии с его стороны можно было не опасаться. «Он хороший, – вспомнились ему слова Майны, – он меня ни разу пальцем не тронул. Вы понимаете, о чем я говорю?»
Перед глазами Роуленда возвышался темный силуэт собора святого Северина. Начался мелкий дождь. Вдали завыли сирены, их вой становился все ближе. Словно сквозь туман он видел, как Мартиньи вместе с другими полицейскими входит в дом. С лестницы послышались их шаги, приглушенные восклицания. При виде того, что творилось наверху, даже профессионалы не могли сдержать эмоций. В душе Роуленда между тем появилось страшное предчувствие, которое быстро перерастало во всепоглощающую тревогу. Где Джини? На этот вопрос не было ответа. Химеры злорадно скалились на него с высоты.
Мартиньи провел в комнате Шанталь всего несколько минут. Роуленд отметил про себя этот факт – от дурного предчувствия душа заныла еще сильнее. Вернувшись, инспектор взял его под руку и повел к полицейской машине.
– Сейчас я вам все объясню, – пообещал Мартиньи. И когда машина уже во весь опор мчала их по городским улицам, выполнил свое обещание. Роуленд молча слушал его, не видя ничего, кроме ослепительно белых и ярко-синих сполохов полицейской мигалки. Казалось, сирена воет в его мозгу.
– Убиты не только те две женщины, – сипло произнес Мартиньи. – У нас на счету уже пять трупов: во-первых, мсье Лазар, затем эта старая служанка – мадам Дюваль, охранник на служебном входе… – Он умолк.
– И? – отрывисто спросил Роуленд.
– И еще нам известно, где сейчас Стар. Нам позвонили пять минут назад. Он в квартире Матильды Дюваль. И, к сожалению, не один. Женевьева Хантер – она ваша коллега, не так ли? Так вот, она там вместе с ним. Нет-нет, послушайте… Да, она заложница, он держит ее на мушке. Но там не только она. Там же находится фотограф. Возможно, вы знаете его. Паскаль Ламартин… – Мартиньи запнулся. Роуленд на сей раз не проронил ни звука.
– Присутствие мужчины – это уже кое-что. Вы не считаете? – Мартиньи неуверенно взглянул на него. – Конечно, ситуация хреновая. Никто не станет отрицать этого. Пять трупов… Особенно те две женщины… – Он снова замялся. Роуленд смотрел ему прямо в глаза.
– Он изнасиловал их?
– Да. Боюсь, что да. Может быть, еще когда они были живы. Может, после…
Выражение лица Мартиньи стало непроницаемым.
– А сейчас нам нужна ваша помощь. Вы согласны нам помочь?
Когда они прибыли на Рю-де-Ренн, инспектор с озабоченным видом куда-то исчез. И появился с уточненным списком жертв.
– Не пять-шесть, – лаконично сообщил он. – «Мерседес» только что отбуксировали на стоянку. Поверьте, не хочется вам рассказывать, что наши ребята обнаружили в багажнике…
Мартиньи закурил сигарету и глубоко затянулся. Они с Роулендом стояли под моросящим дождем, наблюдая за тем, что происходит на бульваре. Эвакуация жильцов еще не закончилась. Подтягивалась техника: полицейские машины и черные фургоны все прибывали, запружая проезжую часть. Трепетали на ветру ленты, ограничивающие проход к месту происшествия. Грохотали по асфальту тяжелые ботинки.
Взгляд Роуленда медленно скользил по фасаду дома, где жила мадам Дюваль. На крыше этого здания, а также на крышах соседних домов перемещались темные тени: полицейские снайперы занимали свои места.
– Вон та квартира, – показал Мартиньи пальцем в небо, – на самом верху. Видите те окна, где закрыты жалюзи?
– Я знаю, где это, – кратко обронил Роуленд.
– Минут через десять мы установим с ним телефонную связь. Кажется, он не оборвал телефонный провод, что само по себе уже неплохо. Но вместе с тем не в наших интересах и спешить вступать с ним в переговоры. Разговаривая с этим безумцем, придется взвешивать каждое слово. Нам нужна ваша помощь. На каком языке лучше с ним говорить – на английском, французском? Надо подумать. Может быть, с вашей помощью можно будет найти к нему какой-то особый подход. Вам о нем известно больше, чем всем остальным.
– Да-да. Конечно, я постараюсь помочь вам. Какие могут быть разговоры…
– И помните о том, что я вам говорил. – Мартиньи доверительно взял его под локоть. – Она там с ним не одна. А это уже кое-что.
– Вы в самом деле так думаете? Но с восьми часов утра он успел отправить на тот свет уже шесть человек.
– Пусть даже так, все равно у нас остается надежда. В подобной ситуации трудно что-либо предвидеть. Не знаю почему, но я уверен: с ней все будет в порядке. С ними обоими все будет в порядке. Они нужны ему живыми – это его пропуск на свободу. Во всяком случае, так ему кажется. Сигарету не желаете?
Роуленд отрицательно покачал головой. Он не отрывал взгляда от здания напротив. Этот Мартиньи был далеко не глуп. Но и Роуленд не считал себя дураком.
– Ну хорошо, согласен, – раздраженно заговорил инспектор. – Вполне допускаю, что если они и нужны ему, то, вероятно, не оба…
– Вы знаете это на сто процентов, черт бы вас побрал! – не выдержал Роуленд. – То, что их там двое, не улучшает, а только усложняет дело. Он обожает выступать перед зрителями. Одного убьет, а перед другим красоваться будет. Потом убьет и второго.
– Если уж ему придется выбирать, то он оставит в живых женщину, – вздохнул Мартиньи. – Мы оба отлично знаем это. Тут все ясно как Божий день: психологически женщина слабее, ее легче запугать, держать в подчинении.
Он умолк. Глядя этому англичанину в холодные зеленые глаза, инспектор прекрасно знал, что у того творится на душе. Потому что сам думал о том же.
– Не надо, – мягко произнес он. – В нынешней ситуации думать о худшем – последнее дело. Не поможет это. Единственное, что нам с вами остается, – просто ждать. Через полчасика все определится. Мы тем временем им позвоним, «жучки» расставим, получим план квартиры. Нам будет известно о каждом его шаге. – Мартиньи пожал плечами. – Почти о каждом… Пройдемте-ка лучше сюда, в этот фургон. Они там сейчас телефонную связь устанавливают, магнитофоны настраивают.
Роуленд понуро поплелся за ним. Пока они разговаривали, к дому подкатили еще три фургона и пять легковых машин. Прибыли первые съемочные группы – телевизионщики захлопотали со своим оборудованием. Роуленд внимательно смотрел под ноги, переступая через всевозможные кабели и провода. На его глазах еще один отряд Группы вмешательства надел шлемы и бронежилеты. Роуленд видел подобные сцены сотни раз – в фильмах, телевизионных выпусках новостей. Подобные кадры всегда вызывали у него смутную тревогу. Теперь же, когда он увидел эти приготовления воочию, душа его с новой силой наполнилась дурными предчувствиями. Все было как в кино. Потому что так хотелось Стару. Стар по-прежнему оставался хозяином ситуации.
– Неужели вы не видите? – возбужденно обратился Роуленд к флегматичному психологу в неброском темном костюме, сидевшему в фургоне напротив него в ожидании, когда связисты подключатся к телефону в квартире мадам Дюваль. – Разве не видите, что ему только того и надо? Самое полное освещение, репортажи в лучшее время. Ведь это его сценарий! Его фильм! В котором ему уготована роль звезды. Ему, который почти всю жизнь был ничтожеством, червяком…
– Может, лестью взять попробуем? – деловито осведомился психолог.
– Может быть. Уж, во всяком случае, не критикой. К тому же он не любит, когда ему задают вопросы. Об этом говорила та девочка-голландка… И еще учтите, что у него бывают частые перепады настроения. Очень резкие. Тем более что сейчас он наверняка наркотиков нажрался. Может, кокаина, может, еще чего… – Роуленд захлебнулся от отчаяния и злости. Но именно отчаяние подсказало ему одну идею. Стоило только вспомнить о мертвой Кассандре, мертвой Марии Казарес. – Есть одна возможность… – неуверенно протянул он и тут же затряс головой. – Нет, слишком опасно.
Психолог и Мартиньи переглянулись.
– Мсье Макгуайр, – тихо, с долей укоризны, проговорил психолог, надевая наушники. – В такой ситуации каждый шаг опасен.
* * *
– Открой чемодан, Паскаль, – приказал Стар. – Открывай, и от стола – ни на шаг. Вот так. Молодец.Паскаль послушно открыл чемодан, который, как и говорил Стар, оказался под розовой кроватью в розовой комнате, сплошь обвешанной и заставленной портретами одной женщины – Марии Казарес. Всемирно известную кутюрье на них не узнал бы разве что слепой.
Он медленно поднял глаза. Стар по-прежнему сильно нервничал, что, однако, не мешало ему проявлять величайшую осмотрительность. Этот невменяемый стоял в пяти метрах от Паскаля, прикрываясь Джини, как щитом. Пистолет по-прежнему был приставлен к ее горлу. На небольшом столике рядом стоял диктофон Джини с выносным микрофоном. Пленка уже была вставлена в гнездо.
Кассета крутилась – шла запись. И Паскаль, и Джини знали: эта пленка им не поможет. Для Стара крутящаяся кассета открывала путь к славе, к бессмертию. У него не было необходимости ни в Джини, ни в статье, которую она могла бы написать. Сложив все кусочки мозаики вместе, Паскаль теперь понимал: что бы Стар ни говорил ей раньше, на деле ему вовсе не нужно было, чтобы Джини представила читателям собственную версию происшедшего. Ему не нужно было, чтобы кто-то излагал его слова. Гораздо лучше было записать на пленку собственный живой голос – чтобы позже весь мир услышал его. Что же касается Джини, то она была обречена. И Паскаль тоже. Задачей фоторепортера было сделать в этой квартире снимки. И умереть, так и не увидев своей работы.
«Сейчас мы еще нужны ему, – подумал Паскаль. – Но едва запись будет окончена, а все кадры отсняты, он убьет нас». У него не было на этот счет ни малейшего сомнения. Он даже знал, кого из них Стар убьет первым.
Чемодан был битком набит исписанными блокнотами, газетными вырезками и фотографиями. Все это было перемешано. С величайшей осторожностью Паскаль начал доставать из чемодана содержимое и раскладывать измятые листки на столе.
– Смотри, не перепутай ничего! – резко вскрикнул Стар. – У меня там все по порядку разложено. Понял? На самом верху – информация о моих родителях. И еще мои записки, которые я начал делать, когда стал кое-что соображать.
Под своими родителями он, очевидно, имел в виду Марию Казарес и Жана Лазара. Паскаль принялся складывать блокноты в одну стопку, вырезки с загнутыми уголками – в другую.
На дне чемодана оказались разрозненные, почти превратившиеся в лохмотья, бумаги. Впрочем, там же обнаружились и кое-какие тематические подборки. В частности, на самом дне хранилось собрание вырезок о правящей династии Монако, включая сделанные Паскалем украдкой снимки принцессы Каролины, о которых с таким восторгом отзывался Стар. Отдельные разделы впечатляющей коллекции были отведены семейству Кеннеди, какому-то английскому герцогу и его супруге-канадке, а также американско-австралийскому газетному магнату. Несколько подборок были посвящены американским кинозвездам. Все это Паскаль рассортировал на аккуратные кучки. Последними он извлек на свет изрядно потрепанные порнографические открытки, на которых были запечатлены сцены, отличающиеся крайней разнузданностью, даже садизмом. Стар странно скособочился, будто хотел дотянуться до бумажных стопок рукой, но только улыбнулся.
– Эти старые бумажки можешь считать моим фальстартом, – хмыкнул он. – Герцог этот вшивый, кинозвезды… Это было только началом. Видишь ли, я всегда знал, что не такой, как другие. Я не какой-нибудь маленький человечек с улицы. Соображаешь, к чему это я? Я всегда пытался отыскать свою мать – с тех самых пор, когда достаточно подрос, чтобы уйти из детского дома. Но Мария сумела хорошо замести следы. А знаешь ли ты, что мне хотели вбить в голову? – В его голосе зазвучали презрение и насмешка. – Эти олухи пытались заставить меня поверить в то, что мать моя – проститутка, потаскуха, подстилка дешевая. Которая к тому же уже сдохла. Но меня не проведешь! До сих пор помню, как сижу я в Монреале перед этой крысой из бюро социальной помощи, которая приволокла мне целый ворох так называемых документов. И все, заметь, с печатями. Было там и мое свидетельство о рождении – грязная бумажка с прочерком в графе «отец». Только не можешь, говорит мне крыса, ты со своей мамой увидеться, потому что погибла она. Один из клиентов отметелил так, что уже не встала… И смотрит на меня так сочувственно, так жалостливо. Что взял бы и придушил на месте. Чтобы не врала мне, гадина. Но потом раскинул я мозгами и вижу: а ведь она чей-то приказ выполняет – только и всего. Выходит, выгодно кому-то меня за нос водить. В общем, простил я ее, не стал убивать. Суку мерзкую, лживую…
Его всего передернуло. Джини боязливо вздрогнула.
– Что мне после этого оставалось? Только искать своих папу и маму. Верно я говорю? И чего они только не делали, чтобы помешать мне! Долго я шел по ложному следу, но в конце концов судьба смилостивилась надо мной: я встретил Матильду. Поначалу, когда я приехал в Париж из Амстердама, у меня ничего не складывалось: карта не шла, денег не было, да к тому же еще со своей подружкой Шанталь поссорился. И вот, когда мне совсем уже некуда было деваться, на моем пути повстречалась Матильда. Это произошло всего в нескольких кварталах отсюда. Она кормила голубей в скверике, и я с ней разговорился. Мне хотелось есть, нужна была крыша над головой. Да и чувствовал я себя тогда паршиво: головные боли совсем доконали. А она привела меня сюда, накормила. С Матильдой у меня сложилось как нельзя лучше. Хорошая бабуля была – я к ней по-настоящему привязался. Матильда была одинока и не переставая говорила о Марии. О том, кто такая Мария, я, конечно, знал – читал про нее в журналах. Но после всех этих разговоров я стал словно прозревать – медленно, постепенно. Где-то через неделю – а может быть, и меньше, может, через день, точно уже не помню – Матильда рассказала мне о том, как Мария потеряла своего крошку-сына, когда была еще в Новом Орлеане. И меня словно током ударило! Я увидел – вот именно, увидел! – как все было. Все совпадало! Даты совпали, все остальное. Я тоже когда-то жил в Новом Орлеане, правда, совсем немного. Волосы у меня черные, как у Марии и этой свиньи – Лазара. Волосы, глаза… Ведь я похож на мать. Правда, похож?
– Сходство, несомненно, есть, – веско произнес Паскаль.
Все это время он внимательно изучал Стара, бдительность которого, судя по всему, начинала потихоньку ослабевать. Взгляд этого парня был таким же безумным, как и его слова. Он смотрел то на Паскаля, то на Джини, то на свой пистолет, то куда-то в угол. Было такое ощущение, что этот монолог хорошо отрепетирован, заучен наизусть. Как видно, Стар частенько беседовал с самим собой.
Осторожно, как сапер на минном поле, Паскаль вышел из-за стола. Расстояние между ним и Старом слегка сократилось. Стар никак не прореагировал на это. Он был снова занят Джини, неуклюже и грубо тиская ее груди.
– Послушай, Стар, дай я проверю пленку, – лепетала она, дрожа всем телом. Ее взгляд был устремлен на Паскаля. Джини хорошо видела, какие чувства вызывает у него скотство Стара. Судя по выражению лица, Паскаль готов был в следующую секунду броситься на подонка. И она глазами пыталась дать ему понять, что сейчас еще не время. «Остановись, вытерпи», – умоляли ее глаза.
– Стар, эта кассета скоро закончится. Ты не беспокойся, у меня их много. Разреши мне вставить новую…
– Нет. Не надо новой. Все кончено. Все.
– Нет, Стар, не все. Не может быть, чтобы все. Я… Мне еще так много надо у тебя спросить. Людям ведь небезразлично будет, как повела себя Мария, когда ты сказал ей, кем являешься на самом деле. Ведь ты сказал ей, не правда ли, сказал?
– Да, сказал.
– Вот люди и захотят узнать, что она тебе ответила. Им будет интересно, что было дальше… – Она, сдвинув брови, снова пристально посмотрела на Паскаля. – Люди захотят узнать, почему ты решил убить Жана Лазара и что случилось после того, как ты сделал это.
Ни один мускул не дрогнул на лице Паскаля. Он видел: таким образом Джини пытается ввести его в курс дела, а заодно тянет время. «А ведь это, должно быть, кровь Лазара – эти засохшие пятна на его руках и лице», – только сейчас осознал он.
– Людям потребуются факты, пойми, Стар, – продолжила Джини. – Тебе и Паскаль то же самое скажет. Ведь правда, людям все это будет интересно? Скажи, Паскаль, правда?
– Конечно. – Паскалю, несмотря ни на что, удалось сохранить ровный тон. – В подробностях – соль любого материала.
– Почему я убил его? – рассмеялся Стар. – Как убил? Как я убил бы эту гниду – свою мамашу, если бы только мог дотянуться до ее горла? Что ж, могу объяснить…
Он поднял пистолет и упер дуло в затылок Джини. «Реакция стала еще более заторможенной, – подметил Паскаль. – Ему потребовалось почти пятнадцать секунд, чтобы понять вопросы Джини».
Стар переставал замечать течение времени. Не заметил он, судя по всему, и реплики Паскаля. Одурманенный мозг отказывался служить ему. Во всяком случае, так казалось Паскалю.
Стар позволил Джини нагнуться к диктофону, чтобы заменить кассету. Паскаль выжидал. Однако удобная возможность все не появлялась. Примерно через двадцать секунд после того, как новая кассета была вставлена и Джини нажала на кнопку «запись», Стар рывком притянул ее к себе и заговорил вновь.
– Ты хочешь знать, как это произошло? Он упрашивал меня не убивать его. – Его голос становился все громче. – Это он-то, великий Жан Лазар! Великий повелитель, ползающий на коленях, умоляющий меня не стрелять, предлагающий мне все, что я только захочу, лишь бы я пощадил его. Честно признаюсь: мне это понравилось. Скажу больше: я получил истинное наслаждение. Мой сраный папаша, ползающий передо мной на коленях… Господи, как же долго я ждал этого…
Паскаль увидел, что избран неверный подход. Обсуждение подобной темы было чревато смертельной опасностью. Стар снова входил в раж. В его больной голове, по всей видимости, между унижением и сексом существовала прямая связь.
Перестав говорить, маньяк грубо притиснул Джини к себе и принялся торопливо ощупывать ее тело. Он сладострастно терся о ее спину, не спуская при этом глаз с Паскаля. Он улыбался, его глаза остановились и заблестели неживым, стеклянным блеском.
– Не вздумай, Паскаль. Мой пистолет снят с предохранителя. И очень хочет выстрелить. Ты в пистолетах разбираешься? В обойме этого – пятнадцать патронов. А пульки противные-противные. Эти пульки очень многое могут – я от них просто балдею. Ты и шагу не сделаешь, как такую схлопочешь. И она тоже. – Его голос зазвенел с новой силой. – Что, Паскаль, не нравится? Расстроен небось? Слабеньким себя ощущаешь? Может, даже импотентом? Сочувствую тебе, старина. И я то же самое когда-то испытал. Долгие годы все плевали на меня, макали меня в парашу, держали взаперти, помыкали мною как хотели. Ты знаешь, что такое пресмыкаться в приютах перед старшими педерастами, ублажать их по ночам? Знаешь, сколько лет мне было, когда впервые пришлось хлебнуть этой радости? Пять! И имели меня по полной программе – со всех сторон. Десять, нет, двенадцать лет я провел в этом аду. И все эти годы со мною обращались как с дерьмом собачьим, как с последним ничтожеством…