Страница:
[7]В сумерках глаза и зубы Стара блестели. Митчелл отступил еще на шаг.
Коротко поговорив по телефону, Стар захлопнул мембрану и сунул трубку обратно в карман, а затем ответил на вопрос Митчелла:
– Хороши ли девочки? Там будет триста человек. Триста – как минимум! А свиньи об этом даже не пронюхали. Улови силу в волнах ветра, мужик, и ты ощутишь ее сладость. Племена собираются воедино. У меня будет музыка, глотатели огня, жонглеры и много богатых доверчивых деток… – Он засмеялся. – Огромная лестница на небеса – обещаю тебе. Доверься Отару. Разве я тебя когда-нибудь подводил?
– Подводил, – собравшись с духом, ответил Митчелл.
– И когда же?
– Прошлым летом, например. Что ты нам тогда дал? Вместо стоящей наркоты – какой-то поганый самодельный аспирин! И еще содрал по двадцать фунтов за каждую таблетку этой срани, которой только глистов у собак гонять! Мои друзья меня чуть не прибили! Это была не гулянка, а говнянка! Я потом два дня кровью блевал! А та маленькая голландская сучка, которую ты мне подсунул! Ты знаешь, что она мне триппер повесила? – Видя, что Стар его не слушает, Митчелл умолк. – Кстати, что с ней стряслось?
– Померла.
– Прими мои соболезнования, но факт остается фактом: ты меня подвел. В тот раз ты все организовал погано.
– Тогда шел дождь.
– Все было сделано по-любительски.
– Это была проба пера. Сегодня все будет иначе. Подожди, сам увидишь. У меня появилась серьезная наркота.
На лице Митчелла отразился неподдельный интерес.
– Дай попробовать.
– Хрен тебе. По крайней мере, не за бесплатно.
– Слушай, я должен быть уверен в том, что на сей раз все будет нормально. Я добирался сюда черт знает как долго, да еще друзей пригласил из Бирмингема. Если выяснится, что из-за меня они потратили столько времени напрасно, я буду выглядеть кретином!
Стар безразлично пожал плечами. Несколько секунд между ними продолжался молчаливый поединок, но под конец Митчелл выудил из кармана толстый бумажник, вынул оттуда бумажку в двадцать фунтов и протянул Стару. Тот даже не пошевелился.
– Ты что, шутишь?! – вспылил Митчелл.
– Я никогда не шучу.
Подождав пару секунд, Митчелл вытянул вторую купюру. Стар взял деньги и вручил ему маленький пакетик. Раскрыв его, Митчелл оглядел лежавшую там таблетку и сунул ее в рот. Затем немного походил, зажег сигарету. Прошло некоторое время. Внезапно Митчелл замер на месте, бросил сигарету на землю, прислонился к машине и схватился за грудь. Прошло еще несколько минут. Скрестив руки на груди, Стар молча наблюдал за происходящим. Наконец глаза Митчелла открылись.
– Господи! – проговорил он. – Господи Иисусе!
– Ну, как? Быстро действует?
– Моментально. И я все еще летаю. Вот это да! На сей раз ты действительно мне угодил. Где, черт побери, ты откопал такую штуку?
– В Амстердаме.
– Благослови, Господи, голландцев! И как это называется?
– «Белая голубка».
Митчелл снова закрыл глаза. Стар отвернулся.
– Ладно, в таком случае – до скорого, – сказал он. – Жду тебя с твоими друзьями. Да, кстати, тебе – скидка, а они будут платить по полной программе. Митчелл вздохнул.
– Во сколько начнем?
– В восемь, в девять, в десять… Для свободных людей время не играет роли.
– Только не надо этих разглагольствований в стиле хиппи! – снова открыл глаза Митчелл. – Ты любишь деньги не меньше, чем я. И – девочек. Не забывай, ты с Митчеллом говоришь! Я ведь видел, что ты вытворял с той малолеткой из Голландии. А годом раньше – с девчонкой-француженкой. Стоит мне только шепнуть кое-кому словечко, и…
Митчелл умолк, у него перехватило дыхание. Он почувствовал, как внутри его черепа началась какая-то новая химическая реакция. На мгновение у него потемнело в глазах. Он задрожал и выругался, а когда зрение прояснилось, увидел черные глаза Стара в дюйме от своего лица.
– Что же ты видел? – прошипел тот. – Ну-ка, расскажи.
– Ничего. Ничего я не видел. Я просто… Господи Иисусе! Стар, это все твоя таблетка виновата! У меня мысли в голове путаются. Ладно тебе, давай обойдемся без неприятностей. Мы же знаем друг друга.
– Конечно, знаем. – Стар придвинулся еще ближе и схватил Митчелла за лацканы пиджака. – Ты меня очень хорошо знаешь. Как самого себя. И знаешь, из-за чего у меня внутри начинает тикать. Тик-так, тик-так… Из-за денег, из-за «колес», из-за маленьких девочек – как у тебя? Или из-за чего-то другого?
Митчелл отчаянно пытался освободиться от мертвой хватки Стара.
– Отпусти меня, – визгливо крикнул он. – А ну-ка, пусти, мать твою!
– Я думаю, Митчелл, у меня внутри тикает из-за кое-чего гораздо большего, нежели наркота, девки-малолетки и бабки. У меня большие потребности. Итак, Митчелл, если ты так хорошо меня знаешь, скажи, что я должен с тобой сделать? Поцеловать? Или – убить?
Митчелл застонал от страха. Стар был гораздо сильнее и сейчас приподнял его в воздух так, что ноги Митчелла болтались в добром футе от земли. Широкий рот и белые зубы Стара находились в сантиметре от лица Митчелла.
– Сладенький мой… – Эти слова прозвучали у Стара как заклинание. Он приблизился вплотную к Митчеллу и укусил его за нос. У того вырвался крик ужаса и боли. Стар засмеялся и разжал пальцы.
– Всего лишь любовный укус, не более, – сказал он.
Дрожащими руками Митчелл вытащил из кармана носовой платок и прижал к кровоточащему носу. Голова его все еще кружилась от принятого наркотика.
– Проклятый маньяк… – Он уставился на окровавленный платок, а затем тупо огляделся. Стар исчез. Митчелл потряс головой, сделал глубокий вдох, закрыл глаза, а затем снова открыл их. На сей раз он увидел Стара. Тот, как и прежде, стоял прямо перед ним с таким видом, словно ничего не произошло, – всесильное существо с дьявольским взглядом. Митчелл поежился и выругался.
– Ты что это себе позволяешь! – начал было он. – Да кто ты вообще такой! Какого черта…
Стар словно не слышал. Он одарил Митчелла идиотской сладенькой улыбкой и сказал:
– Куда идти, знаешь? Тогда – до вечера.
Он не стал дожидаться ответа. Глаза Митчелла снова подернулись пленкой и стали непроизвольно закрываться. Стар наблюдал за ним еще несколько секунд – холодно и бесстрастно, как ученый, наблюдающий за лабораторной крысой, затем свистнул своей собаке и повернулся к нему спиной. Когда через несколько мгновений Митчелл вновь обрел способность видеть, то обнаружил, что находится в одиночестве. Способность Стара появляться из ниоткуда и исчезать в никуда всегда вселяла в него страх. Стар умел быть видимым и одновременно бесплотным. Вот и теперь он словно растворился в холодном вечернем воздухе. Только что был здесь, и уже – нет.
После этого она заметила, что на третьем пирожном выложена буква П, из чего следовало, что Дэнни хотел преподнести его папе. А вот на четвертом красовалась буква Р, и это несколько озадачило Линдсей. Насколько ей помнилось, никто в этом доме не носил имя, начинавшееся на эту букву.
– А для кого ты сделал это пирожное, Дэнни? – осведомилась она.
К ее удивлению, мальчик густо зарделся. Он уставился в пол, а затем – на мать, после чего перевел взгляд на трех своих старших братьев, словно прося их о помощи. Однако Алекс, Бен и Колин были заняты у огня, обжаривая кусочки хлеба.
– Может, это – Б, и ты сделал его для Бена? А, Дэнни? – продолжала допытываться Линдсей. – Я, наверное, просто не разглядела издалека.
– Нет, – ответил малыш с неожиданной твердостью. – Это – Р. Она совсем не похожа на Б. Р означает…
– Потрошитель! [8]– крикнула вдруг Шарлотта, вскакивая на ноги и лихорадочно принимаясь разливать чай. – Видишь ли, Линдсей, одну из наших собак зовут Потрошитель. Это – терьер Джека Расселла, вот Макс и шутит, называя его Джеком Потрошителем. Тот самый, который изгрыз твои тапочки, когда ты приезжала к нам в последний раз, помнишь? Он вообще грызет все, что попадается ему на глаза.
Линдсей перевела недоуменный взгляд на пса, который спокойно сопел у ее ног. Она не могла понять, за какие такие заслуги из всех четырех барбосов именно он удостоился подобной чести, а если уж так случилось, почему не получил предназначенного специально для него лакомства. По ее наблюдениям, за последние полчаса это небольшое, но крайне зловредное животное уже успело сожрать три бисквита, одну тесемку, оторванную им от подушки, одну деталь от конструктора «Лего» и четыре куска поджаренного хлеба. Она уже хотела обратить на это внимание хозяйки дома, но затем передумала, заметив, что Дэнни, то и дело бросавший на мать тайные взгляды, до сих пор пребывает в состоянии непонятного возбуждения.
Ну, что ж, разве разберешь, что на уме у ребенка, подумала Линдсей, снова откидываясь в своем кресле. Может, это какой-то его особый ритуал. Может, Потрошитель получит этот бисквит только тогда, когда вернется из Лондона его главный хозяин. Кстати, – она взглянула на часы – это должно произойти уже очень скоро. Боже мой, уже больше половины шестого – они сидят тут уже целую вечность. А Макс обещал приехать около шести.
Линдсей сытно поела, согрелась возле камина, и теперь ее клонило в сон. Поудобнее устроившись в кресле, она подумала о том, как любит этот дом, эту комнату. Насколько неуютно в Лондоне, настолько хорошо здесь. Шарлотта и Джини сидели напротив нее на огромном старом диване, старшим мальчикам в конце концов надоело возиться у камина, и они пошли играть на второй этаж. Дэнни глубокомысленно изучал книжку с картинками.
Шарлотта пыталась выудить из Джини что-нибудь, кроме односложных ответов, и постепенно, заметила Линдсей, ей, похоже, удалось ее разговорить. Нет, конечно же, не о Боснии – Шарлотта была достаточно умна, чтобы не затрагивать этой темы. Сначала они говорили на какие-то нейтральные темы, затем – о квартире Джини и Паскаля (Шарлотта буквально умолила Джини, чтобы та подробно описала ее), и наконец – о самом Паскале.
– Мне его очень не хватает, – с обычной теплотой в голосе говорила Шарлотта. – Помнишь тот ужин, когда мы отмечали ваш с ним приход в газету? Мы тогда собрались во французском ресторанчике, который нашел Паскаль. У меня до сих пор слюнки бегут, когда я вспоминаю тот вечер. Просто пальчики оближешь – такая еда! Когда Паскаль вернется, мы обязательно должны сходить туда еще раз. И конечно, мне хотелось бы, чтобы он приехал к нам. Как ты думаешь, не будет ему скучно в деревне?
– Нет, ему никогда не бывает скучно. Я уверена, ему здесь очень понравится. Он любит деревню, поскольку сам в ней вырос – в маленькой деревушке в Провансе. Когда-то он меня туда возил…
– Правда? Так он из Прованса? А я даже не знала. Он в моем представлении никак не вяжется с деревней. Такой энергичный человек, бродяга, вечно спешащий к очередному самолету, на новое задание, делающий такие неповторимые снимки… Некоторые из них потрясли меня. Как дорого, должно быть, они ему обходятся. Снимать такие ужасы день заднем, год за годом… Еще не видя Паскаля, я представляла его усталым и мрачным, подавленным всем тем, что довелось ему увидеть. А на самом деле он… – Шарлотта нахмурилась, подыскивая нужные слова, – …буквально переполнен энергией и новыми планами. И выглядит вполне счастливым. Правда, когда я встретила его впервые, рядом с ним была ты, а влюбленные всегда выглядят счастливыми.
Линдсей, которая внимательно прислушивалась к разговору, поняла: это не только комплимент, но и прелюдия к чему-то более серьезному. Она увидела, как по лицу Джини разлилась краска. На секунду на нем отразились благодарность и нежность, но в следующий миг Джини вновь замкнулась в себе, словно опасаясь дальнейших расспросов.
Шарлотта сразу же почувствовала это и не торопилась. Разговор снова принял нейтральный характер, и Линдсей ощутила, как ее обволакивает сонливость. Она закрыла глаза. Поскольку Шарлотта почти безвыездно жила в деревне, она встречалась с Паскалем всего несколько раз и знала его гораздо меньше, чем Линдсей. Ей не была известна ни подоплека их романа с Джини, ни то, при каких странных обстоятельствах они встретились. Шарлотта в отличие от Линдсей не наблюдала душевных страданий Джини, когда они с Паскалем встретились снова спустя шестнадцать лет. Сейчас, когда Джини превратилась буквально в привидение, было трудно поверить, что когда-то она была импульсивной страстной натурой.
Любые проявления страсти неизменно пугали и смущали Линдсей, она сторонилась не только любых ее проявлений, но даже самого этого слова. И тем не менее, каждый раз, наблюдая Джини и Паскаля рядом, она неизменно чувствовала не только их очевидную сексуальную притягательность друг для друга, но и саму страсть. В такие моменты она чувствовалась в воздухе подобно электричеству и порой заставляла Линдсей испытывать зависть. Паскаль Ламартин обладал красивой и мужественной внешностью, и Линдсей чувствовала, как что-то царапает ей сердце, когда Паскаль подолгу задерживал взгляд на Джини, взгляд, полный тепла и преданности. Линдсей видела, что Паскаль постоянно настроен на волну любимой женщины. Она честно признавала, что с ней самой ничего подобного никогда не происходило.
Иногда она жалела об этом, иногда – наоборот, испытывала чувство облегчения. Самое пылкое чувство, которая знала Линдсей, она испытывала к своему сыну. Ничто на свете не беспокоило ее больше, чем благополучие, здоровье и будущее Тома. Временами она даже радовалась этому. Она знала, что такая любовь неподвластна переменам и не способна выгореть в отличие от иного по своей природе и менее надежного чувства, существующего между мужчиной и женщиной.
Линдсей все еще плавала в волнах дремоты, когда до нее донесся голос хозяйки дома:
– Скажи, Джини, а ты звонишь ему туда?
– Да. И он старается звонить мне каждый день. Иногда, правда, слышимость бывает ужасная. И конечно, мы пишем друг другу.
– Часто?
– По возможности – тоже каждый день. Паскаль пишет мне чудесные письма. Когда я читаю их, то будто слышу его голос. Если повезет, они доходят довольно быстро, а иногда тащатся неделями. На этой неделе я еще не получала от него никаких известий, но это может означать только то, что он – где-то далеко. Он ведь не сидит все время в Сараево. В основном разъезжает по стране.
Теперь Линдсей слушала разговор с повышенным вниманием, мысленно воздавая должное Шарлотте. За какой-то час та сумела выудить из Джини больше информации, чем сама Линдсей за два месяца. Она надеялась, что Джини говорит искренне и не обманывает ни Шарлотту, ни саму себя, но она уже не была уверена в том, что связь, существовавшая между Паскалем и Джини, столь прочна и надежна, как уверяла последняя. После Рождества, наблюдая внутреннее опустошение, происходившее внутри Джини, Линдсей уверилась в том, что перед отъездом подруги из Боснии у них с Паскалем произошел очередной – и, быть может, решающий – разлад. Возможно, любовь, родившаяся на одной войне, закончилась на другой – так же внезапно, как и вспыхнула. Ничто иное, по мнению Линдсей, не могло бы привести Джини в столь плачевное состояние, заставить ее до такой степени спрятаться в своей раковине. Если их отношения с Паскалем действительно подошли к концу, Джини должна была бы вести себя именно так. Гордая от природы, она редко допускала посторонних к себе в душу.
Возможно, думала Линдсей, со временем Джини и призналась бы ей в этом, а вот Шарлотта не станет ждать и, видимо, сумеет выудить из нее правду еще до того, как закончатся эти выходные. А может, и нет. Линдсей заметила, что Джини перевела разговор в более безопасное для нее русло и сейчас расспрашивала Шарлотту о ее семье, этом местечке, Костволдсе. Джини старалась изображать интерес к тому, о чем рассказывала Шарлотта, однако попытки эти были вымученными и неуклюжими.
Линдсей исподтишка бросила взгляд на свои часы и заметила, что то же самое сделала и Шарлотта. Она тут же пришла подруге на помощь. Необходимо было дать Джини возможность помолчать, и Линдсей принялась болтать: о том, какое оживленное было движение, когда они ехали сюда, какой безумный крюк им пришлось сделать из-за этих чертовых улиц с односторонним движением в Оксфорде, о том, каким превосходным чаем и пирожными накормила их Шарлотта… Внезапно она почувствовала, что темы для болтовни исчерпаны, и тут же ей в голову пришла новая, блестящая тема – Роуленд Макгуайр. Она с упоением принялась обсуждать его характер и многочисленные недостатки.
На эту тему ей было нетрудно говорить. Она не менее семи раз повторила, что это просто чудесно – провести целых два дня вдали от Роуленда Макгуайра, в доме, в котором она наверняка не услышит его имени. Внезапно Линдсей осеклась, вспомнив, – слишком поздно, к сожалению, – что Макгуайр является старинным другом не только Макса, но и Шарлотты. В данной ситуации ее комментарии по поводу Роуленда звучали по крайней мере нетактично.
Словно прочитав ее мысли, Джини сухо заметила:
– Если тебе хочется поскорее его забыть, зачем ты о нем говоришь? Ты и так трепала его имя все время, пока мы ехали сюда.
– Ничего подобного!
– Я никогда не видела этого человека, но уже знаю о нем больше, чем мне хочется. Я могу описать его внешность, рассказать о том, какой у него голос, волосы и все остальное.
– Ну, ладно. – Шарлотта принялась с чрезмерным усердием поправлять подушки на диване. – Просто Линдсей знает Роуленда не так хорошо, как я. А на самом деле он… Она помедлила. – Он очень хороший человек. И совершенно не лживый.
Линдсей уже хотела возмутиться. Слово «хороший» в лексиконе Шарлотты означало очень высокую оценку, но, по мнению Линдсей, ее добросердечная подруга слишком щедро раздаривала ее. Собираясь заговорить, она открыла было рот, но тут же снова закрыла его. Из-за окна до ее слуха донесся шум автомобильного мотора. Чуткие уши Шарлотты тоже уловили его, и она моментально напряглась. Как странно, подумала Линдсей, и тут до нее дошло, что Шарлотта, всегда такая беззаботная, сейчас напряжена, как струна. Наверное, волнуется, не случилось ли с Максом что-нибудь на дороге, подумала она, поднялась и, подойдя к окну, выглянула наружу.
За окном было темно. Луна только начинала свое восхождение. Линдсей прижала лицо к оконному стеклу. Позади нее возле стола суетилась Шарлотта, не зная, что предпочтет Макс, вернувшись с работы: чай или что-нибудь покрепче.
Линдсей смотрела в сад и пыталась угадать его очертания, скрытые теперь под покровом темноты. Она чувствовала, как в душу скребется печаль, которую приносит с собой каждый ранний вечер, – необъяснимая и мягкая грусть. Вон та черная стена – это живая изгородь, вспоминала женщина, это, чуть более светлое пятно, – клумба, вот – изгиб подъездной дорожки, которая затем раздваивается. Одно ее ответвление ведет к фасаду дома, а второе – к конюшне и гаражам на заднем дворе. Внезапно на том месте, куда она смотрела, вспыхнул свет фар. Водитель чуть притормозил у развилки, и Линдсей узнала знакомые очертания машины Макса.
– Макс приехал, – оповестила она, а затем задумчиво наморщила лоб. – И, знаешь, Шарлотта, по-моему, не один. Я уверена, что видела кого-то на пассажирском сиденье.
– О! – Шарлотта вскочила с дивана. На лице ее читалась растерянность. – Кто бы это мог быть?
– Ты это уже говорил, и не один раз. А дальше-то что? Может, все-таки войдем? Здесь черт знает как холодно.
– Подожди… Подожди! – снова вцепился в приятеля Макс. – У меня – идея. Во-первых, о нашем появлении их надо оповестить осторожно. Речь не о Шарлотте, разумеется, она и так знает. Так что, когда окажемся на кухне, нужно немного пошуметь. Пошаркать ногами, например, будто мы вытираем ботинки…
– А зачем их вытирать? На улице сухо.
– Да просто затем, чтобы обозначить свое присутствие, Роуленд. Потом ты немного пошумишь в прихожей. Причем шуметь нужно так, чтобы они сразу узнали тебя. К примеру… ты можешь покашлять.
– Покашлять? Да что я, туберкулезник? Макс, мы наконец войдем или так и будем стоять здесь всю ночь напролет? Что ты так нервничаешь?
– Нервничаю? Я, если хочешь знать, никогда не нервничаю. У меня нервы – из закаленной стали.
– Что-то с трудом верится.
– Ну, хорошо, я нервничаю. Нет, скорее, испытываю возбуждение. Просто ты не знаешь Линдсей, не знаешь, какой она может быть. У нее – жуткий язык, Роуленд, упаси тебя Бог попасть ей на язычок. А когда она злится… Видел бы ты ее, когда она злится, Роуленд!
– Полагаю, я бы это пережил.
– Ты говоришь, не подумав, Роуленд. Только представь себе, что будет, если Линдсей решит, будто ты подстроил все это специально, чтобы еще раз увидеться с ней! Она подумает, что ты в нее влюбился.
– Да ты рехнулся! Совсем из ума выжил! В эту женщину? Я скорее повешусь! Никогда! Она вообще не в моем вкусе. – Роуленд немного помолчал, а затем спросил: – Ты думаешь, ей может прийти такое в голову?
– Я только предположил, но мы должны быть готовы ко всему. Кто знает, что может взбрести в голову женщине!
– Верно, верно… И нужно еще учитывать то, что там – Джини.
– Вот именно! – горячо подхватил Макс. – Ты же хочешь произвести на нее благоприятное впечатление, верно? Значит, твой выход на сцену нужно обставить наилучшим образом. Так что закрой рот, Роуленд, и полностью предоставь это мне.
– С какой стати? Врун из тебя – никудышный, хуже не бывает. Ты громоздишь друг на друга кучу ненужных деталей. Это-то все и портит.
– А вот и нет, – возразил Макс, к которому вернулась прежняя уверенность в себе. – Ошибаешься, Роуленд. Я – мягок и романтичен, а ты – нет.
Макс открыл дверь на кухню.
– Следуй за мной, – тоном завзятого заговорщика прошипел он. Роуленд с тяжелым вздохом повиновался. Им показалось, что в гостиной необычно тихо, поэтому, оказавшись в прихожей, Роуленд зашелся в приступе тяжелого кашля.
Шарлотта бросилась навстречу вошедшим мужчинам и с жаром обняла нового гостя. От его внимания – и, как ему показалось, от внимания Линдсей – не укрылся густой румянец, заливший ее лицо. Макс яростно дернул Роуленда за полу пиджака, и тот отшатнулся назад. Линдсей стояла у окна, крепко сцепив руки. На диване, рядом с ней, сидела женщина. Это, судя по всему, и была Женевьева Хантер. Когда Роуленд вошел в комнату, она подняла свои ясные серые глаза и поглядела на него – внимательно, но без интереса. От этого осмотра ему, признаться, стало немного не по себе. Макс заговорил, и она снова перевела взгляд к огню, отблески которого плясали по ее волосам. Длинные пальцы женщины, на которых не было никаких украшений, спокойно лежали на ее коленях.
– Да. В общем, я как раз уходил с работы, – начал Макс, – и в вестибюле совершенно случайно наткнулся на Роуленда. Он как раз вышел из лифта. И тут меня осенило прямо как лампочка в голове вспыхнула: а почему бы Роуленду не присоединиться к нам! Он же, бедняга, работает на износ. Вот я и подумал: провести выходные на свежем воздухе – это как раз то, что ему нужно. Он сможет расслабиться, сможет…
Макс внезапно увял. Линдсей, не отрываясь, смотрела на него глазами василиска. Зубы ее хищно обнажились, на щеках блестел яркий румянец.
– Ты просто ясновидящий, Макс, – заговорила она. – Знал, чем всех тут порадовать.
– Да, вот именно, – вяло, словно не понимая намека, кивнул Макс, отводя глаза в сторону. – И, к счастью, выяснилось, что у Роуленда нет никаких планов на эти выходные. Конечно, многие приглашали его, но ради нас он отказался от всех других предложений.
Коротко поговорив по телефону, Стар захлопнул мембрану и сунул трубку обратно в карман, а затем ответил на вопрос Митчелла:
– Хороши ли девочки? Там будет триста человек. Триста – как минимум! А свиньи об этом даже не пронюхали. Улови силу в волнах ветра, мужик, и ты ощутишь ее сладость. Племена собираются воедино. У меня будет музыка, глотатели огня, жонглеры и много богатых доверчивых деток… – Он засмеялся. – Огромная лестница на небеса – обещаю тебе. Доверься Отару. Разве я тебя когда-нибудь подводил?
– Подводил, – собравшись с духом, ответил Митчелл.
– И когда же?
– Прошлым летом, например. Что ты нам тогда дал? Вместо стоящей наркоты – какой-то поганый самодельный аспирин! И еще содрал по двадцать фунтов за каждую таблетку этой срани, которой только глистов у собак гонять! Мои друзья меня чуть не прибили! Это была не гулянка, а говнянка! Я потом два дня кровью блевал! А та маленькая голландская сучка, которую ты мне подсунул! Ты знаешь, что она мне триппер повесила? – Видя, что Стар его не слушает, Митчелл умолк. – Кстати, что с ней стряслось?
– Померла.
– Прими мои соболезнования, но факт остается фактом: ты меня подвел. В тот раз ты все организовал погано.
– Тогда шел дождь.
– Все было сделано по-любительски.
– Это была проба пера. Сегодня все будет иначе. Подожди, сам увидишь. У меня появилась серьезная наркота.
На лице Митчелла отразился неподдельный интерес.
– Дай попробовать.
– Хрен тебе. По крайней мере, не за бесплатно.
– Слушай, я должен быть уверен в том, что на сей раз все будет нормально. Я добирался сюда черт знает как долго, да еще друзей пригласил из Бирмингема. Если выяснится, что из-за меня они потратили столько времени напрасно, я буду выглядеть кретином!
Стар безразлично пожал плечами. Несколько секунд между ними продолжался молчаливый поединок, но под конец Митчелл выудил из кармана толстый бумажник, вынул оттуда бумажку в двадцать фунтов и протянул Стару. Тот даже не пошевелился.
– Ты что, шутишь?! – вспылил Митчелл.
– Я никогда не шучу.
Подождав пару секунд, Митчелл вытянул вторую купюру. Стар взял деньги и вручил ему маленький пакетик. Раскрыв его, Митчелл оглядел лежавшую там таблетку и сунул ее в рот. Затем немного походил, зажег сигарету. Прошло некоторое время. Внезапно Митчелл замер на месте, бросил сигарету на землю, прислонился к машине и схватился за грудь. Прошло еще несколько минут. Скрестив руки на груди, Стар молча наблюдал за происходящим. Наконец глаза Митчелла открылись.
– Господи! – проговорил он. – Господи Иисусе!
– Ну, как? Быстро действует?
– Моментально. И я все еще летаю. Вот это да! На сей раз ты действительно мне угодил. Где, черт побери, ты откопал такую штуку?
– В Амстердаме.
– Благослови, Господи, голландцев! И как это называется?
– «Белая голубка».
Митчелл снова закрыл глаза. Стар отвернулся.
– Ладно, в таком случае – до скорого, – сказал он. – Жду тебя с твоими друзьями. Да, кстати, тебе – скидка, а они будут платить по полной программе. Митчелл вздохнул.
– Во сколько начнем?
– В восемь, в девять, в десять… Для свободных людей время не играет роли.
– Только не надо этих разглагольствований в стиле хиппи! – снова открыл глаза Митчелл. – Ты любишь деньги не меньше, чем я. И – девочек. Не забывай, ты с Митчеллом говоришь! Я ведь видел, что ты вытворял с той малолеткой из Голландии. А годом раньше – с девчонкой-француженкой. Стоит мне только шепнуть кое-кому словечко, и…
Митчелл умолк, у него перехватило дыхание. Он почувствовал, как внутри его черепа началась какая-то новая химическая реакция. На мгновение у него потемнело в глазах. Он задрожал и выругался, а когда зрение прояснилось, увидел черные глаза Стара в дюйме от своего лица.
– Что же ты видел? – прошипел тот. – Ну-ка, расскажи.
– Ничего. Ничего я не видел. Я просто… Господи Иисусе! Стар, это все твоя таблетка виновата! У меня мысли в голове путаются. Ладно тебе, давай обойдемся без неприятностей. Мы же знаем друг друга.
– Конечно, знаем. – Стар придвинулся еще ближе и схватил Митчелла за лацканы пиджака. – Ты меня очень хорошо знаешь. Как самого себя. И знаешь, из-за чего у меня внутри начинает тикать. Тик-так, тик-так… Из-за денег, из-за «колес», из-за маленьких девочек – как у тебя? Или из-за чего-то другого?
Митчелл отчаянно пытался освободиться от мертвой хватки Стара.
– Отпусти меня, – визгливо крикнул он. – А ну-ка, пусти, мать твою!
– Я думаю, Митчелл, у меня внутри тикает из-за кое-чего гораздо большего, нежели наркота, девки-малолетки и бабки. У меня большие потребности. Итак, Митчелл, если ты так хорошо меня знаешь, скажи, что я должен с тобой сделать? Поцеловать? Или – убить?
Митчелл застонал от страха. Стар был гораздо сильнее и сейчас приподнял его в воздух так, что ноги Митчелла болтались в добром футе от земли. Широкий рот и белые зубы Стара находились в сантиметре от лица Митчелла.
– Сладенький мой… – Эти слова прозвучали у Стара как заклинание. Он приблизился вплотную к Митчеллу и укусил его за нос. У того вырвался крик ужаса и боли. Стар засмеялся и разжал пальцы.
– Всего лишь любовный укус, не более, – сказал он.
Дрожащими руками Митчелл вытащил из кармана носовой платок и прижал к кровоточащему носу. Голова его все еще кружилась от принятого наркотика.
– Проклятый маньяк… – Он уставился на окровавленный платок, а затем тупо огляделся. Стар исчез. Митчелл потряс головой, сделал глубокий вдох, закрыл глаза, а затем снова открыл их. На сей раз он увидел Стара. Тот, как и прежде, стоял прямо перед ним с таким видом, словно ничего не произошло, – всесильное существо с дьявольским взглядом. Митчелл поежился и выругался.
– Ты что это себе позволяешь! – начал было он. – Да кто ты вообще такой! Какого черта…
Стар словно не слышал. Он одарил Митчелла идиотской сладенькой улыбкой и сказал:
– Куда идти, знаешь? Тогда – до вечера.
Он не стал дожидаться ответа. Глаза Митчелла снова подернулись пленкой и стали непроизвольно закрываться. Стар наблюдал за ним еще несколько секунд – холодно и бесстрастно, как ученый, наблюдающий за лабораторной крысой, затем свистнул своей собаке и повернулся к нему спиной. Когда через несколько мгновений Митчелл вновь обрел способность видеть, то обнаружил, что находится в одиночестве. Способность Стара появляться из ниоткуда и исчезать в никуда всегда вселяла в него страх. Стар умел быть видимым и одновременно бесплотным. Вот и теперь он словно растворился в холодном вечернем воздухе. Только что был здесь, и уже – нет.
* * *
Прекрасная кулинарка, Шарлотта славилась среди друзей своим умением устраивать чаепития. Оказываясь за столом, уставленным разнообразными бутербродами, тостами с медом, имбирными пряниками и пирожными, Линдсей всегда пыталась обуздать свой аппетит и каждый раз – тщетно. Вот и теперь, сидя за столом, она в неимоверных количествах поглощала выставленные перед ней вкусности и при этом не переставала себя корить. Во-первых, совесть мучила ее из-за того, что Тому такие чаепития даже не снились, и по возвращении из школы ему приходилось довольствоваться шоколадками и чипсами, а во-вторых, каждое пирожное, приготовленное при активном участии Дэнни, заключало в себе как минимум пятьсот калорий. В отличие от подруги, Джини ничего не ела, и это тоже беспокоило Линдсей. Чтобы сделать приятное Дэнни, который смотрел на них торжественно, как метрдотель трехзвездочного ресторана, Линдсей пошла на сделку с совестью и съела два из «приготовленных» им пирожных. На поверхности одного серебряными шариками была выложена буква Л – оно было приготовлено в честь Линдсей, второе украшала большая Д – это предназначалось Джини. Та, однако, вежливо поблагодарив, даже не притронулась к именному угощению, и Линдсей пришлось съесть оба.После этого она заметила, что на третьем пирожном выложена буква П, из чего следовало, что Дэнни хотел преподнести его папе. А вот на четвертом красовалась буква Р, и это несколько озадачило Линдсей. Насколько ей помнилось, никто в этом доме не носил имя, начинавшееся на эту букву.
– А для кого ты сделал это пирожное, Дэнни? – осведомилась она.
К ее удивлению, мальчик густо зарделся. Он уставился в пол, а затем – на мать, после чего перевел взгляд на трех своих старших братьев, словно прося их о помощи. Однако Алекс, Бен и Колин были заняты у огня, обжаривая кусочки хлеба.
– Может, это – Б, и ты сделал его для Бена? А, Дэнни? – продолжала допытываться Линдсей. – Я, наверное, просто не разглядела издалека.
– Нет, – ответил малыш с неожиданной твердостью. – Это – Р. Она совсем не похожа на Б. Р означает…
– Потрошитель! [8]– крикнула вдруг Шарлотта, вскакивая на ноги и лихорадочно принимаясь разливать чай. – Видишь ли, Линдсей, одну из наших собак зовут Потрошитель. Это – терьер Джека Расселла, вот Макс и шутит, называя его Джеком Потрошителем. Тот самый, который изгрыз твои тапочки, когда ты приезжала к нам в последний раз, помнишь? Он вообще грызет все, что попадается ему на глаза.
Линдсей перевела недоуменный взгляд на пса, который спокойно сопел у ее ног. Она не могла понять, за какие такие заслуги из всех четырех барбосов именно он удостоился подобной чести, а если уж так случилось, почему не получил предназначенного специально для него лакомства. По ее наблюдениям, за последние полчаса это небольшое, но крайне зловредное животное уже успело сожрать три бисквита, одну тесемку, оторванную им от подушки, одну деталь от конструктора «Лего» и четыре куска поджаренного хлеба. Она уже хотела обратить на это внимание хозяйки дома, но затем передумала, заметив, что Дэнни, то и дело бросавший на мать тайные взгляды, до сих пор пребывает в состоянии непонятного возбуждения.
Ну, что ж, разве разберешь, что на уме у ребенка, подумала Линдсей, снова откидываясь в своем кресле. Может, это какой-то его особый ритуал. Может, Потрошитель получит этот бисквит только тогда, когда вернется из Лондона его главный хозяин. Кстати, – она взглянула на часы – это должно произойти уже очень скоро. Боже мой, уже больше половины шестого – они сидят тут уже целую вечность. А Макс обещал приехать около шести.
Линдсей сытно поела, согрелась возле камина, и теперь ее клонило в сон. Поудобнее устроившись в кресле, она подумала о том, как любит этот дом, эту комнату. Насколько неуютно в Лондоне, настолько хорошо здесь. Шарлотта и Джини сидели напротив нее на огромном старом диване, старшим мальчикам в конце концов надоело возиться у камина, и они пошли играть на второй этаж. Дэнни глубокомысленно изучал книжку с картинками.
Шарлотта пыталась выудить из Джини что-нибудь, кроме односложных ответов, и постепенно, заметила Линдсей, ей, похоже, удалось ее разговорить. Нет, конечно же, не о Боснии – Шарлотта была достаточно умна, чтобы не затрагивать этой темы. Сначала они говорили на какие-то нейтральные темы, затем – о квартире Джини и Паскаля (Шарлотта буквально умолила Джини, чтобы та подробно описала ее), и наконец – о самом Паскале.
– Мне его очень не хватает, – с обычной теплотой в голосе говорила Шарлотта. – Помнишь тот ужин, когда мы отмечали ваш с ним приход в газету? Мы тогда собрались во французском ресторанчике, который нашел Паскаль. У меня до сих пор слюнки бегут, когда я вспоминаю тот вечер. Просто пальчики оближешь – такая еда! Когда Паскаль вернется, мы обязательно должны сходить туда еще раз. И конечно, мне хотелось бы, чтобы он приехал к нам. Как ты думаешь, не будет ему скучно в деревне?
– Нет, ему никогда не бывает скучно. Я уверена, ему здесь очень понравится. Он любит деревню, поскольку сам в ней вырос – в маленькой деревушке в Провансе. Когда-то он меня туда возил…
– Правда? Так он из Прованса? А я даже не знала. Он в моем представлении никак не вяжется с деревней. Такой энергичный человек, бродяга, вечно спешащий к очередному самолету, на новое задание, делающий такие неповторимые снимки… Некоторые из них потрясли меня. Как дорого, должно быть, они ему обходятся. Снимать такие ужасы день заднем, год за годом… Еще не видя Паскаля, я представляла его усталым и мрачным, подавленным всем тем, что довелось ему увидеть. А на самом деле он… – Шарлотта нахмурилась, подыскивая нужные слова, – …буквально переполнен энергией и новыми планами. И выглядит вполне счастливым. Правда, когда я встретила его впервые, рядом с ним была ты, а влюбленные всегда выглядят счастливыми.
Линдсей, которая внимательно прислушивалась к разговору, поняла: это не только комплимент, но и прелюдия к чему-то более серьезному. Она увидела, как по лицу Джини разлилась краска. На секунду на нем отразились благодарность и нежность, но в следующий миг Джини вновь замкнулась в себе, словно опасаясь дальнейших расспросов.
Шарлотта сразу же почувствовала это и не торопилась. Разговор снова принял нейтральный характер, и Линдсей ощутила, как ее обволакивает сонливость. Она закрыла глаза. Поскольку Шарлотта почти безвыездно жила в деревне, она встречалась с Паскалем всего несколько раз и знала его гораздо меньше, чем Линдсей. Ей не была известна ни подоплека их романа с Джини, ни то, при каких странных обстоятельствах они встретились. Шарлотта в отличие от Линдсей не наблюдала душевных страданий Джини, когда они с Паскалем встретились снова спустя шестнадцать лет. Сейчас, когда Джини превратилась буквально в привидение, было трудно поверить, что когда-то она была импульсивной страстной натурой.
Любые проявления страсти неизменно пугали и смущали Линдсей, она сторонилась не только любых ее проявлений, но даже самого этого слова. И тем не менее, каждый раз, наблюдая Джини и Паскаля рядом, она неизменно чувствовала не только их очевидную сексуальную притягательность друг для друга, но и саму страсть. В такие моменты она чувствовалась в воздухе подобно электричеству и порой заставляла Линдсей испытывать зависть. Паскаль Ламартин обладал красивой и мужественной внешностью, и Линдсей чувствовала, как что-то царапает ей сердце, когда Паскаль подолгу задерживал взгляд на Джини, взгляд, полный тепла и преданности. Линдсей видела, что Паскаль постоянно настроен на волну любимой женщины. Она честно признавала, что с ней самой ничего подобного никогда не происходило.
Иногда она жалела об этом, иногда – наоборот, испытывала чувство облегчения. Самое пылкое чувство, которая знала Линдсей, она испытывала к своему сыну. Ничто на свете не беспокоило ее больше, чем благополучие, здоровье и будущее Тома. Временами она даже радовалась этому. Она знала, что такая любовь неподвластна переменам и не способна выгореть в отличие от иного по своей природе и менее надежного чувства, существующего между мужчиной и женщиной.
Линдсей все еще плавала в волнах дремоты, когда до нее донесся голос хозяйки дома:
– Скажи, Джини, а ты звонишь ему туда?
– Да. И он старается звонить мне каждый день. Иногда, правда, слышимость бывает ужасная. И конечно, мы пишем друг другу.
– Часто?
– По возможности – тоже каждый день. Паскаль пишет мне чудесные письма. Когда я читаю их, то будто слышу его голос. Если повезет, они доходят довольно быстро, а иногда тащатся неделями. На этой неделе я еще не получала от него никаких известий, но это может означать только то, что он – где-то далеко. Он ведь не сидит все время в Сараево. В основном разъезжает по стране.
Теперь Линдсей слушала разговор с повышенным вниманием, мысленно воздавая должное Шарлотте. За какой-то час та сумела выудить из Джини больше информации, чем сама Линдсей за два месяца. Она надеялась, что Джини говорит искренне и не обманывает ни Шарлотту, ни саму себя, но она уже не была уверена в том, что связь, существовавшая между Паскалем и Джини, столь прочна и надежна, как уверяла последняя. После Рождества, наблюдая внутреннее опустошение, происходившее внутри Джини, Линдсей уверилась в том, что перед отъездом подруги из Боснии у них с Паскалем произошел очередной – и, быть может, решающий – разлад. Возможно, любовь, родившаяся на одной войне, закончилась на другой – так же внезапно, как и вспыхнула. Ничто иное, по мнению Линдсей, не могло бы привести Джини в столь плачевное состояние, заставить ее до такой степени спрятаться в своей раковине. Если их отношения с Паскалем действительно подошли к концу, Джини должна была бы вести себя именно так. Гордая от природы, она редко допускала посторонних к себе в душу.
Возможно, думала Линдсей, со временем Джини и призналась бы ей в этом, а вот Шарлотта не станет ждать и, видимо, сумеет выудить из нее правду еще до того, как закончатся эти выходные. А может, и нет. Линдсей заметила, что Джини перевела разговор в более безопасное для нее русло и сейчас расспрашивала Шарлотту о ее семье, этом местечке, Костволдсе. Джини старалась изображать интерес к тому, о чем рассказывала Шарлотта, однако попытки эти были вымученными и неуклюжими.
Линдсей исподтишка бросила взгляд на свои часы и заметила, что то же самое сделала и Шарлотта. Она тут же пришла подруге на помощь. Необходимо было дать Джини возможность помолчать, и Линдсей принялась болтать: о том, какое оживленное было движение, когда они ехали сюда, какой безумный крюк им пришлось сделать из-за этих чертовых улиц с односторонним движением в Оксфорде, о том, каким превосходным чаем и пирожными накормила их Шарлотта… Внезапно она почувствовала, что темы для болтовни исчерпаны, и тут же ей в голову пришла новая, блестящая тема – Роуленд Макгуайр. Она с упоением принялась обсуждать его характер и многочисленные недостатки.
На эту тему ей было нетрудно говорить. Она не менее семи раз повторила, что это просто чудесно – провести целых два дня вдали от Роуленда Макгуайра, в доме, в котором она наверняка не услышит его имени. Внезапно Линдсей осеклась, вспомнив, – слишком поздно, к сожалению, – что Макгуайр является старинным другом не только Макса, но и Шарлотты. В данной ситуации ее комментарии по поводу Роуленда звучали по крайней мере нетактично.
Словно прочитав ее мысли, Джини сухо заметила:
– Если тебе хочется поскорее его забыть, зачем ты о нем говоришь? Ты и так трепала его имя все время, пока мы ехали сюда.
– Ничего подобного!
– Я никогда не видела этого человека, но уже знаю о нем больше, чем мне хочется. Я могу описать его внешность, рассказать о том, какой у него голос, волосы и все остальное.
– Ну, ладно. – Шарлотта принялась с чрезмерным усердием поправлять подушки на диване. – Просто Линдсей знает Роуленда не так хорошо, как я. А на самом деле он… Она помедлила. – Он очень хороший человек. И совершенно не лживый.
Линдсей уже хотела возмутиться. Слово «хороший» в лексиконе Шарлотты означало очень высокую оценку, но, по мнению Линдсей, ее добросердечная подруга слишком щедро раздаривала ее. Собираясь заговорить, она открыла было рот, но тут же снова закрыла его. Из-за окна до ее слуха донесся шум автомобильного мотора. Чуткие уши Шарлотты тоже уловили его, и она моментально напряглась. Как странно, подумала Линдсей, и тут до нее дошло, что Шарлотта, всегда такая беззаботная, сейчас напряжена, как струна. Наверное, волнуется, не случилось ли с Максом что-нибудь на дороге, подумала она, поднялась и, подойдя к окну, выглянула наружу.
За окном было темно. Луна только начинала свое восхождение. Линдсей прижала лицо к оконному стеклу. Позади нее возле стола суетилась Шарлотта, не зная, что предпочтет Макс, вернувшись с работы: чай или что-нибудь покрепче.
Линдсей смотрела в сад и пыталась угадать его очертания, скрытые теперь под покровом темноты. Она чувствовала, как в душу скребется печаль, которую приносит с собой каждый ранний вечер, – необъяснимая и мягкая грусть. Вон та черная стена – это живая изгородь, вспоминала женщина, это, чуть более светлое пятно, – клумба, вот – изгиб подъездной дорожки, которая затем раздваивается. Одно ее ответвление ведет к фасаду дома, а второе – к конюшне и гаражам на заднем дворе. Внезапно на том месте, куда она смотрела, вспыхнул свет фар. Водитель чуть притормозил у развилки, и Линдсей узнала знакомые очертания машины Макса.
– Макс приехал, – оповестила она, а затем задумчиво наморщила лоб. – И, знаешь, Шарлотта, по-моему, не один. Я уверена, что видела кого-то на пассажирском сиденье.
– О! – Шарлотта вскочила с дивана. На лице ее читалась растерянность. – Кто бы это мог быть?
* * *
Макс железной хваткой впился в запястье Роуленда. – Предоставь все мне, – сдавленно прошипел он. – Ты сам испортишь всю игру. Мы должны разработать план. – Макс затравленно огляделся. – Не можешь же ты вот так взять и возникнуть из ниоткуда! Линдсей сразу почует неладное.– Ты это уже говорил, и не один раз. А дальше-то что? Может, все-таки войдем? Здесь черт знает как холодно.
– Подожди… Подожди! – снова вцепился в приятеля Макс. – У меня – идея. Во-первых, о нашем появлении их надо оповестить осторожно. Речь не о Шарлотте, разумеется, она и так знает. Так что, когда окажемся на кухне, нужно немного пошуметь. Пошаркать ногами, например, будто мы вытираем ботинки…
– А зачем их вытирать? На улице сухо.
– Да просто затем, чтобы обозначить свое присутствие, Роуленд. Потом ты немного пошумишь в прихожей. Причем шуметь нужно так, чтобы они сразу узнали тебя. К примеру… ты можешь покашлять.
– Покашлять? Да что я, туберкулезник? Макс, мы наконец войдем или так и будем стоять здесь всю ночь напролет? Что ты так нервничаешь?
– Нервничаю? Я, если хочешь знать, никогда не нервничаю. У меня нервы – из закаленной стали.
– Что-то с трудом верится.
– Ну, хорошо, я нервничаю. Нет, скорее, испытываю возбуждение. Просто ты не знаешь Линдсей, не знаешь, какой она может быть. У нее – жуткий язык, Роуленд, упаси тебя Бог попасть ей на язычок. А когда она злится… Видел бы ты ее, когда она злится, Роуленд!
– Полагаю, я бы это пережил.
– Ты говоришь, не подумав, Роуленд. Только представь себе, что будет, если Линдсей решит, будто ты подстроил все это специально, чтобы еще раз увидеться с ней! Она подумает, что ты в нее влюбился.
– Да ты рехнулся! Совсем из ума выжил! В эту женщину? Я скорее повешусь! Никогда! Она вообще не в моем вкусе. – Роуленд немного помолчал, а затем спросил: – Ты думаешь, ей может прийти такое в голову?
– Я только предположил, но мы должны быть готовы ко всему. Кто знает, что может взбрести в голову женщине!
– Верно, верно… И нужно еще учитывать то, что там – Джини.
– Вот именно! – горячо подхватил Макс. – Ты же хочешь произвести на нее благоприятное впечатление, верно? Значит, твой выход на сцену нужно обставить наилучшим образом. Так что закрой рот, Роуленд, и полностью предоставь это мне.
– С какой стати? Врун из тебя – никудышный, хуже не бывает. Ты громоздишь друг на друга кучу ненужных деталей. Это-то все и портит.
– А вот и нет, – возразил Макс, к которому вернулась прежняя уверенность в себе. – Ошибаешься, Роуленд. Я – мягок и романтичен, а ты – нет.
Макс открыл дверь на кухню.
– Следуй за мной, – тоном завзятого заговорщика прошипел он. Роуленд с тяжелым вздохом повиновался. Им показалось, что в гостиной необычно тихо, поэтому, оказавшись в прихожей, Роуленд зашелся в приступе тяжелого кашля.
* * *
– Роуленд? Я не верю своим глазам! Какой приятный сюрприз!Шарлотта бросилась навстречу вошедшим мужчинам и с жаром обняла нового гостя. От его внимания – и, как ему показалось, от внимания Линдсей – не укрылся густой румянец, заливший ее лицо. Макс яростно дернул Роуленда за полу пиджака, и тот отшатнулся назад. Линдсей стояла у окна, крепко сцепив руки. На диване, рядом с ней, сидела женщина. Это, судя по всему, и была Женевьева Хантер. Когда Роуленд вошел в комнату, она подняла свои ясные серые глаза и поглядела на него – внимательно, но без интереса. От этого осмотра ему, признаться, стало немного не по себе. Макс заговорил, и она снова перевела взгляд к огню, отблески которого плясали по ее волосам. Длинные пальцы женщины, на которых не было никаких украшений, спокойно лежали на ее коленях.
– Да. В общем, я как раз уходил с работы, – начал Макс, – и в вестибюле совершенно случайно наткнулся на Роуленда. Он как раз вышел из лифта. И тут меня осенило прямо как лампочка в голове вспыхнула: а почему бы Роуленду не присоединиться к нам! Он же, бедняга, работает на износ. Вот я и подумал: провести выходные на свежем воздухе – это как раз то, что ему нужно. Он сможет расслабиться, сможет…
Макс внезапно увял. Линдсей, не отрываясь, смотрела на него глазами василиска. Зубы ее хищно обнажились, на щеках блестел яркий румянец.
– Ты просто ясновидящий, Макс, – заговорила она. – Знал, чем всех тут порадовать.
– Да, вот именно, – вяло, словно не понимая намека, кивнул Макс, отводя глаза в сторону. – И, к счастью, выяснилось, что у Роуленда нет никаких планов на эти выходные. Конечно, многие приглашали его, но ради нас он отказался от всех других предложений.