Страница:
взгляд. - Нет! Муссолини - настоящий, чистый! Всегда был антироялист,
антипатриот, антиклерикал. И даже великий condottiere!..* Настоящий
революционный вожак!.. И при этом всегда трезвый реалист... Сначала
действие, а теория - потом!.. В Форли во время стачек он как дьявол носился
по улицам, по митингам, везде! И уж он-то умеет говорить! Никаких пустых
рассуждений! "Делайте это, делайте то!" А как он был доволен, когда
развинтили рельсы, чтобы остановить поезд! Все действительно энергичные
выступления против триполитанского похода{338} - все было сделано благодаря
его газете, благодаря ему! Он в Италии - душа нашей борьбы! А на страницах
"Аванти" он каждый день вдохновляет массы революционной furia!** У
королевского правительства нет врага сильнее, чем он! Если социализм вдруг
приобрел у нас такую мощь, то это может быть principalemente*** заслуга
Бенито! Да! Его всюду и везде видели в этот месяц! Красная неделя! Как он
взялся за дело! Ах, per Bacco****, если бы только прислушались к его газете!
Еще несколько дней - и вся Италия запылала бы! Если бы Конфедерация
труда{338} не испугалась и не прервала стачку, - это было бы началом
гражданской войны, крушением монархии! Это была бы итальянская революция!..
У нас, Тибо, в Романье, товарищи однажды вечером провозгласили республику!
Si, si!***** - Он намеренно повернулся спиной к Цецилии и Прецелю и
обращался только к Жаку. Потом опять улыбнулся и придал своему голосу
оттенок ласковой суровости: - Берегись, Тибо, не верь всему, что слышишь!
______________
* Предводитель, вожак (ит.).
** Яростью (ит.).
*** Главным образом (ит.).
**** Клянусь Бахусом (итальянское ругательство).
***** Да, да! (ит.).
Затем он слегка пожал плечами и удалился, не поклонившись обоим немцам.
Наступило короткое молчание.
Альфреда и Патерсон оставили открытой дверь комнаты, где находился
Мейнестрель. Его не было видно, но временами доносился его голос, хотя он и
не повышал тона.
- А у вас, - спросил Желявский у Прецеля, - дела идут хорошо?
- В Германии? Все лучше и лучше!
- У нас, - заявила Цецилия, - двадцать пять лет назад был всего один
миллион социалистов. Десять лет назад их было два миллиона. А сегодня -
четыре миллиона!
Она говорила не спеша, почти не шевеля губами, но вызывающим тоном, и
ее тяжелый взгляд переходил попеременно с Жака на русского и обратно. Глядя
на нее, Жак вспоминал всегда о гомеровской Юноне, о волоокой Гере.
- Несомненно, - сказал он примирительным тоном. - За двадцать лет
социал-демократия накопила огромный созидательный опыт. Организационный
талант, который проявили ее вожди, прямо удивителен... Быть может, остается
только задать вопрос, не стал ли революционный дух - как бы это сказать? -
мало-помалу слабеть в немецкой партии... Как раз из-за этих усилий,
направленных единственно лишь на организационную сторону дела...
Прецель взял слово:
- Революционный дух?.. Нет, нет, на этот счет будь спокоен! Надо
сначала организоваться, чтобы стать силой!.. У нас не только идеология, но и
реализм. И это лучше всего!.. Если все последние годы, - я имею в виду
особенно тысяча девятьсот одиннадцатый и двенадцатый годы, - в Европе был
сохранен мир, то благодаря кому? И если сегодня можно надеяться, что мы
надолго избежали опасности великой европейской войны, то благодаря кому?
Тому же немецкому пролетариату! Весь мир знает об этом. Ты говоришь:
созидательный опыт социал-демократии. Это еще больше, чем ты думаешь. Это -
монументальное сооружение. Оно стало поистине государствам в государстве.
Каким же образом? В значительной мере благодаря могуществу нашей
парламентской фракции. Наше влияние в рейхстаге непрерывно растет. Если
завтра пангерманцы позволят себе вылазку вроде Агадира{339}, то будут
протестовать уже не только двести тысяч манифестантов в Трептов-парке, но и
все социалистические депутаты рейхстага! А с ними - все левые элементы нашей
страны!
Сергей Желявский внимательно слушал.
- Однако, когда проходил новый закон о вооружениях, ваши депутаты
голосовали за!
- Простите, - сказала Цецилия, поднимая кверху указательный палец.
Брат прервал ее:
- Ax! Надо же понимать тактику, Желявский, - сказал он, высокомерно
улыбаясь. - Тут две вещи, совершенно различные: есть die Militarvorlage,
закон о вооружениях, и есть die Wehrsteuer, закон, отпускающий кредиты,
чтобы реализовать этот закон. Социал-демократы сначала голосовали против
первого закона, а затем, когда этот закон был, несмотря ни на что, принят
рейхстагом, они голосовали за закон о кредитах. И это была хорошая
тактика... Почему?.. Потому, что в этом законе было новое для нашего рейха,
нечто чрезвычайно для нас нужное: прямой общеимперский налог на крупные
состояния! Нельзя было упустить такой случай! Потому, что в этом
действительно заключалась новая социальная победа пролетариата!.. Теперь
понимаешь? А доказательством того, что наши депутаты остаются непреклонны по
отношению к Militarismus*, служит то, что каждый раз, когда они имеют
возможность голосовать против внешней политики канцлера, они ее единодушно
отвергают!
______________
* Милитаризму (нем.).
- Это верно, - согласился Жак. - Однако...
Он замялся.
- Однако? - спросил с интересом Желявский.
- Однако? - повторила Цецилия.
- Ну... как вам сказать? В Берлине я имел возможность познакомиться с
вашими социалистическими депутатами рейхстага, и у меня создалось
впечатление, что их борьба против милитаризма остается в общем довольно
платонической... Я говорю не о Либкнехте, конечно, а о других. Большая часть
из них явно не стремится к тому, чтобы вырвать корень зла, чтобы открыто
подорвать дух подчинения немецких масс военщине... У меня создалось
впечатление, - как бы это сказать? - что, несмотря ни на что, они все до
ужаса немцы... Убежденные в исторической миссии пролетариата, само собой
разумеется, но убежденные прежде всего в исторической миссии немецкого
пролетариата. И они не заходят так далеко в своем интернационализме и
антимилитаризме, как мы, во Франции.
- Конечно, - сказала Цецилия, и веки ее на мгновение опустились,
скрывая взгляд.
- Конечно, - повторил Прецель тоном вызывающего превосходства.
Желявский поспешил вмешаться.
- Ваши буржуазные демократии, - заметил он, лукаво улыбаясь, - терпят
социалистов в своих парламентах именно потому, что они прекрасно знают, что
социалист в правительстве никогда не бывает по-настоящему опасным
социалистом...
Митгерг, Харьковский и папаша Буассони на другом конце комнаты встали и
подошли к говорившим.
Прецель и Цецилия пожали им руки.
Желявский тихо покачивал головой, по-прежнему улыбаясь.
- Знаешь ли, что я думаю? - сказал он, повернувшись на этот раз к Жаку.
- Я думаю, что для порабощения масс ваши демократические режимы - ну, все
ваши республики и парламентские монархии - это орудия, быть может, столь же
ужасные и еще более коварные, чем наш постыдный царизм...
- Поэтому, - резко заявил Митгерг, который все слышал, - прав был
Пилот, когда однажды вечером сказал: "Борьба против демократии всеми
средствами, вплоть до кровопролития - вот первостепенная задача
революционного действия!"
- Простите, - возразил Жак. - Прежде всего Пилот имел в виду только
Россию, русскую революцию; и говорил он, что русская революция должна была
не начинать с буржуазной демократии, а сразу стать пролетарской... А потом,
не будем преувеличивать: можно все-таки с пользой работать и в рамках
демократического строя... Например, Жорес... Все, что социалисты уже
завоевали во Франции и еще более в Германии...
- Нет, - сказал Митгерг, - революция или эмансипация в рамках
демократического строя - это две разные вещи! Во Франции вожди стали
наполовину буржуа. Они утратили чистоту революционного духа!
- Послушаем немножко, что говорят рядом, - прервал Буассони, лукаво
подмигивая в сторону открытой двери.
- Мейнестрель там? - спросил Прецель.
- Разве ты не слышишь его? - сказал Митгерг.
Они замолчали и прислушались. Голос Мейнестреля звучал однообразно и
четко.
Желявский взял Жака под руку.
- Пойдем, послушаем и мы тоже...
Жак выбрал себе место рядом с Ванхеде, который, скрестив руки и
полузакрыв глаза, стоял, прислонившись к пыльной полке, куда Монье складывал
старые брошюры.
- А я, - говорил Траутенбах, немецкий еврей, светло-рыжий и курчавый,
живший обычно в Берлине, но часто наезжавший в Женеву, - я не верю, что
можно добиться толку легальными средствами! Это робкие методы,
интеллигентские!
Он повернулся к Мейнестрелю, ожидая от него знака одобрения. Но Пилот,
сидевший в центре группы рядом с Альфредой, раскачивался на стуле, устремив
взгляд в пространство.
- Уточним! - сказал Ричардли, высокий человек с черными волосами,
подстриженными ежиком. (Три года назад этот космополитический кружок
объединился вокруг него, и до появления Мейнестреля он был душой группы.
Впрочем, он сам стушевался перед авторитетом Пилота и теперь тактично и
преданно играл при нем роль второй скрипки.) - Сколько стран, столько и
решений вопроса... Можно допустить, чтобы в некоторых демократических
странах, как, например, во Франции и в Англии, революционное движение
пользовалось легальными методами... До поры до времени! - Говоря, он
выдвигал вперед подбородок - острый и волевой. Его бритое лицо с белым лбом,
обрамленным черными волосами, казалось на первый взгляд довольно приятным,
однако его агатовым глазам недоставало мягкости, от уголков тонких губ
тянулись черточки, как будто они были надсечены, а в голосе чувствовалась
неприятная сухость.
- Трудность заключается в том, - заговорил Харьковский, - чтобы
угадать, в какой момент следует перейти от легальных средств к насилию и
восстанию.
Скада поднял свой горбатый нос.
- Когда давление пара слишком сильно, крышка сама собой слетает с
самовара!
Раздался смех - жестокий смех, то, что Ванхеде называл "их
каннибальским смехом".
- Браво, азиат! - закричал Кийеф.
- До тех пор, пока капиталистическая экономика располагает
государственной властью, - заметил Буассони, проводя своим маленьким язычком
по розовым губам, - борьба народа за демократические свободы не может
содействовать развитию подлинной револю...
- Разумеется! - бросил Мейнестрель, даже не взглянув на старого
педагога.
Наступило молчание.
Буассони хотел продолжить:
- История учит... Посмотрите, что произошло из-за...
На этот раз его прервал Ричардли:
- Ну да, история! Позволяет ли нам история думать, что можно
предвидеть, что можно заранее назначить срок начала революции? Нет! В один
прекрасный день самовар взрывается... Движение народных сил не поддается
прогнозам.
- Это еще вопрос! - заявил Мейнестрель не допускающим возражений тоном.
Он замолчал, но все, кто был знаком с его привычками, поняли, что он
собирается говорить.
На собраниях он обычно молча продумывал свою мысль, долго не вмешиваясь
в спор. Только время от времени прерывал споривших короткими восклицаниями
вроде загадочного: "Это еще вопрос!" - или уклончивого и обезоруживающего:
"Разумеется!" В других устах это производило бы комическое впечатление. Но
острота его взгляда, твердость голоса, напряженная воля и мысль, которые
угадывались в нем, вовсе не располагали к улыбке и привлекали внимание даже
тех, кого отталкивала резкость его манер.
- Не следует смешивать понятия... - отчеканил он внезапно. -
"Предвидеть"! Можно ли предвидеть революцию? Что это значит?
Все слушали. Он вытянул вперед больную ногу и откашлялся. Рука его,
напоминавшая клещи, с полусогнутыми пальцами, как будто он постоянно держал
в ладони невидимый мяч, - поднялась, погладила бороду и прижалась к груди.
- Не следует смешивать революцию с восстанием. Не следует смешивать
революцию и революционную ситуацию... Не обязательно всякая революционная
ситуация порождает революцию. Даже если она порождает восстание... Пример -
тысяча девятьсот пятый год в России: вначале революционная ситуация, затем
восстание, но не революция. - Несколько секунд он собирался с мыслями. -
Ричардли говорит: "прогнозы". Что это значит? Точно предсказать момент,
когда ситуация станет революционной, трудно. Тем не менее движение
пролетариата, опираясь на предреволюционную ситуацию, может
благоприятствовать, может ускорить развитие революционной ситуации. Но
развязывает революцию почти всегда внешнее событие, неожиданное и более или
менее непредвиденное; я хочу сказать - такое, срок которого не может быть
заранее точно установлен.
Он положил локоть на спинку стула, где сидела Альфреда, и подпер
кулаком подбородок. Несколько мгновений его ясновидческий взгляд был
сосредоточен на какой-то отдаленной точке.
- Дело в том, что нужно принимать вещи такими, как они есть. В
действительности, на практике. (У него была особенная манера произносить это
слово - "практика": пронзительно, как звон литавр.) Пример - Россия... Надо
всегда обращаться к примерам, к фактам! Только так мы можем чему-либо
научиться. Мы имеем дело не с математикой. В деле революции - как в
медицине: есть теория и затем есть практика. И есть даже нечто другое:
искусство... Но оставим это... (Прежде чем продолжать, он взглянул на
Альфреду с беглой улыбкой, словно лишь ее считал способной оценить его
отступление.) В тысяча девятьсот четвертом году в России, перед войной в
Маньчжурии, сложилась предреволюционная ситуация. Предреволюционная
ситуация, которая могла и должна была привести к ситуации революционной. Но
как? Можно ли было предвидеть, каким образом это произойдет? Нет. Могли
вскрыться многие нарывы... Был аграрный вопрос. Был еврейский вопрос. Были
проблемы Финляндии, Польши. Был русско-японский антагонизм на Востоке.
Невозможно было предугадать, какое именно неожиданное обстоятельство
превратит предреволюционную ситуацию в революционную... И внезапно это
произошло. Клике авантюристов и спекулянтов удалось приобрести достаточное
влияние на царя, чтобы втянуть его в войну на Дальнем Востоке без ведома и
вопреки политике его министра иностранных дел. Кто мог бы это предвидеть?
- Можно было предвидеть, что русско-японское соперничество в Маньчжурии
неминуемо вызовет конфликт, - тихо заметил Желявский.
- Но кто мог бы сказать, что этот конфликт разразится именно в тысяча
девятьсот пятом году? И что он разразится не по поводу Маньчжурии, а по
поводу Кореи?.. Вот пример того нового фактора, который превращает
предреволюционную ситуацию в революционную... В России понадобилась эта
война, эти поражения... И только тогда увидели, что ситуация становится
революционной и развивается в вооруженное восстание... Восстание, но не
революция! Еще не пролетарская революция! Почему? Потому что переход от
революционной ситуации к восстанию - это одно, а переход от восстания к
революции - другое... Не правда ли, девочка? - добавил Мейнестрель
вполголоса.
Говоря, он несколько раз быстрым движением наклонял голову, чтобы
видеть выражение лица Альфреды. Он замолчал, не глядя ни на кого. Казалось,
что он не столько думал о том, что только что сказал, сколько созерцал
абсолютную истину тех доктрин, в кругу которых он любил вращаться, никогда
не теряя из виду соотношения между теорией и практикой, между революционным
идеалом и той или иной данной ситуацией. Его глаза напряженно смотрели
куда-то. В такие мгновения казалось, что вся его жизненная сила
сосредоточена в сумрачном пламени его взгляда; и этот взгляд, где было так
мало человеческого, вызывал мысль о скрытом огне, постоянно бушевавшем у
него внутри, огне, который пожирал его плоть и питался его духом.
Папашу Буассони революционные теории интересовали больше, чем
революция; он нарушил молчание:
- Да! Верно! Согласен! Трудно предвидеть переход предреволюционной
ситуации в революционную... Однако, однако... Когда эта революционная
ситуация уже сложилась, разве невозможно предвидеть наступление революции?
- Предвидеть! - перебил раздраженно Мейнестрель. - Предвидеть...
Главное не в том, чтобы предвидеть... Главное в том, чтобы подготовить и
ускорить переход революционной ситуации в революцию! Тут все зависит от
субъективных факторов: от степени готовности вождей и революционного класса
к революционному действию. И эту готовность надлежит нам всем, авангарду,
развивать максимально, всеми средствами. Когда готовность станет достаточна,
тогда можно ускорить переход к революции! Тогда можно управлять событиями!
Тогда, если вам угодно, да, можно предвидеть!
Последние фразы он произнес одним духом, понизив голос и с такой
быстротой, что многим слушателям-иностранцам трудно было его понять. Он
замолчал, слегка откинул голову, коротко улыбнулся и закрыл глаза.
Жак, все время стоявший, заметил возле окна свободный стул и занял его.
(Принимать участие в коллективной жизни для него было лучше всего вот так,
когда он мог, не порывая контакта, избегнуть тесного соприкосновения с
другими и, держась в стороне, вернуть себе самообладание, - тогда он
испытывал не только чувство солидарности с товарищами, но и чувство
братства.) Удобно устроившись на стуле, скрестив руки и прислонившись
головой к стене, он на мгновение окинул взглядом кружок: после минутной
передышки все лица снова обратились к Мейнестрелю. Позы были различные, но
свидетельствовали о напряженном внимании... Как он любил их, этих людей,
отдавших себя целиком служению революционному идеалу, людей, чью жизнь,
бурную и изломанную, он знал в подробностях! Он мог в идейном плане
выступать против некоторых из них, мог страдать от взаимного непонимания, от
некоторых грубостей, но он любил их всех, потому что все они были "чистые".
И был горд их любовью к себе, ибо они любили его, несмотря на все, чем он от
них отличался, потому что они чувствовали, что он тоже "чистый"... Внезапное
волнение затуманило его взгляд. Он перестал видеть их, различать одного от
другого; и на один миг этот круг людей, стоявших вне закона, собравшихся
сюда со всех концов Европы, сделался в его глазах образом угнетенного
человечества, которое осознало свое порабощение и, наконец восстав, собирало
все свои силы, чтобы перестроить мир.
В тишине раздался голос Пилота:
- Возвратимся к русскому примеру, к этому великому опыту. Следует
всегда к нему обращаться... Можно ли было предвидеть в тысяча девятьсот
четвертом году, что предреволюционная ситуация станет революционной уже на
следующий год после поражений на Востоке? Нет!.. А разве в тысяча девятьсот
пятом году, когда эта революционная ситуация была создана обстоятельствами,
можно было знать, совершится ли революция, пролетарская революция? Нет! И
еще меньше можно было знать, победит ли она... Объективные факторы были
превосходные, ярко выраженные. Но субъективные факторы были недостаточны...
Припомните факты. Объективные условия - великолепные! Военный разгром,
политический кризис. Экономический кризис: кризис снабжения, голод... И так
далее... И температура стремительно поднимается: всеобщая забастовка,
крестьянские волнения, бунты, "Потемкин", декабрьское восстание в Москве...
Почему же все-таки революционная ситуация не смогла разгореться в революцию?
Из-за недостаточности субъективных факторов, Буассони! Потому, что ничего не
было готово! Ни подлинной революционной воли! Ни точных директив в уме
вождей! Ни согласия между ними! Ни иерархии, ни дисциплины! Ни достаточной
связи между вождями и массами! А в особенности - не было союза между массами
рабочими и крестьянскими, никакой серьезной революционной подготовки у
крестьян!
- Однако мужики... - отважился заметить Желявский.
- Мужики? Они действительно немного поволновались в своих деревнях,
занимали поместья, кое-где пожгли барские усадьбы. Верно! Но кто же
согласился выступить против рабочих? Мужики! Из кого вербовались полки,
которые на московских улицах зверски расстреливали революционный
пролетариат? Из мужиков, только из мужиков... Отсутствие субъективных
факторов! - сурово повторил Мейнестрель. - Когда знаешь, что происходило в
декабре тысяча девятьсот пятого года; когда подумаешь, сколько времени зря
потеряла социал-демократия на теоретические дискуссии; когда убеждаешься,
что вожди даже не договорились между собой о целях борьбы, даже не пришли к
соглашению о тактике совместных действий, вплоть до того, что забастовка в
Петербурге самым глупым образом прекратилась как раз тогда, когда начинался
подъем в Москве, вплоть до того, что забастовка связистов и
железнодорожников закончилась в декабре, как раз в тот момент, когда
прекращение работы транспорта могло парализовать правительство и помешать
ему бросить на Москву полки, Которые раздавили восстание, - тогда понимаешь,
почему в тысяча девятьсот пятом году в России революция... - Он на какую-то
долю секунды остановился, наклонил голову к Альфреде и очень быстро
прошептал: - ...революция была заранее об-ре-чена!
Ричардли, который сидел, опершись локтями о колени и наклонившись
вперед, играл пальцами, поднял изумленные глаза.
- Заранее обречена?
- Разумеется! - ответил Мейнестрель.
Наступило молчание.
Жак осмелился заговорить с места:
- Но в таком случае, вместо того чтобы доводить дело до такого конца,
не лучше ли было бы...
Мейнестрель смотрел на Альфреду; он улыбнулся, не обращая взгляда к
Жаку. Скада, Буассони, Траутенбах, Желявский, Прецель молчаливо выражали
одобрение.
Жак продолжал:
- Поскольку царь даровал конституцию, не лучше ли было бы...
- ...достигнуть предварительного соглашения с буржуазными партиями, -
докончил Буассони.
- ...воспользоваться конституцией, чтобы методически лучше организовать
русскую социал-демократию, - добавил Прецель.
- Нет, я не думаю так, - тихо заметил Желявский. - Россия - это не
Германия. И я думаю, что Ленин был прав.
- Вовсе нет! - воскликнул Жак. - Это Плеханов был прав! После
октябрьской конституции не надо было браться за оружие... Надо было
остановить движение! Закрепить достигнутое!
- Они обескуражили массы, - сказал Скада. - Люди гибли неизвестно ради
чего.
- Это правда, - горячо продолжал Жак. - Они могли бы избавить людей от
многих страданий... Сколько крови было пролито напрасно!..
- Это еще вопрос! - резко заявил Мейнестрель.
Он уже не улыбался.
Все смолкли и стали прислушиваться.
- Выступление было заранее обречено? - продолжал он после краткой
паузы. - Да! И с октября!.. Но кровь лилась напрасно? Конечно, нет!..
Он встал, чего не делал еще почти ни разу с тех пор, как начал
говорить. Пошел к окну, рассеянно поглядел в него и быстро возвратился к
Альфреде.
- Декабрьское восстание не могло привести к завоеванию власти.
Допустим! Было ли это доводом, чтобы не действовать так, как если бы это
завоевание было возможно? Конечно, нет! Прежде всего потому, что мощь
революционных сил познается только при их испытании, в ходе революции.
Плеханов не прав. После октября надо было браться за оружие. Надо было,
чтобы пролилась кровь!.. Тысяча девятьсот пятый год - этап. Этап
необходимый, исторически необходимый. После Коммуны - это вторая, и на более
высокой ступени, попытка превратить империалистическую войну в социальную
революцию. Кровь пролилась не напрасно! До тысяча девятьсот пятого года
русский народ - народ и даже пролетариат - верил в царя. Его имя
произносили, осеняя себя крестом. Но с тех пор как царь велел стрелять в
народ, пролетариат и даже многие мужики начали понимать, что от царя нечего
больше ждать, так же как и от правящих классов. В стране, столь мистически
настроенной, такой отсталой, необходимо было кровопролитие, чтобы развить
классовое сознание... И это еще не все.
Это был опыт исключительной важности и с другой точки зрения, с точки
зрения революционной практики, вожди могли пройти здесь школу, не имевшую
прецедента. Быть может, завтра все убедятся в этом!
Он по-прежнему стоял, блестя глазами, подчеркивая жестами каждую фразу.
Кисти его рук обладали женственной гибкостью; он плавно, змеиным движением
шевелил пальцами, и его жестикуляция наводила на мысль о Востоке, о
танцовщицах Камбоджи, об индийских укротителях змей.
Он погладил Альфреду по плечу и сел.
- Быть может, завтра все убедятся в этом, - повторил он. - Сегодняшняя
Европа, как и Россия в тысяча девятьсот пятом году, находится как раз в
предреволюционной ситуации. Противоречия капиталистического мира раздирают
Европу. Процветание - лишь иллюзия... Но когда и как возникнет новый фактор?
И каков будет он? Экономический кризис? Кризис политический? Война?
Революция в каком-либо государстве? Когда и как создастся революционная
ситуация?.. Вряд ли кто-нибудь может это предвидеть. Да к тому же это и не
так важно. Новый фактор возникнет. Важно уже сегодня быть готовыми! В России
тысяча девятьсот пятого года пролетариат не был готов! Потому-то все и
рухнуло. Готов ли европейский пролетариат? Готовы ли его вожди?.. Нет!..
Крепка ли солидарность между фракциями Интернационала? Нет! Достаточно ли
прочен союз вождей пролетариата, чтобы быть действенным? Нет!.. Разве можно
думать, что торжество революции будет когда-либо возможно без тесного
антипатриот, антиклерикал. И даже великий condottiere!..* Настоящий
революционный вожак!.. И при этом всегда трезвый реалист... Сначала
действие, а теория - потом!.. В Форли во время стачек он как дьявол носился
по улицам, по митингам, везде! И уж он-то умеет говорить! Никаких пустых
рассуждений! "Делайте это, делайте то!" А как он был доволен, когда
развинтили рельсы, чтобы остановить поезд! Все действительно энергичные
выступления против триполитанского похода{338} - все было сделано благодаря
его газете, благодаря ему! Он в Италии - душа нашей борьбы! А на страницах
"Аванти" он каждый день вдохновляет массы революционной furia!** У
королевского правительства нет врага сильнее, чем он! Если социализм вдруг
приобрел у нас такую мощь, то это может быть principalemente*** заслуга
Бенито! Да! Его всюду и везде видели в этот месяц! Красная неделя! Как он
взялся за дело! Ах, per Bacco****, если бы только прислушались к его газете!
Еще несколько дней - и вся Италия запылала бы! Если бы Конфедерация
труда{338} не испугалась и не прервала стачку, - это было бы началом
гражданской войны, крушением монархии! Это была бы итальянская революция!..
У нас, Тибо, в Романье, товарищи однажды вечером провозгласили республику!
Si, si!***** - Он намеренно повернулся спиной к Цецилии и Прецелю и
обращался только к Жаку. Потом опять улыбнулся и придал своему голосу
оттенок ласковой суровости: - Берегись, Тибо, не верь всему, что слышишь!
______________
* Предводитель, вожак (ит.).
** Яростью (ит.).
*** Главным образом (ит.).
**** Клянусь Бахусом (итальянское ругательство).
***** Да, да! (ит.).
Затем он слегка пожал плечами и удалился, не поклонившись обоим немцам.
Наступило короткое молчание.
Альфреда и Патерсон оставили открытой дверь комнаты, где находился
Мейнестрель. Его не было видно, но временами доносился его голос, хотя он и
не повышал тона.
- А у вас, - спросил Желявский у Прецеля, - дела идут хорошо?
- В Германии? Все лучше и лучше!
- У нас, - заявила Цецилия, - двадцать пять лет назад был всего один
миллион социалистов. Десять лет назад их было два миллиона. А сегодня -
четыре миллиона!
Она говорила не спеша, почти не шевеля губами, но вызывающим тоном, и
ее тяжелый взгляд переходил попеременно с Жака на русского и обратно. Глядя
на нее, Жак вспоминал всегда о гомеровской Юноне, о волоокой Гере.
- Несомненно, - сказал он примирительным тоном. - За двадцать лет
социал-демократия накопила огромный созидательный опыт. Организационный
талант, который проявили ее вожди, прямо удивителен... Быть может, остается
только задать вопрос, не стал ли революционный дух - как бы это сказать? -
мало-помалу слабеть в немецкой партии... Как раз из-за этих усилий,
направленных единственно лишь на организационную сторону дела...
Прецель взял слово:
- Революционный дух?.. Нет, нет, на этот счет будь спокоен! Надо
сначала организоваться, чтобы стать силой!.. У нас не только идеология, но и
реализм. И это лучше всего!.. Если все последние годы, - я имею в виду
особенно тысяча девятьсот одиннадцатый и двенадцатый годы, - в Европе был
сохранен мир, то благодаря кому? И если сегодня можно надеяться, что мы
надолго избежали опасности великой европейской войны, то благодаря кому?
Тому же немецкому пролетариату! Весь мир знает об этом. Ты говоришь:
созидательный опыт социал-демократии. Это еще больше, чем ты думаешь. Это -
монументальное сооружение. Оно стало поистине государствам в государстве.
Каким же образом? В значительной мере благодаря могуществу нашей
парламентской фракции. Наше влияние в рейхстаге непрерывно растет. Если
завтра пангерманцы позволят себе вылазку вроде Агадира{339}, то будут
протестовать уже не только двести тысяч манифестантов в Трептов-парке, но и
все социалистические депутаты рейхстага! А с ними - все левые элементы нашей
страны!
Сергей Желявский внимательно слушал.
- Однако, когда проходил новый закон о вооружениях, ваши депутаты
голосовали за!
- Простите, - сказала Цецилия, поднимая кверху указательный палец.
Брат прервал ее:
- Ax! Надо же понимать тактику, Желявский, - сказал он, высокомерно
улыбаясь. - Тут две вещи, совершенно различные: есть die Militarvorlage,
закон о вооружениях, и есть die Wehrsteuer, закон, отпускающий кредиты,
чтобы реализовать этот закон. Социал-демократы сначала голосовали против
первого закона, а затем, когда этот закон был, несмотря ни на что, принят
рейхстагом, они голосовали за закон о кредитах. И это была хорошая
тактика... Почему?.. Потому, что в этом законе было новое для нашего рейха,
нечто чрезвычайно для нас нужное: прямой общеимперский налог на крупные
состояния! Нельзя было упустить такой случай! Потому, что в этом
действительно заключалась новая социальная победа пролетариата!.. Теперь
понимаешь? А доказательством того, что наши депутаты остаются непреклонны по
отношению к Militarismus*, служит то, что каждый раз, когда они имеют
возможность голосовать против внешней политики канцлера, они ее единодушно
отвергают!
______________
* Милитаризму (нем.).
- Это верно, - согласился Жак. - Однако...
Он замялся.
- Однако? - спросил с интересом Желявский.
- Однако? - повторила Цецилия.
- Ну... как вам сказать? В Берлине я имел возможность познакомиться с
вашими социалистическими депутатами рейхстага, и у меня создалось
впечатление, что их борьба против милитаризма остается в общем довольно
платонической... Я говорю не о Либкнехте, конечно, а о других. Большая часть
из них явно не стремится к тому, чтобы вырвать корень зла, чтобы открыто
подорвать дух подчинения немецких масс военщине... У меня создалось
впечатление, - как бы это сказать? - что, несмотря ни на что, они все до
ужаса немцы... Убежденные в исторической миссии пролетариата, само собой
разумеется, но убежденные прежде всего в исторической миссии немецкого
пролетариата. И они не заходят так далеко в своем интернационализме и
антимилитаризме, как мы, во Франции.
- Конечно, - сказала Цецилия, и веки ее на мгновение опустились,
скрывая взгляд.
- Конечно, - повторил Прецель тоном вызывающего превосходства.
Желявский поспешил вмешаться.
- Ваши буржуазные демократии, - заметил он, лукаво улыбаясь, - терпят
социалистов в своих парламентах именно потому, что они прекрасно знают, что
социалист в правительстве никогда не бывает по-настоящему опасным
социалистом...
Митгерг, Харьковский и папаша Буассони на другом конце комнаты встали и
подошли к говорившим.
Прецель и Цецилия пожали им руки.
Желявский тихо покачивал головой, по-прежнему улыбаясь.
- Знаешь ли, что я думаю? - сказал он, повернувшись на этот раз к Жаку.
- Я думаю, что для порабощения масс ваши демократические режимы - ну, все
ваши республики и парламентские монархии - это орудия, быть может, столь же
ужасные и еще более коварные, чем наш постыдный царизм...
- Поэтому, - резко заявил Митгерг, который все слышал, - прав был
Пилот, когда однажды вечером сказал: "Борьба против демократии всеми
средствами, вплоть до кровопролития - вот первостепенная задача
революционного действия!"
- Простите, - возразил Жак. - Прежде всего Пилот имел в виду только
Россию, русскую революцию; и говорил он, что русская революция должна была
не начинать с буржуазной демократии, а сразу стать пролетарской... А потом,
не будем преувеличивать: можно все-таки с пользой работать и в рамках
демократического строя... Например, Жорес... Все, что социалисты уже
завоевали во Франции и еще более в Германии...
- Нет, - сказал Митгерг, - революция или эмансипация в рамках
демократического строя - это две разные вещи! Во Франции вожди стали
наполовину буржуа. Они утратили чистоту революционного духа!
- Послушаем немножко, что говорят рядом, - прервал Буассони, лукаво
подмигивая в сторону открытой двери.
- Мейнестрель там? - спросил Прецель.
- Разве ты не слышишь его? - сказал Митгерг.
Они замолчали и прислушались. Голос Мейнестреля звучал однообразно и
четко.
Желявский взял Жака под руку.
- Пойдем, послушаем и мы тоже...
Жак выбрал себе место рядом с Ванхеде, который, скрестив руки и
полузакрыв глаза, стоял, прислонившись к пыльной полке, куда Монье складывал
старые брошюры.
- А я, - говорил Траутенбах, немецкий еврей, светло-рыжий и курчавый,
живший обычно в Берлине, но часто наезжавший в Женеву, - я не верю, что
можно добиться толку легальными средствами! Это робкие методы,
интеллигентские!
Он повернулся к Мейнестрелю, ожидая от него знака одобрения. Но Пилот,
сидевший в центре группы рядом с Альфредой, раскачивался на стуле, устремив
взгляд в пространство.
- Уточним! - сказал Ричардли, высокий человек с черными волосами,
подстриженными ежиком. (Три года назад этот космополитический кружок
объединился вокруг него, и до появления Мейнестреля он был душой группы.
Впрочем, он сам стушевался перед авторитетом Пилота и теперь тактично и
преданно играл при нем роль второй скрипки.) - Сколько стран, столько и
решений вопроса... Можно допустить, чтобы в некоторых демократических
странах, как, например, во Франции и в Англии, революционное движение
пользовалось легальными методами... До поры до времени! - Говоря, он
выдвигал вперед подбородок - острый и волевой. Его бритое лицо с белым лбом,
обрамленным черными волосами, казалось на первый взгляд довольно приятным,
однако его агатовым глазам недоставало мягкости, от уголков тонких губ
тянулись черточки, как будто они были надсечены, а в голосе чувствовалась
неприятная сухость.
- Трудность заключается в том, - заговорил Харьковский, - чтобы
угадать, в какой момент следует перейти от легальных средств к насилию и
восстанию.
Скада поднял свой горбатый нос.
- Когда давление пара слишком сильно, крышка сама собой слетает с
самовара!
Раздался смех - жестокий смех, то, что Ванхеде называл "их
каннибальским смехом".
- Браво, азиат! - закричал Кийеф.
- До тех пор, пока капиталистическая экономика располагает
государственной властью, - заметил Буассони, проводя своим маленьким язычком
по розовым губам, - борьба народа за демократические свободы не может
содействовать развитию подлинной револю...
- Разумеется! - бросил Мейнестрель, даже не взглянув на старого
педагога.
Наступило молчание.
Буассони хотел продолжить:
- История учит... Посмотрите, что произошло из-за...
На этот раз его прервал Ричардли:
- Ну да, история! Позволяет ли нам история думать, что можно
предвидеть, что можно заранее назначить срок начала революции? Нет! В один
прекрасный день самовар взрывается... Движение народных сил не поддается
прогнозам.
- Это еще вопрос! - заявил Мейнестрель не допускающим возражений тоном.
Он замолчал, но все, кто был знаком с его привычками, поняли, что он
собирается говорить.
На собраниях он обычно молча продумывал свою мысль, долго не вмешиваясь
в спор. Только время от времени прерывал споривших короткими восклицаниями
вроде загадочного: "Это еще вопрос!" - или уклончивого и обезоруживающего:
"Разумеется!" В других устах это производило бы комическое впечатление. Но
острота его взгляда, твердость голоса, напряженная воля и мысль, которые
угадывались в нем, вовсе не располагали к улыбке и привлекали внимание даже
тех, кого отталкивала резкость его манер.
- Не следует смешивать понятия... - отчеканил он внезапно. -
"Предвидеть"! Можно ли предвидеть революцию? Что это значит?
Все слушали. Он вытянул вперед больную ногу и откашлялся. Рука его,
напоминавшая клещи, с полусогнутыми пальцами, как будто он постоянно держал
в ладони невидимый мяч, - поднялась, погладила бороду и прижалась к груди.
- Не следует смешивать революцию с восстанием. Не следует смешивать
революцию и революционную ситуацию... Не обязательно всякая революционная
ситуация порождает революцию. Даже если она порождает восстание... Пример -
тысяча девятьсот пятый год в России: вначале революционная ситуация, затем
восстание, но не революция. - Несколько секунд он собирался с мыслями. -
Ричардли говорит: "прогнозы". Что это значит? Точно предсказать момент,
когда ситуация станет революционной, трудно. Тем не менее движение
пролетариата, опираясь на предреволюционную ситуацию, может
благоприятствовать, может ускорить развитие революционной ситуации. Но
развязывает революцию почти всегда внешнее событие, неожиданное и более или
менее непредвиденное; я хочу сказать - такое, срок которого не может быть
заранее точно установлен.
Он положил локоть на спинку стула, где сидела Альфреда, и подпер
кулаком подбородок. Несколько мгновений его ясновидческий взгляд был
сосредоточен на какой-то отдаленной точке.
- Дело в том, что нужно принимать вещи такими, как они есть. В
действительности, на практике. (У него была особенная манера произносить это
слово - "практика": пронзительно, как звон литавр.) Пример - Россия... Надо
всегда обращаться к примерам, к фактам! Только так мы можем чему-либо
научиться. Мы имеем дело не с математикой. В деле революции - как в
медицине: есть теория и затем есть практика. И есть даже нечто другое:
искусство... Но оставим это... (Прежде чем продолжать, он взглянул на
Альфреду с беглой улыбкой, словно лишь ее считал способной оценить его
отступление.) В тысяча девятьсот четвертом году в России, перед войной в
Маньчжурии, сложилась предреволюционная ситуация. Предреволюционная
ситуация, которая могла и должна была привести к ситуации революционной. Но
как? Можно ли было предвидеть, каким образом это произойдет? Нет. Могли
вскрыться многие нарывы... Был аграрный вопрос. Был еврейский вопрос. Были
проблемы Финляндии, Польши. Был русско-японский антагонизм на Востоке.
Невозможно было предугадать, какое именно неожиданное обстоятельство
превратит предреволюционную ситуацию в революционную... И внезапно это
произошло. Клике авантюристов и спекулянтов удалось приобрести достаточное
влияние на царя, чтобы втянуть его в войну на Дальнем Востоке без ведома и
вопреки политике его министра иностранных дел. Кто мог бы это предвидеть?
- Можно было предвидеть, что русско-японское соперничество в Маньчжурии
неминуемо вызовет конфликт, - тихо заметил Желявский.
- Но кто мог бы сказать, что этот конфликт разразится именно в тысяча
девятьсот пятом году? И что он разразится не по поводу Маньчжурии, а по
поводу Кореи?.. Вот пример того нового фактора, который превращает
предреволюционную ситуацию в революционную... В России понадобилась эта
война, эти поражения... И только тогда увидели, что ситуация становится
революционной и развивается в вооруженное восстание... Восстание, но не
революция! Еще не пролетарская революция! Почему? Потому что переход от
революционной ситуации к восстанию - это одно, а переход от восстания к
революции - другое... Не правда ли, девочка? - добавил Мейнестрель
вполголоса.
Говоря, он несколько раз быстрым движением наклонял голову, чтобы
видеть выражение лица Альфреды. Он замолчал, не глядя ни на кого. Казалось,
что он не столько думал о том, что только что сказал, сколько созерцал
абсолютную истину тех доктрин, в кругу которых он любил вращаться, никогда
не теряя из виду соотношения между теорией и практикой, между революционным
идеалом и той или иной данной ситуацией. Его глаза напряженно смотрели
куда-то. В такие мгновения казалось, что вся его жизненная сила
сосредоточена в сумрачном пламени его взгляда; и этот взгляд, где было так
мало человеческого, вызывал мысль о скрытом огне, постоянно бушевавшем у
него внутри, огне, который пожирал его плоть и питался его духом.
Папашу Буассони революционные теории интересовали больше, чем
революция; он нарушил молчание:
- Да! Верно! Согласен! Трудно предвидеть переход предреволюционной
ситуации в революционную... Однако, однако... Когда эта революционная
ситуация уже сложилась, разве невозможно предвидеть наступление революции?
- Предвидеть! - перебил раздраженно Мейнестрель. - Предвидеть...
Главное не в том, чтобы предвидеть... Главное в том, чтобы подготовить и
ускорить переход революционной ситуации в революцию! Тут все зависит от
субъективных факторов: от степени готовности вождей и революционного класса
к революционному действию. И эту готовность надлежит нам всем, авангарду,
развивать максимально, всеми средствами. Когда готовность станет достаточна,
тогда можно ускорить переход к революции! Тогда можно управлять событиями!
Тогда, если вам угодно, да, можно предвидеть!
Последние фразы он произнес одним духом, понизив голос и с такой
быстротой, что многим слушателям-иностранцам трудно было его понять. Он
замолчал, слегка откинул голову, коротко улыбнулся и закрыл глаза.
Жак, все время стоявший, заметил возле окна свободный стул и занял его.
(Принимать участие в коллективной жизни для него было лучше всего вот так,
когда он мог, не порывая контакта, избегнуть тесного соприкосновения с
другими и, держась в стороне, вернуть себе самообладание, - тогда он
испытывал не только чувство солидарности с товарищами, но и чувство
братства.) Удобно устроившись на стуле, скрестив руки и прислонившись
головой к стене, он на мгновение окинул взглядом кружок: после минутной
передышки все лица снова обратились к Мейнестрелю. Позы были различные, но
свидетельствовали о напряженном внимании... Как он любил их, этих людей,
отдавших себя целиком служению революционному идеалу, людей, чью жизнь,
бурную и изломанную, он знал в подробностях! Он мог в идейном плане
выступать против некоторых из них, мог страдать от взаимного непонимания, от
некоторых грубостей, но он любил их всех, потому что все они были "чистые".
И был горд их любовью к себе, ибо они любили его, несмотря на все, чем он от
них отличался, потому что они чувствовали, что он тоже "чистый"... Внезапное
волнение затуманило его взгляд. Он перестал видеть их, различать одного от
другого; и на один миг этот круг людей, стоявших вне закона, собравшихся
сюда со всех концов Европы, сделался в его глазах образом угнетенного
человечества, которое осознало свое порабощение и, наконец восстав, собирало
все свои силы, чтобы перестроить мир.
В тишине раздался голос Пилота:
- Возвратимся к русскому примеру, к этому великому опыту. Следует
всегда к нему обращаться... Можно ли было предвидеть в тысяча девятьсот
четвертом году, что предреволюционная ситуация станет революционной уже на
следующий год после поражений на Востоке? Нет!.. А разве в тысяча девятьсот
пятом году, когда эта революционная ситуация была создана обстоятельствами,
можно было знать, совершится ли революция, пролетарская революция? Нет! И
еще меньше можно было знать, победит ли она... Объективные факторы были
превосходные, ярко выраженные. Но субъективные факторы были недостаточны...
Припомните факты. Объективные условия - великолепные! Военный разгром,
политический кризис. Экономический кризис: кризис снабжения, голод... И так
далее... И температура стремительно поднимается: всеобщая забастовка,
крестьянские волнения, бунты, "Потемкин", декабрьское восстание в Москве...
Почему же все-таки революционная ситуация не смогла разгореться в революцию?
Из-за недостаточности субъективных факторов, Буассони! Потому, что ничего не
было готово! Ни подлинной революционной воли! Ни точных директив в уме
вождей! Ни согласия между ними! Ни иерархии, ни дисциплины! Ни достаточной
связи между вождями и массами! А в особенности - не было союза между массами
рабочими и крестьянскими, никакой серьезной революционной подготовки у
крестьян!
- Однако мужики... - отважился заметить Желявский.
- Мужики? Они действительно немного поволновались в своих деревнях,
занимали поместья, кое-где пожгли барские усадьбы. Верно! Но кто же
согласился выступить против рабочих? Мужики! Из кого вербовались полки,
которые на московских улицах зверски расстреливали революционный
пролетариат? Из мужиков, только из мужиков... Отсутствие субъективных
факторов! - сурово повторил Мейнестрель. - Когда знаешь, что происходило в
декабре тысяча девятьсот пятого года; когда подумаешь, сколько времени зря
потеряла социал-демократия на теоретические дискуссии; когда убеждаешься,
что вожди даже не договорились между собой о целях борьбы, даже не пришли к
соглашению о тактике совместных действий, вплоть до того, что забастовка в
Петербурге самым глупым образом прекратилась как раз тогда, когда начинался
подъем в Москве, вплоть до того, что забастовка связистов и
железнодорожников закончилась в декабре, как раз в тот момент, когда
прекращение работы транспорта могло парализовать правительство и помешать
ему бросить на Москву полки, Которые раздавили восстание, - тогда понимаешь,
почему в тысяча девятьсот пятом году в России революция... - Он на какую-то
долю секунды остановился, наклонил голову к Альфреде и очень быстро
прошептал: - ...революция была заранее об-ре-чена!
Ричардли, который сидел, опершись локтями о колени и наклонившись
вперед, играл пальцами, поднял изумленные глаза.
- Заранее обречена?
- Разумеется! - ответил Мейнестрель.
Наступило молчание.
Жак осмелился заговорить с места:
- Но в таком случае, вместо того чтобы доводить дело до такого конца,
не лучше ли было бы...
Мейнестрель смотрел на Альфреду; он улыбнулся, не обращая взгляда к
Жаку. Скада, Буассони, Траутенбах, Желявский, Прецель молчаливо выражали
одобрение.
Жак продолжал:
- Поскольку царь даровал конституцию, не лучше ли было бы...
- ...достигнуть предварительного соглашения с буржуазными партиями, -
докончил Буассони.
- ...воспользоваться конституцией, чтобы методически лучше организовать
русскую социал-демократию, - добавил Прецель.
- Нет, я не думаю так, - тихо заметил Желявский. - Россия - это не
Германия. И я думаю, что Ленин был прав.
- Вовсе нет! - воскликнул Жак. - Это Плеханов был прав! После
октябрьской конституции не надо было браться за оружие... Надо было
остановить движение! Закрепить достигнутое!
- Они обескуражили массы, - сказал Скада. - Люди гибли неизвестно ради
чего.
- Это правда, - горячо продолжал Жак. - Они могли бы избавить людей от
многих страданий... Сколько крови было пролито напрасно!..
- Это еще вопрос! - резко заявил Мейнестрель.
Он уже не улыбался.
Все смолкли и стали прислушиваться.
- Выступление было заранее обречено? - продолжал он после краткой
паузы. - Да! И с октября!.. Но кровь лилась напрасно? Конечно, нет!..
Он встал, чего не делал еще почти ни разу с тех пор, как начал
говорить. Пошел к окну, рассеянно поглядел в него и быстро возвратился к
Альфреде.
- Декабрьское восстание не могло привести к завоеванию власти.
Допустим! Было ли это доводом, чтобы не действовать так, как если бы это
завоевание было возможно? Конечно, нет! Прежде всего потому, что мощь
революционных сил познается только при их испытании, в ходе революции.
Плеханов не прав. После октября надо было браться за оружие. Надо было,
чтобы пролилась кровь!.. Тысяча девятьсот пятый год - этап. Этап
необходимый, исторически необходимый. После Коммуны - это вторая, и на более
высокой ступени, попытка превратить империалистическую войну в социальную
революцию. Кровь пролилась не напрасно! До тысяча девятьсот пятого года
русский народ - народ и даже пролетариат - верил в царя. Его имя
произносили, осеняя себя крестом. Но с тех пор как царь велел стрелять в
народ, пролетариат и даже многие мужики начали понимать, что от царя нечего
больше ждать, так же как и от правящих классов. В стране, столь мистически
настроенной, такой отсталой, необходимо было кровопролитие, чтобы развить
классовое сознание... И это еще не все.
Это был опыт исключительной важности и с другой точки зрения, с точки
зрения революционной практики, вожди могли пройти здесь школу, не имевшую
прецедента. Быть может, завтра все убедятся в этом!
Он по-прежнему стоял, блестя глазами, подчеркивая жестами каждую фразу.
Кисти его рук обладали женственной гибкостью; он плавно, змеиным движением
шевелил пальцами, и его жестикуляция наводила на мысль о Востоке, о
танцовщицах Камбоджи, об индийских укротителях змей.
Он погладил Альфреду по плечу и сел.
- Быть может, завтра все убедятся в этом, - повторил он. - Сегодняшняя
Европа, как и Россия в тысяча девятьсот пятом году, находится как раз в
предреволюционной ситуации. Противоречия капиталистического мира раздирают
Европу. Процветание - лишь иллюзия... Но когда и как возникнет новый фактор?
И каков будет он? Экономический кризис? Кризис политический? Война?
Революция в каком-либо государстве? Когда и как создастся революционная
ситуация?.. Вряд ли кто-нибудь может это предвидеть. Да к тому же это и не
так важно. Новый фактор возникнет. Важно уже сегодня быть готовыми! В России
тысяча девятьсот пятого года пролетариат не был готов! Потому-то все и
рухнуло. Готов ли европейский пролетариат? Готовы ли его вожди?.. Нет!..
Крепка ли солидарность между фракциями Интернационала? Нет! Достаточно ли
прочен союз вождей пролетариата, чтобы быть действенным? Нет!.. Разве можно
думать, что торжество революции будет когда-либо возможно без тесного