Страница:
Макс взялся за телефон:
– Ларонда, Локке надо как можно скорее лететь в Сарасоту. И закажи мне билет туда же на завтра, на вторую половину дня.
– Да, сэр.
Он положил трубку.
– Алисса, извини, если я…
Она коснулась его руки. Она никогда не прикасалась к Максу на работе, но сейчас коротко сжала его пальцы.
– Со мной все будет в порядке, Макс.
Выходит, она считает, что он беспокоится за нее.
Какое же он дерьмо.
Нарушив собственное непреложное правило о непозволительности физических контактов в офисе, он обнял Алиссу и крепко прижал к себе. Если уж Макс Багат нарушал правила, он делал это на всю катушку.
Она была мягкой, теплой и, как уже говорилось выше, замечательно пахла. Макс сам не понимал, как получилось, что за последний год эта женщина стала так много для него значить – она стала его поверенной и лучшим другом. И потерять ее будет очень больно.
Настолько больно, что он не был уверен, сумеет ли перенести эту боль.
– Будь осторожна, – попросил он. Это прозвучало глупо, но ничего более умного не пришло ему в голову.
– Буду, – пообещала Алисса и поцеловала его, коснувшись щеки мягкими губами, а потом выскользнула из его объятий. – Увидимся завтра.
Напоследок она улыбнулась и плотно прикрыла за собой дверь.
Макс дал себе десять – нет, даже пятнадцать секунд на то, чтобы восстановить душевное равновесие, и потом пододвинул телефон и набрал первый из пятнадцати номеров в списке.
1 декабря 1943 года
Моя милая Мей!
Я хотела написать это письмо еще в День Благодарения, чтобы поздравить тебя и крошку Джолли с праздником, но случилось так, что как раз в тот четверг я пролетала над Скалистыми горами, перегоняя очередной самолет в Калифорнию.
Это был новенький, сверкающий НАП-51Д Мустанг. Знаю, знаю, что тебе это название ни о чем не говорит! Но только представь себе обычный «мустанг», который движется по дороге со скоростью 435 миль в час. Если бы ты знала, как здорово летать на такой скорости! Я гнала этот самолет с учебной базы в Айове и была совершенно счастлива те несколько часов, которые провела в воздухе. Мне даже жаль было приземляться, когда я прибыла в… (Вычеркнуто военной цензурой).
А потом я увидела газету со списком наших убитых и раненых в Тараве, и мне стало гораздо хуже.
По-моему, ужасные новости, поступающие с фронта военных действий в Тихом океане, заставили протрезветь весь американский народ. Боюсь, что в конце того года нам не захочется никого благодарить. Я знаю, как ты скучаешь по Уолту, и уверена, что и ему очень не хватает тебя и малышки.
И все-таки, хотя сейчас и идет эта ужасная война, мне есть за что благодарить судьбу в этом году – за то, что я познакомилась с Уолтом и тобой и за то, что мы подружились. Знаешь, мне тут пришло в голову, что ты, наверное, толком не знаешь, как я познакомилась с Уолтом и как оказалась в вашем доме в тот вечер, почти год тому назад.
Вот я и расскажу об этом сейчас. Надеюсь немного повеселить тебя или хоть чуть-чуть поднять тебе настроение.
В тот раз я перегоняла из Мемфиса на аэродром в Тускеджи старый примус, который по ошибке назывался самолетом 17–40. Самая неприятная работа для пилота – это как раз лететь на таком вот ископаемом, от которого никогда не знаешь, чего ждать. Разумеется, обычной предполетной проверки в этом случае оказалось недостаточно, и я практически перебрала весь двигатель, чтобы убедиться, что нам с ним удастся взлететь и – самое главное – сесть.
Но, несмотря на все мои старания, примерно за сто тридцать миль до Тускеджи у бедного П-40 начался сильнейший приступ икоты, и я поняла, что наши дела плохи. Мне очень хотелось дотянуть до аэродрома, потому что, конечно, я могла поискать подходящее поле или даже шоссе и приземлиться, но снова взлететь в таком случае было, бы очень-очень трудно.
Я попыталась включить радио, чтобы связаться с Тускеджи и сообщить им о своих проблемах, и – представляешь? – ручка передатчика просто отвалилась и осталась у меня в руке. Починить его я, разумеется, не могла, поэтому оставалось только молиться и надеяться на собственные силы.
И тут я увидела его! Взлетное поле! Прямо перед собой! Давно я так не радовалась.
Я облетела вокруг вышки, давая им знать, что рация не работает и что мне надо срочно приземлиться.
На земле меня поняли и с помощью флажков дали разрешение на посадку. И тут П-40 удивил меня еще раз. Он в последний раз икнул, потом закашлялся и вдруг замолчал совсем. Я оказалась в большой металлической коробке, которая очень быстро падала на землю.
Мей, клянусь, что вся моя жизнь – все жалкие двадцать восемь лет – пролетела передо мной за одно мгновение. И еще я помню, что подумала о том неприлично красивом капитане, с которым познакомилась в Альбукерке две недели назад, и горько пожалела, что отказалась потанцевать с ним. (Да-да, моя дорогая подруга! Слово «потанцевать» в данном случае – это эвфемизм, а на самом деле я имела в виду совсем другое. До чего же я люблю тебя шокировать!)
Но все-таки я не хотела мириться с тем, что мой земной срок подошел к концу, и отчаянно применяла все описанные в инструкциях способы – даже изобрела несколько новых! – для того чтобы оживить двигатель. И, не знаю как, но мне это удалось! Буквально в десяти метрах от земли двигатель опять начал кашлять, я рванула на себя рычаг, поднялась повыше и снова зашла на посадку. На этот раз ч*** П-40 меня не подвел, и мы приземлились красиво, как по нотам.
Когда я выбралась на землю, то, наверное, была белой, как простыня, у меня невыносимо дрожали колени и, похоже, мне надо было срочно поменять трусики. Я пообещала себе, что целую неделю буду ходить в церковь и молиться, и уже собралась опуститься на колени, чтобы поцеловать пыльную посадочную полосу, но в этот самый момент увидела высокого негра, бегущего ко мне с явным намерением убить.
«Какого ч*** вы тут выделываете? – кричал он с отрывистым северным акцентом. – Кто научил вас так летать? Вы не только рисковали своей и нашими жизнями, но к тому же чуть не угробили машину! Нам ч***ски не хватает самолетов, а вы чуть не превратили этот П-40 в кучу металлолома!»
Мей, дорогая, ты ведь меня знаешь: я вспыхиваю быстро, как сухая солома. Поэтому я стащила шлем и заорала в ответ: «Да я чуть не погибла, пока сажала этот кусок д***а! У меня во время первого захода заглох двигатель, и то, что я вообще приземлилась – это чудо, почище, чем превращение воды в вино! И какой-то механик будет орать на меня? Я требую, чтобы вы, немедленно позвали сюда своего командира!»
Вот так-то! Высокий негр перестал кричать и изумленно уставился на мои пышные кудряшки. И я тоже на него уставилась, потому что сообразила, что он не механик, а офицер и к тому же гора-а-аздо старше меня по званию. На его комбинезоне я запоздало заметила нашивки подполковника и имя «Гэйнс», вышитое на нагрудном кармане.
Я заглянула в документ, который держала в руке, и убедилась, что командира, которому я должна была доставить П-40, как раз и зовут Уолтер Гэйнс.
Мы оба были одинаково ошеломлены: он – тем, что пилот оказался женщиной, а я – тем, что у подполковника и командира не белоснежная кожа.
Единственное, что мне оставалось делать в той ситуации – это отсалютовать и извиниться.
Мей, я ведь рассказывала тебе, что пыталась поступить в военную авиацию с 8 сентября 1941 года, но все, чего мне удалось добиться – это присвоения звания первого лейтенанта и зачисления во вспомогательный женский авиационный полк. Мужчины не обязаны отдавать нам честь, но мы, если хотим, можем таким образом приветствовать старших по званию. А я очень хотела, чтобы твой муж понял, что я надерзила ему не из-за высокомерия, а просто от неведения.
Подполковник Гэйнс улыбнулся и тоже отдал мне честь.
«Я рад, что вам удалось благополучно приземлиться, лейтенант Смит, – сказал он. – Так говорите, у вас заглох двигатель при заходе на посадку?»
«Да, сэр. Его всю дорогу лихорадило, а в последний момент он вообще объявил забастовку».
Вместе с ним мы подошли к самолету и возились с двигателем довольно долго. За это время я успела рассказать ему о нашем подразделении вспомогательной авиации и о том, что из-за нехватки пилотов-мужчин армейское командование начало привлекать женщин для доставки грузов внутри страны или перегона самолетов. Подполковник, в свою очередь, рассказал мне об эксперименте по подготовке темнокожих пилотов, который проводился там, в Тускеджи. Оказалось, он является командиром эскадрильи, состоящей исключительно из цветных летчиков. Как же я им позавидовала! Ведь у них-то имелся шанс поучаствовать в боевых действиях, а мне не приходилось об этом даже мечтать.
Пока мы проверяли двигатель, я успела понять еще одну вещь: Уолтер Гэйнс разбирается в самолетах ничуть не хуже меня. И я знала, что и на него произвела впечатление моя компетентность.
Когда я забиралась в автобус, чтобы переехать на половину базы, предназначенную для белых, он пожал мне руку и сказал: «Вы сегодня отлично летали, лейтенант!» И я просто надулась от гордости, потому что это был комплимент от человека, который знал, о чем говорит.
На этом история нашего знакомства вроде бы и должна была закончиться. Но нет!
Ранним вечером того же дня я сидела на скамейке недалеко от офицерской столовой для белых и смотрела на пыльную дорогу. И кого я увидела на ней? Правильно, подполковника Гэйнса собственной персоной.
«Ждете автобуса в город?» – спросил он, подойдя ближе. Я встала: «Да, сэр».
В тот же день я планировала улететь в Чикаго, но опоздала, и теперь три дня должна была дожидаться следующего рейса. Наверное, он заметил мой рюкзак, потому что сказал: «Боюсь, сегодня вам будет сложно найти ночлег в городе. Завтра во всех колледжах выпускные балы. – Он улыбнулся: – И наверняка всю ночь будут греметь фейерверки и музыка. Вам лучше остаться на базе, если хотите выспаться».
«Да, сэр, – согласилась я. – Вот только отдельные спальни для женщин-пилотов на базе не предусмотрены. – Я тоже улыбнулась, потому что не хотела выдавать своего огорчения. – Думаю, мне придется поискать в городе церковь, в которой скамейки для прихожан не слишком жесткие, и заночевать там».
Мне уже приходилось сталкиваться с такими проблемами, и я была уверена, что у Уолтера тоже имеется подобный печальный опыт.
Даже в тот момент мы были вынуждены разговаривать стоя, потому что он – подполковник, ч*** возьми! – не имел права присесть на скамейку с надписью «Только для белых».
Я подняла свой рюкзак и перешла к другой скамейке, с облупившейся краской, на которой мы могли бы сидеть рядом.
«Знаете, – сказал мне подполковник Гэйнс, – а ведь вы мажете переночевать у меня».
Господи, Мей, ты ведь знаешь, что иногда мне приходят в голову очень гадкие мысли! Возможно, дело было в том, что я слишком много думала о том красивом капитане, с которым так и не потанцевала, но я помню, что при этих словах я с ужасом уставилась на Уолтера, решив, что он предлагает мне… Ну, ты понимаешь.
И еще ты, конечно, понимаешь, что Уолт совсем не дурак и что по моему лицу он сразу же догадался, о чем я подумала. Наверное, у меня даже челюсть отвисла.
Во всяком случае, он поспешно извинился и, судя по его виду, очень пожалел о том, что вообще подошел ко мне, а потом откашлялся и сказал: «Я уверен, что моя жена Мей будет рада устроить вас в нашей гостевой спальне».
Как же я обрадовалась, когда поняла, что подполковник Гэйнс не делает мне неприличного предложения. Я еще не успела ответить, и в этот момент подошел автобус, и Уолт добавил: «Если, конечно, ночлег в церкви не кажется вам более привлекательным».
И я поняла, что на самом деле он хотел сказать: «Если, конечно, вы не из числа тех белых снобов, которые скорее умрут, чем переночуют в доме доброго, честного и образованного негра».
Я посмотрела ему прямо в глаза и сказала: «По правде говоря, я бы с удовольствием воспользовалась вашим любезным приглашением, сэр. Если, конечно, вы уверены, что ваша жена не будет против».
Он улыбнулся: «Обещаю, что не будет, лейтенант».
И через полчаса после этого, моя милая подруга, мы с тобой и познакомились.
А сейчас мне надо бежать, если я хочу отправить это письмо сегодня.
Я все время помню вас и молюсь за тебя, за Уолта и за милую Джолли. Надеюсь, ты скоро поправишься, если будешь думать только о хорошем. Я постараюсь навестить вас при первой же возможности.
Целую вас с любовью,
Дот.
3
– Ларонда, Локке надо как можно скорее лететь в Сарасоту. И закажи мне билет туда же на завтра, на вторую половину дня.
– Да, сэр.
Он положил трубку.
– Алисса, извини, если я…
Она коснулась его руки. Она никогда не прикасалась к Максу на работе, но сейчас коротко сжала его пальцы.
– Со мной все будет в порядке, Макс.
Выходит, она считает, что он беспокоится за нее.
Какое же он дерьмо.
Нарушив собственное непреложное правило о непозволительности физических контактов в офисе, он обнял Алиссу и крепко прижал к себе. Если уж Макс Багат нарушал правила, он делал это на всю катушку.
Она была мягкой, теплой и, как уже говорилось выше, замечательно пахла. Макс сам не понимал, как получилось, что за последний год эта женщина стала так много для него значить – она стала его поверенной и лучшим другом. И потерять ее будет очень больно.
Настолько больно, что он не был уверен, сумеет ли перенести эту боль.
– Будь осторожна, – попросил он. Это прозвучало глупо, но ничего более умного не пришло ему в голову.
– Буду, – пообещала Алисса и поцеловала его, коснувшись щеки мягкими губами, а потом выскользнула из его объятий. – Увидимся завтра.
Напоследок она улыбнулась и плотно прикрыла за собой дверь.
Макс дал себе десять – нет, даже пятнадцать секунд на то, чтобы восстановить душевное равновесие, и потом пододвинул телефон и набрал первый из пятнадцати номеров в списке.
1 декабря 1943 года
Моя милая Мей!
Я хотела написать это письмо еще в День Благодарения, чтобы поздравить тебя и крошку Джолли с праздником, но случилось так, что как раз в тот четверг я пролетала над Скалистыми горами, перегоняя очередной самолет в Калифорнию.
Это был новенький, сверкающий НАП-51Д Мустанг. Знаю, знаю, что тебе это название ни о чем не говорит! Но только представь себе обычный «мустанг», который движется по дороге со скоростью 435 миль в час. Если бы ты знала, как здорово летать на такой скорости! Я гнала этот самолет с учебной базы в Айове и была совершенно счастлива те несколько часов, которые провела в воздухе. Мне даже жаль было приземляться, когда я прибыла в… (Вычеркнуто военной цензурой).
А потом я увидела газету со списком наших убитых и раненых в Тараве, и мне стало гораздо хуже.
По-моему, ужасные новости, поступающие с фронта военных действий в Тихом океане, заставили протрезветь весь американский народ. Боюсь, что в конце того года нам не захочется никого благодарить. Я знаю, как ты скучаешь по Уолту, и уверена, что и ему очень не хватает тебя и малышки.
И все-таки, хотя сейчас и идет эта ужасная война, мне есть за что благодарить судьбу в этом году – за то, что я познакомилась с Уолтом и тобой и за то, что мы подружились. Знаешь, мне тут пришло в голову, что ты, наверное, толком не знаешь, как я познакомилась с Уолтом и как оказалась в вашем доме в тот вечер, почти год тому назад.
Вот я и расскажу об этом сейчас. Надеюсь немного повеселить тебя или хоть чуть-чуть поднять тебе настроение.
В тот раз я перегоняла из Мемфиса на аэродром в Тускеджи старый примус, который по ошибке назывался самолетом 17–40. Самая неприятная работа для пилота – это как раз лететь на таком вот ископаемом, от которого никогда не знаешь, чего ждать. Разумеется, обычной предполетной проверки в этом случае оказалось недостаточно, и я практически перебрала весь двигатель, чтобы убедиться, что нам с ним удастся взлететь и – самое главное – сесть.
Но, несмотря на все мои старания, примерно за сто тридцать миль до Тускеджи у бедного П-40 начался сильнейший приступ икоты, и я поняла, что наши дела плохи. Мне очень хотелось дотянуть до аэродрома, потому что, конечно, я могла поискать подходящее поле или даже шоссе и приземлиться, но снова взлететь в таком случае было, бы очень-очень трудно.
Я попыталась включить радио, чтобы связаться с Тускеджи и сообщить им о своих проблемах, и – представляешь? – ручка передатчика просто отвалилась и осталась у меня в руке. Починить его я, разумеется, не могла, поэтому оставалось только молиться и надеяться на собственные силы.
И тут я увидела его! Взлетное поле! Прямо перед собой! Давно я так не радовалась.
Я облетела вокруг вышки, давая им знать, что рация не работает и что мне надо срочно приземлиться.
На земле меня поняли и с помощью флажков дали разрешение на посадку. И тут П-40 удивил меня еще раз. Он в последний раз икнул, потом закашлялся и вдруг замолчал совсем. Я оказалась в большой металлической коробке, которая очень быстро падала на землю.
Мей, клянусь, что вся моя жизнь – все жалкие двадцать восемь лет – пролетела передо мной за одно мгновение. И еще я помню, что подумала о том неприлично красивом капитане, с которым познакомилась в Альбукерке две недели назад, и горько пожалела, что отказалась потанцевать с ним. (Да-да, моя дорогая подруга! Слово «потанцевать» в данном случае – это эвфемизм, а на самом деле я имела в виду совсем другое. До чего же я люблю тебя шокировать!)
Но все-таки я не хотела мириться с тем, что мой земной срок подошел к концу, и отчаянно применяла все описанные в инструкциях способы – даже изобрела несколько новых! – для того чтобы оживить двигатель. И, не знаю как, но мне это удалось! Буквально в десяти метрах от земли двигатель опять начал кашлять, я рванула на себя рычаг, поднялась повыше и снова зашла на посадку. На этот раз ч*** П-40 меня не подвел, и мы приземлились красиво, как по нотам.
Когда я выбралась на землю, то, наверное, была белой, как простыня, у меня невыносимо дрожали колени и, похоже, мне надо было срочно поменять трусики. Я пообещала себе, что целую неделю буду ходить в церковь и молиться, и уже собралась опуститься на колени, чтобы поцеловать пыльную посадочную полосу, но в этот самый момент увидела высокого негра, бегущего ко мне с явным намерением убить.
«Какого ч*** вы тут выделываете? – кричал он с отрывистым северным акцентом. – Кто научил вас так летать? Вы не только рисковали своей и нашими жизнями, но к тому же чуть не угробили машину! Нам ч***ски не хватает самолетов, а вы чуть не превратили этот П-40 в кучу металлолома!»
Мей, дорогая, ты ведь меня знаешь: я вспыхиваю быстро, как сухая солома. Поэтому я стащила шлем и заорала в ответ: «Да я чуть не погибла, пока сажала этот кусок д***а! У меня во время первого захода заглох двигатель, и то, что я вообще приземлилась – это чудо, почище, чем превращение воды в вино! И какой-то механик будет орать на меня? Я требую, чтобы вы, немедленно позвали сюда своего командира!»
Вот так-то! Высокий негр перестал кричать и изумленно уставился на мои пышные кудряшки. И я тоже на него уставилась, потому что сообразила, что он не механик, а офицер и к тому же гора-а-аздо старше меня по званию. На его комбинезоне я запоздало заметила нашивки подполковника и имя «Гэйнс», вышитое на нагрудном кармане.
Я заглянула в документ, который держала в руке, и убедилась, что командира, которому я должна была доставить П-40, как раз и зовут Уолтер Гэйнс.
Мы оба были одинаково ошеломлены: он – тем, что пилот оказался женщиной, а я – тем, что у подполковника и командира не белоснежная кожа.
Единственное, что мне оставалось делать в той ситуации – это отсалютовать и извиниться.
Мей, я ведь рассказывала тебе, что пыталась поступить в военную авиацию с 8 сентября 1941 года, но все, чего мне удалось добиться – это присвоения звания первого лейтенанта и зачисления во вспомогательный женский авиационный полк. Мужчины не обязаны отдавать нам честь, но мы, если хотим, можем таким образом приветствовать старших по званию. А я очень хотела, чтобы твой муж понял, что я надерзила ему не из-за высокомерия, а просто от неведения.
Подполковник Гэйнс улыбнулся и тоже отдал мне честь.
«Я рад, что вам удалось благополучно приземлиться, лейтенант Смит, – сказал он. – Так говорите, у вас заглох двигатель при заходе на посадку?»
«Да, сэр. Его всю дорогу лихорадило, а в последний момент он вообще объявил забастовку».
Вместе с ним мы подошли к самолету и возились с двигателем довольно долго. За это время я успела рассказать ему о нашем подразделении вспомогательной авиации и о том, что из-за нехватки пилотов-мужчин армейское командование начало привлекать женщин для доставки грузов внутри страны или перегона самолетов. Подполковник, в свою очередь, рассказал мне об эксперименте по подготовке темнокожих пилотов, который проводился там, в Тускеджи. Оказалось, он является командиром эскадрильи, состоящей исключительно из цветных летчиков. Как же я им позавидовала! Ведь у них-то имелся шанс поучаствовать в боевых действиях, а мне не приходилось об этом даже мечтать.
Пока мы проверяли двигатель, я успела понять еще одну вещь: Уолтер Гэйнс разбирается в самолетах ничуть не хуже меня. И я знала, что и на него произвела впечатление моя компетентность.
Когда я забиралась в автобус, чтобы переехать на половину базы, предназначенную для белых, он пожал мне руку и сказал: «Вы сегодня отлично летали, лейтенант!» И я просто надулась от гордости, потому что это был комплимент от человека, который знал, о чем говорит.
На этом история нашего знакомства вроде бы и должна была закончиться. Но нет!
Ранним вечером того же дня я сидела на скамейке недалеко от офицерской столовой для белых и смотрела на пыльную дорогу. И кого я увидела на ней? Правильно, подполковника Гэйнса собственной персоной.
«Ждете автобуса в город?» – спросил он, подойдя ближе. Я встала: «Да, сэр».
В тот же день я планировала улететь в Чикаго, но опоздала, и теперь три дня должна была дожидаться следующего рейса. Наверное, он заметил мой рюкзак, потому что сказал: «Боюсь, сегодня вам будет сложно найти ночлег в городе. Завтра во всех колледжах выпускные балы. – Он улыбнулся: – И наверняка всю ночь будут греметь фейерверки и музыка. Вам лучше остаться на базе, если хотите выспаться».
«Да, сэр, – согласилась я. – Вот только отдельные спальни для женщин-пилотов на базе не предусмотрены. – Я тоже улыбнулась, потому что не хотела выдавать своего огорчения. – Думаю, мне придется поискать в городе церковь, в которой скамейки для прихожан не слишком жесткие, и заночевать там».
Мне уже приходилось сталкиваться с такими проблемами, и я была уверена, что у Уолтера тоже имеется подобный печальный опыт.
Даже в тот момент мы были вынуждены разговаривать стоя, потому что он – подполковник, ч*** возьми! – не имел права присесть на скамейку с надписью «Только для белых».
Я подняла свой рюкзак и перешла к другой скамейке, с облупившейся краской, на которой мы могли бы сидеть рядом.
«Знаете, – сказал мне подполковник Гэйнс, – а ведь вы мажете переночевать у меня».
Господи, Мей, ты ведь знаешь, что иногда мне приходят в голову очень гадкие мысли! Возможно, дело было в том, что я слишком много думала о том красивом капитане, с которым так и не потанцевала, но я помню, что при этих словах я с ужасом уставилась на Уолтера, решив, что он предлагает мне… Ну, ты понимаешь.
И еще ты, конечно, понимаешь, что Уолт совсем не дурак и что по моему лицу он сразу же догадался, о чем я подумала. Наверное, у меня даже челюсть отвисла.
Во всяком случае, он поспешно извинился и, судя по его виду, очень пожалел о том, что вообще подошел ко мне, а потом откашлялся и сказал: «Я уверен, что моя жена Мей будет рада устроить вас в нашей гостевой спальне».
Как же я обрадовалась, когда поняла, что подполковник Гэйнс не делает мне неприличного предложения. Я еще не успела ответить, и в этот момент подошел автобус, и Уолт добавил: «Если, конечно, ночлег в церкви не кажется вам более привлекательным».
И я поняла, что на самом деле он хотел сказать: «Если, конечно, вы не из числа тех белых снобов, которые скорее умрут, чем переночуют в доме доброго, честного и образованного негра».
Я посмотрела ему прямо в глаза и сказала: «По правде говоря, я бы с удовольствием воспользовалась вашим любезным приглашением, сэр. Если, конечно, вы уверены, что ваша жена не будет против».
Он улыбнулся: «Обещаю, что не будет, лейтенант».
И через полчаса после этого, моя милая подруга, мы с тобой и познакомились.
А сейчас мне надо бежать, если я хочу отправить это письмо сегодня.
Я все время помню вас и молюсь за тебя, за Уолта и за милую Джолли. Надеюсь, ты скоро поправишься, если будешь думать только о хорошем. Я постараюсь навестить вас при первой же возможности.
Целую вас с любовью,
Дот.
3
Пока люди из ФБР придирчиво изучали каждый миллиметр маленького коттеджа Джанни, Сэм лежал на спине в пыльной траве и задумчиво разглядывал небо.
Прошло уже несколько часов, но Ной по-прежнему сидел на земле рядом с ним. Он только снял пиджак, ослабил узел галстука и закатал рукава рубашки. Клэр давно уехала, чтобы забрать из дневного лагеря детей и отвезти их домой, но Ной не собирался уходить. Они почти не разговаривали, но само присутствие этого большого черного человека помогало Сэму сохранять подобие спокойствия.
Немного позже остальных на место преступления прибыл сам Мануэль Конеско, босс местного отделения ФБР. Его люди скрупулезно снимали отпечатки пальцев со всех мыслимых поверхностей. Тело все еще не убрали и, похоже, не спешили это делать. Сэм даже слышал обрывок разговора о том, что вскрытие собираются производить прямо в доме.
Ничего удивительного. Мэри-Лу пролежала здесь так долго, что поднять ее с пола можно было разве что лопатой.
Недавно прибыла группа экспертов и, ориентируясь по брызгам крови на стене, быстро определила, откуда был произведен выстрел, а так же вычислила рост убийцы. Выходило, что, если тот стрелял, приложив ружье к плечу, он был почти такого же роста, как Сэм. Очень удобное совпадение.
Сэм уже сорок восемь раз поведал свою историю сорока восьми разным людям, сорок восемь раз объясняя, что во время убийства он находился за тысячи миль отсюда. Тем не менее, Конеско ясно дал понять, что, когда здесь все закончится, ему придется проехать с ними для дальнейших расспросов.
Сэм не представлял, что еще может им рассказать. Он ничего не знал о жизни Мэри-Лу здесь, в Сарасоте. Были ли у нее друзья? Ходила ли она еще на собрания анонимных алкоголиков? Встречалась ли с кем-нибудь? Не знаю, не знаю, не знаю…
Он услышал, как Ной пошевелился, и понял, что к ним приближается очередной любитель задавать вопросы. Сейчас все начнется по новой.
– Он спит? – спросил тихий голос, который он узнал бы среди миллиона других голосов.
– Не думаю, – ответил Ной Алиссе Локке.
Какого хрена она здесь делает?
Сэм открыл глаза и повернул назад козырек бейсболки. Алисса села рядом с ним. Прямо на траву. Он ничуть не удивился, когда Клэр и Ной не побоялись испачкать одежду, но Алисса?
Быстро же, однако, она добралась до Флориды.
– Привет, Сэм, – голос Алиссы звучал совершенно спокойно, и трудно было поверить, что она только что пролетела тысячу миль, чтобы повидаться с ним. Она невозмутимо рассматривала его длинную бороду и отросшие до плеч волосы, делавшие его похожим на страдающего с похмелья Иисуса, и ничем не выдавала своего удивления. – Я решила, что тебе не повредит дополнительная моральная поддержка.
Как всегда, Алисса Локке, с ее темными, коротко подстриженными волосами, изящным личиком, большими зелеными глазами и идеальной кожей цвета кофе с молоком, производила впечатление хрупкого и нежного создания.
Сэму лучше, чем другим, было известно, что это далеко не так. Алисса пожестче и покруче многих знакомых ему мужиков.
И до чего же хорошо, черт побери, она выглядела! Когда они виделись в прошлый раз, она показалась Сэму худой и измученной, а сейчас, похоже, немного поправилась, и ей это шло. Она опять стала сильной, здоровой и очень женственной. Совсем такой же, какой была сто лет назад, когда он в последний раз видел ее обнаженной.
Нет, не сто, а тысячу.
– Время смерти уже определили? – спросила Алисса. – Если да, то нам надо срочно звонить в Коронадо и устанавливать тебе алиби.
– Значит, я все-таки подозреваемый? – спросил, как сплюнул, Сэм. – Замечательная новость!
– Это стандартная процедура, так что придется тебе это пережить, – сухо сказала Алисса. – Глупо обижаться.
Он засмеялся:
– Ага. А ты сходи на кухню и посмотри на Мэри-Лу, а потом возвращайся сюда и поучи меня, как не обижаться, когда говорят, что этосделал я.
Обернувшись, она посмотрела на дом, а потом повернулась к Ною, который внимательно прислушивался к их разговору:
– Простите, вы, наверное, из местного отделения ФБР?
– Нет, я здесь с Ринго, то есть с Сэмом. Я живу здесь, в Сарасоте, и, когда он позвонил мне, я сразу же приехал. Я сам не юрист, но у меня есть несколько знакомых адвокатов, и я как раз советовал Сэму не отвечать ни на какие вопросы без…
– Я на вашей стороне, – прервала его Алисса. – Мы со Старреттом… – она бросила на Сэма косой взгляд, – …давно знакомы. Мы с ним друзья, мистер…
Сэм скептически хмыкнул. Ну, разумеется… Если они с Алиссой друзья, то он – Папа Римский.
– Ной Гэйнс, – представился Ной, от внимания которого не ускользнула ни усмешка Сэма, ни косой взгляд Алиссы.
Она протянула ему руку:
– Алисса Локке.
Теперь Алисса ожидала какой-нибудь реакции от Ноя, но напрасно. Ее имя ему ни о чем не говорило.
Она опять посмотрела на Сэма, и тот слегка покачал головой: нет, Ной о ней ничего не знает. Как Сэм и обещал, он никогда и никому не рассказывал о тех двух, разделенных долгим промежутком ночах, которые они провели вместе и которые изменили всю его жизнь.
Только все это было до того, как забеременела Мэри-Лу. До того, как Алисса связалась с Максом. С этим ублюдком.
– Как там Макс? – поинтересовался он.
– Он беспокоится за тебя, – ответила Алисса.
Кто бы сомневался.
– Ты хотя бы представляешь, кто мог это сделать? – спросила она.
– Нет.
Его необщительность явно разозлила Алиссу, но она постаралась сдержаться.
– Послушай, Сэм, я знаю, как тебе тяжело…
– О чем ты? Мне здорово полегчало, как только ты приехала.
Беда в том, что он действительно понятия не имел, кому понадобилось убивать Мэри-Лу. Насколько он знал, это с равным успехом могло оказаться работой ближайшего соседа справа или инопланетян, которые за каждым кустом мерещились чокнутому приятелю Сэма Донни ДаКосте.
Алисса немного помолчала.
– Мне жаль, что ты так реагируешь, Сэм, – тихо сказала она наконец. – Макс решил, что сюда должен приехать кто-то, кто тебя знает…
– Чтобы потом доложить ему, вру я или нет, когда утверждаю, что не убивал ее?
– Я знаю, что ты не убивал. – Обычно Алисса смотрела ему в переносицу, или в лоб, или куда-нибудь в ухо, или просто сквозь него, но сейчас прямо встретила его взгляд. Еще никогда она не смотрела ему в глаза так долго, если, конечно, не считать тех двух ночей. Даже сейчас, при воспоминании о том, какона смотрела на него тогда, у Сэма заныло в груди. – Я прекрасно слышала тебя и в первый раз, Старретт, и не собиралась спрашивать во второй. О Хейли что-нибудь известно?
– Нет, – опять ответил Сэм. Теперь он знал, что Алисса действительно верит ему, и от этого почему-то перехватило горло. – Единственное, что я знаю, – это то, что тамее нет.
– Слава богу, – мягко отозвалась Алисса.
– Да, – согласился Сэм, – слава богу.
Слава богу… Мать его дочери убита, возможно, на глазах у девочки. А где сама Хейли – беспомощная и совершенно беззащитная – никому не известно. К своему ужасу, Сэм вдруг почувствовал, что по его щекам катятся слезы.
А он-то считал, что хорошо держится. Наверное, просто отупел от шока.
Еще до того как приехали люди из ФБР, до того как подоспели Ной и Клэр, Сэм вернулся в дом и обыскал каждую комнату, каждый чулан и закоулок. С холодным и тяжелым, как камень, комком в желудке, он открывал двери, ожидая за каждой из них увидеть маленькое тельце Хейли, ставшее таким же неузнаваемым, как тело ее матери.
Вместо этого он обнаружил на кухне стол, накрытый для троих, вокруг которого стояли два взрослых стула и один высокий детский, и игрушки, разбросанные по полу гостиной. Обнаружил грязную одежду в корзине для белья и чистую – в шкафу на вешалках и в ящиках комода. Увидел шампунь и мыло на краю ванны и косметику на полочке над раковиной.
Дом казался удобным и обжитым. Похоже, что, расставшись с ним, Мэри-Лу перестала каждую свободную минуту посвящать уборке.
На столике в прихожей Сэм нашел пачку счетов и писем. Сверху лежало заявление на развод, подписанное, с проставленной датой трехнедельной давности.
Выходит, Мэри-Лу не готовила ему никакой пакости.
Она просто была мертва.
Он нашел в доме множество свидетельств нормальной, мирной жизни, нашел приметы, ясно говорящие о времени убийства – незадолго до обеда. Он не нашел в нем только тела своей дочери.
Огромное облегчение, испытанное в тот момент, когда Сэм окончательно понял, что Хейли здесь нет, оказалось кратковременным и вскоре сменилось леденящим страхом. Так куда же она, черт побери, делась?
– Оставь меня на минуту, – попросил он Алиссу, безуспешно пытаясь загнать слезы назад.
Она смотрела на него, широко открыв глаза.
– Сэм… послушай… это нормально, что ты…
– Оставь. Меня. На одну. Твою. Мать. Минуту.
Она неплохо его знала, поэтому быстро встала и отошла.
Но Ной знал Сэма еще лучше, поэтому обнял его за плечи, как иногда делал, когда они еще были мальчиками и жили в Техасе.
Как бесчисленное количество раз обнимал их обоих дедушка Ноя, Уолт.
– Все в порядке, – негромко приговаривал он. – Совсем не обязательно изображать из себя супермена. Ты имеешь полное право на слезы, Ринго.
Ринго.
Сэм помнил, как Уолт Гэйнс впервые назвал его этим именем. Это было на следующий день после того, как Люк Дюшамп упал с дерева и сломал ногу. Когда кончился последний урок, Ной подошел к Сэму – тогда тот еще был Роджером – и спросил, не хочет ли он опять пойти после школы к ним, чтобы посмотреть на новый компьютер дедушки.
Честно говоря, гораздо больше Роджера интересовала стряпня Уолта, которую он успел попробовать накануне. К его радости, и в этот день, войдя в кухню, они обнаружили, что Уолт помешивает в большой кастрюле что-то, издающее дивный запах. Старик сильно хромал и приспособился готовить, сидя у плиты на высоком стуле.
– А вот и Нострадамус! – поприветствовал он Ноя с этого самого стула и широко улыбнулся. Уже гораздо позже Сэм выяснил, что Нострадамус был кем-то типа предсказателя и Уолт прозвал так Ноя, потому что в детстве тот непрерывно спрашивал: «Дедушка, а что будет, если…?»
– … и его надежный товарищ Ринго! – закончил Уолт. – Есть хотите?
Роджер хотел.
В тот же день он познакомился с Дот, бабушкой Ноя и женой Уолтера. Накануне она ездила навестить свою падчерицу Джолли, тетку Ноя, чья собственная дочь Майя должна была вот-вот родить Уолту его первого правнука.
Знакомство с Дот поразило Роджера. И до крайности возбудило его любопытство. Настолько, что он решился расспросить Ноя.
– Она ведь белая, – прошептал он, словно выдавая тайну, когда взрослые вышли из комнаты.
– Да, – кивнул Ной. – Ну и что?
– А ты… черный.
– Вообще-то, – возразил Ной, – я тоже почти на четверть белый. Мой отец был белым наполовину. А у мамы кожа была темной, но все-таки не черной. Как у многих афро-американцев. Ты вообще читал, как жилось черным в Америке до Гражданской войны?
Роджер потряс головой.
После чего Ной произнес целую лекцию о жестоких реалиях рабовладения и о том, какое количество младенцев рожали черные рабыни от своих безнравственных белых хозяев, и заодно сделал развернутое отступление на тему о генетике, доминантных и рецессивных генах.
– Я думаю, довольно скоро все население земли будет одинакового, светло-коричневого цвета, – заявил он в итоге.
Роджер бродил по комнате Ноя, разглядывая книги и картинки на стенах. Он обратил внимание на свадебную фотографию Уолта и Дот, между которыми стояла маленькая черная девочка. А рядом висел портрет темнокожей женщины с младенцем на руках. Она была очень хорошенькой и улыбалась в камеру так, словно кто-то только что рассмешил ее.
– А это кто? – спросил Роджер.
– Это Мей, – объяснил Ной. – Мать моей тети Джолли. Она была женой дедушки до того, как он женился на моей бабушке. Она умерла во время войны.
– Какой войны? Гражданской?
Ной не стал смеяться над его тупостью. Он вообще никогда не смеялся над глупыми вопросами. Он только терпеливо объяснил:
– Гражданская война была в шестидесятых годах девятнадцатого века. Мей умерла во время Второй мировой войны, ну, знаешь, против Гитлера и нацистов. Это было сорок лет назад. Вот, посмотри. – Он показал на висящую над диваном фотографию, на которой был изображен Уолт в какой-то чудной форме. – Дедушка был полковником ВВС. Тогда это называлось военной авиацией. Он командовал эскадрильей Тускеджи, которая вся состояла из черных летчиков. Слышал о них?
Прошло уже несколько часов, но Ной по-прежнему сидел на земле рядом с ним. Он только снял пиджак, ослабил узел галстука и закатал рукава рубашки. Клэр давно уехала, чтобы забрать из дневного лагеря детей и отвезти их домой, но Ной не собирался уходить. Они почти не разговаривали, но само присутствие этого большого черного человека помогало Сэму сохранять подобие спокойствия.
Немного позже остальных на место преступления прибыл сам Мануэль Конеско, босс местного отделения ФБР. Его люди скрупулезно снимали отпечатки пальцев со всех мыслимых поверхностей. Тело все еще не убрали и, похоже, не спешили это делать. Сэм даже слышал обрывок разговора о том, что вскрытие собираются производить прямо в доме.
Ничего удивительного. Мэри-Лу пролежала здесь так долго, что поднять ее с пола можно было разве что лопатой.
Недавно прибыла группа экспертов и, ориентируясь по брызгам крови на стене, быстро определила, откуда был произведен выстрел, а так же вычислила рост убийцы. Выходило, что, если тот стрелял, приложив ружье к плечу, он был почти такого же роста, как Сэм. Очень удобное совпадение.
Сэм уже сорок восемь раз поведал свою историю сорока восьми разным людям, сорок восемь раз объясняя, что во время убийства он находился за тысячи миль отсюда. Тем не менее, Конеско ясно дал понять, что, когда здесь все закончится, ему придется проехать с ними для дальнейших расспросов.
Сэм не представлял, что еще может им рассказать. Он ничего не знал о жизни Мэри-Лу здесь, в Сарасоте. Были ли у нее друзья? Ходила ли она еще на собрания анонимных алкоголиков? Встречалась ли с кем-нибудь? Не знаю, не знаю, не знаю…
Он услышал, как Ной пошевелился, и понял, что к ним приближается очередной любитель задавать вопросы. Сейчас все начнется по новой.
– Он спит? – спросил тихий голос, который он узнал бы среди миллиона других голосов.
– Не думаю, – ответил Ной Алиссе Локке.
Какого хрена она здесь делает?
Сэм открыл глаза и повернул назад козырек бейсболки. Алисса села рядом с ним. Прямо на траву. Он ничуть не удивился, когда Клэр и Ной не побоялись испачкать одежду, но Алисса?
Быстро же, однако, она добралась до Флориды.
– Привет, Сэм, – голос Алиссы звучал совершенно спокойно, и трудно было поверить, что она только что пролетела тысячу миль, чтобы повидаться с ним. Она невозмутимо рассматривала его длинную бороду и отросшие до плеч волосы, делавшие его похожим на страдающего с похмелья Иисуса, и ничем не выдавала своего удивления. – Я решила, что тебе не повредит дополнительная моральная поддержка.
Как всегда, Алисса Локке, с ее темными, коротко подстриженными волосами, изящным личиком, большими зелеными глазами и идеальной кожей цвета кофе с молоком, производила впечатление хрупкого и нежного создания.
Сэму лучше, чем другим, было известно, что это далеко не так. Алисса пожестче и покруче многих знакомых ему мужиков.
И до чего же хорошо, черт побери, она выглядела! Когда они виделись в прошлый раз, она показалась Сэму худой и измученной, а сейчас, похоже, немного поправилась, и ей это шло. Она опять стала сильной, здоровой и очень женственной. Совсем такой же, какой была сто лет назад, когда он в последний раз видел ее обнаженной.
Нет, не сто, а тысячу.
– Время смерти уже определили? – спросила Алисса. – Если да, то нам надо срочно звонить в Коронадо и устанавливать тебе алиби.
– Значит, я все-таки подозреваемый? – спросил, как сплюнул, Сэм. – Замечательная новость!
– Это стандартная процедура, так что придется тебе это пережить, – сухо сказала Алисса. – Глупо обижаться.
Он засмеялся:
– Ага. А ты сходи на кухню и посмотри на Мэри-Лу, а потом возвращайся сюда и поучи меня, как не обижаться, когда говорят, что этосделал я.
Обернувшись, она посмотрела на дом, а потом повернулась к Ною, который внимательно прислушивался к их разговору:
– Простите, вы, наверное, из местного отделения ФБР?
– Нет, я здесь с Ринго, то есть с Сэмом. Я живу здесь, в Сарасоте, и, когда он позвонил мне, я сразу же приехал. Я сам не юрист, но у меня есть несколько знакомых адвокатов, и я как раз советовал Сэму не отвечать ни на какие вопросы без…
– Я на вашей стороне, – прервала его Алисса. – Мы со Старреттом… – она бросила на Сэма косой взгляд, – …давно знакомы. Мы с ним друзья, мистер…
Сэм скептически хмыкнул. Ну, разумеется… Если они с Алиссой друзья, то он – Папа Римский.
– Ной Гэйнс, – представился Ной, от внимания которого не ускользнула ни усмешка Сэма, ни косой взгляд Алиссы.
Она протянула ему руку:
– Алисса Локке.
Теперь Алисса ожидала какой-нибудь реакции от Ноя, но напрасно. Ее имя ему ни о чем не говорило.
Она опять посмотрела на Сэма, и тот слегка покачал головой: нет, Ной о ней ничего не знает. Как Сэм и обещал, он никогда и никому не рассказывал о тех двух, разделенных долгим промежутком ночах, которые они провели вместе и которые изменили всю его жизнь.
Только все это было до того, как забеременела Мэри-Лу. До того, как Алисса связалась с Максом. С этим ублюдком.
– Как там Макс? – поинтересовался он.
– Он беспокоится за тебя, – ответила Алисса.
Кто бы сомневался.
– Ты хотя бы представляешь, кто мог это сделать? – спросила она.
– Нет.
Его необщительность явно разозлила Алиссу, но она постаралась сдержаться.
– Послушай, Сэм, я знаю, как тебе тяжело…
– О чем ты? Мне здорово полегчало, как только ты приехала.
Беда в том, что он действительно понятия не имел, кому понадобилось убивать Мэри-Лу. Насколько он знал, это с равным успехом могло оказаться работой ближайшего соседа справа или инопланетян, которые за каждым кустом мерещились чокнутому приятелю Сэма Донни ДаКосте.
Алисса немного помолчала.
– Мне жаль, что ты так реагируешь, Сэм, – тихо сказала она наконец. – Макс решил, что сюда должен приехать кто-то, кто тебя знает…
– Чтобы потом доложить ему, вру я или нет, когда утверждаю, что не убивал ее?
– Я знаю, что ты не убивал. – Обычно Алисса смотрела ему в переносицу, или в лоб, или куда-нибудь в ухо, или просто сквозь него, но сейчас прямо встретила его взгляд. Еще никогда она не смотрела ему в глаза так долго, если, конечно, не считать тех двух ночей. Даже сейчас, при воспоминании о том, какона смотрела на него тогда, у Сэма заныло в груди. – Я прекрасно слышала тебя и в первый раз, Старретт, и не собиралась спрашивать во второй. О Хейли что-нибудь известно?
– Нет, – опять ответил Сэм. Теперь он знал, что Алисса действительно верит ему, и от этого почему-то перехватило горло. – Единственное, что я знаю, – это то, что тамее нет.
– Слава богу, – мягко отозвалась Алисса.
– Да, – согласился Сэм, – слава богу.
Слава богу… Мать его дочери убита, возможно, на глазах у девочки. А где сама Хейли – беспомощная и совершенно беззащитная – никому не известно. К своему ужасу, Сэм вдруг почувствовал, что по его щекам катятся слезы.
А он-то считал, что хорошо держится. Наверное, просто отупел от шока.
Еще до того как приехали люди из ФБР, до того как подоспели Ной и Клэр, Сэм вернулся в дом и обыскал каждую комнату, каждый чулан и закоулок. С холодным и тяжелым, как камень, комком в желудке, он открывал двери, ожидая за каждой из них увидеть маленькое тельце Хейли, ставшее таким же неузнаваемым, как тело ее матери.
Вместо этого он обнаружил на кухне стол, накрытый для троих, вокруг которого стояли два взрослых стула и один высокий детский, и игрушки, разбросанные по полу гостиной. Обнаружил грязную одежду в корзине для белья и чистую – в шкафу на вешалках и в ящиках комода. Увидел шампунь и мыло на краю ванны и косметику на полочке над раковиной.
Дом казался удобным и обжитым. Похоже, что, расставшись с ним, Мэри-Лу перестала каждую свободную минуту посвящать уборке.
На столике в прихожей Сэм нашел пачку счетов и писем. Сверху лежало заявление на развод, подписанное, с проставленной датой трехнедельной давности.
Выходит, Мэри-Лу не готовила ему никакой пакости.
Она просто была мертва.
Он нашел в доме множество свидетельств нормальной, мирной жизни, нашел приметы, ясно говорящие о времени убийства – незадолго до обеда. Он не нашел в нем только тела своей дочери.
Огромное облегчение, испытанное в тот момент, когда Сэм окончательно понял, что Хейли здесь нет, оказалось кратковременным и вскоре сменилось леденящим страхом. Так куда же она, черт побери, делась?
– Оставь меня на минуту, – попросил он Алиссу, безуспешно пытаясь загнать слезы назад.
Она смотрела на него, широко открыв глаза.
– Сэм… послушай… это нормально, что ты…
– Оставь. Меня. На одну. Твою. Мать. Минуту.
Она неплохо его знала, поэтому быстро встала и отошла.
Но Ной знал Сэма еще лучше, поэтому обнял его за плечи, как иногда делал, когда они еще были мальчиками и жили в Техасе.
Как бесчисленное количество раз обнимал их обоих дедушка Ноя, Уолт.
– Все в порядке, – негромко приговаривал он. – Совсем не обязательно изображать из себя супермена. Ты имеешь полное право на слезы, Ринго.
Ринго.
Сэм помнил, как Уолт Гэйнс впервые назвал его этим именем. Это было на следующий день после того, как Люк Дюшамп упал с дерева и сломал ногу. Когда кончился последний урок, Ной подошел к Сэму – тогда тот еще был Роджером – и спросил, не хочет ли он опять пойти после школы к ним, чтобы посмотреть на новый компьютер дедушки.
Честно говоря, гораздо больше Роджера интересовала стряпня Уолта, которую он успел попробовать накануне. К его радости, и в этот день, войдя в кухню, они обнаружили, что Уолт помешивает в большой кастрюле что-то, издающее дивный запах. Старик сильно хромал и приспособился готовить, сидя у плиты на высоком стуле.
– А вот и Нострадамус! – поприветствовал он Ноя с этого самого стула и широко улыбнулся. Уже гораздо позже Сэм выяснил, что Нострадамус был кем-то типа предсказателя и Уолт прозвал так Ноя, потому что в детстве тот непрерывно спрашивал: «Дедушка, а что будет, если…?»
– … и его надежный товарищ Ринго! – закончил Уолт. – Есть хотите?
Роджер хотел.
В тот же день он познакомился с Дот, бабушкой Ноя и женой Уолтера. Накануне она ездила навестить свою падчерицу Джолли, тетку Ноя, чья собственная дочь Майя должна была вот-вот родить Уолту его первого правнука.
Знакомство с Дот поразило Роджера. И до крайности возбудило его любопытство. Настолько, что он решился расспросить Ноя.
– Она ведь белая, – прошептал он, словно выдавая тайну, когда взрослые вышли из комнаты.
– Да, – кивнул Ной. – Ну и что?
– А ты… черный.
– Вообще-то, – возразил Ной, – я тоже почти на четверть белый. Мой отец был белым наполовину. А у мамы кожа была темной, но все-таки не черной. Как у многих афро-американцев. Ты вообще читал, как жилось черным в Америке до Гражданской войны?
Роджер потряс головой.
После чего Ной произнес целую лекцию о жестоких реалиях рабовладения и о том, какое количество младенцев рожали черные рабыни от своих безнравственных белых хозяев, и заодно сделал развернутое отступление на тему о генетике, доминантных и рецессивных генах.
– Я думаю, довольно скоро все население земли будет одинакового, светло-коричневого цвета, – заявил он в итоге.
Роджер бродил по комнате Ноя, разглядывая книги и картинки на стенах. Он обратил внимание на свадебную фотографию Уолта и Дот, между которыми стояла маленькая черная девочка. А рядом висел портрет темнокожей женщины с младенцем на руках. Она была очень хорошенькой и улыбалась в камеру так, словно кто-то только что рассмешил ее.
– А это кто? – спросил Роджер.
– Это Мей, – объяснил Ной. – Мать моей тети Джолли. Она была женой дедушки до того, как он женился на моей бабушке. Она умерла во время войны.
– Какой войны? Гражданской?
Ной не стал смеяться над его тупостью. Он вообще никогда не смеялся над глупыми вопросами. Он только терпеливо объяснил:
– Гражданская война была в шестидесятых годах девятнадцатого века. Мей умерла во время Второй мировой войны, ну, знаешь, против Гитлера и нацистов. Это было сорок лет назад. Вот, посмотри. – Он показал на висящую над диваном фотографию, на которой был изображен Уолт в какой-то чудной форме. – Дедушка был полковником ВВС. Тогда это называлось военной авиацией. Он командовал эскадрильей Тускеджи, которая вся состояла из черных летчиков. Слышал о них?