Страница:
– Взять с собой.
Змей метнулся назад и едва не сбил императора с ног.
– А вот этого делать нельзя, ты уж поверь хитроумному Гету.
– Почему?
– Потому что её советы разрушат любую систему, если она будет находиться внутри неё. Её дело – быть снаружи. И критиковать. Как Сократ. Помнишь, как он сравнивал себя с жалящим оводом, который не даёт лошади стоять на месте? Так вот, Норма – такой же овод. И пока она будет кусать тебя за бока и ягодицы, все будет в порядке. А вот позволить оводу заползти под тунику – это большая глупость. Ты будешь только хлопать себя по бокам и ничего не сможешь сделать.
– Так что же?
– Оставь её здесь. А потом пригласи в Рим. И пусть она там язвит и жалит. Когда заварушка кончится. И ты поблагодаришь её от всей души, вернёшь клинику, наградишь дубовым венком. Все, что угодно. Но сейчас – пусть остаётся здесь.
– Это подло.
– Это политика. Поверь старому гению.
– А потом я отдам власть, – прошептал Постум.
– Что?
– Так, ничего. Ещё один мудрый совет. Но не твой.
II
ГЛАВА XIV
I
II
ГЛАВА XV
I
II
ГЛАВА XVI
I
Змей метнулся назад и едва не сбил императора с ног.
– А вот этого делать нельзя, ты уж поверь хитроумному Гету.
– Почему?
– Потому что её советы разрушат любую систему, если она будет находиться внутри неё. Её дело – быть снаружи. И критиковать. Как Сократ. Помнишь, как он сравнивал себя с жалящим оводом, который не даёт лошади стоять на месте? Так вот, Норма – такой же овод. И пока она будет кусать тебя за бока и ягодицы, все будет в порядке. А вот позволить оводу заползти под тунику – это большая глупость. Ты будешь только хлопать себя по бокам и ничего не сможешь сделать.
– Так что же?
– Оставь её здесь. А потом пригласи в Рим. И пусть она там язвит и жалит. Когда заварушка кончится. И ты поблагодаришь её от всей души, вернёшь клинику, наградишь дубовым венком. Все, что угодно. Но сейчас – пусть остаётся здесь.
– Это подло.
– Это политика. Поверь старому гению.
– А потом я отдам власть, – прошептал Постум.
– Что?
– Так, ничего. Ещё один мудрый совет. Но не твой.
II
Постум сидел в триклинии с чашей вина. Поздний час, но он не ложился. Норма в своём таблине спешно писала наставление юному императору. Он возьмёт её послание, но не прочтёт ни строчки. На борту «Божественного Юлия Цезаря» будет раздумывать: выбросить или сохранить. Выбросить не посмеет: в Аквилее отдаст подвернувшемуся репортёру из «Вестника Лондиния» и спустя много дней все же прочтёт его – напечатанным отдельной вкладкой. Прочтёт и велит наградить Норму дубовым венком за то, что в её саду он видел бабочку с пурпурными крыльями и один бесконечный миг смотрел на мир сквозь полукружия бархатистых тончайших крыльев.
Постум все это представил, слыша поскрипывание стула за тонкой перегородкой, стук снимаемых с полки кодексов и время от времени шёпот: Норма проговаривала фразы, проверяла звучание. Примеривала и отвергала, как другие матроны примеривают шёлковые туники. Постум слышал, как в триклиний вошла Маргарита. Остановилась у двери.
– Меня возьмёшь с собой? – спросила то ли дерзко, то ли просительно. Постум отрицательно покачал головой. – Почему?
– Кто-то должен остаться с Нормой Галликан. Вы с ней – родственные души. Кстати, и Хлоя будет здесь.
– Может, ты ещё обрадуешь меня тем, что и Туллия останется? – язвительно спросила Маргарита. Она знала, что Туллия исчезла и Постум безрезультатно её искал.
Император нахмурился:
– Не встречал в своей жизни более бестактной особы. А Гет ещё считает, что я должен на ней жениться!
Марго сначала показалось, что она ослышалась. Потом…
– Что говорил Гет? – переспросила, теряя свою восхитительную дерзость.
– Что мне выгодно заключить с тобой брак. Ты – единственная дочь покойного императора Руфина, и будет здорово, если я, сын Элия, женюсь на тебе. Что-то вроде примирения, прощения. И прочая ерунда. – Постум отставил чашу и поднялся. – Б принципе, я ничего не имею против этого плана. Бот только… Вдруг я не выдержу и прикончу тебя после очередной твоей идиотской фразочки?
– Дурацкий розыгрыш! Зачем ты это придумал?!
Постум пожал плечами: не хочет быть дочерью императора – пусть не будет. Его даже не удивило её возмущение. Он чего-то такого ожидал и почти понимал её: обидно узнать, что ты не тот, кем считал себя так долго. Однако Постум рано начал её жалеть: мысли Маргариты сделали совершенно немыслимый скачок:
– Раз я дочь Руфина, – заявила она, – значит, я могу…
– Нет, ты ничего не можешь. Ничего! – Он сделал запрещающий жест перед её лицом. – У тебя есть только имя. Как у Нормы Галликан. Только у неё одна репутация, у тебя – другая.
Она почему-то более не стала протестовать, присела на ложе и попросила жалобно:
– Оставь Гета с нами.
– Ты смеёшься! Как я могу его оставить? Он сожрёт весь остров. А потом сам сдохнет с голоду.
– Я отправлюсь на войну?! – воскликнул Гет обеспокоенно, выползая из кухни. Голова его уже была в триклинии, ну а хвост ещё рылся в совершенно пустом кухонном шкафчике. Опять подслушивал по своему обыкновению. – Я что же, возьму винтовку и буду стрелять в варваров?! Чем мне прикажешь нажимать на спусковой крючок? Хвостом?
– Друг мой, ты мне нужен как военный советник. Как политический советник. Как гений, – прибег Постум к обычному в таком случае средству – к лести.
– В чем я ничего не понимаю, – признался Гет, – так это в военном деле.
– Но в политике и философии тебе нет равных. Поговорим о философии, Маргарита. – Постум сел рядом с девушкой, взял её за руку.
– О философии? – Её голос дрогнул.
– Да, о том, что добродетель сама по себе является источником счастья. И значит тот, кто награждён добродетелью, уже награждён сверх меры. Как ты. – Он обнял её и привлёк к себе. Нежно, но настойчиво. Она не сопротивлялась.
– Тебе нужна награда?
– О да… Ведь у меня нет твоей добродетели. – Он прижался щекой к её щеке. Его голос звучал тихо, вкрадчиво.
– Но добрые дела… которые… – Голос ей вдруг изменил. – Когда ты их творишь… они…
– Добрые дела… – эхом отозвался Постум и коснулся её губ.
Она и не думала его оттолкнуть. Поцелуй следовал за поцелуем, Постум не торопился. Жаль только, что он должен утром уезжать. Всего одна ночь!
Её губы послушно открылись, дыхание слилось с его дыханием. Уступая его напору, она опрокинулась на ложе.
Она не сопротивлялась. Как она могла сопротивляться? Он – Аппий Клавдий и её Ицилий в одном лице.
– Э, ребята, здесь очень тонкие перегородки, – попытался предостеречь их Гет.
Но поздно! На пороге триклиния уже стояла Норма Галликан.
– В моем доме прошу вести себя прилично, Август! – Голос её дрожал от возмущения.
Маргарита вырвалась из объятий Постума и бросилась вон.
Ну вот… А ведь она готова была на все.
– Один невинный поцелуй, – сказал Постум, дерзко улыбаясь Норме. – На прощание.
И спрятал за спину кинктус Маргариты. Это все, что он успел…
Постум все это представил, слыша поскрипывание стула за тонкой перегородкой, стук снимаемых с полки кодексов и время от времени шёпот: Норма проговаривала фразы, проверяла звучание. Примеривала и отвергала, как другие матроны примеривают шёлковые туники. Постум слышал, как в триклиний вошла Маргарита. Остановилась у двери.
– Меня возьмёшь с собой? – спросила то ли дерзко, то ли просительно. Постум отрицательно покачал головой. – Почему?
– Кто-то должен остаться с Нормой Галликан. Вы с ней – родственные души. Кстати, и Хлоя будет здесь.
– Может, ты ещё обрадуешь меня тем, что и Туллия останется? – язвительно спросила Маргарита. Она знала, что Туллия исчезла и Постум безрезультатно её искал.
Император нахмурился:
– Не встречал в своей жизни более бестактной особы. А Гет ещё считает, что я должен на ней жениться!
Марго сначала показалось, что она ослышалась. Потом…
– Что говорил Гет? – переспросила, теряя свою восхитительную дерзость.
– Что мне выгодно заключить с тобой брак. Ты – единственная дочь покойного императора Руфина, и будет здорово, если я, сын Элия, женюсь на тебе. Что-то вроде примирения, прощения. И прочая ерунда. – Постум отставил чашу и поднялся. – Б принципе, я ничего не имею против этого плана. Бот только… Вдруг я не выдержу и прикончу тебя после очередной твоей идиотской фразочки?
– Дурацкий розыгрыш! Зачем ты это придумал?!
Постум пожал плечами: не хочет быть дочерью императора – пусть не будет. Его даже не удивило её возмущение. Он чего-то такого ожидал и почти понимал её: обидно узнать, что ты не тот, кем считал себя так долго. Однако Постум рано начал её жалеть: мысли Маргариты сделали совершенно немыслимый скачок:
– Раз я дочь Руфина, – заявила она, – значит, я могу…
– Нет, ты ничего не можешь. Ничего! – Он сделал запрещающий жест перед её лицом. – У тебя есть только имя. Как у Нормы Галликан. Только у неё одна репутация, у тебя – другая.
Она почему-то более не стала протестовать, присела на ложе и попросила жалобно:
– Оставь Гета с нами.
– Ты смеёшься! Как я могу его оставить? Он сожрёт весь остров. А потом сам сдохнет с голоду.
– Я отправлюсь на войну?! – воскликнул Гет обеспокоенно, выползая из кухни. Голова его уже была в триклинии, ну а хвост ещё рылся в совершенно пустом кухонном шкафчике. Опять подслушивал по своему обыкновению. – Я что же, возьму винтовку и буду стрелять в варваров?! Чем мне прикажешь нажимать на спусковой крючок? Хвостом?
– Друг мой, ты мне нужен как военный советник. Как политический советник. Как гений, – прибег Постум к обычному в таком случае средству – к лести.
– В чем я ничего не понимаю, – признался Гет, – так это в военном деле.
– Но в политике и философии тебе нет равных. Поговорим о философии, Маргарита. – Постум сел рядом с девушкой, взял её за руку.
– О философии? – Её голос дрогнул.
– Да, о том, что добродетель сама по себе является источником счастья. И значит тот, кто награждён добродетелью, уже награждён сверх меры. Как ты. – Он обнял её и привлёк к себе. Нежно, но настойчиво. Она не сопротивлялась.
– Тебе нужна награда?
– О да… Ведь у меня нет твоей добродетели. – Он прижался щекой к её щеке. Его голос звучал тихо, вкрадчиво.
– Но добрые дела… которые… – Голос ей вдруг изменил. – Когда ты их творишь… они…
– Добрые дела… – эхом отозвался Постум и коснулся её губ.
Она и не думала его оттолкнуть. Поцелуй следовал за поцелуем, Постум не торопился. Жаль только, что он должен утром уезжать. Всего одна ночь!
Её губы послушно открылись, дыхание слилось с его дыханием. Уступая его напору, она опрокинулась на ложе.
Она не сопротивлялась. Как она могла сопротивляться? Он – Аппий Клавдий и её Ицилий в одном лице.
– Э, ребята, здесь очень тонкие перегородки, – попытался предостеречь их Гет.
Но поздно! На пороге триклиния уже стояла Норма Галликан.
– В моем доме прошу вести себя прилично, Август! – Голос её дрожал от возмущения.
Маргарита вырвалась из объятий Постума и бросилась вон.
Ну вот… А ведь она готова была на все.
– Один невинный поцелуй, – сказал Постум, дерзко улыбаясь Норме. – На прощание.
И спрятал за спину кинктус Маргариты. Это все, что он успел…
ГЛАВА XIV
Игры Марции против Пизона
«Мы решили последовать примеру Сенеки и посылать читателям в каждом номере цитату из древних авторов. Как некий подарок.
Итак, первый такой подарок… «Не может быть честным то, что несвободно: где страх – там рабство». А теперь угадайте сами, чьи эти слова».
«Акта диурна», 4-й день до Календ июня[29]
I
Марция встала, накинула персидский халат и вышла на галерею. Сад был залит утренним солнцем. Лучи пронизывали пышную тропическую зелень. Там и здесь прятались в изумрудной листве мраморные скульптуры. Марция спустилась в сад. Вымощенная цветными камешками дорожка вела к фонтану. Козлоногий сатир предавался Венериным утехам с молоденькой Нимфой. Могучий торс сатира, его руки с рельефной мускулатурой контрастировали с уродливыми ногами. Лицо сатира с тонким носом и высоким лбом исказила мучительная гримаса. Все тело его изогнулось в ожидании Венерина спазма. А нимфа, казалось, и не замечала, что сатир тешится с нею, – одной рукой она опиралась на крепкое плечо любовника, другой придерживала раковину, изливавшую на голову мраморного сатира струю воды. И оттого лицо сатира казалось живым.
Этот мраморный фонтан Марция изваяла сама.
Несколько мгновений она вглядывалась в лицо сатира.
– Почему ты оставил меня, Элий? Ведь я тебя любила…
Но мраморный сатир не ответил. Он был занят своей Нимфой. Марция сделала шаг в сторону, чтобы лучше видеть лицо сатира. И чтобы он мог её видеть. Может быть, тогда он ответит? Но сатир молчал. Журчала вода.
Смуглолицый юноша в пёстрой накидке подошёл и с поклоном отдал Марции записку. Она развернула. Ряд цифр. Какие-то значки. Посторонний не понял бы ничего. Она поняла. И улыбнулась. Дела шли очень хорошо. Даже слишком.
– Тебя хочет видеть доминус Пизон, – сообщил мальчик.
Вот как? Марция не удивилась. Почти. Все когда-нибудь случается. И даже приходит минута торжества. Хотя и запоздало приходит.
Она кивнула едва приметно, и мальчишка убежал. Она отвернулась, делая вид, что любуется фонтаном. На самом деле следила краем глаза за дорожкой.
А по дорожке к ней шёл Пизон. Он состарился, похудел, постарел. Прежде наглое, теперь лицо его было почти печальным. То есть наглость сохранилась, конечно, но появилось что-то новое. Он смотрел на Марцию с каким-то молитвенным выражением. Она улыбнулась ему. Надо же. Кто бы мог подумать! Она желала его видеть! Годы могут изменить многое. Годы – они как освещение. Свет меняется, чёрное кажется белым, белое погружается во тьму.
– Говорят, ты стал втрое богаче прежнего? – спросила она вместо приветствия.
– Рад видеть тебя, боголюбимая Марция. Ты стала ещё прекраснее.
– А ты ещё больше разбогател.
– Ты счастлива здесь?
– Я безмятежна.
Пизон глянул на мраморного сатира. Заметил сходство или нет? Заметил, конечно. Он неглуп. Очень даже неглуп. Может, поэтому Марция за него и вышла когда-то. Пизон ещё больше нахмурился:
– Чем он тебя так привлекал?
Марция улыбнулась:
– Глубиной души.
– А может, глубиной проникновения в вагину?
– Может быть. Поговорим лучше о деньгах.
– Тебе нужны деньги? Сколько? Миллион? Три? Десять?
– Ты готов дать мне десять миллионов? – Марция перестала улыбаться. Если Пизон готов при первом требовании выложить для неё десять миллионов, это значит – с ним случилось что-то серьёзное.
– Готов, – сказал он тихо. – Но только на что?
– Я жертвую огромные суммы на детские приюты, – она сделала заметное ударение на слове «детские».
Он знал об этом. Он многое про неё знал – и про приюты, и про то, что она дала три миллиона на приют для инвалидов армии Руфина.
– Хочешь, позавтракаем вместе? Мой повар варит прекрасный кофе.
– От кофе я не откажусь. – Пизон был смущён и неловок. Таким она его не видела. Даже при первом свидании он был куда больше уверен в себе. – Хорошо, что я тебя увидел. Хорошо. – Он вновь глянул на сатира. – И, пожалуйста, уйдём отсюда.
– Тебе неприятно на него смотреть?
– А ты как думаешь?
Они прошли на террасу. Слуга в просторной белой тунике принёс кофе.
– Расскажи, чем ты занят. Много заработал на строительстве канала? – спросила она насмешливо.
– А мы ведь все ещё муж и жена. – Он бросил на неё выжидательный взгляд. – Мы могли бы вновь быть вместе.
– Ты думаешь, я могу простить тебя? После того, что вы на пару с Бенитом сотворили со мной?
– А ты разве мало причинила мне боли? Если бы ты знала, как мне плохо. У меня нет ни минуты покоя. Постоянное страдание. Ежесекундное, ежеминутное. Боль почти физическая. И я не могу справиться с ней. Я ни в чем не могу найти покоя. Ни в чем. – Он замолчал. Она тоже молчала.
– Смешно, – сказала наконец.
– Что – смешно?
– Я убежала ото всех. А теперь рада, что ты меня разыскал. Именно ты.
Он накрыл её ладонь своей и сжал пальцы.
– Мы были созданы друг для друга, Марция. – Он улыбнулся. – А ты этого не поняла.
– Я поняла, – отвечала Марция. – Теперь.
Этот мраморный фонтан Марция изваяла сама.
Несколько мгновений она вглядывалась в лицо сатира.
– Почему ты оставил меня, Элий? Ведь я тебя любила…
Но мраморный сатир не ответил. Он был занят своей Нимфой. Марция сделала шаг в сторону, чтобы лучше видеть лицо сатира. И чтобы он мог её видеть. Может быть, тогда он ответит? Но сатир молчал. Журчала вода.
Смуглолицый юноша в пёстрой накидке подошёл и с поклоном отдал Марции записку. Она развернула. Ряд цифр. Какие-то значки. Посторонний не понял бы ничего. Она поняла. И улыбнулась. Дела шли очень хорошо. Даже слишком.
– Тебя хочет видеть доминус Пизон, – сообщил мальчик.
Вот как? Марция не удивилась. Почти. Все когда-нибудь случается. И даже приходит минута торжества. Хотя и запоздало приходит.
Она кивнула едва приметно, и мальчишка убежал. Она отвернулась, делая вид, что любуется фонтаном. На самом деле следила краем глаза за дорожкой.
А по дорожке к ней шёл Пизон. Он состарился, похудел, постарел. Прежде наглое, теперь лицо его было почти печальным. То есть наглость сохранилась, конечно, но появилось что-то новое. Он смотрел на Марцию с каким-то молитвенным выражением. Она улыбнулась ему. Надо же. Кто бы мог подумать! Она желала его видеть! Годы могут изменить многое. Годы – они как освещение. Свет меняется, чёрное кажется белым, белое погружается во тьму.
– Говорят, ты стал втрое богаче прежнего? – спросила она вместо приветствия.
– Рад видеть тебя, боголюбимая Марция. Ты стала ещё прекраснее.
– А ты ещё больше разбогател.
– Ты счастлива здесь?
– Я безмятежна.
Пизон глянул на мраморного сатира. Заметил сходство или нет? Заметил, конечно. Он неглуп. Очень даже неглуп. Может, поэтому Марция за него и вышла когда-то. Пизон ещё больше нахмурился:
– Чем он тебя так привлекал?
Марция улыбнулась:
– Глубиной души.
– А может, глубиной проникновения в вагину?
– Может быть. Поговорим лучше о деньгах.
– Тебе нужны деньги? Сколько? Миллион? Три? Десять?
– Ты готов дать мне десять миллионов? – Марция перестала улыбаться. Если Пизон готов при первом требовании выложить для неё десять миллионов, это значит – с ним случилось что-то серьёзное.
– Готов, – сказал он тихо. – Но только на что?
– Я жертвую огромные суммы на детские приюты, – она сделала заметное ударение на слове «детские».
Он знал об этом. Он многое про неё знал – и про приюты, и про то, что она дала три миллиона на приют для инвалидов армии Руфина.
– Хочешь, позавтракаем вместе? Мой повар варит прекрасный кофе.
– От кофе я не откажусь. – Пизон был смущён и неловок. Таким она его не видела. Даже при первом свидании он был куда больше уверен в себе. – Хорошо, что я тебя увидел. Хорошо. – Он вновь глянул на сатира. – И, пожалуйста, уйдём отсюда.
– Тебе неприятно на него смотреть?
– А ты как думаешь?
Они прошли на террасу. Слуга в просторной белой тунике принёс кофе.
– Расскажи, чем ты занят. Много заработал на строительстве канала? – спросила она насмешливо.
– А мы ведь все ещё муж и жена. – Он бросил на неё выжидательный взгляд. – Мы могли бы вновь быть вместе.
– Ты думаешь, я могу простить тебя? После того, что вы на пару с Бенитом сотворили со мной?
– А ты разве мало причинила мне боли? Если бы ты знала, как мне плохо. У меня нет ни минуты покоя. Постоянное страдание. Ежесекундное, ежеминутное. Боль почти физическая. И я не могу справиться с ней. Я ни в чем не могу найти покоя. Ни в чем. – Он замолчал. Она тоже молчала.
– Смешно, – сказала наконец.
– Что – смешно?
– Я убежала ото всех. А теперь рада, что ты меня разыскал. Именно ты.
Он накрыл её ладонь своей и сжал пальцы.
– Мы были созданы друг для друга, Марция. – Он улыбнулся. – А ты этого не поняла.
– Я поняла, – отвечала Марция. – Теперь.
II
Утром она разбудила его поцелуем. Комната была вся затянута бледно-розовым виссоном. Платком из розового виссона она прикрыла ему лицо. Сквозь ткань Марция показалась ему юной – как прежде. Будто не было четверти века расставания. Будто ещё вчера они поженились. Как он жил все эти годы без неё? Ему казалось это немыслимым. Невероятным.
Потом она лежала в ванне, наполненной до краёв молоком, а он сидел рядом. Ванны с молоком – это подражание Поппее, янтарноволосой жене Нерона. Поппея купалась в молоке, пытаясь сберечь свою удивительную красоту. А может, желая поразить воображение римлян. Молоко, в котором купается Марция, потом раздают на рынке бедным. Все знают, что это за молоко, но всякий раз случается давка и драка: все хотят получить хоть кружку молока, в котором купалась боголюбимая Марция. Ведь этот городок процветает благодаря ей и её богатству. Если однажды толпа вдруг не возжелает больше подачек, опрокинет бочки, побьёт раздатчиков и кинется громить виллу Марции, Пизон не удивится.
– Может, вернёшься в Рим? – предложил он.
– Зачем? Рим погубил нашу любовь.
– Но…
Она рассмеялась:
– Знаешь, мы с тобой так богаты, что могли бы построить Рим здесь. Здорово, да? Оказывается, никогда не поздно начать жизнь сначала.
Он взял чековую книжку и выписал чек на десять миллионов.
– Держи. Я тебе дарю. А ты подари мне Рим.
Её поцелуй был таким долгим, что он едва не задохнулся.
Днём она уехала. И не сказала – куда. Но он знал, зачем ей деньги и куда она едет. Она не станет строить в Новой Атлантиде Новый Рим. У неё совсем другие планы.
Но она вернётся к нему. Очень скоро.
Потом она лежала в ванне, наполненной до краёв молоком, а он сидел рядом. Ванны с молоком – это подражание Поппее, янтарноволосой жене Нерона. Поппея купалась в молоке, пытаясь сберечь свою удивительную красоту. А может, желая поразить воображение римлян. Молоко, в котором купается Марция, потом раздают на рынке бедным. Все знают, что это за молоко, но всякий раз случается давка и драка: все хотят получить хоть кружку молока, в котором купалась боголюбимая Марция. Ведь этот городок процветает благодаря ей и её богатству. Если однажды толпа вдруг не возжелает больше подачек, опрокинет бочки, побьёт раздатчиков и кинется громить виллу Марции, Пизон не удивится.
– Может, вернёшься в Рим? – предложил он.
– Зачем? Рим погубил нашу любовь.
– Но…
Она рассмеялась:
– Знаешь, мы с тобой так богаты, что могли бы построить Рим здесь. Здорово, да? Оказывается, никогда не поздно начать жизнь сначала.
Он взял чековую книжку и выписал чек на десять миллионов.
– Держи. Я тебе дарю. А ты подари мне Рим.
Её поцелуй был таким долгим, что он едва не задохнулся.
Днём она уехала. И не сказала – куда. Но он знал, зачем ей деньги и куда она едет. Она не станет строить в Новой Атлантиде Новый Рим. У неё совсем другие планы.
Но она вернётся к нему. Очень скоро.
ГЛАВА XV
Игры Угея против Чингисхана
«Войска варваров уже окружили Танаис. Город долго не продержится. Все римские граждане срочно эвакуированы. Да здравствует ВОЖДЬ!»
«Акта диурна», Календы мая[30]
I
Повелитель Вселенной завоевал ещё одно царство, погрязшее в роскоши и заслужившее того, чтобы быть уничтоженным. Готия пала, стоило Ослепительному протянуть к ней свою мощную длань. Ещё один шаг, чтобы дойти до края Ойкумены.
Но и этот шаг оказался слишком утомительным для престарелого Чингисхана. На другой день после того как Книва пал в его шатре ниц, Ослепительный заболел. Теперь он болел чаще прежнего. Но он не собирался умирать. Как он мог умереть? Он только что взял себе новую наложницу. Юную красавицу четырнадцати лет с очень белым лицом и неподвижными, широко распахнутыми миндалевидными глазами. Чёрные глаза её всегда влажно блестели, а на щеках горел нежный румянец – будто кровь пролилась на снег. Чингисхан только что захватил новые земли и огромную добычу. Но ведь это только проба сил. Скоро монголы явятся со всей своей мощью. Бот тогда… Тогда Ослепительный дойдёт до самого Последнего моря.
Но для этого он должен стать бессмертным. Чтобы повелевать мировой империей, надо жить вечно. Потому что ни одному смертному не хватит времени осуществить все великое на своём пути. Человеческая жизнь коротка для божественных дел. Издалека, из Тибета, привезли к Ослепительному странного человека. Его звали Угей, и о нем шёл слух, что он может сделать бренное человеческое тело неуязвимым для оружия и болезней. Мудрец Угей спустился из подоблачных высот, ушёл от своих гор, покрытых сверкающими льдами, ушёл из монастыря с красными стенами и с золотыми куполами, от молитвенных барабанов и молитвенных флагов, чтобы окунуться в шум и суету передвижной столицы Повелителя Вселенной. Чиновники и купцы, паломники, тайные агенты, китайские артиллеристы, артисты и послы образовывали вокруг Ослепительного непрерывный шевелящийся рой. Повелитель Вселенной подчинял себе тысячи, миллионы жизней. Не просто подчинял – забирал себе. Как дань, как золото и серебро. Вестники в Киеве и Москве, Северной Пальмире, Риме и Лондинии обвиняли этого уроженца пустынь в жестокости. Какая глупость! Разве человек, давя муравья, считает себя жестоким? Муравей мешает ему, и значит, будет раздавлен. Жизни, которые забирал Ослепительный, были всего лишь жизнями муравьёв.
Гость не встал на колени, не коснулся лбом земли, потому что – так он сказал – освобождён от этого ритуала, и Ослепительный позволил ему просто стоять перед ним во время приёма. Несколько минут они смотрели друг на друга. Угей видел перед собой старца с тёмным изрезанным морщинами лицом, с жёлтыми круглыми глазами, похожими на глаза большой полосатой кошки джунглей. В своей юрте, внутри красной, как кровь, он сидел на золотом троне, покрытом шкурой белой кобылицы. Но чтобы подняться, ему нужно было опираться на плечи своих нукеров. Ноги его почти не держали.
А мудрец, явившийся с Тибета, был ещё совсем не стар – человек в расцвете сил в длинных шафрановых одеждах. И внешне не походил на мудреца. Волосы его лишь тронула седина. Смуглое гладкое лицо, а глаза весёлые, сумасшедшие.
– Другие повелители звали тебя, но ты не пришёл. Я позвал, и ты явился, – сказал Чингисхан.
– Такова была воля Неба.
– Хочешь меня о чем-нибудь спросить? – спросил Чингисхан.
– Хотел лишь узнать, почему ты решил взорвать Трионову бомбу?
– Монголам никто не может нанести ответный удар. У нас нет городов, которые можно разрушить. Нас слишком много, чтобы смерть сотен или тысяч из нас могла что-то значить. Мы неуязвимы, и значит, можем сокрушить других. Когда я стану бессмертным, мир покорится мне окончательно. Вот первое условие владения миром: тот, кто первым обретёт бессмертие, тот обретёт весь мир.
– Ты хочешь тем самым прекратить войны?
– Нет, мне будет скучно, если войны прекратятся. Но монголы говорят, что не может быть двух медведей в одной берлоге.
Посланец Тибета открыл перед Чингисханом ларец. На дне лежал чёрный лоскут и слегка шевелился.
– Что это? – спросил Чингисхан.
– Бессмертие, – отвечал Угей, – это форма бессмертия. Желаешь его отведать?
Владыка мира смотрел на дерзкого мудреца жёлтыми глазами большой кошки джунглей.
– И он может превратиться вновь в человека?
– Может. Но в человечьем обличье он начнёт стареть. А в виде этой чёрной кляксы он не умрёт никогда. Мы с ним большие друзья. Я нашёл его во время своих странствий на дороге. И с тех пор мы не расстаёмся. Мы вместе видели священную гору Кайлас, вместе бродили вокруг горных озёр, где цветут синие и жёлтые маки, вместе купались в горячих источниках и вместе преодолевали заснеженные перевалы. Мы разговариваем обо всем. Когда я умру, я оставлю моего друга своим ученикам.
– Значит, ты не станешь бессмертным? – удивился Чингисхан.
– Нет, – покачал головой Угей. – Но я могу сделать бессмертным тебя.
Чёрная тряпка ухватилась за край ларца своими бахромками и выглянула. Именно выглянула: кошачьи глаза Ослепительного встретились с чёрными бусинками Бессмертного.
– И его нельзя убить? – спросил престарелый Повелитель Вселенной.
– Нет.
– А он чувствует боль?
– Разумеется. Как все мы.
– Глупо. Он бессмертный, и он чувствует боль. Ты не находишь, мудрец, что это нелепо?
Чингисхан выхватил кинжал и всадил его в чёрный лоскут, пригвождая Бессмертного к ларцу. Это был ответ Ослепительного на дерзость. Так никому не позволено отвечать Повелителю Вселенной.
– И не смей вынимать кинжал. Это мой подарок. Пусть он пребудет всегда в ларце и в бессмертии.
Губы Ослепительного скривились. Возможно, он смеялся. Возможно, удар кинжала показался ему удачной шуткой.
– Ты глуп, мудрец, – сказал Чингисхан. – Я знаю путь бессмертия. Я взял себе в жены юную девушку, прекрасную, как весна в землях Хорезма. Её кожа – как белый снег, румянец – как кровь, пролитая на снегу. Каждая ночь с ней даёт мне новые силы. Когда её дар иссякнет, я найду себе новую красавицу.
Чингисхан сделал знак, и тибетский мудрец удалился вместе со своим ларцом.
Войска на захват Ойкумены поведёт уже не сам Ослепительный, а его внук Бату. Но Чингисхан и Чингисиды – единое целое. Все победы все равно принадлежат Ослепительному. Его внуки – вот формула бессмертия. А мудрецам Чингисхан никогда не верил. Вся мудрость учёных старцев – обман. Когда с мудрецов сдирают кожу, они кричат громче простаков, ибо обижены на свою мудрость, которая забыла их предостеречь об опасности примитивной физической силы. Но умный правитель не должен убивать мудрецов без надобности. Пусть воображают, что говорят напрямую с Небом. Чем ещё утешаться мудрецам? Разве что тем, что они служат великим правителям.
На другое утро Чингисхан сел в бронепоезд и направился в Каракорум по новой железнодорожной магистрали, пересекающей его огромный улус. Поезд был римского производства, изготовлен по специальному заказу несколько лет назад в Норике. Магистраль назвали «Великий шёлковый путь» и возвели её за рекордные сроки военнопленные и строители из Хорезма. Поезд Ослепительного ехал медленно, останавливаясь на каждой станции. И на каждой станции Повелителя Вселенной встречали девушки в шёлковых платьях с цветами и юноши в одинаковых синих чекменях и с плакатами: «Да здравствует наш великий Повелитель и Учитель Чингисхан». Повелитель не умел читать, но Елюй Чу-Цай, его верный советник, читал вслух надписи на плакатах.
Но зачем Повелителю Вселенной читать, если он даёт миру законы. Он диктует – писцы пишут.
«Невнимательный часовой подлежит смерти».
«Тот, кто прячет беглеца, подлежит смерти».
«Воин, не по праву присваивающий добычу, подлежит смерти».
«Неспособный полководец подлежит смерти».
«Спасибо за самый лучший в мире закон», – прочёл Елюй Чу-Цай надпись на очередном плакате.
– Небо поддержало меня, и я достиг высшей власти, – сказал Ослепительный.
Но и этот шаг оказался слишком утомительным для престарелого Чингисхана. На другой день после того как Книва пал в его шатре ниц, Ослепительный заболел. Теперь он болел чаще прежнего. Но он не собирался умирать. Как он мог умереть? Он только что взял себе новую наложницу. Юную красавицу четырнадцати лет с очень белым лицом и неподвижными, широко распахнутыми миндалевидными глазами. Чёрные глаза её всегда влажно блестели, а на щеках горел нежный румянец – будто кровь пролилась на снег. Чингисхан только что захватил новые земли и огромную добычу. Но ведь это только проба сил. Скоро монголы явятся со всей своей мощью. Бот тогда… Тогда Ослепительный дойдёт до самого Последнего моря.
Но для этого он должен стать бессмертным. Чтобы повелевать мировой империей, надо жить вечно. Потому что ни одному смертному не хватит времени осуществить все великое на своём пути. Человеческая жизнь коротка для божественных дел. Издалека, из Тибета, привезли к Ослепительному странного человека. Его звали Угей, и о нем шёл слух, что он может сделать бренное человеческое тело неуязвимым для оружия и болезней. Мудрец Угей спустился из подоблачных высот, ушёл от своих гор, покрытых сверкающими льдами, ушёл из монастыря с красными стенами и с золотыми куполами, от молитвенных барабанов и молитвенных флагов, чтобы окунуться в шум и суету передвижной столицы Повелителя Вселенной. Чиновники и купцы, паломники, тайные агенты, китайские артиллеристы, артисты и послы образовывали вокруг Ослепительного непрерывный шевелящийся рой. Повелитель Вселенной подчинял себе тысячи, миллионы жизней. Не просто подчинял – забирал себе. Как дань, как золото и серебро. Вестники в Киеве и Москве, Северной Пальмире, Риме и Лондинии обвиняли этого уроженца пустынь в жестокости. Какая глупость! Разве человек, давя муравья, считает себя жестоким? Муравей мешает ему, и значит, будет раздавлен. Жизни, которые забирал Ослепительный, были всего лишь жизнями муравьёв.
Гость не встал на колени, не коснулся лбом земли, потому что – так он сказал – освобождён от этого ритуала, и Ослепительный позволил ему просто стоять перед ним во время приёма. Несколько минут они смотрели друг на друга. Угей видел перед собой старца с тёмным изрезанным морщинами лицом, с жёлтыми круглыми глазами, похожими на глаза большой полосатой кошки джунглей. В своей юрте, внутри красной, как кровь, он сидел на золотом троне, покрытом шкурой белой кобылицы. Но чтобы подняться, ему нужно было опираться на плечи своих нукеров. Ноги его почти не держали.
А мудрец, явившийся с Тибета, был ещё совсем не стар – человек в расцвете сил в длинных шафрановых одеждах. И внешне не походил на мудреца. Волосы его лишь тронула седина. Смуглое гладкое лицо, а глаза весёлые, сумасшедшие.
– Другие повелители звали тебя, но ты не пришёл. Я позвал, и ты явился, – сказал Чингисхан.
– Такова была воля Неба.
– Хочешь меня о чем-нибудь спросить? – спросил Чингисхан.
– Хотел лишь узнать, почему ты решил взорвать Трионову бомбу?
– Монголам никто не может нанести ответный удар. У нас нет городов, которые можно разрушить. Нас слишком много, чтобы смерть сотен или тысяч из нас могла что-то значить. Мы неуязвимы, и значит, можем сокрушить других. Когда я стану бессмертным, мир покорится мне окончательно. Вот первое условие владения миром: тот, кто первым обретёт бессмертие, тот обретёт весь мир.
– Ты хочешь тем самым прекратить войны?
– Нет, мне будет скучно, если войны прекратятся. Но монголы говорят, что не может быть двух медведей в одной берлоге.
Посланец Тибета открыл перед Чингисханом ларец. На дне лежал чёрный лоскут и слегка шевелился.
– Что это? – спросил Чингисхан.
– Бессмертие, – отвечал Угей, – это форма бессмертия. Желаешь его отведать?
Владыка мира смотрел на дерзкого мудреца жёлтыми глазами большой кошки джунглей.
– И он может превратиться вновь в человека?
– Может. Но в человечьем обличье он начнёт стареть. А в виде этой чёрной кляксы он не умрёт никогда. Мы с ним большие друзья. Я нашёл его во время своих странствий на дороге. И с тех пор мы не расстаёмся. Мы вместе видели священную гору Кайлас, вместе бродили вокруг горных озёр, где цветут синие и жёлтые маки, вместе купались в горячих источниках и вместе преодолевали заснеженные перевалы. Мы разговариваем обо всем. Когда я умру, я оставлю моего друга своим ученикам.
– Значит, ты не станешь бессмертным? – удивился Чингисхан.
– Нет, – покачал головой Угей. – Но я могу сделать бессмертным тебя.
Чёрная тряпка ухватилась за край ларца своими бахромками и выглянула. Именно выглянула: кошачьи глаза Ослепительного встретились с чёрными бусинками Бессмертного.
– И его нельзя убить? – спросил престарелый Повелитель Вселенной.
– Нет.
– А он чувствует боль?
– Разумеется. Как все мы.
– Глупо. Он бессмертный, и он чувствует боль. Ты не находишь, мудрец, что это нелепо?
Чингисхан выхватил кинжал и всадил его в чёрный лоскут, пригвождая Бессмертного к ларцу. Это был ответ Ослепительного на дерзость. Так никому не позволено отвечать Повелителю Вселенной.
– И не смей вынимать кинжал. Это мой подарок. Пусть он пребудет всегда в ларце и в бессмертии.
Губы Ослепительного скривились. Возможно, он смеялся. Возможно, удар кинжала показался ему удачной шуткой.
– Ты глуп, мудрец, – сказал Чингисхан. – Я знаю путь бессмертия. Я взял себе в жены юную девушку, прекрасную, как весна в землях Хорезма. Её кожа – как белый снег, румянец – как кровь, пролитая на снегу. Каждая ночь с ней даёт мне новые силы. Когда её дар иссякнет, я найду себе новую красавицу.
Чингисхан сделал знак, и тибетский мудрец удалился вместе со своим ларцом.
Войска на захват Ойкумены поведёт уже не сам Ослепительный, а его внук Бату. Но Чингисхан и Чингисиды – единое целое. Все победы все равно принадлежат Ослепительному. Его внуки – вот формула бессмертия. А мудрецам Чингисхан никогда не верил. Вся мудрость учёных старцев – обман. Когда с мудрецов сдирают кожу, они кричат громче простаков, ибо обижены на свою мудрость, которая забыла их предостеречь об опасности примитивной физической силы. Но умный правитель не должен убивать мудрецов без надобности. Пусть воображают, что говорят напрямую с Небом. Чем ещё утешаться мудрецам? Разве что тем, что они служат великим правителям.
На другое утро Чингисхан сел в бронепоезд и направился в Каракорум по новой железнодорожной магистрали, пересекающей его огромный улус. Поезд был римского производства, изготовлен по специальному заказу несколько лет назад в Норике. Магистраль назвали «Великий шёлковый путь» и возвели её за рекордные сроки военнопленные и строители из Хорезма. Поезд Ослепительного ехал медленно, останавливаясь на каждой станции. И на каждой станции Повелителя Вселенной встречали девушки в шёлковых платьях с цветами и юноши в одинаковых синих чекменях и с плакатами: «Да здравствует наш великий Повелитель и Учитель Чингисхан». Повелитель не умел читать, но Елюй Чу-Цай, его верный советник, читал вслух надписи на плакатах.
Но зачем Повелителю Вселенной читать, если он даёт миру законы. Он диктует – писцы пишут.
«Невнимательный часовой подлежит смерти».
«Тот, кто прячет беглеца, подлежит смерти».
«Воин, не по праву присваивающий добычу, подлежит смерти».
«Неспособный полководец подлежит смерти».
«Спасибо за самый лучший в мире закон», – прочёл Елюй Чу-Цай надпись на очередном плакате.
– Небо поддержало меня, и я достиг высшей власти, – сказал Ослепительный.
II
Угей возвращался назад в Тибет не в поезде, а верхом на спине мула. Придёт время, и он сменит мула на яка. Мул или як шагают медленно, а поезд мчится быстро и может доставить твоё тело из одного края в другой за несколько дней и ночей. А Угей доберётся в Тибет, быть может, только к осени. К тому времени, когда там повсюду начнут запускать в небо воздушных змеев.
– Представь, как забавно, мой друг Луций, – сказал Угей, устраиваясь на ночёвку под открытым небом. – Этот человек, отнявший столько жизней, мечтает дать бессмертие своему старому телу.
– П… ч… м… т… н… р… сcк… з… л… Ч… нг… зх… н………б… сcм… р… т…… – отвечал Бессмертный из своего ларца.
– Бессмертие? Он не ищет бессмертия. Он ищет бесконечной жизни для своего одряхлевшего тела. Когда-то я служил ему, как многие служат до сих пор. Я думал, что силы, отданные Ослепительному, питают его, как ручьи питают могучую реку. В те дни я воображал его попирающим горы и долины, достающим головой до облаков. Тогда мне казалось, что это и есть бессмертие.
– Ч… нг… зх… н……б… ж… ств… т.
– Да, его обожествят. Но сам он не станет богом. Все будут восхищаться тем, с какой лёгкостью он отнимал жизни. Я тоже отнимал жизни. Но я сберёг твою.
Угей открыл ларец. Чёрный лоскут соскользнул на землю. Внутри остался лишь кинжал Ослепительного. Сталь не могла причинить вреда Бессмертному. Его изменённая плоть боялась только огня.
– Счастливой дороги, друг мой Луций, – сказал Угей. – Надеюсь, ты понял, что такое бессмертие.
– Представь, как забавно, мой друг Луций, – сказал Угей, устраиваясь на ночёвку под открытым небом. – Этот человек, отнявший столько жизней, мечтает дать бессмертие своему старому телу.
– П… ч… м… т… н… р… сcк… з… л… Ч… нг… зх… н………б… сcм… р… т…… – отвечал Бессмертный из своего ларца.
– Бессмертие? Он не ищет бессмертия. Он ищет бесконечной жизни для своего одряхлевшего тела. Когда-то я служил ему, как многие служат до сих пор. Я думал, что силы, отданные Ослепительному, питают его, как ручьи питают могучую реку. В те дни я воображал его попирающим горы и долины, достающим головой до облаков. Тогда мне казалось, что это и есть бессмертие.
– Ч… нг… зх… н……б… ж… ств… т.
– Да, его обожествят. Но сам он не станет богом. Все будут восхищаться тем, с какой лёгкостью он отнимал жизни. Я тоже отнимал жизни. Но я сберёг твою.
Угей открыл ларец. Чёрный лоскут соскользнул на землю. Внутри остался лишь кинжал Ослепительного. Сталь не могла причинить вреда Бессмертному. Его изменённая плоть боялась только огня.
– Счастливой дороги, друг мой Луций, – сказал Угей. – Надеюсь, ты понял, что такое бессмертие.
ГЛАВА XVI
Игры Логоса против Меркурия
«Вики произвели нападение на базу римлян на побережье Германского моря на территории Франкии в устье Везуриса. Нападение удалось отбить благодаря смелости римлян. Диктатор Бенит срочно выехал к войскам».
«Акта Диурна», 8-й день до Ид июня[31]
I
Меркурий отыскал Логоса на помойке. Подходящее место для бога разума. Логос сидел среди оборванцев и рассуждал. Низко над его головой летали помойные чайки. Волосы на голове у Логоса были огненно-рыжего цвета, а лицо покрыто розовыми и красными пятнами, будто поросло лишайником. Время от времени Логос подбрасывал в воздух куски рыбы или мяса, и чайки ловили подачки на лету, задевая рыжие волосы Логоса крыльями. Мясо воняло отвратительно. Рыба – и того хуже.
– Ты пришёл поблагодарить меня, Меркурий? – спросил Логос. – Ладно, ладно, можешь не распространяться. Я принимаю твою благодарность. Присаживайся, поболтаем.
Меркурий присел рядом с богом разума на самодельную скамью. Поправил летучие сандалии.
– О чем говорить? – осторожно спросил Меркурий. Знал, что любые разговоры с Логосом чреваты. Можно до такого договориться… Ведь он – Логос!
– Скажи мне, что такое тьма? – Логос бросил вопрос, как камень.
Меркурий поёжился. Но все же ответил:
– Тьма – это помехи, шум. Боги создают информацию, а люди – шум. И шум, то есть тьма, неподвластен богам.
– А людям? – тут же швырнул новый камень Логос.
– Это их стихия. Но они не умеют ею управлять.
– Какого цвета у тебя кровь? – спросил Логос неожиданно.
– Как у всех богов – чистая платина. Но может казаться красной. Это как пожелает бог. А что?
Логос облегчённо вздохнул:
– А я уж усомнился. Ведь у меня кровь красная, как у людей. Значит – я так желаю. Бог – сам исполнитель своих желаний.
– Что ты намерен делать? – спросил покровитель жуликов.
– Разве я мало сделал? – Логос посмотрел на Меркурия светлыми сумасшедшими глазами. – Теперь боги могут жить на Земле. Разве этого мало?
– Ты уничтожил Триона. Но этого в самом деле мало.
– Богам всего мало, – передразнил Логос и подбросил вверх тухлую рыбью голову. Но никто из чаек её не поймал, и дурно пахнущая добыча свалилась на крылатый шлем Меркурия. – Никто из вас просто-напросто не знает, что надо делать. Бы кидаетесь из стороны в сторону наугад. И потому, сколько бы я ни сделал, вам все покажется мало.
– А ты знаешь, что надо делать? – спросил Меркурий, запихивая тухлую рыбью голову подальше под скамью.
– Конечно, я ведь Логос. Но ты должен мне помочь. Никто – ни Минерва, ни Юпитер – ни о чем не должны знать. Ты готов вступить в спор с остальными богами?
– Ты пришёл поблагодарить меня, Меркурий? – спросил Логос. – Ладно, ладно, можешь не распространяться. Я принимаю твою благодарность. Присаживайся, поболтаем.
Меркурий присел рядом с богом разума на самодельную скамью. Поправил летучие сандалии.
– О чем говорить? – осторожно спросил Меркурий. Знал, что любые разговоры с Логосом чреваты. Можно до такого договориться… Ведь он – Логос!
– Скажи мне, что такое тьма? – Логос бросил вопрос, как камень.
Меркурий поёжился. Но все же ответил:
– Тьма – это помехи, шум. Боги создают информацию, а люди – шум. И шум, то есть тьма, неподвластен богам.
– А людям? – тут же швырнул новый камень Логос.
– Это их стихия. Но они не умеют ею управлять.
– Какого цвета у тебя кровь? – спросил Логос неожиданно.
– Как у всех богов – чистая платина. Но может казаться красной. Это как пожелает бог. А что?
Логос облегчённо вздохнул:
– А я уж усомнился. Ведь у меня кровь красная, как у людей. Значит – я так желаю. Бог – сам исполнитель своих желаний.
– Что ты намерен делать? – спросил покровитель жуликов.
– Разве я мало сделал? – Логос посмотрел на Меркурия светлыми сумасшедшими глазами. – Теперь боги могут жить на Земле. Разве этого мало?
– Ты уничтожил Триона. Но этого в самом деле мало.
– Богам всего мало, – передразнил Логос и подбросил вверх тухлую рыбью голову. Но никто из чаек её не поймал, и дурно пахнущая добыча свалилась на крылатый шлем Меркурия. – Никто из вас просто-напросто не знает, что надо делать. Бы кидаетесь из стороны в сторону наугад. И потому, сколько бы я ни сделал, вам все покажется мало.
– А ты знаешь, что надо делать? – спросил Меркурий, запихивая тухлую рыбью голову подальше под скамью.
– Конечно, я ведь Логос. Но ты должен мне помочь. Никто – ни Минерва, ни Юпитер – ни о чем не должны знать. Ты готов вступить в спор с остальными богами?