Страница:
– Ты переписываешься с Нормой Галликан? – изумился Философ.
– А почему бы и нет? По особому каналу, разумеется. Как ты думаешь, на какие деньги Норма Галликан живёт на Крите? На работах по реставрации дворца Миноса она вряд ли может заработать больше двухсот сестерциев в месяц. Я посылаю ей деньги и книги. А она мне шлёт письма. Пытается убедить меня отказаться от пороков. Она ведь считает, что я очень порочен. Очень. Но продолжает убеждать. А я описываю ей все мои безумства – настоящие и мнимые. Все мои Венерины похождения, все наслаждения, тайные порывы души. И её это нисколько не коробит. Она не оставляет надежды вернуть меня на путь добродетели. А я с этого пути стараюсь свернуть. Думаю, она читает мои письма с большим удовольствием. Она недурно рассуждает о многом. Кроме секса, разумеется. И современной музыки. В музыке она ничего не понимает. Так что пусть воспитывает этих ребят. – Август кивнул в сторону второй машины. – Корв и Муций ей понравятся. Хорошие парни. Не хочешь написать Норме письмо, Философ? Думаю, тебе есть что сказать старушенции.
– Она не так уж стара, – задумчиво произнёс Философ.
– Твоих лет, надо полагать. Может, чуть старше. Но упорная, не сдаётся. Истинная римлянка. Упрямство – наше достоинство и наш порок. Помнишь, как Полибий говорил о нас, римлянах? «…Раз какая-нибудь цель поставлена, они считают для себя обязательным достигнуть её». Так что неудивительно, что Норма Галликан надеется перебороть Бенита. И у меня иногда мелькает шальная мысль: а вдруг ей это удастся?
– Ей это удастся, – сказал Философ твёрдо.
– О, не сомневаюсь. Лет через сто какой-нибудь новый Плутарх, возможно, правнук моего учителя, напишет жизнеописания Нормы Галликан и Элия Цезаря. А для контраста – Бенита и Постума. Звучит неплохо.
– Тебе нравится соседство Бенита? – спросил Философ.
– Меня не спросили, когда помещали мою юную особу под опеку диктатора. Так что теперь мы неразлучны. Мы рядом, связанные крепче, чем родством, телом самой Империи. И не тебе нас разлучить!
– Постум, прекрати свои дурацкие шуточки, – воскликнула Хлоя, заметив, как побледнел Философ.
– Я не сказал ничего дурного. Одну правду, чистую правду, которую так любит мой друг Философ. Мой раб Философ. А сейчас мы устроим пир. Пир по случаю спасения нашего боголюбимого Кумия. Кумий обожает пиры, не так ли?
– Обожаю, – поддакнул поэт. – Но сегодня у меня нет аппетита.
Только теперь все заметили, что он бледен до какого-то болезненного зеленоватого оттенка.
– Кумий, что с тобой? Неужто отравился вчера грибами?
– Арена… – только и выдавил Кумий и едва успел перегнуться через борт авто, как его вырвало.
– Фу, Кумий, – сморщился Постум. – Неужели ты ещё не привык к виду крови?
– Нет, – сказал тот со страдальческим выражением лица. – Я никого за свою жизнь не убил. И никого не хочу убивать. Я только пишу стихи.
– По-моему, это куда страшнее, – улыбнулся Постум. – А ты, Философ, не сочиняешь стихи?
– Нет, – ответил тот после паузы.
– Ну наконец-то я отыскал в тебе хоть какое-то достоинство, – рассмеялся император.
– Но он наверняка пишет прозу, – не удержалась от ехидной реплики Туллия.
– Проза – совсем иное дело. Проза похожа на длинное письмо к неизвестному адресату. Можно прочесть твоё письмо, Философ? Разумеется, там много нравственных поучений. Но парочку свежих мыслей тоже можно найти.
Философ молчал.
– К примеру, – продолжал Постум задумчиво, – «Проигравший ничего не решает»… Тебе нравится это высказывание?
– А ты не побоишься прочесть моё письмо?
– Не знаю, – отозвался Постум.
V
VI
VII
VIII
– А почему бы и нет? По особому каналу, разумеется. Как ты думаешь, на какие деньги Норма Галликан живёт на Крите? На работах по реставрации дворца Миноса она вряд ли может заработать больше двухсот сестерциев в месяц. Я посылаю ей деньги и книги. А она мне шлёт письма. Пытается убедить меня отказаться от пороков. Она ведь считает, что я очень порочен. Очень. Но продолжает убеждать. А я описываю ей все мои безумства – настоящие и мнимые. Все мои Венерины похождения, все наслаждения, тайные порывы души. И её это нисколько не коробит. Она не оставляет надежды вернуть меня на путь добродетели. А я с этого пути стараюсь свернуть. Думаю, она читает мои письма с большим удовольствием. Она недурно рассуждает о многом. Кроме секса, разумеется. И современной музыки. В музыке она ничего не понимает. Так что пусть воспитывает этих ребят. – Август кивнул в сторону второй машины. – Корв и Муций ей понравятся. Хорошие парни. Не хочешь написать Норме письмо, Философ? Думаю, тебе есть что сказать старушенции.
– Она не так уж стара, – задумчиво произнёс Философ.
– Твоих лет, надо полагать. Может, чуть старше. Но упорная, не сдаётся. Истинная римлянка. Упрямство – наше достоинство и наш порок. Помнишь, как Полибий говорил о нас, римлянах? «…Раз какая-нибудь цель поставлена, они считают для себя обязательным достигнуть её». Так что неудивительно, что Норма Галликан надеется перебороть Бенита. И у меня иногда мелькает шальная мысль: а вдруг ей это удастся?
– Ей это удастся, – сказал Философ твёрдо.
– О, не сомневаюсь. Лет через сто какой-нибудь новый Плутарх, возможно, правнук моего учителя, напишет жизнеописания Нормы Галликан и Элия Цезаря. А для контраста – Бенита и Постума. Звучит неплохо.
– Тебе нравится соседство Бенита? – спросил Философ.
– Меня не спросили, когда помещали мою юную особу под опеку диктатора. Так что теперь мы неразлучны. Мы рядом, связанные крепче, чем родством, телом самой Империи. И не тебе нас разлучить!
– Постум, прекрати свои дурацкие шуточки, – воскликнула Хлоя, заметив, как побледнел Философ.
– Я не сказал ничего дурного. Одну правду, чистую правду, которую так любит мой друг Философ. Мой раб Философ. А сейчас мы устроим пир. Пир по случаю спасения нашего боголюбимого Кумия. Кумий обожает пиры, не так ли?
– Обожаю, – поддакнул поэт. – Но сегодня у меня нет аппетита.
Только теперь все заметили, что он бледен до какого-то болезненного зеленоватого оттенка.
– Кумий, что с тобой? Неужто отравился вчера грибами?
– Арена… – только и выдавил Кумий и едва успел перегнуться через борт авто, как его вырвало.
– Фу, Кумий, – сморщился Постум. – Неужели ты ещё не привык к виду крови?
– Нет, – сказал тот со страдальческим выражением лица. – Я никого за свою жизнь не убил. И никого не хочу убивать. Я только пишу стихи.
– По-моему, это куда страшнее, – улыбнулся Постум. – А ты, Философ, не сочиняешь стихи?
– Нет, – ответил тот после паузы.
– Ну наконец-то я отыскал в тебе хоть какое-то достоинство, – рассмеялся император.
– Но он наверняка пишет прозу, – не удержалась от ехидной реплики Туллия.
– Проза – совсем иное дело. Проза похожа на длинное письмо к неизвестному адресату. Можно прочесть твоё письмо, Философ? Разумеется, там много нравственных поучений. Но парочку свежих мыслей тоже можно найти.
Философ молчал.
– К примеру, – продолжал Постум задумчиво, – «Проигравший ничего не решает»… Тебе нравится это высказывание?
– А ты не побоишься прочесть моё письмо?
– Не знаю, – отозвался Постум.
V
Вся компания первым делом отправилась в бани. Постум с молодёжью в терпидарий, а Меченый и Философ выбрали отделение пожарче. Когда Философ отворил дверь в кальдарий, то обнаружил, что там уже кто-то есть. Сквозь клубы пара угадывалась голова и плечи сидящего на скамье человека. Философ, подойдя, с изумлением обнаружил, что человек этот необыкновенно схож с ним, вот только на теле его нет ни одного шрама.
– Привет, Философ! – воскликнул двойник, поднял руку и тут же уронил её в изнеможении. – Присоединяйся.
– Что ты здесь делаешь?
– Живу здесь. Я почти не покидаю дворец, чтобы ребята Бенита меня не обнаружили. Но зато все время подле императора. Чуть что – и он призывает меня к себе. Ну да, – усмехнулся Гэл, – мне пришлось вместо тебя заняться воспитанием твоего сына, когда ты от него отказался.
– Теперь понимаю, почему Постум превратился в законченного негодяя, – прошептал Философ.
Он сбросил простыню, в которую был закутан, и погрузился в горячую ванну.
– Ты не прав, – вздохнул бывший гений. – Я внушал ему те же мысли, что когда-то внушал тебе. Только семена упали совсем на другую почву. Но всходы получились изумительные. Я горжусь своим произведением. Да ты и сам вскоре его оценишь. Кстати, с тех пор, как мы расстались, на твоём теле прибавилось шрамов. Ты сильно рискуешь, как видно. Не боишься, что клеймо Вера может не выдержать в самый неподходящий момент? Нить твой судьбы порвётся, и ты погибнешь мгновенно.
– Я ничего уже не боюсь, – отозвался Философ.
– Да, ты всегда был смел, помню.
Гэл поднялся, принял картинную позу.
– Я так же молод, как и двадцать лет назад. А ты? Ты похож на старую развалину. Фу, противно смотреть.
И Гэл, решив, что одержал внушительную победу, удалился из кальдария.
– Мерзавец, – сказал Меченый.
– Как ты думаешь, Квинт, что Гэл мог рассказать Постуму?
– Все рассказал. Все, что знал. Тебя это смущает? Тебе есть чего стыдится перед сыном?
– Наверное. Каждому есть чего стыдится.
– Ну и хорошо. Тогда есть надежда, что вы с Постумом найдёте общий язык. Потому что он стыдится очень многого. И потом… знаешь, о чем я подумал? Гэл ведь пытался заменить тебя. Значит, хотел походить на тебя. Видел его лицо? Это же ты двадцать лет назад. А внешность гения всегда такова, каков он сам.
После возвращения в Рим Меченый переменился. Он стал весел и уверен в себе. Будто нашёл нечто, потерянное в изгнании. И даже помолодел. А может, и сам Элий переменился? И тоже стал моложе? Душой, во всяком случае, – точно. Ему начали нравиться вечеринки Постума – на них он вдруг почувствовал себя нечужаком. Как будто вернулся не просто в Рим, а на двадцать лет назад. К тому же Хлоя…
Он подумал о Хлое, ощутил приятный жар в груди. И улыбнулся.
– Привет, Философ! – воскликнул двойник, поднял руку и тут же уронил её в изнеможении. – Присоединяйся.
– Что ты здесь делаешь?
– Живу здесь. Я почти не покидаю дворец, чтобы ребята Бенита меня не обнаружили. Но зато все время подле императора. Чуть что – и он призывает меня к себе. Ну да, – усмехнулся Гэл, – мне пришлось вместо тебя заняться воспитанием твоего сына, когда ты от него отказался.
– Теперь понимаю, почему Постум превратился в законченного негодяя, – прошептал Философ.
Он сбросил простыню, в которую был закутан, и погрузился в горячую ванну.
– Ты не прав, – вздохнул бывший гений. – Я внушал ему те же мысли, что когда-то внушал тебе. Только семена упали совсем на другую почву. Но всходы получились изумительные. Я горжусь своим произведением. Да ты и сам вскоре его оценишь. Кстати, с тех пор, как мы расстались, на твоём теле прибавилось шрамов. Ты сильно рискуешь, как видно. Не боишься, что клеймо Вера может не выдержать в самый неподходящий момент? Нить твой судьбы порвётся, и ты погибнешь мгновенно.
– Я ничего уже не боюсь, – отозвался Философ.
– Да, ты всегда был смел, помню.
Гэл поднялся, принял картинную позу.
– Я так же молод, как и двадцать лет назад. А ты? Ты похож на старую развалину. Фу, противно смотреть.
И Гэл, решив, что одержал внушительную победу, удалился из кальдария.
– Мерзавец, – сказал Меченый.
– Как ты думаешь, Квинт, что Гэл мог рассказать Постуму?
– Все рассказал. Все, что знал. Тебя это смущает? Тебе есть чего стыдится перед сыном?
– Наверное. Каждому есть чего стыдится.
– Ну и хорошо. Тогда есть надежда, что вы с Постумом найдёте общий язык. Потому что он стыдится очень многого. И потом… знаешь, о чем я подумал? Гэл ведь пытался заменить тебя. Значит, хотел походить на тебя. Видел его лицо? Это же ты двадцать лет назад. А внешность гения всегда такова, каков он сам.
После возвращения в Рим Меченый переменился. Он стал весел и уверен в себе. Будто нашёл нечто, потерянное в изгнании. И даже помолодел. А может, и сам Элий переменился? И тоже стал моложе? Душой, во всяком случае, – точно. Ему начали нравиться вечеринки Постума – на них он вдруг почувствовал себя нечужаком. Как будто вернулся не просто в Рим, а на двадцать лет назад. К тому же Хлоя…
Он подумал о Хлое, ощутил приятный жар в груди. И улыбнулся.
VI
Когда Философ и Меченый явились в триклиний, пир уже начался. Подавали закуски – варёные опята, все один к одному, похожие на крошечные колёса крошечных колесниц с красным соусом, ядрёно приправленные перцем; затем следовало филе мелких рыбёшек в винном соусе, настолько нежное, что таяло во рту, и, конечно же, – фаршированные яйца, наполненные гусиным паштетом. Ведь римский обед всегда начинается с яиц. Меньше пользовались спросом мозги, сваренные в молоке, посыпанные зеленью и укропом. Все это было изысканно, но не особенно дорого – к примеру, банки с консервированным рыбным филе в винном соусе продавались в любой лавке по сестерцию за пару. С потолка по древнему обычаю падали лепестки роз. Зажгли настоящие светильники. Запах горящего масла смешивался с запахом благовоний – будто не в триклинии они пировали, а в храме.
– Философ, душка, возляг рядом с Маргаритой и Хлоей. – Философ заметил, что между девушками оставлено для него на ложе свободное место. – А то Марго опасается, что Хло будет приставать к ней, – с усмешкой проговорил Постум. – Но ты у нас вне подозрений. В старости легко быть воздержанным. Когда я доживу до твоих лет, Философ… Но, к сожалению, я не доживу. Бенит прикончит меня через месяц-другой. Может, мне жениться? Нет, не стоит, он удавит моего сына, если тот появится на свет. М-да, как ни поверни, всюду проигрыш. Может, ты подскажешь, как мне выиграть, Философ?
– Подскажу, – отвечал тот после недолгой паузы.
– Ну и как?
– Переживи Бенита.
– Пережить? Как это? Чтобы он откинул копыта прежде меня? Ну и задачка! Правда, у него язва, и венерическими заболеваниями он мучился. Но он вполне протянет ещё лет двадцать.
– Переживи, – повторил Философ. – Одолей его жизнь своею.
Постум не ответил. И никто не ответил. Тишина воцарившаяся в триклинии, сделалась тягостной, густой, как сироп.
– Пережить… – повторил вновь император задумчиво. – Помнится, я пытался когда-то это сделать. Мальчишкой хотел спасти Курция. Отменить закон об оскорблении Величия. И проиграл. Я так испугался и так расстроился, что описался прямо в курии. Помню, тога сделалась сначала нестерпимо горячей, а потом ледяной. Так и до сих пор – все лёд и холод, а на самом деле всего лишь моча. Потом, помню, мы бежали куда-то. Я и какой-то гвардеец. Потом кого-то убили. Или это было до? Кажется, убили мою няньку. А вот Бенит точно пережил и её, и меня, будто переехал колёсами своего бронированного авто. Потом тоже занятно. Я скакал под дождём на бешеном жеребце и едва не разбил себе голову – это было в Паннонии. Один человек спас меня. И пообещал рассказать и научить, как сделать то, о чем говоришь сейчас ты, Философ. Но меня увезли в Рим, а он не посмел последовать за мной. Он бросил меня и не научил. Сказал, что он заключил договор, по которому не имеет права вернуться в Рим. Так что я не могу пережить Бенита, но могу поиздеваться над ним, умирая.
– Не надо так печально, – попросила Туллия. – А то я заплачу. Мы все умрём за тебя, Август. Все до единого. И ты знаешь.
– Умрём, – подтвердила Хлоя. – Ты купил наши жизни по много раз.
Крот молча кивнул, подтверждая договор.
– А ты готов умереть за меня, Философ? – насмешливо спросил Постум.
– Да, – не задумываясь, отвечал Философ.
Маргарита в изумлении глянула на своего соседа.
– А я не собираюсь за него умирать! Потому что ты, Август, жалкий комедиант.
Все захохотали. Торжественная и трагическая ткань разговора мгновенно распалась – смех убил её.
– А я и не надеялся на такую честь! – засмеялся Август в ответ.
– Я говорю серьёзно! – Маргарита и сама понимала, что выбрала ненужный тон. Но какой тон должен быть в такой компании? Она вообще не бывала на молодёжных пирушках, сидела дома с книгами и пожилыми родителями. И вот теперь постоянно кого-то задевала и говорила невпопад. И замечала это, и злилась на себя и на других.
– Не надо спорить о козлиной шерсти[14], – фыркнула Хлоя.
– Маргарита, ты в самом деле так глупа или только притворяешься? – спросила Туллия.
Девушка обиделась и вскочила.
– Ляг, – приказал Постум. – Я не разрешал тебе уходить.
Девушка поколебалась, но нехотя подчинилась.
– Как я погляжу, Философ умнее тебя. Он, по-моему, начал кое-что понимать. Хотя до него очень долго доходит. Добродетель мешает ему думать. Так, Философ?
Философ пригубил вино. Помолчал.
– Я прекрасно понимаю, на что ты намекаешь, Август. Но боюсь в это поверить.
– Боишься, – повторил задумчиво Август. – Но ты бы хотел в это поверить, не так ли?
– Да, больше всего на свете.
– Представь, Философ, невозможное иногда сбывается.
Тем временем между ложами просунулась огромная серо-зелёная голова. Она поднялась повыше, с наглой ухмылкой оглядела присутствующих и облизнулась.
– Меня, как всегда, забыли позвать, – пробурчал Гет и заглотил разом жареного цыплёнка – Хлоя как раз принесла с кухни поднос с горячим. – С утра не евши – и никакой благодарности.
– Тебя нельзя звать к началу обеда, – отвечал Постум. – Иначе все остальные уйдут из-за стола голодными.
– Так закажи побольше жратвы. Нельзя экономить на друзьях, император.
Гет ухватил хвостом серебряную чашу и осушил залпом.
– Фалерн… м-м-м… Обожаю. Когда ты умрёшь, Август, я буду вспоминать со слезами на глазах эти пирушки.
– Ты собираешься меня пережить, старая скотина?
– Конечно, ведь гении бессмертны. А ты хоть и император, но не гений.
– Я на четверть гений.
– Этого слишком мало для бессмертия. Так, несколько строчек в учебнике истории могут остаться. Но не больше.
Гений потянулся за ветчиной. Но Крот успел выхватить прямо из-под носа змея кусок и целиком запихал в рот.
– Так нечестно! – обиделся Гет. – Он пользуется тем, что у него есть руки! А у меня один-единственный хвост. Хлоя, милочка, передай мне вон тот окорок, запечённый в тесте с лавровым листом и фигами по рецепту Апиция. Бедняга Апиций, он покончил с собой, когда не смог пировать так роскошно, как прежде.
Философ давно заметил, что на пирушке нет слуг. Если надо было подать новое блюдо или наполнить чаши вином, кто-нибудь из девушек вставал, брал из соседней комнаты принесённые яства и обносил гостей. Иногда Крот или Гепом им помогали.
– И венок! – крикнул вдогонку Гет. – Непременно из фиалок. Он мне больше всего к лицу.
И Хлоя надела на него венок.
Маргарита полагала, что станет свидетельницей одной из тех безобразных оргий, о которых болтал Рим. А вместо этого она очутилась на вполне пристойной молодёжной пирушке, где пили не так уж и много, причём вино было разбавлено, а пределом непристойности были мимолётные поцелуи в губы. Запах дорогих вин смешивался с запахом цветов и ароматом горящего масла и благовоний. В сиреневом теплом воздухе триклиния время остановилось, хотя старинный хронометр на стене продолжал прилежно отсчитывать минуты. Как ни странно, но Маргариту это злило. Ей хотелось разразиться обличительной речью. Тем более что рядом был Философ, и она чувствовала себя под его защитой. Но повода не было. Порой император бросал на свою пленницу-гостью насмешливые взгляды, как будто ожидал от неё этой неуместной речи. Маргарита понимала, что её обвинения прозвучат нелепо в обстановке совершенно неподходящей. Но ей нестерпимо хотелось высказаться.
– Какой тебе венок, Маргарита? Фиалки? Розы?
– Попроси у него нитку жемчуга… – шепнула Хлоя. – Он оценит игру слов.
– Эти чёрные розы, верно, символ… – произнесла Маргарита, страшно волнуясь. – Символ того, как ты запятнал себя, Август.
Постум наигранно поднял брови:
– Чем же я запятнал себя? Или она полагает, что пятно спермы на тунике нельзя отмыть?
– Тёмен твой союз с Бенитом.
– Что она понимает под союзом с Бенитом? – поинтересовался Гепом.
– Не знаю. Бенит спит только с женщинами. Меня он никогда не домогался. Так что никакого союза не было.
Маргарита чувствовала, что должна замолчать, но не могла остановиться.
– Ты утверждаешь законы.
– Только после того как их примет сенат. Воля сената для меня священна. Если сенат против, я ничего не подписываю. Так что претензии не ко мне. Предложи сенату всем составом подать в отставку. Возможно, они прислушаются к твоему мнению, устыдятся, прослезятся и попросят у римского народа прощения.
Все расхохотались. Все, кроме Философа. Туллия свалилась бы с ложа, если б император её не поддержал.
– Ладно вам, ребята, издеваться над человеком, – попыталась утихомирить их Хлоя.
– Раньше юноши и девушки приходили на Авентин к подножию статуи Свободы и произносили там обвинительные речи. Но теперь им некуда идти. – Философ старался говорить серьёзно, но не мог удержаться от улыбки.
– Сенаторы… устыдятся… – хрюкала от смеха Туллия. – Стыд… Каков он у них… И где… спрятан… – попискивала она между приступами смеха. – Стоит поискать… Но стыд сенаторов куда меньше их высохших фаллосов.
Маргарита одарила Туллию полным ненависти взглядом.
– Кстати, а почему я слушаю её поучения и не злюсь? – поинтересовался Постум.
– Потому что у неё восхитительная грудь и ещё более восхитительная попка, – предположил Кумий, к которому наконец вернулось его всегдашнее остроумие.
– Да, попка очень даже ничего, – согласился Постум. – А грудь так себе. Но какие её годы. Все ещё впереди. Но на сенаторов и эти доводы могут произвести впечатление!
– Жаль, что вы не понимаете, как все вокруг мерзко, гадко… Что нельзя жить в фекалиях, – прошептала Маргарита, давясь слезами.
– А по-моему, окорок очень даже хорош, – хмыкнул Гет. – А жареный каплун ещё лучше. Девочка моя, не стоит смотреть на жизнь так мрачно, поверь старому гению.
– Не надо издеваться надо мной!
– Никто над тобой не издевается, к тебе очень даже хорошо относятся, – пожал плечами Гепом. – Все едят. И пьют. Тебе не нравится наш стол?
– А может, она влюблена? – предположила Хлоя. – Тогда понятно, почему все ей не в радость.
– В кого? – живо поинтересовалась Туллия и приподнялась – будто змея сделала боевую стойку: уж не на Постума ли положила взгляд Маргарита?
– Тут ответ может быть только один: в нашей компании она может влюбиться только в Философа, – поспешил успокоить свою «сестричку» император. Но подозрения Туллии не рассеял.
– Я хочу уйти, – прошептала Маргарита. – Понимаю, я здесь лишняя и порчу вашу пирушку.
– Это точно, – поддакнула Туллия. – Такие люди всюду лишние. И все портят. И не смотри, детка, на меня, как гетера на импотента, все равно удовлетворить все прихоти такого любовника, как Постум, ты не сможешь.
Император смотрел на Маргариту и улыбался. Их глаза встретились. И Маргарита не могла отвести взгляда. У него были серые удлинённой формы глаза – почти такие же, как у Философа. Только ещё в этом взгляде была властность. Он как будто приказывал: «Люби меня, повинуйся мне!» И тот, кто встретил его взгляд, не мог отказать. И Маргарита не могла…
Туллия вновь обеспокоилась. Перевела взгляд с императора на Маргариту, прищурилась.
– Ты собиралась уйти, – напомнила зло. – Так в чем дело?
– Я провожу её, – предложил Философ.
– Э, так не пойдёт! – воскликнул Постум, будто опомнившись. – Гет, следуй за ними. Если девчонка сбежит, я с тебя шкуру спущу.
– Подумаешь, шкура, не велика утрата! Мне и так пора линять. – И Гет потянулся к бисквитному торту.
– Гет, я кому сказал! – нахмурил брови Постум.
– Я ещё не наелся.
– Ты никогда не наедаешься.
Гет вздохнул и нехотя выскользнул в коридор – проводить Философа и Маргариту.
– Какая ж она дура! – воскликнула Туллия, протягивая Гепому свой кубок, – тот как раз смешал новую порцию вина в серебряном кратере. – Можно подумать, что ей пять лет. Нет, пять – это я слишком много дала. Три – максимум.
– Может, и дурочка, но милое создание, – вздохнул Кумий. – Восторженные – они всегда выглядят глупо. А киники – всегда умно. Я обожаю таких девочек – глупеньких и восторженных. Жаль, что девчонка достанется какому-нибудь скоту.
– Нет, не так, – вмешалась Хлоя. – Сначала её трахнет какой-нибудь проходимец, а потом она выйдет замуж за какое-нибудь ничтожество. А ты что думаешь, Август? Кем она станет?
Тот не отвечал, вновь впав в какую-то странную задумчивость, и Туллия толкнула его.
– Я бы хотел быть гладиатором и исполнить для неё желание, – проговорил Постум, разглядывая свой опустевший кубок. – Но нынче гладиаторы не исполняют желания.
– Исполнить для неё желание! – передразнила Туллия. – Все её желание – чтобы её поскорее кто-нибудь трахнул. Это же видно с первого взгляда.
– Ты император, – напомнила Хлоя. – Ты тоже можешь исполнять желания. И потом, ты исполнил сегодня её желание. Ты спас этих двоих – Корва и Муция. А она даже тебя не поблагодарила.
Неожиданно лицо Постума помрачнело. Он попытался рассмеяться. Но не получилось. Он в ярости швырнул кубок на пол и вскочил. Все смотрели на него с изумлением.
– Надоело! – крикнул он. – Все надоело! И вы все – тоже!
И он выбежал из триклиния.
– Ну вот, испортили такой великолепный пир, – вздохнул Кумий.
– Философ, душка, возляг рядом с Маргаритой и Хлоей. – Философ заметил, что между девушками оставлено для него на ложе свободное место. – А то Марго опасается, что Хло будет приставать к ней, – с усмешкой проговорил Постум. – Но ты у нас вне подозрений. В старости легко быть воздержанным. Когда я доживу до твоих лет, Философ… Но, к сожалению, я не доживу. Бенит прикончит меня через месяц-другой. Может, мне жениться? Нет, не стоит, он удавит моего сына, если тот появится на свет. М-да, как ни поверни, всюду проигрыш. Может, ты подскажешь, как мне выиграть, Философ?
– Подскажу, – отвечал тот после недолгой паузы.
– Ну и как?
– Переживи Бенита.
– Пережить? Как это? Чтобы он откинул копыта прежде меня? Ну и задачка! Правда, у него язва, и венерическими заболеваниями он мучился. Но он вполне протянет ещё лет двадцать.
– Переживи, – повторил Философ. – Одолей его жизнь своею.
Постум не ответил. И никто не ответил. Тишина воцарившаяся в триклинии, сделалась тягостной, густой, как сироп.
– Пережить… – повторил вновь император задумчиво. – Помнится, я пытался когда-то это сделать. Мальчишкой хотел спасти Курция. Отменить закон об оскорблении Величия. И проиграл. Я так испугался и так расстроился, что описался прямо в курии. Помню, тога сделалась сначала нестерпимо горячей, а потом ледяной. Так и до сих пор – все лёд и холод, а на самом деле всего лишь моча. Потом, помню, мы бежали куда-то. Я и какой-то гвардеец. Потом кого-то убили. Или это было до? Кажется, убили мою няньку. А вот Бенит точно пережил и её, и меня, будто переехал колёсами своего бронированного авто. Потом тоже занятно. Я скакал под дождём на бешеном жеребце и едва не разбил себе голову – это было в Паннонии. Один человек спас меня. И пообещал рассказать и научить, как сделать то, о чем говоришь сейчас ты, Философ. Но меня увезли в Рим, а он не посмел последовать за мной. Он бросил меня и не научил. Сказал, что он заключил договор, по которому не имеет права вернуться в Рим. Так что я не могу пережить Бенита, но могу поиздеваться над ним, умирая.
– Не надо так печально, – попросила Туллия. – А то я заплачу. Мы все умрём за тебя, Август. Все до единого. И ты знаешь.
– Умрём, – подтвердила Хлоя. – Ты купил наши жизни по много раз.
Крот молча кивнул, подтверждая договор.
– А ты готов умереть за меня, Философ? – насмешливо спросил Постум.
– Да, – не задумываясь, отвечал Философ.
Маргарита в изумлении глянула на своего соседа.
– А я не собираюсь за него умирать! Потому что ты, Август, жалкий комедиант.
Все захохотали. Торжественная и трагическая ткань разговора мгновенно распалась – смех убил её.
– А я и не надеялся на такую честь! – засмеялся Август в ответ.
– Я говорю серьёзно! – Маргарита и сама понимала, что выбрала ненужный тон. Но какой тон должен быть в такой компании? Она вообще не бывала на молодёжных пирушках, сидела дома с книгами и пожилыми родителями. И вот теперь постоянно кого-то задевала и говорила невпопад. И замечала это, и злилась на себя и на других.
– Не надо спорить о козлиной шерсти[14], – фыркнула Хлоя.
– Маргарита, ты в самом деле так глупа или только притворяешься? – спросила Туллия.
Девушка обиделась и вскочила.
– Ляг, – приказал Постум. – Я не разрешал тебе уходить.
Девушка поколебалась, но нехотя подчинилась.
– Как я погляжу, Философ умнее тебя. Он, по-моему, начал кое-что понимать. Хотя до него очень долго доходит. Добродетель мешает ему думать. Так, Философ?
Философ пригубил вино. Помолчал.
– Я прекрасно понимаю, на что ты намекаешь, Август. Но боюсь в это поверить.
– Боишься, – повторил задумчиво Август. – Но ты бы хотел в это поверить, не так ли?
– Да, больше всего на свете.
– Представь, Философ, невозможное иногда сбывается.
Тем временем между ложами просунулась огромная серо-зелёная голова. Она поднялась повыше, с наглой ухмылкой оглядела присутствующих и облизнулась.
– Меня, как всегда, забыли позвать, – пробурчал Гет и заглотил разом жареного цыплёнка – Хлоя как раз принесла с кухни поднос с горячим. – С утра не евши – и никакой благодарности.
– Тебя нельзя звать к началу обеда, – отвечал Постум. – Иначе все остальные уйдут из-за стола голодными.
– Так закажи побольше жратвы. Нельзя экономить на друзьях, император.
Гет ухватил хвостом серебряную чашу и осушил залпом.
– Фалерн… м-м-м… Обожаю. Когда ты умрёшь, Август, я буду вспоминать со слезами на глазах эти пирушки.
– Ты собираешься меня пережить, старая скотина?
– Конечно, ведь гении бессмертны. А ты хоть и император, но не гений.
– Я на четверть гений.
– Этого слишком мало для бессмертия. Так, несколько строчек в учебнике истории могут остаться. Но не больше.
Гений потянулся за ветчиной. Но Крот успел выхватить прямо из-под носа змея кусок и целиком запихал в рот.
– Так нечестно! – обиделся Гет. – Он пользуется тем, что у него есть руки! А у меня один-единственный хвост. Хлоя, милочка, передай мне вон тот окорок, запечённый в тесте с лавровым листом и фигами по рецепту Апиция. Бедняга Апиций, он покончил с собой, когда не смог пировать так роскошно, как прежде.
Философ давно заметил, что на пирушке нет слуг. Если надо было подать новое блюдо или наполнить чаши вином, кто-нибудь из девушек вставал, брал из соседней комнаты принесённые яства и обносил гостей. Иногда Крот или Гепом им помогали.
– И венок! – крикнул вдогонку Гет. – Непременно из фиалок. Он мне больше всего к лицу.
И Хлоя надела на него венок.
Маргарита полагала, что станет свидетельницей одной из тех безобразных оргий, о которых болтал Рим. А вместо этого она очутилась на вполне пристойной молодёжной пирушке, где пили не так уж и много, причём вино было разбавлено, а пределом непристойности были мимолётные поцелуи в губы. Запах дорогих вин смешивался с запахом цветов и ароматом горящего масла и благовоний. В сиреневом теплом воздухе триклиния время остановилось, хотя старинный хронометр на стене продолжал прилежно отсчитывать минуты. Как ни странно, но Маргариту это злило. Ей хотелось разразиться обличительной речью. Тем более что рядом был Философ, и она чувствовала себя под его защитой. Но повода не было. Порой император бросал на свою пленницу-гостью насмешливые взгляды, как будто ожидал от неё этой неуместной речи. Маргарита понимала, что её обвинения прозвучат нелепо в обстановке совершенно неподходящей. Но ей нестерпимо хотелось высказаться.
– Какой тебе венок, Маргарита? Фиалки? Розы?
– Попроси у него нитку жемчуга… – шепнула Хлоя. – Он оценит игру слов.
– Эти чёрные розы, верно, символ… – произнесла Маргарита, страшно волнуясь. – Символ того, как ты запятнал себя, Август.
Постум наигранно поднял брови:
– Чем же я запятнал себя? Или она полагает, что пятно спермы на тунике нельзя отмыть?
– Тёмен твой союз с Бенитом.
– Что она понимает под союзом с Бенитом? – поинтересовался Гепом.
– Не знаю. Бенит спит только с женщинами. Меня он никогда не домогался. Так что никакого союза не было.
Маргарита чувствовала, что должна замолчать, но не могла остановиться.
– Ты утверждаешь законы.
– Только после того как их примет сенат. Воля сената для меня священна. Если сенат против, я ничего не подписываю. Так что претензии не ко мне. Предложи сенату всем составом подать в отставку. Возможно, они прислушаются к твоему мнению, устыдятся, прослезятся и попросят у римского народа прощения.
Все расхохотались. Все, кроме Философа. Туллия свалилась бы с ложа, если б император её не поддержал.
– Ладно вам, ребята, издеваться над человеком, – попыталась утихомирить их Хлоя.
– Раньше юноши и девушки приходили на Авентин к подножию статуи Свободы и произносили там обвинительные речи. Но теперь им некуда идти. – Философ старался говорить серьёзно, но не мог удержаться от улыбки.
– Сенаторы… устыдятся… – хрюкала от смеха Туллия. – Стыд… Каков он у них… И где… спрятан… – попискивала она между приступами смеха. – Стоит поискать… Но стыд сенаторов куда меньше их высохших фаллосов.
Маргарита одарила Туллию полным ненависти взглядом.
– Кстати, а почему я слушаю её поучения и не злюсь? – поинтересовался Постум.
– Потому что у неё восхитительная грудь и ещё более восхитительная попка, – предположил Кумий, к которому наконец вернулось его всегдашнее остроумие.
– Да, попка очень даже ничего, – согласился Постум. – А грудь так себе. Но какие её годы. Все ещё впереди. Но на сенаторов и эти доводы могут произвести впечатление!
– Жаль, что вы не понимаете, как все вокруг мерзко, гадко… Что нельзя жить в фекалиях, – прошептала Маргарита, давясь слезами.
– А по-моему, окорок очень даже хорош, – хмыкнул Гет. – А жареный каплун ещё лучше. Девочка моя, не стоит смотреть на жизнь так мрачно, поверь старому гению.
– Не надо издеваться надо мной!
– Никто над тобой не издевается, к тебе очень даже хорошо относятся, – пожал плечами Гепом. – Все едят. И пьют. Тебе не нравится наш стол?
– А может, она влюблена? – предположила Хлоя. – Тогда понятно, почему все ей не в радость.
– В кого? – живо поинтересовалась Туллия и приподнялась – будто змея сделала боевую стойку: уж не на Постума ли положила взгляд Маргарита?
– Тут ответ может быть только один: в нашей компании она может влюбиться только в Философа, – поспешил успокоить свою «сестричку» император. Но подозрения Туллии не рассеял.
– Я хочу уйти, – прошептала Маргарита. – Понимаю, я здесь лишняя и порчу вашу пирушку.
– Это точно, – поддакнула Туллия. – Такие люди всюду лишние. И все портят. И не смотри, детка, на меня, как гетера на импотента, все равно удовлетворить все прихоти такого любовника, как Постум, ты не сможешь.
Император смотрел на Маргариту и улыбался. Их глаза встретились. И Маргарита не могла отвести взгляда. У него были серые удлинённой формы глаза – почти такие же, как у Философа. Только ещё в этом взгляде была властность. Он как будто приказывал: «Люби меня, повинуйся мне!» И тот, кто встретил его взгляд, не мог отказать. И Маргарита не могла…
Туллия вновь обеспокоилась. Перевела взгляд с императора на Маргариту, прищурилась.
– Ты собиралась уйти, – напомнила зло. – Так в чем дело?
– Я провожу её, – предложил Философ.
– Э, так не пойдёт! – воскликнул Постум, будто опомнившись. – Гет, следуй за ними. Если девчонка сбежит, я с тебя шкуру спущу.
– Подумаешь, шкура, не велика утрата! Мне и так пора линять. – И Гет потянулся к бисквитному торту.
– Гет, я кому сказал! – нахмурил брови Постум.
– Я ещё не наелся.
– Ты никогда не наедаешься.
Гет вздохнул и нехотя выскользнул в коридор – проводить Философа и Маргариту.
– Какая ж она дура! – воскликнула Туллия, протягивая Гепому свой кубок, – тот как раз смешал новую порцию вина в серебряном кратере. – Можно подумать, что ей пять лет. Нет, пять – это я слишком много дала. Три – максимум.
– Может, и дурочка, но милое создание, – вздохнул Кумий. – Восторженные – они всегда выглядят глупо. А киники – всегда умно. Я обожаю таких девочек – глупеньких и восторженных. Жаль, что девчонка достанется какому-нибудь скоту.
– Нет, не так, – вмешалась Хлоя. – Сначала её трахнет какой-нибудь проходимец, а потом она выйдет замуж за какое-нибудь ничтожество. А ты что думаешь, Август? Кем она станет?
Тот не отвечал, вновь впав в какую-то странную задумчивость, и Туллия толкнула его.
– Я бы хотел быть гладиатором и исполнить для неё желание, – проговорил Постум, разглядывая свой опустевший кубок. – Но нынче гладиаторы не исполняют желания.
– Исполнить для неё желание! – передразнила Туллия. – Все её желание – чтобы её поскорее кто-нибудь трахнул. Это же видно с первого взгляда.
– Ты император, – напомнила Хлоя. – Ты тоже можешь исполнять желания. И потом, ты исполнил сегодня её желание. Ты спас этих двоих – Корва и Муция. А она даже тебя не поблагодарила.
Неожиданно лицо Постума помрачнело. Он попытался рассмеяться. Но не получилось. Он в ярости швырнул кубок на пол и вскочил. Все смотрели на него с изумлением.
– Надоело! – крикнул он. – Все надоело! И вы все – тоже!
И он выбежал из триклиния.
– Ну вот, испортили такой великолепный пир, – вздохнул Кумий.
VII
Очутившись в коридоре, Маргарита закричала и закрыла лицо руками. Она даже топнула несколько раз, но это мало помогло.
– Я дура, дура, я знаю! А они подлецы. Но они умные. И меня презирают. Потому что умнее меня. А я вела себя, как дура! Видела, понимала, что глупо…
Философ погладил её по голове:
– Да, пожалуй, не слишком умно. И ты была несправедлива. Во всяком случае, сегодня. Август спас ребят, за которых ты просила. Корв и Муций на свободе.
– На свободе? Их не убили?
– Нет. Разве ты не знаешь?
Она отрицательно покачала головой.
– Мне никто не сказал. Всем на меня плевать. – Она всхлипнула и принялась внимательно разглядывать кессонный потолок, украшенный позолотой. Так легче не дать слезам пролиться. – И… как он их спас?
Философ улыбнулся:
– Постум вышел на арену вместе с преступниками. Исполнители проиграли. Приговорённых к арене освободили. Всех.
Она помолчала, потом виновато глянула на Философа:
– Я должна была его благодарить?
– Было бы неплохо.
– Как? Вернуться в триклиний и… Нет! Не могу! – Она затрясла головой. – В другой раз. А сейчас – к себе в карцер. Только там мне и место. Даже Кумий меня презирает. А мне так нравятся его книги.
– Ты преувеличиваешь – и свою глупость, и чужое презрение, – покачал головой Философ. – Все не так уж плохо к тебе относятся. Кстати, можно задать тебе один вопрос?
– Да сколько угодно. Ты – сколько угодно!
– Помнишь свою настоящую мать?
Маргарита задумалась, потом затрясла головой:
– Нет. Только то, что было после. Помню, меня держали в какой-то комнате взаперти. Старуха приносила поесть, потом учила меня читать и давала какие-то книжки. А когда я неправильно отвечала, отнимала печенье. Помню… я сидела одна и мечтала, что вырасту и стану полководцем. Да, полководцем, и буду скакать на коне и вести легионы в атаку. Император наградит меня венком. У меня будет много друзей. Смешно. А потом меня удочерили.
– Откуда ты знаешь, что твоё родовое имя Руфина?
– Меня так звали всегда. И кажется, что так называла меня мама. Её не помню, а что она так меня называла – помню. Такое может быть?
– Все может быть. И сколько тебе лет?
– Не знаю точно. Но лицей я закончила в этом году.
Выходило, что семнадцать. Но Философ был уверен, что Маргарита старше. Возможно, она пошла в школу гораздо позже.
– Ты можешь достать для меня бумагу и стило? – неожиданно спросила она.
– Хочешь послать кому-нибудь письмо?
– Нет, хочу написать библион.
– О чем, если не секрет?
– Не о чем, а о ком. Об Элии. – Ответ был более чем неожиданным.
– Ты его хорошо знаешь? – Философ отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
– Совсем не знаю. Но это неважно. Буду писать только для себя. Если Постум или Туллия прочтут – я умру. Никому не покажу. Никому. Только тебе, может быть, дам почитать.
– Ну что ж, постараюсь достать для тебя бумагу. Должно интересно получиться.
Тут их наконец нагнал Гет. Сразу стало понятно, почему змей так задержался, – в хвосте он держал бутылку вина, в пасти – поднос с тем самым бисквитным тортом, который не хотел давать ему Постум.
– М-м-г-г… – промычал Гет.
– Что он говорит?
– По-моему, он просит взять у него бисквит, – предположил Философ.
Маргарита вынула из пасти змея поднос с тортом.
– Не бойся, девочка, я обеспечил нам десерт. И мы с тобой отлично поболтаем. Я обожаю слушать обличительные речи про Бенита и сенаторов. От этого у меня как минимум в два раза повышается аппетит.
– Тогда я пойду принесу корзину с ветчиной, сыром, булками и фруктами, – предложил Философ. – Потому что девочка может обличать Бенита всю ночь напролёт.
– О, какая восхитительная ночь меня ждёт! – закатил глаза Гет. – Последний раз я испытывал подобное наслаждение, когда предавался Венериным забавам с гением Палатина.
– Разве гении занимаются сексом? – изумилась Маргарита и покраснела.
– А как же! – обиделся Гет. – Только мы стараемся не заводить потомства.
– Почему?
– Потому что рождаются обыкновенные змеи, и к тому же страшно ядовитые. Но обличительные речи в адрес Бенита куда лучше Венериных забав. Особенно если Философ сдержит обещание и принесёт корзину с едой.
– Почему ты не сказал мне, что Постум спас Корва и Муция? – напустилась на змея Маргарита.
– Не сказал? Неужели? А ведь правда, не сказал. Неужели склероз? М-да… Это ужасно. Надо есть поменьше жирного и отдавать предпочтение овощам!
Маргарите вдруг захотелось вернуться назад в триклиний и поблагодарить императора. И извиниться, и…
Но что-то мешало. Гордость или… Или, может быть, взгляд Туллии?
Маргарита не вернулась.
– Я дура, дура, я знаю! А они подлецы. Но они умные. И меня презирают. Потому что умнее меня. А я вела себя, как дура! Видела, понимала, что глупо…
Философ погладил её по голове:
– Да, пожалуй, не слишком умно. И ты была несправедлива. Во всяком случае, сегодня. Август спас ребят, за которых ты просила. Корв и Муций на свободе.
– На свободе? Их не убили?
– Нет. Разве ты не знаешь?
Она отрицательно покачала головой.
– Мне никто не сказал. Всем на меня плевать. – Она всхлипнула и принялась внимательно разглядывать кессонный потолок, украшенный позолотой. Так легче не дать слезам пролиться. – И… как он их спас?
Философ улыбнулся:
– Постум вышел на арену вместе с преступниками. Исполнители проиграли. Приговорённых к арене освободили. Всех.
Она помолчала, потом виновато глянула на Философа:
– Я должна была его благодарить?
– Было бы неплохо.
– Как? Вернуться в триклиний и… Нет! Не могу! – Она затрясла головой. – В другой раз. А сейчас – к себе в карцер. Только там мне и место. Даже Кумий меня презирает. А мне так нравятся его книги.
– Ты преувеличиваешь – и свою глупость, и чужое презрение, – покачал головой Философ. – Все не так уж плохо к тебе относятся. Кстати, можно задать тебе один вопрос?
– Да сколько угодно. Ты – сколько угодно!
– Помнишь свою настоящую мать?
Маргарита задумалась, потом затрясла головой:
– Нет. Только то, что было после. Помню, меня держали в какой-то комнате взаперти. Старуха приносила поесть, потом учила меня читать и давала какие-то книжки. А когда я неправильно отвечала, отнимала печенье. Помню… я сидела одна и мечтала, что вырасту и стану полководцем. Да, полководцем, и буду скакать на коне и вести легионы в атаку. Император наградит меня венком. У меня будет много друзей. Смешно. А потом меня удочерили.
– Откуда ты знаешь, что твоё родовое имя Руфина?
– Меня так звали всегда. И кажется, что так называла меня мама. Её не помню, а что она так меня называла – помню. Такое может быть?
– Все может быть. И сколько тебе лет?
– Не знаю точно. Но лицей я закончила в этом году.
Выходило, что семнадцать. Но Философ был уверен, что Маргарита старше. Возможно, она пошла в школу гораздо позже.
– Ты можешь достать для меня бумагу и стило? – неожиданно спросила она.
– Хочешь послать кому-нибудь письмо?
– Нет, хочу написать библион.
– О чем, если не секрет?
– Не о чем, а о ком. Об Элии. – Ответ был более чем неожиданным.
– Ты его хорошо знаешь? – Философ отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
– Совсем не знаю. Но это неважно. Буду писать только для себя. Если Постум или Туллия прочтут – я умру. Никому не покажу. Никому. Только тебе, может быть, дам почитать.
– Ну что ж, постараюсь достать для тебя бумагу. Должно интересно получиться.
Тут их наконец нагнал Гет. Сразу стало понятно, почему змей так задержался, – в хвосте он держал бутылку вина, в пасти – поднос с тем самым бисквитным тортом, который не хотел давать ему Постум.
– М-м-г-г… – промычал Гет.
– Что он говорит?
– По-моему, он просит взять у него бисквит, – предположил Философ.
Маргарита вынула из пасти змея поднос с тортом.
– Не бойся, девочка, я обеспечил нам десерт. И мы с тобой отлично поболтаем. Я обожаю слушать обличительные речи про Бенита и сенаторов. От этого у меня как минимум в два раза повышается аппетит.
– Тогда я пойду принесу корзину с ветчиной, сыром, булками и фруктами, – предложил Философ. – Потому что девочка может обличать Бенита всю ночь напролёт.
– О, какая восхитительная ночь меня ждёт! – закатил глаза Гет. – Последний раз я испытывал подобное наслаждение, когда предавался Венериным забавам с гением Палатина.
– Разве гении занимаются сексом? – изумилась Маргарита и покраснела.
– А как же! – обиделся Гет. – Только мы стараемся не заводить потомства.
– Почему?
– Потому что рождаются обыкновенные змеи, и к тому же страшно ядовитые. Но обличительные речи в адрес Бенита куда лучше Венериных забав. Особенно если Философ сдержит обещание и принесёт корзину с едой.
– Почему ты не сказал мне, что Постум спас Корва и Муция? – напустилась на змея Маргарита.
– Не сказал? Неужели? А ведь правда, не сказал. Неужели склероз? М-да… Это ужасно. Надо есть поменьше жирного и отдавать предпочтение овощам!
Маргарите вдруг захотелось вернуться назад в триклиний и поблагодарить императора. И извиниться, и…
Но что-то мешало. Гордость или… Или, может быть, взгляд Туллии?
Маргарита не вернулась.
VIII
Порция так и не встретила Понтия в тот день. Надо сказать, что о встрече с ним они и не договаривались. Но в Колизее Порция случайно заметила красотку из новой, очень странной компании сына. Порция видела их несколько раз: черноволосую экстравагантную особу лет двадцати и ещё каких-то ничем не примечательных юнцов. Что делает в этой компании сорокалетний Понтий, Порция понять не могла. А Понтий не спешил отвечать на её вопросы. Любой разговор тут же превращался в ссору, в ответ на самый деликатный вопрос – взрыв эмоций и поток обвинений.
Она не понимала, что происходит. Её мальчик мог бы сделать неплохую карьеру, учитывая положение Порции. Она стояла достаточно близко к Бениту, чтобы помочь ему получить должность квестора или даже претора. Сколько раз она говорила ему об этом! Но он пропускал её слова мимо ушей. Теперь он водится с какими-то молокососами, пьёт и живёт неизвестно на что. И чуть что, орёт: «Плевать на твоих фекальных квесторов!» Ведёт себя так, будто ему все ещё двадцать. Дождётся, что его вышлют за сотый милеарий.
Она не понимала, что происходит. Её мальчик мог бы сделать неплохую карьеру, учитывая положение Порции. Она стояла достаточно близко к Бениту, чтобы помочь ему получить должность квестора или даже претора. Сколько раз она говорила ему об этом! Но он пропускал её слова мимо ушей. Теперь он водится с какими-то молокососами, пьёт и живёт неизвестно на что. И чуть что, орёт: «Плевать на твоих фекальных квесторов!» Ведёт себя так, будто ему все ещё двадцать. Дождётся, что его вышлют за сотый милеарий.