Бушков Александр Александрович. На то и волки

   – Гам!!!
   Лязгнул замок, железная дверь чуть приоткрылась, удерживаемая цепочкой. Соседка-склочница уже захлопнула свою и сейчас, судя по звукам, запирала на все засовы.
   На Данила уставилось из образовавшейся щели невероятно грозное оружие – немецкий красно-зеленый баллончик «Антилог» с перцовым экстрактом. Он, не выдержав, откровенно фыркнул спрятал удостоверение в нагрудный карман, сказал:
   – Только не стреляйте, ладно? Я как раз без бронежилета, надо же…
   Но тут же перестал ухмыляться. Молодая женщина, угрожавшая ему баллончиком, была, в общем, симпатичная – светлые пушистые волосы, серые большие глаза. Однако на лице, хоть и искусно подретушированном косметикой, застыла словно бы маска – страх, тоска, боль… Синяк над правой бровью запудрен и замазан, но фиксируется сразу.
   – Когда вы видели Юлию? Где?
   – Каюсь, – сказал Данил. – Я ее вообще не видел. Я иногда вру, такая работа, уж не посетуйте.
   – Наслышана…
   – Да? А от кого?
   – От всех сразу…
   – Может, мы все-таки поговорим? – мягко спросил Данил. – Я вас не собираюсь обижать, честное слово, иначе давно выскочил бы у меня из-за спины какой-нибудь балбес, перекусил бы в два счета вашу цепочку ножницами для металла… Вы – Марина Бурлаченко?
   – Я.
   – Впустите?
   – О чем нам говорить?
   – Давайте попробуем, может, и найдем точки соприкосновения. Чего не бывает на свете… А захотите выгнать, выгоняйте, я тут же и пойду себе… Нет, позвоните Мазуркевичу, в самом-то деле?
   К его удивлению, Марина сняла цепочку и чуть отступила. Данил прошел в комнату, быстро огляделся. Книг изрядно, телевизор работает («Шарп»? Неплохо для бюджетницы), а в остальном – стандартное обиталище не избалованной деньгами, особенно в последние годы, гуманитарной интеллигентки. Большой коричневый чемодан у стола, крышка закрыта, но замки не защелкнуты. Никаких признаков обитания в квартире мужчины либо детей.
   – Уезжаете? – спросил он непринужденно. Увидел пепельницу кучей окурков и вытащил сигареты, глянул вопросительно.
   – Да курите…
   Данил щелкнул зажигалкой, глядя на собеседницу поверх пламени. Положительно, красивая баба, особенно в тугих джинсах и синей летней маечке, под которой ничего больше не наблюдается. Левая рука забинтована, бинт охвачен сетчатой повязкой.
   – Уезжаете? – повторил он, кивнув на чемодан.
   – Только не знаю, куда… – она повертела баллончик, словно удивляясь, как эта штука оказалась у нее в руках, отставила и потянулась к сигаретам. – И выходить страшно…
   – Что они от вас хотели?
   – А вы?
   – Давайте сначала определимся, ладно? – сказал Данил. – Я о вас знаю только, что вы подруга Юлии. И работаете в музее. Все. А вот вы обо мне, как выразились, «наслышаны» – и, что меня определенно радует, слышали не одно плохое, иначе дверь ни за что не открыли бы… Знаете, откуда я?
   – Да.
   – Ну так вот, у нас случилась чрезвычайно склочная история, как-то незаметно обросшая трупами и загадками прямо-таки в геометрической прогрессии. И обернулось так, что мы, признаться, сторона пассивная, нам эту историю навязали, а потому я обязан из кожи вон вывернуться. И привела дорожка к живущей ныне в Москве Юлии Озеровской, оказавшейся вашей подружкой еще со студенчества… Вот я и пришел. Пугать я вас ничем не собираюсь, а вот помочь, право же, могу, – он говорил, как мог мягче и убедительнее, боясь, что она сорвется в истерику. – Поговорим?
   – Боже ж мой, во что они меня втравили… – это было произнесено на всхлипе, но видимых слез, к счастью, не последовало.
   – Кто? Юлия?
   – И она тоже… Слушайте, а вы можете меня куда-нибудь увезти?
   – В два счета, – сказал Данил.
   – Нету меня надежды на милицию… Хоть и обещали…
   – Да это ж не Америка с ее программой защиты свидетелей, – сказал Данил. – Вы, значит, меня совершенно не боитесь… Ну просто прекрасно. У меня там машины, а в машинах орлы, так что кончились все ваши неприятности, я вам гарантирую. Вот только, уж простите, вынужден сказать чрезвычайно пошлую фразу, затрепанную дешевыми романами – мне бы в обмен полную откровенность…
   – Вы виделись с Юлией?
   Данил прикинул и рискнул:
   – Нет. Никто с ней не виделся. Исчезла Юлия… И увидел по ее лицу, что попал в точку – полная готовность кинуться под его спасительные крыла…
   – Давайте с начала, а? – сказал он. – Галопом пробежимся по основным вехам… Или нет, иногда полезно с конца… Значит, к вам кто-то вломился?
   – Да.
   – Как они выглядели? Сколько их было?
   – Четверо. Все в комбинезонах, в черных капюшонах, знаете, как в кино… И у каждого на рукаве ваша эмблема, конь с солнцем, повыше написано по-русски «Интеркрайт», пониже, по-английски «Сеньюрити».
   – Наша нашивочка, – сказал Данил. – Но только это не мы…
   – Я знаю. Сразу догадалась.
   – Почему?
   Она отошла к столу, выдвинула ящик и подала ему большую черно-белую фотографию. Пикничок, должно быть, – на заднем плане притухший костер, на чем-то белом – бутылки, тарелки, в кадр попало переднее колесо машины, похоже, «Волги». Четверо: она сама, не в пример красивее и веселее, незнакомый мордатый мужик с нагловатой будкой жуира и нахала, обремененного дипломом, с аккуратной бородой под Высоцкого… и Вадька Ивлев – в самом прекрасном расположении духа.
   Данил вопросительно поднял брови.
   – Они спрашивали, кто это, – Марина указала на Вадима. – Очень добивались. Я сказала, пришлось… Они будто смутились чуточку: такое было впечатление, хоть под капюшонами ничего не поймешь. Но ведь ваши его знали бы?
   – Непременно, – сказал Данил. – Мои орлы просто обязаны держать в памяти некую пачку фотографий – ну, знаете, мало ли что случится, вдруг увидят на улице, что к нашему хулиганье пристало… Бывали прецеденты.
   – Да, Вадим что-то такое говорил… Он о вас очень хорошо отзывался, – Марина попробовала улыбнуться, – с восторгом. Вы этакий… теперь я понимаю. Мужик. А Вадик так пацаном и остался… Расписывал, как у вас поставлено дело, и одно я себе уяснила: что у вас есть, как выражаются, стиль. А это были чересчур уж уголовные…
   – Это они вас? – Данил кивнул на повязку.
   – Как сказать… Сама ошпарилась. Хотела плеснуть одному кофе в физиономию, а он успел ударить по руке, все на меня и вылилось. Вот синяк – да, толкнули, впечаталась в косяк… Да нет, ничего больше они мне не сделали, только платье порвали напрочь, ножами играли…
   Данил деликатно помолчал, косясь на экран, – там под тихий звук шла очередная реклама очередного самого честного столичного банка.
   – А что они искали? Что требовали? И когда нагрянули, кстати?
   – Неделю назад, в субботу. План они требовали…
   – План – в смысле «анаша» или в смысле «карта»?
   – Какая анаша? Конечно, карту…
   – А у вас была карта? – спросил Данил.
   – Не было. Вообще не было никакого плана, что я им и пыталась сквозь слезы с соплями объяснить… А они не верили, – ее передернуло. – Перевернули всю квартиру, потом стали уже всерьез раздевать, оторвали провод от лампы, чтобы током… Если бы телефон не зазвонил…
   – А что такое было связано с телефоном?
   – У меня под телефоном лежала бумажка, чтобы позвонила… при необходимости. Они видели. Я и заорала, что звонит этот самый человек, что он должен приехать… Они ушли. Обещали что придут еще…
   – Могут, – сказал Данил задумчиво. – А бумажка-то сохранилась?
   – Вот…
   Он бегло глянул и присвистнул:
   – Ну, я их понимаю…
   – Кто это?
   – Бортко Кирилл Борисович – милейший человек, – сказал Данил. – Начальник управления по борьбе с организованной преступностью. Честно вам скажу, спасла вас эта бумажка, не стали они испытывать судьбу, действительно – пехота… Кто вам этот телефончик оставил?
   – Лева… – уголки губ поползли вниз. – Мой…
   – Друг? – пришел Данил ей на помощь. – Понятно…
   Ничего ему не было понятно, но вспыхнула вдруг ослепительная догадка. Бог ты мой, вот так завитушки… Это ж, выходит, Марина и есть?..
   – Костерин? – чуть ли не вскрикнул он.
   Марина молча кивнула.
   Неделю назад, в субботу, соображал он лихорадочно. В то утро неразысканная иномарка писателя Костерина и протаранила. Ах, как изящно все складывается…
   Не меньше пяти человек были поставлены на уши и носились по Шантарску, разыскивая любовницу покойного детективщнка – а она сидела напротив Данила, малость побитая, крепко изобиженная, но живая. Поистине, дядюшка Случай и тетушка Оказия.
   Она перехватила его взгляд и горько усмехнулась:
   – Плакать я не буду, наплакалась, за все вместе…
   – Поправляйте меня, если я ошибусь, – сказал Данил решительно. – Вы четверо – вы, Юлия, Вадик, Лева – старая компания, еще с томских студенческих времен, потом жизнь, как водится, разбросала. И опять свела. Юлия – человечек решительный, умеет делать себя… с Вадимом у них что, постель была?
   – Эпизодически. Это еще с томских времен. Потом-то она зацепилась за Москву… собственно, у нас с Левой все тоже было еще в Томске, потом, как вы говорите, разбросало-свело… Только так уж, должно быть, сложилось, что я, несмотря на всех его баб, самый лучший кандидат на роль тихой пристани… понимаете?
   – Господи, что тут непонятного… Значит, клад есть?
   – Должен быть, – сказала Марина. – Юлия…
   Данил вскочил. В два прыжка оказался рядом с телевизором и увеличил громкость.
   – …некоторые источники связывали Карема Бароева с организованной преступностью, считая его одним из крестных отцов мафии, – в наигранном ужасе пучила глазенки беленькая дикторша с сексопильным вырезом блузочки. – Во всяком случае его убийство, как считают представители правоохранительных органов, несло все черты заказного…
   …Карема Бароева по прозвищу «Интернационал», Дернули из снайперской винтовки. Средь бела дня. Хотя и не на самой оживленной столичной улице. Выстрела никто не услышал. Карем шел к предупредительно распахнутой дверце черного «Бентли», которую держал один из мальчиков в галстуках и безукоризненных костюмах потом словно споткнулся вдруг, стал заваливаться, двое ближайших телохранителей надрессированные по методике охраны президента США, моментально затолкнули его в машину, и она рванула с места. Те, из второй, уже озирались, держа пушки наготове, но вокруг все было совершенно тихо и благостно, ни малейшего шевеления, а открытых окон вокруг насчитывалось десятка два – и они, прыгнув в «Мерес», рванули следом за машиной босса. А в «Бентли» уже не оставалось никаких неясностей, Карем, мертво нелепо переваливался на сиденье черной машины, с отчаянным визгом тормозов срезавшей углы, глядя в никуда открытыми глазами, и на виске у него, буквально под самыми темными волосами первыми серебристыми ниточками седины, чернело аккуратное входное отверстие, совершенно не кровоточившее…
   Данил убрал звук и обернулся к ней:
   – Продолжим…
   – Что случилось?
   – Ничего, показалось, знакомая фамилия… Ошибся. Значит никакой карты нет, но клад тем не менее есть… Вот теперь можно и с начала, мы довольно-таки изящно соскользнули от конца к началу… Что нашли, кто нашел?
   – Месяц назад Юлия прилетела в Шантарск поработать в музее. Не в первый раз уже. Вас интересует тема ее диссертации?
   – А с находкой это связано?
   – Нет.
   – Тогда пропускаем, – сказал Данил.
   – Будда стоял у нас в запаснике. Особого интереса статуэтка не представляла, таких известно множество, в экспозиции не хватало места и для более любопытных экспонатов… сколько я знаю, он туда попал еще до войны, когда закрывали повсюду буддинские дацаны. Что-то уничтожали на месте, что-то попадало в музей. Так и забыли. В любых запасниках масса подобных вещичек, самых разных, учет сплошь и рядом не верится. Даже в столицах были случаи, еще до нынешнего разгула, когда гораздо более ценные экспонаты преспокойно выносили украдкой, и никто не замечал… Юлия его увидела, когда мы «уплотнялись».
   – Это когда у вас оборотистые ребятки арендовали полмузея под мебельный салон?
   – Да. Обещали сделать ремонт, у музея же ни копейки… Одним словом, стали уплотняться, из четырех комнат сносили все в одну, там Юлия их… его и увидела. Знаете, в статуэтках Будды частенько делали тайники. Туда клали мощи, священные тексты, всякие предметы, представляющие теперь для науки определенный интерес. Вот она и решила просветить статуэтку рентгеном. Вадим ей где-то устроил. Оказалось, там внутри и в самом деле что-то есть. Вадим с Левой поехали в какую-то мастерскую и слепили основание…
   – А мне-то казалось, что такие вещи делают под бдительным оком седенького профессора… Марина чуть смутилась:
   – Конечно, это было против правил, но началась бы волокита, а Будды даже не было в инвентарной описи…
   – Вот видите, я сразу угадал, что Юлия – женщина решительная, – сказал Данил. – Ну, понятно, я бы и сам, наверное, так сделал… Дело вполне житейское. Что там было? Если не карта – значит, текст?
   – Да, пергамент. На одном из диалектов тайджиутского. Хотя писал, Юлия была уверена, китаец. Тайджиуты – это древний род, впоследствии частично уничтоженный монголами, частично ассимилированный маньчжурами, но уже гораздо позже… Дальнейшие тонкости пропускаем?
   – Пропускаем, – кивнул Данил.
   – Там было подробное описание места, где зарыт клад. Что за клад, я не знаю. Я специализировалась больше на археологии, а древние языки – сфера как раз Юлии. Но нужно было еще привязать указания к местности, работа предстояла огромная – все названия изменились не единожды, иные реки давно пересохли. Здесь, в Сибири, это отняло бы много времени, и Юлии повезла пергамент в Москву…
   – К Елагиным?
   – Да. Сергей Ипполитович – один из лучших специалистов…
   «Был», – добавил про себя Данил и промолчал.
   – А Спаровский?
   – Бывший Юлин муж? Пожалуй, специалист, профессор считал, что надежды он подавал огромные. Только потом ушел из института и стал делать хорошие деньги на частном преподавании…
   – Значит, вы организовали компанию пайщиков-концессионеров… – сказал Данил. – Неужели рассчитывали украдкой выкопать все и продать?
   – Вадим это и предлагал, – с бледной улыбкой сказала Марина. – Только Лева смотрел на вещи гораздо взрослее и реалистичнее… Клад, по Юдиным словам, был богатейший. Даже законные двадцать пять процентов, поделенные на четверых – сумма для меня непредставимая. У Левы были хорошие связи в милиции, собрался организовать все так, чтобы нас не обманули, выплатили… Потом… – она поколебалась, – потом начались ссоры. Вадим настаивал, что клад нужно продать весь, говорил, что кое-чему научился в «Интеркрайте» и знает, как это устроить, хотя бы через вас… Лева предпочитал синицу в руках. Они постоянно ссорились. Юлия звонила очень редко, у нее там все затянулось, а они ссорились, начинали даже ем подозревать.
   – И тогда на сцене появилась Ларочка Глаголева? Нет?
   – Вадим ей, видимо, проболтался, – кивнула Марина. – Стал пугать Леву, будто отколется и обойдется без него, что сможет с Лариной помощью доискаться сам… Они сцепились прямо здесь у меня, разбили вазу, Лева ему прилично накидал… Ох, знаете ли, картинка была еще та. Оба поддавшие, Лева пугает его милицией, а Вадим кричит, что возьмет в долю кого-то из глаголевского ведомства и всем устроит кузькину мать… Это было дня за три до того, как Вадима…
   – Так оно с кладами и бывает, – философски сказал Данил. – В общем-то, как нас учит мировая классика, резаться начинают, стоит только выкопать, но не обязательно… Можно и раньше начать, запросто. А потом пошли убийства? Да? Вы обо всех знаете?
   – Про Вадима сказал Лева. Тогда-то он и оставил мне телефон, сказал, чтобы я звонила в случае… неожиданностей.
   – И звонили?
   – После… субботы. Приезжал старший лейтенант, фамилия, кажется, Клепатов…
   – Клебанов?
   – Да, верно…
   – Вы ему рассказали про клад?
   – Нет, – решительно мотнула головой Марина. – Все еще не потеряла надежды на Юлию, она-то, я уверена, сможет закончить… При моей-то нищей жизни…
   – Да я прекрасно понимаю, – сказал Данил. – Чего там… Клебанов как-то касался клада?
   – Нет. Записал все подробно, пообещал, что они примут меры.
   «Вообще-то могли и принять, – подумал Данил. – Бортко не впервые через третьи уста предупреждает по-хорошему Беса, когда тот, стервец, заиграется. А налет на эту милую вдовушку (пусть и незаконную вдовушку-то) – дело рук определенно Беса, по грубой работе видно».
   – Что, в музее так никто и не заметил? – спросил он с интересом.
   – Никто. Там половину вынести можно, откровенно говоря…
   – Запомню на будущее, если придется грабить музеи, – сказал Данил. – Вы можете срочно связаться с Юлией?
   – Да, у меня есть ее домашний телефон.
   – Вы ей звонили, когда… все это началось?
   – Да.
   – И выложили все открытым текстом.
   – Ну, обиняками, конечно… До она все поняла. Она как раз уезжала куда-то, сказала, позвонит мне сама.
   – А вам не приходило в голову, что вы ей больше не нужны? – спросил Данил. – Нет, в самом деле, зачем вы ей теперь? Подругами-то вы с ней были при развитом социализме, а с тех пор много воды утекло…
   – А если я ей верю?
   – Тогда, конечно… – задумчиво сказал Данил. – Уехать-то куда собирались?
   – У меня больничный еще на неделю, думала, к маме в Красноярск…
   – Я вам найду место поближе, – сказал Данил. – Тут у нас за городом есть пансионат, все удобства, а главное – охрана не из бабулек с огурцом в кобуре. Вас как, надо уговаривать, или успели сообразить, что по вашу душу может придти кто-нибудь еще, но гораздо злее?
   – Не надо меня уговаривать… – она вздохнула и встала – Чемодан уже собрала, что ж…
   – Лева уже вел переговоры в УВД насчет клада?
   – Ох, не знаю, – сказала Марина и вымученно улыбнулась. – Я ведь, если вы не забыли, была тихая пристань, а не доверенное лицо, если вам такие тонкости что-нибудь говорят…
   …Вообще-то с квартиры Данил прочно собрался съезжать. Были сильные подозрения, что засвечена, но, намотавшись за день, решил все же переночевать в последний раз в старой берлоге. Дверь выдержит любую атаку, подмога в случае чего примчится быстро, главное – не отираться на кухне…
   В дверь позвонили часов в десять вечера, когда он валялся на диване с детективом незабвенной леди Агаты и не столько читал, сколько похихикивал, представляя Агатиных аристократических убивцев и отравителей на просторах его милой Родины, где им моментально открутили бы головенки, как кутятам…
   Посмотрел в глазок и, не тревожа рацию, открыл. Ухмыльнулся:
   – Какие люди – и без охраны… Ну, заходите. Клебанов вошел, остановился посреди прихожей, сунув руки в карманы исторической рыжей кожанки. Сегодня он выглядит еще более упрямым и принципиальным, потому Данил, воздержавшись от ехидных реплик, спросил вполне мирно:
   – А не выпить ли нам водочки?
   Он не особенно и удивился, когда опер, чуть заметно кивнув, направился было в кухню. Поторопился тормознуть:
   – Нет, давайте в комнату.
   – А…
   – Да я один, – сказал Данил.
   Ольга все-таки вернулась к матери, но он, понятно, не стал вдаваться в такие тонкости. А кухни опасался, чтобы не запустили в окно какую-нибудь пакость вроде маленькой аккуратненькой гранатки из портативной «Мухи» – на балконе-то остекление с секретом, любая граната там и рванет, не пройдя в комнату… «Муха» – это вполне во вкусе Беса. А Бес, очень похоже, прослышал краем уха о кладе, только ничего толком не знает…
   Он, не зажигая света, принес из кухни тарелки, а из холодильника в прихожей – едва початую бутылку кошерной «Выборовой», которой снабжал Януш, поинтересовался:
   – Вы, часом, не антисемит?
   – Бог миловал, – сухо отозвался Клебанов.
   – Вот и отлично. Слеза, – повертел бутылку, всю в наклейках с надписями на иврите. – Хоть мы с вами не иудеи, причаститься стоит – нектар…
   Разлил по рюмкам. Сначала не сообразил, чем занят Клебанов, потом понял и откровенно фыркнул: старлей выискивал среди сварганенной на скорую руку закуски, не столь уж и изысканной, нечто совсем уж простенькое.
   – Ну, глупо, – сказал Данил. – Зачем же принципиальность до абсурда доводить? Колбасу вон берите… Выпили. Минутку посидели. Данил с любопытством ждал.
   – Меня посылают в Чечню, – сказал Клебанов. – Чистить тылы. Завтра полетит сводная группа от трех управлений.
   – Вот уж, честное слово, это не я, – сказал Данил.
   – Догадываюсь, – он поднял глаза, поиграл желваками. – Я вам больше не опасен, а?
   – А вы что, были для меня опасны? – ухмыльнулся Данил и вновь наполнил рюмки. – Что-то не припоминаю…
   – Где Марина Бурлаченко?
   – Ну не под асфальтом же… – Данил, подавая пример, опрокинул рюмку. – Слушай, давай-ка бросим множественное число, за русским столом не принято как-то… И ответь ты мне на один-единственный вопрос: твои дела передали кому-то другому или закрыли?
   Клебанов угрюмо молчал.
   – Господи ты боже мой, – с досадой сказал Данил. – Ты хоть понимаешь, что в Чечне тебе, как манекену, пальнут в спину некие заранее неустановленные личности – и адье? Это они, конечно, хорошо придумали. Отстранять от дела – вонь пойдет, а против исполнения служебного долга в диких теснинах Кавказа не больно-то и попрешь. Заерепенишься – выгонят, только и делов… Хочешь, отмажу? Без всяких меркантильных соображений?
   – Нет, спасибо.
   – Честно, без всякой отработки. На кой ты мне сдался, у меня полковники есть…
   – Я сказал, не нуждаюсь.
   – Бортко тебя, выходит, сдал, – задумчиво произнес Данил. – Он, конечно, мужик хороший, но беда его в том, что он – начальник. А любой начальник вынужден быть дипломатом, учитывать кучу тонкостей да помнить о куче ниточек, связывающих его с другими начальниками. Это не коррупция и не разорение рядов, это жизнь на грешной земле… А я ведь тебе пошел навстречу тогда – с Есаулом. Хоть и не обязан был. И когда речь зашла об Есауле, ты все-таки хоть капельку служебных тайн, да выдал…
   – Что тебе нужно?
   – На кого вы поставили засаду в «Кинг-Конге». Это раз. Все, что тебе известно об убийствах Ивлева, его непутевой супруги и Костерина. Это два. Кто среди ваших шишек влез в наезды на «Интеркрайт» и историю с кладом. Это три. Все.
   – А зачем?
   – А затем, что я терпеть не могу, когда всякая сволочь ползет в огород, который я подрядился стеречь, – сказал Данил. – И я им устрою панихиду с танками…
   – Вот то-то и оно. Не ты им должен устраивать панихиду, а я…
   – Ну так устраивай, – развел Данил руками. – Бардзо проше! Я тебе мешал?
   Клебанов медленно надул щеки, шумно выдохнул. Покосился на бутылку, и Данил наполнил по новой.
   – Я им должен устраивать панихиду… – повторил Клебанов. – Лично к тебе у меня злобы нет, но вот ваши шараги…
   – А это наш министр себе в башку девять граммов загнал или ваш? – вкрадчиво спросил Данил. – Шараги, говоришь? Между прочим, наркотой мы не торгуем. Пенсионеров ради квартир не душим. И пятиклассниц в эскорт не загоняем.
   – А все остальное?
   – Остальное? – Данил говорил спокойно. – Представь себе такую картинку: были овечки, был вокруг них двухметровый забор, быки пастухи с двустволками и волкодавами. Потом пришел новый председатель колхоза, пастухов разогнал, собак перестрелял, а забор за бутылку продал на дрова… Пришли волки. Может, их и следует стрелять, только не кажется ли тебе, друг ситный, что волки тут явление вторичное, а вина лежит прежде всего на председателе? Хоть он сам со всех трибун серых разбойников и поносит последними словами…
   – Ну, эту философию мы слышали…
   – А ты можешь другую предложить? – спросил Данил. – Можешь? Может, ради светлого будущего нас всех стоит перестрелять? Только если ты завтра хлопнешь Фрола с Кузьмнчом, на их место моментально встанут в первом случае Слон, во втором – какой-нибудь Мнльков. Их тоже? Так это ж до бесконечности может тянуться, и придется тебе положить столько народу, что свихнешься, не дойдя до половины очереди…
   – Значит, следует окончательно отдать вам все на откуп?
   – Чуть-чуть не так, – сказал Данил. – Взять все самое лучшее… не лыбься, самое лучшее. В конце-то концов, где были бы работяги, не купи Фрол завод? А? Отсечь самый откровенный криминал, а в остальном – ну, смириться, что ли, амнистию объявить, предупредить, что уж впредь-то, при малейшем прегрешении… Нет другого пути, поздно. А максимализм – он только в розовой юности хорош… Либо будем налаживать жизнь с теми, кто есть, либо, в самом деле, бульдозерами жмуров в овраги грести. Вот только не захочет никто в овраги, и начнется такая войнушка, что обезлюдеет одна шестая… Понимаешь, все упирается в разумный компромисс, это в сказках выбираешь меж добром и злом, а в жизни тебе постоянно приходится меж двух зол болтаться… И так, чтоб вечно оставаться посередине, не бывает, хоть ты тресни.
   – А интересно, что бы ты на моем месте делал? – Клебанов спросил это без всякого ехидства.
   – Я тебе скажу так, – сказал Данил. – Я бы покрывал своего генерала. Из той самой корпоративности и ради чести мундира. Покрывал бы, воруй он, бери взятки, копай он клады в свободное от работы время. Но если бы он пошел через кровь, пусть даже стороною, я бы закусил удила. Все стерплю, кроме крови. Стрелять надо только в ответ. А уж если бы мой генерал вдобавок подставил меня, как тебя с Чечней, если бы он спалил в печурке все, что я накопал, а меня – и со мной неизвестное количество будущих жмуров, в перспективе – загнал в расход в буквальном смысле, а не в бухгалтерском… Я бы с чертом закорешился, лишь бы приложить его мордой об стол… Вот такая у меня философия. Не самая, понимаешь ли, гуманная и передовая, но на большее не способен, в чем честно и подписываюсь… Хочешь, я тебе облегчу задачу? Еще по одной?