Бушков Александр Александрович. Пиранья. Охота на олигарха

   – То-то у Вадика, ей-богу, слезинки на глазах... Правда, он со вчерашнего утра вискариком наливается, а это способствует обострению ностальгии... Пойдемте еще потанцуем?

 
Синий-синий иней
Лег на провода...
В небе темно-синем —
Синяя звезда...
 

   – Честно говоря, не тянет что-то, – сказал Мазур. – У н а с именно эту песенку категорически не любили. Насколько космонавты обожали «Белое солнце пустыни», настолько у нас эту песню не любили, спасу нет, как...
   – Почему?
   – Да все просто. Это ж не отечественного сочинения шлягер, а перепевочка англоязычной песни. В оригинале – никакого инея и такой уж особенной синевы. «Уан вай тикет». Это...
   – Билет в один конец. Я неплохо знаю инглиш.
   – Вот то-то, – сказал Мазур. – Билет в о д и н конец. У нас такие аллюзии и ассоциации никогда не любили. Профессиональное суеверие, знаете ли. Прижилось однажды.
   Они стояли лицом к лицу среди грохота усилителей, но слышали друг друга хорошо. Боковым зрением Мазур высмотрел прилипчивого француза – он стоял у входа, скрестив руки на груди, наблюдал за танцующими с озабоченным и вдохновенным видом, словно поставил себе целью разгадать непостижимую русскую душу. В глазах лягушатника читалась напряженная работа мысли: он, конечно, понимал, что все это неспроста, что весь этот интерьер что-то значит, но наверняка в своих кембриджах изучал не советологию и оттого не понимал, в чем тут соль...
   – Можете меня обнять уже беззастенчиво, – сказала Олеся, подавая пример. – Не забывайте, мы на всех парусах летим к постели, вот-вот исчезнем украдкой... Вы знаете, я в ваших объятиях испытываю сложные чувства...
   – И какие же? – поинтересовался Мазур, действуя так, как и полагалось в подобной ситуации тридцать с лишком лет назад в полумраке окраинной танцплощадки.
   – Сама толком не определюсь. Таких, как вы, я раньше видела только в кино. Вы такой мирный и обаятельный, а за спиной у вас – личное кладбище...
   – Возбуждает?
   – Не будьте циничным, я же не великосветская извращенка... Просто категорически непривычно, вот и все. И ощущения сложные. Можно дурацкий вопрос? Вы ни о чем не жалеете? Не хотели бы ничего переиграть?
   – Ни о чем не жалею и ничего бы не хотел переиграть, – четко ответил Мазур. – Хотите верьте, хотите нет. Потому что при другом раскладе это уже был бы не я. Я себя не могу представить д р у г и м. С и с т е м а, как оказалось, была напрочь сгнившая. А ж и з н ь – нормальная. Простите за высокие слова, но мне ни за что не стыдно. А это уже кое-что... Можете смеяться...
   – И не подумаю, – сказала Олеся. – Мужик, которому ни за что в бурной жизни не стыдно и не за что себя упрекнуть, насмешек вызывать не должен... Многие этим похвастать не могут.
   – Вы меня тоже очаровали, – сказал Мазур.
   – Будете влюбляться? – дразнящим шепотом поинтересовалась она.
   – Боюсь, нет, – сказал Мазур. – Честно говоря, что-то я давненько на это не способен.
   – И я вам не нравлюсь?
   – Нравитесь, – сказал Мазур. – Как это вы можете не нравиться нормальному мужику? Но влюбиться у меня не получится. Редко такое водится за пожилыми адмиралами...
   – А Нельсон со своей, как бишь ее?
   – Ну, это было давно, – сказал Ма-зур. – В те времена люди были другие... – Он начинал ощущать некоторую неловкость от этих фальшивых объятий... или, что тягостнее, не вполне фальшивых. – Олеся, нам не пора ли? «Собачья вахта» близится...
   – Ну, пойдемте...
   Она отстранилась, взяла Мазура за руку и повлекла в двери в глубине зала, временами поглядывая сверху вниз, – ну прямо-таки влюбленно, жаждуще, нетерпеливо. Сторонний наблюдатель, вынужден был признать Мазур, ни капельки не заподозрит, что эта парочка удаляется вовсе не в спальню. Что там у Шекспира насчет женской сути? Как, бишь, дамы, вам имя?
   Незаметно оглянувшись у самой двери, Мазур констатировал, что француз, судя по его безнадежному виду, окончательно расстался с надеждой поговорить с его спутницей о делах и торчит на прежнем месте исключительно оттого, что ему некуда себя деть.
   За дверью оказалась очередная узенькая лестница, по которой они быстренько попали в сад, почти пробежали по узкой аллее, обсаженной какими-то вековыми деревами, – ботаника в число освоенных Мазуром безупречно ремесел никогда не входила, свернули налево и оказались возле облицованного бетонными плитами морского берега. Железная лесенка спускалась тремя изгибами к самой воде, и на черной глади, покрытой отражением звезд, стояла вчерашняя яхточка.
   На сей раз к цели она шла гораздо быстрее, чем вчера. Довольно скоро справа показалось поместье, напоминавшее старинную крепость, освещенное еще скуднее, чем вчера, свет горел лишь в двух окнах.
   Яхта остановилась. Свет в каюте был погашен, но Мазур и в полумраке помнил, где лежит мешок со снаряжением. Отошел туда, присел на корточки, почти на ощупь перебрал все, что тащил с собой, – когда Олеся говорила, что его экипировку составит лишь тюбик с аэрозолем, как всякий дилетант, она плохо представляла себе ситуацию. Как ни крути, а тюбиком и бутылкой с виски не ограничишься, необходим некий минимум...
   – Вот, держите, – сказала Олеся, подавая ему холодный цилиндрик размером с баллончик для заправки зажигалок. – Для достижения задуманного эффекта достаточно, меня заверяли, и половины, но вы все же постарайтесь выпустить все. Каши маслом не испортишь.
   – Теперь я задам дурацкий вопрос, – сказал Мазур. – Вы мне правду говорите? Тут, часом, не яд?
   Она усмехнулась – глаза уже привыкли к полумраку, и Мазур прекрасно различил в этой усмешке и превосходство, и легкое раздражение, – решительно отобрала у него баллончик, сняла колпачок и пшикнула, выпустив себе в лицо невесомое облачко почти без запаха.
   Возвращая баллон, только и спросила:
   – Убедительно?
   – Убедительно, – сказал Мазур.
   – Значит, вы мне все же не доверяете?
   Мазур осторожно сказал, подбирая слова:
   – Тысячу раз простите, но я оказался в насквозь непривычной среде, в ином измерении...
   – А если бы у вас был баллончик с ядом? О чем вы бы знали заранее?
   Мазур пожал плечами:
   – Ну, это избитая истина: я, как-никак, на службе, а тот черт в замке мне ни сват, ни брат и даже не соотечественник. Знаете, иногда личное кладбище еще не делает человека зверем. Он попросту на очень многое смотрит ф и л о с о ф с к и... Я пошел?
   – Бог в помощь, – сказала Олеся.
   Мазур присмотрелся в полумраке. Она нисколечко не шутила, выглядела серьезной, серьезнее некуда. Т е п е р ь верилось, что сегодняшняя операция и в самом деле чертовски много для нее значила. От очаровательного русалочьего личика прямо-таки веяло холодной серьезностью. Тронь – зазвенит...
   Подняв руку, Мазур коснулся ее щеки:
   – Расслабьтесь. Все будет прекрасно.
   – Вашими бы устами... – отозвалась она напряженно, з а ж а т о.
   – Серьезно. Если все обстоит так, как вы обрисовали, все пройдет отлично...
   Олеся показала рукой на стену каюты.
   – Да, кстати... Там, в другом помещении, сидит человек с хорошей винтовкой. Оптический прицел, глушитель и все такое... Отличный специалист. Он тебя прикроет, если случится что-то в о в с е уж непредвиденное. Но лучше бы гладко...
   – Попытаемся, – сказал Мазур. – Извини, раз такое дело, я уж без церемоний...
   Он проворно разделся до плавок, плотно затянул завязку резинового мешка и направился наружу. Олеся пошла следом. На корме уже стоял длинный невысокий ящик, и человек в белой рубашке сидел возле него на корточках.
   Олеся вопросительно взглянула на Мазура.
   – Валяйте, – сказал он, стоя у низеньких, по колено, перил кормового ограждения.
   Человек в белой рубашке что-то сделал, и вверх рванулись яркие полосы, высоко в небе распустившиеся разноцветными гирляндами фейерверка – со свистом почище, чем у Соловья-разбойника, с душераздирающим шипением...
   Любой сторонний зритель невольно уставился бы на небо. Мазур привычным движением перемахнул через перила и без всплеска ногами вперед ушел под воду. От берега его, естественно, закрывала яхта. Обогнул корму, двинулся к берегу – опять-таки под водой, умело задерживая дыхание, буквально в метре под неощутимой границей, разделявшей воздух и воду.
   Когда настало время, всплыл, точнее на короткий миг поднял из воды лицо до подбородка, погрузился, как и вынырнул, без малейшего всплеска и даже легонькой ряби на воде, двинулся к берегу размашистыми, отточенными движениями ног и свободной руки, перемещаясь с неплохой скоростью.
   Прямо перед лицом у него рассыпалась вправо-влево стайка тускло-серебристых рыбок. Мазур уверенно загребал воду, чувствуя прилив буйной, неудержимой, прямо-таки звериной радости, – какая там, на хрен, дряхлость, он был в точности таким, как двадцать лет назад, скользил самую чуточку пониже водной глади, и легкие, и все прочее работало исправнейшим образом, как встарь, ни малейшего сбоя, ни тени усталости, безукоризненная боевая машина, сработанная рухнувшей империей, шла к цели, как нерассуждающая торпеда, снова показалось, что он вернулся в прошлое, а последние два десятилетия были затянувшимся дурным сном...
   В очередной раз подняв лицо над спокойной водой, он с той же буйной радостью сообразил, что рассчитано совершенно правильно – до берега оставалось метров двадцать.
   Мазур преодолел их под водой. Когда его вытянутая рука коснулась прохладной, твердой поверхности – ага, гранитная облицовка берега, – он высунулся из воды, жадно глотнул прохладного ночного воздуха. Наступил, без преувеличения, опаснейший момент таких вот экспедиций – высадка на берег. Несколько секунд, когда диверсант пребывает перед полнейшей неизвестностью и вправе ожидать всего...
   Перед ним, метрах в десяти, возвышалась правая башня замка – округлая громадина. Точно, все рассчитано правильно...
   Мазур одним движением – отточенным, сильным – оказался на берегу, на гранитных плитах. Замер на корточках, готовый встретить нападение, а то и, сделав кувырок назад, уйти в воду.
   Тишина. Довольно теплая тишина, насыщенная экзотическими запахами – и н о й листвы, иного берега, иной, чужой жизни. Пора было решаться.
   Встав на ноги, он сделал три шага и оказался в густой тени, под высокой стрельчатой аркой. В секунду развязал узел, достал и напялил мешковатый темный балахон, скрадывавший четкие очертания фигуры. Производственная необходимость – голый человек, особенно незагорелый, выделялся бы на фоне темных стен и деревьев, как граната на тарелке. Так что японские ниндзя – не киношные, а настоящие, лет четыреста назад придумавшие именно такую спецодежду, в жизни кое-что понимали...
   Мазур достал из мешка небольшую черную коробочку, размером с пульт дистанционного управления не самого навороченного телевизора, уже привычно нажал клавиши – четыре, одну за другой. Секунд через пять загорелись зеленый треугольник и желтый кружок.
   Если верить очередному неразговорчивому специалисту, извлеченному Олесей из своих, такое впечатление, необъятных закромов (а верить необходимо ради вящего душевного спокойствия), это означает, что сия хреновина (по заверениям того же спеца, стоившая немногим дешевле приличной машины) должна была в несколько секунд вторгнуться в управление сигнализацией замка и сыграть скверную шутку: сигнализация отныне не реагирует ни на одну попытку вторжения, но продолжает посылать хозяевам сигнал: «Все благополучно, агрессии нет».
   Самое время философски поразмышлять, каких высот достигла электронная техника, насколько раньше все это было неподъемнее и сложнее. Но для философических раздумий времени-то как раз и не было – не в консерватории, чай...
   Бережно устроив коробочку под стеной, рядом с мешком, Мазур сунул в набедренный карман прохладный баллончик, опустил на лицо капюшон и двинулся по огромной каменной галерее, привычными рывками, бесшумно и быстро, преодолевая открытые пространства, замирая перед каждым броском, прислушиваясь к тишине.
   Свернул вправо – и оказался в ночном саду. Знаете ли вы французскую ночь? Нет, вы не знаете французской ночи на безмятежном Лазурном берегу... Как там дальше, если безбожно перевирать классика? А черт его знает, не до того...
   Был соблазн воспользоваться выложенными темным камнем дорожками – но Мазур его отверг моментально, перемещался меж деревьев, ни единой веточки не задевая. Остановился, прислушался и бесшумно в т я н у л с я под ближайшую крону.
   По дорожке прошел человек – ни от кого не прячась, лениво шаркая подошвами, что-то насвистывая под нос. Когда он оказался напротив Мазура, в проеме меж двумя деревьями, Мазур рассмотрел подобие форменной одежды, кобуру на боку.
   Потом человек остановился правее, Мазур насторожился, но тут же ухмыльнулся, услышав тихое журчание. Подумал: а ще кажуть – Европа... Совершенно по-расейски писает, поганец, на хозяйское дерево, потому что до благоустроенного лакейского сортира, надо полагать, потерпеть лень…
   Вскоре охранник удалился по направлению к дому, все так же беззаботно насвистывая, шаркая подошвами. Все его поведение свидетельствовало, что он выполняет докучливую обязанность, еженощную повинность, о бдительности позабыл начисто. Должно быть, очень уж давненько сюда не вторгались лихие люди...
   Все это, конечно, могло оказаться и ловушкой, хитрой уловкой – но тут уж важно постоянно искать золотую середину, пройти по узенькой кромочке меж беспечностью и паранойей... Выждав несколько времени, Мазур сделал крюк, улучив момент, одним прыжком перепрыгнул дорожку и, вновь оказавшись среди деревьев, двинулся к правому крылу замка.
   Еще один рывок – и он прижался к стене рядом с дверью. По уверениям специалистов, не запиравшейся отроду. Вообще-то наружной замочной скважины и в самом деле не видно... Что ж, будем надеяться на специалистов, большей частью от них только польза, хотя иногда и пальцем в небо попадают...
   Пора решаться...
   Развернувшись в отточенном пируэте, он оказался напротив двери, взялся за фигурную металлическую ручку и осторожно потянул на себя, готовый ко всему – от хватких спецназовцев до повара в ночном колпаке, с поварешкой наперевес по причине отсутствия более грозного оружия.
   Дверь поддалась совершенно бесшумно – порядок, надо признать, в имении у лягушатника царил образцовый, даже дверь для обслуги – одна из полудюжины – не осталась без надлежащего ухода, и петли хорошо смазаны...
   План дома был в п е ч а т а н у него в сознание, как это обычно и бывало. Мазур притворил дверь за собой и двинулся по длинному коридору. Справа – кухня. Расположению на плане соответствует. Должна быть лестница наверх... Вот она, на своем законном месте...
   Поднявшись по лестнице из л ю д с к о й, он оказался на «чистой половине», как выразились бы его предки, господа офицеры российского императорского флота. К некоторому своему сожалению, он не обнаружил той роскоши, что, по его навеянному фильмами мнению, должна была сопутствовать п о м е с т ь ю. Обширно, безукоризненно чисто, но – не более того. Ни рядов беломраморных статуй, ни огромных картин в неподъемных золоченых рамах, ни исполинских люстр. Потолки высоченные, конечно, и картины попадаются, и вот он, в углу, беломраморный бюст на высокой подставке – дама, кажется, в античном стиле, черт его знает, может, и бесценный оригинал. Однако в общем и целом – нету особой роскоши. Ожидалось чего-то большего.
   Прижавшись к стене перед бесшумным броском через огромный зал, он подумал мельком: «Азия-с. Наш, российский нувориш давным-давно выставил бы у стеночки целый взвод статуй, картинищ вздел бы на стены немерено, вообще натащил бы массу внушительного и аляповатого барахла, шоб було и производило впечатление. Насмотрелся уже на тех виллах, где побывал с Олесей...»
   В западном крыле, куда он наконец добрался, уже почти незаметно было старинного стиля – здесь торжествовало то, что за неимением подходящих терминов и надлежащего жизненного опыта Мазур про себя окрестил попросту евроремонтом. Буквально ничего от р а н е ш н е г о времени, годочков отставного генерала.
   Совершеннейшая тишина, ни единой живой души... Мазур скользил по лестницам, залам, коридорам, как бесплотный дух. И, как не раз в похожей ситуации, ему порой казалось, что это не более чем сон – из-за ощущения несказанной легкости, совершеннейшей свободы, словно он был один-одинешенек в огромном замке...
   Он остановился. Прижался к стене. Прислушался. Ну конечно, все это не более чем иллюзия – мысли о полном одиночестве. Звуки неопровержимо свидетельствовали, что, кроме него, в замке отыскались и другие бодрствующие...
   Дальше он передвигался с удвоенной, с утроенной осторожностью, словно и в самом деле стал клочком тумана. Крутнувшись вокруг собственной оси, переместился в комнату, не особенно и большую, судя по полкам с книгами и компьютеру на столе, служившую гостю кабинетом. Дверь справа была чуточку приоткрыта, и там горел ночник. Г р а м о т н о ставя ноги, Мазур заглянул внутрь так, чтобы его самого не усмотрели изнутри ни при каком раскладе.
   А впрочем, парочке в спальне было не до него, так увлеклись, что оторвать их от предосудительных занятий мог бы лишь всемирный потоп или, по крайней мере, шумное вторжение разгневанного мужа-рогоносца с алебардой наперевес, второпях, за неимением лучшего, сорванной со стены (Мазур видел на первом этаже коллекцию разнообразного старинного холодняка, занимавшую полстены).
   Лампа под розовым абажуром достаточно ярко освещала большую часть огромной кровати, и Мазур, имея возможность прекрасно рассмотреть происходящее, ощутил здоровую мужскую зависть – ах, как душевно моментально опознанный им по фотографии г о с т е н е к драл живописно распростершуюся обнаженную красотку! Добросовестно человек работал, знал толк, всерьез старался, так что хозяйская супружница совершенно разомлела.
   «Вот так-то, – подумал Мазур не без некоторого злорадства, вспоминая породистую и авантажную физиономию лягушатника, настойчиво преследовавшего Олесю. – Тут тебе, браток, и кембриджский галстучек не подмога. Форменный бородатый анекдот: муж собрался на великосветский прием, а жена... Толку ли в тех кембриджах, если рога у тебя такие, что не в любые ворота пролезут? Хорошо он ее, следует признать...»
   Конечно, абсолютно неспортивно было наносить человеку коварный удар в т а к о й момент, но тут уж ничего не поделаешь, какое, к чертям, благородство, если интересы дела, как обычно, превыше всего...
   Мазур отодвинулся от приоткрытой двери, достал баллончик, снял колпачок, педантично спрятал его в набедренный карман, опустил баллон к полу и нажал головку. Клапан, несомненно, был сконструирован так, чтобы выходящий под давлением аэрозоль не производил ни малейшего шума, – Мазур это еще на яхте подметил, когда Олеся на себя пшикала. Запах чувствовался лишь первые пару секунд, да и то вблизи баллончика. Мазур зачем-то напряженно считал про себя секунды – десять, двенадцать, пятнадцать... невесомое облачко моментально таяло, втягиваясь в спальню... а там продолжалось энергичное пыхтение, охи-вздохи и все еще слышался совершенно ему непонятный женский лепет на языке, которым он не владел...
   Ну вот и все, слава богу. Содержимое израсходовано полностью. Теперь пора и уносить ноги. Для надежности Мазур еще несколько секунд постоял, выпрямившись, глядя в комнату с холодным ожиданием профессионала.
   Сбой произошел в приятном процессе... Мужик вдруг замер в достаточно нелепой позе – разметавшаяся холеная красотка все еще лежала распростершись, прикрыв глаза, не чуя перемен, – закинув голову, разразился лающим кашлем: оглушительным, надсадным, трескучим...
   Вот теперь по-настоящему пора. Дело сделано. Какое-то время дамочка не станет поднимать шума – она не полная дура, в конце концов, чтобы воплями сзывать прислугу на помощь, пребывая в голом виде в спальне гостя. Пройдет несколько минут, прежде чем она убедится, что дело обстоит по-настоящему хреново... еще минут несколько потратит на лихорадочные размышления… потом, надо полагать, улизнет к себе, и только тогда наш Ромео позовет слуг... спец уверял, тут повсюду понатыканы кнопки для вызова прислуги... В общем, времени для спокойного отхода вполне достаточно.
   Словно бесшумный призрак, Мазур в хорошем темпе несся обратной, уже знакомой дорогой. Проделал обратный путь гораздо быстрее, чем добирался до спальни. Оказавшись под открытым небом, тихонько притворил за собой дверь, постоял, слушая окружающую тишину, – и, в три прыжка перемахнув открытое пространство, нырнул меж деревьев.
   Оказавшись под сводами галереи, действовал, как нерассуждающий механизм, не теряя ни секунды, – отключил прибор, содрал балахон, упрятал все в мешок, вмиг затянул завязку, встал над водной гладью. Обернулся.
   Только теперь в замке обозначилось некоторое оживление – еще далекое от настоящего переполоха. Но, в любом случае, беспутная супружница выпускника Кембриджа уже явно успела незамеченной покинуть место преступления, и настала пора звать на помощь. Вспыхнуло несколько окон, на всех трех этажах, и в парочке из них промелькнули человеческие фигуры. Гостя прихватило, надо полагать, недурственно. Ну, поделом ему, цинично подумал Мазур, нечего рот разевать на н а ш у Ньянгаталу. Еще должен бога благодарить, что гуманные славяне зарядили баллончик аллергической дрянью, а не боевым отравляющим веществом или какими-нибудь особо душевредными бактериями...
   Ногами вперед он прыгнул вниз, вошел в воду, как обычно, без малейшего всплеска и, не экономя сил, поплыл к яхте – она стояла на прежнем месте, кабельтовых в четырех от берега, достаточно ярко освещенная: мол, ничего криминального не происходит, мы люди честные, нам скрывать нечего, плаваем в свободной стране, в дозволенном месте...
   Преодолев больше половины расстояния, он поднял над водой лицо, присмотрелся. На фоне белоснежной надстройки виднелось синее платье – Олеся стояла у борта, обращенного к берегу, не отрывая от него взгляда. Уписаться можно, до чего романтично, с иронией подумал Мазур, уходя под воду. Как в старинном романе – красотка идиллически ждет отправившегося на подвиг рыцаря... Правда, он сильно сомневался, что сердечный трепет (если только она таковой в данный момент испытывает) вызван исключительно тревогой за судьбу бравого адмирала, супермена и покорителя дамских сердцов. Все, есть сильнейшие подозрения, гораздо прозаичнее...
   После успешно завершенного задания душа просила легких шалостей – благо обстановка позволяла. Мазур, обогнув под водой яхточку с противоположной стороны, высунулся по плечи. Незнакомца уже не было на корме, яхта вновь казалась подобием Летучего голландца. Тишина и безмолвие.
   Во мгновение ока Мазур оказался на палубе вместе с мешком – и остался незамеченным. Хозяйственно примостив мешок под белоснежную изящную лавочку (применять к этому субтильному сооруженьицу соответствующий морской термин язык не поворачивался), Мазур бесшумно двинулся вперед, перешел на другой борт. Сначала хотел подкрасться и обнять русалку со всей галантностью, но потом передумал: как бы чего не вышло, еще, чего доброго, от шока за борт вывалится... Громко, старательно кашлянул в кулак.
   Олеся обернулась, как ужаленная, и в первый миг даже шарахнулась, прижалась к надстройке. Шумно, облегченно вздохнула:
   – Фу ты, Господи... Сердце оборвалось... Что... в с е?
   – Задание родины выполнено, – сказал Мазур классическим тоном заправского службиста, семь пар железных сапог износившего. – Извините, что не встаю во фрунт и не отдаю честь – в голом виде получится чистая профанация... Ага, забегали, забегали...
   Превосходно было видно с борта яхты, что в замке горит уже добрая половина окон, вспыхнули зачем-то и фонари в парке, паника разворачивается, скоро следует ждать «скорую» с мигалками, все в ажуре...
   – Вот так и работаем, – скромно сказал Мазур. – Тихонько и чистенько...
   Олеся кинулась к нему, повисла на шее и расцеловала в с е р ь е з – крепко и долго. Увы, Мазур и теперь не питал особенных иллюзий: мало ли какие минутные порывы, романтические нахлывы случаются у бизнес-леди, сообразивших, что избавились от мешавшего конкурента...
   Потом она смущенно отстранилась и сказала:
   – Нет, но ты великолепен...
   – Могем кое-что, ежели на нас благосклонно взирает очаровательная дама... – сказал Мазур доверительно.
   Олеся посмотрела на него снизу вверх, смешливо и загадочно, спросила негромко:
   – Сейчас у меня благосклонный взгляд, как по-вашему?
   – Сдается мне, – сказал Мазур.
   – Простите, мой рыцарь, п о к а придется удовольствоваться только этим...
   И она улыбнулась еще более загадочно. При всем своем разностороннем житейском опыте, Мазур никогда не набирался нахальства уверять, будто в совершенстве знает и понимает женщин, поскольку, по его твердому убеждению, такой супермен еще не родился на белый свет. И потому даже не пытался определить, что в ее взгляде таится – недвусмысленное обещание или простое кокетство. В конце-то концов, влюбленные рыцари и непорочные принцессы обитали в другой сказке, а вокруг них была самая доподлинная peaльность.
   Сняв белую трубку, Олеся распорядилась:
   – Пройдите у берега, как можно ближе... – звонко защелкнула обратно в гнездо белый параллелепипед на витом шнуре, повернулась к Мазуру: – Хочу вас, человека нового и непривычного, порадовать интересным зрелищем. Кода-то публика из театра расходилась к своим каретам, и это называлось «театральный разъезд». Сейчас, наверное, уместно будет говорить: «новорусский разброд». Не в смысле «разлад», а в смысле «разбрежаться».