Страница:
И он с ангельской кротостью подробно изложил описание столь жуткой и замысловатой процедуры, что пленный невольно попятился, так что пришлось возвращать его на исходную позицию. Мазур повелительно мотнул головой, и лысого потащили в дом, затолкнули в комнату, чьи окна выходили на огород и соседские заборы, так что сориентироваться человеку, с которого сдернули мешок, было решительно невозможно.
Лишние вышли, остались только Мазур, в хозяйской позе разместившийся за покрытым новехонькой клеенкой столом, усаженный на стул лысый и Атаман, возвышавшийся над пленным в качестве конвоя. Лысый на него мимолетно оглянулся, что ему, безусловно, душевного равновесия не прибавило: душа у Атамана была нежная, как тропический цветок, вот только, так уж получилось, сочеталась с метром восемьдесят семь роста, бритой наголо башкою и физиономией, в данной конкретной ситуации способной довести впечатлительного человека до инсульта.
– Располагайтесь, Павел Петрович, располагайтесь, – сказал Мазур гостеприимно. – Разговор у нас с вами будет долгий... а может, и нет. Это уж от вас зависит, золотой вы наш, бриллиантовый... – Не меняя позы и не убрав благожелательной улыбки с лица, он рявкнул зло: – Так ты что же, сука, решил, что долги можно всю жизнь не отдавать? Меж приличными людьми так не полагается...
Лысый зло таращился на него исподлобья, левая щека у него чуть подергивалась. Мазур с радостью констатировал, что собеседник, по всему видно, не собирается ни с инфарктом со стула падать, ни даже обливаться горючими слезами, а значит, досадные случайности вроде совершенно ненужного трупа на руках исключены.
Потом лысый с капелькой деланого возмущения воскликнул:
– Какие такие долги? Пояснее выражайтесь, пожалуйста. Что-то я за собой не помню никаких долгов...
– Ах ты, раскудрявая твоя башка со вшами... – ласково сказал Мазур. – Сплошная невинность, а? Да на тебе долгов больше, чем блох на барбоске...
– А конкретно? – спросил лысый напряженно, очень напряженно. На лбу у него пот сверкал крупными бисеринами.
– Ну, давай освежать твою девичью память, Павел Петрович... – сказал Мазур. – Знаешь ты Шарипова Ильхана? Только не говори, сучий потрох, что незнаком тебе такой человек. Прекрасно ты его знаешь. Он-то, наивная душа, тебя считал надежным другом, вот и крутанул на пару с тобой сделочку на доверии. В том смысле, что работали вы вместе, бабки должны были поделить поровну, вот только ты его законную долю зажал. Ну, а поскольку сделка имела свою специфику, документиков никаких не имелось и в суд ему идти было не с чем, а о к о л ь н ы м и методами он тебя достать поначалу не смог, потому что у тебя крыша покруче... Вот тебе события в кратком изложении. Должен ты ему его законную долю, чего уж там. По всем понятиям должен. Что ж, если он татарин, так ему и долю отдавать не надо? Неужто, Павел Петрович, у тебя до сих пор злость затаилась на татаро-монгольское иго? Так это когда было... К тому же некоторые в книжках пишут, что и не было вовсе никакого татаро-монгольского ига. Читал я парочку. В любом случае нехорошо, Пашуня...
Он сузил глаза. Зрелище было чуточку странноватое: дражайший Павел Петрович на глазах о т м я к. Расслабился. Почти что повеселел, и из его груди едва не вырвался вздох облегчения...
Ну, никакой тут загадки не было для человека с некоторым житейским опытом. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы моментально доискаться до отгадки: лысый накосячил не в одном месте, черт-те сколько народу, надо полагать, имели к нему схожие претензии. И ожидал он чего-то гораздо худшего.
Претензий, на фоне которых должок Ильхану выглядел едва ли не пустячком...
– Ах, Ильхан... – сказал лысый врастяжку, не в силах подавить на роже отблески того самого несказанного облегчения, – ну...
– Было?
– Ну...
– Знаешь, Пашуня, что меня в тебе удручает? – спросил Мазур без улыбки. – Дешевизна твоя, родной. Ты у Ильхана зажулил всего-то четыреста тысяч баксов. Всего-то! Где-нибудь в Урюпинске это несказанное состояние, но для Москвы, рассуждая здраво, такой мизер, что противно делается. Копейки это для Москвы, финансовой столицы нашей малехо съежившейся Родины... Грубо прикидывая, сотки четыре землицы в Барвихе. Качественная немецкая машина. Не самая богатая квартирка. И так далее... Копейки, Паша! Тебе не совестно так крохоборничать?
– Копейка рубль бережет, – глядя исподлобья, отозвался лысый.
– Ага, – сказал Мазур, – поганая, но все же философия... Паш, она у тебя прокатывала, когда меня не было в окрестностях. Но теперь-то я есть. И бабки ты Ильхану отдашь. Чтоб я так жил...
– А вы, собственно, от кого будете? – спросил лысый с видом человека, в чьей голове уже щелкает примитивный компьютер. – И кто за вас может слово сказать? Ну, и все такое прочее... Сами понимаете. Не похоже, что первый раз такое крутите...
Мазур встал, обошел стол и присел на его краешек, нависнув над невольно отшатнувшимся лысиком:
– Я, Паша, самая страшная фигура на доске, – сказал он серьезно и веско. – Самая жуткая персона. Я – отморозок... Врубаешься? Давай-ка откровенно. Если договоримся по-хорошему, ты все равно никому не пискнешь, а если выйдет по-плохому, то жаловаться ты на меня сможешь исключительно с того света, – а это сложная и проблематичная процедура, которая, если знатокам верить, одному из тысячи удается... Я, Паша, классический, патентованный, заматерелый советский спецназ. Только не говори, что не слыхивал про такую разновидность гомо сапиенса... Да черт, я тебе больше скажу, точнее, продемонстрирую...
Он достал свое служебное удостоверение – немалых размеров, в темно-вишневой обложечке, раскрыл и подержал перед лицом собеседника. Уточнил:
– Там, конечно, далеко не все написано, но главное ты, я думаю, ухватил...
В самом деле, там, пусть и без уточнений, значилось место службы. И воинское звание контр-адмирала там тоже значилось. Выждав с полминуты, Мазур закрыл удостоверение, спрятал во внутренний карман куртки и сказал:
– Никакая это не липа, Паша. Оно настоящее. Отморозок я, милый. Оголодавший спецназ, который однажды подумал, что пора и свой кусок пирога отхряпать в этой путаной жизни. – Он наклонился, сграбастал лысого за отвороты шикарного халата и притянул поближе, так что их лица почти соприкасались: – Уяснил?
В в а ш у систему я не вхож. Понятия ваши для меня – дерьмо. И не стану я прикидывать, кто круче: Вася Горбатый, или там Джабра, или Кривой. Мне по херу. Достать меня трудновато. Я полжизни людей резал везде, куда посылали, а потому отношение к смерти у меня наплевательское. Не боюсь я ни хрена. Разучился. Сказал как-то мудрый человек: когда ты жив, смерти нет. А когда она придет, тебя не будет. Понял? А самое-то главное, Паша... Не та ты персона, чтобы из-за тебя серьезные люди начали доставать такого, как я. Да к тому ж ты кругом не прав, а это тоже влияет... Долг на тебе неправедный, кругом ты не прав и прекрасно это понимаешь...
Довольно долго стояло напряженное, тяжелое молчание. Потом лысый сказал:
– Обсудить вообще-то можно...
Мазур его ударил – легонько, звонко, так, чтобы больно было не на шутку, но недолго. Выпустив халат, встал и вернулся на свое место. Бросил свысока:
– Ничего мы с тобой, скотина, не будем «обсуждать». Я говорю, а ты слушаешь и выполняешь. Пугать страшными рассказами о том, как тянут кишки через жопу, я тебя не буду – к чему долгая болтовня? Мы не в Думе, и я не Гришка Явлинский... Смотри сюда. Вон тот обаятельный молодой человек, что стоит у тебя за спиной, эту штуку вставит тебе в жопу.
Он достал блестящий металлический цилиндр не особенно и жуткого вида – сантиметров тридцать в длину и диаметром с палец. Перегнулся через стол, поднес загадочный предмет к глазам лысого и безмятежно продолжал:
– А когда вставит на всю длину, кнопочку нажмет...
И нажал кнопку на торце. Цилиндр мгновенно ощетинился множеством стальных иголок. Мазур продолжал преспокойно:
– Как легко догадаться, все это тебе моментально вонзится в кишки и куда там еще придется. Сорок с чем-то лезвий, можешь не пересчитывать. Ни один доктор, будь он хоть Господь Бог, тебя потом не зашьет. А самое смешное, что после того как ежик раскроется, ты еще проживешь достаточно долго, чтобы подписать целую кучу бумаг. Движимый одним-единственным желанием: чтобы эту штуку у тебя из задницы не выдергивали со всей силушки... Только, как ты, должно быть, понимаешь, ты уже при таком раскладе не долг вернешь с процентами, а все движимое и недвижимое отдашь. И даже если мы благородно не станем выдирать из тебя е р ш а, подохнешь ты через денек-другой в больничке... Скажу честно: я это не сам придумал. Не такая уж у меня богатая фантазия. Просто от нечего делать в дороге пролистал какой-то боевичок в мягкой обложке. Там как раз такую штуку грозились вставить главной героине, если она какие-то там жуткие тайны не выдаст. Ты, конечно, не девка, но какая разница? Принцип действия тот же, оно и в заднице прекрасно сработает с тем же эффектом...
Он нажал кнопочку – лезвия спрятались. Нажал – выскочили. Поводил перед лицом собеседника и удовлетворенно улыбнулся, глядя, как тот бледнеет и потеет. Деловито сказал:
– Предположим самое худшее: ты окажешься упрямым и сдохнешь, ничего не подписав. Ну что ж, для меня и этот вариант не так уж плох. Я, конечно, потеряю свои проценты, законное вознаграждение за труды, но вот репутации моей это пойдет на пользу: следующий клиент будет знать, что со мной шутки плохи. Я ж совсем недавно в этом веселом бизнесе, Пашуня, мне слабину давать никак нельзя – нужно побыстрее зарабатывать репутацию человека, у которого не забалуешь... Но ты-то при любом раскладе сдохнешь. И все, что ты болтать будешь окружающим перед смертью, меня не интересует. По-твоему, я такой дурак, что заранее о железном алиби не позаботился? А впрочем, пред тем как тебя выкинуть на обочине, тебе для надежности и язык можно отрезать, это в две секунды делается... И по пальцам булыжничком пройтись, чтоб писать не смог... – Мазур не глядя отложил ощетинившийся жуткими лезвиями предмет на стол, наклонился, уперся немигающим взглядом: – Кудрявый, ты ж человек в годах, пожил и видывал немало. Посмотри в мои добрые усталые глаза и сам реши, пугаю я тебя или просто излагаю реальную перспективу... Ну, хрюкни что-нибудь, что ты молчишь, как засватанный?
Атаман встряхнул пленного за плечи:
– Не слышал? Тебе хрюкнуть разрешили...
Однако еще какое-то время продолжалась немая сцена – глаза в глаза, полная неподвижность. А потом Мазур с радостью увидел, что сидевший напротив человек х р у с т н у л. У Мазура, как-никак, был богатый опыт с субъектами и посерьезнее...
Он усмехнулся, бросил на стол ощетиненный шипами Метод Убеждения, встал, подошел к понурившемуся собеседнику, приобнял его за плечи и сказал задушевно:
– Вот и молодец, Павлючок. Жопа – она, знаешь ли, своя, не у чужого дядьки... А жизнь и здоровье, братец ты мой, дороже любых бабок. Ну, давай прикидывать. Ильхану ты должен четыреста. Мне, соответственно, двести: извини, но я, аспид морской, с таким процентом работаю. Не с Ильхана же, и без того немалый моральный ущерб потерпевшего, мне проценты снимать? Да, вот еще. Сейчас мы в темпе прикинем все мои технические расходы на операцию, и ты мне их тоже возместишь, как миленький. В конце концов, на тебя ж потрачено... Возражения есть?
Лысый, сидевший с потерянным и скорбным видом, мотнул головой, уставясь в пол. Судя по всему, он окончательно смирился с денежной карой. Усмехнувшись без всякого сочувствия, Мазур отошел к стене, постучал по ней кулаком и громко позвал:
– Патрикеич, зайди! Технические вопросы пора решать!
Почти моментально объявился человек, абсолютно не гармонировавший с простецкой деревенской комнаткой, клеенкой на столе, вырезанными из журналов репродукциями на стенах и мебелишкой времен хрущевского волюнтаризма: молодой, лет двадцати пяти, в элегантнейшем костюме, сером в полосочку, стильном галстуке, узеньких очечках и, в завершение всего, с ноутбуком под мышкой. Мазур похлопал лысого по плечу:
– Знакомься, Павлуша. Я человек простой, только и умею, что глотки резать и ноги ломать, а это вот – адвокат. Настоящий, по всем правилам лицензированный, имеющий, так сказать, хождение. Патрикеевичем он прозывается не от имени или там фамилии, а исключительно в честь сказочного персонажа Лисы Патрикеевны – потому как востер, несмотря на младые годы, до невозможности. Вы, надеюсь, сработаетесь... Крючкотворствуй, Патрикеич, тебе и параграфы в руки...
Молодой человек, вежливо поклонившись, сел на место Мазура, привычно раскрыл ноутбук, включил и, уставясь на лысого, самым что ни на есть непринужденным тоном начал:
– Давайте вместе посмотрим, господин Кузаев, как проще и быстрее произвести платежи...
Лысый кивнул, покорно и отрешенно. Все было в ажуре.
Глава вторая
Лишние вышли, остались только Мазур, в хозяйской позе разместившийся за покрытым новехонькой клеенкой столом, усаженный на стул лысый и Атаман, возвышавшийся над пленным в качестве конвоя. Лысый на него мимолетно оглянулся, что ему, безусловно, душевного равновесия не прибавило: душа у Атамана была нежная, как тропический цветок, вот только, так уж получилось, сочеталась с метром восемьдесят семь роста, бритой наголо башкою и физиономией, в данной конкретной ситуации способной довести впечатлительного человека до инсульта.
– Располагайтесь, Павел Петрович, располагайтесь, – сказал Мазур гостеприимно. – Разговор у нас с вами будет долгий... а может, и нет. Это уж от вас зависит, золотой вы наш, бриллиантовый... – Не меняя позы и не убрав благожелательной улыбки с лица, он рявкнул зло: – Так ты что же, сука, решил, что долги можно всю жизнь не отдавать? Меж приличными людьми так не полагается...
Лысый зло таращился на него исподлобья, левая щека у него чуть подергивалась. Мазур с радостью констатировал, что собеседник, по всему видно, не собирается ни с инфарктом со стула падать, ни даже обливаться горючими слезами, а значит, досадные случайности вроде совершенно ненужного трупа на руках исключены.
Потом лысый с капелькой деланого возмущения воскликнул:
– Какие такие долги? Пояснее выражайтесь, пожалуйста. Что-то я за собой не помню никаких долгов...
– Ах ты, раскудрявая твоя башка со вшами... – ласково сказал Мазур. – Сплошная невинность, а? Да на тебе долгов больше, чем блох на барбоске...
– А конкретно? – спросил лысый напряженно, очень напряженно. На лбу у него пот сверкал крупными бисеринами.
– Ну, давай освежать твою девичью память, Павел Петрович... – сказал Мазур. – Знаешь ты Шарипова Ильхана? Только не говори, сучий потрох, что незнаком тебе такой человек. Прекрасно ты его знаешь. Он-то, наивная душа, тебя считал надежным другом, вот и крутанул на пару с тобой сделочку на доверии. В том смысле, что работали вы вместе, бабки должны были поделить поровну, вот только ты его законную долю зажал. Ну, а поскольку сделка имела свою специфику, документиков никаких не имелось и в суд ему идти было не с чем, а о к о л ь н ы м и методами он тебя достать поначалу не смог, потому что у тебя крыша покруче... Вот тебе события в кратком изложении. Должен ты ему его законную долю, чего уж там. По всем понятиям должен. Что ж, если он татарин, так ему и долю отдавать не надо? Неужто, Павел Петрович, у тебя до сих пор злость затаилась на татаро-монгольское иго? Так это когда было... К тому же некоторые в книжках пишут, что и не было вовсе никакого татаро-монгольского ига. Читал я парочку. В любом случае нехорошо, Пашуня...
Он сузил глаза. Зрелище было чуточку странноватое: дражайший Павел Петрович на глазах о т м я к. Расслабился. Почти что повеселел, и из его груди едва не вырвался вздох облегчения...
Ну, никакой тут загадки не было для человека с некоторым житейским опытом. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы моментально доискаться до отгадки: лысый накосячил не в одном месте, черт-те сколько народу, надо полагать, имели к нему схожие претензии. И ожидал он чего-то гораздо худшего.
Претензий, на фоне которых должок Ильхану выглядел едва ли не пустячком...
– Ах, Ильхан... – сказал лысый врастяжку, не в силах подавить на роже отблески того самого несказанного облегчения, – ну...
– Было?
– Ну...
– Знаешь, Пашуня, что меня в тебе удручает? – спросил Мазур без улыбки. – Дешевизна твоя, родной. Ты у Ильхана зажулил всего-то четыреста тысяч баксов. Всего-то! Где-нибудь в Урюпинске это несказанное состояние, но для Москвы, рассуждая здраво, такой мизер, что противно делается. Копейки это для Москвы, финансовой столицы нашей малехо съежившейся Родины... Грубо прикидывая, сотки четыре землицы в Барвихе. Качественная немецкая машина. Не самая богатая квартирка. И так далее... Копейки, Паша! Тебе не совестно так крохоборничать?
– Копейка рубль бережет, – глядя исподлобья, отозвался лысый.
– Ага, – сказал Мазур, – поганая, но все же философия... Паш, она у тебя прокатывала, когда меня не было в окрестностях. Но теперь-то я есть. И бабки ты Ильхану отдашь. Чтоб я так жил...
– А вы, собственно, от кого будете? – спросил лысый с видом человека, в чьей голове уже щелкает примитивный компьютер. – И кто за вас может слово сказать? Ну, и все такое прочее... Сами понимаете. Не похоже, что первый раз такое крутите...
Мазур встал, обошел стол и присел на его краешек, нависнув над невольно отшатнувшимся лысиком:
– Я, Паша, самая страшная фигура на доске, – сказал он серьезно и веско. – Самая жуткая персона. Я – отморозок... Врубаешься? Давай-ка откровенно. Если договоримся по-хорошему, ты все равно никому не пискнешь, а если выйдет по-плохому, то жаловаться ты на меня сможешь исключительно с того света, – а это сложная и проблематичная процедура, которая, если знатокам верить, одному из тысячи удается... Я, Паша, классический, патентованный, заматерелый советский спецназ. Только не говори, что не слыхивал про такую разновидность гомо сапиенса... Да черт, я тебе больше скажу, точнее, продемонстрирую...
Он достал свое служебное удостоверение – немалых размеров, в темно-вишневой обложечке, раскрыл и подержал перед лицом собеседника. Уточнил:
– Там, конечно, далеко не все написано, но главное ты, я думаю, ухватил...
В самом деле, там, пусть и без уточнений, значилось место службы. И воинское звание контр-адмирала там тоже значилось. Выждав с полминуты, Мазур закрыл удостоверение, спрятал во внутренний карман куртки и сказал:
– Никакая это не липа, Паша. Оно настоящее. Отморозок я, милый. Оголодавший спецназ, который однажды подумал, что пора и свой кусок пирога отхряпать в этой путаной жизни. – Он наклонился, сграбастал лысого за отвороты шикарного халата и притянул поближе, так что их лица почти соприкасались: – Уяснил?
В в а ш у систему я не вхож. Понятия ваши для меня – дерьмо. И не стану я прикидывать, кто круче: Вася Горбатый, или там Джабра, или Кривой. Мне по херу. Достать меня трудновато. Я полжизни людей резал везде, куда посылали, а потому отношение к смерти у меня наплевательское. Не боюсь я ни хрена. Разучился. Сказал как-то мудрый человек: когда ты жив, смерти нет. А когда она придет, тебя не будет. Понял? А самое-то главное, Паша... Не та ты персона, чтобы из-за тебя серьезные люди начали доставать такого, как я. Да к тому ж ты кругом не прав, а это тоже влияет... Долг на тебе неправедный, кругом ты не прав и прекрасно это понимаешь...
Довольно долго стояло напряженное, тяжелое молчание. Потом лысый сказал:
– Обсудить вообще-то можно...
Мазур его ударил – легонько, звонко, так, чтобы больно было не на шутку, но недолго. Выпустив халат, встал и вернулся на свое место. Бросил свысока:
– Ничего мы с тобой, скотина, не будем «обсуждать». Я говорю, а ты слушаешь и выполняешь. Пугать страшными рассказами о том, как тянут кишки через жопу, я тебя не буду – к чему долгая болтовня? Мы не в Думе, и я не Гришка Явлинский... Смотри сюда. Вон тот обаятельный молодой человек, что стоит у тебя за спиной, эту штуку вставит тебе в жопу.
Он достал блестящий металлический цилиндр не особенно и жуткого вида – сантиметров тридцать в длину и диаметром с палец. Перегнулся через стол, поднес загадочный предмет к глазам лысого и безмятежно продолжал:
– А когда вставит на всю длину, кнопочку нажмет...
И нажал кнопку на торце. Цилиндр мгновенно ощетинился множеством стальных иголок. Мазур продолжал преспокойно:
– Как легко догадаться, все это тебе моментально вонзится в кишки и куда там еще придется. Сорок с чем-то лезвий, можешь не пересчитывать. Ни один доктор, будь он хоть Господь Бог, тебя потом не зашьет. А самое смешное, что после того как ежик раскроется, ты еще проживешь достаточно долго, чтобы подписать целую кучу бумаг. Движимый одним-единственным желанием: чтобы эту штуку у тебя из задницы не выдергивали со всей силушки... Только, как ты, должно быть, понимаешь, ты уже при таком раскладе не долг вернешь с процентами, а все движимое и недвижимое отдашь. И даже если мы благородно не станем выдирать из тебя е р ш а, подохнешь ты через денек-другой в больничке... Скажу честно: я это не сам придумал. Не такая уж у меня богатая фантазия. Просто от нечего делать в дороге пролистал какой-то боевичок в мягкой обложке. Там как раз такую штуку грозились вставить главной героине, если она какие-то там жуткие тайны не выдаст. Ты, конечно, не девка, но какая разница? Принцип действия тот же, оно и в заднице прекрасно сработает с тем же эффектом...
Он нажал кнопочку – лезвия спрятались. Нажал – выскочили. Поводил перед лицом собеседника и удовлетворенно улыбнулся, глядя, как тот бледнеет и потеет. Деловито сказал:
– Предположим самое худшее: ты окажешься упрямым и сдохнешь, ничего не подписав. Ну что ж, для меня и этот вариант не так уж плох. Я, конечно, потеряю свои проценты, законное вознаграждение за труды, но вот репутации моей это пойдет на пользу: следующий клиент будет знать, что со мной шутки плохи. Я ж совсем недавно в этом веселом бизнесе, Пашуня, мне слабину давать никак нельзя – нужно побыстрее зарабатывать репутацию человека, у которого не забалуешь... Но ты-то при любом раскладе сдохнешь. И все, что ты болтать будешь окружающим перед смертью, меня не интересует. По-твоему, я такой дурак, что заранее о железном алиби не позаботился? А впрочем, пред тем как тебя выкинуть на обочине, тебе для надежности и язык можно отрезать, это в две секунды делается... И по пальцам булыжничком пройтись, чтоб писать не смог... – Мазур не глядя отложил ощетинившийся жуткими лезвиями предмет на стол, наклонился, уперся немигающим взглядом: – Кудрявый, ты ж человек в годах, пожил и видывал немало. Посмотри в мои добрые усталые глаза и сам реши, пугаю я тебя или просто излагаю реальную перспективу... Ну, хрюкни что-нибудь, что ты молчишь, как засватанный?
Атаман встряхнул пленного за плечи:
– Не слышал? Тебе хрюкнуть разрешили...
Однако еще какое-то время продолжалась немая сцена – глаза в глаза, полная неподвижность. А потом Мазур с радостью увидел, что сидевший напротив человек х р у с т н у л. У Мазура, как-никак, был богатый опыт с субъектами и посерьезнее...
Он усмехнулся, бросил на стол ощетиненный шипами Метод Убеждения, встал, подошел к понурившемуся собеседнику, приобнял его за плечи и сказал задушевно:
– Вот и молодец, Павлючок. Жопа – она, знаешь ли, своя, не у чужого дядьки... А жизнь и здоровье, братец ты мой, дороже любых бабок. Ну, давай прикидывать. Ильхану ты должен четыреста. Мне, соответственно, двести: извини, но я, аспид морской, с таким процентом работаю. Не с Ильхана же, и без того немалый моральный ущерб потерпевшего, мне проценты снимать? Да, вот еще. Сейчас мы в темпе прикинем все мои технические расходы на операцию, и ты мне их тоже возместишь, как миленький. В конце концов, на тебя ж потрачено... Возражения есть?
Лысый, сидевший с потерянным и скорбным видом, мотнул головой, уставясь в пол. Судя по всему, он окончательно смирился с денежной карой. Усмехнувшись без всякого сочувствия, Мазур отошел к стене, постучал по ней кулаком и громко позвал:
– Патрикеич, зайди! Технические вопросы пора решать!
Почти моментально объявился человек, абсолютно не гармонировавший с простецкой деревенской комнаткой, клеенкой на столе, вырезанными из журналов репродукциями на стенах и мебелишкой времен хрущевского волюнтаризма: молодой, лет двадцати пяти, в элегантнейшем костюме, сером в полосочку, стильном галстуке, узеньких очечках и, в завершение всего, с ноутбуком под мышкой. Мазур похлопал лысого по плечу:
– Знакомься, Павлуша. Я человек простой, только и умею, что глотки резать и ноги ломать, а это вот – адвокат. Настоящий, по всем правилам лицензированный, имеющий, так сказать, хождение. Патрикеевичем он прозывается не от имени или там фамилии, а исключительно в честь сказочного персонажа Лисы Патрикеевны – потому как востер, несмотря на младые годы, до невозможности. Вы, надеюсь, сработаетесь... Крючкотворствуй, Патрикеич, тебе и параграфы в руки...
Молодой человек, вежливо поклонившись, сел на место Мазура, привычно раскрыл ноутбук, включил и, уставясь на лысого, самым что ни на есть непринужденным тоном начал:
– Давайте вместе посмотрим, господин Кузаев, как проще и быстрее произвести платежи...
Лысый кивнул, покорно и отрешенно. Все было в ажуре.
Глава вторая
Вокруг совести
– Ну, я пошла? – сказала молодая супружница, подхватывая со столика ключи от машины.
– Отставить, – сказал Мазур командным голосом, в котором звучал металл. – Кругом.
Нина – уже имевшая некоторое представление о муштре – проворно крутанулась на каблучках и даже с озорным видом попыталась принять подобие стойки «смирно», что ей по недостатку опыта, конечно же, не удалось. Нетерпеливо переступила с ноги на ногу, выжидательно улыбаясь.
Мазур подошел вплотную, взял ее за подбородок и спросил:
– Ты что видишь в моих глазах?
Она присмотрелась, хмыкнула:
– Сексуальное вожделение? Так бы сразу и сказал, а то я сногсшибательный макияж полчаса наводила, как дура...
– Ответ неверный, – сказал Мазур, не выпуская подбородка. – В глазах у меня пытливый вопрос и некоторое беспокойство... Касаемо твоих вечерних поездок.
– Ну, Мазур! – возмущенно завопила она. – Ну что ты, как Отелло? Чем тебе еще поклясться, что я – вернейшая жена?
– Не передергивай, – сказал Мазур. – Если бы ты мне изменила, я бы утешал себя тем, что изменила ты мужу, а не Отечеству... – Он стойко выдержал возмущенный взгляд и негодующее фырканье. Продолжал уже совершенно серьезно: – Ты не передергивай, радость моя. Касаемо э т о г о я тебе вполне верю. Я не о том. Просто возникли два насущных вопроса. Первый: не слишком ли часто мы шастаем в казино? Ты пойми, казино ж не для того задумано и устроено, чтобы всякий, кто с улицы придет, кучу денег выигрывал...
– И вовсе не часто. Как ты любишь выражаться, в плепорцию.
– Пять раз за прошлую неделю – это уже не плепорция. Это тенденция, однако. Денег мне не жалко, милая, но ведь люди на этой почве форменным образом умом повертываются.
Она опустила глаза, всхлипнула в преувеличенном раскаянии:
– Ну честное слово, адмирал, постараюсь отвыкнуть.
– А сегодня куда?
– Ну... На часок.
– А если на слове поймаю?
– Изволь, – сказала Нина. – Зайду и ровно через час выйду, какая бы пруха или непруха ни шла... Честно. А второй вопрос какой?
– Не слишком ли часто ты за руль садишься поддавши?
– Так ведь самую чуточку. Для куражу. Никогда не переходя тот рубеж, где все можно уладить сотней баксов...
– А вот тут придется перейти на трезвый образ жизни.
– Это что, семейная сцена? – с любопытством спросила Нина.
– Это сеанс воспитания, – сказал Мазур. – Нет, серьезно. Я ведь искренне за тебя беспокоюсь, золото мое, я хочу с тобой прожить долгую и счастливую жизнь. Черт с ней, с рулеткой, не так уж это, может, и страшно персонально для тебя – но вот за руль садиться я бы тебя категорически попросил трезвой. Иначе права в кусочки изрежу собственными руками, а Патрикеич постарается, чтобы новых ты в жизни не получила...
Нина глянула строптиво:
– Ты лучше постарайся, чтобы твой Патрикеич меня по заднице не гладил.
– Тьфу ты, – сказал Мазур, – Опять?
– Ну да. Не далее, как сегодня, я, как-никак, верная жена, мне неприятно, в конце концов...
– Будет ему втык, – сказал Мазур. – Молодой еще, ветер в голове. А поскольку нужен он мне, под асфальт не закатаешь... Я с ним точно поговорю… Но вот от вопроса алкоголя за рулем ты уж, будь добра, под этим предлогом не увиливай. Я серьезно говорил.
– Я понимаю, – сказала Нина. – Но что я могу поделать, если во мне чертики играют?
– Гнать надо чертиков... – проворчал Мазур.
– Я исправлюсь, честно...
Она стояла перед Мазуром в неуме-лом подражании стойке «смирно», с видом мнимого раскаяния, вся из себя очаровательная, стильная и благоухающая, и сердиться на нее совершенно не хотелось, а хотелось уволочь в спальню и что-нибудь этакое прилежно сотворить.
– Ладно, – проворчал он, потеряв суровость, – в общем, смотри у меня...
– Слушаюсь, адмирал! Будет непременно учтено, адмирал!
Нина чмокнула его в щеку и выпорхнула за дверь – есть сильные подозре-ния, так и не принявшая нравоучения всерьез.
– Другое поколение, мать вашу... – громко сообщил Мазур захлопнувшейся двери и развернулся, чтобы уйти.
Звонок мелодично замяукал.
– Забыла что-нибудь? – спросил Мазур, проворно приоткрывая дверь. – Тьфу ты... Какие люди, сколько зим! Прошу!
Он проворно посторонился, и Коля Триколенко, он же Морской Змей (для крайне ограниченного круга лиц, поголовно опутанного целой паутиной грозных подписок о неразглашении) прошел в прихожую. Сказал без выражения:
– Супругу твою на лестнице встретил, летела куда-то беззаботно. Очаровательное все же создание, везет тебе...
– А чего ж, – сказал Мазур с наигранной бесшабашностью. – Должно ж нам когда-нибудь и повезти наконец... Ну, что ты встал, как мина на тросе? Пошли-пошли, сейчас в темпе соорудим коньячок типа виски и все такое прочее...
Он пропустил гостя вперед, в кабинет, достал из бара бутылку, стопочки, сказал виновато:
– У меня тут пожрать ничего особенного, кроме конфет и еще какой-то безделицы, ну да мы ж с тобой африканскую самогонку сушеной бегемотиной заедали...
– Сушеной ящерицей, – без улыбки поправил Морской Змей. – Это если в Шикотале. А южнее экватора мы ее, помнится, вовсе без закуски понужали…
– Кто ж все упомнит, – пожал плечами Мазур, наполнив позолоченные стопочки. – Ну, вздрогнули?
– Вздрогнули, – угрюмым тоном отозвался Морской Змей, выпил, произведя рукой какое-то механическое движение.
Поставил стопочку и уперся взглядом куда-то в угол комнаты, без малейших попыток завязать беседу. Сидел в деревянной позе и молчал.
– Так-так-так, – сказал Мазур.
– Что – так-так-так? – отозвался Морской Змей вроде даже неприязненно.
– Излагай.
– Что излагать?
– Да ладно тебе, – сказал Мазур. – Сто лет друг друга знаем. Сразу видно, что на душе у тебя лежит каменюка и нешуточная. Так что излагай, что стряслось. Если в деньгах дело, так это никакая не проблема и даже не намек на проблему. Решим вмиг.
Морской Змей поднял голову и впервые уставился ему прямо в глаза:
– А что, неплохо у тебя с деньгами?
– Да так, – сказал Мазур, – не хреново.
– Зарплату повысили?
Мазур неопределенно дернул плечом.
– В казино банк сорвал?
– Да так, в общем... – сказал Мазур.
Воцарилось молчание, напряженное и неловкое. Нехорошее молчание, можно даже сказать неправильное, потому что между ними т а к о м у молчанию вроде и быть-то не полагалось...
Наконец Мазур сказал решительно:
– Ну, короче... Я ж тебя знаю. У тебя на душе что-то лежит, а на языке что-то вертится... Как говорили наши польские друзья, когда были еще друзьями, вали, как с моста...
– Ты чем занимаешься? – спросил Морской Змей, холодно глядя ему в глаза.
– Коля, – сказал Мазур проникновенно, – ты уж извини, но я и тебе не могу сказать, чем занимаюсь. Ты, как-никак, отставник, а? Что, я тебе должен напоминать касаемо незыблемых правил?
– Не финти. Я не про службу.
– Ну, а вне службы – частная жизнь, само собой разумеется. Бытовуха...
– Ага. Это у тебя так называется?
– Что именно? – спросил Мазур с величайшим терпением.
– Да та банда, которую ты сколотил из подчиненных, и, как нынче модно выражаться, капусту рубишь... Врос, так сказать, в рыночную экономику. Не ожидал... От тебя-то никак не ожидал. Кирилл, ты что делаешь?
– Ах, вот оно как... – помолчав, сказал Мазур. – Снял бы перед тобой шляпу, мон шер Николя, но шляп я принципиально не ношу. Ай да отставничок. Я-то полагал, ты, как и положено, в домино стучишь на бульварах или пивком балуешься...
– Я же все-таки профессионал. Хотя и отставной. Умею работать с информацией.
– Мои поздравления, – сказал Ма-зур. – Вот только... Прости, но я некоторых вещей не позволю и старому другу высказывать. Ты, Коленька, гонишь убогие штампы из арсенала зюгановцев или ушибленных рынком интеллигентов: банда, капуста... То ли тебе твои информаторы что-то неверно передали, то ли ты интерпретируешь реальность совершенно неправильно.
– Да? А как ее правильно интерпретировать? На твой квалифицированный взгляд?
Мазур тяжко вздохнул, наполнил стопочки и недолго раздумывал, подперев рукой подбородок.
– Как будет правильно... – протянул он спокойно, не опуская взгляда, – как правильно... Видишь ли, никакой банды я не сколачивал. Я просто-напросто сколотил неплохую группу из желающих подкалымить во внеслужебное время. Возвращаем долги, только и всего. Сечешь принципиальный нюанс? Ничего и ни у кого не вымогаем. Честное слово, просто-напросто помогаем людям получить с недобросовестных должников самые что ни на есть правильные, законные долги... которые мои клиенты по ряду причин не в состоянии вернуть законным путем. Уж поверь, так оно и обстоит, я все тщательно проверяю сначала, на сто кругов. Где ж тут банда, где ж тут рубка капусты? И людям хорошо, и нам неплохо. Черт меня побери, никто же не клеймит праведным гневом сантехника, который в свободное время частным порядком поменял кому-то кран? Водитель на своем автомобиле подхалтуривает, милиционер в свободное от службы время магазинчик охраняет или там кафешку... Чем же мы-то хуже? Ты что, не веришь?
– Верю, – сказал Морской Змей, одним движением выплеснув в рот содержимое своей стопочки. – А какое это имеет значение? Все эти н ю а н с ы? Если ты, прости меня, при любом раскладе в дерьме по самые уши?
– Ты за словами-то следи, – тихо и недобро сказал Мазур. – Обидеться могу... – Он помолчал, с досадой хлопнул себя по колену. – Коля, ну что за черт? Это ведь у нас с тобой получается фильм даже не семидесятых – пятидесятых годов. Седовласый и благообразный положительный герой, у которого из ушей лезет моральный кодекс строителя коммунизма, – и скользкий такой отрицательный или, по крайней мере, оступившийся: глазки бегают, ручки елозят... Чертовски похоже, серьезно. Только глаза у меня не бегают, и я, уж прости, совершенно спокоен. Никак не ожидал, что ты окажешься н а с т о л ь к о правильным, – когда это уже в какую-то дурость перерастает. Извини, но это суровая правда жизни. Родине я не изменял. В ЦРУ или иные аналогичные конторы не вербовался. Всего-то живу, учитывая сложное и меняющееся время...
– Знаешь, как это называется?
– Ох, ну я тебя умоляю! – поморщился Мазур. – Называется это, в который раз повторяю – подхалтурить... И не более того. Раньше было одно время, а теперь – другое. Нужно соответствовать. Между прочим, денежки всегда делятся поровну. Ясно? У меня такая же доля, как у всех остальных.
– Знаешь, что самое для меня жуткое? Что ты, полное впечатление, правым себя считаешь...
– А чего ж мне себя кривым считать? – сказал Мазур с нехорошим прищуром. – Ты ж умный мужик, Коля, давай я тебе выскажу кое-какие мысли и соображения, авось кое-что и переоценишь... Сейчас, минута дела...
Он встал, откинул лакированную крышку серванта и вытащил оттуда непрозрачный пластиковый мешок немалого веса. Держа его одной рукой, вернулся к столу, отодвинул бутылку со стопариками и осторожно, аккуратненько опорожнил мешок.
На стол, звеня, постукивая и шурша, пролился пестрый поток: металл, разноцветная эмаль, разноцветные ленты, перепутавшиеся замысловатым образом. Внушительная груда орденов и медалей, иные огромные, разлапистые, иные самого экзотического облика.
– Вот так, – сказал Мазур, усаживаясь. – Как было написано в каком-то романе – четверть века боев, походов и царских милостей. – Он присмотрелся, вытянул за черно-желто-зелено-красную ленту нечто вроде восьмиконечного креста. – Вообще-то, новое правительство эту блямбу отменило еще восемнадцать лет назад, но не выкидывать же, за дело получена. И эта тоже отмененная, но пусть лежит, хрен с ней... Ты свои регалии никогда не пробовал положить на весы? Я догадался как-то. Три килограмма четыреста восемьдесят шесть граммов – мне эти цифирки в память надежно врезались. Смекаешь? Нет, я не собираюсь производить никакой такой переоценки ценностей, ничего грязью поливать не хочу. Все было не зря, все было правильно, другой судьбы я себе не хотел никогда и ничего не мечтал переиграть. Тут другое... Знаешь, посмотрел я однажды на эту груду железяк с ленточками и задал себе вопрос: что же, вот это – итог? Вот только это? Жил я полсотни с лишним лет на грешной земле, мотался по белу свету, из кожи вон лез, под смертью ходил и сам ее обеими руками разбрасывал – а в итоге осталось только э т о? И хочешь верь, хочешь не верь, но щелкнуло у меня что-то в башке, и пошли в нее разнообразные мысли, и решил я пожить и н а ч е. Пока еще не поздно. Взять от этой гребаной жизни еще кое-что, кроме железок с ленточками. Честно взять – ну, почти что честно. И все, кто со мной работает, я тебя заверяю, думают примерно так же. А они ведь хорошие ребята, Коля. И заслужили кто квартирку, кто машину, кто экзотические фрукты для ребятенка. И если уж государство наше многострадальное и замысловатое не в состоянии их адекватно обеспечить, я им подмогну... Ну, и себе тоже. У меня дите, знаешь ли, намечается, и хочу я, чтобы жилось ему сытно и безбедно... Я ж чужого-то не беру, не кровно нажитое отбираю. Говорю тебе, помогаю людям долги получить п р а в и л ь-н ы е... И найди ты уязвимую щелочку в этой моей нехитрой жизненной философии, я тебя категорически умоляю! Обоснованно меня раскритикуй! Логичные, конкретные аргументы будут? Или будешь и дальше губоньки кривить? Давай, я жду. Давай, ежели логично и убедительно...
– Отставить, – сказал Мазур командным голосом, в котором звучал металл. – Кругом.
Нина – уже имевшая некоторое представление о муштре – проворно крутанулась на каблучках и даже с озорным видом попыталась принять подобие стойки «смирно», что ей по недостатку опыта, конечно же, не удалось. Нетерпеливо переступила с ноги на ногу, выжидательно улыбаясь.
Мазур подошел вплотную, взял ее за подбородок и спросил:
– Ты что видишь в моих глазах?
Она присмотрелась, хмыкнула:
– Сексуальное вожделение? Так бы сразу и сказал, а то я сногсшибательный макияж полчаса наводила, как дура...
– Ответ неверный, – сказал Мазур, не выпуская подбородка. – В глазах у меня пытливый вопрос и некоторое беспокойство... Касаемо твоих вечерних поездок.
– Ну, Мазур! – возмущенно завопила она. – Ну что ты, как Отелло? Чем тебе еще поклясться, что я – вернейшая жена?
– Не передергивай, – сказал Мазур. – Если бы ты мне изменила, я бы утешал себя тем, что изменила ты мужу, а не Отечеству... – Он стойко выдержал возмущенный взгляд и негодующее фырканье. Продолжал уже совершенно серьезно: – Ты не передергивай, радость моя. Касаемо э т о г о я тебе вполне верю. Я не о том. Просто возникли два насущных вопроса. Первый: не слишком ли часто мы шастаем в казино? Ты пойми, казино ж не для того задумано и устроено, чтобы всякий, кто с улицы придет, кучу денег выигрывал...
– И вовсе не часто. Как ты любишь выражаться, в плепорцию.
– Пять раз за прошлую неделю – это уже не плепорция. Это тенденция, однако. Денег мне не жалко, милая, но ведь люди на этой почве форменным образом умом повертываются.
Она опустила глаза, всхлипнула в преувеличенном раскаянии:
– Ну честное слово, адмирал, постараюсь отвыкнуть.
– А сегодня куда?
– Ну... На часок.
– А если на слове поймаю?
– Изволь, – сказала Нина. – Зайду и ровно через час выйду, какая бы пруха или непруха ни шла... Честно. А второй вопрос какой?
– Не слишком ли часто ты за руль садишься поддавши?
– Так ведь самую чуточку. Для куражу. Никогда не переходя тот рубеж, где все можно уладить сотней баксов...
– А вот тут придется перейти на трезвый образ жизни.
– Это что, семейная сцена? – с любопытством спросила Нина.
– Это сеанс воспитания, – сказал Мазур. – Нет, серьезно. Я ведь искренне за тебя беспокоюсь, золото мое, я хочу с тобой прожить долгую и счастливую жизнь. Черт с ней, с рулеткой, не так уж это, может, и страшно персонально для тебя – но вот за руль садиться я бы тебя категорически попросил трезвой. Иначе права в кусочки изрежу собственными руками, а Патрикеич постарается, чтобы новых ты в жизни не получила...
Нина глянула строптиво:
– Ты лучше постарайся, чтобы твой Патрикеич меня по заднице не гладил.
– Тьфу ты, – сказал Мазур, – Опять?
– Ну да. Не далее, как сегодня, я, как-никак, верная жена, мне неприятно, в конце концов...
– Будет ему втык, – сказал Мазур. – Молодой еще, ветер в голове. А поскольку нужен он мне, под асфальт не закатаешь... Я с ним точно поговорю… Но вот от вопроса алкоголя за рулем ты уж, будь добра, под этим предлогом не увиливай. Я серьезно говорил.
– Я понимаю, – сказала Нина. – Но что я могу поделать, если во мне чертики играют?
– Гнать надо чертиков... – проворчал Мазур.
– Я исправлюсь, честно...
Она стояла перед Мазуром в неуме-лом подражании стойке «смирно», с видом мнимого раскаяния, вся из себя очаровательная, стильная и благоухающая, и сердиться на нее совершенно не хотелось, а хотелось уволочь в спальню и что-нибудь этакое прилежно сотворить.
– Ладно, – проворчал он, потеряв суровость, – в общем, смотри у меня...
– Слушаюсь, адмирал! Будет непременно учтено, адмирал!
Нина чмокнула его в щеку и выпорхнула за дверь – есть сильные подозре-ния, так и не принявшая нравоучения всерьез.
– Другое поколение, мать вашу... – громко сообщил Мазур захлопнувшейся двери и развернулся, чтобы уйти.
Звонок мелодично замяукал.
– Забыла что-нибудь? – спросил Мазур, проворно приоткрывая дверь. – Тьфу ты... Какие люди, сколько зим! Прошу!
Он проворно посторонился, и Коля Триколенко, он же Морской Змей (для крайне ограниченного круга лиц, поголовно опутанного целой паутиной грозных подписок о неразглашении) прошел в прихожую. Сказал без выражения:
– Супругу твою на лестнице встретил, летела куда-то беззаботно. Очаровательное все же создание, везет тебе...
– А чего ж, – сказал Мазур с наигранной бесшабашностью. – Должно ж нам когда-нибудь и повезти наконец... Ну, что ты встал, как мина на тросе? Пошли-пошли, сейчас в темпе соорудим коньячок типа виски и все такое прочее...
Он пропустил гостя вперед, в кабинет, достал из бара бутылку, стопочки, сказал виновато:
– У меня тут пожрать ничего особенного, кроме конфет и еще какой-то безделицы, ну да мы ж с тобой африканскую самогонку сушеной бегемотиной заедали...
– Сушеной ящерицей, – без улыбки поправил Морской Змей. – Это если в Шикотале. А южнее экватора мы ее, помнится, вовсе без закуски понужали…
– Кто ж все упомнит, – пожал плечами Мазур, наполнив позолоченные стопочки. – Ну, вздрогнули?
– Вздрогнули, – угрюмым тоном отозвался Морской Змей, выпил, произведя рукой какое-то механическое движение.
Поставил стопочку и уперся взглядом куда-то в угол комнаты, без малейших попыток завязать беседу. Сидел в деревянной позе и молчал.
– Так-так-так, – сказал Мазур.
– Что – так-так-так? – отозвался Морской Змей вроде даже неприязненно.
– Излагай.
– Что излагать?
– Да ладно тебе, – сказал Мазур. – Сто лет друг друга знаем. Сразу видно, что на душе у тебя лежит каменюка и нешуточная. Так что излагай, что стряслось. Если в деньгах дело, так это никакая не проблема и даже не намек на проблему. Решим вмиг.
Морской Змей поднял голову и впервые уставился ему прямо в глаза:
– А что, неплохо у тебя с деньгами?
– Да так, – сказал Мазур, – не хреново.
– Зарплату повысили?
Мазур неопределенно дернул плечом.
– В казино банк сорвал?
– Да так, в общем... – сказал Мазур.
Воцарилось молчание, напряженное и неловкое. Нехорошее молчание, можно даже сказать неправильное, потому что между ними т а к о м у молчанию вроде и быть-то не полагалось...
Наконец Мазур сказал решительно:
– Ну, короче... Я ж тебя знаю. У тебя на душе что-то лежит, а на языке что-то вертится... Как говорили наши польские друзья, когда были еще друзьями, вали, как с моста...
– Ты чем занимаешься? – спросил Морской Змей, холодно глядя ему в глаза.
– Коля, – сказал Мазур проникновенно, – ты уж извини, но я и тебе не могу сказать, чем занимаюсь. Ты, как-никак, отставник, а? Что, я тебе должен напоминать касаемо незыблемых правил?
– Не финти. Я не про службу.
– Ну, а вне службы – частная жизнь, само собой разумеется. Бытовуха...
– Ага. Это у тебя так называется?
– Что именно? – спросил Мазур с величайшим терпением.
– Да та банда, которую ты сколотил из подчиненных, и, как нынче модно выражаться, капусту рубишь... Врос, так сказать, в рыночную экономику. Не ожидал... От тебя-то никак не ожидал. Кирилл, ты что делаешь?
– Ах, вот оно как... – помолчав, сказал Мазур. – Снял бы перед тобой шляпу, мон шер Николя, но шляп я принципиально не ношу. Ай да отставничок. Я-то полагал, ты, как и положено, в домино стучишь на бульварах или пивком балуешься...
– Я же все-таки профессионал. Хотя и отставной. Умею работать с информацией.
– Мои поздравления, – сказал Ма-зур. – Вот только... Прости, но я некоторых вещей не позволю и старому другу высказывать. Ты, Коленька, гонишь убогие штампы из арсенала зюгановцев или ушибленных рынком интеллигентов: банда, капуста... То ли тебе твои информаторы что-то неверно передали, то ли ты интерпретируешь реальность совершенно неправильно.
– Да? А как ее правильно интерпретировать? На твой квалифицированный взгляд?
Мазур тяжко вздохнул, наполнил стопочки и недолго раздумывал, подперев рукой подбородок.
– Как будет правильно... – протянул он спокойно, не опуская взгляда, – как правильно... Видишь ли, никакой банды я не сколачивал. Я просто-напросто сколотил неплохую группу из желающих подкалымить во внеслужебное время. Возвращаем долги, только и всего. Сечешь принципиальный нюанс? Ничего и ни у кого не вымогаем. Честное слово, просто-напросто помогаем людям получить с недобросовестных должников самые что ни на есть правильные, законные долги... которые мои клиенты по ряду причин не в состоянии вернуть законным путем. Уж поверь, так оно и обстоит, я все тщательно проверяю сначала, на сто кругов. Где ж тут банда, где ж тут рубка капусты? И людям хорошо, и нам неплохо. Черт меня побери, никто же не клеймит праведным гневом сантехника, который в свободное время частным порядком поменял кому-то кран? Водитель на своем автомобиле подхалтуривает, милиционер в свободное от службы время магазинчик охраняет или там кафешку... Чем же мы-то хуже? Ты что, не веришь?
– Верю, – сказал Морской Змей, одним движением выплеснув в рот содержимое своей стопочки. – А какое это имеет значение? Все эти н ю а н с ы? Если ты, прости меня, при любом раскладе в дерьме по самые уши?
– Ты за словами-то следи, – тихо и недобро сказал Мазур. – Обидеться могу... – Он помолчал, с досадой хлопнул себя по колену. – Коля, ну что за черт? Это ведь у нас с тобой получается фильм даже не семидесятых – пятидесятых годов. Седовласый и благообразный положительный герой, у которого из ушей лезет моральный кодекс строителя коммунизма, – и скользкий такой отрицательный или, по крайней мере, оступившийся: глазки бегают, ручки елозят... Чертовски похоже, серьезно. Только глаза у меня не бегают, и я, уж прости, совершенно спокоен. Никак не ожидал, что ты окажешься н а с т о л ь к о правильным, – когда это уже в какую-то дурость перерастает. Извини, но это суровая правда жизни. Родине я не изменял. В ЦРУ или иные аналогичные конторы не вербовался. Всего-то живу, учитывая сложное и меняющееся время...
– Знаешь, как это называется?
– Ох, ну я тебя умоляю! – поморщился Мазур. – Называется это, в который раз повторяю – подхалтурить... И не более того. Раньше было одно время, а теперь – другое. Нужно соответствовать. Между прочим, денежки всегда делятся поровну. Ясно? У меня такая же доля, как у всех остальных.
– Знаешь, что самое для меня жуткое? Что ты, полное впечатление, правым себя считаешь...
– А чего ж мне себя кривым считать? – сказал Мазур с нехорошим прищуром. – Ты ж умный мужик, Коля, давай я тебе выскажу кое-какие мысли и соображения, авось кое-что и переоценишь... Сейчас, минута дела...
Он встал, откинул лакированную крышку серванта и вытащил оттуда непрозрачный пластиковый мешок немалого веса. Держа его одной рукой, вернулся к столу, отодвинул бутылку со стопариками и осторожно, аккуратненько опорожнил мешок.
На стол, звеня, постукивая и шурша, пролился пестрый поток: металл, разноцветная эмаль, разноцветные ленты, перепутавшиеся замысловатым образом. Внушительная груда орденов и медалей, иные огромные, разлапистые, иные самого экзотического облика.
– Вот так, – сказал Мазур, усаживаясь. – Как было написано в каком-то романе – четверть века боев, походов и царских милостей. – Он присмотрелся, вытянул за черно-желто-зелено-красную ленту нечто вроде восьмиконечного креста. – Вообще-то, новое правительство эту блямбу отменило еще восемнадцать лет назад, но не выкидывать же, за дело получена. И эта тоже отмененная, но пусть лежит, хрен с ней... Ты свои регалии никогда не пробовал положить на весы? Я догадался как-то. Три килограмма четыреста восемьдесят шесть граммов – мне эти цифирки в память надежно врезались. Смекаешь? Нет, я не собираюсь производить никакой такой переоценки ценностей, ничего грязью поливать не хочу. Все было не зря, все было правильно, другой судьбы я себе не хотел никогда и ничего не мечтал переиграть. Тут другое... Знаешь, посмотрел я однажды на эту груду железяк с ленточками и задал себе вопрос: что же, вот это – итог? Вот только это? Жил я полсотни с лишним лет на грешной земле, мотался по белу свету, из кожи вон лез, под смертью ходил и сам ее обеими руками разбрасывал – а в итоге осталось только э т о? И хочешь верь, хочешь не верь, но щелкнуло у меня что-то в башке, и пошли в нее разнообразные мысли, и решил я пожить и н а ч е. Пока еще не поздно. Взять от этой гребаной жизни еще кое-что, кроме железок с ленточками. Честно взять – ну, почти что честно. И все, кто со мной работает, я тебя заверяю, думают примерно так же. А они ведь хорошие ребята, Коля. И заслужили кто квартирку, кто машину, кто экзотические фрукты для ребятенка. И если уж государство наше многострадальное и замысловатое не в состоянии их адекватно обеспечить, я им подмогну... Ну, и себе тоже. У меня дите, знаешь ли, намечается, и хочу я, чтобы жилось ему сытно и безбедно... Я ж чужого-то не беру, не кровно нажитое отбираю. Говорю тебе, помогаю людям долги получить п р а в и л ь-н ы е... И найди ты уязвимую щелочку в этой моей нехитрой жизненной философии, я тебя категорически умоляю! Обоснованно меня раскритикуй! Логичные, конкретные аргументы будут? Или будешь и дальше губоньки кривить? Давай, я жду. Давай, ежели логично и убедительно...