Страница:
Вошла Света, принесла поднос с кофейными чашками и разнообразные пирожные. Вернув лист и дождавшись, когда за девчонкой закроется дверь, Мазур покачал головой:
– Лихо...
Не моргнув глазом, Лукич ответил:
– А это чтоб ты убедился: мы люди серьезные... Весьма.
– Вот, кстати, – сказал Мазур. – Где это мы?
– В моем кабинете.
– Ну, ты же сам понимаешь – я в более широком смысле. Что за фирма?
– «Сатурн». Частное охранное предприятие, детективное агентство, юридические услуги… Мы на одной из точек.
– «Сатурн»... – повторил Мазур. – Ну, по крайней мере в некотором вкусе тебе, Лукич, не откажешь. Не стали писать на вывеске какое-нибудь дурацко-пышое название, от которых сейчас не протолкнуться. Салон продажи тампаксов «Эксцельсиор». Ларек «Гранд»... да что там, я в Шантарске своими глазами видел над крохотным продуктовым магазинчиком вывеску «Вакханалий». Было дело...
– Мы – люди серьезные, а значит скромные, – сказал Лукич, – к лишней пышности не стремимся.
– А в отставку ты в каком звании ушел? – вкрадчиво спросил Мазур. – Не генерал, конечно... прости, не дотягиваешь... подполковник, а?
– Нечеловеческая у тебя проницательность, Степаныч, – усмехнулся Лукич. – Ведь угадал...
– Я способный, – скромно сказал Мазур. – Теперь попробуем определить, откуда ты, пташка божья... Армия отпадает. Точно. Значит... Мент позорный? – Он тихонько засмеялся: – Эк тебя перекосило при слове «мент»... характерная такая гримаса... Лубянский ты кадр, такое у меня впечатление.
Лукич несколько раз беззвучно хлопнул в ладоши:
– Мои поздравления.
– Диссидентов, поди, обижал? Яйца в дверь засовывал?
– Степаныч... – поморщился собеседник. – На дворе не девяностый год, да и что тебе эти диссиденты? Между прочим, им не то что яйца в двери, но и простой зуботычины не требовалось – сами друг дружку закладывали, а уж стучали... Полоумный дятел обзавидуется... Ты кофеек-то пей и пирожные наворачивай, свежайшие, исключительно ради тебя доставлены.
– Ага, – сказал Мазур, – а в кофеек ты мне, чего доброго, психотропа какого-нибудь засадил...
– А зачем?
– А так. Лубянской сути ради.
– Степаныч, – сказал Лукич негромко, убедительно, – пошутили и будет. Нужно обговорить серьезные дела.
– Ну, излагай...
– Есть люди, которые хотят тебя взять на работу... извини, неточно выразился. Собственно говоря, тебе предлагают просто-напросто подкалымить. Можно это и так назвать. Ты ведь успешно калымишь на ниве выбивания долгов? Есть некоторый опыт? Ну вот... Речь пойдет о том же самом, но гораздо более высокого класса. Гораздо. Ты себе и не представляешь, насколько более высокого. И, соответственно, вознаграждение будет на несколько ноликов больше, чем ты обычно имеешь с каждой своей калымной операции. На н е с к о л ь к о ноликов. Ты меня понял?
– Чего ж тут не понять? – пожал плечами Мазур. – Кстати, «несколько» – это сколько? Три, четыре, пять?
– Парочка, скажем так.
– Серьезно?
– Абсолютно.
– У тебя в школе с математикой хорошо было, Лукич? – спросил Мазур озабоченно. – Не знаю, отдаешь ты себе отчет или просто обсчитался, но если добавить пару ноликов к обычному моему разовому заработку, речь о нескольких миллионах баксов пойдет...
– Нормально у меня было с математикой. Вот именно, о миллионе-другом-третьем баксов.
– Интересно, за что же платят такие бабки?
– За хорошую работу.
– И кого же мне предстоит замочить?
– Степаныч... – поморщился Лукич, словно благонамеренная гимназистка, выслушавшая от поручика Ржевского парочку его любимых анекдотов. – Ну почему именно мочить?
– А за что еще в нашем грешном мире платят миллионы?
– Не обязательно за убийство. Всякая бывает работа...
– Знаешь, вынужден категорически отказаться, – сказал Мазур.
– Даже не узнав деталей?
– Вот именно. Как говорится, для Атоса это слишком много... Я уже давно не мальчик, Лукич, я старый человек, умудренный жизнью, проведенной в делах, которые человека впечатлительного способны лишить и веры в человечество. Так вот, мой жизненный опыт подсказывает: когда к человеку вроде меня обращается человек вроде тебя и от имени неких таинственных работодателей, не моргнув глазом, обещает гонорар в размере пары миллиончиков баксов, заранее можно сказать, что речь идет о чрезвычайно грязных делах. После которых частенько не только исполнителей, но и просто осведомленных убирают рядами и колоннами... Есть такие дела, сам знаешь. Покоя не будет всю оставшуюся жизнь... А я уже в том возрасте, когда покой ценишь выше любых денег. У меня семья к тому же...
– Не веришь, что у моих боссов е с т ь такие деньги?
– Да что ты! – сказал Мазур искренне. – Верю, что есть. Верю, что заплатят. Я не о том, чудак-человек... Говорю тебе: иногда душевный покой важнее любых денег, и это как раз тот случай, у меня твердое впечатление... Так что прости великодушно, но не получится у нас делового разговора. Мои нынешние... побочные занятия миллионов не сулят, но обеспечивают стабильный заработок без особых последствий...
Лукич прищурился:
– А у тебя в последнее время никаких сложностей не было?
– Ни малейших, – безмятежно сказал Мазур. – Одни только м е л к и е п а к о с т и. – Он выделил голосом два последних слова. – Которые, несомненно, происходили не без твоего участия... Но это все, по большому счету, ерунда, Лукич. У меня куча возможностей и разнообразнейших связей, коими за последние годы оброс. Былые сослуживцы растут в званиях, жизнь их разбрасывает по самым разным креслам, кастовость сохраняется, как, например, у вас, лубянских... – Он взглянул собеседнику в глаза, остро, холодно: – А потому, если еще раз попробуешь пакостить, я и осерчать могу, сделаю пару ответных ходов, после которых, не исключаю, небо тебе с овчинку покажется... Так что лучше нам разбежаться по-хорошему.
– Не могу, родной, – со вздохом признался Лукич. – Мне дано поручение, и я его обязан выполнить. Ты человек военный, должен понимать и ситуацию, и мое положение, приказы не обсуждаются, они выполняются... Обязан я тебя принять на службу, и все тут, хоть лоб себе разбей...
– Твои проблемы, – сказал Мазур, медленно вставая.
– Господи ты боже мой! – с досадой сказал Лукич. – Ну что ты дуркуешь, Степаныч? Уж тебе-то, с твоим специфическим жизненным опытом, должно быть понятно: есть д в а способа добиваться своего. По-хорошему и по-плохому. Тебе обязательно нужно по-плохому?
– А у тебя получится? – с усмешечкой спросил Мазур, поднимаясь с кресла.
– Попытка – не пытка… Сядь. В жизни не поверю, что ты собрался развернуться и уйти, не выслушав, что у меня на тебя запасено. Должен ведь уже понимать, что мы под тебя к о п а е м...
Мазур сел, взял нетронутую чашечку кофе и без улыбки сказал:
– Ну, разве что интереса ради...
Оживившись, Лукич тронул клавишу:
– Света, Надежду Петровну попроси зайти...
Не успел Мазур сделать пару глотков, как дверь отворилась. Вошла дама средних лет, напоминавшая по одежде и некоторой вальяжности то ли чиновницу средней руки из районной управы, то ли мелкую бизнесменшу.
– Здравствуйте, Кирилл Степанович, – поздоровалась она совершенно непринужденно, прошла к столу и села рядом с Мазуром.
Только теперь Мазур ее узнал. Консьержка из того дома, где обитал покойный Удав. Она самая.
– Надежда Петровна, – вкрадчиво сказал Лукич, – не припомните ли, где в последний раз видели вот этого господина?
– Ну как же, Василий Лукич, – сказала она с чистой, ясной улыбкой передовика производства и ударника коммунистического труда, – именно этот господин поднимался в квартиру Вовочки Каразина, и с ним был еще один – молодой человек самого уголовного обличья. А третий сторожил меня в вестибюле, чтобы я не сделала, надо полагать, чего-то, идущего вразрез с их планами. Вова Каразин пришел домой живехонек и здоровехонек, буквально через минуту эти двое поднялись к нему, потом ушли, все трое, я встревожилась, поднялась наверх, а бедный мальчик... – она весьма натурально всхлипнула, – а бедный мальчик сидел с дыркой во лбу, и вокруг были разбросаны, вот срамота, фотографии голой бабы... Я, конечно, как законопослушная гражданка, тут же вызвала милицию, дала подробные, развернутые показания, описала эту троицу, рассказала, как они караулили Каразина, как совали мне под нос книжечки МУРа... Стыдно вам должно быть, Кирилл Сепанович. За что ж вы мальчишечку убили? Мальчик, конечно, был не самый примерный, но все ж – живая душа, грех теперь на вашей совести... Глаза б мои на вас не смотрели...
Она встала и, укоризненно качая головой, покинула кабинет.
– Никакого блефа, – сказал Лукич. – Она ментам и в самом деле очень подробно все расписала. И не подкопаешься, она там уже неделю служит, в привратницах, самым законным образом, и репутация у нее безукоризненная, и биография незапятнанная. И фотографиями твоей женушки в самом откровенном виде комната была о п я т ь усыпана... И нашли менты в квартире покойного Вовочки пару женских безделушек с неустановленными отпечатками пальцев – но тебе-то я могу сказать по секрету, что пальчики на них – твоей жены...
– Падлы, – сказал Мазур. – Вы у меня и в квартире шарили?
– Ну разумеется, – с ангельской улыбкой кивнул Лукич. – Набрали кучу полезных безделушек – таких, что никто их долго не хватится, а вот отпечатки на них заведомо имеются. У тебя ж квартира – что проходной двор, ни сигнализации, ни собачки полутора метров в холке. А впрочем, и с сигнализацией бы справились, не ты один обучен всяким фокусам и премудростям... Соображаешь, куда сворачивает ситуация? Да нет, не соображаешь пока...
Он полез в стол, достал несколько фотографий и толкнул Мазуру через стол. Мазур всмотрелся. Почувствовал, как каменеет кожа на скулах.
На инсценировку это никак не походило – Патрикеич, несомненно получивший в висок каким-то тяжелым предметом, выглядел, как натуральный мертвец. Мазур бывал у него дома, узнал и кусочек ковра, и попавшую в кадр ножку стола.
– Вот такие дела… – скорбно вздохнул Лукич. – Сегодня, часиков в восемь утра угрохала какая-то сволочь твоего адвоката. И снова ситуация далека от простоты. У него в квартире – опять-таки вещички твоей супруги, тот же комплект фотографий обнаружился в ящике стола при самом поверхностном обыске, и на парочке даже почерком твоей супруги обозначена всякая романтическая блажь – мол, в память о незабвенных минутах... Толком не помню, не я занимался э т и м участком работ. Знаю лишь: там примерно то самое, что может нацарапать скучающая дамочка... Улавливаешь ситуацию, Степаныч? Твои рэкетирские забавы – сами по себе. О них – отдельный разговор и отдельная папочка.
– Ты выражения-то выбирай...
– А зачем? – пожал плечами Лукич. – Сам знаешь, расписок долговых ни в одном случае в природе не существовало. И все без исключения обработанные тобой клиенты уже дали подробнейшие показания. Живописали, как ты у них деньги вымогал – кровные, заработанные! – стращая пытками и кровавыми убивствами родных и близких… Ну, уяснил теперь свое положение? С одной стороны, ты на старости лет вульгарным рэкетом занялся с использованием служебного положения. С другой, начал мочить всех, с кем твоя беспутная женушка амуры крутила. Синдром стареющего собственника, или как там это называется у психиатров... Оба н а п р а в л е н и я убедительно документированы. Брехня, конечно, – но брехня убедительная, в особенности если ее за правду посчитают люди весьма высокопоставленные... А они обязательно посчитают, такова у них в нашей системе функция... Ты, надеюсь, понимаешь, что я нисколько не блефую?
– Понимаю, – сказал Мазур без выражения.
– Убедительно, верно?
– Не спорю. Работать ты умеешь, Лукич, следует признать... – Мазур внезапно улыбнулся, не столь уж весело, но все же это была натуральная улыбка, а не вымученная гримаса. – Вот только с болью душевной вынужден указать на недостатки и просчеты твоего гениального проекта... Чего ты, собственно говоря, добьешься? Посадить меня не посадят. Связей, повторяю, достаточно, чтобы выскользнуть без особого ущерба, разве что с малость потрепанными нервами. Самое большее – выпихнут в отставку, и погряду я...
Он замолчал. Перегнувшись через стол, Лукич впился в него торжествующим взглядом:
– Чтой-то вы замолчавши, гражданин хороший? Врубился наконец? С чего ты решил, что я собираюсь тебя непременно сажать? Я как раз добиваюсь одного – чтобы начальство тебя, зажимая нос, выперло в отставку... а в отставке у тебя уже не будет никаких возможностей к а л ы м и т ь. Ни малейших. Ты исключительно благодаря служебному положению р а з в е р н у л с я. А в отставке будешь жить на мизерную пенсию и не более того. Не прав я? Да нет, прав на сто двадцать процентов – вон как у тебя физиономия непроизвольно перекосилась, ты ж не дурак, умеешь ходы вперед рассчитывать... И прекрасно понимаешь, чем это пахнет. Пенсия у тебя будет знатная, со всеми выслугами и прочими надбавками потянет на штуку баксов... ну, если очень повезет, то на две. Это ж не деньги для молодой красавицы жены, которую ты за год приучил к более-менее роскошной жизни. Вот, кстати, о супруге… – он извлек из ящика стола диск в прозрачном жестком конвертике, поводил им над столешницей и швырнул назад. – Еще неизвестно, как отреагирует женушка, посмотрев великолепную видеозапись в хорошем стиле русского порно – как человек, крайне похожий на адмирала Мазура, дрючит девицу, как две капли воды похожую на проститутку, – и так, и сяк, и всяко... Степаныч, я тебя умоляю, не нужно на меня бросаться! У меня таких дисков… Сам понимаешь, здесь я все копии не держу.
– Да не собираюсь я на тебя бросаться, – сказал Мазур спокойно.
– Ну? А то физиономия у тебя стала... непреклонная.
– А тебе приятно было бы?
– Неприятно, – согласился Лукич. – Но это ж ты ко мне попал под прессовку, а не я к тебе. Ну вот и все, пожалуй. Я тебе подробно и наглядно обрисовал варианты и перспективы. Внятно и кратко. К чему размазывать в голливудском стиле? Ты мужик умный, сам все прекрасно понимаешь. Нет у тебя выхода...
– Вот это ты зря, – сказал Мазур. – Выход есть всегда... или почти всегда.
– Только не в данной конкретной ситуации. Ага, правильно, скушай пироженку...
Мазур как раз взял с блюдечка продолговатый эклер с белоснежным кремом, свежайший. Удобно перехватил его тремя пальцами и сказал вполне дружески:
– Хочешь фокус, Лукич? Совсем даже несложный...
– Ну, валяй...
В следующий миг Мазур, взмыв из кресла, нанес удар. Этим самым пирожным. Для умелого человека дело нехитрое. Главное, четко знать, куда бить, иметь глаз наметанный и руку набитую...
В полном соответствии с его ожиданиями, Лукич кувырнулся со стула. Поймав его за ворот, все еще пребывавшего в полубеспамятстве, – так и убить можно, ежели немного по-другому, – Мазур добавил ребром ладони. Достал из внутреннего кармана пиджака внушительный рулон прозрачной липкой ленты. Иногда, отправляясь в гости по категорическому приглашению, полезно иметь при себе этакие вот прибамбасы. Мало ли какая возможность подвернется – а она подвернулась, и грех упускать такой случай...
Дальше было совсем просто. Мазур проворно спутал Лукича по рукам и ногам, заклеил рот. Средство было вернейшее. Очень многие опытные люди прекрасно умеют чуть ли не в мгновение ока освобождаться не только от веревок, но даже и от наручников – а вот избавиться от туго намотанной липкой ленты практически нереально, если только поблизости нет какой-нибудь острой режущей кромки... Ее Мазур не усмотрел, как ни оглядывался.
Он присел на корточки, пошлепал пленного по щеке. Тот, как и следовало ожидать, помаленьку приходил в себя. Глаза у него были выпучены даже не от боли, а от безмерного удивления. Мазур хмыкнул с к а с т о в ы м превосходством: ну разумеется, гэбульник, да вдобавок занимавшийся столь ничтожным подвидом фауны, как диссиденты, был в старые времена лицом неприкосновенным, за годы службы в подсознании отложилось, что никто и никогда не сможет качественно ему вмазать по роже. У спецназа совсем другие подсознательные рефлексы: не только ты всегда готов убивать, но и сам знаешь, что в любой миг захотят переправить тебя в Края Счастливой Охоты...
Узрев на полочке маленький вентилятор, Мазур преспокойно забрал его, вышел в коридор и, не теряя времени, направился мимо секретарши к часовому, взиравшему на него бдительно, но без особой тревоги. А зря... Одним коротким ударом Мазур погрузил бедолагу в беспамятство, проворно спутал лентой, вернулся в приемную. Очаровательная Светочка взирала на него с несказанным ужасом. Вроде бы совершенно неопасное было создание, оранжерейный цветочек, но внешность бывает обманчива, и можно получить в спину что-нибудь вредное для здоровья...
Подойдя вплотную, Мазур приподнял ей подбородок указательным пальцем и, обаятельно улыбаясь, поведал:
– Есть гениальное стихотворение: девушка красивая в кустах лежит нагой, другой бы изнасиловал, а я лишь пнул ногой... Ручки вытяни вперед, милая, тогда я тебя не съем...
Она послушно протянула сомкнутые запястья.
– Хорошая девочка, – сказал Мазур, – послушная. Сиди тихонечко и не пробуй дергаться, а то рассержусь...
Он откатил ее вместе с креслом на колесиках в дальний угол приемной – мало ли какая тревожная кнопка могла быть присобачена на ее столе – вышел в коридор. Дверь в торце не поддалась, была заперта. За одной из тех, что справа, оказался обычнейший туалет.
Мазур распахнул последнюю. Ага. Выражаясь старомодно – кордегардия, хотя вряд ли присутствующие помнят такие слова... За обычным столом сидели четверо: водитель, доставивший его сюда, еще двое таких же, при галстучках и коротких стрижках, а также сволочная тетка Надежда Петровна. Все они идиллически попивали чаек и на Мазура воззрились опять-таки без малейшей тревоги, удивленно разве что.
Указательным пальцем левой руки он крутанул лопасти маленького белого вентилятора, так что они сделали несколько оборотов, оглядел всех, приятно улыбаясь, потом сказал:
– Полное впечатление, что ни одна собака меня не узнает... Что ж так плохо у вас с ассоциативным мышлением? Объясняю специально для недогадливых: я – Карлсон, прилетел как следует пошалить...
Небрежно отшвырнул вентилятор и с места в карьер стал шалить. Шалости у него были, разумеется, далеко не такие безобидные, как у Карлсона: ребятишки полетели по углам, как кегли, все было кончено в мгновение ока, и Мазур принялся их спутывать, краем глаза наблюдая за Надеждой Петровной, к которой тоже следовало отнестись со всей серьезностью: мало ли чему ее учили...
Она, однако, так и не шелохнулась, сидела за столом, словно прилежная ученица за партой. Только когда Мазур, быстренько спутав конечности и заклеив пасти троице, не спеша направился к ней, воскликнула с невозмутимой – ну, п о ч т и невозмутимой – улыбочкой:
– Кирилл Степанович! Неужели вы способны ударить даму? Вы же советский офицер, в партии наверняка состояли, слушали лекции о моральном облике строителя коммунизма, книжки правильные читали...
– Дама?! – с неподдельным энтузиазмом возопил Мазур, старательно, демонстративно оглядываясь. – Где?! Что-то вы путаете, я ее не вижу, дама, наверное, еще до меня ушла... Ну, дражайшая, ручки сложите в правильную позицию. Пока я не вспомнил иные ваши пакости и не обиделся всерьез...
– Глупо, – вздохнула Надежда Петровна, но рученьки послушно вытянула. – Чего вы этим добьетесь?
– А вы полагаете, что в моем положении ничегошеньки нельзя добиться? – спросил Мазур весело, с треском разматывая ленту и добротно ее накладывая, словно паук, приловивший упитанную добычу. – Наоборот, довольно многого... Не беспокоит?
– Подите вы...
– А еще дамой себя самозванно именуете, – грустно сказал Мазур, наложил очередной виток и для надежности добавил еще парочку. – У меня такое впечатление, что вы, дражайшая, не просто используетесь в качестве разовых заданий, а сами во времена, ставшие теперь почти былинными, украшали своей персоною бывшее здание страхового общества «Россия»... Не правда ли? От вас не только дорогими духами веет, но еще и ароматом к о н т о р ы...
– Не ваше дело.
– Ну, в таком случае, аккуратненько держите язычок за зубами, чтобы ненароком не прикусить...
– Вы что, хотите...
– У нас демократия, – сказал Мазур, отрезав достаточно длинный кусок ленты и нацеливаясь им на ротовое отверстие мнимой консьержки. – И политкорректность. Женщины не должны пользоваться никакими привилегиями по признаку пола, это вам любой американец скажет. Так что не дергайтесь, убедительно вас прошу...
Заклеил ей рот, выпрямился, обозрел дело рук своих. Все обстояло прекрасно, выражаясь суконным языком голливудских боевиков, ситуацию он полностью контролировал. Трое крепких молодых людей, уже очухавшиеся, возможности говорить были лишены напрочь, но старательно делали дикие гримасы, грозно вращали глазами – несомненно, хотели рассказать, что они, в свою очередь, сделали бы с Мазуром, попадись он им пьяный да связанный. Очень выразительные были у них лица, проникнутые неподдельным чувством.
Мазур вышел в коридор. Там стояла тишина. По всему офису стояла благостная тишина, никак не похоже было, что на подмогу мчится крутое подкрепление.
Войдя в приемную, Мазур ласково погладил по голове юную секретаршу, взиравшую на него с неподдельным ужасом, – единственное здешнее создание, которого жалко, ну, да что тут поделаешь – и обнадежил:
– Потерпи, зайка, скоро кончится весь этот сюрреализм...
И прошел в кабинет, тщательно прикрыв за собой дверь. С порога огляделся и фыркнул: Василий свет Лукич обнаружился совсем не на том месте, где Мазур его оставил, а в другом углу. Хватило одного взгляда, чтобы сообразить: в тщетных попытках сделать хоть что-то, былой ужас диссидентов перекатился к высокому ящику бара и попытался перерезать ленту об острый угол. Из чего, разумеется, ничего не вышло, поскольку угол, хотя и идеально прямой, в качестве режущей кромки никак не годился...
– Упрямый, черт, – одобрительно сказал Мазур, присаживаясь на корточки над Лукичом, раскрасневшимся, встрепанным, в мятом после кувырканий по ковру костюме. – Уважаю в людях целеустремленность... Потерпи секунду, больновато будет...
Он аккуратненько отодрал ленту, прикрывавшую рот пленного. Обретя дар речи, Лукич использовал его не лучшим образом: выпустил затейливую матерную тираду.
– Не старайся, – сказал Мазур. – Наших боцманюг тебе все равно не перещеголять, знал бы ты, какие мастера были... Ну что, Лукич? Власть переменилась?
– Ну, а дальше-то что? – сердито пропыхтел Лукич.
– Как это что? – Мазур даже удивился. – Объект спецгруппой в составе меня захвачен и контролируется полностью. Все, кто тут имел несчастье находиться, пребывают в том же виде, что и ты сейчас. Жертв и разрушений нет. Как значилось некогда в титрах какой-то киноленты, при съемках фильма ни одно животное не пострадало. Что касается моих дальнейших действий... Я просто-напросто начну допрос пленных. Точнее, одного-единственного. Тебя, Лукич...
– С ума сошел?
– Все-таки ты себе здорово посадил интеллект, работая с диссидой, – задумчиво произнес Мазур. – Ничего безумного, вполне здравая идея... Лукич, ты что, полагал, что я поеду, получив подобное приглашение, без «хвоста», без охраны? Мои ребятки аккуратненько ехали следом. Твой бычок вряд ли их просек – он у тебя, извини, моим орлам в подметки не годится. Насколько я их знаю, сейчас они где-то за углом. Вызвонить их – секундное дело...
– И что?
– Поразительно, ты глупеешь на глазах, – сказал Мазур. – Боже упаси, ничего противозаконного. Я официальнейшим образом запущу серьезный государственный механизм, привлеку с в о ю контору. Наша контрразведка, чтоб ты знал, по крайней мере не уступает той фирме, что тебя породила, а то и превосходит – у н а с, дружище, как-никак, не было той череды дурацких реорганизаций, которая вас сотрясала долгие годы... Плюс к этому учитывай время, реалии эпохи. Хотя... От эпохи мало что зависит. Во все времена в любых спецслужбах хватало молодых решительных карьеристов, жаждущих выслужиться на з в о н к о м деле. Ты что, сам никогда с этим не сталкивался, когда был еще в рядах? Жестокая правда, дружище Лукич, в том и состоит, что из тебя, как два пальца, можно сделать превосходного шпиона. Пальчики оближешь. Моя краткая биография, та, что лежит у тебя в столе, наполовину как минимум состоит из сведений, которые даже сегодня составляют строжайше охраняемую военную и государственную тайну. Просекаешь, Лукич? Сюда примчатся хваткие ребятки в погонах, и я им изложу душещипательную историю про то, как ты, декадент и пижон, сфабриковал против меня компромат, каковой и предъявил, чтобы завербовать меня в иностранную разведку... Вербовал ты меня, сука такая, цинично и беззастенчиво, уговаривал продаться иноземному супостату, или, культурно говоря, вероятному противнику.
– Думаешь, прокатит?
– А ухмылка-то у тебя не такая уж и беззаботная, да и голосок дрогнул, – сказал Мазур. – Ты, в конце концов, не дурак, прекрасно понимаешь, что грамотно сшитое дело – штука страшная... Листочек с моей биографией наверняка в твоих пальчиках, как барбоска в блохах. В первую очередь тебя спросят: где взял, сука, падла, зараза? И тебе придется либо молчать, как рыба, либо закладывать твоих боссов, что, в принципе, твою участь облегчит ненамного, потому что большие боссы наверняка от тебя после такого прокола отрекутся и станут уверять, что впервые видят. А сами позаботятся, чтобы ты в камере самоубийством ненароком покончил... Ты, Лукич, в данной ситуации – классический к р а й н и й. Конченый человек. А вот насчет меня – еще бабушка надвое сказала. Есть огромный шанс, что во всей этой шпионской шумихе мне удастся грамотно обойти подводные камни. Я-то буду весь в белом – геройски скрутил чертова шпиона, потрясавшего м н и м ы м компроматом... Вы, кстати, Муслима, я подозреваю, так и не убрали? Зря. Он немало интересного расскажет, как и Катенька Кудинова, которая тоже получит возможность объявить компромат на себя ф а л ь ш и в ы м. Нету никакого компрометирующего видео, что на меня, что на нее. Это все шпионские ухищрения, монтаж, компьютерная обработка, фальшак... Сам прекрасно знаешь, как работает огромная бюрократическая махина. Когда шпионское дело закрутится, его уже не остановишь. И самый надежный способ, повторяю, не вытаскивать тебя из дерьма, подвергаясь опасности засветиться, а тихонечко пристукнуть в камере. И концы в воду... Но официальных лиц я вызову чуточку погодя. А до того мои ребятки с тобой немного поработают – эффективнейшими методами, не оставляющими следов, но язык развязывающими моментально. Чтобы кое-что из тебя выкачать исключительно для моего личного употребления. Глядишь, и пригодится. Люди в наше время приучены делать деньги решительно на всем...
– Лихо...
Не моргнув глазом, Лукич ответил:
– А это чтоб ты убедился: мы люди серьезные... Весьма.
– Вот, кстати, – сказал Мазур. – Где это мы?
– В моем кабинете.
– Ну, ты же сам понимаешь – я в более широком смысле. Что за фирма?
– «Сатурн». Частное охранное предприятие, детективное агентство, юридические услуги… Мы на одной из точек.
– «Сатурн»... – повторил Мазур. – Ну, по крайней мере в некотором вкусе тебе, Лукич, не откажешь. Не стали писать на вывеске какое-нибудь дурацко-пышое название, от которых сейчас не протолкнуться. Салон продажи тампаксов «Эксцельсиор». Ларек «Гранд»... да что там, я в Шантарске своими глазами видел над крохотным продуктовым магазинчиком вывеску «Вакханалий». Было дело...
– Мы – люди серьезные, а значит скромные, – сказал Лукич, – к лишней пышности не стремимся.
– А в отставку ты в каком звании ушел? – вкрадчиво спросил Мазур. – Не генерал, конечно... прости, не дотягиваешь... подполковник, а?
– Нечеловеческая у тебя проницательность, Степаныч, – усмехнулся Лукич. – Ведь угадал...
– Я способный, – скромно сказал Мазур. – Теперь попробуем определить, откуда ты, пташка божья... Армия отпадает. Точно. Значит... Мент позорный? – Он тихонько засмеялся: – Эк тебя перекосило при слове «мент»... характерная такая гримаса... Лубянский ты кадр, такое у меня впечатление.
Лукич несколько раз беззвучно хлопнул в ладоши:
– Мои поздравления.
– Диссидентов, поди, обижал? Яйца в дверь засовывал?
– Степаныч... – поморщился собеседник. – На дворе не девяностый год, да и что тебе эти диссиденты? Между прочим, им не то что яйца в двери, но и простой зуботычины не требовалось – сами друг дружку закладывали, а уж стучали... Полоумный дятел обзавидуется... Ты кофеек-то пей и пирожные наворачивай, свежайшие, исключительно ради тебя доставлены.
– Ага, – сказал Мазур, – а в кофеек ты мне, чего доброго, психотропа какого-нибудь засадил...
– А зачем?
– А так. Лубянской сути ради.
– Степаныч, – сказал Лукич негромко, убедительно, – пошутили и будет. Нужно обговорить серьезные дела.
– Ну, излагай...
– Есть люди, которые хотят тебя взять на работу... извини, неточно выразился. Собственно говоря, тебе предлагают просто-напросто подкалымить. Можно это и так назвать. Ты ведь успешно калымишь на ниве выбивания долгов? Есть некоторый опыт? Ну вот... Речь пойдет о том же самом, но гораздо более высокого класса. Гораздо. Ты себе и не представляешь, насколько более высокого. И, соответственно, вознаграждение будет на несколько ноликов больше, чем ты обычно имеешь с каждой своей калымной операции. На н е с к о л ь к о ноликов. Ты меня понял?
– Чего ж тут не понять? – пожал плечами Мазур. – Кстати, «несколько» – это сколько? Три, четыре, пять?
– Парочка, скажем так.
– Серьезно?
– Абсолютно.
– У тебя в школе с математикой хорошо было, Лукич? – спросил Мазур озабоченно. – Не знаю, отдаешь ты себе отчет или просто обсчитался, но если добавить пару ноликов к обычному моему разовому заработку, речь о нескольких миллионах баксов пойдет...
– Нормально у меня было с математикой. Вот именно, о миллионе-другом-третьем баксов.
– Интересно, за что же платят такие бабки?
– За хорошую работу.
– И кого же мне предстоит замочить?
– Степаныч... – поморщился Лукич, словно благонамеренная гимназистка, выслушавшая от поручика Ржевского парочку его любимых анекдотов. – Ну почему именно мочить?
– А за что еще в нашем грешном мире платят миллионы?
– Не обязательно за убийство. Всякая бывает работа...
– Знаешь, вынужден категорически отказаться, – сказал Мазур.
– Даже не узнав деталей?
– Вот именно. Как говорится, для Атоса это слишком много... Я уже давно не мальчик, Лукич, я старый человек, умудренный жизнью, проведенной в делах, которые человека впечатлительного способны лишить и веры в человечество. Так вот, мой жизненный опыт подсказывает: когда к человеку вроде меня обращается человек вроде тебя и от имени неких таинственных работодателей, не моргнув глазом, обещает гонорар в размере пары миллиончиков баксов, заранее можно сказать, что речь идет о чрезвычайно грязных делах. После которых частенько не только исполнителей, но и просто осведомленных убирают рядами и колоннами... Есть такие дела, сам знаешь. Покоя не будет всю оставшуюся жизнь... А я уже в том возрасте, когда покой ценишь выше любых денег. У меня семья к тому же...
– Не веришь, что у моих боссов е с т ь такие деньги?
– Да что ты! – сказал Мазур искренне. – Верю, что есть. Верю, что заплатят. Я не о том, чудак-человек... Говорю тебе: иногда душевный покой важнее любых денег, и это как раз тот случай, у меня твердое впечатление... Так что прости великодушно, но не получится у нас делового разговора. Мои нынешние... побочные занятия миллионов не сулят, но обеспечивают стабильный заработок без особых последствий...
Лукич прищурился:
– А у тебя в последнее время никаких сложностей не было?
– Ни малейших, – безмятежно сказал Мазур. – Одни только м е л к и е п а к о с т и. – Он выделил голосом два последних слова. – Которые, несомненно, происходили не без твоего участия... Но это все, по большому счету, ерунда, Лукич. У меня куча возможностей и разнообразнейших связей, коими за последние годы оброс. Былые сослуживцы растут в званиях, жизнь их разбрасывает по самым разным креслам, кастовость сохраняется, как, например, у вас, лубянских... – Он взглянул собеседнику в глаза, остро, холодно: – А потому, если еще раз попробуешь пакостить, я и осерчать могу, сделаю пару ответных ходов, после которых, не исключаю, небо тебе с овчинку покажется... Так что лучше нам разбежаться по-хорошему.
– Не могу, родной, – со вздохом признался Лукич. – Мне дано поручение, и я его обязан выполнить. Ты человек военный, должен понимать и ситуацию, и мое положение, приказы не обсуждаются, они выполняются... Обязан я тебя принять на службу, и все тут, хоть лоб себе разбей...
– Твои проблемы, – сказал Мазур, медленно вставая.
– Господи ты боже мой! – с досадой сказал Лукич. – Ну что ты дуркуешь, Степаныч? Уж тебе-то, с твоим специфическим жизненным опытом, должно быть понятно: есть д в а способа добиваться своего. По-хорошему и по-плохому. Тебе обязательно нужно по-плохому?
– А у тебя получится? – с усмешечкой спросил Мазур, поднимаясь с кресла.
– Попытка – не пытка… Сядь. В жизни не поверю, что ты собрался развернуться и уйти, не выслушав, что у меня на тебя запасено. Должен ведь уже понимать, что мы под тебя к о п а е м...
Мазур сел, взял нетронутую чашечку кофе и без улыбки сказал:
– Ну, разве что интереса ради...
Оживившись, Лукич тронул клавишу:
– Света, Надежду Петровну попроси зайти...
Не успел Мазур сделать пару глотков, как дверь отворилась. Вошла дама средних лет, напоминавшая по одежде и некоторой вальяжности то ли чиновницу средней руки из районной управы, то ли мелкую бизнесменшу.
– Здравствуйте, Кирилл Степанович, – поздоровалась она совершенно непринужденно, прошла к столу и села рядом с Мазуром.
Только теперь Мазур ее узнал. Консьержка из того дома, где обитал покойный Удав. Она самая.
– Надежда Петровна, – вкрадчиво сказал Лукич, – не припомните ли, где в последний раз видели вот этого господина?
– Ну как же, Василий Лукич, – сказала она с чистой, ясной улыбкой передовика производства и ударника коммунистического труда, – именно этот господин поднимался в квартиру Вовочки Каразина, и с ним был еще один – молодой человек самого уголовного обличья. А третий сторожил меня в вестибюле, чтобы я не сделала, надо полагать, чего-то, идущего вразрез с их планами. Вова Каразин пришел домой живехонек и здоровехонек, буквально через минуту эти двое поднялись к нему, потом ушли, все трое, я встревожилась, поднялась наверх, а бедный мальчик... – она весьма натурально всхлипнула, – а бедный мальчик сидел с дыркой во лбу, и вокруг были разбросаны, вот срамота, фотографии голой бабы... Я, конечно, как законопослушная гражданка, тут же вызвала милицию, дала подробные, развернутые показания, описала эту троицу, рассказала, как они караулили Каразина, как совали мне под нос книжечки МУРа... Стыдно вам должно быть, Кирилл Сепанович. За что ж вы мальчишечку убили? Мальчик, конечно, был не самый примерный, но все ж – живая душа, грех теперь на вашей совести... Глаза б мои на вас не смотрели...
Она встала и, укоризненно качая головой, покинула кабинет.
– Никакого блефа, – сказал Лукич. – Она ментам и в самом деле очень подробно все расписала. И не подкопаешься, она там уже неделю служит, в привратницах, самым законным образом, и репутация у нее безукоризненная, и биография незапятнанная. И фотографиями твоей женушки в самом откровенном виде комната была о п я т ь усыпана... И нашли менты в квартире покойного Вовочки пару женских безделушек с неустановленными отпечатками пальцев – но тебе-то я могу сказать по секрету, что пальчики на них – твоей жены...
– Падлы, – сказал Мазур. – Вы у меня и в квартире шарили?
– Ну разумеется, – с ангельской улыбкой кивнул Лукич. – Набрали кучу полезных безделушек – таких, что никто их долго не хватится, а вот отпечатки на них заведомо имеются. У тебя ж квартира – что проходной двор, ни сигнализации, ни собачки полутора метров в холке. А впрочем, и с сигнализацией бы справились, не ты один обучен всяким фокусам и премудростям... Соображаешь, куда сворачивает ситуация? Да нет, не соображаешь пока...
Он полез в стол, достал несколько фотографий и толкнул Мазуру через стол. Мазур всмотрелся. Почувствовал, как каменеет кожа на скулах.
На инсценировку это никак не походило – Патрикеич, несомненно получивший в висок каким-то тяжелым предметом, выглядел, как натуральный мертвец. Мазур бывал у него дома, узнал и кусочек ковра, и попавшую в кадр ножку стола.
– Вот такие дела… – скорбно вздохнул Лукич. – Сегодня, часиков в восемь утра угрохала какая-то сволочь твоего адвоката. И снова ситуация далека от простоты. У него в квартире – опять-таки вещички твоей супруги, тот же комплект фотографий обнаружился в ящике стола при самом поверхностном обыске, и на парочке даже почерком твоей супруги обозначена всякая романтическая блажь – мол, в память о незабвенных минутах... Толком не помню, не я занимался э т и м участком работ. Знаю лишь: там примерно то самое, что может нацарапать скучающая дамочка... Улавливаешь ситуацию, Степаныч? Твои рэкетирские забавы – сами по себе. О них – отдельный разговор и отдельная папочка.
– Ты выражения-то выбирай...
– А зачем? – пожал плечами Лукич. – Сам знаешь, расписок долговых ни в одном случае в природе не существовало. И все без исключения обработанные тобой клиенты уже дали подробнейшие показания. Живописали, как ты у них деньги вымогал – кровные, заработанные! – стращая пытками и кровавыми убивствами родных и близких… Ну, уяснил теперь свое положение? С одной стороны, ты на старости лет вульгарным рэкетом занялся с использованием служебного положения. С другой, начал мочить всех, с кем твоя беспутная женушка амуры крутила. Синдром стареющего собственника, или как там это называется у психиатров... Оба н а п р а в л е н и я убедительно документированы. Брехня, конечно, – но брехня убедительная, в особенности если ее за правду посчитают люди весьма высокопоставленные... А они обязательно посчитают, такова у них в нашей системе функция... Ты, надеюсь, понимаешь, что я нисколько не блефую?
– Понимаю, – сказал Мазур без выражения.
– Убедительно, верно?
– Не спорю. Работать ты умеешь, Лукич, следует признать... – Мазур внезапно улыбнулся, не столь уж весело, но все же это была натуральная улыбка, а не вымученная гримаса. – Вот только с болью душевной вынужден указать на недостатки и просчеты твоего гениального проекта... Чего ты, собственно говоря, добьешься? Посадить меня не посадят. Связей, повторяю, достаточно, чтобы выскользнуть без особого ущерба, разве что с малость потрепанными нервами. Самое большее – выпихнут в отставку, и погряду я...
Он замолчал. Перегнувшись через стол, Лукич впился в него торжествующим взглядом:
– Чтой-то вы замолчавши, гражданин хороший? Врубился наконец? С чего ты решил, что я собираюсь тебя непременно сажать? Я как раз добиваюсь одного – чтобы начальство тебя, зажимая нос, выперло в отставку... а в отставке у тебя уже не будет никаких возможностей к а л ы м и т ь. Ни малейших. Ты исключительно благодаря служебному положению р а з в е р н у л с я. А в отставке будешь жить на мизерную пенсию и не более того. Не прав я? Да нет, прав на сто двадцать процентов – вон как у тебя физиономия непроизвольно перекосилась, ты ж не дурак, умеешь ходы вперед рассчитывать... И прекрасно понимаешь, чем это пахнет. Пенсия у тебя будет знатная, со всеми выслугами и прочими надбавками потянет на штуку баксов... ну, если очень повезет, то на две. Это ж не деньги для молодой красавицы жены, которую ты за год приучил к более-менее роскошной жизни. Вот, кстати, о супруге… – он извлек из ящика стола диск в прозрачном жестком конвертике, поводил им над столешницей и швырнул назад. – Еще неизвестно, как отреагирует женушка, посмотрев великолепную видеозапись в хорошем стиле русского порно – как человек, крайне похожий на адмирала Мазура, дрючит девицу, как две капли воды похожую на проститутку, – и так, и сяк, и всяко... Степаныч, я тебя умоляю, не нужно на меня бросаться! У меня таких дисков… Сам понимаешь, здесь я все копии не держу.
– Да не собираюсь я на тебя бросаться, – сказал Мазур спокойно.
– Ну? А то физиономия у тебя стала... непреклонная.
– А тебе приятно было бы?
– Неприятно, – согласился Лукич. – Но это ж ты ко мне попал под прессовку, а не я к тебе. Ну вот и все, пожалуй. Я тебе подробно и наглядно обрисовал варианты и перспективы. Внятно и кратко. К чему размазывать в голливудском стиле? Ты мужик умный, сам все прекрасно понимаешь. Нет у тебя выхода...
– Вот это ты зря, – сказал Мазур. – Выход есть всегда... или почти всегда.
– Только не в данной конкретной ситуации. Ага, правильно, скушай пироженку...
Мазур как раз взял с блюдечка продолговатый эклер с белоснежным кремом, свежайший. Удобно перехватил его тремя пальцами и сказал вполне дружески:
– Хочешь фокус, Лукич? Совсем даже несложный...
– Ну, валяй...
В следующий миг Мазур, взмыв из кресла, нанес удар. Этим самым пирожным. Для умелого человека дело нехитрое. Главное, четко знать, куда бить, иметь глаз наметанный и руку набитую...
В полном соответствии с его ожиданиями, Лукич кувырнулся со стула. Поймав его за ворот, все еще пребывавшего в полубеспамятстве, – так и убить можно, ежели немного по-другому, – Мазур добавил ребром ладони. Достал из внутреннего кармана пиджака внушительный рулон прозрачной липкой ленты. Иногда, отправляясь в гости по категорическому приглашению, полезно иметь при себе этакие вот прибамбасы. Мало ли какая возможность подвернется – а она подвернулась, и грех упускать такой случай...
Дальше было совсем просто. Мазур проворно спутал Лукича по рукам и ногам, заклеил рот. Средство было вернейшее. Очень многие опытные люди прекрасно умеют чуть ли не в мгновение ока освобождаться не только от веревок, но даже и от наручников – а вот избавиться от туго намотанной липкой ленты практически нереально, если только поблизости нет какой-нибудь острой режущей кромки... Ее Мазур не усмотрел, как ни оглядывался.
Он присел на корточки, пошлепал пленного по щеке. Тот, как и следовало ожидать, помаленьку приходил в себя. Глаза у него были выпучены даже не от боли, а от безмерного удивления. Мазур хмыкнул с к а с т о в ы м превосходством: ну разумеется, гэбульник, да вдобавок занимавшийся столь ничтожным подвидом фауны, как диссиденты, был в старые времена лицом неприкосновенным, за годы службы в подсознании отложилось, что никто и никогда не сможет качественно ему вмазать по роже. У спецназа совсем другие подсознательные рефлексы: не только ты всегда готов убивать, но и сам знаешь, что в любой миг захотят переправить тебя в Края Счастливой Охоты...
Узрев на полочке маленький вентилятор, Мазур преспокойно забрал его, вышел в коридор и, не теряя времени, направился мимо секретарши к часовому, взиравшему на него бдительно, но без особой тревоги. А зря... Одним коротким ударом Мазур погрузил бедолагу в беспамятство, проворно спутал лентой, вернулся в приемную. Очаровательная Светочка взирала на него с несказанным ужасом. Вроде бы совершенно неопасное было создание, оранжерейный цветочек, но внешность бывает обманчива, и можно получить в спину что-нибудь вредное для здоровья...
Подойдя вплотную, Мазур приподнял ей подбородок указательным пальцем и, обаятельно улыбаясь, поведал:
– Есть гениальное стихотворение: девушка красивая в кустах лежит нагой, другой бы изнасиловал, а я лишь пнул ногой... Ручки вытяни вперед, милая, тогда я тебя не съем...
Она послушно протянула сомкнутые запястья.
– Хорошая девочка, – сказал Мазур, – послушная. Сиди тихонечко и не пробуй дергаться, а то рассержусь...
Он откатил ее вместе с креслом на колесиках в дальний угол приемной – мало ли какая тревожная кнопка могла быть присобачена на ее столе – вышел в коридор. Дверь в торце не поддалась, была заперта. За одной из тех, что справа, оказался обычнейший туалет.
Мазур распахнул последнюю. Ага. Выражаясь старомодно – кордегардия, хотя вряд ли присутствующие помнят такие слова... За обычным столом сидели четверо: водитель, доставивший его сюда, еще двое таких же, при галстучках и коротких стрижках, а также сволочная тетка Надежда Петровна. Все они идиллически попивали чаек и на Мазура воззрились опять-таки без малейшей тревоги, удивленно разве что.
Указательным пальцем левой руки он крутанул лопасти маленького белого вентилятора, так что они сделали несколько оборотов, оглядел всех, приятно улыбаясь, потом сказал:
– Полное впечатление, что ни одна собака меня не узнает... Что ж так плохо у вас с ассоциативным мышлением? Объясняю специально для недогадливых: я – Карлсон, прилетел как следует пошалить...
Небрежно отшвырнул вентилятор и с места в карьер стал шалить. Шалости у него были, разумеется, далеко не такие безобидные, как у Карлсона: ребятишки полетели по углам, как кегли, все было кончено в мгновение ока, и Мазур принялся их спутывать, краем глаза наблюдая за Надеждой Петровной, к которой тоже следовало отнестись со всей серьезностью: мало ли чему ее учили...
Она, однако, так и не шелохнулась, сидела за столом, словно прилежная ученица за партой. Только когда Мазур, быстренько спутав конечности и заклеив пасти троице, не спеша направился к ней, воскликнула с невозмутимой – ну, п о ч т и невозмутимой – улыбочкой:
– Кирилл Степанович! Неужели вы способны ударить даму? Вы же советский офицер, в партии наверняка состояли, слушали лекции о моральном облике строителя коммунизма, книжки правильные читали...
– Дама?! – с неподдельным энтузиазмом возопил Мазур, старательно, демонстративно оглядываясь. – Где?! Что-то вы путаете, я ее не вижу, дама, наверное, еще до меня ушла... Ну, дражайшая, ручки сложите в правильную позицию. Пока я не вспомнил иные ваши пакости и не обиделся всерьез...
– Глупо, – вздохнула Надежда Петровна, но рученьки послушно вытянула. – Чего вы этим добьетесь?
– А вы полагаете, что в моем положении ничегошеньки нельзя добиться? – спросил Мазур весело, с треском разматывая ленту и добротно ее накладывая, словно паук, приловивший упитанную добычу. – Наоборот, довольно многого... Не беспокоит?
– Подите вы...
– А еще дамой себя самозванно именуете, – грустно сказал Мазур, наложил очередной виток и для надежности добавил еще парочку. – У меня такое впечатление, что вы, дражайшая, не просто используетесь в качестве разовых заданий, а сами во времена, ставшие теперь почти былинными, украшали своей персоною бывшее здание страхового общества «Россия»... Не правда ли? От вас не только дорогими духами веет, но еще и ароматом к о н т о р ы...
– Не ваше дело.
– Ну, в таком случае, аккуратненько держите язычок за зубами, чтобы ненароком не прикусить...
– Вы что, хотите...
– У нас демократия, – сказал Мазур, отрезав достаточно длинный кусок ленты и нацеливаясь им на ротовое отверстие мнимой консьержки. – И политкорректность. Женщины не должны пользоваться никакими привилегиями по признаку пола, это вам любой американец скажет. Так что не дергайтесь, убедительно вас прошу...
Заклеил ей рот, выпрямился, обозрел дело рук своих. Все обстояло прекрасно, выражаясь суконным языком голливудских боевиков, ситуацию он полностью контролировал. Трое крепких молодых людей, уже очухавшиеся, возможности говорить были лишены напрочь, но старательно делали дикие гримасы, грозно вращали глазами – несомненно, хотели рассказать, что они, в свою очередь, сделали бы с Мазуром, попадись он им пьяный да связанный. Очень выразительные были у них лица, проникнутые неподдельным чувством.
Мазур вышел в коридор. Там стояла тишина. По всему офису стояла благостная тишина, никак не похоже было, что на подмогу мчится крутое подкрепление.
Войдя в приемную, Мазур ласково погладил по голове юную секретаршу, взиравшую на него с неподдельным ужасом, – единственное здешнее создание, которого жалко, ну, да что тут поделаешь – и обнадежил:
– Потерпи, зайка, скоро кончится весь этот сюрреализм...
И прошел в кабинет, тщательно прикрыв за собой дверь. С порога огляделся и фыркнул: Василий свет Лукич обнаружился совсем не на том месте, где Мазур его оставил, а в другом углу. Хватило одного взгляда, чтобы сообразить: в тщетных попытках сделать хоть что-то, былой ужас диссидентов перекатился к высокому ящику бара и попытался перерезать ленту об острый угол. Из чего, разумеется, ничего не вышло, поскольку угол, хотя и идеально прямой, в качестве режущей кромки никак не годился...
– Упрямый, черт, – одобрительно сказал Мазур, присаживаясь на корточки над Лукичом, раскрасневшимся, встрепанным, в мятом после кувырканий по ковру костюме. – Уважаю в людях целеустремленность... Потерпи секунду, больновато будет...
Он аккуратненько отодрал ленту, прикрывавшую рот пленного. Обретя дар речи, Лукич использовал его не лучшим образом: выпустил затейливую матерную тираду.
– Не старайся, – сказал Мазур. – Наших боцманюг тебе все равно не перещеголять, знал бы ты, какие мастера были... Ну что, Лукич? Власть переменилась?
– Ну, а дальше-то что? – сердито пропыхтел Лукич.
– Как это что? – Мазур даже удивился. – Объект спецгруппой в составе меня захвачен и контролируется полностью. Все, кто тут имел несчастье находиться, пребывают в том же виде, что и ты сейчас. Жертв и разрушений нет. Как значилось некогда в титрах какой-то киноленты, при съемках фильма ни одно животное не пострадало. Что касается моих дальнейших действий... Я просто-напросто начну допрос пленных. Точнее, одного-единственного. Тебя, Лукич...
– С ума сошел?
– Все-таки ты себе здорово посадил интеллект, работая с диссидой, – задумчиво произнес Мазур. – Ничего безумного, вполне здравая идея... Лукич, ты что, полагал, что я поеду, получив подобное приглашение, без «хвоста», без охраны? Мои ребятки аккуратненько ехали следом. Твой бычок вряд ли их просек – он у тебя, извини, моим орлам в подметки не годится. Насколько я их знаю, сейчас они где-то за углом. Вызвонить их – секундное дело...
– И что?
– Поразительно, ты глупеешь на глазах, – сказал Мазур. – Боже упаси, ничего противозаконного. Я официальнейшим образом запущу серьезный государственный механизм, привлеку с в о ю контору. Наша контрразведка, чтоб ты знал, по крайней мере не уступает той фирме, что тебя породила, а то и превосходит – у н а с, дружище, как-никак, не было той череды дурацких реорганизаций, которая вас сотрясала долгие годы... Плюс к этому учитывай время, реалии эпохи. Хотя... От эпохи мало что зависит. Во все времена в любых спецслужбах хватало молодых решительных карьеристов, жаждущих выслужиться на з в о н к о м деле. Ты что, сам никогда с этим не сталкивался, когда был еще в рядах? Жестокая правда, дружище Лукич, в том и состоит, что из тебя, как два пальца, можно сделать превосходного шпиона. Пальчики оближешь. Моя краткая биография, та, что лежит у тебя в столе, наполовину как минимум состоит из сведений, которые даже сегодня составляют строжайше охраняемую военную и государственную тайну. Просекаешь, Лукич? Сюда примчатся хваткие ребятки в погонах, и я им изложу душещипательную историю про то, как ты, декадент и пижон, сфабриковал против меня компромат, каковой и предъявил, чтобы завербовать меня в иностранную разведку... Вербовал ты меня, сука такая, цинично и беззастенчиво, уговаривал продаться иноземному супостату, или, культурно говоря, вероятному противнику.
– Думаешь, прокатит?
– А ухмылка-то у тебя не такая уж и беззаботная, да и голосок дрогнул, – сказал Мазур. – Ты, в конце концов, не дурак, прекрасно понимаешь, что грамотно сшитое дело – штука страшная... Листочек с моей биографией наверняка в твоих пальчиках, как барбоска в блохах. В первую очередь тебя спросят: где взял, сука, падла, зараза? И тебе придется либо молчать, как рыба, либо закладывать твоих боссов, что, в принципе, твою участь облегчит ненамного, потому что большие боссы наверняка от тебя после такого прокола отрекутся и станут уверять, что впервые видят. А сами позаботятся, чтобы ты в камере самоубийством ненароком покончил... Ты, Лукич, в данной ситуации – классический к р а й н и й. Конченый человек. А вот насчет меня – еще бабушка надвое сказала. Есть огромный шанс, что во всей этой шпионской шумихе мне удастся грамотно обойти подводные камни. Я-то буду весь в белом – геройски скрутил чертова шпиона, потрясавшего м н и м ы м компроматом... Вы, кстати, Муслима, я подозреваю, так и не убрали? Зря. Он немало интересного расскажет, как и Катенька Кудинова, которая тоже получит возможность объявить компромат на себя ф а л ь ш и в ы м. Нету никакого компрометирующего видео, что на меня, что на нее. Это все шпионские ухищрения, монтаж, компьютерная обработка, фальшак... Сам прекрасно знаешь, как работает огромная бюрократическая махина. Когда шпионское дело закрутится, его уже не остановишь. И самый надежный способ, повторяю, не вытаскивать тебя из дерьма, подвергаясь опасности засветиться, а тихонечко пристукнуть в камере. И концы в воду... Но официальных лиц я вызову чуточку погодя. А до того мои ребятки с тобой немного поработают – эффективнейшими методами, не оставляющими следов, но язык развязывающими моментально. Чтобы кое-что из тебя выкачать исключительно для моего личного употребления. Глядишь, и пригодится. Люди в наше время приучены делать деньги решительно на всем...