Страница:
– А как человек?
– Был хороший мужик, - сказал Фельдмаршал. - Конечно, с людьми рыночная экономика чего только ни вытворяет… Но мужик был неплохой, по крайней мере, когда в прошлом году встречались, вроде бы прежний…
– Вот это хорошо, - сказал Смолин. - Мало ли что…
О здешних реалиях он краем уха слышал. Куруманские золотые прииска, насквозь ныне частные, были предприятием обширным и серьезным. А поскольку золото, как прекрасно известно с давних пор, словно магнитом притягивает разнообразнейший криминал, то служба безопасности приисковая была во всех отношениях малость покруче районных ментов - и по численности, и по техническому оснащению, и по возможностям. Иметь контакты в ней если уж задумал заняться тут чем-то интересным, будет весьма полезно…
– Вот это хорошо, - повторил Смолин. - Ты, перед тем как в Шантарск отъезжать, выцепи его и посмотри, что к чему… - он окинул взглядом стол. Стеклянный кувшин с пивом практически опустел, да и креветок осталось мало. - Ну что, будем еще заказывать? Нет? Вот и ладненько. Тогда всей честной компанией дуйте в Шантарск. К ночи, я думаю, назад обернетесь - Шварц с Фельдмаршалом, я имею в виду. А я себе позволю чуточку побездельничать, в кои-то веки… Шварц, ты говорил, гостиница неподалеку?
– Во-он там, - показал Шварц на тихую улочку. - На перекрестке где дом с зеленой крышей, налево. И пройти метров двести. Довольно приличное заведение по здешним-то меркам…
– Отлично, - сказал Смолин. - Сниму номера себе и вам, обживусь, осмотрюсь, поваляюсь без дела, отдохну, в общем… Ну что, на крыло?
Кот Ученый жестом подозвал официантку, направившуюся к ним по-провинциальному неторопливо. Смолин склонился к Инге, спросил тихонько:
– Как настроение?
– Бодрое и рабочее, - ответила она с азартным блеском в глазах. - Ох, какой я матерьяльчик забабахаю, все умрут от зависти, штабелями лягут…
– Кто б сомневался, - сказал Смолин искренне. - Ну, пока, малыш…
Оставшись в одиночестве, он спустился с лестницы (опять-таки из солидных плах, красиво обожженных паяльной лампой и должным образом лакированных), мельком глянул вслед поворачивавшей направо на перекрестке белой «Тойоте» и не спеша двинулся по тихой улочке, насвистывая. «Пришел король шотландский, безжалостный к врагам, погнал он бедных пиктов к скалистым берегам. На вересковом поле, на поле боевом…»
Улочка была тихая, окраинная, с начинавшейся неподалеку тайгой. Не особенно и презентабельные частные домики по одной стороне, по другой - обшарпанные «хрущевки» и в самом конце, у неширокого перекрестка - два дома вовсе уж древнего облика, явно разменявшие вторую сотню лет. Двухэтажные, небольшенькие в царские времена, несомненно, служившие каждый владением одной-единственной семьи - а потом, как и следовало ожидать, превращенные в «многоквартирные» для победившего пролетариата. Вряд ли образовавшиеся квартиры оказались особенно удобными - небольшие домики, наверняка спланированные без расчета на превращение в будущие коммуналки.
Где-нибудь в Шантарске подобные строеньица очень быстро перешли бы во владение новых русских - но здесь, в глуши, на них явно никто не покушался, никаких признаков того. Видимо, по меркам здешнего бомонда проще и дешевле было бы построить с нуля приличный коттеджик (Смолин видел на другом конце города подобный поселочек), нежели вкладывать кучу денег в реконструкцию и перестройку обветшавших коробок.
Вблизи реальность оказалась еще унылее. Жестяная крыша неопределенного, буро-коричневого цвета прохудилась в нескольких местах, от крыльца остались лишь полукруглые каменные ступени, а вместо металлических перил торчали жалкие пеньки, похоже, пребывавшие в таком виде не один год: ну да, былые годы, угар охоты за цветными металлами… Только два окна слева на втором этаже могли похвастаться наличием стекол, с остальными обстояло гораздо плачевнее: в других где стекла в выбиты, где вообще вынуты рамы целиком кем-то хозяйственным. Сквозь проемы видно, что внутри, в комнатах (уродской планировки, явно перегороженных как попало после революции простым деревянными щитами) ничегошеньки и не осталось, хозяева давным-давно выехали.
Над входом, правда, сохранился полукруглый железный козырек того же цвета, что и крыша, поддерживаемый затейливыми решетками из чугуна. Как антиквар, Смолин именно это оценил в кое-какие, достаточно интересные деньги: такие вещи можно в два счета спихнуть тем, кто строит коттеджи. Правда, овчинка выделки не стоит, нет смысла искать способ их легально выломать и везти в Шантарск - прибыль, в общем, мизерная. Будь они в Шантарске, еще стоило бы озаботиться.
Точно так же непоправимо пострадал от времени каменный барельеф над входом - еще угадывалось, что это профильное изображение головы древнегреческого воина в характерном шлеме с высоким гребнем, но состояние опять-таки плачевное. Похоже что воина на протяжении нескольких поколений обстреливали из рогаток шариками от подшипников все местные огольцы…
– Интересуетесь?
Голос был, в принципе, доброжелательный. Смолин повернул голову. На ветхой лавочке справа от входа сидели двое мужичков в трениках и майках, меж ними размещалось с дюжину пустых и неоткупоренных бутылок пива, растерзанная копченая рыба на газетке, а еще…
Смолин мгновенно сделал стойку, как хороший охотничий пес схвативший ноздрями запах дичи. Моментально отлетели вялость и равнодушие, он был собран, цепок, зорок - Антикварий на охотничьей тропе… которая иногда, что греха таить, оборачивается тропой войны.
– Да вот, интересуюсь, - сказал он нейтральным тоном.
– Не из музея будете? Вроде ждал вас покойничек…
Смолин по-прежнему был в костюме, при очках и берете. Самый что ни на есть интеллигентный облик - и не только с точки зрения местных аборигенов.
– Интересно, а как вы угадали? - с ходу начал он импровизацию.
– А чего гадать? Видок у вас ненашенский, насквозь столичный, - охотно вступил в разговор тот, что заговорил с ним первым. - У нас таких модных очечков не найдется, а беретку я в последний раз видел году в семидесятом, потом как-то незаметно из моды вышла…
Не напористо, но целеустремленно Смолин нацелился присесть рядом - и один подвинулся, освобождая ему место. Усевшись, он присмотрелся. Оба аборигена ничуть не походили на бомжей - но определенно принадлежали к народу простому и незамысловатому, разряда пролетариев от сохи. Судя по пропорции пустых и нетронутых бутылок, они намеревались не вульгарно нажраться, а хорошо посидеть. По куруманским меркам.
Но эта штуковина, стоявшая на уголке газеты, набитая окурками…
– Пиво будете?
– Да не отказался бы, - сказал Смолин. - Много не стоит, мне еще работать, а бутылочку в самый раз, если не жалко…
– А чего тут жалеть? От одной не обеднеем, не бичева… - его собеседник ловко сковырнул пробку о край скамейки и подал бутылку Смолину. - Из горла сумеете, товарищ интеллигент?
– На халяву-то что ж не суметь… - сказал Смолин с благожелательной улыбкой и отпил немного. - Празднуете что?
– Избавленье от этой халабуды, - сообщил второй, кивнув на дом, точнее, на те оконные проемы, из которых были старательно вынуты рамы. - Продал вот квартирку, пока за нее деньги давали, а не по морде, добавил, крутанулся - и взял двушку в нормальной панельке, на Добролюбова. По метражу почти так на так, зато по удобству жизни…
В течение следующих пяти минут Смолин выслушал массу нелицеприятного про эти два дома в частности и район вообще: это конец города, по уверению его собеседников, откровенно загибался. Оживленное строительство переместилось на восток и юго восток городка, на здешнюю окраину фактически махнули рукой - и тэпушка выслужила все сроки, отчего крякала чуть ли не каждый день, так что свет отрубало надолго, и водопрод на отрезке в добрых полкилометра пришел в совершеннейшую негодность. Власти, как им и положено, не чесались и мышей не ловили. Одним словом, райончик сей вымирал, и те его обитатели, кто не мог похвастать частным домиком (в котором все же имеются и колодец, и печка с дровами) понемногу разбегались при малейшей возможности…
– Вот, вчера переезжали… - собеседник показал пальцем.
И точно, возле крыльца громоздился всякий хлам: отслуживший свое холодильник, стулья-табуретки, признанные недостойными новой квартиры, кипы старых газет и журналов и тому подобный хлам, имеющий свойство копиться в устрашающих количествах, подлинный объем которых обнаруживается только при переезде.
– Все разъехались, - поддакнул второй. - Один только Профессор и остался. Ждет неизвестно чего, обормот, как будто квартира в цене поднимется. Упасть цена может, а вот подняться - хрен.
– Это точно, - веско кивнул дружок.
– У вас что, настоящий профессор имеется?
– Да ну! Кликуха такая. Сынок покойного Лобанского… вы ж к Лобанскому ехали?
Смолин изобразил мимикой сложную гримасу, которая могла сойти и за подтверждение - так и была собеседниками воспринята. Тот, что словоохотливее, сказал:
– А вы что, про сынка не знали?
– Не доводилось как-то, - осторожно сказал Смолин.
– Старик Лобанский был, конечно, дедушка чокнутый, но всё же со смыслом жизни: в газетах писал, когда-то пару книжек вышло, вон, и у вас в Шантарске про него знали… Чудик, но со смыслом. А Витька, хоть и закончил в ваших краях университет, толку из того вышло чуть, - мужичок выразительно прищелкнул себя по кадыку. - Водяра-матушка… Где бы ни работал, лишь бы не работать, выгоняли отовсюду, сейчас автостоянку с грехом пополам сторожит, оттуда Гурам его еще не навинтил, но чует мое сердце… - он кивнул на вещичку, как раз и привлекшую Смолина. - Вот, от него сподобились. За пару пива всучил, трубы горели. Мне эта цацка без надобности, просто стало жалко дурака - сколько народу на моей памяти кони кинули, потому что похмелиться было нечем…
– Раз без надобности, может, продадите? - спросил Смолин бесстрастнейшим тоном.
– Интересует?
– У каждого свой бзик, - сказал Смолин. - Я вот пепельницы собираю, где только можно и какие только можно.
– Вот, Ген, я ж тебе говорил - это пепельница такая! А ты уперся - рюмка, рюмка! Какая это рюмка, если она к подставке винтом законтрена? Точно, пепельница!
– Пепельница, - кивнул Смолин, нешуточным усилием воли сохраняя совершеннейшую невозмутимость. - У меня таких есть штук несколько, только исключительно чугуняк, а вот железной никак найти не мог… Продадите?
– Сто рублей! - ухмыльнулся абориген. И, видя, что Смолин полез в карман, расхохотался в голос: - Да вы что, товарищ интеллигент! Это я шуткой… Берите так. Мы хоть и в глуши живем, прекрасно понимаем насчет таких заморочек… Митрофанов вон на что мужик обстоятельный и справный, а поди ж ты, бегемотиков собирает сто лет, не детские игрушки, а всякие там статуевины, у него и стеклянные, и фарфоровые, и не поймешь какие…
Он вытряхнул окурки через спинку скамейки, протер внутренность клочком газетки и подал Смолину:
– Владейте! Было б что жалеть…
Расскажи кому - не поверят, подумал Смолин, торопливо переправляя вещицу в карман пиджака. И вроде не должно быть ошибки… и уж тем более новодела. Откуда здесь новоделы Фаберже?
– Давайте я хоть за пивом сбегаю, - сказал он, подумав. - Вы ж этому Витьке парочку отдали…
– Да ладно! - великодушно махнул рукой мужичок. - Было из-за чего считаться… Владейте, если уж такие собираете…
Над головой у них зашипело, скрежетнуло, пискнуло - и раздался сочный молодой голос Муслима Магомаева:
– А эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала, и крылья эту свадьбу вдаль несли…
Судя по качеству, на втором этаже, в единственной жилой к квартире включили старый-престарый магнитофон, вполне подходивший под определение антиквариата.
– О! - поднял палец абориген. - Профессор продрыхся. И определенно была у него заначка на опохмелку, глотнул чуток и начал Магомаева гонять… Вы к нему идите сейчас, пока он еще в кондиции, а то через полчасика ухрюкается. Раз музыку гоняет, выпивка есть…
– К нему? - машинально повторил Смолин.
– Ну, я ж не знаю, какие у вас там музейные дела… Вы ж хотите в музей что-то там забрать? Старик что-то такое говорил - мол, приедут из музея, все заберут, пока сынок беспутный не то что не загнал за бутылку, а, чего доброго, вообще в мусорку выбросил по дурости…
– Да, действительно, стоит зайти… - сказал Смолин.
В квартиру, из которой происходили такие вещи, безусловно следовало вломиться, не откладывая…
– Ты смотри, - задумчиво сказал словоохотливый. - Хоть старик Лобанский и был чудик-чудиком, а приехал музейщик из самого Шантарска… Дедок бы порадовался, да помер некстати…
– Какое помер?! - возмутился его дружок. - Убили!
– Да ладно тебе! Кто б его убивал? Это бабки сплетню пустили…
У них вспыхнула вялая, совершенно неинтересная по причине отсутствия аргументов и фактов перепалка - сам умер чудаковатый старикан (как выяснилось, любивший гордо именовать себя краеведом), или его все же убили. Воспользовавшись этой дискуссией, Смолин вежливо раскланялся, пробормотал что-то прощальное и юркнул на крыльцо.
Распахнутая дверь справа, распахнутая дверь впереди, в глубине бывшей прихожей. Вверх уходит, загибаясь влево, крутая лестница с вытертыми посередине каменными ступенями и сохранившимися в полной неприкосновенности массивными чугунными перилами.
Чуть подрагивавшими пальцами он достал из кармана только что преподнесенную ему от всей щедрой русской души «безделушку» - тяжелую пепельницу из неизвестного никелированного металла, в виде уланской каски с квадратным навершием. Каска была германская, на ней красовался прусский орел, орденская звезда, лента с девизом, вычеканенным вовсе уж крохотными буквами. Ставилась эта штучка на квадратное навершие, а в опрокинутую каску, соответственно, стряхивали пепел - чуть ли не сто лет назад, в первую мировую…
Вертя пепельницу, напрягая глаза, Смолин искал… и нашел! Верно говорится, что в такие минуты истый антиквар испытывает некое подобие оргазма…
На ребре подставки красовалось крохотное, совершенно незаметное, если не приглядываться со всем усердием, клеймо: узенький, коротюсенький вдавленный прямоугольник, в котором красовались семь выпуклых, заветных букв: Фаберже…
Об этих вещах он только слышал и читал, а в руках держать не доводилось ни разу. Мало кто держал в руках «патриотические» изделия Фаберже…
Как уже говорилось, немногие знают, что Фаберже, кроме дорогущих, чудесных по исполнению вещиц оставил и массу ширпотреба - серебряные ложки-вилки, относительно дешевые портсигары-мундштуки-стаканы… Но вовсе уж въедливым знатокам известно, что Фаберже, когда грянула первая мировая, на волне патриотического угара выпустил для фронтовиков, сражавшихся с «проклятыми тевтонами» вовсе уж простецкие, из недрагоценных металлов портсигары и пепельницы. Портсигары были из меди и латуни, а такие вот пепельницы классом повыше, офицерские, изображали головные уборы проклятых тевтонов, куда, по замыслу творца, пепел следовало стряхивать с особенных удовольствием…
Самое смешное, что подобные вещички встречаются даже гораздо реже, чем ювелирка Фабера - кто бы особенно берёг эти дешевые поделки? Их всего-то было выпущено несколько тысяч, в четырнадцатом году, и до нашего времени дошли считанные экземпляры, по пальцам можно пересчитать…
Вот это была Удача с большой буквы. Послюнив палец, Смолин потер им клеймо, потом принялся яростно драить кончиком носового платка. Буквы проступили гораздо четче - ну да, никакой ошибки, доподлинный Фаберже. То есть не сам Фаберже, конечно, он ведь не стоял у станка, не возился с резцами. Фаберже был организатором, брэндом, хозяином дела, мастеров на него работало немало, на иных изделиях ставились их инициалы - но далеко не всегда, кто бы из серьезных мастеров стал отмечать своим именем такую вот дешевку. И все равно - Фаберже…
– Это я удачно зашел, - повторил Смолин шепотом под нос бессмертную фразу Жоржа Милославского.
Отправил пепельницу в карман и, форменным образом окрыленный, стал подниматься по старинной лестнице, уже прекрасно понимая, что в Курумане придется задержаться, подождет вымершая деревня Касьяновка, тамошний золотой клад пока что больше напоминает мираж, а здесь замаячили насквозь материальные раритеты, и один из них оттягивает карман…
Он оказался на верхней лестничной площадке - судя по ее конфигурации, какой-то откровенно нелепой, в двадцатые годы - когда же еще?! - ее перегородили стенкой, значительно уменьшив, поналепили отдельных квартирок.
Три двери, обитых старым, кое-где продранным войлоком. Та что слева, приоткрыта, видно в щель, что и за ней - напрочь опустевшая квартира. Центральная и вовсе распахнута настежь.
Из-за правой, украшенной квадратной табличкой с цифрой «шесть» (такие таблички во времена смолинского детства прибивали не на квартирные двери, а на частные дома, ну да, характерная форма, синяя эмаль…) как раз и доносились неувядающие шлягеры Магомаева.
А впрочем, Смолин смотрел не на дверь… Слева, за приоткрытой дверью, круто уходила вверх черная чугунная лестница - тоже старинная, но без изысков в виде металлических кружев и прочих архитектурных излишеств. Простенькая такая лестница, ведущая, конечно же, на чердак.
Подойдя поближе, Смолин задрал голову, пригляделся в полумраке. Квадратный люк был заперт на здоровенный висячий замок, рыже-бурый от ржавчины, как и широкие петли, сквозь которые он был продет.
У Смолина зачесались руки - в самом прямом смысле, в кончиках пальцев засвербило этакое щекотанье. Ах, как он любил такие вот чердаки, запертые на ржавые замки невесть когда, черт-те сколько лет не посещавшиеся людьми! Там могло и не о оказаться ничего, кроме старых газет, стоптанных ботинок и поломанных стульев - но сплошь и рядом добросовестные искатели натыкались на что-то интересное, порой уникальное, порой просто-напросто способное принести некоторый барыш, искупавший любое ползанье в пыли и паутине…
Дом практически брошен, если не считать квартиры, перед которой он стоял. Уезжая, никто и не подумал подняться на чердак, значит, его не отпирали очень, очень давненько следует непременно озаботиться, но это чуть погодя…
Звонок рядом с дверью вообще-то имелся - но, когда Смолин нажал потрескавшуюся пластмассовую кнопку, внутри не раздалось ни единого звука. Попробовав еще и еще, с тем же отсутствием результата, он постучал кулаком по двери. И снова без толку - войлок, под который, кажется, еще что-то было подложено, гасил любые звуки.
Покрутив головой, Смолин взялся за ручку двери (красная стеклянная с заковыристыми узорами внутри, имитация природного камня наподобие волосатика - опять-таки шестидесятые годы, он помнил такие), потянул. Дверь поддалась. Распахнув ее на всю ширину, Смолин, как и подобало вежливому человеку, крикнул:
– Хозяева, честной народ! Есть кто дома?
Очередная песня вдруг оборвалась - судя по всему, кончилась кассета. Послышались шаркающие шаги, и в маленькую квадратную прихожую выбрался человечек мужского пола, пониже Смолина, в грязных джинсах и вовсе уж замызганной синей футболке, босой, чуть шатавшийся. Волосы с изрядной проседью всклокочены, такая же бороденка торчит космами, физиономия, ручаться можно, с неделю не мыта. Классический образ поверженного в единоборстве с зеленым змием экземпляра. С такими Смолин тоже любил иметь дело - они порой были непредсказуемо упрямы, но, в общем и целом, прекрасно подходили на роль овечек, которых можно без особых трудов постричь, и качественно.
Пресловутый Профессор - а кому ж еще тут быть? - разглядывал Смолина, скребя пузо под майкой. На вдрызг пьяного он, в общем, не походил - так, распохмелился легонечко…
– Добрый день, - вежливо, интеллигентно, как подобает человеку в берете и очках, сказал Смолин. - Виктор Никанорович, если не ошибаюсь?
Непроизвольно икнув, хозяин ответил:
– Воистину…
Только бы не сектант какой, тревожно подумал Смолин. В этом случае может, и договоришься, но мозги поломать придется, на ходу импровизировать, как это было с тем мормоном…
– Я, собственно, из Шантарского музея…
– Сподобились, милостивец! - воскликнул хозяин, отвесив ему поясной поклон, причем его крепенько шатнуло, когда выпрямлялся. - Отец вас ждал-ждал, не дождался…
– Да, я слышал, - сказал Смолин. - Печально, конечно… И положение у меня теперь непонятное. А впрочем… Меня послали в командировку с твердым указанием приобрести оставшиеся от вашего батюшки краеведческие материалы…
– Приобрести? - в глазах пьяницы загорелся самый неподдельный, живой интерес. - Никакой проблемы. Я, надобно вам знать, законный наследник, всё, собственно, на меня давным-давно оформлено, движимое и недвижимое… Прошу!
Смолин вошел, аккуратно прикрыл за собой дверь, огляделся. В крохотной прихожей никакого антиквариата пока что не наблюдалось.
– Ничего, если мы на кухне? - хозяин шустро кинулся в упомянутом направлении. - По старому обычаю российской интеллигенции да-с…
– Ради бога, - сказал Смолин.
Проворно выключив магнитофон - даже не кассетный, катушечный - хозяин, потирая руки, присел к столу. Тут и выяснилась причина его интеллигентской любви к кухне: на столе стояла бутылка какой-то дешевой дряни цвета свеклы, причем дряни оставалось пальца на четыре, не больше, а другого сосуда не наблюдалось. Тут же стояла тарелка с простывшими пельменями, валялись две вилки.
Схватив бутылку, хозяин спохватился:
– Не угодно ли?
– Благодарствуйте, - сказал Смолин. - Раньше шести вечера не употребляю.
– Ну, была бы честь предложена… - вздохнув с несомненным облегчением, хозяин проворно переправил остатки неведомого эликсира в захватанный стакан (набралось чуть больше половины), осушил единым духом, ткнул вилкой в скукожившийся пельмень, но закусывать не стал, отложил вилку, выудил из пепельницы бычок подлиннее и чиркнул спичкой. Блаженно посидел пару секунд, зажмурясь, потом выдохнул:
– Благостно…
Пока что, несмотря на лексикон, Смолин в нем не усматривал ничего сектантского - обычный алкаш, в общении с коими давно накоплен богатейший опыт.
Хозяин внезапно открыл глаза, встрепенулся:
– Только должен предупредить сразу, как интеллигентный человек интеллигентного человека: не ждите, что продешевлю. Отец, царство ему небесное, был идеалистом и романтиком, а я, знаете ли, учен рынком, перестройкой, реформами и прочими ужасами… Десятка!
– Чего? - хладнокровно уточнил Смолин.
– Тысяч. Рублей.
– И за что же?
– За всё, - сказал хозяин, делая обеими руками широкий жест. - Цените мое великодушие. Платите десятку и забираете, что вам приглянется, хоть всё… Оптом, так ска-ать.
– А что - всё? - уточнил Смолин все так же спокойно.
– А всё, что есть: бумаги, фотографии, книги, вещички… Отец ерунды не держал, - он схватил ту вилку, что валялась на столе, сунул тыльной стороной Смолину под нос. - Вот, видите, в овальчике? Восемьдесят четвертая проба, дореволюционная… Или вам, музейщику, объяснять надо?
Смолин присмотрелся. Действительно, на тыльной стороне вилки просматривался крохотный овал с женской головкой и цифра ми «84» - классическая проба, какую начали ставить с девятьсот восьмого года. А рядом с ней еще что-то красовалось, неразличимое из-за темного слоя патины, но достаточно интересное. Если только он правильно угадал… Игра, и точно, приобретала интерес.
– Вот, извольте, - хозяин схватил вторую вилку (пельмень мягко шлепнулся на пол), подсунул Смолину под нос и ее.
Там красовалось точно такое же клеймо - а надпись рядом тоже не просматривалась, однако… Смолин взял у него вилку, повернул зубцами к себе. Положительно, то, что казалось неким кругляшком с несколькими выступами, напоминало…
– Тут много чего найдется, - сказал хозяин. - Пользуйтесь моей добротой, берите все потом за десятку. Всё так и копилось с тех пор, как дедушка в двадцать втором эту квартиру получил, когда дом на квартиры как раз и поделили, а купца Корнеева, как мироеда и сатрапа самодержавия… Ну, дели куда-то, я не выяснял, это вам с отцом потолковать бы, он всё знал и помнил, там целых четыре его книжки стоят… Их тоже забирайте.
– Нужно осмотреть, - произнес Смолин коронную фразу толкового антиквара.
– Да ради бога! Хоть сейчас и смотрите… - он состроил то ли хитрую, то ли беспомощную гримасу. - Вот только… Не разодолжите ли авансиком, пока будете изучать, так сказать, творческое наследие? Необходимо, вульгарно выражаясь, догнаться, у нас вчера было маленькое торжество, ну и…
Ага, подумал Смолин. Первый понедельник на этой неделе, как тут не отметить? Ну что же, именно такое развитие событий, откровенно-то говоря, ему и нравилось. Это у приличного человека стыдновато чуточку забирать раритет за бесценок, а касаемо такого вот сокровища - никаких угрызений совести…
Он достал бумажник, прикинув мысленно, каковы в этом медвежьем углу могут быть цены на дешевое спиртное, вытащил полтинник. Подумал и добавил еще один. Предупредил доброжелательно, со знанием дела:
– Виктор Никанорович, я вас очень прошу: не нужно технарика, ладно? Нам с вами еще серьезные деловые переговоры вести…
– Был хороший мужик, - сказал Фельдмаршал. - Конечно, с людьми рыночная экономика чего только ни вытворяет… Но мужик был неплохой, по крайней мере, когда в прошлом году встречались, вроде бы прежний…
– Вот это хорошо, - сказал Смолин. - Мало ли что…
О здешних реалиях он краем уха слышал. Куруманские золотые прииска, насквозь ныне частные, были предприятием обширным и серьезным. А поскольку золото, как прекрасно известно с давних пор, словно магнитом притягивает разнообразнейший криминал, то служба безопасности приисковая была во всех отношениях малость покруче районных ментов - и по численности, и по техническому оснащению, и по возможностям. Иметь контакты в ней если уж задумал заняться тут чем-то интересным, будет весьма полезно…
– Вот это хорошо, - повторил Смолин. - Ты, перед тем как в Шантарск отъезжать, выцепи его и посмотри, что к чему… - он окинул взглядом стол. Стеклянный кувшин с пивом практически опустел, да и креветок осталось мало. - Ну что, будем еще заказывать? Нет? Вот и ладненько. Тогда всей честной компанией дуйте в Шантарск. К ночи, я думаю, назад обернетесь - Шварц с Фельдмаршалом, я имею в виду. А я себе позволю чуточку побездельничать, в кои-то веки… Шварц, ты говорил, гостиница неподалеку?
– Во-он там, - показал Шварц на тихую улочку. - На перекрестке где дом с зеленой крышей, налево. И пройти метров двести. Довольно приличное заведение по здешним-то меркам…
– Отлично, - сказал Смолин. - Сниму номера себе и вам, обживусь, осмотрюсь, поваляюсь без дела, отдохну, в общем… Ну что, на крыло?
Кот Ученый жестом подозвал официантку, направившуюся к ним по-провинциальному неторопливо. Смолин склонился к Инге, спросил тихонько:
– Как настроение?
– Бодрое и рабочее, - ответила она с азартным блеском в глазах. - Ох, какой я матерьяльчик забабахаю, все умрут от зависти, штабелями лягут…
– Кто б сомневался, - сказал Смолин искренне. - Ну, пока, малыш…
Оставшись в одиночестве, он спустился с лестницы (опять-таки из солидных плах, красиво обожженных паяльной лампой и должным образом лакированных), мельком глянул вслед поворачивавшей направо на перекрестке белой «Тойоте» и не спеша двинулся по тихой улочке, насвистывая. «Пришел король шотландский, безжалостный к врагам, погнал он бедных пиктов к скалистым берегам. На вересковом поле, на поле боевом…»
Улочка была тихая, окраинная, с начинавшейся неподалеку тайгой. Не особенно и презентабельные частные домики по одной стороне, по другой - обшарпанные «хрущевки» и в самом конце, у неширокого перекрестка - два дома вовсе уж древнего облика, явно разменявшие вторую сотню лет. Двухэтажные, небольшенькие в царские времена, несомненно, служившие каждый владением одной-единственной семьи - а потом, как и следовало ожидать, превращенные в «многоквартирные» для победившего пролетариата. Вряд ли образовавшиеся квартиры оказались особенно удобными - небольшие домики, наверняка спланированные без расчета на превращение в будущие коммуналки.
Где-нибудь в Шантарске подобные строеньица очень быстро перешли бы во владение новых русских - но здесь, в глуши, на них явно никто не покушался, никаких признаков того. Видимо, по меркам здешнего бомонда проще и дешевле было бы построить с нуля приличный коттеджик (Смолин видел на другом конце города подобный поселочек), нежели вкладывать кучу денег в реконструкцию и перестройку обветшавших коробок.
Вблизи реальность оказалась еще унылее. Жестяная крыша неопределенного, буро-коричневого цвета прохудилась в нескольких местах, от крыльца остались лишь полукруглые каменные ступени, а вместо металлических перил торчали жалкие пеньки, похоже, пребывавшие в таком виде не один год: ну да, былые годы, угар охоты за цветными металлами… Только два окна слева на втором этаже могли похвастаться наличием стекол, с остальными обстояло гораздо плачевнее: в других где стекла в выбиты, где вообще вынуты рамы целиком кем-то хозяйственным. Сквозь проемы видно, что внутри, в комнатах (уродской планировки, явно перегороженных как попало после революции простым деревянными щитами) ничегошеньки и не осталось, хозяева давным-давно выехали.
Над входом, правда, сохранился полукруглый железный козырек того же цвета, что и крыша, поддерживаемый затейливыми решетками из чугуна. Как антиквар, Смолин именно это оценил в кое-какие, достаточно интересные деньги: такие вещи можно в два счета спихнуть тем, кто строит коттеджи. Правда, овчинка выделки не стоит, нет смысла искать способ их легально выломать и везти в Шантарск - прибыль, в общем, мизерная. Будь они в Шантарске, еще стоило бы озаботиться.
Точно так же непоправимо пострадал от времени каменный барельеф над входом - еще угадывалось, что это профильное изображение головы древнегреческого воина в характерном шлеме с высоким гребнем, но состояние опять-таки плачевное. Похоже что воина на протяжении нескольких поколений обстреливали из рогаток шариками от подшипников все местные огольцы…
– Интересуетесь?
Голос был, в принципе, доброжелательный. Смолин повернул голову. На ветхой лавочке справа от входа сидели двое мужичков в трениках и майках, меж ними размещалось с дюжину пустых и неоткупоренных бутылок пива, растерзанная копченая рыба на газетке, а еще…
Смолин мгновенно сделал стойку, как хороший охотничий пес схвативший ноздрями запах дичи. Моментально отлетели вялость и равнодушие, он был собран, цепок, зорок - Антикварий на охотничьей тропе… которая иногда, что греха таить, оборачивается тропой войны.
– Да вот, интересуюсь, - сказал он нейтральным тоном.
– Не из музея будете? Вроде ждал вас покойничек…
Смолин по-прежнему был в костюме, при очках и берете. Самый что ни на есть интеллигентный облик - и не только с точки зрения местных аборигенов.
– Интересно, а как вы угадали? - с ходу начал он импровизацию.
– А чего гадать? Видок у вас ненашенский, насквозь столичный, - охотно вступил в разговор тот, что заговорил с ним первым. - У нас таких модных очечков не найдется, а беретку я в последний раз видел году в семидесятом, потом как-то незаметно из моды вышла…
Не напористо, но целеустремленно Смолин нацелился присесть рядом - и один подвинулся, освобождая ему место. Усевшись, он присмотрелся. Оба аборигена ничуть не походили на бомжей - но определенно принадлежали к народу простому и незамысловатому, разряда пролетариев от сохи. Судя по пропорции пустых и нетронутых бутылок, они намеревались не вульгарно нажраться, а хорошо посидеть. По куруманским меркам.
Но эта штуковина, стоявшая на уголке газеты, набитая окурками…
– Пиво будете?
– Да не отказался бы, - сказал Смолин. - Много не стоит, мне еще работать, а бутылочку в самый раз, если не жалко…
– А чего тут жалеть? От одной не обеднеем, не бичева… - его собеседник ловко сковырнул пробку о край скамейки и подал бутылку Смолину. - Из горла сумеете, товарищ интеллигент?
– На халяву-то что ж не суметь… - сказал Смолин с благожелательной улыбкой и отпил немного. - Празднуете что?
– Избавленье от этой халабуды, - сообщил второй, кивнув на дом, точнее, на те оконные проемы, из которых были старательно вынуты рамы. - Продал вот квартирку, пока за нее деньги давали, а не по морде, добавил, крутанулся - и взял двушку в нормальной панельке, на Добролюбова. По метражу почти так на так, зато по удобству жизни…
В течение следующих пяти минут Смолин выслушал массу нелицеприятного про эти два дома в частности и район вообще: это конец города, по уверению его собеседников, откровенно загибался. Оживленное строительство переместилось на восток и юго восток городка, на здешнюю окраину фактически махнули рукой - и тэпушка выслужила все сроки, отчего крякала чуть ли не каждый день, так что свет отрубало надолго, и водопрод на отрезке в добрых полкилометра пришел в совершеннейшую негодность. Власти, как им и положено, не чесались и мышей не ловили. Одним словом, райончик сей вымирал, и те его обитатели, кто не мог похвастать частным домиком (в котором все же имеются и колодец, и печка с дровами) понемногу разбегались при малейшей возможности…
– Вот, вчера переезжали… - собеседник показал пальцем.
И точно, возле крыльца громоздился всякий хлам: отслуживший свое холодильник, стулья-табуретки, признанные недостойными новой квартиры, кипы старых газет и журналов и тому подобный хлам, имеющий свойство копиться в устрашающих количествах, подлинный объем которых обнаруживается только при переезде.
– Все разъехались, - поддакнул второй. - Один только Профессор и остался. Ждет неизвестно чего, обормот, как будто квартира в цене поднимется. Упасть цена может, а вот подняться - хрен.
– Это точно, - веско кивнул дружок.
– У вас что, настоящий профессор имеется?
– Да ну! Кликуха такая. Сынок покойного Лобанского… вы ж к Лобанскому ехали?
Смолин изобразил мимикой сложную гримасу, которая могла сойти и за подтверждение - так и была собеседниками воспринята. Тот, что словоохотливее, сказал:
– А вы что, про сынка не знали?
– Не доводилось как-то, - осторожно сказал Смолин.
– Старик Лобанский был, конечно, дедушка чокнутый, но всё же со смыслом жизни: в газетах писал, когда-то пару книжек вышло, вон, и у вас в Шантарске про него знали… Чудик, но со смыслом. А Витька, хоть и закончил в ваших краях университет, толку из того вышло чуть, - мужичок выразительно прищелкнул себя по кадыку. - Водяра-матушка… Где бы ни работал, лишь бы не работать, выгоняли отовсюду, сейчас автостоянку с грехом пополам сторожит, оттуда Гурам его еще не навинтил, но чует мое сердце… - он кивнул на вещичку, как раз и привлекшую Смолина. - Вот, от него сподобились. За пару пива всучил, трубы горели. Мне эта цацка без надобности, просто стало жалко дурака - сколько народу на моей памяти кони кинули, потому что похмелиться было нечем…
– Раз без надобности, может, продадите? - спросил Смолин бесстрастнейшим тоном.
– Интересует?
– У каждого свой бзик, - сказал Смолин. - Я вот пепельницы собираю, где только можно и какие только можно.
– Вот, Ген, я ж тебе говорил - это пепельница такая! А ты уперся - рюмка, рюмка! Какая это рюмка, если она к подставке винтом законтрена? Точно, пепельница!
– Пепельница, - кивнул Смолин, нешуточным усилием воли сохраняя совершеннейшую невозмутимость. - У меня таких есть штук несколько, только исключительно чугуняк, а вот железной никак найти не мог… Продадите?
– Сто рублей! - ухмыльнулся абориген. И, видя, что Смолин полез в карман, расхохотался в голос: - Да вы что, товарищ интеллигент! Это я шуткой… Берите так. Мы хоть и в глуши живем, прекрасно понимаем насчет таких заморочек… Митрофанов вон на что мужик обстоятельный и справный, а поди ж ты, бегемотиков собирает сто лет, не детские игрушки, а всякие там статуевины, у него и стеклянные, и фарфоровые, и не поймешь какие…
Он вытряхнул окурки через спинку скамейки, протер внутренность клочком газетки и подал Смолину:
– Владейте! Было б что жалеть…
Расскажи кому - не поверят, подумал Смолин, торопливо переправляя вещицу в карман пиджака. И вроде не должно быть ошибки… и уж тем более новодела. Откуда здесь новоделы Фаберже?
– Давайте я хоть за пивом сбегаю, - сказал он, подумав. - Вы ж этому Витьке парочку отдали…
– Да ладно! - великодушно махнул рукой мужичок. - Было из-за чего считаться… Владейте, если уж такие собираете…
Над головой у них зашипело, скрежетнуло, пискнуло - и раздался сочный молодой голос Муслима Магомаева:
– А эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала, и крылья эту свадьбу вдаль несли…
Судя по качеству, на втором этаже, в единственной жилой к квартире включили старый-престарый магнитофон, вполне подходивший под определение антиквариата.
– О! - поднял палец абориген. - Профессор продрыхся. И определенно была у него заначка на опохмелку, глотнул чуток и начал Магомаева гонять… Вы к нему идите сейчас, пока он еще в кондиции, а то через полчасика ухрюкается. Раз музыку гоняет, выпивка есть…
– К нему? - машинально повторил Смолин.
– Ну, я ж не знаю, какие у вас там музейные дела… Вы ж хотите в музей что-то там забрать? Старик что-то такое говорил - мол, приедут из музея, все заберут, пока сынок беспутный не то что не загнал за бутылку, а, чего доброго, вообще в мусорку выбросил по дурости…
– Да, действительно, стоит зайти… - сказал Смолин.
В квартиру, из которой происходили такие вещи, безусловно следовало вломиться, не откладывая…
– Ты смотри, - задумчиво сказал словоохотливый. - Хоть старик Лобанский и был чудик-чудиком, а приехал музейщик из самого Шантарска… Дедок бы порадовался, да помер некстати…
– Какое помер?! - возмутился его дружок. - Убили!
– Да ладно тебе! Кто б его убивал? Это бабки сплетню пустили…
У них вспыхнула вялая, совершенно неинтересная по причине отсутствия аргументов и фактов перепалка - сам умер чудаковатый старикан (как выяснилось, любивший гордо именовать себя краеведом), или его все же убили. Воспользовавшись этой дискуссией, Смолин вежливо раскланялся, пробормотал что-то прощальное и юркнул на крыльцо.
Распахнутая дверь справа, распахнутая дверь впереди, в глубине бывшей прихожей. Вверх уходит, загибаясь влево, крутая лестница с вытертыми посередине каменными ступенями и сохранившимися в полной неприкосновенности массивными чугунными перилами.
Чуть подрагивавшими пальцами он достал из кармана только что преподнесенную ему от всей щедрой русской души «безделушку» - тяжелую пепельницу из неизвестного никелированного металла, в виде уланской каски с квадратным навершием. Каска была германская, на ней красовался прусский орел, орденская звезда, лента с девизом, вычеканенным вовсе уж крохотными буквами. Ставилась эта штучка на квадратное навершие, а в опрокинутую каску, соответственно, стряхивали пепел - чуть ли не сто лет назад, в первую мировую…
Вертя пепельницу, напрягая глаза, Смолин искал… и нашел! Верно говорится, что в такие минуты истый антиквар испытывает некое подобие оргазма…
На ребре подставки красовалось крохотное, совершенно незаметное, если не приглядываться со всем усердием, клеймо: узенький, коротюсенький вдавленный прямоугольник, в котором красовались семь выпуклых, заветных букв: Фаберже…
Об этих вещах он только слышал и читал, а в руках держать не доводилось ни разу. Мало кто держал в руках «патриотические» изделия Фаберже…
Как уже говорилось, немногие знают, что Фаберже, кроме дорогущих, чудесных по исполнению вещиц оставил и массу ширпотреба - серебряные ложки-вилки, относительно дешевые портсигары-мундштуки-стаканы… Но вовсе уж въедливым знатокам известно, что Фаберже, когда грянула первая мировая, на волне патриотического угара выпустил для фронтовиков, сражавшихся с «проклятыми тевтонами» вовсе уж простецкие, из недрагоценных металлов портсигары и пепельницы. Портсигары были из меди и латуни, а такие вот пепельницы классом повыше, офицерские, изображали головные уборы проклятых тевтонов, куда, по замыслу творца, пепел следовало стряхивать с особенных удовольствием…
Самое смешное, что подобные вещички встречаются даже гораздо реже, чем ювелирка Фабера - кто бы особенно берёг эти дешевые поделки? Их всего-то было выпущено несколько тысяч, в четырнадцатом году, и до нашего времени дошли считанные экземпляры, по пальцам можно пересчитать…
Вот это была Удача с большой буквы. Послюнив палец, Смолин потер им клеймо, потом принялся яростно драить кончиком носового платка. Буквы проступили гораздо четче - ну да, никакой ошибки, доподлинный Фаберже. То есть не сам Фаберже, конечно, он ведь не стоял у станка, не возился с резцами. Фаберже был организатором, брэндом, хозяином дела, мастеров на него работало немало, на иных изделиях ставились их инициалы - но далеко не всегда, кто бы из серьезных мастеров стал отмечать своим именем такую вот дешевку. И все равно - Фаберже…
– Это я удачно зашел, - повторил Смолин шепотом под нос бессмертную фразу Жоржа Милославского.
Отправил пепельницу в карман и, форменным образом окрыленный, стал подниматься по старинной лестнице, уже прекрасно понимая, что в Курумане придется задержаться, подождет вымершая деревня Касьяновка, тамошний золотой клад пока что больше напоминает мираж, а здесь замаячили насквозь материальные раритеты, и один из них оттягивает карман…
Он оказался на верхней лестничной площадке - судя по ее конфигурации, какой-то откровенно нелепой, в двадцатые годы - когда же еще?! - ее перегородили стенкой, значительно уменьшив, поналепили отдельных квартирок.
Три двери, обитых старым, кое-где продранным войлоком. Та что слева, приоткрыта, видно в щель, что и за ней - напрочь опустевшая квартира. Центральная и вовсе распахнута настежь.
Из-за правой, украшенной квадратной табличкой с цифрой «шесть» (такие таблички во времена смолинского детства прибивали не на квартирные двери, а на частные дома, ну да, характерная форма, синяя эмаль…) как раз и доносились неувядающие шлягеры Магомаева.
А впрочем, Смолин смотрел не на дверь… Слева, за приоткрытой дверью, круто уходила вверх черная чугунная лестница - тоже старинная, но без изысков в виде металлических кружев и прочих архитектурных излишеств. Простенькая такая лестница, ведущая, конечно же, на чердак.
Подойдя поближе, Смолин задрал голову, пригляделся в полумраке. Квадратный люк был заперт на здоровенный висячий замок, рыже-бурый от ржавчины, как и широкие петли, сквозь которые он был продет.
У Смолина зачесались руки - в самом прямом смысле, в кончиках пальцев засвербило этакое щекотанье. Ах, как он любил такие вот чердаки, запертые на ржавые замки невесть когда, черт-те сколько лет не посещавшиеся людьми! Там могло и не о оказаться ничего, кроме старых газет, стоптанных ботинок и поломанных стульев - но сплошь и рядом добросовестные искатели натыкались на что-то интересное, порой уникальное, порой просто-напросто способное принести некоторый барыш, искупавший любое ползанье в пыли и паутине…
Дом практически брошен, если не считать квартиры, перед которой он стоял. Уезжая, никто и не подумал подняться на чердак, значит, его не отпирали очень, очень давненько следует непременно озаботиться, но это чуть погодя…
Звонок рядом с дверью вообще-то имелся - но, когда Смолин нажал потрескавшуюся пластмассовую кнопку, внутри не раздалось ни единого звука. Попробовав еще и еще, с тем же отсутствием результата, он постучал кулаком по двери. И снова без толку - войлок, под который, кажется, еще что-то было подложено, гасил любые звуки.
Покрутив головой, Смолин взялся за ручку двери (красная стеклянная с заковыристыми узорами внутри, имитация природного камня наподобие волосатика - опять-таки шестидесятые годы, он помнил такие), потянул. Дверь поддалась. Распахнув ее на всю ширину, Смолин, как и подобало вежливому человеку, крикнул:
– Хозяева, честной народ! Есть кто дома?
Очередная песня вдруг оборвалась - судя по всему, кончилась кассета. Послышались шаркающие шаги, и в маленькую квадратную прихожую выбрался человечек мужского пола, пониже Смолина, в грязных джинсах и вовсе уж замызганной синей футболке, босой, чуть шатавшийся. Волосы с изрядной проседью всклокочены, такая же бороденка торчит космами, физиономия, ручаться можно, с неделю не мыта. Классический образ поверженного в единоборстве с зеленым змием экземпляра. С такими Смолин тоже любил иметь дело - они порой были непредсказуемо упрямы, но, в общем и целом, прекрасно подходили на роль овечек, которых можно без особых трудов постричь, и качественно.
Пресловутый Профессор - а кому ж еще тут быть? - разглядывал Смолина, скребя пузо под майкой. На вдрызг пьяного он, в общем, не походил - так, распохмелился легонечко…
– Добрый день, - вежливо, интеллигентно, как подобает человеку в берете и очках, сказал Смолин. - Виктор Никанорович, если не ошибаюсь?
Непроизвольно икнув, хозяин ответил:
– Воистину…
Только бы не сектант какой, тревожно подумал Смолин. В этом случае может, и договоришься, но мозги поломать придется, на ходу импровизировать, как это было с тем мормоном…
– Я, собственно, из Шантарского музея…
– Сподобились, милостивец! - воскликнул хозяин, отвесив ему поясной поклон, причем его крепенько шатнуло, когда выпрямлялся. - Отец вас ждал-ждал, не дождался…
– Да, я слышал, - сказал Смолин. - Печально, конечно… И положение у меня теперь непонятное. А впрочем… Меня послали в командировку с твердым указанием приобрести оставшиеся от вашего батюшки краеведческие материалы…
– Приобрести? - в глазах пьяницы загорелся самый неподдельный, живой интерес. - Никакой проблемы. Я, надобно вам знать, законный наследник, всё, собственно, на меня давным-давно оформлено, движимое и недвижимое… Прошу!
Смолин вошел, аккуратно прикрыл за собой дверь, огляделся. В крохотной прихожей никакого антиквариата пока что не наблюдалось.
– Ничего, если мы на кухне? - хозяин шустро кинулся в упомянутом направлении. - По старому обычаю российской интеллигенции да-с…
– Ради бога, - сказал Смолин.
Проворно выключив магнитофон - даже не кассетный, катушечный - хозяин, потирая руки, присел к столу. Тут и выяснилась причина его интеллигентской любви к кухне: на столе стояла бутылка какой-то дешевой дряни цвета свеклы, причем дряни оставалось пальца на четыре, не больше, а другого сосуда не наблюдалось. Тут же стояла тарелка с простывшими пельменями, валялись две вилки.
Схватив бутылку, хозяин спохватился:
– Не угодно ли?
– Благодарствуйте, - сказал Смолин. - Раньше шести вечера не употребляю.
– Ну, была бы честь предложена… - вздохнув с несомненным облегчением, хозяин проворно переправил остатки неведомого эликсира в захватанный стакан (набралось чуть больше половины), осушил единым духом, ткнул вилкой в скукожившийся пельмень, но закусывать не стал, отложил вилку, выудил из пепельницы бычок подлиннее и чиркнул спичкой. Блаженно посидел пару секунд, зажмурясь, потом выдохнул:
– Благостно…
Пока что, несмотря на лексикон, Смолин в нем не усматривал ничего сектантского - обычный алкаш, в общении с коими давно накоплен богатейший опыт.
Хозяин внезапно открыл глаза, встрепенулся:
– Только должен предупредить сразу, как интеллигентный человек интеллигентного человека: не ждите, что продешевлю. Отец, царство ему небесное, был идеалистом и романтиком, а я, знаете ли, учен рынком, перестройкой, реформами и прочими ужасами… Десятка!
– Чего? - хладнокровно уточнил Смолин.
– Тысяч. Рублей.
– И за что же?
– За всё, - сказал хозяин, делая обеими руками широкий жест. - Цените мое великодушие. Платите десятку и забираете, что вам приглянется, хоть всё… Оптом, так ска-ать.
– А что - всё? - уточнил Смолин все так же спокойно.
– А всё, что есть: бумаги, фотографии, книги, вещички… Отец ерунды не держал, - он схватил ту вилку, что валялась на столе, сунул тыльной стороной Смолину под нос. - Вот, видите, в овальчике? Восемьдесят четвертая проба, дореволюционная… Или вам, музейщику, объяснять надо?
Смолин присмотрелся. Действительно, на тыльной стороне вилки просматривался крохотный овал с женской головкой и цифра ми «84» - классическая проба, какую начали ставить с девятьсот восьмого года. А рядом с ней еще что-то красовалось, неразличимое из-за темного слоя патины, но достаточно интересное. Если только он правильно угадал… Игра, и точно, приобретала интерес.
– Вот, извольте, - хозяин схватил вторую вилку (пельмень мягко шлепнулся на пол), подсунул Смолину под нос и ее.
Там красовалось точно такое же клеймо - а надпись рядом тоже не просматривалась, однако… Смолин взял у него вилку, повернул зубцами к себе. Положительно, то, что казалось неким кругляшком с несколькими выступами, напоминало…
– Тут много чего найдется, - сказал хозяин. - Пользуйтесь моей добротой, берите все потом за десятку. Всё так и копилось с тех пор, как дедушка в двадцать втором эту квартиру получил, когда дом на квартиры как раз и поделили, а купца Корнеева, как мироеда и сатрапа самодержавия… Ну, дели куда-то, я не выяснял, это вам с отцом потолковать бы, он всё знал и помнил, там целых четыре его книжки стоят… Их тоже забирайте.
– Нужно осмотреть, - произнес Смолин коронную фразу толкового антиквара.
– Да ради бога! Хоть сейчас и смотрите… - он состроил то ли хитрую, то ли беспомощную гримасу. - Вот только… Не разодолжите ли авансиком, пока будете изучать, так сказать, творческое наследие? Необходимо, вульгарно выражаясь, догнаться, у нас вчера было маленькое торжество, ну и…
Ага, подумал Смолин. Первый понедельник на этой неделе, как тут не отметить? Ну что же, именно такое развитие событий, откровенно-то говоря, ему и нравилось. Это у приличного человека стыдновато чуточку забирать раритет за бесценок, а касаемо такого вот сокровища - никаких угрызений совести…
Он достал бумажник, прикинув мысленно, каковы в этом медвежьем углу могут быть цены на дешевое спиртное, вытащил полтинник. Подумал и добавил еще один. Предупредил доброжелательно, со знанием дела:
– Виктор Никанорович, я вас очень прошу: не нужно технарика, ладно? Нам с вами еще серьезные деловые переговоры вести…