Страница:
– Вася… -А?
Инга сказала каким-то странным, испуганным голосом:
– Ничего не замечаешь вокруг?
– А что я должен… Ешкин кот! Теперь и до него дошло.
Ближайшие дома по обе стороны улицы выглядели откровенно необитаемыми. У шизанутой бабки, по крайней мере, были стекла в окнах - а в остальных домах нет не только стекол, но и рам, заборы там и сям повалились, иные частично, иные целиком, крыши зияют дырами, дворы заросли травой, даже близко подходить не надо, отсюда видно, что дома брошены давным-давно, никто там не живет.
Они брели по улице - и убеждались, что все до единого дома, куда ни глянь, такие же заброшенные, необитаемые, неизвестно сколько лет простоявшие без хозяев и, как в таких случаях бывает, разрушавшиеся очень быстро…
Дошли до перекрестка. Не нужно было сворачивать в ту улицу - сразу видно, что там обстоит в точности так же. Деревня была мертвая. Если не считать рехнувшейся бабки. Рехнешься тут, обитая в полном одиночестве…
– Морду б набить тому, что этот атлас рисовал, - сказал Смолин сквозь зубы. - Перерисовали тупо со старых карт, не озаботившись уточнить, что деревни, строго говоря, уже и нету… В советские времена, по крайней мере, отмечали на картах «нежил.», я помню… - он остановился, повернулся к Инге: - Ну что ты, зайка? Чего насупилась? В конце-то концов, ничего страшного и не произошло. Зато знаем теперь, что карта, хоть и не уточняет насчет жилого и нежилого, нисколечко не врет насчет географии. До большой дороги - десяток километров. Она-то никуда не делась, как и Куру-ман… В два счета доберемся…
– Темнеет уже… - тоскливо сказала Инга.
– Я ж не говорю, что мы прямо сейчас пойдем дальше, - мягко сказал Смолин. - Переночуем здесь, а утречком тронемся. Домов сколько угодно, выбирай любой. Комфорта ни-какого, ну да одну ночь перебедуем без постели и жратвы, не декабрь, как-никак. Жизнь не кончается…
– Да я понимаю, - грустно сказала Инга, озираясь вяло и тоскливо. - Просто я так надеялась, что здесь приютят и поесть дадут, шла и представляла…
– Стоп! - Смолин почти крикнул: - Собака! -Где?
– Когда мы стояли наверху, в деревне определенно лаяла собака, - сказал он, повеселев. - У бабки я никакой собаки что-то не заметил.
Он сунул два пальца в рот и свистнул, как Соловей-Разбойник. Склонив голову к плечу, прислушивался, жестом велев Инге помалкивать. Почти сразу же не так уж и далеко раздался в ответ собачий лай - уже не ленивый, какой они слышали возле деревни, а бдительный, сердитый. Судя по звукам, собака пребывала на одном месте…
– Пошли! - сказал Смолин. - С чего мы взяли, что бабка тут - единственный житель? Идем!
Инга двинулась за ним без колебаний, с некоторой надеждой на лице. Смолин, в отличие от нее, не особенно радовался. Ему тем временем пришло в голову, что в этакой деревне, помимо глубоко чокнутой бабки, могут обосноваться еще более неприятные и опасные индивидуумы. Классических беглых уголовничков, забившихся в глушь, опасаться не следует: в последнее время побегов с окрестных зон не было, иначе и в Предивинске, и на дорогах не протолкнуться было бы от вертухаев. Но все равно, здесь вполне может окопаться кодла каких-нибудь бродяг, законченных хануриков, давным-давно подрастерявших и понятия, и просто все человеческое. В наши-то веселые времена всего можно ждать. Самое грустное: с ним и с Ингой в подобном месте можно учинить что угодно, закон - тайга, прокурор - медведь. И никто никогда ничего не узнает. Так что ухо следует держать востро…
Смолин мимоходом провел рукой по карману, проверяя, на месте ли перочинный нож - единственное настоящее оружие, каким он располагал. Не все же могут оказаться настолько простодушны и дремучи, чтобы принять пугач за полноценный наган…
– Ой, вот она! - сказала Инга.
Смолин тоже остановился. Откуда-то из-за крайнего дома выскочила и целеустремленно рысила в их сторону крупная белая собака наподобие лайки. Не добежав метров пятнадцать, она остановилась, села и, вывалив язык, принялась разглядывать пришельцев с несомненным любопытством. Он, точнее - сразу видно было, что это кобель.
Смолин смотрел в оба, пытаясь составить кое-какое первоначальное впечатление об односельчанах сумасшедшей старухи по их собаке.
Кое-что давало пишу для размышлений. Собака не выглядела ни забитой, ни голодной - сытый, ухоженный пес со здоровой шерстью. По крайней мере, кормили его неплохо…
Присмотрев на всякий случай подходящую штакетину, державшуюся на честном слове в полурассыпавшемся заборе, Смолин в целях эксперимента резко нагнулся и, не отрывая взгляда от пса, сделал движение, словно подхватывал камень с земли. Ни малейшей реакции: пес и ухом не повел, не встрепенулся, не говоря уж о том, чтобы пугливо шарахнуться. С этим человеческим движением он определенно был незнаком, попросту не понимал, какую опасность для собаки оно несет. Значит, не забитый, не пуганый. Сытый, ухоженный, спокойный. Рано делать выводы и строить версии, но можно уже составить некоторое представление о хозяевах…
– Люди, вы мне, часом, не мерещитесь?
Они обернулись. Посреди улицы стоял крепкий мужичок в заправленных в сапоги камуфляжных штанах и тельняшке. Немногим моложе Смолина, усатый, с залысинами, крепкий, несуетливый. Через плечо у него был дулом вниз перекинут карабин - вроде бы небрежно, но ясно, что человек умелый при нужде его моментально крутанет на ремне, вскинет к плечу…
Похоже, он был совершенно трезвый. И одежда не изгвазданная, чистая, опрятная - а сапоги и вовсе начищены пусть не до зеркального блеска, но все равно, до неуместной в заброшенной деревне безукоризненности. Смолин присмотрелся. Сапоги были хромовые, офицерские. Физиономия, впрочем, тоже на первый взгляд армейская.
Моментально выстраивая линию поведения, Смолин ответил столь же непринужденно, без всякого подобострастия, но и уж, конечно, не задиристо, с простецкой улыбкой:
– Неужели так пьете, что можете опасаться… видений? Не похоже что-то…
– Да просто удивился в первый момент, - сказал незнакомец. - В наши места посторонние, да еще сугубо городского вида, давненько не забредали… То-то показалось, что возле бабкиной избы шумят-кричат… С бабкой воевали?
– Скорее уж она с нами, - сказал Смолин, тщательно взвешивая каждое слово. - Чин-чином попытались завязать разговор, а в нас вилы полетели, да вдобавок топором по башке поче-ствовать обещала…
– В своем репертуаре бабка, - усмехнулся незнакомец. - Энкаведешников гоняла и про золото ничего не знала?
– Ага.
– Как по-писаному… То бишь по истории болезни. Она вообще-то наверняка в вас попасть не старалась…
– Все равно неприятно, - усмехнулся Смолин.
– Ну да, чего уж… Меня она тоже не жалует. Мы с ней, можно сказать, пополам деревню поделили, я на своем конце, она на своем. Так и существуем.
– А больше - никого? Незнакомец понял:
– Ни души. Не считая Орлика и Беляка, - он кивнул в сторону собаки, смирно прислушивавшейся к спокойному разговору. - И бабы Нюриной коровушки. Была у нее еще кошка, но померла от старости, по причине одиночества потомства не оставивши… А можно полюбопытствовать, откуда вы вдруг взялись?
Речь у него была правильная, гладкая, он вовсе не производил впечатления сельского механизатора или кого-то подобного - скорее уж первоначальная догадка Смолина оказалась правильной, и судьба свела их с отставником. Вот только зачем он в этой глухомани поселился, поделив пополам деревню с чокнутой бабой Нюрой?
Смолин решил вываливать легенду сходу, не колеблясь и не мямля.
– Получился сущий детектив, - Смолин пожал плечами словно бы в некотором смущении от превратностей жизни. - Мы из газеты… из Шантарской. Даже документы есть, - кивнул Инге: - покажи…
– Ну, я не участковый… - проворчал незнакомец, но в Ингино удостоверение все же заглянул (правда, как сделал вывод Смолин, с любопытством, но без ментовской цепкости, которую битый жизнью человек распознает легко).
– Ну вот… - сказал Смолин, когда удостоверение вернулось к Инге. - Она - репортер, а я, соответственно, фотограф, - он демонстративно приподнял в руке сумку. - Дурацкая история получилась, как бы вам… Короче говоря, человеку, про которого мы вздумали делать материальчик, подобное вторжение в его дела ужасно не понравилось. Кликнул он своих стриженых мальчиков, и возникла реальная угроза для ребер и физиономий…
– Это где?
– В Предивинске, - сказал Смолин. - В общем, ясно было, что к нашей машине нам уже не добраться, и я в темпе придумал обходной маневр: пешочком до Зыбуново, оттуда до трассы - и в Куруман. В Курумане наш деятель, как в том анекдоте, уже не фигура, а дерьмо… Кто ж знал, что Зыбуново только на карте числится полноценной деревней… Такие дела.
Что бы ни думал хозяин здешних мест по поводу преподнесенной ему истории, на лице это не отразилось. Он только почесав в затылке, проворчал:
– Бывает… - и спросил деловито: - Погоня имеет место быть?
– Стопроцентно - нет, - сказал Смолин. - Они нас потеряли, наверняка решили, что мы где-то спрятались. Им и в голову не пришло, что городские люди выберут такой вариант… И потом, не настолько уж мы им наступили на мозоль, чтобы они отправились нас искать по всему району. Поматерились и забыли. Мы ж не в страшные тайны ихние проникли, не мешок с бриллиантами у них сперли… Никакого киношного боевика. Провинциальная дурь и только. Какая там погоня…
– Тем лучше, - сказал незнакомец. - А то не хватало мне на старости лет голливудских страстей на фоне тайги… Ну, пойдемте?
– Куда? - вырвалось у Инги.
– Ко мне, - сказал человек словно бы даже с некоторым удивлением. - Куда же еще? Гость в дом - Бог в дом, как говорится. Нравы у нас, как легко догадаться, патриархальные, я ж не баба Нюра, чтобы людей в таком положении спроваживать на ночь глядя… Кирилл Михайлович меня зовут. Можно - Михалыч. Фамилия смешная - Лихобаб. Из хохлов мы…
– Смолин. Василий Яковлевич. Можно, стало быть - Яковлевич. А это - Инга.
– Пудинг, это Алиса, Алиса, это пудинг… - усмехнулся Петрович. - А это вот, как уже поминалось, Беляк…
– А Орлик - это кто? - спросила Инга. - Вы про него тоже говорили…
Петрович покосился на нее:
– Ага, журналистская хватка… Орлик - это конь. Так и живем маленькой, но порядочной компанией…
Они шагали посреди улицы, Беляк носился вокруг, то забегая вперед, то возвращаясь. До настоящей темноты было еще далековато, но солнце давным-давно опустилось за деревья, чувствовалась прохлада. Тишина стояла неописуемая.
Смолин не сразу, но довольно-таки быстро отметил некую интересную особенность в поведении гостеприимного хозяина, владевшего, как выяснилось, целой деревней на паях с полубезумной старухой. Лихобаб на них вроде бы и не смотрел, держался сбоку, шагал непринужденно и вольно - но при всем при том (в чем не было никаких сомнений) он передвигался все время так, чтобы гости оставались в поле зрения, чтобы было время моментально отреагировать на какую-нибудь неожиданность.
Вообще-то это повадка хорошего вертухая, мимолетно подумал Смолин. И тут же отмел эту мысль как неподходящую. Кого-кого а уж вертухая-то он определил бы подкоркой, спинным мозгом, хотя давненько не сталкивался с таковыми…
Человеку, благополучно прожившему свою жизнь без всяких пересечений с колючкой, это может показаться диким, странным, невероятным - но, знаете ли, в двух ходках на зону в нескольких годах тамошнего пребывания есть и положительные стороны. Человек, если он не гнилуха какая-нибудь, с зоны выносит и кое-какие полезные навыки, помогающие и на воле жить. Во-первых, привыкаешь к тому, что именуется «фильтровать базар» - то есть взвешивать каждое слово, не дергаться, спокойно разрули-вать критические ситуации, не швыряться сгоряча оскорбительными словечками, зная, что расплата может последовать моментально. Во-вторых, появляется определенное умение сходу разбираться в людях, просвечивать встречного-поперечного, нового знакомого и прикидывать, что он собой представляет, чего от него ждать…
Школы этой век бы не проходить, но коли уж прошел, помогает она устроиться в «мирной» жизни, ох, помогает…
Разумеется, стопроцентно быть в чем-то уверенным, особенно в чужой душе, которая, как известно, потемки, способен, пожалуй, лишь Господь либо его заместитель по кадрам, если только таковой имеется на небесах. Теоретически рассуждая, могло оказаться, что весь подпол у Лихобаба забит тщательно закатанными трехлитровыми банками с тушенкой, приготовленной из неосторожных, доверчивых путников. Но это в теории. А на практике Смолин был, в общем, спокоен: жизненный опыт ему нашептывал, что человека этого опасаться нечего - что на витрине, то и в магазине. Видно было, что эта постоянная готовность к неожиданностям - результат не долгой службы в вертухаях, а совсем другой прежний опыт. Положительно, мужичок этот не сапоги в каптерке выдавал и не ленинскую комнату поддерживал в идеальном порядке. Что-то серьезное за ним числилось.
– А вам тут… не скучно? - спросила Инга.
– Это вы так деликатненько интересуетесь мотивами? - усмехнулся Лихобаб.
– Ну, интересно же, почему человек городского вида вдруг в глуши обосновался. Или я что-то такое не то…
– Да нет, - безмятежно сказал Лихобаб, - нет у меня ни жутких личных трагедий… да вообще никаких трагедий нет. Просто-напросто однажды надоела мне цивилизация, и решил устроиться на лоне, как говорится… Не поверите, душа поет постоянно. Слишком много было в прошлой жизни суеты, шума, многолюдства, метаний по свету… А тут - благодать. Тишина и безветрие…
– Я бы так не смогла…
– А вам и не надо, - сказал Лихобаб убежденно. - Вы молодая, очаровательная, вам среди цивилизации пребывать надлежит… Ну вот, пришли.
Смолин и сам видел, что последний на окраине дом, к которому они приближались, - единственный обитаемый. Стекла в окнах, крыша починена, двор ухоженный, забор обстоятельный. Вдобавок у калитки стоит заседланный конь, тот самый Орлик. Нельзя сказать, чтобы он отличался особенной красотой и изяществом, не походил он на ахалтекинца или призового рысака, но и замухрышкой, ежедневно таскающим телегу, не выглядел - ухоженный, сытый, рабочий жеребчик.
– Проходите, располагайтесь, - сказал Лихобаб. - Можно вон туда, под навес. Я там как раз ужинать собирался перед дорожкой, а тут и вас услышал. Сейчас чего-нибудь сгоношим в расчете на многолюдство…
Он пошел в дом, а Смолин с Ингой уселись за стол, на коем красовалась сковорода с жареной картошкой (судя по запаху, приправленной грибами) и еще пара тарелок со снедью. Смолин подумал, глядя на горку лепешек, что можно сделать кое-какие дополнительные выводы. Из-за стола прекрасно виден огород сотки в три, с которого явно совсем недавно собран был урожай, - лежат аккуратные горки картофельной ботвы, еще осталась нетронутая грядка со свеклой. Возле глухой стены дома - внушительная поленница дров, судя по виду, не прошлогодних, а совсем недавно наколотых. Большой сарай, если прикинуть, идеально годится для конюшни. Собаку еще можно оставить на зиму здесь одну - хотя и тяжеловато ей придется - но с конем такое не проделать. По прикидкам, Лихо-баб собирается здесь и зимовать, неизвестно, провел ли он в деревне прошлую зиму, но эту твердо намерен, судя по приготовлениям, сидеть в деревне. А ведь снегу может намести и по пояс, кто бы его здесь расчищал. Сам Смолин без крайней необходимости ни за что не решился бы тут зимовать - ну, у всякого свой норов…
Вернулся Лихобаб, принялся нарезать темно-красное вяленое мясо. Подложил в миску крупных помидоров, пару луковиц.
– Все свое? - спросил Смолин.
– А как же. Если не хозяйствовать на полную катушку, со скуки околеешь… Спиртного не хотите? Есть сосуд…
– Да не стоит, пожалуй, - отказался Смолин.
– И ладно… Я тем более не буду: мне после ужина ехать по делам, - он присел за стол: - Дела у меня тут в окрестностях, на денек, так что я после ужина и поскачу, благо-словясь, а вас оставлю на хозяйстве. Диспозиция такая: утречком - или как вам будет удобнее - завтракаете и во-он по той дороге выходите к трассе. Там не более десяти километров, дорога чуточку заросла, но вполне угадывается, сбиться трудно. Ну, а трасса - место оживленное, в Куруман вас очень быстро подхватят. Вообще-то по законам восточного гостеприимства, следовало бы утречком проводить вас до трассы… но дела у меня, правда, срочные. И, главное, вас вроде бы не надо опекать в тайге, как детишек. Шестнадцать кэмэ от Предивинска досюда вы нормально, я смотрю, прошли, в уныние не впали, не расклеились. Нормальные путешественники, особой опеки не требующие. Так что по ясно различимой дороге два часа пройдете?
– Ну разумеется, - сказал Смолин. - Какая там опека… Мы и так душевно благодарны, серьезно. Так и тянет на городской манер денежку вам всучить за гостеприимство, но вы ж обидитесь?
– Правильно, - сказал Лихобаб. - Какие деньги, Яковлевич? Не в них счастье… Ну, приступим?
Ели не торопясь, старательно и обстоятельно. Посидели, отдуваясь, покурили. Тем временем почти окончательно стемнело, над зубчатым краешком близкой тайги помаленьку поднималась луна, огромная, сметанно-белая, почти полная. Смолин вздрогнул - вдалеке, на другом конце деревни, раздалось железное громыханье. Вроде бы ожесточенно колотили по пустому ведру то ли топором, то ли другой какой железякой.
– Ага, - ухмыляясь, протянул Лихобаб, - а я уж и забеспокоился что-то - обычно по бабке хоть часы проверяй… Это у нее ритуал такой, ежевечерний, минут пять будет надрываться. Отгоняет, изволите ли видеть, нечистую силу и прочих не от мира сего созданий, особенно эн-каведешников. Крыша давно съехала, ага. Непонятно, как это с религией сочетается, но так уж у бабы Нюры заведено - погромыхать от души что ни вечер в целях отогнатия нечисти… Должно быть, еще в старые времена переклинило. Оно и понятно: деревня раньше была сплошь староверская, они и прежде к пришлым без восторга относились, а уж когда тут орлы из НКВД ротами шныряли… Была тут в свое время занятная история… слышали, может, про золотой караван?
– Наслушались в свое время, - сказал Смолин.
– Ну вот, всю округу так трясли, что у бабы Нюры на старости лет, должно быть, включилось. Не зря ж энкаведешников гоняет со страшной силой… Я, между прочим, у нее тоже в энкаведешниках числюсь, так что стараюсь на ее конец не ходить, благо особенно и незачем… Ну, располагайтесь, а мне пора в дорогу… Яковлевич, не поможешь мешок оттащить?
– Да без вопросов, - сказал Смолин, поднимаясь.
Они зашли в сени, Лихобаб осветил их маленьким фонариком, но что-то Смолин не усмотрел никаких тяжестей, требующих помощи в переноске.
– Яковлевич, - безмятежно сказал хозяин. - Ты ведь мне не все рассказал, а? Про свои путешествия?
– Ну, не все, - Смолин на всякий случай приготовился к неожиданностям. - Но в главном - чистая правда: за нами никто не гонится и не висит на нас никакого криминала. Просто… просто жизнь - штука сложная.
– Согласен полностью… А нескромный вопрос… Под мышкой у тебя чего висит?
– Углядел? - спросил Смолин спокойно. - Ты не особист, часом, Михалыч, по прошлой жизни?
– Да нет. Я в прошлой жизни - обыкновенная морская пехота…
Без всякой опаски Смолин отстегнул ремешок, вытащил наган и протянул его хозяину, держа на весу указательным пальцем за скобу. Тот сноровисто откинул дверцу, присмотрелся, ковырнул ногтем маленький капсюль, защелкнул дверцу и, вернув Смолину «оружие», фыркнул:
– Тьфу ты, обыкновенная пугал очка…
– Ну да, - сказал Смолин, - но впечатление производит, а?
– Видно, что из обычного сделано… Несерьезно это, Яковлевич.
– Да как сказать, - произнес Смолин. - Точнее, на кого попадешь. Если б не эта пуга-лочка, мне бы в Предивинске морду начистили и обобрали до нитки.
– Оно конечно… Только здесь лучше бы что-нибудь поосновательнее. Сюда глянь.
Он, светя фонариком, отдернул высокую занавеску. За ней, прислоненное к стене, стояло помповое ружье, а рядом приколочена аккуратная полочка с несколькими коробками патронов.
– Умеешь с таким обращаться?
– Дело несложное, - сказал Смолин. - Охотился малость.
– Ну, тогда разберешься. Ты его заряди на полную и положи под бочок. На всякий случай.
– Опасно тут?
– Да не особенно, - ответил Лихобаб. - Но забрести сюда какой-нибудь придурок вполне может. С марта нынешнего, за то время, что здесь обосновался, дважды подбиралась… шелупонь. Один раз - ярко выраженная бичева, другой - какие-то браконьерчики по пьянке вздумавшие покуражиться… Одним словом, в лесу живем…
– Понятно, - отозвался Смолин. - Жмуриков-то где закопал?
– Да ну, Яковлевич, какие жмурики… Я ж говорю, шелупонь. Оба раза пары выстрелов в воздух хватило. Говорю ж, на всякий случай…
– Понял, - сказал Смолин. - Учту.
– Ну и ладушки. Вот фонарик, а в доме - керосиновая лампа сумеешь запалить?
– Да чего там. Спасибо, Михалыч…
– Ладно, все путем… Ну, я поехал.
Он вышел во двор, свистнул подскочившему радостно Беляку, сунул карабин в притороченную к седлу самодельную держалку на манер индейско-ковбойских - выглядит совершенно по-голливудски, но ведь удобная штука - отвязал поводья от штакетника и ловко вскочил в седло. Бросил Смолину:
– Ну, счастливо вам добраться…
И рысью припустил по улице. Беляк помчался за ним, обогнал, забежал далеко вперед, выписывая по улице широкие зигзаги от забора до забора.
Смолин задумчиво смотрел вслед удалявшемуся в лунном свете всаднику - и лениво гадал, какая такая надобность могла погнать хозяина в ночное странствие? Не станешь же спрашивать - но и так ясно, что тут что-то интересное. Чтобы примитивно поохотиться на рябчиков или глухарей каких-нибудь, вовсе необязательно отправляться ночью, загодя - да еще не с гладкостволкой, а с карабином. Точно, что-то интересное, и вариантов может быть масса. Может, Лихобаб втихомолку золотишко моет в таежной глухомани - в этих краях, зная места грибные и рыбные, можно до сих пор неплохо разжиться, в миллионеры не выбьешься, но денежку заработаешь увесистую. Может, втихаря собрался побраконьер-ничать по примеру подавляющего большинства здешнего народа: медведя взять или марала, не особенно и соблюдая писаные правила охоты. А может - почему бы и нет? - отправился к зазнобе в какую-нибудь близлежащую, гораздо более населенную деревушку, где женская часть народонаселения состоит из гораздо более приятных и перспективных экземпляров, нежели шизанутая баба Нюра. Да мало ли, как ни ломай голову, все равно не угадаешь…
Включив фонарик и положив его на полочку, Смолин довольно сноровисто зарядил ухоженный «Бекас» черными пластмассовыми патронами с картечью - всю пятерку, потом, подумав, загнал и шестой в ствол, поставил на предохранитель, вновь примостил ружьецо у бревенчатой стены и задернул занавеску.
Больше хозяйственных забот не предвиделось - и он направился во двор, где под навесом рдел огонек Ингиной сигареты. Присел рядом, вытащил пачку, усмехнулся:
– Ну что, свет не без добрых людей?
– Поразительно, - сказала Инга. - Вот так вот взял и уехал, на нас дом оставил…
– Ну, вряд ли у него по стенам висят Рубенсы, а под кроватью лежат червонцы, - сказал Смолин. - Умный мужик, битый жизнью должен прекрасно понимать, что страннички вроде нас не для того шлепали по тайге, чтобы злодейски расхитить его скудные пожитки…
– Интересно, куда он подался?
– А вот поди ж ты догадайся, - пожал плечами Смолин. - Дела какие-то у человека, что тут скажешь…
– Может, он клад ищет?
– Тот, золотой?
– Его. Или - вообще клад.
– Ну, кто ж его знает, - сказал Смолин. - Так, впрямую как-то и неудобно было спрашивать, нормальный мужик - накормил, приютил, мало ли какое у него хобби… Почему бы, в конце концов, ему клад и не искать? И вовсе не обязательно тот. По теории вероятности, кладов в этих местах должна быть если и не чертова уйма, то все же изрядно. Даже без исчезнувшего предивинского золота. Революция, гражданская, коллективизация… Много чего прикопано, надо полагать… Одно ясно: пока он никакого клада не нашел, даже если и ищет, по крайней мере, здесь, в доме, его нет. Иначе он прямо-таки инстинктивно держался бы по-другому. Нет в нем ни малейшей сторожкости, характерной для любого, у кого в подполье клад найденный захован… - он посмотрел на белую луну над тайгой, на залитые призрачно-серебристым светом живописные окрестности, потянулся, испытывая приятную сытость и блаженный покой: - Как тебе местечко?
– Благодать неописуемая, - откликнулась Инга умиротворенным голосом. - После такого ужина, да еще имея крышу над головой, начинаешь приходить к выводу, что обстановка весьма даже романтическая… - она со смешком отбросила руку Смолина: - Нет, не настолько… Вымоталась жутко, никаких посторонних желаний… Вася…
– Что?
– А эта бешеная бабка к нам ночью не припрется с топором? Коли уж у нее извилины узлом завязаны…
– Вряд ли, - подумав, сказал Смолин. - Лихобаб бы предупредил обязательно, будь у нее такие привычки. Она в глухой обороне, похоже, не предпринимает диверсионных вылазок…
Инга, придвинувшись поближе, спросила возбужденным шепотом:
– А что, если она что-то такое знает! Если ей восемьдесят, она в те времена была, конечно, не совсем взрослой, но в возрасте вполне сознательном…
Инга сказала каким-то странным, испуганным голосом:
– Ничего не замечаешь вокруг?
– А что я должен… Ешкин кот! Теперь и до него дошло.
Ближайшие дома по обе стороны улицы выглядели откровенно необитаемыми. У шизанутой бабки, по крайней мере, были стекла в окнах - а в остальных домах нет не только стекол, но и рам, заборы там и сям повалились, иные частично, иные целиком, крыши зияют дырами, дворы заросли травой, даже близко подходить не надо, отсюда видно, что дома брошены давным-давно, никто там не живет.
Они брели по улице - и убеждались, что все до единого дома, куда ни глянь, такие же заброшенные, необитаемые, неизвестно сколько лет простоявшие без хозяев и, как в таких случаях бывает, разрушавшиеся очень быстро…
Дошли до перекрестка. Не нужно было сворачивать в ту улицу - сразу видно, что там обстоит в точности так же. Деревня была мертвая. Если не считать рехнувшейся бабки. Рехнешься тут, обитая в полном одиночестве…
– Морду б набить тому, что этот атлас рисовал, - сказал Смолин сквозь зубы. - Перерисовали тупо со старых карт, не озаботившись уточнить, что деревни, строго говоря, уже и нету… В советские времена, по крайней мере, отмечали на картах «нежил.», я помню… - он остановился, повернулся к Инге: - Ну что ты, зайка? Чего насупилась? В конце-то концов, ничего страшного и не произошло. Зато знаем теперь, что карта, хоть и не уточняет насчет жилого и нежилого, нисколечко не врет насчет географии. До большой дороги - десяток километров. Она-то никуда не делась, как и Куру-ман… В два счета доберемся…
– Темнеет уже… - тоскливо сказала Инга.
– Я ж не говорю, что мы прямо сейчас пойдем дальше, - мягко сказал Смолин. - Переночуем здесь, а утречком тронемся. Домов сколько угодно, выбирай любой. Комфорта ни-какого, ну да одну ночь перебедуем без постели и жратвы, не декабрь, как-никак. Жизнь не кончается…
– Да я понимаю, - грустно сказала Инга, озираясь вяло и тоскливо. - Просто я так надеялась, что здесь приютят и поесть дадут, шла и представляла…
– Стоп! - Смолин почти крикнул: - Собака! -Где?
– Когда мы стояли наверху, в деревне определенно лаяла собака, - сказал он, повеселев. - У бабки я никакой собаки что-то не заметил.
Он сунул два пальца в рот и свистнул, как Соловей-Разбойник. Склонив голову к плечу, прислушивался, жестом велев Инге помалкивать. Почти сразу же не так уж и далеко раздался в ответ собачий лай - уже не ленивый, какой они слышали возле деревни, а бдительный, сердитый. Судя по звукам, собака пребывала на одном месте…
– Пошли! - сказал Смолин. - С чего мы взяли, что бабка тут - единственный житель? Идем!
Инга двинулась за ним без колебаний, с некоторой надеждой на лице. Смолин, в отличие от нее, не особенно радовался. Ему тем временем пришло в голову, что в этакой деревне, помимо глубоко чокнутой бабки, могут обосноваться еще более неприятные и опасные индивидуумы. Классических беглых уголовничков, забившихся в глушь, опасаться не следует: в последнее время побегов с окрестных зон не было, иначе и в Предивинске, и на дорогах не протолкнуться было бы от вертухаев. Но все равно, здесь вполне может окопаться кодла каких-нибудь бродяг, законченных хануриков, давным-давно подрастерявших и понятия, и просто все человеческое. В наши-то веселые времена всего можно ждать. Самое грустное: с ним и с Ингой в подобном месте можно учинить что угодно, закон - тайга, прокурор - медведь. И никто никогда ничего не узнает. Так что ухо следует держать востро…
Смолин мимоходом провел рукой по карману, проверяя, на месте ли перочинный нож - единственное настоящее оружие, каким он располагал. Не все же могут оказаться настолько простодушны и дремучи, чтобы принять пугач за полноценный наган…
– Ой, вот она! - сказала Инга.
Смолин тоже остановился. Откуда-то из-за крайнего дома выскочила и целеустремленно рысила в их сторону крупная белая собака наподобие лайки. Не добежав метров пятнадцать, она остановилась, села и, вывалив язык, принялась разглядывать пришельцев с несомненным любопытством. Он, точнее - сразу видно было, что это кобель.
Смолин смотрел в оба, пытаясь составить кое-какое первоначальное впечатление об односельчанах сумасшедшей старухи по их собаке.
Кое-что давало пишу для размышлений. Собака не выглядела ни забитой, ни голодной - сытый, ухоженный пес со здоровой шерстью. По крайней мере, кормили его неплохо…
Присмотрев на всякий случай подходящую штакетину, державшуюся на честном слове в полурассыпавшемся заборе, Смолин в целях эксперимента резко нагнулся и, не отрывая взгляда от пса, сделал движение, словно подхватывал камень с земли. Ни малейшей реакции: пес и ухом не повел, не встрепенулся, не говоря уж о том, чтобы пугливо шарахнуться. С этим человеческим движением он определенно был незнаком, попросту не понимал, какую опасность для собаки оно несет. Значит, не забитый, не пуганый. Сытый, ухоженный, спокойный. Рано делать выводы и строить версии, но можно уже составить некоторое представление о хозяевах…
– Люди, вы мне, часом, не мерещитесь?
Они обернулись. Посреди улицы стоял крепкий мужичок в заправленных в сапоги камуфляжных штанах и тельняшке. Немногим моложе Смолина, усатый, с залысинами, крепкий, несуетливый. Через плечо у него был дулом вниз перекинут карабин - вроде бы небрежно, но ясно, что человек умелый при нужде его моментально крутанет на ремне, вскинет к плечу…
Похоже, он был совершенно трезвый. И одежда не изгвазданная, чистая, опрятная - а сапоги и вовсе начищены пусть не до зеркального блеска, но все равно, до неуместной в заброшенной деревне безукоризненности. Смолин присмотрелся. Сапоги были хромовые, офицерские. Физиономия, впрочем, тоже на первый взгляд армейская.
Моментально выстраивая линию поведения, Смолин ответил столь же непринужденно, без всякого подобострастия, но и уж, конечно, не задиристо, с простецкой улыбкой:
– Неужели так пьете, что можете опасаться… видений? Не похоже что-то…
– Да просто удивился в первый момент, - сказал незнакомец. - В наши места посторонние, да еще сугубо городского вида, давненько не забредали… То-то показалось, что возле бабкиной избы шумят-кричат… С бабкой воевали?
– Скорее уж она с нами, - сказал Смолин, тщательно взвешивая каждое слово. - Чин-чином попытались завязать разговор, а в нас вилы полетели, да вдобавок топором по башке поче-ствовать обещала…
– В своем репертуаре бабка, - усмехнулся незнакомец. - Энкаведешников гоняла и про золото ничего не знала?
– Ага.
– Как по-писаному… То бишь по истории болезни. Она вообще-то наверняка в вас попасть не старалась…
– Все равно неприятно, - усмехнулся Смолин.
– Ну да, чего уж… Меня она тоже не жалует. Мы с ней, можно сказать, пополам деревню поделили, я на своем конце, она на своем. Так и существуем.
– А больше - никого? Незнакомец понял:
– Ни души. Не считая Орлика и Беляка, - он кивнул в сторону собаки, смирно прислушивавшейся к спокойному разговору. - И бабы Нюриной коровушки. Была у нее еще кошка, но померла от старости, по причине одиночества потомства не оставивши… А можно полюбопытствовать, откуда вы вдруг взялись?
Речь у него была правильная, гладкая, он вовсе не производил впечатления сельского механизатора или кого-то подобного - скорее уж первоначальная догадка Смолина оказалась правильной, и судьба свела их с отставником. Вот только зачем он в этой глухомани поселился, поделив пополам деревню с чокнутой бабой Нюрой?
Смолин решил вываливать легенду сходу, не колеблясь и не мямля.
– Получился сущий детектив, - Смолин пожал плечами словно бы в некотором смущении от превратностей жизни. - Мы из газеты… из Шантарской. Даже документы есть, - кивнул Инге: - покажи…
– Ну, я не участковый… - проворчал незнакомец, но в Ингино удостоверение все же заглянул (правда, как сделал вывод Смолин, с любопытством, но без ментовской цепкости, которую битый жизнью человек распознает легко).
– Ну вот… - сказал Смолин, когда удостоверение вернулось к Инге. - Она - репортер, а я, соответственно, фотограф, - он демонстративно приподнял в руке сумку. - Дурацкая история получилась, как бы вам… Короче говоря, человеку, про которого мы вздумали делать материальчик, подобное вторжение в его дела ужасно не понравилось. Кликнул он своих стриженых мальчиков, и возникла реальная угроза для ребер и физиономий…
– Это где?
– В Предивинске, - сказал Смолин. - В общем, ясно было, что к нашей машине нам уже не добраться, и я в темпе придумал обходной маневр: пешочком до Зыбуново, оттуда до трассы - и в Куруман. В Курумане наш деятель, как в том анекдоте, уже не фигура, а дерьмо… Кто ж знал, что Зыбуново только на карте числится полноценной деревней… Такие дела.
Что бы ни думал хозяин здешних мест по поводу преподнесенной ему истории, на лице это не отразилось. Он только почесав в затылке, проворчал:
– Бывает… - и спросил деловито: - Погоня имеет место быть?
– Стопроцентно - нет, - сказал Смолин. - Они нас потеряли, наверняка решили, что мы где-то спрятались. Им и в голову не пришло, что городские люди выберут такой вариант… И потом, не настолько уж мы им наступили на мозоль, чтобы они отправились нас искать по всему району. Поматерились и забыли. Мы ж не в страшные тайны ихние проникли, не мешок с бриллиантами у них сперли… Никакого киношного боевика. Провинциальная дурь и только. Какая там погоня…
– Тем лучше, - сказал незнакомец. - А то не хватало мне на старости лет голливудских страстей на фоне тайги… Ну, пойдемте?
– Куда? - вырвалось у Инги.
– Ко мне, - сказал человек словно бы даже с некоторым удивлением. - Куда же еще? Гость в дом - Бог в дом, как говорится. Нравы у нас, как легко догадаться, патриархальные, я ж не баба Нюра, чтобы людей в таком положении спроваживать на ночь глядя… Кирилл Михайлович меня зовут. Можно - Михалыч. Фамилия смешная - Лихобаб. Из хохлов мы…
– Смолин. Василий Яковлевич. Можно, стало быть - Яковлевич. А это - Инга.
– Пудинг, это Алиса, Алиса, это пудинг… - усмехнулся Петрович. - А это вот, как уже поминалось, Беляк…
– А Орлик - это кто? - спросила Инга. - Вы про него тоже говорили…
Петрович покосился на нее:
– Ага, журналистская хватка… Орлик - это конь. Так и живем маленькой, но порядочной компанией…
Они шагали посреди улицы, Беляк носился вокруг, то забегая вперед, то возвращаясь. До настоящей темноты было еще далековато, но солнце давным-давно опустилось за деревья, чувствовалась прохлада. Тишина стояла неописуемая.
Смолин не сразу, но довольно-таки быстро отметил некую интересную особенность в поведении гостеприимного хозяина, владевшего, как выяснилось, целой деревней на паях с полубезумной старухой. Лихобаб на них вроде бы и не смотрел, держался сбоку, шагал непринужденно и вольно - но при всем при том (в чем не было никаких сомнений) он передвигался все время так, чтобы гости оставались в поле зрения, чтобы было время моментально отреагировать на какую-нибудь неожиданность.
Вообще-то это повадка хорошего вертухая, мимолетно подумал Смолин. И тут же отмел эту мысль как неподходящую. Кого-кого а уж вертухая-то он определил бы подкоркой, спинным мозгом, хотя давненько не сталкивался с таковыми…
Человеку, благополучно прожившему свою жизнь без всяких пересечений с колючкой, это может показаться диким, странным, невероятным - но, знаете ли, в двух ходках на зону в нескольких годах тамошнего пребывания есть и положительные стороны. Человек, если он не гнилуха какая-нибудь, с зоны выносит и кое-какие полезные навыки, помогающие и на воле жить. Во-первых, привыкаешь к тому, что именуется «фильтровать базар» - то есть взвешивать каждое слово, не дергаться, спокойно разрули-вать критические ситуации, не швыряться сгоряча оскорбительными словечками, зная, что расплата может последовать моментально. Во-вторых, появляется определенное умение сходу разбираться в людях, просвечивать встречного-поперечного, нового знакомого и прикидывать, что он собой представляет, чего от него ждать…
Школы этой век бы не проходить, но коли уж прошел, помогает она устроиться в «мирной» жизни, ох, помогает…
Разумеется, стопроцентно быть в чем-то уверенным, особенно в чужой душе, которая, как известно, потемки, способен, пожалуй, лишь Господь либо его заместитель по кадрам, если только таковой имеется на небесах. Теоретически рассуждая, могло оказаться, что весь подпол у Лихобаба забит тщательно закатанными трехлитровыми банками с тушенкой, приготовленной из неосторожных, доверчивых путников. Но это в теории. А на практике Смолин был, в общем, спокоен: жизненный опыт ему нашептывал, что человека этого опасаться нечего - что на витрине, то и в магазине. Видно было, что эта постоянная готовность к неожиданностям - результат не долгой службы в вертухаях, а совсем другой прежний опыт. Положительно, мужичок этот не сапоги в каптерке выдавал и не ленинскую комнату поддерживал в идеальном порядке. Что-то серьезное за ним числилось.
– А вам тут… не скучно? - спросила Инга.
– Это вы так деликатненько интересуетесь мотивами? - усмехнулся Лихобаб.
– Ну, интересно же, почему человек городского вида вдруг в глуши обосновался. Или я что-то такое не то…
– Да нет, - безмятежно сказал Лихобаб, - нет у меня ни жутких личных трагедий… да вообще никаких трагедий нет. Просто-напросто однажды надоела мне цивилизация, и решил устроиться на лоне, как говорится… Не поверите, душа поет постоянно. Слишком много было в прошлой жизни суеты, шума, многолюдства, метаний по свету… А тут - благодать. Тишина и безветрие…
– Я бы так не смогла…
– А вам и не надо, - сказал Лихобаб убежденно. - Вы молодая, очаровательная, вам среди цивилизации пребывать надлежит… Ну вот, пришли.
Смолин и сам видел, что последний на окраине дом, к которому они приближались, - единственный обитаемый. Стекла в окнах, крыша починена, двор ухоженный, забор обстоятельный. Вдобавок у калитки стоит заседланный конь, тот самый Орлик. Нельзя сказать, чтобы он отличался особенной красотой и изяществом, не походил он на ахалтекинца или призового рысака, но и замухрышкой, ежедневно таскающим телегу, не выглядел - ухоженный, сытый, рабочий жеребчик.
– Проходите, располагайтесь, - сказал Лихобаб. - Можно вон туда, под навес. Я там как раз ужинать собирался перед дорожкой, а тут и вас услышал. Сейчас чего-нибудь сгоношим в расчете на многолюдство…
Он пошел в дом, а Смолин с Ингой уселись за стол, на коем красовалась сковорода с жареной картошкой (судя по запаху, приправленной грибами) и еще пара тарелок со снедью. Смолин подумал, глядя на горку лепешек, что можно сделать кое-какие дополнительные выводы. Из-за стола прекрасно виден огород сотки в три, с которого явно совсем недавно собран был урожай, - лежат аккуратные горки картофельной ботвы, еще осталась нетронутая грядка со свеклой. Возле глухой стены дома - внушительная поленница дров, судя по виду, не прошлогодних, а совсем недавно наколотых. Большой сарай, если прикинуть, идеально годится для конюшни. Собаку еще можно оставить на зиму здесь одну - хотя и тяжеловато ей придется - но с конем такое не проделать. По прикидкам, Лихо-баб собирается здесь и зимовать, неизвестно, провел ли он в деревне прошлую зиму, но эту твердо намерен, судя по приготовлениям, сидеть в деревне. А ведь снегу может намести и по пояс, кто бы его здесь расчищал. Сам Смолин без крайней необходимости ни за что не решился бы тут зимовать - ну, у всякого свой норов…
Вернулся Лихобаб, принялся нарезать темно-красное вяленое мясо. Подложил в миску крупных помидоров, пару луковиц.
– Все свое? - спросил Смолин.
– А как же. Если не хозяйствовать на полную катушку, со скуки околеешь… Спиртного не хотите? Есть сосуд…
– Да не стоит, пожалуй, - отказался Смолин.
– И ладно… Я тем более не буду: мне после ужина ехать по делам, - он присел за стол: - Дела у меня тут в окрестностях, на денек, так что я после ужина и поскачу, благо-словясь, а вас оставлю на хозяйстве. Диспозиция такая: утречком - или как вам будет удобнее - завтракаете и во-он по той дороге выходите к трассе. Там не более десяти километров, дорога чуточку заросла, но вполне угадывается, сбиться трудно. Ну, а трасса - место оживленное, в Куруман вас очень быстро подхватят. Вообще-то по законам восточного гостеприимства, следовало бы утречком проводить вас до трассы… но дела у меня, правда, срочные. И, главное, вас вроде бы не надо опекать в тайге, как детишек. Шестнадцать кэмэ от Предивинска досюда вы нормально, я смотрю, прошли, в уныние не впали, не расклеились. Нормальные путешественники, особой опеки не требующие. Так что по ясно различимой дороге два часа пройдете?
– Ну разумеется, - сказал Смолин. - Какая там опека… Мы и так душевно благодарны, серьезно. Так и тянет на городской манер денежку вам всучить за гостеприимство, но вы ж обидитесь?
– Правильно, - сказал Лихобаб. - Какие деньги, Яковлевич? Не в них счастье… Ну, приступим?
Ели не торопясь, старательно и обстоятельно. Посидели, отдуваясь, покурили. Тем временем почти окончательно стемнело, над зубчатым краешком близкой тайги помаленьку поднималась луна, огромная, сметанно-белая, почти полная. Смолин вздрогнул - вдалеке, на другом конце деревни, раздалось железное громыханье. Вроде бы ожесточенно колотили по пустому ведру то ли топором, то ли другой какой железякой.
– Ага, - ухмыляясь, протянул Лихобаб, - а я уж и забеспокоился что-то - обычно по бабке хоть часы проверяй… Это у нее ритуал такой, ежевечерний, минут пять будет надрываться. Отгоняет, изволите ли видеть, нечистую силу и прочих не от мира сего созданий, особенно эн-каведешников. Крыша давно съехала, ага. Непонятно, как это с религией сочетается, но так уж у бабы Нюры заведено - погромыхать от души что ни вечер в целях отогнатия нечисти… Должно быть, еще в старые времена переклинило. Оно и понятно: деревня раньше была сплошь староверская, они и прежде к пришлым без восторга относились, а уж когда тут орлы из НКВД ротами шныряли… Была тут в свое время занятная история… слышали, может, про золотой караван?
– Наслушались в свое время, - сказал Смолин.
– Ну вот, всю округу так трясли, что у бабы Нюры на старости лет, должно быть, включилось. Не зря ж энкаведешников гоняет со страшной силой… Я, между прочим, у нее тоже в энкаведешниках числюсь, так что стараюсь на ее конец не ходить, благо особенно и незачем… Ну, располагайтесь, а мне пора в дорогу… Яковлевич, не поможешь мешок оттащить?
– Да без вопросов, - сказал Смолин, поднимаясь.
Они зашли в сени, Лихобаб осветил их маленьким фонариком, но что-то Смолин не усмотрел никаких тяжестей, требующих помощи в переноске.
– Яковлевич, - безмятежно сказал хозяин. - Ты ведь мне не все рассказал, а? Про свои путешествия?
– Ну, не все, - Смолин на всякий случай приготовился к неожиданностям. - Но в главном - чистая правда: за нами никто не гонится и не висит на нас никакого криминала. Просто… просто жизнь - штука сложная.
– Согласен полностью… А нескромный вопрос… Под мышкой у тебя чего висит?
– Углядел? - спросил Смолин спокойно. - Ты не особист, часом, Михалыч, по прошлой жизни?
– Да нет. Я в прошлой жизни - обыкновенная морская пехота…
Без всякой опаски Смолин отстегнул ремешок, вытащил наган и протянул его хозяину, держа на весу указательным пальцем за скобу. Тот сноровисто откинул дверцу, присмотрелся, ковырнул ногтем маленький капсюль, защелкнул дверцу и, вернув Смолину «оружие», фыркнул:
– Тьфу ты, обыкновенная пугал очка…
– Ну да, - сказал Смолин, - но впечатление производит, а?
– Видно, что из обычного сделано… Несерьезно это, Яковлевич.
– Да как сказать, - произнес Смолин. - Точнее, на кого попадешь. Если б не эта пуга-лочка, мне бы в Предивинске морду начистили и обобрали до нитки.
– Оно конечно… Только здесь лучше бы что-нибудь поосновательнее. Сюда глянь.
Он, светя фонариком, отдернул высокую занавеску. За ней, прислоненное к стене, стояло помповое ружье, а рядом приколочена аккуратная полочка с несколькими коробками патронов.
– Умеешь с таким обращаться?
– Дело несложное, - сказал Смолин. - Охотился малость.
– Ну, тогда разберешься. Ты его заряди на полную и положи под бочок. На всякий случай.
– Опасно тут?
– Да не особенно, - ответил Лихобаб. - Но забрести сюда какой-нибудь придурок вполне может. С марта нынешнего, за то время, что здесь обосновался, дважды подбиралась… шелупонь. Один раз - ярко выраженная бичева, другой - какие-то браконьерчики по пьянке вздумавшие покуражиться… Одним словом, в лесу живем…
– Понятно, - отозвался Смолин. - Жмуриков-то где закопал?
– Да ну, Яковлевич, какие жмурики… Я ж говорю, шелупонь. Оба раза пары выстрелов в воздух хватило. Говорю ж, на всякий случай…
– Понял, - сказал Смолин. - Учту.
– Ну и ладушки. Вот фонарик, а в доме - керосиновая лампа сумеешь запалить?
– Да чего там. Спасибо, Михалыч…
– Ладно, все путем… Ну, я поехал.
Он вышел во двор, свистнул подскочившему радостно Беляку, сунул карабин в притороченную к седлу самодельную держалку на манер индейско-ковбойских - выглядит совершенно по-голливудски, но ведь удобная штука - отвязал поводья от штакетника и ловко вскочил в седло. Бросил Смолину:
– Ну, счастливо вам добраться…
И рысью припустил по улице. Беляк помчался за ним, обогнал, забежал далеко вперед, выписывая по улице широкие зигзаги от забора до забора.
Смолин задумчиво смотрел вслед удалявшемуся в лунном свете всаднику - и лениво гадал, какая такая надобность могла погнать хозяина в ночное странствие? Не станешь же спрашивать - но и так ясно, что тут что-то интересное. Чтобы примитивно поохотиться на рябчиков или глухарей каких-нибудь, вовсе необязательно отправляться ночью, загодя - да еще не с гладкостволкой, а с карабином. Точно, что-то интересное, и вариантов может быть масса. Может, Лихобаб втихомолку золотишко моет в таежной глухомани - в этих краях, зная места грибные и рыбные, можно до сих пор неплохо разжиться, в миллионеры не выбьешься, но денежку заработаешь увесистую. Может, втихаря собрался побраконьер-ничать по примеру подавляющего большинства здешнего народа: медведя взять или марала, не особенно и соблюдая писаные правила охоты. А может - почему бы и нет? - отправился к зазнобе в какую-нибудь близлежащую, гораздо более населенную деревушку, где женская часть народонаселения состоит из гораздо более приятных и перспективных экземпляров, нежели шизанутая баба Нюра. Да мало ли, как ни ломай голову, все равно не угадаешь…
Включив фонарик и положив его на полочку, Смолин довольно сноровисто зарядил ухоженный «Бекас» черными пластмассовыми патронами с картечью - всю пятерку, потом, подумав, загнал и шестой в ствол, поставил на предохранитель, вновь примостил ружьецо у бревенчатой стены и задернул занавеску.
Больше хозяйственных забот не предвиделось - и он направился во двор, где под навесом рдел огонек Ингиной сигареты. Присел рядом, вытащил пачку, усмехнулся:
– Ну что, свет не без добрых людей?
– Поразительно, - сказала Инга. - Вот так вот взял и уехал, на нас дом оставил…
– Ну, вряд ли у него по стенам висят Рубенсы, а под кроватью лежат червонцы, - сказал Смолин. - Умный мужик, битый жизнью должен прекрасно понимать, что страннички вроде нас не для того шлепали по тайге, чтобы злодейски расхитить его скудные пожитки…
– Интересно, куда он подался?
– А вот поди ж ты догадайся, - пожал плечами Смолин. - Дела какие-то у человека, что тут скажешь…
– Может, он клад ищет?
– Тот, золотой?
– Его. Или - вообще клад.
– Ну, кто ж его знает, - сказал Смолин. - Так, впрямую как-то и неудобно было спрашивать, нормальный мужик - накормил, приютил, мало ли какое у него хобби… Почему бы, в конце концов, ему клад и не искать? И вовсе не обязательно тот. По теории вероятности, кладов в этих местах должна быть если и не чертова уйма, то все же изрядно. Даже без исчезнувшего предивинского золота. Революция, гражданская, коллективизация… Много чего прикопано, надо полагать… Одно ясно: пока он никакого клада не нашел, даже если и ищет, по крайней мере, здесь, в доме, его нет. Иначе он прямо-таки инстинктивно держался бы по-другому. Нет в нем ни малейшей сторожкости, характерной для любого, у кого в подполье клад найденный захован… - он посмотрел на белую луну над тайгой, на залитые призрачно-серебристым светом живописные окрестности, потянулся, испытывая приятную сытость и блаженный покой: - Как тебе местечко?
– Благодать неописуемая, - откликнулась Инга умиротворенным голосом. - После такого ужина, да еще имея крышу над головой, начинаешь приходить к выводу, что обстановка весьма даже романтическая… - она со смешком отбросила руку Смолина: - Нет, не настолько… Вымоталась жутко, никаких посторонних желаний… Вася…
– Что?
– А эта бешеная бабка к нам ночью не припрется с топором? Коли уж у нее извилины узлом завязаны…
– Вряд ли, - подумав, сказал Смолин. - Лихобаб бы предупредил обязательно, будь у нее такие привычки. Она в глухой обороне, похоже, не предпринимает диверсионных вылазок…
Инга, придвинувшись поближе, спросила возбужденным шепотом:
– А что, если она что-то такое знает! Если ей восемьдесят, она в те времена была, конечно, не совсем взрослой, но в возрасте вполне сознательном…