Страница:
– Просто октябрь какой-то стоит, честное слово, – задумчиво проговорил он и повернул голову к Яну. – Тебе не кажется, Янек, что и мы здесь все – просто оторвавшиеся от ветки, холодные, продрогшие листья осени? А нас гонит ветер, треплет, силится разметать всех подальше друг от друга?
– Не знаю, – смутился Коростель. – Когда люди говорят вот так красиво, как ты, мне кажется, я больше вслушиваюсь в звуки слов, чем стремлюсь проникнуть в их смысл.
– Ты просто давно не упражнялся на своей дудочке, – заметил Збышек и тут же помрачнел, вспомнив, при каких обстоятельствах Коростель доставал ее в последний раз. Действительно, после укрощения Силы Древес Ян ни разу не брал в руки этот, на первый взгляд, нехитрый инструмент, сделанный Молчуном. На самом деле, Коростель после того случая несколько раз вынимал дудочку втайне от остальных друзей, тщетно пытаясь выдуть из деревянной трубочки с просверленными отверстиями хоть какой-нибудь звук, но дудочка опять онемела, словно замерзшее зимнее дерево, пережидающее не лучшие времена.
Ян решил сменить тему.
– Эгле меня недавно спрашивала, почему ты совсем перестал с ней разговаривать, жаловалась…
– Лучше бы мне совсем ее не видеть, – сокрушенно пробормотал молодой друид и тихо прибавил, – или вообще не встречать ее в этой жизни.
Ян в душе ругнул себя – стремясь уйти от неприятной и трудной для него темы, он ненароком царапнул сердце своему приятелю.
– Да нет, я просто так сказал. Просто вспомнил, вот и все…
Збышек уставился на Коростеля, его ноздри расширились.
– Ты что же… – неожиданно закричал Март и тут же осекся. – Ты что же, думаешь, я всегда был таким бесчувственным чурбаном? – перешел на свистящий шепот возбужденный Збышек. Коростель замотал головой, успокаивая молодого друида, но тот, похоже, теперь твердо решился излить хоть кому-нибудь душу.
– Я много страдал, – драматически всплеснул руками Март, – и страдание в какой-то момент моей жизни стало для меня каким-то болезненным искусством. О, я достиг тогда в этом деле великого мастерства! Знаешь, что это значит – погружать пальцы в раны души, бередя их, не давая зарастать? Хотя, конечно, я сейчас прекрасно понимаю, что моя печаль не может идти ни в какое сравнение с печалями человека пожившего, умудренного опытом. Такого, например, каким был Камерон. Но ведь у каждого возраста своя боль, Янек! И моя для меня – горше всех…
Ян хотел что-то сказать, но Март жестом остановил его.
– Не перебивай меня, друг. Иначе я уже никогда не скажу то, что должен. Сначала я думал, что это – только томления плоти. Потом – духа. Тогда я стал искать утешения в работе, в дороге. Ты знаешь, это ведь я сам упросил Симеона взять меня с собой. Перед тем, как он уходил из Круга, у нас с ним был серьезный и долгий разговор. Я убедил его тогда, и он сам, помню, согласился со мной, что дорога лечит. Но судьба отчего-то опять посмеялась: ты встретил Эгле в лесу, и я не думаю, нет, я просто знаю, что это не было случайностью. Эгле искала нас, чтобы быть с нами, но зачем – она никому не говорит! И даже Травник ее ни о чем не спрашивает, словно они сговорились! А теперь она идет с нами. А я, я-то ведь уходил из Круга, чтобы только ее не видеть, понимаешь?! У меня на глазах строит тебе глазки, оказывает знаки внимания – думаешь, это все ради тебя?
– И вовсе она не строит мне никаких глазок, – буркнул смущенный Ян, с ужасом чувствуя, что начинает краснеть, пусть хотя бы и только внутренне.
– Я же не обвиняю тебя, чудак человек, – воскликнул Збышек и обнял Яна. – Такова уж женская природа, а я, поверь мне, в этом уже разбираюсь. Они не любят спокойствия и постоянства чувств, им обязательно нужны страдания, ссоры, примирения, как на качелях – вверх-вниз, вверх-вниз… А я не хочу с этим мириться! Не любит она меня – ее дело. Бесится, что я перестал обращать на нее внимание – ну и пусть!
Збышек доверительно заглянул Яну в глаза.
– Знаешь, на самом деле лучше всего не оглядываться без конца в прошлое, каким бы ни казалось оно тогда счастливым, полным надежд. Нельзя греться у памяти – она только светит, причем с каждым годом все тусклее и тусклее. Обрести себя в холоде, отринув былое тепло – вот что сейчас для меня самое главное. И ты знаешь, Янку, может быть, это сейчас очень важно и для нас всех на этом проклятом, – он огляделся, нет ли поблизости Травника, и понизил голос, – на этом острове, который равнодушен и к жизни, и к смерти. Мне кажется, я это здесь чувствую все сильнее с каждым днем.
Неподалеку послышался голос Эгле – девушка отдавала кому-то из мужчин приказания по хозяйству: принести воды, наколоть дров или еще что-то в этом роде. Март поспешно вскочил, подсмыкнул штаны, подхватил другой рукой свою любимую тетрадочку для записи стихов и умных мыслей и быстро направился в лес. А Ян так и остался сидеть один на берегу. Он задумался над последними словами Марта, и тут ему показалось, что неожиданно ключ, ключ Камерона, завернутый в платочек дорогой ему девушки, слабо шевельнулся на груди.
«Ворохнулся воспоминанием» – вспомнил он чьи-то слова, то ли Травника, то ли Эгле. Ян откинулся назад, лег на песок, закрыл глаза и вновь увидел самого себя, друзей, остров, прошлое, настоящее. Все это выглядело сейчас как бы разрезанным на кусочки разноцветной картонной мозаики, которая у него была когда-то еще в городском детстве. Мозаика легко складывалась в его воображении по краям картинки, но вот в центре ничего не получалось – кусочки воображаемого картона совершенно не подходили друг к другу. Тогда он мысленно крутнул всю картину вокруг ее приблизительного центра. Мозаика тут же рассыпалась, картонки стали перемешиваться между собой, словно не поспевая за спицами невидимого колеса. Колесо вращалось быстро, очень быстро, и стрелки часов, выйдя из повиновения, стремительно пробегали минуты и часы, и никак не хотели встать в нужное место и указать правильное время. Он еще раз представил себе это колесо, стрелки и – похолодел.
Коростелю снова показалось, как мягко ворохнулся у него на груди заржавленный ключ могущественного друида. И тут же воображаемая мозаика вдруг стала быстро, прямо-таки стремительно собираться в единое целое.
– Вот это да! – сказал себе Ян, с необыкновенной отчетливостью видя, как у него перед глазами складывается последняя, центральная фигура этой мозаики, которую ему пока ни разу не удавалось сложить правильно. – Неужели я это понял?
Он сел на валявшуюся рядом толстую корягу и немедленно обхватил голову руками, чтобы только ничего больше не слышать и не видеть. «Обрести себя в холоде, отринув былое тепло». Так сказал ему Збышек. «Вот что сейчас для нас самое главное. Не цепляться за уходящее, а повернуться и смело шагнуть вперед. Найти силы на этот, может быть, единственный шаг».
Коростель замер. Он вспомнил сцену прощания их с Шедувом в замке, после того, как этот таинственный человек спас попавшего в плен к зорзам Збышека и потом говорил с ними. Он тогда сказал странные слова Марту, какие-то стихи. Что-то там было про огонь, про меч и про какое-то слово. Но это – другое. Они тогда говорили с Травником, и Симеон… Симеон спросил его что-то насчет цвета, и Шедув, помнится, согласился… Да, он согласился с Травником в том, что тот увидел правильный свет. Или цвет… Нет, скорее, все-таки цвет. И потом добавил: осталось только понять…
Но что понять? Коростель не видел в этом для себя никакой зацепки, но в голове его неутомимо стучала, билась мысль: ты близко, ты рядом, еще только одно усилие – и ты поймешь!
Так, спокойно, сказал он себе. Нужно скорее вернуться назад. Что еще сказал Шедув Травнику? Ведь что-то сказал? Не помню. Но именно здесь что-то было!
Ян вскочил и рысью помчался в дом. Он как ветер ворвался в избу, где Травник с Гуннаром о чем-то увлеченно спорили. Симеон только скользнул по нему взглядом и вновь обратился к своему собеседнику. Коростель резко рванул друида за плечо и развернул к себе.
– Ты что, Ян? – встревоженно обернулся Травник. – Случилось чего?
Коростель молча покачал головой, но глаза его блестели, а все лицо предательски пылало.
– Уж не захворал ли ты, парень?
– Нет, Симеон, я не захворал, – медленно проговорил Ян, глядя на друида расширившимися глазами. – Ты можешь мне сказать одну вещь?
– Конечно, – поспешно откликнулся Травник и подвинулся на лавке, освобождая ему место. – Только садись и прежде успокойся.
– Я совершенно спокоен, – ответил Коростель деревянным голосом и откинулся спиной на притолоку, скрестив руки на груди. – Скажи мне вот что. Ты помнишь, как в замке Храмовников появился Шедув и выручил Збышека?
– Конечно, – ответил Травник. – Мы тогда еще в первые минуты не узнали его, не поверили, что мертвец может быть отпущен. А он приглядывал за зорзами… А почему ты это сейчас вспомнил?
– Мне нужно знать точно, что он тебе сказал тогда на прощание.
– Я прекрасно помню, – преувеличенно бодрым голосом самоуверенно сказал друид. – Он сказал… да, он сказал, что я правильно выбрал цвет, и остается только его правильно… понять. По-моему, так было сказано.
– А до этого, что он еще тебе сказал?
– А почему тебя это так интересует? – вновь удивился Травник.
Вместо ответа Коростель сделал быстрое движение головой, которое можно было расценить только как нарастающее раздражение и нежелание отвлекаться. Друид пожал плечами.
– Изволь. Шедув сказал тогда, что в моих размышлениях… и, по-моему, он сказал, даже снах… есть одна ошибка. Точно. Какая-то ошибка.
– Какая? – Коростель почти заорал на Травника. Он уже понял, что самое главное – вот оно. Более того, он, кажется, вспомнил и сам то единственное слово, сказанное Шедувом о какой-то ошибке Травника. Это слово было…
– Направление, – удивленно проговорил друид. – Да, именно так он и сказал тогда: твоя ошибка – это направление. Да в чем дело, Ян?
– Ни в чем, – покачал головой Коростель. Из него, как из пузыря, словно выпустили воздух. – Просто почему-то начал вспоминать сегодня, думал, что-то важное…
– А-а, – удивление в глазах друида стало медленно угасать. – Я тоже думал над этими словами, но что Шедув подразумевал, говоря о моей ошибке, я пока, честно говоря, не знаю.
– Я тоже, – солгал Коростель. – Ладно, извините, что я так ворвался. Пойду, прогуляюсь. Что-то голова разболелась…
– Вернешься – Эгле тебе отвар сделает из корня валерианы, и сразу все как рукой снимет, – пообещал Травник, и они снова углубились с Гуннаром в какой-то интересный спор, прерванный появлением Коростеля. А Ян уже шагал вдоль озера, отчаянно массируя виски и спотыкаясь о кочки. Мозаика сложилась. Все встало на свои места.
«Они движут временем. Пытаются вращать его, как колесо. Большое, тугое, деревянное колесо, которое скрипит и не поддается. Но они знают уловки. Как будто смазывают его маслом. Только вместо масла – заклинания, магия, колдовство и еще Бог знает что. Прилагают к этому неимоверные усилия. Не случайно, в воздухе уже давно так пахнет осенью, хотя сейчас должен быть еще только разгар лета. Самый неуловимый приход – это приход осени. Наверное, так приходит старость к женщинам. А к мужчинам? Ладно, не мудри. Ты уже знаешь, что делать? Тогда торопись, пока еще над землей летят… Как там сказал Март? Холодные листья осени…»
Коростель только теперь вспомнил, как они в далеком детстве играли с ребятишками из соседней деревни в игру без названия. Ее правила Ян запомнил еще из городской жизни, когда были живы отец и мать. В эту игру тогда увлеченно играли все ребята, что были постарше Яна, двенадцати-тринадцати лет, и даже девочек принимали в нее. Потом уже Коростель понял, что в этом возрасте у мальчишек и девчонок впервые появляется неосознанный интерес друг к другу, и они начинают искать совместных игр, не решаясь пока оставаться с глазу на глаз.
По правилам площадка для игры делилась надвое, и в каждой из половинок чертили на песке или выкладывали на траве из камней небольшой круг. Внутри круга втыкали короткую ветку, которая символизировала собой флаг. Каждая команда должна была оберегать свой флаг от вторжений соперника, а при удобном случае – ворваться во вражеский круг и похитить знамя соперника. Попав в чужой круг, игрок был там в безопасности, но едва выскочив за пределы окружности, он тут же подвергался риску быть пойманным – достаточно было кому-нибудь до него коснуться. В этом случае взятому в плен приходилось ждать, пока кто-нибудь из товарищей не ворвется на территорию соперника и не «разморозит» его, быстро хлопнув рукой. Можно было забегать во вражеский круг со знаменем и целой толпой. При этом ребята и девчонки принимались скрытно передавать друг другу «флаг». Руки встречались, а порой – и другие части тела, было и смешно, и страшно, и немного стыдно, но от этого – жгуче интересно.
Наконец, кто-то пулей выскакивал из круга, делая вид, что именно он-то и несет домой захваченное знамя противника, и увлекал за собой добрую часть сторожей. Те знали, что случись их «флагу» оказаться на вражеской территории, и все – игра проиграна, нужно начинать все сначала. Поэтому за беглецом устремлялись самые быстроногие мальчишки, в то время как из круга преспокойно выскальзывала какая-нибудь кривоногая чумазая замарашка и не спеша ковыляла «домой» чтобы потом заливисто расхохотаться и в восторге высоко взметнуть символ победы – ветку, спрятанную в складках ее платья один Бог знает где. Однако сторожа могли попытаться выхватить свою заветную ветку из рук осажденных еще в кругу; те не отдавали, тянули ветку в свою сторону наподобие известной забавы взрослых мужчин с веревкой, и всеобщему веселью не было конца, пока кто-то не одерживал верх.
В этих случаях Ян, который частенько был в своей команде заводилой, любил применять тактику «поддавков». Когда обе ватаги отчаянно тянули «флаг» в свою сторону, по сигналу Коростеля его команда мгновенно прекращала усилия, и соперники по инерции с криками валились в кучу-малу. А в этой неразберихе выдернуть ветку было только делом ловкости рук, и, как любил рассуждать в детстве Ян, «никакого мошенства». Именно тогда долговязый, нескладный мальчишка-сирота впервые понял: не всегда нужно упираться, иногда необходимо наоборот – перестать бороться, и тогда сила соперника окажется направленной на него самого. А там уж не зевай и лови момент.
Ян вспоминал сейчас свои детские забавы, а перед его глазами медленно вращалось большое деревянное колесо, словно отскочившее от сломавшейся старой телеги, что заехала в болото. Кто-то его водрузил на ось и теперь пытается с помощью колеса остановить время. «Им нужно как можно быстрее перекрутить лето» – так было сказано в сне Книгочея. А стрелки часов казались неподвижными вовсе не потому, что время остановилось, рассуждал Коростель. Наоборот – оно мчится все быстрее, может быть, не везде, а только на этом проклятом острове. А где-нибудь далеко, оно, может, наоборот замедляет свой ход? Нет, отбросил Ян эту мысль, лучше сейчас не забивать голову ненужными рассуждениями и фантазиями. Время летит, несется, и поэтому спицы на бешено крутящемся колесе мне кажутся неподвижными – это просто обманывает зрение. И другие чувства.
У кого хватит сил остановить это колесо, которое зорзы уже раскрутили своей дьявольской магией? У Травника? Вряд ли. Друиды – не колдуны, они – только служители магии, которая и так разлита в природе. Останавливать всегда трудно. Однажды в детстве он попытался на ярмарке остановить быстро крутящуюся маленькую карусель, ухватив ее рукой, чтобы самому забраться на нее. Тогда он чуть не порвал обувь, пропахав ногами в земле две глубокие борозды, а руку чуть не вырвало «с корнем» – от болезненных ощущений мальчишка Ян тогда не мог избавиться несколько дней. А раз нельзя остановить, нужно прекратить усилия, и карусель помчится еще быстрее. А потом…
Ян похолодел. Он понял, что нужно сделать. «Флаг» из детства был всего лишь тонкой веткой. Если бы он был длинной палкой, можно было не тянуть палку на себя, а наоборот – толкнуть ее вперед. И тогда все мальчишки бы точно попадали наземь, а «флаг» остался в руках победителей!
Вот оно, направление, осенило Коростеля. Но откуда это мог знать хитрый Шедув?! Не тянуть на себя, не стремиться перетянуть канат, остановить колесо, задержать ход времени – на это у него с друидами не хватит ни сил, ни магии. А хватит ли, чтобы помочь зорзам – толкнуть колесо еще сильнее? И тогда оно может проскочить осень! Так, разбежавшись с вершины холма, летя вниз с восторженными криками, мальчишка вдруг замечает на полпути красивую бабочку, но уже не может остановиться и с разгону несется вниз, теперь уже только страшась, чтобы не подвернуть ноги и не покатиться кубарем в крапиву и репейник. А их никогда не бывает на вершинах холмов, но почему-то всегда полно у подножий.
Направление не должно быть противоположным. Оно будет тем же самым, потому что силу иногда нужно направлять не против, а по течению. Так думал опустошенный до звона внутри от изнуряющего понимания Коростель, и ему казалось, что с ним говорил сейчас странный человек с Востока, вдруг взглянувший своими узкими глазами, холодно блестящими над черной полумаской, ему прямо в душу. Теперь Коростель знал, что делать. Или, во всяком случае, на это надеялся. Лишь бы только Снегирь был еще жив. Ян не знал, как все будет потом, как встретят его зорзы и самое главное – Птицелов, но предпочитал сейчас не думать об этом. Ему нужно было все сделать самому, и он чувствовал необъяснимую уверенность в том, что уже стоит на верном пути. Если только уже не поздно.
ГЛАВА 3
– Не знаю, – смутился Коростель. – Когда люди говорят вот так красиво, как ты, мне кажется, я больше вслушиваюсь в звуки слов, чем стремлюсь проникнуть в их смысл.
– Ты просто давно не упражнялся на своей дудочке, – заметил Збышек и тут же помрачнел, вспомнив, при каких обстоятельствах Коростель доставал ее в последний раз. Действительно, после укрощения Силы Древес Ян ни разу не брал в руки этот, на первый взгляд, нехитрый инструмент, сделанный Молчуном. На самом деле, Коростель после того случая несколько раз вынимал дудочку втайне от остальных друзей, тщетно пытаясь выдуть из деревянной трубочки с просверленными отверстиями хоть какой-нибудь звук, но дудочка опять онемела, словно замерзшее зимнее дерево, пережидающее не лучшие времена.
Ян решил сменить тему.
– Эгле меня недавно спрашивала, почему ты совсем перестал с ней разговаривать, жаловалась…
– Лучше бы мне совсем ее не видеть, – сокрушенно пробормотал молодой друид и тихо прибавил, – или вообще не встречать ее в этой жизни.
Ян в душе ругнул себя – стремясь уйти от неприятной и трудной для него темы, он ненароком царапнул сердце своему приятелю.
– Да нет, я просто так сказал. Просто вспомнил, вот и все…
Збышек уставился на Коростеля, его ноздри расширились.
– Ты что же… – неожиданно закричал Март и тут же осекся. – Ты что же, думаешь, я всегда был таким бесчувственным чурбаном? – перешел на свистящий шепот возбужденный Збышек. Коростель замотал головой, успокаивая молодого друида, но тот, похоже, теперь твердо решился излить хоть кому-нибудь душу.
– Я много страдал, – драматически всплеснул руками Март, – и страдание в какой-то момент моей жизни стало для меня каким-то болезненным искусством. О, я достиг тогда в этом деле великого мастерства! Знаешь, что это значит – погружать пальцы в раны души, бередя их, не давая зарастать? Хотя, конечно, я сейчас прекрасно понимаю, что моя печаль не может идти ни в какое сравнение с печалями человека пожившего, умудренного опытом. Такого, например, каким был Камерон. Но ведь у каждого возраста своя боль, Янек! И моя для меня – горше всех…
Ян хотел что-то сказать, но Март жестом остановил его.
– Не перебивай меня, друг. Иначе я уже никогда не скажу то, что должен. Сначала я думал, что это – только томления плоти. Потом – духа. Тогда я стал искать утешения в работе, в дороге. Ты знаешь, это ведь я сам упросил Симеона взять меня с собой. Перед тем, как он уходил из Круга, у нас с ним был серьезный и долгий разговор. Я убедил его тогда, и он сам, помню, согласился со мной, что дорога лечит. Но судьба отчего-то опять посмеялась: ты встретил Эгле в лесу, и я не думаю, нет, я просто знаю, что это не было случайностью. Эгле искала нас, чтобы быть с нами, но зачем – она никому не говорит! И даже Травник ее ни о чем не спрашивает, словно они сговорились! А теперь она идет с нами. А я, я-то ведь уходил из Круга, чтобы только ее не видеть, понимаешь?! У меня на глазах строит тебе глазки, оказывает знаки внимания – думаешь, это все ради тебя?
– И вовсе она не строит мне никаких глазок, – буркнул смущенный Ян, с ужасом чувствуя, что начинает краснеть, пусть хотя бы и только внутренне.
– Я же не обвиняю тебя, чудак человек, – воскликнул Збышек и обнял Яна. – Такова уж женская природа, а я, поверь мне, в этом уже разбираюсь. Они не любят спокойствия и постоянства чувств, им обязательно нужны страдания, ссоры, примирения, как на качелях – вверх-вниз, вверх-вниз… А я не хочу с этим мириться! Не любит она меня – ее дело. Бесится, что я перестал обращать на нее внимание – ну и пусть!
Збышек доверительно заглянул Яну в глаза.
– Знаешь, на самом деле лучше всего не оглядываться без конца в прошлое, каким бы ни казалось оно тогда счастливым, полным надежд. Нельзя греться у памяти – она только светит, причем с каждым годом все тусклее и тусклее. Обрести себя в холоде, отринув былое тепло – вот что сейчас для меня самое главное. И ты знаешь, Янку, может быть, это сейчас очень важно и для нас всех на этом проклятом, – он огляделся, нет ли поблизости Травника, и понизил голос, – на этом острове, который равнодушен и к жизни, и к смерти. Мне кажется, я это здесь чувствую все сильнее с каждым днем.
Неподалеку послышался голос Эгле – девушка отдавала кому-то из мужчин приказания по хозяйству: принести воды, наколоть дров или еще что-то в этом роде. Март поспешно вскочил, подсмыкнул штаны, подхватил другой рукой свою любимую тетрадочку для записи стихов и умных мыслей и быстро направился в лес. А Ян так и остался сидеть один на берегу. Он задумался над последними словами Марта, и тут ему показалось, что неожиданно ключ, ключ Камерона, завернутый в платочек дорогой ему девушки, слабо шевельнулся на груди.
«Ворохнулся воспоминанием» – вспомнил он чьи-то слова, то ли Травника, то ли Эгле. Ян откинулся назад, лег на песок, закрыл глаза и вновь увидел самого себя, друзей, остров, прошлое, настоящее. Все это выглядело сейчас как бы разрезанным на кусочки разноцветной картонной мозаики, которая у него была когда-то еще в городском детстве. Мозаика легко складывалась в его воображении по краям картинки, но вот в центре ничего не получалось – кусочки воображаемого картона совершенно не подходили друг к другу. Тогда он мысленно крутнул всю картину вокруг ее приблизительного центра. Мозаика тут же рассыпалась, картонки стали перемешиваться между собой, словно не поспевая за спицами невидимого колеса. Колесо вращалось быстро, очень быстро, и стрелки часов, выйдя из повиновения, стремительно пробегали минуты и часы, и никак не хотели встать в нужное место и указать правильное время. Он еще раз представил себе это колесо, стрелки и – похолодел.
Коростелю снова показалось, как мягко ворохнулся у него на груди заржавленный ключ могущественного друида. И тут же воображаемая мозаика вдруг стала быстро, прямо-таки стремительно собираться в единое целое.
– Вот это да! – сказал себе Ян, с необыкновенной отчетливостью видя, как у него перед глазами складывается последняя, центральная фигура этой мозаики, которую ему пока ни разу не удавалось сложить правильно. – Неужели я это понял?
Он сел на валявшуюся рядом толстую корягу и немедленно обхватил голову руками, чтобы только ничего больше не слышать и не видеть. «Обрести себя в холоде, отринув былое тепло». Так сказал ему Збышек. «Вот что сейчас для нас самое главное. Не цепляться за уходящее, а повернуться и смело шагнуть вперед. Найти силы на этот, может быть, единственный шаг».
Коростель замер. Он вспомнил сцену прощания их с Шедувом в замке, после того, как этот таинственный человек спас попавшего в плен к зорзам Збышека и потом говорил с ними. Он тогда сказал странные слова Марту, какие-то стихи. Что-то там было про огонь, про меч и про какое-то слово. Но это – другое. Они тогда говорили с Травником, и Симеон… Симеон спросил его что-то насчет цвета, и Шедув, помнится, согласился… Да, он согласился с Травником в том, что тот увидел правильный свет. Или цвет… Нет, скорее, все-таки цвет. И потом добавил: осталось только понять…
Но что понять? Коростель не видел в этом для себя никакой зацепки, но в голове его неутомимо стучала, билась мысль: ты близко, ты рядом, еще только одно усилие – и ты поймешь!
Так, спокойно, сказал он себе. Нужно скорее вернуться назад. Что еще сказал Шедув Травнику? Ведь что-то сказал? Не помню. Но именно здесь что-то было!
Ян вскочил и рысью помчался в дом. Он как ветер ворвался в избу, где Травник с Гуннаром о чем-то увлеченно спорили. Симеон только скользнул по нему взглядом и вновь обратился к своему собеседнику. Коростель резко рванул друида за плечо и развернул к себе.
– Ты что, Ян? – встревоженно обернулся Травник. – Случилось чего?
Коростель молча покачал головой, но глаза его блестели, а все лицо предательски пылало.
– Уж не захворал ли ты, парень?
– Нет, Симеон, я не захворал, – медленно проговорил Ян, глядя на друида расширившимися глазами. – Ты можешь мне сказать одну вещь?
– Конечно, – поспешно откликнулся Травник и подвинулся на лавке, освобождая ему место. – Только садись и прежде успокойся.
– Я совершенно спокоен, – ответил Коростель деревянным голосом и откинулся спиной на притолоку, скрестив руки на груди. – Скажи мне вот что. Ты помнишь, как в замке Храмовников появился Шедув и выручил Збышека?
– Конечно, – ответил Травник. – Мы тогда еще в первые минуты не узнали его, не поверили, что мертвец может быть отпущен. А он приглядывал за зорзами… А почему ты это сейчас вспомнил?
– Мне нужно знать точно, что он тебе сказал тогда на прощание.
– Я прекрасно помню, – преувеличенно бодрым голосом самоуверенно сказал друид. – Он сказал… да, он сказал, что я правильно выбрал цвет, и остается только его правильно… понять. По-моему, так было сказано.
– А до этого, что он еще тебе сказал?
– А почему тебя это так интересует? – вновь удивился Травник.
Вместо ответа Коростель сделал быстрое движение головой, которое можно было расценить только как нарастающее раздражение и нежелание отвлекаться. Друид пожал плечами.
– Изволь. Шедув сказал тогда, что в моих размышлениях… и, по-моему, он сказал, даже снах… есть одна ошибка. Точно. Какая-то ошибка.
– Какая? – Коростель почти заорал на Травника. Он уже понял, что самое главное – вот оно. Более того, он, кажется, вспомнил и сам то единственное слово, сказанное Шедувом о какой-то ошибке Травника. Это слово было…
– Направление, – удивленно проговорил друид. – Да, именно так он и сказал тогда: твоя ошибка – это направление. Да в чем дело, Ян?
– Ни в чем, – покачал головой Коростель. Из него, как из пузыря, словно выпустили воздух. – Просто почему-то начал вспоминать сегодня, думал, что-то важное…
– А-а, – удивление в глазах друида стало медленно угасать. – Я тоже думал над этими словами, но что Шедув подразумевал, говоря о моей ошибке, я пока, честно говоря, не знаю.
– Я тоже, – солгал Коростель. – Ладно, извините, что я так ворвался. Пойду, прогуляюсь. Что-то голова разболелась…
– Вернешься – Эгле тебе отвар сделает из корня валерианы, и сразу все как рукой снимет, – пообещал Травник, и они снова углубились с Гуннаром в какой-то интересный спор, прерванный появлением Коростеля. А Ян уже шагал вдоль озера, отчаянно массируя виски и спотыкаясь о кочки. Мозаика сложилась. Все встало на свои места.
«Они движут временем. Пытаются вращать его, как колесо. Большое, тугое, деревянное колесо, которое скрипит и не поддается. Но они знают уловки. Как будто смазывают его маслом. Только вместо масла – заклинания, магия, колдовство и еще Бог знает что. Прилагают к этому неимоверные усилия. Не случайно, в воздухе уже давно так пахнет осенью, хотя сейчас должен быть еще только разгар лета. Самый неуловимый приход – это приход осени. Наверное, так приходит старость к женщинам. А к мужчинам? Ладно, не мудри. Ты уже знаешь, что делать? Тогда торопись, пока еще над землей летят… Как там сказал Март? Холодные листья осени…»
Коростель только теперь вспомнил, как они в далеком детстве играли с ребятишками из соседней деревни в игру без названия. Ее правила Ян запомнил еще из городской жизни, когда были живы отец и мать. В эту игру тогда увлеченно играли все ребята, что были постарше Яна, двенадцати-тринадцати лет, и даже девочек принимали в нее. Потом уже Коростель понял, что в этом возрасте у мальчишек и девчонок впервые появляется неосознанный интерес друг к другу, и они начинают искать совместных игр, не решаясь пока оставаться с глазу на глаз.
По правилам площадка для игры делилась надвое, и в каждой из половинок чертили на песке или выкладывали на траве из камней небольшой круг. Внутри круга втыкали короткую ветку, которая символизировала собой флаг. Каждая команда должна была оберегать свой флаг от вторжений соперника, а при удобном случае – ворваться во вражеский круг и похитить знамя соперника. Попав в чужой круг, игрок был там в безопасности, но едва выскочив за пределы окружности, он тут же подвергался риску быть пойманным – достаточно было кому-нибудь до него коснуться. В этом случае взятому в плен приходилось ждать, пока кто-нибудь из товарищей не ворвется на территорию соперника и не «разморозит» его, быстро хлопнув рукой. Можно было забегать во вражеский круг со знаменем и целой толпой. При этом ребята и девчонки принимались скрытно передавать друг другу «флаг». Руки встречались, а порой – и другие части тела, было и смешно, и страшно, и немного стыдно, но от этого – жгуче интересно.
Наконец, кто-то пулей выскакивал из круга, делая вид, что именно он-то и несет домой захваченное знамя противника, и увлекал за собой добрую часть сторожей. Те знали, что случись их «флагу» оказаться на вражеской территории, и все – игра проиграна, нужно начинать все сначала. Поэтому за беглецом устремлялись самые быстроногие мальчишки, в то время как из круга преспокойно выскальзывала какая-нибудь кривоногая чумазая замарашка и не спеша ковыляла «домой» чтобы потом заливисто расхохотаться и в восторге высоко взметнуть символ победы – ветку, спрятанную в складках ее платья один Бог знает где. Однако сторожа могли попытаться выхватить свою заветную ветку из рук осажденных еще в кругу; те не отдавали, тянули ветку в свою сторону наподобие известной забавы взрослых мужчин с веревкой, и всеобщему веселью не было конца, пока кто-то не одерживал верх.
В этих случаях Ян, который частенько был в своей команде заводилой, любил применять тактику «поддавков». Когда обе ватаги отчаянно тянули «флаг» в свою сторону, по сигналу Коростеля его команда мгновенно прекращала усилия, и соперники по инерции с криками валились в кучу-малу. А в этой неразберихе выдернуть ветку было только делом ловкости рук, и, как любил рассуждать в детстве Ян, «никакого мошенства». Именно тогда долговязый, нескладный мальчишка-сирота впервые понял: не всегда нужно упираться, иногда необходимо наоборот – перестать бороться, и тогда сила соперника окажется направленной на него самого. А там уж не зевай и лови момент.
Ян вспоминал сейчас свои детские забавы, а перед его глазами медленно вращалось большое деревянное колесо, словно отскочившее от сломавшейся старой телеги, что заехала в болото. Кто-то его водрузил на ось и теперь пытается с помощью колеса остановить время. «Им нужно как можно быстрее перекрутить лето» – так было сказано в сне Книгочея. А стрелки часов казались неподвижными вовсе не потому, что время остановилось, рассуждал Коростель. Наоборот – оно мчится все быстрее, может быть, не везде, а только на этом проклятом острове. А где-нибудь далеко, оно, может, наоборот замедляет свой ход? Нет, отбросил Ян эту мысль, лучше сейчас не забивать голову ненужными рассуждениями и фантазиями. Время летит, несется, и поэтому спицы на бешено крутящемся колесе мне кажутся неподвижными – это просто обманывает зрение. И другие чувства.
У кого хватит сил остановить это колесо, которое зорзы уже раскрутили своей дьявольской магией? У Травника? Вряд ли. Друиды – не колдуны, они – только служители магии, которая и так разлита в природе. Останавливать всегда трудно. Однажды в детстве он попытался на ярмарке остановить быстро крутящуюся маленькую карусель, ухватив ее рукой, чтобы самому забраться на нее. Тогда он чуть не порвал обувь, пропахав ногами в земле две глубокие борозды, а руку чуть не вырвало «с корнем» – от болезненных ощущений мальчишка Ян тогда не мог избавиться несколько дней. А раз нельзя остановить, нужно прекратить усилия, и карусель помчится еще быстрее. А потом…
Ян похолодел. Он понял, что нужно сделать. «Флаг» из детства был всего лишь тонкой веткой. Если бы он был длинной палкой, можно было не тянуть палку на себя, а наоборот – толкнуть ее вперед. И тогда все мальчишки бы точно попадали наземь, а «флаг» остался в руках победителей!
Вот оно, направление, осенило Коростеля. Но откуда это мог знать хитрый Шедув?! Не тянуть на себя, не стремиться перетянуть канат, остановить колесо, задержать ход времени – на это у него с друидами не хватит ни сил, ни магии. А хватит ли, чтобы помочь зорзам – толкнуть колесо еще сильнее? И тогда оно может проскочить осень! Так, разбежавшись с вершины холма, летя вниз с восторженными криками, мальчишка вдруг замечает на полпути красивую бабочку, но уже не может остановиться и с разгону несется вниз, теперь уже только страшась, чтобы не подвернуть ноги и не покатиться кубарем в крапиву и репейник. А их никогда не бывает на вершинах холмов, но почему-то всегда полно у подножий.
Направление не должно быть противоположным. Оно будет тем же самым, потому что силу иногда нужно направлять не против, а по течению. Так думал опустошенный до звона внутри от изнуряющего понимания Коростель, и ему казалось, что с ним говорил сейчас странный человек с Востока, вдруг взглянувший своими узкими глазами, холодно блестящими над черной полумаской, ему прямо в душу. Теперь Коростель знал, что делать. Или, во всяком случае, на это надеялся. Лишь бы только Снегирь был еще жив. Ян не знал, как все будет потом, как встретят его зорзы и самое главное – Птицелов, но предпочитал сейчас не думать об этом. Ему нужно было все сделать самому, и он чувствовал необъяснимую уверенность в том, что уже стоит на верном пути. Если только уже не поздно.
ГЛАВА 3
КЛЮВ ЖУРАВЛЯ
Он предупредил Травника, что к вечеру непременно вернется, взял свечу, нож, дудочку, сделанную Молчуном – после победы над Силой Древес Коростель стал относиться к неиграющей дудочке, как к волшебной вещи. Напоследок Коростель сунул в карманы несколько сухарей и отправился в лес. О том, куда он направляется, Ян решил не говорить никому, даже Травнику. Почему-то ему сейчас казалось, что осторожный и рассудительный друид обязательно помешает ему в задуманном. Путь Яна лежал на север, вновь туда, где Хрум несколько дней назад разыскал в скале заброшенный вход в логово Птицелова. Туда, где они нашли тело Книгочея. Уходя, Ян промолчал и о другом. Той ночью среди прочих снов он видел и сон о Снегире. Но он не сказал об этом друидам, потому что пришлось бы рассказать то, что он видел. А этого Ян сделать был не в силах.
Видимо, действительно, путь Туда всегда длиннее пути Обратно, но когда проделываешь его снова, он уже кажется значительно короче, оттого что места теперь знакомы по твоим собственным приметам. Яну показалось, что он пришел к Мшистым скалам на этот раз гораздо быстрее. Он быстро нашел нужное место и замер от неожиданности: дверь в камне, о которой Хрум говорил, что она вскоре вновь закроется, почему-то осталась видимой. В серой скале по-прежнему зияло прямоугольное отверстие. То ли отсюда навсегда ушла магия, прежде закрывавшая потаенную дверь к зорзам, то ли некогда наложенное на вход заклятие было рассчитано только на один раз.
Обследование внутренних коридоров ничего Коростелю не дало. Затхлый воздух подземной могилы несколько выветрился, но лужи и грязь все так же хлюпали под ногами, и Ян ступал осторожно. Пару раз под ногами пробежали какие-то мелкие зверьки, по всей видимости, крысы, а один раз в боковое ответвление коридора юркнула тявкнувшая от страха и неожиданной встречи носом к носу с человеком маленькая худая лисица. В той темной и холодной кладовке с ледником, где прежде лежало тело Книгочея, все оставалось по-прежнему – после ухода друидов здесь больше так никто и не появился.
Битый час Коростель кричал и упорно колотил всем, что ни попадя, в стены, в надежде, что зорзы услышат его и придут. Но никто так и не вышел, не спросил, чего это он расшумелся в чужом доме. Тогда Коростель вынул дудочку Молчуна и принялся в нее дуть, что было сил раздувая щеки. Он не знал, что должно было в итоге получиться, но что-то подсказывало Яну, что пришло время, когда уже не имеет особенного значения одно какое-то его действие, но ему должно делать все, что только можно придумать, чтобы заявить о себе во весь голос в этом мире, полном магии и зла. Через некоторое время он исчерпал все силы, от натуги у него разболелась голова, и Ян прилег у заброшенного входа в логово зорзов. Спустя несколько минут он уже спал.
Очнулся Коростель оттого, что услышал пение. Пела какая-то старая женщина, и слова немудреной песни выходили шепеляво и надтреснуто, словно в горле у поющей мелких трещинок было хоть отбавляй. Коростеля даже передернуло от этой непрошеной и столь же неприятной мысли, но песня была душевная, и он невольно заслушался. Тем более что голос приближался и слышался уже где-то в окрестных чащах. Невидимая старушка пела о девушке – сизой горлинке, много лет прожившей в разлуке и ожидании милого – столь же сизого сокола, которая потом взяла да и утопилась, только круги по воде. А потом и сизый сокол явился, с опозданием, как водится, всего-то на несколько часов. Но дело-то уже было сделано, и пришлось соколу топиться самому, что он и сделал, дабы песня не закончилась уж слишком быстро. Что случилось дальше, Яну узнать было не суждено, потому что из сосновой чащи вышла старушка.
Она была маленькая, как мышка, одетая в какую-то монашескую хламиду и закутанная в цветастый деревенский платок, из-под которого упрямо выбивались одна-две прядки седеньких жидких волос. Но на божью послушницу она никак не походила. Может быть, тому причиной был уж слишком по-ведьмински крючковатый нос, а может – немалых размеров зазубренный нож, рукоять которого она крепко сжимала своей сухонькой ручкой, больше всего напоминающей сморщенную птичью лапу. В другой ручке старушка держала маленькую корзинку, доверху наполненную земляникой. Петь бабушка уже прекратила, и теперь внимательно обшаривала Яна цепким, неприятным взглядом. Коростель тоже молчал, потому что не знал, что и думать, но он был уверен, что такие старушенции обитают только во сне, да и то – в тех, что вовсе не из лучших. Наверное, и сам он еще спал, потому что ключ на груди Яна уже несколько секунд колотился как бешеный, отчаянно сигнализируя об опасности. Внутренне согласившись с мыслью, что это все происходит еще пока что во сне, Ян успокоился и тут же понял, кто его гостья. Это была третья героиня песенки, которую он только что слышал, та, за которой всегда остается последнее слово. Или, по крайней мере, ее двоюродная сестра.
– Ты кто таков, паренек? – продребезжала старушка, с размаху воткнув свое грозное оружие прямо вглубь ягодной корзинки.
– Меня зовут Яном, а кличут Коростелем, – честно признался Ян. – И я давно тебя тут поджидаю.
– Ты знаешь мое имя? – искренне удивилась старушка и весело, совсем по-молодому, рассмеялась.
– Да, иначе я не ждал бы тебя тут, бабушка, – учтиво ответил Коростель.
– И кто же я, по-твоему, молодой человек? – осведомилась старушка и сделала губами странное движение – Коростелю показалось, что из ее рта на мгновение выскочил и тут же исчез острый волчий клык. А, судя по песенке, бабушка-то должна быть беззубой…
– Ну, что, отвечать будешь? – повторила старушка, вновь несколько раз утопив нож в своей корзинке, словно нащупывала там на дне что-то широким лезвием.
– Да, – вздохнул Ян, словно бросаясь в холодную и неизвестную глубину омута. – Ты – Бабушка-Смерть.
Старушка тут же зашлась в жутком хохоте, демонстрируя действительно беззубые десны и весьма веселый нрав. Несколько минут она никак не могла прийти в себя, заливаясь смехом, после чего неожиданно громко харкнула и хищно сплюнула, чуть не попав в поставленную рядом для удобства смеха корзинку.
– И кто же это сказал тебе такую глупость, а? – спросила она, все еще посмеиваясь, и явно довольная только что услышанной шуткой симпатичного парня.
– Твои руки, – пояснил Ян Коростель и указал старухе на ее ладони. Старушка невольно опустила глаза и тут же спрятала руки за спину, но было уже поздно – ее руки были до запястий вымазаны в темно-красном, и этот цвет был уже засохший на вид. Старушка подняла голову и хитро погрозила Коростелю пальцем.
– Хорошая шутка, молодой человек, ха-а-ро-о-шая! Вот только почему ты не можешь отличить обыкновенную человеческую кровь от сока этой необыкновенной, чудесной земляники?
И в подтверждение своих слов старушка вновь яростно вонзила нож в ароматное содержимое корзинки, после чего вытащила его и продемонстрировала Коростелю стекающие с лезвия красноватые капли.
– Видишь? Это всего лишь сок, только и всего.
Ян покачал головой. У него было странное чувство, что кто-то сейчас управляет им, подсказывая, как себя вести, что говорить и что непременно должно случиться дальше.
– И ты, и я знаем, что это не так, Бабушка-Смерть. Но учти: если ты уже забрала жизнь того, чьей кровью вымазаны твои мерзкие ручонки, ты об этом горько пожалеешь. И поверь, это случится очень скоро.
– Учтивый юноша угрожает бабушке? – осведомилась старушенция и слизнула с лезвия сладкие полупрозрачные капли.
– Птицелов будет очень недоволен, – заметил Коростель, и глаза Клотильды, – а это была она – злобно сверкнули из-под платка. Задело, злорадно подумал Ян, и решительно шагнул к старухе.
Видимо, действительно, путь Туда всегда длиннее пути Обратно, но когда проделываешь его снова, он уже кажется значительно короче, оттого что места теперь знакомы по твоим собственным приметам. Яну показалось, что он пришел к Мшистым скалам на этот раз гораздо быстрее. Он быстро нашел нужное место и замер от неожиданности: дверь в камне, о которой Хрум говорил, что она вскоре вновь закроется, почему-то осталась видимой. В серой скале по-прежнему зияло прямоугольное отверстие. То ли отсюда навсегда ушла магия, прежде закрывавшая потаенную дверь к зорзам, то ли некогда наложенное на вход заклятие было рассчитано только на один раз.
Обследование внутренних коридоров ничего Коростелю не дало. Затхлый воздух подземной могилы несколько выветрился, но лужи и грязь все так же хлюпали под ногами, и Ян ступал осторожно. Пару раз под ногами пробежали какие-то мелкие зверьки, по всей видимости, крысы, а один раз в боковое ответвление коридора юркнула тявкнувшая от страха и неожиданной встречи носом к носу с человеком маленькая худая лисица. В той темной и холодной кладовке с ледником, где прежде лежало тело Книгочея, все оставалось по-прежнему – после ухода друидов здесь больше так никто и не появился.
Битый час Коростель кричал и упорно колотил всем, что ни попадя, в стены, в надежде, что зорзы услышат его и придут. Но никто так и не вышел, не спросил, чего это он расшумелся в чужом доме. Тогда Коростель вынул дудочку Молчуна и принялся в нее дуть, что было сил раздувая щеки. Он не знал, что должно было в итоге получиться, но что-то подсказывало Яну, что пришло время, когда уже не имеет особенного значения одно какое-то его действие, но ему должно делать все, что только можно придумать, чтобы заявить о себе во весь голос в этом мире, полном магии и зла. Через некоторое время он исчерпал все силы, от натуги у него разболелась голова, и Ян прилег у заброшенного входа в логово зорзов. Спустя несколько минут он уже спал.
Очнулся Коростель оттого, что услышал пение. Пела какая-то старая женщина, и слова немудреной песни выходили шепеляво и надтреснуто, словно в горле у поющей мелких трещинок было хоть отбавляй. Коростеля даже передернуло от этой непрошеной и столь же неприятной мысли, но песня была душевная, и он невольно заслушался. Тем более что голос приближался и слышался уже где-то в окрестных чащах. Невидимая старушка пела о девушке – сизой горлинке, много лет прожившей в разлуке и ожидании милого – столь же сизого сокола, которая потом взяла да и утопилась, только круги по воде. А потом и сизый сокол явился, с опозданием, как водится, всего-то на несколько часов. Но дело-то уже было сделано, и пришлось соколу топиться самому, что он и сделал, дабы песня не закончилась уж слишком быстро. Что случилось дальше, Яну узнать было не суждено, потому что из сосновой чащи вышла старушка.
Она была маленькая, как мышка, одетая в какую-то монашескую хламиду и закутанная в цветастый деревенский платок, из-под которого упрямо выбивались одна-две прядки седеньких жидких волос. Но на божью послушницу она никак не походила. Может быть, тому причиной был уж слишком по-ведьмински крючковатый нос, а может – немалых размеров зазубренный нож, рукоять которого она крепко сжимала своей сухонькой ручкой, больше всего напоминающей сморщенную птичью лапу. В другой ручке старушка держала маленькую корзинку, доверху наполненную земляникой. Петь бабушка уже прекратила, и теперь внимательно обшаривала Яна цепким, неприятным взглядом. Коростель тоже молчал, потому что не знал, что и думать, но он был уверен, что такие старушенции обитают только во сне, да и то – в тех, что вовсе не из лучших. Наверное, и сам он еще спал, потому что ключ на груди Яна уже несколько секунд колотился как бешеный, отчаянно сигнализируя об опасности. Внутренне согласившись с мыслью, что это все происходит еще пока что во сне, Ян успокоился и тут же понял, кто его гостья. Это была третья героиня песенки, которую он только что слышал, та, за которой всегда остается последнее слово. Или, по крайней мере, ее двоюродная сестра.
– Ты кто таков, паренек? – продребезжала старушка, с размаху воткнув свое грозное оружие прямо вглубь ягодной корзинки.
– Меня зовут Яном, а кличут Коростелем, – честно признался Ян. – И я давно тебя тут поджидаю.
– Ты знаешь мое имя? – искренне удивилась старушка и весело, совсем по-молодому, рассмеялась.
– Да, иначе я не ждал бы тебя тут, бабушка, – учтиво ответил Коростель.
– И кто же я, по-твоему, молодой человек? – осведомилась старушка и сделала губами странное движение – Коростелю показалось, что из ее рта на мгновение выскочил и тут же исчез острый волчий клык. А, судя по песенке, бабушка-то должна быть беззубой…
– Ну, что, отвечать будешь? – повторила старушка, вновь несколько раз утопив нож в своей корзинке, словно нащупывала там на дне что-то широким лезвием.
– Да, – вздохнул Ян, словно бросаясь в холодную и неизвестную глубину омута. – Ты – Бабушка-Смерть.
Старушка тут же зашлась в жутком хохоте, демонстрируя действительно беззубые десны и весьма веселый нрав. Несколько минут она никак не могла прийти в себя, заливаясь смехом, после чего неожиданно громко харкнула и хищно сплюнула, чуть не попав в поставленную рядом для удобства смеха корзинку.
– И кто же это сказал тебе такую глупость, а? – спросила она, все еще посмеиваясь, и явно довольная только что услышанной шуткой симпатичного парня.
– Твои руки, – пояснил Ян Коростель и указал старухе на ее ладони. Старушка невольно опустила глаза и тут же спрятала руки за спину, но было уже поздно – ее руки были до запястий вымазаны в темно-красном, и этот цвет был уже засохший на вид. Старушка подняла голову и хитро погрозила Коростелю пальцем.
– Хорошая шутка, молодой человек, ха-а-ро-о-шая! Вот только почему ты не можешь отличить обыкновенную человеческую кровь от сока этой необыкновенной, чудесной земляники?
И в подтверждение своих слов старушка вновь яростно вонзила нож в ароматное содержимое корзинки, после чего вытащила его и продемонстрировала Коростелю стекающие с лезвия красноватые капли.
– Видишь? Это всего лишь сок, только и всего.
Ян покачал головой. У него было странное чувство, что кто-то сейчас управляет им, подсказывая, как себя вести, что говорить и что непременно должно случиться дальше.
– И ты, и я знаем, что это не так, Бабушка-Смерть. Но учти: если ты уже забрала жизнь того, чьей кровью вымазаны твои мерзкие ручонки, ты об этом горько пожалеешь. И поверь, это случится очень скоро.
– Учтивый юноша угрожает бабушке? – осведомилась старушенция и слизнула с лезвия сладкие полупрозрачные капли.
– Птицелов будет очень недоволен, – заметил Коростель, и глаза Клотильды, – а это была она – злобно сверкнули из-под платка. Задело, злорадно подумал Ян, и решительно шагнул к старухе.