Страница:
Я вспоминала похороны, смотрела на железнодорожные пути, слышала ее голос, слышала голоса других людей, которые вставали и говорили у ее гроба, каким замечательным она была человеком, вот слезы и покатились по щекам. Я также думала, что потеряла мою единственную настоящую сестру. Тщательно отобранную, не биологическую, способную на те радости, которые дарят друг другу сестры в книгах. Кэти и Кловер, Марианна и Элинор, Гудрун и Урсула. Огромная кровоточащая рана открылась в моей душе, и я сомневалась, что она когда-нибудь затянется.
Вот тут слезы перешли в слабые рыдания, потом в сильные, и вдруг кто-то подсел ко мне на скамью и предложил большой, чистый, белый носовой платок. Я подняла голову, с благодарностью взглянула в озабоченные глаза мужчины в кожаной куртке, джинсах и вязаной шапочке, надвинутой на лоб. Первой мелькнула мысль: «Грабители не носят с собой чистых носовых платков» – такова уж городская жизнь. Он не выглядел опасным в криминальном смысле или каком-то еще, хотя вязаная шапочка придавала ему зловещий вид. Если бы он сразу отошел, а потом меня попросили бы описать его, прежде всего я бы сказала, что он некрасивый. Но вот глаза у него были, это я заметила, ярко-синими, в цвет моего сапфира, их яркость, должно быть, обусловливал холод, благодаря которому и кончик носа приобрел почти тот же оттенок. Горе – надежная защита против холода, он же не чувствовал первого, а потому страдал от второго. Он нерешительно улыбнулся.
– Я бы не посмел вас побеспокоить, но подумал, что вам, возможно, это нужно.
Я взяла носовой платок, немного порыдала в него, потом увидела тушь с ресниц, марающую белизну ткани, подумала, а как же она выглядит на моем лице, если даже платок превращает в черт знает что? Еще раз всхлипнула, вспомнив, что Кэрол, с кем я могла бы разделить эту мысль, больше нет…
– Почему мы живем? – задала я риторический вопрос. Не ему конкретно, скорее миру вообще. Я все еще смотрела на рельсы.
– Чтобы увидеть, что за углом? – предположил он.
– Фу! – вырвалось у меня. Горе прощает недостаток вежливости.
– Чтобы увидеть, нет ли за углом чего-то хорошего? – поправился он.
Этот ответ показался мне логичным, и я кивнула. Объявили о задержке поезда, следующего в Лондон.
– Plus зa change, [16]– раздраженно бросил он и встал. – Вы едете в Лондон?
Я опять кивнула.
Он наклонился, коснулся моего локтя. Только и всего. Контакт, не несущий в себе угрозы, который я могла допустить. Потом добавил:
– Пойдемте в буфет. Там хотя бы тепло.
Я поднялась и подумала: «Наверное, это мой последний приезд в этот город». Оглядела платформу, станцию, знакомые очертания домов. Он склонил голову, как бы спрашивая: идти ему одному, оставив меня в покое, или я все-таки составлю ему компанию?
– Я только что потеряла дорогого мне человека, – объяснила я свои слезы. – Сестру.
Возможно, стакан чая в компании незнакомца помог бы хоть как-то залатать огромную, ноющую пустоту внутри. Он открыл дверь в буфет, придержал, пропуская меня вперед.
– Не настоящую сестру, – уточнила я, будто это имело какое-то значение. – Лучше.
Он кивнул, и я почувствовала, что меня поняли.
Вновь попав в тепло, я вдруг ощутила безмерное облегчение. Увидела столик на двоих, стоящий, словно на съемочной площадке. Направляясь к нему, подумала: «Господи, да это же «Короткая встреча». [17]И даже с носовым платком…»
С губ даже сорвался смешок, потому что в этот момент я буквально услышала голос Кэрол: «Как же тебе не стыдно! Подцепить мужчину в день моих похорон…» – и ее смех.
– Вы не врач, [18]не так ли? – спросила я.
Он покачал головой.
Глава 2
Глава 3
Вот тут слезы перешли в слабые рыдания, потом в сильные, и вдруг кто-то подсел ко мне на скамью и предложил большой, чистый, белый носовой платок. Я подняла голову, с благодарностью взглянула в озабоченные глаза мужчины в кожаной куртке, джинсах и вязаной шапочке, надвинутой на лоб. Первой мелькнула мысль: «Грабители не носят с собой чистых носовых платков» – такова уж городская жизнь. Он не выглядел опасным в криминальном смысле или каком-то еще, хотя вязаная шапочка придавала ему зловещий вид. Если бы он сразу отошел, а потом меня попросили бы описать его, прежде всего я бы сказала, что он некрасивый. Но вот глаза у него были, это я заметила, ярко-синими, в цвет моего сапфира, их яркость, должно быть, обусловливал холод, благодаря которому и кончик носа приобрел почти тот же оттенок. Горе – надежная защита против холода, он же не чувствовал первого, а потому страдал от второго. Он нерешительно улыбнулся.
– Я бы не посмел вас побеспокоить, но подумал, что вам, возможно, это нужно.
Я взяла носовой платок, немного порыдала в него, потом увидела тушь с ресниц, марающую белизну ткани, подумала, а как же она выглядит на моем лице, если даже платок превращает в черт знает что? Еще раз всхлипнула, вспомнив, что Кэрол, с кем я могла бы разделить эту мысль, больше нет…
– Почему мы живем? – задала я риторический вопрос. Не ему конкретно, скорее миру вообще. Я все еще смотрела на рельсы.
– Чтобы увидеть, что за углом? – предположил он.
– Фу! – вырвалось у меня. Горе прощает недостаток вежливости.
– Чтобы увидеть, нет ли за углом чего-то хорошего? – поправился он.
Этот ответ показался мне логичным, и я кивнула. Объявили о задержке поезда, следующего в Лондон.
– Plus зa change, [16]– раздраженно бросил он и встал. – Вы едете в Лондон?
Я опять кивнула.
Он наклонился, коснулся моего локтя. Только и всего. Контакт, не несущий в себе угрозы, который я могла допустить. Потом добавил:
– Пойдемте в буфет. Там хотя бы тепло.
Я поднялась и подумала: «Наверное, это мой последний приезд в этот город». Оглядела платформу, станцию, знакомые очертания домов. Он склонил голову, как бы спрашивая: идти ему одному, оставив меня в покое, или я все-таки составлю ему компанию?
– Я только что потеряла дорогого мне человека, – объяснила я свои слезы. – Сестру.
Возможно, стакан чая в компании незнакомца помог бы хоть как-то залатать огромную, ноющую пустоту внутри. Он открыл дверь в буфет, придержал, пропуская меня вперед.
– Не настоящую сестру, – уточнила я, будто это имело какое-то значение. – Лучше.
Он кивнул, и я почувствовала, что меня поняли.
Вновь попав в тепло, я вдруг ощутила безмерное облегчение. Увидела столик на двоих, стоящий, словно на съемочной площадке. Направляясь к нему, подумала: «Господи, да это же «Короткая встреча». [17]И даже с носовым платком…»
С губ даже сорвался смешок, потому что в этот момент я буквально услышала голос Кэрол: «Как же тебе не стыдно! Подцепить мужчину в день моих похорон…» – и ее смех.
– Вы не врач, [18]не так ли? – спросила я.
Он покачал головой.
Глава 2
ВЕЧЕР С БРЕНДИ
Когда я приехала домой, Френсис лежал в постели, сраженный гриппом. Наша невестка, Петра, которую я попросила приехать и поухаживать за ним, принесла ему чашку, судя по запаху, с лакричной водой и несколько таблеток активированного угля.
– Хочет провести детоксикацию моего организма, – простонал он. – Я ей сказал, лучше бы она меня отравила.
Он пребывал далеко не в радужном настроении, да и пахло от него не очень. В таком виде не встречают жену, которая неожиданно для себя оказалась в роли героини «Короткой встречи», с час изливала душу незнакомцу противоположного пола с сапфировыми глазами в станционном буфете, а потом два часа ехала с ним в поезде. Сварливость – одна из наименее приятных черт человеческого характера. Я хотела любви, я хотела сочувствия, а вот отдавать их не было никакого желания.
Когда я плюхнулась на подушку рядом с Френсисом и запах его тела, давно нуждающегося в приеме ванны, окутал меня, я подумала: «Не хочу быть здесь», – и восприняла эту мысль как симптом не отпускающего меня чувства потери. Я заставила моего бедного мужа вылезти из кровати и пойти в ванную комнату, поменяла белье, выкинула все мятые салфетки, протерла прикроватный столик, липкий от пролитых лекарств. Каждую использованную салфетку, каждую складочку на наволочке, каждый стаканчик с остатками какого-нибудь снадобья я воспринимала как личное оскорбление, поэтому боролась с ними, не щадя себя. Ударилась мизинцем левой ноги, ударилась голенью правой, наконец, вытащила Френсиса из ванной и надела на него свежую светло-синюю пижаму. Его лицо и шея цветом напоминали хорошо проваренного лангуста. Я злобно смотрела на него, укладывая под одеяло, но, к счастью, он проявил полное безразличие к моим взглядам. Вызванная гриппом высокая температура туманила глаза, и ему хотелось только одного: чтобы его наконец-то оставили в покое. Я вышла из спальни, сама приняла ванну, и, когда чистила зубы, в голове вертелась еще одна строчка из Элиота: «Я измерял свою жизнь кофейными ложечками». Мне хотелось плакать и хотелось петь. Должно быть, начиналась истерика. Как всегда, я положила кольцо на раковину около кранов и сразу же вспомнила цвет глаз мужчины. Дверца маленького тайника во мне, запертая на семь замков, приоткрылась, сам тайник вдруг запульсировал от напитывающей его энергии. И зубная щетка, елозившая по зубам, не могла свести эту пульсацию на нет.
По возвращении в спальню еще одна фраза из Элиота заставила меня рассмеяться: «Но Дорис, завернувшись после ванны в полотенце, входит, шлепая босыми ногами, несет нюхательную соль и стакан бренди». Я спросила Френсиса, не хочет ли он выпить бренди, и мне очень не понравилось, когда он ответил, что нет.
– Господи, Дилис. – Голос у него был такой несчастный. – Ты пытаешься меня убить?
– Не говори глупостей! – отрезала я без всякого сочувствия.
– Ты только что накормила меня таблетками, – вздохнул он, покрывшись испариной. – Множеством таблеток. Возможно, они прикончат меня и без помощи бренди.
Он говорил правду. Я дала ему лошадиную дозу парацетамола. И наверное, не стоило добавлять к таблеткам стакан бренди. Но извиняться я не собиралась.
– Я лишь цитировала Элиота, – строго ответила я. – Расслабься.
Предлагать больному гриппом расслабиться – все равно что посоветовать подняться с кровати и пойти на прогулку…
– Мне сейчас не до поэзии, – раздраженно бросил Френсис. – А от газированной воды я бы не отказался.
– О, Френсис, бренди тебя не убьет.
– Я в этом не уверен. Судя по моему самочувствию, я уже умираю.
– Тогда, может, выпью я.
– Пей.
Вот я и выпила.
На наших лицах читалось удивление, пока я сидела на краю кровати и маленькими глотками пила бренди. Мы оба удивлялись, зная, что я ненавижу этот напиток. Когда нашу собаку переехал автомобиль, кто-то из соседей дал мне бренди. Я механически выпила, и меня тут же вырвало. После чего на дух не переносила. Да только в этот день, в поезде, белый рыцарь принес мне стаканчик бренди, и я покорно его выпила. А потом скорчила такую гримасу, что он рассмеялся. И от этого смеха я почувствовала себя очень молодой. Точно дала смерти в зубы. Я провела со смертью почти весь день, но потом убежала от нее. «Видишь? – словно говорила я. – Я еще не готова к встрече с тобой».
Недоумение Френсиса, несмотря на слабость, которую он испытывал, реализовалось в словах:
– Но тебе же не нравился вкус.
– Я терпеть не могла запах, – ответила я.
– Но запах и есть вкус, – промямлил он.
Конечно же, его слова соответствовали истине. И запах этот еще вчера вызывал у меня такое отвращение, что в рождественский пудинг я добавляла ром. А сегодня сидела на кровати, пила бренди маленькими глоточками и чувствовала, как приятное тепло разливается по телу. Хотя бренди и не был единственной тому причиной. Удовольствие я растягивала как могла.
– Поторопись, – с раздражительностью больного бросил Френсис. – Я хочу погасить свет.
– Ну хорошо… я только спущусь вниз и допью бренди там. Не возражаешь?
– Между прочим… – Голос его совсем ослабел. – Звонила Джинни. Хотела узнать, в порядке ли ты.
– Чтобы насладиться моим горем, – с несвойственной мне злобой фыркнула я.
На лице его отразилось отчаяние, я уж подумала, что сейчас он накричит на меня или расплачется, грипп – очень депрессивная болезнь, но потом он нежно мне улыбнулся и попросил извинить его. Сказал, что думал только о себе. Предложил вновь сесть на кровать. Спросил, как прошли похороны Кэрол. А я, терзаемая угрызениями совести и довольная тем, что все вернулось на круги своя, ответила, что все прошло хорошо.
– А наши цветы?
– Лучше не было.
Потекли слезы. Он сжал мне руку. Но его была такая горячая и потная, что я убрала свою и вытерла глаза.
– Жаль, что меня там не было. – Его голос дрогнул. Когда мы подписывали карточку к цветам, он удивил меня, написав: «Френки». – Мне она всегда нравилась.
– Ты ей тоже.
Но руку в прежнее положение я не вернула. Отказывалась она вновь касаться руки Френсиса. Он, конечно же, этого не заметил.
– Все прошло замечательно, – продолжила я. – Как она и хотела.
– Жаль, что я не смог пойти на похороны.
– Мне тоже жаль. Жалела я об этом? И да и нет.
Если б он пошел, все осталось бы как прежде. И всем было бы легче.
Но он не пошел, и я отдавала себе отчет: что-то переменилось. И перемены эти вели к усложнению жизни.
Я посмотрела на него. Он напоминал доверчивого ребенка. А я видела себя медсестрой, которая говорит: «Больно не будет». Хотя знала, что боли не избежать.
– Как ты добралась домой? – Он провел горячей рукой по моей щеке, добрый и любящий муж, лежащий с температурой под сорок и на полдня отданный заботам невестки, помешанной на здоровой пище и природных лекарствах. Я уже собиралась ему обо всем рассказать, так, чтобы причинить минимум боли, но с губ сорвалось: «О… нормально». Я поняла, что полностью излила душу незнакомцу и более не нуждалась ни в чьем сочувствии.
Френсис, расслабленный ванной, беседой с ночной медсестрой и таблетками, прошептал:
– Допивай бренди и ложись. – После чего заснул. Я допила, а потом лежала без сна. Выпила уж третью двойную порцию бренди, хотя раньше не могла удержать в желудке даже одну, и не провалилась в пьяный сон! Я отнесла сей феномен к переживаниям этого долгого дня. Решительно отставила в сторону переживания… и все равно не заснула. Более того, сна не было ни в одном глазу.
Наконец выскользнула из кровати и босиком, как Дорис, пошлепала к телефонному справочнику. Поиск человека по телефонному справочнику – верный признак того, что он тебе понравился. Со мной такое случалось лишь однажды: в одиннадцать лет я попыталась найти телефон Томми Стила, проживавшего в Бермондси.
Его звали Мэттью Тодд, и жил он около Паддингтона. [19]Это все, что я узнала. Он работал в приюте для бездомных, пока тот не закрылся, и ездил в Бристоль, чтобы узнать, не удастся ли найти там аналогичную работу. Другими словами, он был безработным. Он так и сказал, чтобы у меня не осталось никаких сомнений, а потом, когда я маленькими стаканами пила первую порцию бренди, улыбнулся и добавил:
– И что с того?
«Это же замечательно, – подумала я. – Быть безработным и не стыдиться этого». Поэтому брякнула:
– Я тоже. Временно. – И рассказала о моих контактах с институтом Фогаля [20]и выставке в Стэпни, [21]в организации которой я принимала участие. – Я сделала все, что хотела. И поняла, что пора уходить.
– Иногда ты действительно знаешь, когда надо уйти, – изрек он.
И от этого предложения внутри у меня все задрожало. Почему – объяснить не смогу.
– Я впервые в жизни живу на пособие, – добавил он. – Теперь я знаю, каково оно, по другую сторону баррикады.
– И каково?
Я ожидала услышать, что не так чтобы хорошо. Но он улыбнулся:
– Не так уж и плохо. Есть время оглядеться. Подумать. Разница в том, что я знаю: это не вечно. И у меня есть крыша над головой.
– Где? – Возможно, вырвалось это у меня слишком уж быстро. Зато я узнала, где он жил. – А если с Бристолем ничего не выгорит? – спросила я бесстрастным голосом. Не хотела, чтобы он подумал, будто я лезу в печенки. А кроме того, каждый, чья работа связана с искусством, знает, что в Англии величайший патрон современного искусства и его представителей, Медичи наших дней – пособие по безработице. Мы бы недосчитались доброй половины произведений современного искусства, если бы государство не спонсировало художников, скульпторов, вообще творческих людей, признавая их безработными.
Он, похоже, нашел вопрос совершенно естественным.
– Ну, может, немного попутешествую. Или напишу руководство «Помоги себе сам». Меня об этом просили. – Он откинулся на спинку сиденья. Пожал плечами. – А может, не напишу. Я отдал двадцать лет жизни, помогая изменить мир. Так что уже не считаю, что человек должен работать, работать и работать. Могу какое-то время даже побездельничать…
Кэрол он бы понравился. Я услышала ее слова: «Он очень тебе подходит!.. Раздвинь привычные рамки», – эту фразу она произносила часто. И всякий раз бесила Френсиса. Потому что он постоянно имел дело с людьми, которые позволяли себе выйти за привычные рамки, что приводило к весьма печальным последствиям. Френсис бы указал, что Мэттью – плохой пример для нашего молодого поколения, особенно плохой пример для нашего черного молодого поколения, поскольку черная община отчаянно старалась убедить их уделять больше времени и внимания образованию, ввести моду на учебу, тогда как молодежь полагала модным мобильные телефоны, музыку и автомобили. Уже больная, Кэрол как-то раз резко поспорила об этом с Френсисом. Она всегда выступала за свободу личности. Я же склонялась к мнению Френсиса, полагавшего, что в обществе каждому приходится идти на серьезные самоограничения, но теперь, сидя напротив улыбающегося мужчины, который столь беззаботно отрицал необходимость работы, я приложила немало сил, чтобы стереть с лица неодобрение, и улыбнулась в ответ.
– Это вариант, – серьезно ответила я. – Раздвинуть привычные рамки.
– Я исследую гибель личности и взаимосвязь этого процесса с дневными телепередачами.
К счастью, он улыбнулся, показывая, что это шутка, а не то я бы восприняла его слова на полном серьезе.
И тут же у меня мелькнула другая мысль, в душном купе поезда куда более интимная и шокирующая и уж точно непрошеная: а ведь этот мужчина, который, так вовремя предложил мне носовой платок, при нормальной температуре тела и окружающей среды очень даже ничего. Во всяком случае, далеко не урод. Выглядит молодым. Одет по молодежной моде. А потом до меня дошло, что не выглядит он молодым для своего возраста и не одевается, как молодой. Просто я привыкла общаться с более пожилыми мужчинами. Рядом с Френсисом, который был на восемь лет старше меня, я воспринимала себя иначе. У меня возникало ощущение, что мне тоже чуть ли не шестьдесят. А ведь я не была столь старой. Более того, в компании этого мужчины я не хотела быть столь старой.
Просто удивительно, как умело ты начинаешь управляться с числами, когда видишь в этом практический смысл. Усилия мисс Бреттл, пытавшейся научить нас возводить число в куб или извлекать из него квадратные корни, ни к чему не привели. Но когда речь пошла о личном, мой мозг, неспособный воспринять азы математики, пасующий перед литрами и граммами, без всякого труда подсчитал: если он получил диплом в двадцать один, максимум двадцать два года, а потом почти двадцать лет проработал в социальном секторе, то сейчас близок к возрасту, с которого начинается настоящая жизнь. И по какой-то причине мысль эта невероятно меня обрадовала. Я, как минимум на десять лет старше его, почувствовала себя на десять лет моложе. Несмотря на печальное событие, послужившее причиной нашей встречи. Кэрол, моя золотая девочка, легла в землю, но я-то еще ходила по ней, еще танцевала… если возникало такое желание. Вот тогда я и согласилась на второй стаканчик бренди, откинулась на спинку сиденья и наблюдала за его возвращением по отражению в стекле.
А теперь, как вор в ночи, кралась по лестнице вниз. Сердце стучало, как барабан, когда я переворачивала страницы телефонного справочника и проводила пальцем по колонкам фамилий. Естественно, сказывалось чувство вины. Естественно, я сама себе удивлялась. Но главную роль играло, конечно же, возбуждение. Ужасно хотелось увидеть фамилию, подтверждающую его существование. И я ее нашла: Мэттью Тодд, 12а Бистон-Гарденс, Лондон. «Что ж, мистер Тодд из Бистон-Гарденс, – подумала я, – теперь я знаю, где вас искать. И, если я соберусь с духом, вы получите свой носовой платок, причем верну я его вам лично». От таких мыслей у меня просто перехватило дыхание. Ни о какой нравственности речь не шла, только о стратегии.
Я даже не начала спорить с собой. Какие уж споры в столь поздний час. И знала, что не могу списать происходящее со мной на выпитый бренди.
Безусловно, я знала, что делать. Знала, потому что способность к обману заложена в нашем сознании с рождения. Мы все в курсе, как обманывать, манипулировать, подводить людей к нужным нам решениям. И тех, кто говорит, что не умеет, просто не было повода применить имеющиеся знания на практике. До этого момента такого повода не было и у меня. Но он появился, и тут же выяснилось, что я обладаю необходимым запасом знаний. Мне оставалось только извлечь их из запасников. Рука дрожала, когда я переписывала адрес и телефон. Потом, с по-прежнему гулко бьющимся сердцем, я прокралась в кровать. Френсис, пахнущий мылом и эвкалиптом, не шелохнулся, когда я улеглась рядом. Я прижалась к нему, теплому, уютному, раздражающему телу, и подумала, что такое мое поведение в день похорон лучшей подруги имеет свое объяснение. То, что я прятала в тайнике, выбралось наружу и начало нарастать. Гребцы, похоже, дождались отмщения. И я ничего не могла с этим поделать, потому что не хотела.
Я лежала, чувствуя мерные удары сердца моего мужа и приказывая своему успокоиться, думала о том, что утром все будет выглядеть совершенно иначе. Сегодняшнее мое поведение обусловил шок, вызванный смертью Кэрол, шок, который я испытала, заранее зная, что она вот-вот умрет. И тем не менее эмоционально меня потрясла ее смерть. Осознание, что последний выдох слетел с ее губ, что она больше не ответит на мои вопросы, что мы не сможем вместе посмеяться над шуткой, что я больше не услышу от нее: «А что ты имела в виду, когда?..» К этому подготовиться невозможно. Как нельзя подготовиться к дикому ощущению пустоты, которое оставляет после себя смерть. Я отвернулась от лежащего рядом горячего тела. Бренди и тишина ночи подбросили мне спасительную мысль: когда закрывается, одна дверь, всегда открывается другая. И я сознательно переключилась со старой боли на новую радость. И даже одна мысль о Мэттью Тодде в эту ночь успокоила меня, а это дорогого стоило. Я знала, что Кэрол меня простила бы. В любом случае последний год мы вместе ходили в трауре, зная, что близкий конец неизбежен. Теперь я осталась на сцене одна. Я все делала правильно, и, как сказал поэт, могила – хорошее и милое место, но только не для объятий… Потеря Кэрол заставила меня подумать о собственных неудачах. Пробелах в опыте. И как бы я ни убеждала себя, что это безумие – хватать все, что подсовывала мне жизнь, когда я сама не своя, доводы эти не казались весомыми.
Моя единственная надежда заключалась в том, что объект моих фантазий сейчас лежал в кровати, как лежала в ней я. И спал в объятиях своей любимой. Тогда в отличие от меня ему не требовалось заполнять пустоту, и я исчезла из его памяти, как только задние огни моего такси исчезли на Марилебон-роуд. Но почему-то я в этом сомневалась. По разговору не ощущалось, что у него есть любимая, он не показывал виду, что заботится о чьих-то чувствах. Нашу беседу не перемежали обычные фразы: «Моя жена всегда говорит…» или «Мы думали о том, чтобы уехать из Лондона…» Или я выдавала желаемое за действительное? С внезапно проснувшимся интересом к жизни я вдруг поняла, почему Кэрол так злилась в свои последние дни, почему напрочь лишилась чувства юмора… Потеря жизни означала потерю множества возможностей… Приключений. Жизнь, она всегда интересна, всегда переменчива, полна неизвестности и потенциально может развернуться в самом неожиданном направлении. Вот почему моя подруга так горько сожалела об этой потере. Смерть убивает неизвестность. Она – единственная определенность, которая у нас есть. И смерть отнимала у нее именно то, что случилось со мной на бристольской станции «Темпл-Мидс»: непредсказуемое.
Я поняла, с удивительной ясностью мне открылось, какое это счастье – жить. И тут же накатила волна паники: я вспомнила, что не отзвонилась сестре. Но вместо того чтобы переживать из-за этого, я просто повернулась на бок и выключила лампу. Хрен с ней. Я предавалась тайному удовольствию и не собиралась отказываться от столь приятного времяпрепровождения ради того, чтобы не усугублять наши и без того натянутые отношения.
Лучше продолжать жить. Мое удовольствие не имело отношения к настоящему. Не состояло в том, что я лежала в теплой, уютной постели рядом с любящим меня мужем. Мое удовольствие состояло в ожидании, что же будет потом. «Мэттью и Френсис, – думала я, когда сон и бренди начали наконец-то туманить голову. – Мэттью, Френсис и я». Да, у меня появилось новое измерение. Этим утром я выходила из дома, как Френсис и я. А вечером… Тут никаких сомнений быть не могло: нас стало трое. С этим я уснула.
– Хочет провести детоксикацию моего организма, – простонал он. – Я ей сказал, лучше бы она меня отравила.
Он пребывал далеко не в радужном настроении, да и пахло от него не очень. В таком виде не встречают жену, которая неожиданно для себя оказалась в роли героини «Короткой встречи», с час изливала душу незнакомцу противоположного пола с сапфировыми глазами в станционном буфете, а потом два часа ехала с ним в поезде. Сварливость – одна из наименее приятных черт человеческого характера. Я хотела любви, я хотела сочувствия, а вот отдавать их не было никакого желания.
Когда я плюхнулась на подушку рядом с Френсисом и запах его тела, давно нуждающегося в приеме ванны, окутал меня, я подумала: «Не хочу быть здесь», – и восприняла эту мысль как симптом не отпускающего меня чувства потери. Я заставила моего бедного мужа вылезти из кровати и пойти в ванную комнату, поменяла белье, выкинула все мятые салфетки, протерла прикроватный столик, липкий от пролитых лекарств. Каждую использованную салфетку, каждую складочку на наволочке, каждый стаканчик с остатками какого-нибудь снадобья я воспринимала как личное оскорбление, поэтому боролась с ними, не щадя себя. Ударилась мизинцем левой ноги, ударилась голенью правой, наконец, вытащила Френсиса из ванной и надела на него свежую светло-синюю пижаму. Его лицо и шея цветом напоминали хорошо проваренного лангуста. Я злобно смотрела на него, укладывая под одеяло, но, к счастью, он проявил полное безразличие к моим взглядам. Вызванная гриппом высокая температура туманила глаза, и ему хотелось только одного: чтобы его наконец-то оставили в покое. Я вышла из спальни, сама приняла ванну, и, когда чистила зубы, в голове вертелась еще одна строчка из Элиота: «Я измерял свою жизнь кофейными ложечками». Мне хотелось плакать и хотелось петь. Должно быть, начиналась истерика. Как всегда, я положила кольцо на раковину около кранов и сразу же вспомнила цвет глаз мужчины. Дверца маленького тайника во мне, запертая на семь замков, приоткрылась, сам тайник вдруг запульсировал от напитывающей его энергии. И зубная щетка, елозившая по зубам, не могла свести эту пульсацию на нет.
По возвращении в спальню еще одна фраза из Элиота заставила меня рассмеяться: «Но Дорис, завернувшись после ванны в полотенце, входит, шлепая босыми ногами, несет нюхательную соль и стакан бренди». Я спросила Френсиса, не хочет ли он выпить бренди, и мне очень не понравилось, когда он ответил, что нет.
– Господи, Дилис. – Голос у него был такой несчастный. – Ты пытаешься меня убить?
– Не говори глупостей! – отрезала я без всякого сочувствия.
– Ты только что накормила меня таблетками, – вздохнул он, покрывшись испариной. – Множеством таблеток. Возможно, они прикончат меня и без помощи бренди.
Он говорил правду. Я дала ему лошадиную дозу парацетамола. И наверное, не стоило добавлять к таблеткам стакан бренди. Но извиняться я не собиралась.
– Я лишь цитировала Элиота, – строго ответила я. – Расслабься.
Предлагать больному гриппом расслабиться – все равно что посоветовать подняться с кровати и пойти на прогулку…
– Мне сейчас не до поэзии, – раздраженно бросил Френсис. – А от газированной воды я бы не отказался.
– О, Френсис, бренди тебя не убьет.
– Я в этом не уверен. Судя по моему самочувствию, я уже умираю.
– Тогда, может, выпью я.
– Пей.
Вот я и выпила.
На наших лицах читалось удивление, пока я сидела на краю кровати и маленькими глотками пила бренди. Мы оба удивлялись, зная, что я ненавижу этот напиток. Когда нашу собаку переехал автомобиль, кто-то из соседей дал мне бренди. Я механически выпила, и меня тут же вырвало. После чего на дух не переносила. Да только в этот день, в поезде, белый рыцарь принес мне стаканчик бренди, и я покорно его выпила. А потом скорчила такую гримасу, что он рассмеялся. И от этого смеха я почувствовала себя очень молодой. Точно дала смерти в зубы. Я провела со смертью почти весь день, но потом убежала от нее. «Видишь? – словно говорила я. – Я еще не готова к встрече с тобой».
Недоумение Френсиса, несмотря на слабость, которую он испытывал, реализовалось в словах:
– Но тебе же не нравился вкус.
– Я терпеть не могла запах, – ответила я.
– Но запах и есть вкус, – промямлил он.
Конечно же, его слова соответствовали истине. И запах этот еще вчера вызывал у меня такое отвращение, что в рождественский пудинг я добавляла ром. А сегодня сидела на кровати, пила бренди маленькими глоточками и чувствовала, как приятное тепло разливается по телу. Хотя бренди и не был единственной тому причиной. Удовольствие я растягивала как могла.
– Поторопись, – с раздражительностью больного бросил Френсис. – Я хочу погасить свет.
– Ну хорошо… я только спущусь вниз и допью бренди там. Не возражаешь?
– Между прочим… – Голос его совсем ослабел. – Звонила Джинни. Хотела узнать, в порядке ли ты.
– Чтобы насладиться моим горем, – с несвойственной мне злобой фыркнула я.
На лице его отразилось отчаяние, я уж подумала, что сейчас он накричит на меня или расплачется, грипп – очень депрессивная болезнь, но потом он нежно мне улыбнулся и попросил извинить его. Сказал, что думал только о себе. Предложил вновь сесть на кровать. Спросил, как прошли похороны Кэрол. А я, терзаемая угрызениями совести и довольная тем, что все вернулось на круги своя, ответила, что все прошло хорошо.
– А наши цветы?
– Лучше не было.
Потекли слезы. Он сжал мне руку. Но его была такая горячая и потная, что я убрала свою и вытерла глаза.
– Жаль, что меня там не было. – Его голос дрогнул. Когда мы подписывали карточку к цветам, он удивил меня, написав: «Френки». – Мне она всегда нравилась.
– Ты ей тоже.
Но руку в прежнее положение я не вернула. Отказывалась она вновь касаться руки Френсиса. Он, конечно же, этого не заметил.
– Все прошло замечательно, – продолжила я. – Как она и хотела.
– Жаль, что я не смог пойти на похороны.
– Мне тоже жаль. Жалела я об этом? И да и нет.
Если б он пошел, все осталось бы как прежде. И всем было бы легче.
Но он не пошел, и я отдавала себе отчет: что-то переменилось. И перемены эти вели к усложнению жизни.
Я посмотрела на него. Он напоминал доверчивого ребенка. А я видела себя медсестрой, которая говорит: «Больно не будет». Хотя знала, что боли не избежать.
– Как ты добралась домой? – Он провел горячей рукой по моей щеке, добрый и любящий муж, лежащий с температурой под сорок и на полдня отданный заботам невестки, помешанной на здоровой пище и природных лекарствах. Я уже собиралась ему обо всем рассказать, так, чтобы причинить минимум боли, но с губ сорвалось: «О… нормально». Я поняла, что полностью излила душу незнакомцу и более не нуждалась ни в чьем сочувствии.
Френсис, расслабленный ванной, беседой с ночной медсестрой и таблетками, прошептал:
– Допивай бренди и ложись. – После чего заснул. Я допила, а потом лежала без сна. Выпила уж третью двойную порцию бренди, хотя раньше не могла удержать в желудке даже одну, и не провалилась в пьяный сон! Я отнесла сей феномен к переживаниям этого долгого дня. Решительно отставила в сторону переживания… и все равно не заснула. Более того, сна не было ни в одном глазу.
Наконец выскользнула из кровати и босиком, как Дорис, пошлепала к телефонному справочнику. Поиск человека по телефонному справочнику – верный признак того, что он тебе понравился. Со мной такое случалось лишь однажды: в одиннадцать лет я попыталась найти телефон Томми Стила, проживавшего в Бермондси.
Его звали Мэттью Тодд, и жил он около Паддингтона. [19]Это все, что я узнала. Он работал в приюте для бездомных, пока тот не закрылся, и ездил в Бристоль, чтобы узнать, не удастся ли найти там аналогичную работу. Другими словами, он был безработным. Он так и сказал, чтобы у меня не осталось никаких сомнений, а потом, когда я маленькими стаканами пила первую порцию бренди, улыбнулся и добавил:
– И что с того?
«Это же замечательно, – подумала я. – Быть безработным и не стыдиться этого». Поэтому брякнула:
– Я тоже. Временно. – И рассказала о моих контактах с институтом Фогаля [20]и выставке в Стэпни, [21]в организации которой я принимала участие. – Я сделала все, что хотела. И поняла, что пора уходить.
– Иногда ты действительно знаешь, когда надо уйти, – изрек он.
И от этого предложения внутри у меня все задрожало. Почему – объяснить не смогу.
– Я впервые в жизни живу на пособие, – добавил он. – Теперь я знаю, каково оно, по другую сторону баррикады.
– И каково?
Я ожидала услышать, что не так чтобы хорошо. Но он улыбнулся:
– Не так уж и плохо. Есть время оглядеться. Подумать. Разница в том, что я знаю: это не вечно. И у меня есть крыша над головой.
– Где? – Возможно, вырвалось это у меня слишком уж быстро. Зато я узнала, где он жил. – А если с Бристолем ничего не выгорит? – спросила я бесстрастным голосом. Не хотела, чтобы он подумал, будто я лезу в печенки. А кроме того, каждый, чья работа связана с искусством, знает, что в Англии величайший патрон современного искусства и его представителей, Медичи наших дней – пособие по безработице. Мы бы недосчитались доброй половины произведений современного искусства, если бы государство не спонсировало художников, скульпторов, вообще творческих людей, признавая их безработными.
Он, похоже, нашел вопрос совершенно естественным.
– Ну, может, немного попутешествую. Или напишу руководство «Помоги себе сам». Меня об этом просили. – Он откинулся на спинку сиденья. Пожал плечами. – А может, не напишу. Я отдал двадцать лет жизни, помогая изменить мир. Так что уже не считаю, что человек должен работать, работать и работать. Могу какое-то время даже побездельничать…
Кэрол он бы понравился. Я услышала ее слова: «Он очень тебе подходит!.. Раздвинь привычные рамки», – эту фразу она произносила часто. И всякий раз бесила Френсиса. Потому что он постоянно имел дело с людьми, которые позволяли себе выйти за привычные рамки, что приводило к весьма печальным последствиям. Френсис бы указал, что Мэттью – плохой пример для нашего молодого поколения, особенно плохой пример для нашего черного молодого поколения, поскольку черная община отчаянно старалась убедить их уделять больше времени и внимания образованию, ввести моду на учебу, тогда как молодежь полагала модным мобильные телефоны, музыку и автомобили. Уже больная, Кэрол как-то раз резко поспорила об этом с Френсисом. Она всегда выступала за свободу личности. Я же склонялась к мнению Френсиса, полагавшего, что в обществе каждому приходится идти на серьезные самоограничения, но теперь, сидя напротив улыбающегося мужчины, который столь беззаботно отрицал необходимость работы, я приложила немало сил, чтобы стереть с лица неодобрение, и улыбнулась в ответ.
– Это вариант, – серьезно ответила я. – Раздвинуть привычные рамки.
– Я исследую гибель личности и взаимосвязь этого процесса с дневными телепередачами.
К счастью, он улыбнулся, показывая, что это шутка, а не то я бы восприняла его слова на полном серьезе.
И тут же у меня мелькнула другая мысль, в душном купе поезда куда более интимная и шокирующая и уж точно непрошеная: а ведь этот мужчина, который, так вовремя предложил мне носовой платок, при нормальной температуре тела и окружающей среды очень даже ничего. Во всяком случае, далеко не урод. Выглядит молодым. Одет по молодежной моде. А потом до меня дошло, что не выглядит он молодым для своего возраста и не одевается, как молодой. Просто я привыкла общаться с более пожилыми мужчинами. Рядом с Френсисом, который был на восемь лет старше меня, я воспринимала себя иначе. У меня возникало ощущение, что мне тоже чуть ли не шестьдесят. А ведь я не была столь старой. Более того, в компании этого мужчины я не хотела быть столь старой.
Просто удивительно, как умело ты начинаешь управляться с числами, когда видишь в этом практический смысл. Усилия мисс Бреттл, пытавшейся научить нас возводить число в куб или извлекать из него квадратные корни, ни к чему не привели. Но когда речь пошла о личном, мой мозг, неспособный воспринять азы математики, пасующий перед литрами и граммами, без всякого труда подсчитал: если он получил диплом в двадцать один, максимум двадцать два года, а потом почти двадцать лет проработал в социальном секторе, то сейчас близок к возрасту, с которого начинается настоящая жизнь. И по какой-то причине мысль эта невероятно меня обрадовала. Я, как минимум на десять лет старше его, почувствовала себя на десять лет моложе. Несмотря на печальное событие, послужившее причиной нашей встречи. Кэрол, моя золотая девочка, легла в землю, но я-то еще ходила по ней, еще танцевала… если возникало такое желание. Вот тогда я и согласилась на второй стаканчик бренди, откинулась на спинку сиденья и наблюдала за его возвращением по отражению в стекле.
А теперь, как вор в ночи, кралась по лестнице вниз. Сердце стучало, как барабан, когда я переворачивала страницы телефонного справочника и проводила пальцем по колонкам фамилий. Естественно, сказывалось чувство вины. Естественно, я сама себе удивлялась. Но главную роль играло, конечно же, возбуждение. Ужасно хотелось увидеть фамилию, подтверждающую его существование. И я ее нашла: Мэттью Тодд, 12а Бистон-Гарденс, Лондон. «Что ж, мистер Тодд из Бистон-Гарденс, – подумала я, – теперь я знаю, где вас искать. И, если я соберусь с духом, вы получите свой носовой платок, причем верну я его вам лично». От таких мыслей у меня просто перехватило дыхание. Ни о какой нравственности речь не шла, только о стратегии.
Я даже не начала спорить с собой. Какие уж споры в столь поздний час. И знала, что не могу списать происходящее со мной на выпитый бренди.
Безусловно, я знала, что делать. Знала, потому что способность к обману заложена в нашем сознании с рождения. Мы все в курсе, как обманывать, манипулировать, подводить людей к нужным нам решениям. И тех, кто говорит, что не умеет, просто не было повода применить имеющиеся знания на практике. До этого момента такого повода не было и у меня. Но он появился, и тут же выяснилось, что я обладаю необходимым запасом знаний. Мне оставалось только извлечь их из запасников. Рука дрожала, когда я переписывала адрес и телефон. Потом, с по-прежнему гулко бьющимся сердцем, я прокралась в кровать. Френсис, пахнущий мылом и эвкалиптом, не шелохнулся, когда я улеглась рядом. Я прижалась к нему, теплому, уютному, раздражающему телу, и подумала, что такое мое поведение в день похорон лучшей подруги имеет свое объяснение. То, что я прятала в тайнике, выбралось наружу и начало нарастать. Гребцы, похоже, дождались отмщения. И я ничего не могла с этим поделать, потому что не хотела.
Я лежала, чувствуя мерные удары сердца моего мужа и приказывая своему успокоиться, думала о том, что утром все будет выглядеть совершенно иначе. Сегодняшнее мое поведение обусловил шок, вызванный смертью Кэрол, шок, который я испытала, заранее зная, что она вот-вот умрет. И тем не менее эмоционально меня потрясла ее смерть. Осознание, что последний выдох слетел с ее губ, что она больше не ответит на мои вопросы, что мы не сможем вместе посмеяться над шуткой, что я больше не услышу от нее: «А что ты имела в виду, когда?..» К этому подготовиться невозможно. Как нельзя подготовиться к дикому ощущению пустоты, которое оставляет после себя смерть. Я отвернулась от лежащего рядом горячего тела. Бренди и тишина ночи подбросили мне спасительную мысль: когда закрывается, одна дверь, всегда открывается другая. И я сознательно переключилась со старой боли на новую радость. И даже одна мысль о Мэттью Тодде в эту ночь успокоила меня, а это дорогого стоило. Я знала, что Кэрол меня простила бы. В любом случае последний год мы вместе ходили в трауре, зная, что близкий конец неизбежен. Теперь я осталась на сцене одна. Я все делала правильно, и, как сказал поэт, могила – хорошее и милое место, но только не для объятий… Потеря Кэрол заставила меня подумать о собственных неудачах. Пробелах в опыте. И как бы я ни убеждала себя, что это безумие – хватать все, что подсовывала мне жизнь, когда я сама не своя, доводы эти не казались весомыми.
Моя единственная надежда заключалась в том, что объект моих фантазий сейчас лежал в кровати, как лежала в ней я. И спал в объятиях своей любимой. Тогда в отличие от меня ему не требовалось заполнять пустоту, и я исчезла из его памяти, как только задние огни моего такси исчезли на Марилебон-роуд. Но почему-то я в этом сомневалась. По разговору не ощущалось, что у него есть любимая, он не показывал виду, что заботится о чьих-то чувствах. Нашу беседу не перемежали обычные фразы: «Моя жена всегда говорит…» или «Мы думали о том, чтобы уехать из Лондона…» Или я выдавала желаемое за действительное? С внезапно проснувшимся интересом к жизни я вдруг поняла, почему Кэрол так злилась в свои последние дни, почему напрочь лишилась чувства юмора… Потеря жизни означала потерю множества возможностей… Приключений. Жизнь, она всегда интересна, всегда переменчива, полна неизвестности и потенциально может развернуться в самом неожиданном направлении. Вот почему моя подруга так горько сожалела об этой потере. Смерть убивает неизвестность. Она – единственная определенность, которая у нас есть. И смерть отнимала у нее именно то, что случилось со мной на бристольской станции «Темпл-Мидс»: непредсказуемое.
Я поняла, с удивительной ясностью мне открылось, какое это счастье – жить. И тут же накатила волна паники: я вспомнила, что не отзвонилась сестре. Но вместо того чтобы переживать из-за этого, я просто повернулась на бок и выключила лампу. Хрен с ней. Я предавалась тайному удовольствию и не собиралась отказываться от столь приятного времяпрепровождения ради того, чтобы не усугублять наши и без того натянутые отношения.
Лучше продолжать жить. Мое удовольствие не имело отношения к настоящему. Не состояло в том, что я лежала в теплой, уютной постели рядом с любящим меня мужем. Мое удовольствие состояло в ожидании, что же будет потом. «Мэттью и Френсис, – думала я, когда сон и бренди начали наконец-то туманить голову. – Мэттью, Френсис и я». Да, у меня появилось новое измерение. Этим утром я выходила из дома, как Френсис и я. А вечером… Тут никаких сомнений быть не могло: нас стало трое. С этим я уснула.
Глава 3
КОКТЕЙЛИ С МОЕЙ ТЕТУШКОЙ
На безработицу возлагают вину за многое. В том числе и за содействие внебрачным связям. Если бы Мэттью приходилось вставать в половине восьмого и садиться в автобус, чтобы успеть на работу, все могло бы пойти по-другому. Если бы мне приходилось четыре дня в неделю по утрам ехать на машине в Стэпни, все могло бы пойти по-другому, Но его субсидировало министерство социального обеспечения, а меня – муж. Так что два маленьких образца добродетели превратились в злостных обманщиков, и ни один из нас даже бровью не повел. Мы напоминали двух школьников, сбежавших с уроков. Только мне хотелось так думать, более изощренных в вопросах секса. Я обрела прошедшую мимо меня юность, пусть и на тридцать лет позже положенного срока. И наслаждалась каждой минутой. Для Мэттью, разумеется, юность не прошла мимо, так что он просто обладал мной.